"Восток и Запад" - читать интересную книгу автора (Генон Рене)

Глава II. СОГЛАСИЕ В ПРИНЦИПАХ

Когда намереваются говорить о принципах наших современников, то не следует надеяться без труда их понять, так как большинство из них совершенно не знают, что это такое и даже сомневаются, что они могут существовать; конечно, они тоже часто говорят о принципах, они даже говорят о них слишком много, но применяют это слово всегда к тому, к чему оно не подходит. Так, в наше время, называют «принципами» несколько более общие, чем остальные, научные законы, которые, на самом деле, как раз являются их противоположностью, потому что они суть индуктивные результаты и выводы, если только не являются простыми гипотезами. Еще чаще это название прилагают к моральным концепциям, т. е. даже не идеям, а выражениям неких сентиментальных устремлений, или к политическим теориям, часто тоже сентиментальным в своей основе, как слишком известный «принцип национальностей», что способствовало беспорядку в Европе больше, чем можно вообразить; разве не дошли до того, что стали говорить о «революционных принципах», как если бы это не было противоречием в понятиях? Когда злоупотребляют словом до такой степени, то об его истинном значении полностью забывают; это совершенно сходно с подобным же случаем со словом «традиция», применяющемся, как мы уже раньше отмечали, к любому чисто внешнему обычаю, сколько ни был бы он банален и незначителен; можно привести еще один пример: если бы западные люди сохранили религиозный смысл своих предков, то разве не стали бы они избегать использования по любому поводу таких выражений, как «религия отчизны», «религия науки», «религия долга» и другие того же рода? В этом не столько пренебрежение нормами языка, что не так важное, сколько симптомы той путаницы, которая встречается повсюду в современном мире: больше не делают различия между самыми разными точками зрения и областями, между тем, что должно оставаться разделенным самым тщательным образом; ставят одну вещь на место другой, к которой она не имеет никакого отношения; язык же только верно, в целом, представляет состояние умов. А поскольку, кроме того, существует соответствие между ментальностью и ее установлениями, то причины этой путаницы являются также причинами, по которым воображают себе, что кто бы то ни был может выполнять какую бы то ни было функцию; демократический эгалитаризм есть только проявление и следствие интеллектуальной анархии в социальном плане; сегодня западные люди во всех отношениях являются поистине людьми «без каст», как говорят индусы, и даже «без семьи», в том смысле, как это понимают китайцы; у нет больше ничего того, что составляет основу и сущность других цивилизаций.

Эти размышления возвращают нас к исходной точке: современная цивилизация страдает от отсутствия принципов и она от этого страдает во всех областях; из-за странной аномалии она является единственной цивилизацией, среди всех остальных, у которой нет принципов или же есть только негативные принципы, что одно и то же. Это как обезглавленный организм, который продолжает жить жизнью одновременно интенсивной и беспорядочной; социологи, которые так любят сравнивать общности с организмами (и часто совершенно неоправданным образом), должны несколько поразмыслить над этим сравнением. Если чистая интеллектуальность устранена, то каждая специальная и конкретная область рассматривается как независимая; одна вторгается в другую, все смешивается и спутывается в безысходный хаос; естественные отношения переворачиваются, то, что должно быть подчиненным, становится автономным, вся иерархия устраняется от имени химерического равенства, как в умственном, так и в социальном порядках; а так как равенство фактически невозможно, то создаются ложные иерархии, в которых на первые места выдвигается все, что угодно: наука, промышленность, мораль, политика или финансы, за неимением единственной вещи, которой может и должно быть возвращено превосходство, т. е., повторим еще раз, за неимением истинных принципов. Пусть не торопятся кричать перед этой картиной о преувеличении; пусть сперва возьмут на себя труд искренне изучить состояние дел, и если не будут ослеплены предубеждениями, то поймут, что оно именно таково, как мы это описываем. В беспорядке находятся ступени и последовательность, для нас это бесспорно; такое не случилось внезапно, одним ударом, но фатальным образом должно было произойти, раз в современном мире отсутствие принципов, так сказать, доминирует и конституирует то, чем он является; и там, где мы сегодня существуем, результаты уже достаточно явны, чтобы кто-нибудь начал уже беспокоиться об этом и предчувствовать угрозу окончательного распада. Есть вещи, которые правильно можно определить только через отрицание: анархия, в каком бы плане она