"Любовь под вязами (Eugene O'Neill. Desire Under the Elms)" - читать интересную книгу автора (О'Нил Юджин)

Картина четвертая

Кухня. Предрассветная синь. На столе зажженная свеча. Симеон и Питер заканчивают завтрак. Эбин сидит задумавшись, к еде он не притрагивался.

Питер (взглянув на Эбина, с некоторым раздражением). Думай не думай — что толку!

Симеон (с издевкой). Похоть покою не дает.

Питер. А Минни — что, у тебя первая?

Эбин (зло). Не твое дело! (Пауза.) Я о старике думаю. Сдается мне, что он близко где-то. Я чувствую, как чувствуешь приближение малярийного озноба.

Питер. Если он и появится, то не в такую рань.

Симеон. Как сказать! Может, он задумал поймать нас врасплох. Посмотреть, чем мы тут занимаемся.

Питер (инстинктивно поднимается со стула). Надо идти.

Симеон встает вслед за Питером. Оба тащатся к двери, но спохватываются.

Симеон. Дурак ты, Пит. А я и того хуже. Пусть видит, что мы не работаем.

Возвращаются к столу.

Питер. Правильно. Ну его к черту, пусть посмотрит, чем мы тут занимаемся.

Садятся. Эбин во все глаза смотрит то на Симеона, то на Питера.

Симеон (Эбину). Провались все пропадом!

Питер. Нечего вкалывать да пресмыкаться перед ним. Пусть катится ко всем чертям!

Симеон (Эбину). Ты говорил, что хотел бы быть единственным хозяином тут, — что же, можешь стать!

Питер. Вон коровы надрываются. Сходи лучше подои.

Эбин (радостно). А вы что — согласны подписать бумагу? Да?

Симеон (сухо). Может быть.

Питер. Может быть.

Симеон. Нам надо обдумать. (Повелительно.) А ты лучше иди потрудись.

Эбин (возбужденно). Теперь это опять мамина ферма! И моя! Мои коровы! Я буду сам, своими руками доить их! (Уходит через дверь в глубине.)

Симеон (после молчания). Вылитый отец.

Питер. Копия.

Симеон. Они перегрызут друг друга. Как собаки.

Эбин выходит на крыльцо, огибает угол дома. Небо начинает розоветь.

Эбин (останавливается у ворот и смотрит вокруг жадным и восхищенным взглядом). Красиво, черт возьми! До чего красиво! (Поднимает глаза — будто бросая вызов небу.) Моя ферма, слышишь? Моя! (Поворачивается и идет вглубь, к коровнику.)

Симеон и Питер закуривают трубки.

Симеон (кладет ноги в грязных ботинках на стол, откидывается на спинку стула и глубоко затягивается). А все же здесь здорово!

Питер. Да. (Подражает действиям брата.)

Пауза. Оба вздыхают.

Симеон (вдруг). А ведь он никогда не умел доить коров!

Питер (фыркнув). У него руки похожи на копыта.

Пауза.

Симеон. Ну-ка, достань-ка ту бутыль. Глотнем, что ли! Что-то внутри сосет!

Питер. Это мысль! (Берет с полки бутыль, два стакана и наливает виски.) За золото в Калифорнии.

Симеон. За удачу!

Они пьют, отдуваются, вздыхают, убирают ноги со стола.

Питер. Что-то не действует.

Симеон. Никогда так рано мы не прикладывались!

Молчание. Им явно не по себе.

Питер. Душно что-то тут!

Симеон (с облегчением). Пойдем подышим!

Они выходят, огибают дом, останавливаются у ворот и, онемев от восторга, смотрят на небо.

Питер. Красиво!

Симеон. Да.

Питер. Солнце, как и мы, спешит на золотой Запад.

Симеон (не в силах скрыть охватившее его вдруг волнение). Может, это последнее наше утро здесь.

Питер. Да, может быть!

Симеон (топнув ногой по земле и обращаясь к ней). Тридцать лет я питал тебя своим потом и кровью. Тридцать лет зарыл я в тебе, потом и кровью полил каждый клочок твой, убивался. Холил и нежил. Навозом, прости господи, — вот чем был для тебя я.

Питер. Да и я тоже.

Симеон. Да, Питер, и ты. (Вздыхает, затем сплевывает.) Ладно! По разлитому молоку не плачут!

