"Приключения французского разведчика в годы первой мировой войны" - читать интересную книгу автора (Лаказ Люсьен)

Глава 3. Трагический конец юного героя

Увы, это существование, полное приключений и свободы, закончилось трагически. Туманные слухи, исходящие от неизвестных и неконтролируемых источников сообщали о выдвижении немецких войск к Верхнему Эльзасу; в дивизии об этом не было известно, отдел Разведывательной службы в М…куре и Главный штаб главнокомандующего знали ничуть не больше, потому командир батальона, разместившегося на самом высоком месте склона голой горы, начал нервничать. Тогда я разыскал браконьера Биркеля, который должен был знать об этом более точно, ведь ему удавалось переходить линию фронта, наведываясь к своей сестре, проживавшей в С. Он уже некоторое время жил в ее доме, у дверей которого я и нашел его.

— По слухам, они направлены в Иксхейм, — сказал я ему — и, возможно, в Мюлуз или Кольмар. Говорят, что прибыли две дивизии. Попробуйте выяснить, правда ли это. Если вы доставите нам информацию, мы вам заплатим.

— Охотно, не откажусь, — ответил он, — мне уже немного наскучило сидеть здесь. Это первый раз в жизни, когда я так долго ничего не делаю. Отправлюсь сегодня ночью.

Биркель вернулся спустя четыре дня. Филипп, наш бухгалтер, чтобы не подвергать Биркеля риску, поехал в Кольмар сам. Определенные передвижения войск действительно имели место, но речь шла, по его объяснению, достаточно путаному, только о смене войск, ни о чем ином. Подразделения 116-й роты Ландвера ушли, но на смену им в Иксхейме расквартировался эскадрон Ландвера. А по рассказам старика-лесоруба из долины, противник устроил на сыроварне в Верхнем М. командный пункт, огражденный колючей проволокой. Это место было нам с Раулем великолепно знакомо, и я немедленно приступил к разработке плана, который стал моей навязчивой идеей. Мы уже несколько раз собирались совершить прогулку в Иксхейм.

Возможность этого доказывал даже сам факт моего удачного побега. Но доселе мы колебались, опасаясь, что если нас опознают в окрестностях, немцы могут прибегнуть к репрессиям против наших владений, и, прежде всего, это подвергло бы опасности ареста, ссылки или интернирования нашего бухгалтера и его семью. Однако мы все же решили рискнуть. Нужно было ночью пробраться к моему дому, украдкой войти в него через дверь, ключ от которой я унес с собой, не показывать носа днем и уйти следующей ночью. В старой горничной, приглядывавшей за домом, я был абсолютно уверен; мы могли бы спать и есть в доме, и в деревне никто бы об этом не узнал. Бухгалтер, предупрежденный ею, присоединился бы к нам в доме, и так мы смогли бы заложить основы всей организации, нити которой сходились бы к нему. В результате образовалась бы сеть, охватывавшая многочисленных мелких буржуа Кольмара и Мюлуза.

Но прогулка не должна была, по моему мнению, ограничиться этим. Нам следовало за два или три часа, в зависимости от окольных путей, добраться из Иксхейма до сыроварни в Верхнем М. Там благодаря пихтовой рощице, образовывавшей великолепную опушку на лесистой местности, можно было бы незаметно подобраться к сыроварне и несколькими килограммами мелинита взорвать командный пункт и всего лишь через день вернуться к нашим позициям.

Рауль одобрил первую часть моего плана, но высказал много опасений по поводу второй. Должно быть, опыт первых двух месяцев войны показал ему, больше чем мне, и опасную, и романтическую стороны. И он принял мою идею без энтузиазма, отметив ряд серьезных препятствий. Во всяком случае, требовалось достаточное количество взрывчатки и снотворного, чтобы усыпить нескольких человек. Потому я рассматривал возможность завязать беседу с караулом, охранявшим здание, чтобы Биркель сам пригласил выпить десяток солдат и одного унтер-офицера, что, собственно, казалось мне абсурдом.

Взрывчатку и снотворное должны были привезти в М…кур через двое суток, и мы решили отправиться в поход вечером 5 октября, чтобы в полночь добраться до Иксхейма. Валери, естественно, принял участие, потому что с первых дней войны старался насладиться всеми преимуществами и всеми неудобствами этой авантюрной жизни. Он любил опасности, и я никогда не видел страха в его глазах.

И вот наступило утро 5 октября: серый день, холодный ветер и низкие облака с редкими приятными просветами, через которые светило уже почти зимнее блеклое солнце. Мы выбрались из нашего сенного сарая и привели себя в порядок, помывшись у колодца ледяной водой, дрожа от холода.

— Ну, хорошо, так какая у нас программа на день? — спросил Валери.