не проявлялась, есть только отрицание иерархии, в этом нет ничего позитивного; анархическая цивилизация или отсутствие принципе вот что лежит в основе современной западной цивилизации, и это то же самое, что мы в других терминах выразили, когда сказали, что, в противоположность восточным цивилизациям, она не является традиционной То, что мы называем традиционной цивилизацией, есть цивилизация, покоящаяся на принципах в истинном смысле слова, т. е. в ней интеллектуальный порядок доминирует над всеми остальными, все из него следует прямо или опосредованно, а когда речь идет о науках или социальных институтах, то это, в конечном счете, лишь вторичные, случайные и подчиненные приложения чисто интеллектуальных истин. Таким образом, возвращение к традиции или возвращение к принципам реально есть одно и то же; но, очевидно, что надо начинать с восстановления познания принципов, там, где оно было утрачено, прежде чем думать об их приложении; не может быть вопроса о восстановлении традиционной цивилизации во всей целостности без овладения изначальными и фундаментальными данными, которыми следует руководствоваться. Хотеть действовать иначе означает вносить еще большую путаницу туда, где предполагают от нее избавиться, это означает непонимание того, чем является традиция по своей сущности; таков случай всех изобретателей псевдотрадиций, о которых мы упоминали выше; и если мы настаиваем на столь очевидных вещах, то нас к этому обязывает состояние современной ментальности, так как мы знаем, насколько сложно достичь того, чтобы она не переворачивала нормальные отношения. Люди с самыми наилучшими намерениями, если они обладают чертами такой ментальности, то даже вопреки им самим и при провозглашении себя ее противниками, очень даже могли бы соблазниться и начать с конца, т. е. просто поддаться тому особому головокружению от скорости, охватившей весь Запад, или же захотеть сразу же получить те видимые и ощутимые результаты, которые являются «всем» для современных людей, настолько их ум, в силу того, что он повернулся к внешнему, стал неспособным постичь что-либо другое. Вот почему мы так часто повторяем, рискуя наскучить, что прежде всего надо поместить себя в область чистой интеллектуальности и что никогда ничего не сделать важного, если не начать с этого; и все, что относится к этой области, хотя и не поддается чувствам, имеет гораздо более громадные последствие, чем то, что зависит только от случайного порядка; может быть, это трудно понять тем, кто к этому не привык, но тем не менее это так. Только не надо смешивать чисто интеллектуальное с рациональным, универсальное с общим, метафизическое познание с научным; по этому поводу мы отсылаем к объяснениям, которые мы уже дали в другом месте[27], и мы не думаем, что нам следует извиняться, так как бесконечное и ненужное воспроизведение одних и тех же размышлений будет излишним.Когда мы говорим о принципах в абсолютном смысле (безо всякой спецификации) или о чисто интеллектуальных истинах, то речь идет всегда об исключительно универсальном порядке; это область метафизического познания, познания самого по себе сверхиндивидуального и сверхрационального, интуитивного, а вовсе не дискурсивного, независимого от всякой относительности; надо также добавить, что интеллектуальная интуиция, которой достигается такое познание, ничего общего не имеет с той инфрарациональной интуицией, присущей сентиментальному, инстинктивному или чисто чувственному порядку, которая только и рассматриваются современной философией. Естественно, концепция метафизических истин должна отличаться по своей формулировке, в которой может принять участие и дескриптивный разум (при условии что он принимает прямое отражение чистого и трансцендентного интеллекта), чтобы по мере возможности выразить эти истины, которые безгранично превосходят его области и значение, и которым, по причине их универсальности, любая символическая или вербальная форма всегда может давать только неполный, несовершенный и неадекватный перевод, пригодный, скорее, чтобы служить «опорой», чем действительно передать то, что, по большей части, является само по себе невыразимым и непередаваемым, что может быть «принято» только прямо и лично. Напомним, наконец, что если мы и придерживаемся термина «метафизика», то исключительно потому, что он лучше всего подходит из всего того, что западные языки предоставляют в наше распоряжение; если философы стали применять его к совершенно другим вещам, то путаница идет с их стороны, а не с нашей, потому что только этот смысл, который мы имеем в виду, согласован с этимологическим словообразованием, путаница же, происходящая от их полного незнакомства с истинной метафизикой, совершенно аналогична тому, что мы отмечали выше. Мы вовсе не считаем, что должны учитывать эти