Питер. А на Западе — золото! И свобода, может быть. Здесь мы были пленниками этих каменных стен.

Симеон (с вызовом). Ничьи и никакие не рабы мы больше. (Помолчав, с беспокойством.) Уж коли о молоке вспомнили, то как-то там у Эбина?

Питер. Наверно, доит.

Симеон. Наверно, надо б помочь. Хоть на этот раз.

Питер. Может, и надо. Коровы к нам привыкли.

Симеон. И любят нас. Они его мало знают.

Питер. Да. И лошади, и свиньи, и куры. Они его мало знают.

Симеон. Они знают нас, как родных, и любят. Это мы их поставили на ноги, мы их выходили.

Питер. Нет у нас теперь ничего!

Симеон (ему становится грустно). Я и забыл. (Вздыхает.) Ну что ж, давай хоть напоследок поможем Эбину, и ходу отсюда!

Питер. Давай.

Направляются к коровнику, но появляется Эбин, он, видимо, бежал, еле переводит дыхание.

Эбин (крайне возбужден). Они едут! Едут! Старый осел и его новобрачная. Я заметил их из коровника. Там внизу, за поворотом.

Питер. Как ты мог увидеть так далеко?

Эбин. Что я, как он, близорукий, что ли? И не узнаю нашу кобылицу и нашу коляску? Не различу двух людей в ней? А кто, кроме них, может… А потом я чувствую их приближение. (Изнемогает от нетерпения.)

Питер (сердито). Я не двинусь с места, пусть сам распрягает лошадь.

Симеон (тоже сердито). Надо поторапливаться. Собрать пожитки — да ходу, как только он объявится. Я не желаю входить в дом после его возвращения.

Направляются к дому.

Эбин (обеспокоен). Так вы подпишете бумагу до ухода?

Питер. Деньги — на бочку, тогда и подпишем.

Симеон и Питер поднимаются наверх укладывать вещи. Эбин торопливо входит на кухню, выглядывает из окна, затем подходит к плите и опускается на колени. Приподняв половицу, он извлекает холщовый мешочек, швыряет его на стол. Едва успевает привести все в порядок, как на пороге появляются братья. Каждый из них держит в руках по старому саквояжу.

Эбин (кладет руку на мешочек). Подписали?

Симеон (показывает бумагу). Вот. (Кивает на стол.) Деньги?

Эбин (высыпает деньги на стол). Здесь тридцать монет по двадцать долларов. Считайте.

Питер (перебирает монеты, одну-две пробует на зуб, составляет из них столбики). Шесть сотен. Ровно. (Сбрасывает столбики в мешочек и заботливо прячет его за пазуху.)

Симеон (протягивает Эбину бумагу). Держи.

Эбин (взглянув на бумагу, бережно складывает ее, также прячет за пазуху). Спасибо.

Питер. И тебе спасибо.

Симеон. На рождество мы пришлем тебе кусочек золота.

Симеон и Питер топчутся на месте, не решаясь уйти.

Питер. Ну, мы пошли.

Симеон. Ты выйдешь нас проводить?

Эбин. Нет. Я их встречу здесь.

Братья нерешительно направляются к двери и останавливаются.

Симеон. Тогда прощай.

Питер. Да, Эбин, прощай.

Эбин. Прощайте.

Симеон и Питер уходят. Эбин садится за стол, извлекает бумагу, поворачивается к печке и рассматривает ее. На лице его, освещенном солнцем через окно, — выражение отрешенности. Губы шевелятся — он читает. Тем временем Симеон и Питер выходят через ворота.

Питер. Там, у коровника, он распряжет…

Симеон (посмеиваясь). Держу пари, — он, как всегда, не в духе.

Питер. И она — рядом. Тут как тут.

Симеон. Давай подождем и посмотрим, какая она, наша новая мамаша?

Питер (усмехаясь). И поцелуем его на прощанье?

Симеон (тоже смеясь). Ноги мои готовы пуститься в пляс. Смех так и распирает меня.

Питер. И меня тоже.

Симеон. Думаешь, это потому, что мы выпили?

Питер. Нет. Ноги сами так и просятся идти и идти, прыгать и…

Симеон. Танцевать?

Пауза.

Питер (в замешательстве). Прямо удивительно!

Симеон (лицо его светится). Уроки кончились — начались каникулы. В первый раз мы свободны!

Питер. Даже не верится.