Черт побери, я понятия не имею, — ответил угрюмо Рауль. — Мы немного прогуляемся и по пути зайдем за Биркелем. Он знает один участок леса, где видели много косуль. Вот туда мы и отправимся.

Кто, услышав об этом, был на седьмом небе от радости? Конечно, наш браконьер. После того, как бродить по лесам в прифронтовой полосе, тем более, пересекать линию фронта, было запрещено, единственную возможность для этого ему предоставляли наши вылазки. Мне кажется, это был единственный случай, когда для проникновения в немецкий сектор мы выбрали место в глубине долины. Мы старались не думать ни о чем, кроме охоты. Но из всех нас только Биркель действительно старался. О себе могу сказать, что этот спорт меня никогда не интересовал. А Рауль, обычно такой веселый, был удивительно тих и спокоен; наверное, у него на душе было что-то, о чем я так и не узнал. Он выглядел погруженным в свои мысли, и даже Валери досталось от него. Я уже говорил, что день тот был довольно тусклым. Солнце появлялось лишь время от времени, и тогда мы останавливались, прислоняясь к стволам деревьев, чтобы насладиться теплом его лучей. Мы разговаривали о тысяче разных вещей, но вяло, без увлечения.

Как-то я тщетно попытался оживить беседу и атаковал Рауля вопросами о политике, по которым у нас всегда с ним разгорались нешуточные баталии. Он пожал плечами и спокойно сказал:

— У тебя свои убеждения, у меня свои. Я больше не надеюсь переубедить тебя за один день, да это, впрочем, даже нежелательно. Нужно прожить два года в Латинском квартале, чтобы понять эволюцию моих взглядов вправо. Я тебе объясню это попозже, сегодня я не знаю, что со мной, какая-то чудовищная хандра душит меня за горло, какое-то смутное дурное предчувствие…

— Ты думаешь, нам не стоит идти сегодня вечером?

— Не стоит? Нет. И отныне не будем колебаться. Будем храбрыми — и будь что будет.

Затем он спросил, как будто чтобы отогнать докучливые мысли, знаю ли я адрес доктора Х.

— Какая жалость! Вот это человек, которого нам не достает.

Мы продолжили путь, так и не увидев перед собой этих удиравших от нас быстрых как ветер, красивых трепетных животных, заметных издали в самом темном лесу благодаря светлым пятнышкам на туловище. Местечко, где они, по словам Биркеля, вели свое безбедное существование несколько лет подряд, и куда мы добрались ровно в полдень, совершенно заросло кустарниками всех видов. Лесной орех и дикие заросли тут соседствовали с кустами малины, а под листвой, которая медленно начинала окрашиваться в медные и оранжевые цвета, произрастали молодые пихты, в тени которых позже задыхалась вся сорная растительность.

Мы возвращались из «самого красивого леса долины», как его называл Биркель. — Лесу девяносто девять лет, и не будь войны, они бы рубили тут себе дрова и этой зимой, вы же видели уже отметки на деревьях.

Это был высокий строевой лес, полный тишины и торжественности, как церковь, и стволы деревьев, прямые и гладкие, не кончались, уходя вдаль, а сквозь их крону не могли пробиться солнечные лучи. Свет тут приобретал зеленоватый оттенок, а человеческий голос казался ненастоящим — далекое эхо повторяло все по несколько раз.

На подходе к С. Валери столкнулся с ротой лейтенанта Принса, где нас снабдили всем необходимым для жизни: хлебом, рисом и тремя отрубами красноватой и жесткой говядины, Между тем я отправился за яйцами на соседнюю ферму. Рауль развел костер из пихтовых и еловых веток, весело трещавший прямо у входа в нашу «штаб-квартиру». Мой кузен никому не доверял заботу о стряпне, тем более что он обладал великолепной кулинарной фантазией и в самое короткое время приготовил нам замечательную трапезу, которая сделала бы честь любому ресторану. Тем более что мы ничего не ели, кроме утреннего черного кофе и хлеба с маслом, а после этой охоты, хоть и неудачной, в нас проснулся зверский аппетит.

Лейтенант, который разместился на заброшенной лесопилке неподалеку от нас, послал к нам своего стрелка, чтобы пригласить нас на кофе. Это был ужин в честь батальонного врача, известного в Париже хирурга. Но так как он раньше никогда не служил в армии, то у него не было ни звания, ни нашивок, ведь он даже не был офицером резерва. Это был маленький человек, очень вежливый, элегантный, скромный, с бородой как у Генриха IV. Он следовал за войсками пешком и переносил неудобства ситуации со всей своей простотой.

После чашки кофе последовали две маленькие рюмки вишневой водки, и Рауль рассказал о нашем плане.

— Я пойду предупрежу начальника караула.

— Это не нужно, — возразил Рауль, — и к тому же мы знаем пароль.