неправильности языка, достаточно предохранить от ошибок, которым они могут дать место; раз мы приняли все нужные предосторожности в этом отношении, то мы не видим никакой серьезной помехи, чтобы пользоваться таким словом; мы не любим прибегать к неологизмам, когда это не является настоятельно необходимым; наконец, во многих случаях можно избежать затруднения, если позаботиться с наибольшей точностью зафиксировать смысл используемых терминов, это лучше, конечно, чем изобретать запутанную и сложную терминологию ради удовольствия, в согласии с обычаем философов, придающих себе, таким образом, задешево блеск оригинальности. Если кто-то считает это наименование «метафизика» неудобным, то можно еще сказать, что речь идет о «познании» по преимуществу, без эпитетов, а у индусов, действительно, другого слова для обозначения этого нет; но мы не думаем, что для европейских языков использование этого слова само по себе может устранять недоразумения, потому что его привыкли применять, к тому же без всяких ограничений, также и к науке и к философии. Таким образом, мы будем продолжать просто говорить о метафизике, как мы это всегда делали; мы надеемся, что не сочтут бесполезным отступлением разъяснение о том, что мы, по возможности, всегда стараемся говорить ясно, что только по видимости отдаляет нас от предмета нашего рассмотрения.

Именно по причине самой универсальности принципов согласие должно быть легко достижимым, причем совершенно непосредственным образом: их понимают или не понимают, но как только их поняли, то уже нельзя не придти к согласию. Истина одна, и для познающих ее она открывается одинаково при условии, разумеется, что ее действительно и достоверно познают; а интуитивное познание не может быть иным, нежели достоверным. В этой области оказываются вне и над всякой частной точкой зрения; различия заключаются всегда не в самих принципах, а в более или менее внешних формах, что является лишь вторичной адаптацией; можно даже сказать, что речь здесь идет о «неформальном» по своей сути. Познание принципов строго одно и то же для всех людей, которые им обладают, так как ментальные различия могут затрагивать лишь то, что относится к индивидуальному, следовательно, случайному порядку, они не достигают чисто метафизической области; несомненно, каждый будет по-своему выражать то, что он понял, в той мере, в какой он сможет это выразить, но тот, кто на самом деле понял, всегда будет признавать за внешним разнообразием выражений единую истину, это неизбежное разнообразие никогда не будет причиной несогласия. Однако, чтобы видеть сквозь все множественные формы скорее то, что они более скрывают, чем то, что выражают, надо обладать истинной интеллектуальностью, ставшей совершенно чуждой для западного мира; трудно поверить, насколько тогда покажутся пустыми и ничтожными все философские дискуссии, касающиеся в гораздо большей степени слов, нежели идей, даже если идеи там не полностью отсутствуют. Для того, что является истинами случайного порядка, множественность применяемых там индивидуальных точек зрения может дать место реальным различиям, которые, впрочем, не являются, с необходимостью, противоречиями; ошибка систематических умов состоит в том, что они признают законной только свою собственную точку зрения и объявляют ложным все то, что ей не соответствует; но когда различия становятся реальными, но еще примиримыми, согласие может перестать быть непосредственным, тем более что каждый, естественно, испытывает некоторое затруднение занять точку зрения других, его ментальная конституция не может без отвращения пойти на это. В области принципов ничего такого нет, и в этом находится объяснение того видимого парадокса, что самое высокое в какой-нибудь традиции может одновременно быть и самым доступным для понимания и усвоения, не зависимо от рас и эпох, только при условии достаточной способности понимания; это свободно от всяких случайностей. Напротив, для всего остального, а именно, для «традиционных наук», нужна специальная подготовка, в общем, довольно трудная для тех, кто родился не в создавшей эти науки цивилизации; только потому, что речь идет о случайных вещах, сюда привносятся ментальные различия; наиболее подходящий способ, которым люди определенной расы рассматривают вещи, вовсе не является подходящим в той же мере для других рас. В данной цивилизации можно увидеть, в этом ряду, различные способы приспособления в соответствии с эпохами, состоящие, однако, лишь в строгом развитии содержащегося в принципе фундаментального учения, который, таким образом, становится явным, чтобы отвечать на нужды определенного момента, но никогда нельзя сказать, что какой-то новый элемент привнесен сюда извне; если речь заходит о традиционной цивилизации, то здесь уже не будет ни чего-то большего, ни иного.