Симеон. Узда лопнула, преграды пали, каменные стены рухнули. Делай что хочешь!

Питер (глубоко вздохнув, риторически). Плевать мне, кому достанется эта проклятая ферма, эти груды камней. Берите, нам не надо!

Симеон (снимает калитку с петель). Мы уничтожим эту калитку и все калитки на свете.

Питер. Мы заберем ее с собой и по дороге сбросим в реку — на счастье, пусть плывет.

Слышен стук копыт, скрип колес. Симеон и Питер замирают на месте.

Входят Эфраим Кэбот и Абби Патнэм.

Эфраиму Кэботу семьдесят пять лет. Он высок, сухощав, жилист, в нем чувствуется большая сила, только тяжелый труд несколько ссутулил его. У него суровое, как бы высеченное из камня лицо, но что-то выдает в нем слабость и мелочное тщеславие. Маленькие, близко посаженные глаза постоянно сощурены, их взгляд цепок и пристален: Кэбот близорук. На нем глухой черный выходной костюм.

Абби Патнэм миловидная, полная сил женщина лет тридцати пяти. У нее круглое красивое лицо. Но его портит явная чувственность. Очертания рта подчеркивают внутреннюю силу и упрямство характера. Взгляд решителен. Но на всем ее облике лежит та же печать неустойчивости, непокорности и затравленности, что и на Эбине.

Кэбот (подавляя охватившие его чувства; сухим надтреснутым голосом). Вот мы и дома, Абби.

Абби (со страстью). Дома! (Взглядом обшаривает дом, не замечая застывших в стороне Симеона и Питера.) Красиво! Даже не верится, что этот дом — мой.

Кэбот (резко). Твой? Мой! (Пристально смотрит на Абби — она выдерживает его взгляд. Смягчившись.) В крайнем случае — наш. Я чувствовал себя одиноким здесь. Особенно весной. Этому дому нужна женщина.

Абби (она совладала со своим голосом). А женщине нужен дом!

Кэбот (кивает неопределенно головой). Так. (Вдруг раздраженно.) Куда все пропали? Почему так тихо? Почему они не работают?

Абби (замечает братьев. Встретив их холодный, оценивающий взгляд, говорит медленно). Вон два борова у ворот глазеют на меня, вместо того чтобы работать.

Кэбот (напрягая зрение). Это кто? Кажется…

Симеон. Это я — Симеон.

Питер. А это я — Питер.

Кэбот (взрываясь). Почему не работаете?

Симеон. Мы вышли приветствовать тебя, отец. Тебя и новобрачную.

Кэбот (несколько смущенно). А? Да-да… Это ваша новая мать, мальчики.

Она смотрит на братьев, они на нее.

Симеон (отворачивается и презрительно сплевывает). Вижу.

Питер (следует примеру брата). Я тоже.

Абби (с чувством превосходства). Я пойду. Мне не терпится осмотреть мой дом. (Медленно уходит по тропе.)

Симеон (с издевкой). Ее дом!

Питер (вслед Абби). Если там встретите Эбина, поостерегитесь говорить ему, что дом ваш!

Абби (вызывающе). Эбин! И Эбину скажу!

Кэбот (с презрительной усмешкой). Эбин придурок, ты не обращай на него внимания, весь в мать!

Симеон (язвительно смеется). Ха! Он весь в тебя, старик. Точная копия, твердый орешек. Он перегрызет тебе горло, дай срок!

Кэбот (повелительно). А ну, за работу!

Симеон (после ухода Абби подмигивает Питеру; насмешливо). Ну, Питер, как тебе нравится наша новая мамаша? Где ты ее подцепил, старик?

Симеон и Питер смеются.

Питер. Ты напрасно впустил ее в дом. Ее надо было пустить в хлев. Одной свиньей больше.

Симеон и Питер шлепают себя по ляжкам и покатываются со смеху.

Кэбот (так опешил от их наглости, что заикается). Симеон! Питер! Вы что-о?.. Вы пьяны?

Симеон. Мы свободны! Мы не нуждаемся ни в тебе, ни в этой проклятой ферме!

Питер. Мы уходим. Нас ждут золотые россыпи Калифорнии.

Симеон. Можешь хоть спалить все тут.

Питер. Пропади все пропадом.

Симеон. Мы свободны, старик. (Куражится.)

Питер (приплясывая). Свободны!