На моих часах — восемь. Спустилась ночь. Мы втроем отправились в экспедицию. Валери и я в артиллерийских мундирах, Рауль как всегда в сером костюме, с трубкой во рту и «маузером» за спиной, шагал навстречу судьбе. За спиной у Рауля висел его «рюкзак» с восемью или десятью килограммами мелинита, накануне доставленными из М…кура. Мы двинулись по дороге, спускавшейся в долину, слева от нас река быстро несла свои пенистые серо-свинцовые воды, поблескивавшие в темноте, и рев потока заглушал наши шаги. По ту сторону реки виднелись большие ели, своими темными очертаниями выделявшиеся на фоне горы. Справа поднимались отлогие склоны, ровно заросшие травой снизу и покрытые кустарником на вершинах.

Как раз тут на берегу реки возле деревянного мостика была лесопилка, где размещался командный пункт лейтенанта Принса. А в нескольких шагах вниз по течению дорогу преградила темная масса: это была баррикада, которую мы прекрасно знали, поскольку уже много раз перескакивали через нее.

— Стой, кто идет? — окликнул из ночи молодой и властный голос.

Валери и я притворились, что останавливаемся, но Рауль:

— Идите вперед! Меня тут все знают!

И, не отвечая, он двинулся дальше.

— Стойте или я стреляю!

Ответа все не было: я схватил моего кузена за руку. Он уже терял терпение:

— Да он ничего не сделает. Он же меня узнает.

И тут ночь прорезал звук выстрела, и красная молния разорвала тьму, а Рауль, которого я еще держал за рукав, упал вперед всем телом, одновременно резко и быстро, а его руки вместо того, чтобы подняться, вытянулись вперед инстинктивным движением, как бы пытаясь защититься, сохранив свое естественное положение.

Валери закричал изо всех сил, а я увидел, что часовой снова вскидывает винтовку.

— Ах, нет, не стреляй больше! Ты уже попал!

А вот и лейтенант! Он появился с револьвером в руке, окруженный со всех сторон стрелками, готовый отразить атаку противника. Но противника не было. В свете карманного фонарика лейтенант узнал нас: Валери, мертвенно-бледного, вне себя от горя, стоящего у дороги на коленях рядом с телом своего товарища, и меня, не способного вымолвить ни слова. Луч фонарика на мгновение замер на наших лицах, казалось, допрашивая нас, потом скользнул ниже, к земле, слегка зацепив место, где лежало что-то серое продолговатой формы. И лейтенант нагнулся, уже поняв, что это Рауль. Мы перевернули его тело. Пуля попала точно в правый глаз, все лицо его было залито кровью.

Лейтенант выпрямился. Я пытался успокоить стрелка:

— Ладно, старина, ну что тут поделаешь!

Но несчастье уже произошло: по воле злого рока часовым этой ночью оказался новичок, только сегодня утром прибывший в роту и совсем не знавший Рауля. Я видел, как он в горе опустился на землю, держась за винтовку, опершись прикладом об землю.

Но все эти излияния, все проявления чувств здесь, в непосредственной близости от врага, который, может быть, бродит в нескольких шагах! Лейтенант, скрепя сердце, собрался с силами, немедленно приказал часовому встать и стал допрашивать его прямо здесь, но часовой едва ли мог что-то ответить. Я понял, что мне следует вмешаться.

— Этот солдат ни в чем не виноват, господин лейтенант. Он из-за шума реки не мог слышать, как мы идем, к тому же, он стоял к нам спиной. Когда он заметил наше приближение, мы оказались перед ним, едва ли в десяти шагах. Он крикнул, чтобы мы остановились, затем окликнул нас во второй раз, а мы ничего не сказали…

— Он ответит за это, черт побери! — закричал лейтенант в отчаянии. — Это настоящий рок. Вы правы, стрелок поступил по уставу. Часовой не должен позволять приближаться к посту неизвестному, который отказывается отвечать на его предупреждения.

Затем он приказал перенести Рауля в соседний домик лесника. Там мы положили его на полу одной из комнат, голого, пятки сомкнуты по стойке «смирно». Керосиновая лампа горела у ног мертвеца, потому что мы с Валери собирались бодрствовать всю ночь. Лампа освещала ужасную рану, обезобразившую красивый лик Рауля. Это зрелище казалось мне настолько невыносимым, что я переставил лампу левее. Позже прибыл маленький врач, он ощупывал пальцами правый висок, пока за ухом не нашел точку, откуда можно было извлечь пулю. Потом вышел в соседнюю комнату и вернулся с тазиком и куском белой материи. Доктор осторожно, почти священнодействуя, обмыл рану, щеку, закрыл левый глаз, прикрыл правый глаз тонким батистовым платком и благоговейно поцеловал юного героя в лоб. Теперь глубокое спокойствие осветило лицо Рауля, и оно излучало какую-то сверхъестественную красоту.