В современной западной цивилизации, напротив, принимаются во внимание только случайные вещи, и рассматриваются они, поистине, беспорядочным способом, потому что там отсутствует направление, открываемое только чисто интеллектуальной доктриной, к которой ничего нельзя добавить. Разумеется, речь не идет о том, чтобы оспаривать результаты, к которым таким путем пришли или о том, чтобы отрицать их относительную ценность; представляется даже естественным, что в конкретной области достигают тем больше, чем более узко ограничена там деятельность: если науки, так интересующие западных людей, никогда прежде не приобретали развития, сравнимого с тем, которое они им придали, то дело в том, что они не были столь важны, чтобы им посвящать столько усилий. Но если результаты являются ценными, когда их берут по отдельности (что хорошо согласуется с аналитическим характером современной науки), то все в целом может производить впечатление только беспорядка и анархии; заботятся не о качестве аккумулируемых знаний, а только об их количестве; это рассеивание в бесконечных деталях. Более того, над этими аналитическими науками нет ничего: они не привязаны ни к чему и ни к чему не ведут в ин­теллектуальном плане; современный дух замыкается во все более и более сокращающейся относительности, и в этой области, столь мало распространенной в реальности, хотя ее считают огромной, он смешивает все, соединяет самые различные предметы, прилагает к одному методы, которые соответствуют исключительно другому, переносят в одну науку условия, отличающие ее от другой, в конце концов, он теряется и не может там больше ориентироваться, потому что ему не хватает направляющих принципов. Отсюда хаос бесчисленных теорий, гипотез, которые сталкиваются, противоречат друг другу, разрушаются, заменяют друг друга, вплоть до того, что, отказываясь от знания, некоторые доходят до заявления, что надо исследовать ради исследования, что истина недостижима для человека, что, может быть, она даже и не существует, что уместно заниматься только тем, что полезно и выгодно, и сверх того, если одобряют это, называя истинным, то здесь нет никакой несообразности. Интеллект, отрицающий истину, отрицает, таким образом, основание своего бытия, т. е. он отрицает сам себя; последнее слово западной науки и философии это самоубийство интеллекта; может быть, в этом только прелюдия того чудовищного космического самоубийства, о котором грезили некоторые пессимисты, принявшие за «небытие» (le neant)[28] высшую реальность метафизическое «не-бытия» (le non-etre), а за инерцию высшую неподвижность «недеяния» (non-agir)!

Единственная причина всего этого беспорядка — это незнание принципов; если восстановят чистое интеллектуальное познание, то все остальное вновь может стать нормальным: можно восстановить порядок во всех областях, установить окончательное вместо временного, устранить все пустые гипотезы, прояснить синтезом все фрагментарные результаты анализа и, разместив эти результаты в ансамбле истинного познания, достойного этого имени, придать им (хотя они должны занимать только подчиненный ранг) несравнимо более высокое значение, чем то, на которое они могут претендовать в настоящее время. Для этого сначала надо искать истинную метафизику там, где она действительно существует, т. е. на Востоке; и затем, после этого, сохраняя западные науки в их значимой и законной части, можно будет думать о том, чтобы придать им традиционную основу, привязывая их к принципам тем способом, который соответствует природе их объектов, и указывая им то место, которое им принадлежит в иерархии познания. Желать начинать с учреждения на Западе чего–то сравнимого с «традиционными науками» Востока, означает желать абсолютно невозможного; и если правда, что Запад когда-то тоже, особенно, в Средние века, имел свои «традиционные науки», все же надо признать, что они почти полностью потеряны, а для того, что осталось, уже нет ключа, и что для современных западных людей они были бы так же мало доступны, как и те, которые бытуют на Востоке; измышления оккультистов, которые хотели вмешаться в восстановление таких наук, служат тому достаточным доказательством. Это не означает, что когда будут иметь необходимые для понимания данные, т. е. когда будут владеть познанием принципов, то смогут отчасти взять за образец эти древние науки или же восточные науки, почерпнуть в тех и других некоторые пригодные для использования элементы, в особенности, найти там пример