Симеон и Питер, издавая нечленораздельные звуки, затевают вокруг Кэбота дикий танец индейцев. Кэбот разъярен, однако опасается — не сошли ли они с ума.

Симеон. Мы свободны. Радуйся, что мы не скальпируем тебя!

Питер. Не поджигаем твою ферму и не убиваем скот!

Симеон. И не насилуем твою новую жену. У-оп!

Они в изнеможении останавливаются, хохочут.

Кэбот (сторонясь их). Помешались на золоте. Погубит оно вас, только грех от него.

Симеон (насмешливо). А может, ты хочешь, чтобы мы прислали тебе этого самого золота? Признавайся, старый греховодник, хочешь, а?

Питер. Золото есть не только в Калифорнии. (Отходит в сторону, чтоб старик его не видел, извлекает из-за пазухи мешочек с золотыми монетами, подбрасывает в воздух.)

Симеон. И не без следов греха также!

Питер. Мы сядем на пароход. У-оп!

Симеон. И поплывем навстречу свободе. У-оп!

Кэбот (в ярости кричит). Будьте вы прокляты!

Симеон. Мы не боимся твоих проклятий. У-оп!

Кэбот. Я упрячу вас в дом умалишенных!

Питер. Прощай, скряга!

Симеон. Кровопийца, прощай!

Кэбот. Вон отсюда!

Питер. У-оп! (Поднимает с земли камень.)

Симеон (следует примеру брата). Мамаша, должно быть, в гостиной.

Питер. Раз-два…

Кэбот (в страхе). Опомнитесь!

Питер. Три!

Симеон и Питер одновременно швыряют камни в окно гостиной, — стекло разлетается вдребезги.

Кэбот (в ярости). Я доберусь до вас и переломаю вам кости!

Те отступают перед ним, дурачась. Они скрываются за воротами, преследуемые Кэботом. Симеон уходит, унося под мышкой калитку. Кэбот возвращается, бессильный гнев душит его.

Голоса Симеона и Питера из-за ворот. Они поют песню золотоискателей на мотив старинной песни "О Сюзанна!".

На втором этаже, в спальне справа открывается окно, и выглядывает Абби.

Абби (смотрит на Кэбота; с удовлетворением). Слава богу, мы видим их, кажется, в последний раз.

Тот не отвечает. (Продолжает тоном собственницы.) Здесь очень мило. Чудесная кровать. Это моя комната, Эфраим?

Кэбот (не поднимая головы, мрачно). Наша.

Она не может скрыть гримасу отвращения и захлопывает окно. (Неожиданно его пронзает мысль.) Они что-то натворили. Может, отравили скот. Или еще что-либо. (Сорвавшись с места, бежит к коровнику.) Дверь на кухню отворяется, входит Абби. Эбин сидит задумавшись. Она останавливается в дверях, смотрит на Эбина, оценивая его. Его молодость и приятная внешность пробуждают в ней смутное желание. Почувствовав присутствие постороннего человека, Эбин поднимает голову. Их взгляды встречаются. Эбин вскакивает, молча и сердито смотрит на нее.

Абби (самым очаровательным голосом). Тебя зовут Эбин, не так ли? А я — Абби. (Улыбается.) Что ж, я твоя новая мать, Эбин.

Эбин (зло). Будьте вы прокляты!

Абби (игнорируя его слова). Твой отец много рассказывал о тебе…

Эбин. Ха!

Абби. Не надо на него сердиться, он старый человек.

Долгая пауза. Они смотрят друг на друга.

Я не хочу разыгрывать перед тобой мать, Эбин. (Восхищаясь.) Ты такой большой, сильный. Мне хотелось бы быть твоим другом. Может быть, тогда тебе будет легче дышаться в этих стенах. Я даже попытаюсь наладить твои отношения с отцом. (С сознанием собственной власти.) Он мне ни в чем не откажет.

Эбин (горько усмехнувшись). Еще бы!

Они смотрят друг на друга. (Отводит глаза в сторону, он смущен. Боится попасть под влияние этой женщины, и в то же время понимает, что не в силах ее игнорировать: она, безусловно, привлекательна. Поэтому он кричит.) Убирайтесь к черту!