Мне не хватило храбрости дотронуться до трупа; мы не раздевали его. Валери и без моих слов понял, что Рауля следует похоронить в его старом сером костюме, так же как солдата хоронят в его военной форме. Я даже не прикасался к его карманам: у него были свои секреты, и их тоже следовало похоронить вместе с ним. Правильно ли я поступил? Я не знаю. Правда в том, что этот выстрел сразил меня. Он разрушил мой дух инициативы, возможно, основательно рассеял, пусть частично, мою энергию, возможно, он и сегодня еще бередит мою душу… Эта бессонная ночь, слова, которые никогда не будут произнесены, самые ужасные воспоминания моей жизни.

Как поступить с оставшимися после него вещами? Оставить ли Валери «маузер» с семнадцатью зарубками на прикладе? Сохранить ли мне для матери Рауля трубку, которую он курил? Я ничего не знал. Но в его рюкзаке был блокнот, в котором он в двух экземплярах писал свои доклады отделу Разведывательной службы в М…куре. На самой последней странице, уже приклеенной к корешку, было несколько слов:

Это слово «конец» оказалось последним, которое он написал.

На следующее утро, хоть я его и не звал, из С. приехал старый столяр, который сделал гроб из еловых веток. Мне так и не удалось заставить его взять деньги за работу. Потом я во главе патруля, предоставленного мне лейтенантом, отправился в нейтральную часть С., чтобы узнать у кюре, сможет ли он похоронить двух наших солдат. Вторым был стрелок, погибший ночью во время рекогносцировки. Этот кюре не был одним из наших эльзасских священников, французов в душе («и какая же подлая пуля его…?»). Он был немецким капуцином, родившимся в Германии. Священник ответил мне, что будет в нашем распоряжении во второй половине дня, и попросил ожидать его примерно в четыре часа у аванпостов на главной дороге.

Похороны состоялись тотчас же после его прихода. Несколько офицеров батальона спустились на церемонию с гор. Рота лейтенанта Принса выстроилась в почетном карауле.

Наступил вечер и под низким синевато-бледным небом, на фоне этого трагического пейзажа с печальными темно-зелеными елями, неподвижный ряд стрелков в темно-синей форме, черная сутана священника перед двумя свежевырытыми могилами и его жалостливые и неторопливые молитвы, печальный ветер поздней осени, круживший мертвые листья создавали на церемонии ощущение отчаянной скорби и безнадежной грусти. Лейтенант Принс произнес несколько слов, после чего первые куски земли и щебня гулко застучали по крышке гроба. Задние ряды солдат сдерживали стариков, женщин и детей, и я заметил слезы на их печальных лицах. В состоянии пустоты и оторопи я тщетно искал в моей памяти хоть какую-то молитву, но не вспомнил ничего. Моя душа была словно пригвождена к земле и, несмотря на все мои усилия, мне не удалось ничего, кроме как машинально повторять с утомлявшим и раздражавшим меня скорбным упрямством, в тысячный раз, языческий стих поэта Хосе-Мария де Эредия:

«Юноша, еще оплакиваемый героями и девами».

Церемония похорон обоих погибших закончилась, кюре из С. ушел, и я проводил его как раз до той трагической баррикады, близ которой увидел большое темное пятно, образовавшееся от крови погибшего тут Рауля, смешавшейся с дорожной пылью.

Несколько лет спустя скромный памятник заменил простой деревянный крест, установленный в тот день во главе могилы.

Часового, ставшего инструментом в руках судьбы, не наказывали. Позднее он погиб на склонах Ленжа.

На следующий день Валери и меня отозвали. Когда мы на машине, управляемой Бертоном, добрались до двора, капитан Саже как раз вышел из своего бюро, чтобы встретить нас. Он пожал мне руку и выразил все свое горе. Все другие сотрудники службы тоже были искренне опечалены, потому что эта смерть была окружена ореолом героизма во всей службе, которую потребности войны обрекли на довольно скучную и бюрократическую жизнь.

У Рауля в М…куре была меблированная комната, у меня от нее уже был ключ, потому что мне пришлось ночевать там две недели до отъезда в Безансон. Но в этот раз мне не хватило храбрости войти туда. Подсознательный страх возвращал меня на тридцать лет назад, в эпоху, когда в моих детских снах меня пугали монстры и привидения.

Я остановился в отеле «У Старой почты», обстановка которого вышла из моды, и потому там было много свободных теплых номеров с глубокими постелями и мягкими упругими простынями, настоящее блаженство после сырых и холодных ночей на горных сеновалах с пьянящим запахом, от которого я каждое утро просыпался с тяжелой головой.