того, что надо сделать, чтобы придать другим наукам аналогичный характер; но речь должна идти всегда об адаптации, а не о простом копировании. Как мы уже говорили, только принципы являются строго неизменными; только их познание не подвержено никакой модификации, и тем не менее, они в себе содержат все необходимое, чтобы реализовать все возможные приложения в любом относительном порядке. Следовательно, вторичная разработка, о которой идет речь, может происходить как бы сама собой, как только это познание начнет главенствовать; и если этим познанием владеет элита, достаточно мощная, чтобы определять подобающее общее состояние духа, то все остальное будет делаться с видимостью спонтанности, подобно тому, как представляется спонтанной продукция современного духа; это всегда только видимость, потому что массы всегда находятся под влиянием и управляемы без их ведома, но можно направлять их в нормальную сторону, а можно провоцировать и поддерживать в них ментальное отклонение. Работа чисто интеллектуального порядка, которую надо выполнять в первую очередь, является, следовательно, первой во всех отношениях, будучи одновременно и самой важной и самой необходимой, потому что от этого все зависит и исходит; но когда мы используем выражение «метафизическое познание», то сегодня очень мало существует тех среди западных людей, кто может, даже смутно, предположить все, что оно в себе заключает.

Восточные люди (мы говорим только о тех, кто на самом деле может таким считаться) никогда не согласятся принимать во внимание какую-нибудь иную цивилизацию, не обладающую, как их собственные, традиционным характером; но не может быть и речи о том, чтобы однажды вдруг, без всякой подготовки, придать такой характер цивилизации, полностью его лишенной; мечтания и утопии не в нашем вкусе, стоит оставить для неосмотрительных энтузиастов тот неизлечимый «оптимизм», который делает их неспособными признать, что можно, а что нельзя выполнить в определенных условиях. Восточные люди, придающие времени лишь очень относительную ценность, хорошо знают, что это такое, и они не стали бы совершать те ошибки, в которые могут быть вовлечены западные люди из-за своей болезненной спешки, вносимой в любое их начинание и непоправимо подрывающее стабильность: когда думают, что достигли цели, все рушится; это как если бы захотели построить здание на зыбкой почве, не дав себе труда начать с закладки прочного фундамента под тем предлогом, что его не видно. Конечно, те, кто предпринимает труд, о котором идет речь, не должен надеяться немедленно достичь видимых результатов; но их работа не будет из-за этого менее эффективной и реальной, как раз наоборот, не имея никакой надежды когда-нибудь увидеть внешний расцвет, они лично приобретут отнюдь не меньше удовлетворения и неоценимых преимуществ. Нет даже никакой общей меры между результатами внутренней работы самого высокого порядка и всем тем, что может быть обретено в области условного; если западные люди думают иначе и здесь также переворачивают естественные отношения, то потому, что они не могут возвыситься над чувственными вещами; всегда легко отрицать ценность того, о чем не знаешь, а когда не способны достичь этого, то это лучшее средство утешиться в своей немощи, средство, к тому же, доступное всем. Может быть, скажут: если это так и если эта внутренняя работа, с которой надо начинать, только и является существенной, то почему занимаются другими вещами? Потому что, хотя условное лишь только вторично, но оно, тем не менее, существует; когда мы находимся в проявленном мире, мы не можем полностью от него отрешиться; однако, поскольку все должно исходить из принципов, остальное может достигаться в некотором роде «сверх этого»; очень ошиблись бы, запрещая себе предполагать такую возможность. Существует еще одна причина, в большей степени присущая современным условиям западного духа: этот дух, будучи тем что он есть, имеет мало шансов заинтересовать даже возможную элиту (мы хотим сказать, тех, кто обладает необходимыми, но еще не развитыми интеллектуальными способностями) реализацией, которая должна оставаться чисто внутренней, по крайней мере, она предстает только в этом аспекте; гораздо легче будет ее заинтересовать, показав, что сама эта реализация должна произвести, пусть отдаленные, результаты во внешнем; что, на самом деле, является истинной правдой. Если цель всегда одна и та же, то существует много различных путей ее достижения или, лучше сказать, приближения