Абби (спокойно). Что ж, оскорбляй меня, если это доставляет тебе удовольствие. Ни на что другое я и не рассчитывала. Но я ни в чем тебя не виню. Будь на твоем месте, я, вероятно, испытывала бы то же самое. Если бы какая-то женщина захотела занять место моей матери… (От нее не ускользает, что упоминание о матери заставляет Эбина вздрогнуть.) Ты ее очень любил, должно быть. Я была совсем ребенком, когда лишилась матери. Я ее почти не помню. (Пауза.) Ну и неприязнь, я думаю, скоро пройдет. Бывают и хуже меня, а у нас к тому же много общего. Я как только взглянула на тебя — сразу это поняла. У меня была трудная жизнь — одни несчастья, и ничего взамен. Кроме работы. Осиротев, я должна была работать по чужим домам. Потом вышла замуж, он оказался алкоголиком, и мне опять пришлось идти по чужим домам. Потом умер ребенок, и мне казалось, что жизнь кончена. А когда умер муж, я даже обрадовалась, — я снова обрела свободу, но вскоре поняла, что свободна я лишь спину гнуть в чужих домах. И уже потеряла надежду когда-нибудь трудиться в собственном доме. А потом… Потом явился твой отец.

Во двор медленно входит Кэбот, смотрит на дорогу, по которой ушли сыновья. Прислушивается, — издалека слышна песня о Калифорнии. Кулаки его сжаты, лицо сурово, полно злобы.

Эбин (борясь с растущим влечением и симпатией, говорит резко). Он явился и купил вас, как покупают проститутку.

Кровь бросается ей в лицо, обида душит ее. Рассказывая о своей жизни, она увлеклась и была искренна. И тем обиднее ей сейчас.

А цена какова? На чем сошлись? Что он дает? (С яростью.) Ферму? Ферму моей матери, будьте вы прокляты. Но она моя!

Абби (насмешливо). Твоя? Ну, мы это еще посмотрим! (Вдруг.) А что, если мне на самом деле нужен дом? Мой дом! А ради чего б я пошла за такого старика!

Эбин (удовлетворенно). Я передам ему. Слово в слово.

Абби (улыбаясь). А я скажу, что ты лжешь, он мне поверит. И выгонит тебя отсюда.

Эбин. Вы дьявол!

Абби (торжествуя). Это моя ферма… это мой дом… это моя кухня…

Эбин (в ярости готовый ударить ее). Заткнитесь!

Абби (подходит к нему вплотную; ее лицо и тело выражают неприкрытое желание; медленно). А наверху — моя спальня, и там — моя кровать.

Эбин сбит с толку, растерян. (С обезоруживающей откровенностью.) Я никому не желаю зла… кроме врагов. Но если надо, я умею постоять за себя. (Дотрагиваясь до его руки.) Будем друзьями, Эбин.

Эбин (стоит перед ней как загипнотизированный. Затем, как бы опомнившись, отдергивает руку). Нет, старая ведьма. Я ненавижу вас! (Убегает.)

Абби (смотрит ему вслед, удовлетворенно). Ах, как хорош! (Переводит взгляд на стол; с гордостью.) Что ж, примемся за мытье посуды. (Улыбается.) Моей посуды.

Эбин выходит из дому, хлопнув дверью. Останавливается, заметив отца. Взгляд его выражает ненависть.

Кэбот (простирая руки к небу, не в силах сдержать ярость). Бог, всесильный бог, покарай непокорных моих сыновей!

Эбин (кричит). Ты! И твой бог! Всегда проклинаете людей, всегда придираетесь к ним.

Кэбот (не обращая внимания на Эбина). Я взываю к тебе, заступник сирых и покинутых!

Эбин (насмешливо). Иди к черту со своим богом.

Кэбот резко поворачивается, смотрит на Эбина. Они стоят друг против друга.

Кэбот (неприязненно). Вот ты, оказывается, какой! Я должен был бы знать. (Грозит пальцем.) Богохульствуешь, придурок?! Почему не работаешь?

Эбин. А почему ты не работаешь? Они ушли, я один. Я не могу работать за всех.

Кэбот (с презрением). Ты вообще ничего не можешь. Я хоть и стар, но таких, как ты, десятка стою! Из тебя никогда не получится мужчина. (Повелительно.) Ну-ка, пошли в хлев, пошевеливайся!

Отец и сын уходят. С другого конца деревни ветер доносит обрывки песни о Калифорнии.

На кухне Абби моет посуду.

Занавес