к ней, ибо с того момента, как в трансцендентной области достигли метафизики, все различия исчезают; среди всех этих путей надо выбрать наилучшим образом соответствующий тем умам, которым он адресован. Особенно, вначале, все, что угодно или почти все может служить «опорой» иди поводом; там, где не организовано никакое традиционное образование, где интеллектуальное развитие встречается исключительно редко, иногда очень трудно сказать, чем оно было определено; самые разные и самые неожиданные вещи могли ему послужить отправной точкой, сообразно индивидуальной природе и согласно внешним обстоятельствам. Во всяком случае, не тому, что посвящали себя чистой интеллектуальности, обязаны потерей того влияния, которое она может и должна, пусть не прямо, оказывать во всех областях, и даже не обязательно это влияние должно быть намеренным. Добавим (хотя это и трудно для понимания), что никакая традиция никогда не запрещала тем, кого она привела к определенным вершинам, направлять затем в более низшие области, не теряя при этом то, что они приобрели и что не может быть у них отнято, «духовные влияния», сконцентрированные в них, которые, распределяясь по ступеням согласно их иерархическим отношениям, распространяются там как отражение и причастность к высшему интеллекту [29].

В познании принципов и восстановлении «традиционных наук» существует еще одна задача или другая часть той же задачи, действие которой непосредственно заставит себя почувствовать в социальном плане; она, впрочем, является единственной, для которой, в значительной степени, Запад может найти решение в самом себе; это требует некоторых разъяснений. В Средние века западная цивилизация обладала неоспоримо традиционным характером; трудно сказать, можно ли его сравнивать по полноте с восточными цивилизациями, в особенности, приводя те или иные формальные свидетельства. Если придерживаться того, что известно, то западная традиция, существовавшая в это время, была по форме религиозной традицией; но это не означает, что там не было ничего другого, по этой причине элита не может быть лишена чистой интеллектуальности, высшей из всех форм. Мы уже говорили, что здесь не существует никакой несовместимости, и приводили в этом отношении пример ислама; мы вспомнили здесь об этом, потому что мусульманская цивилизация по своему типу в наибольшей степени, за небольшим отступлением, приближается к типу европейской цивилизации Средних веков; эту аналогию следовало бы учитывать. С другой стороны, не надо забывать, что религиозные или теологические истины, так таковые, не рассматриваются с чисто интеллектуальной точки зрения и не обладают универсальностью, принадлежащей только метафизике, они суть принципы лишь в относительном смысле; и если бы принципы в собственном смысле слова, приложением которых они являются, не были бы известны совершенно осознанным образом хотя бы некоторым, сколь немногочисленными бы они ни были, то трудно было бы предположить, что внешне религиозная традиция могла иметь такое влияние, которое она, действительно, имела в течение столь длительного периода, и что она производила в различных областях, не относящихся к ней непосредственно, все те результаты, которые засвидетельствованы историей и которые не могут полностью скрыть ее современные фальсификаторы. Наконец, надо сказать, что в схоластической доктрине есть по крайней мере часть метафизической истины, может быть, недостаточно свободной от философских условностей и слишком нечетко отделяемой от теологии; конечно, это не всеобщая метафизика, но все же это метафизика, в то время как у наших современников ее нет и следа[30]; говорить, что там есть метафизика, означает, что эта доктрина, со всем тем, что она охватывает, должна с необходимостью находиться в согласии со всеми другими метафизическими доктринами. Восточные учения идут гораздо дальше и в разных направлениях; но, может быть, в Средние века на Западе были дополнения к тому, чему обучали внешним образом, и эти дополнения, предназначенные исключительно для очень закрытой среды, никогда не были сформулированы в каком-нибудь письменном тексте, так что самое большее, что можно найти в этом отношении, это только символические намеки, достаточно ясные для того, кто знает, о чем идет речь, но совершенно непостижимые для любого другого. Мы хорошо знаем, что в настоящее время в различных религиозных средах существует очень четкая тенденция отрицать всякий «эзотеризм» как для прошлого, так и для настоящего; но мы думаем, что эта тенденция, помимо того, что она заключает в себе неко­торые добровольные уступки современному духу, по большей части происходит от того, что слишком много думают о ложном эзотеризме некоторых наших современников, не имеющем абсолютно ничего общего с подлинным эзотеризмом, который мы имеем в виду и многие следы которого еще можно найти, если не быть затронутым никакой предвзятой идеей. Как бы то ни было, есть бесспорный факт: Европа Средних веков делала несколько попыток установить отношения с восточными народами, и эти отношения оказали значительное воздействие в сфере идей; известно, хотя, может быть, еще недостаточно, чем она обязана арабам, естественным посредникам между Западом и самыми отдаленными районами Востока; были также прямые отношения с Центральной Азией и с самим Китаем. Уместно было бы более внимательно изучить эпоху Карла Великого, а также крестовых походов, когда, если имелись внешние битвы, то в равной степени были и знания на более внутреннем плане, если можно так выразиться; мы должны отметить, что битвы обеих традиций друг против друга, порожденные в равной мере их религиозной формой, не имеют никакого основания и не могут происходить там, где традиция не облекается в эту форму, как это имеет место в более восточных традициях; в этом последнем случае не может быть ни антагонизма, ни даже простой конкуренции. У нас еще будет случай вернуться к этому; в настоящий момент мы хотим подчеркнуть то, что западная цивилизация Средних веков со всеми ее истинно умозрительными познаниями (даже оставляя в стороне вопрос о том, как далеко они простирались) и с ее социальным иерархическим устройством была, в достаточной мере, сравнима с восточными цивилизациями, чтобы был возможен определенный интеллектуальный обмен (с той же оговоркой), характер современной цивилизации, напротив, делает его абсолютно невозможным.

Если же кто-то, все еще предполагая, что возрождение Запада состоится, примет решение прибегнуть только к чисто западным средствам (лишь сентиментализм мог бы их к этому склонить), то они, несомненно, выдвинут такое возражение: почему бы тогда просто не вернуться к религиозной традиции Средних веков, привнеся все необходимые модификации в социальные отношения? Другими словами, почему бы не удовлетвориться тем, чтобы, не ища ничего другого, предоставить католицизму былое доминирование, восстановить в соответствующей древней форме «Христианский Мир», единство которого было разбито Реформой и последующими событиями? Конечно, если бы это было реализуемо, то это уже было бы кое-что, это было бы даже немало для исцеления от ужасающего беспорядка современного мира; но, к несчастью, это не так легко, как может показаться некоторым теоретикам, отнюдь нет; препятствия разного рода не замедлят возникнуть перед теми, кто захотел бы осуществить в этом направлении эффективную деятельность. Мы не будем перечислять здесь все эти трудности, но отметим, что современная ментальность в целом, кажется, вовсе не хочет поддаваться трансформации такого рода; следовательно, здесь нужна также подготовительная работа, которая будет, возможно, не менее длительной и не менее тягостной, чем рассмотренная нами, а ее результаты никогда не будут такими же глубокими, даже если предположить, что те, кто ее захочет предпринять, будут на самом деле располагать нужными средствами. Кроме того, ничто не свидетельствует о том, что в традиционной цивилизации Средних веков была только эта внешняя и чисто религиозная сторона; несомненно, есть еще что-то, и не только схоластика; мы только что сказали, почему мы думаем, что должно быть еще что-то, так как все это, несмотря на свой неоспоримый интерес, все же есть нечто внешнее. Наконец, когда замыкаются подобным образом в одной специальной форме, согласие с другими цивилизациями может реализовываться только в довольно ограниченной мере, вместо того, чтобы создаваться на чем-то более фундаментальном; следовательно, среди относящихся сюда вопросов, многие не будут разрешены, даже если не учитывать того, что крайности западного прозелитизма всегда будут препятствием и постоянно создавать риск все скомпрометировать; этот прозелитизм может быть окончательно остановлен только через полное постижение принципов и согласие по существу, которое за этим непосредственно последует, даже не нуждаясь в том, чтобы его специально формулировали. Тем не менее, само собою разумеется, что если работа в метафизической и религиозной областях будет осуществляться одновременно и параллельно, то мы увидим только преимущества, будучи при этом убеждены, что даже если она будет вестись в них совершенно независимо одна от другой, то результаты, в конце концов, могут быть только совпадающими. В конечном счете, если возможности, которые мы имеем в виду, должны реализоваться, то рано или поздно, собственно религиозное обновление состоится, как специально присущая Западу возможность; оно может быть частью работы, предназначенной для интеллектуальной элиты, когда она будет создана, или же, если это произойдет раньше, то элита найдет в нем опору, пригодную для своей собственной деятельности. Религиозная форма содержит все то, что нужно для западных масс, которые, действительно, могут там найти удовлетворение требуемое их темпераментом; эти массы никогда нё будут иметь потребности в чем-то другом, а через эту форму они должны получать влияние высших принципов, влияние, которое, оставаясь непрямым, будет ее реальным соучастием[31]. Таким образом, в полноте традиции могут иметься оба взаимодополняющих и накладывающихся друг на друга аспекта, никоим образом не противоречащих друг другу или вступающих в конфликт, потому что они соотносятся с существенно различающимся областям; чисто интеллектуальный аспект прямо касается только элиты, только ей, с необходимостью, надлежит осознавать связь, устанавливаемую между двумя областями, чтобы обеспечить всеобщее единство традиционного учения.

В общем, мы ничего не хотим исключать из мира и полагаем, что никакая работа не бесполезна, лишь бы она шла в желаемом направлении; усилия, относящиеся только ко второстепенным областям, все же могут кое-что дать, не совсем ничтожное, последствия чего, непригодные для непосредственного приложения, могут проявиться впоследствии и, согласовавшись со всем остальным, со своей стороны содействовать, пусть и в слабой степени, созданию того ансамбля, который мы предвидим в будущем, несомненно, довольно далеком. Поэтому, если есть кто-нибудь, кто захочет уже теперь начать изучение «традиционных наук», каково бы ни было их происхождение, (не во всей их полноте, что в настоящее время невозможно, но, по крайней мере, некоторых элементов), то это кажется нам вещью, достойной одобрения, но при двойном условии, что изучение будет происходить при достаточных данных, чтобы не впасть заблуждение, что уже предполагает гораздо больше, чем можно было бы подумать, и чтобы оно никогда не теряло из виду главного. Впрочем, оба эти условия тесно связаны: тот, кто обладает достаточно развитой интеллектуальностью для того, чтобы с уверенностью приняться за такое изучение, больше уже не подвергается соблазну принести в жертву высшее низшему; в какой бы области он не осуществлял свою деятельность, он всегда будет иметь в виду, что делает работу, вспомогательную по отношению к той, которая осуществляется в сфере принципов. В этих условиях, если иногда случается, что «научная философия» совпадает в некоторых своих заключениях с древними «традиционными науками», то, в определенной степени, было бы интересно выделить это, тщательно избегая их объединения с какой угодно конкретной научной или философской теорией, так как всякая теория этого рода меняется и проходит, тогда как все, что покоится на традиционной основе, приобретает постоянную ценность, независимую от результатов всех позднейших исследований. Наконец, из наличия совпадений или аналогий, никогда не надо делать заключения о подобии, невозможном в силу того, что речь идет о существенно различных способах мышления; и надо быть очень внимательным, чтобы не сказать ничего такого, что могло бы быть интерпретировано в этом смысле, так как большинство наших современников, ввиду самого способа, которым ограничен их умственный горизонт, придают слишком большое значение этим неоправданным подобиям. С этими оговорками, мы можем утверждать, что все то, что делается, имеет свое основание в поистине традиционном духе, и основание глубокое; но, тем не менее, существует определенный порядок, который следует соблюдать, по меньшей мере, общим образом, в соответствии с необходимой иерархией различных областей. Впрочем, чтобы обладать в полной мере традиционным духом (а не только «традиционалистским», что предполагает только тенденцию или стремление), надо уже проникнуть в область принципов, а этого достаточно, чтобы получить внутреннее направление, от которого нет больше возможности отклоняться.