"Изначальное желание" - читать интересную книгу автора (Денисов Дмитрий Владимирович)

6 Стольный град

Но какой бы веселой она не была, любой дороге суждено кончаться. Наша не стала исключением. Пусть она и тянется в бескрайнюю даль, но дорога и путь — разные понятия. И я с легким разочарованием ощущал запах окончания нашей поездки.

Все чаще стали встречаться придорожные таверны и постоялые дворы. Все больше попадалось указателей. А вскоре вдали появились могучие зубчатые стены и высокие башни стольного города. Они величественно приветствовали нас, издалека взирая на всякого извечным каменным взглядом. И чувствовалось в нем вековое спокойствие и уверенность былых эпох. Пускай они в глубоком прошлом. Это еще ярче свидетельствует о богатой и насыщенной истории королевства и его главного города. Это еще сильнее подчеркивает истинную суть. Ведь нынешнее, всегда есть отголосок прошлого. Всегда… Даже мы, со своими мыслями, устремлениями и желаниями. Мы, настоящие — это тот образ и те желания, к которым мы стремились в прошлом. Пусть оно и прошло безвозвратно, но, тем самым, оно ввергло нас в вечность. И дает новый шанс повторить подвиг, или исправить ошибку, ели мы таковую совершили. Главное — не забывать прошлого. Но и не переставать думать о будущем. Вот она, казалось бы простая, но с тем же и необычайно сложная формула настоящего.

Я затих и благоговейно смотрел вперед. Пахло историей. И будущими подвигами. Я улыбнулся. Мне в одинаковой степени приятно думать и о прошлом, и о будущем. И я думал.

Рядом о чем-то думал Пудила. Уж о чем именно — сказать затрудняюсь. Но он что-то бубнил под нос, оглядывался на свою железную гору, и загибал мозолистые пальцы. Глаза его внимательно и напряженно сияли. Временами он чесал голову, хмыкал, и начинал загибать по-новому. Ни о чем не думал один лишь Гриворыл, хотя, как знать. Он уверенной трусцой бодро бежал вперед, не обращая на нас никакого внимания. Эту дорогу он хорошо знал. Ощущалась его незримая радость и легкое волнение. Наверняка он жаждал завершения долгого перехода на постоялом дворе, где его ждало много корма и свежее питье.

Стены надвигались грозной тяжелой массой. По мере приближения я все выше задирал голову. И замирал. Едва не к самому небу взлетали высокие круглые башни с узкими крестообразными бойницами. Они словно олицетворяли всю высоту того замысла, что воздвиг их на когда-то пустынном месте. Они сурово и испытующе смотрели с той высоты на всех путников, что сновали у их подножия. Лишь птицы могли соперничать с ними, или иные крылатые существа. Невольно вспомнились легенды и пророчества об ангелах и демонах — воителях небес и подземных миров.

Повсюду торжественно вились королевские штандарты — золотой грифон на алом фоне. Каменные грифоны украшали башни, кованые грифоны мерцали на массивных воротах. Древний мифический орел с львиным торсом приветствовал всех въезжающих в главный город королевства.

Тракт заметно оживился. Из города и в город спешило много повозок, карет, двуколых колесниц, конных разъездов, одиноких всадников и просто пеших людей. Везли дрова, сено, овес, бочки с вином и медом, шкуры, меха, полотно, корзины с рыбой, копченые окорока и много чего другого. Мелькали чумазые углежоги и смолокуры, важные стеклодувы, веселые бондари, искусанные пчелами бортники, могучие кузнецы, пестро одетые хамовники, портные, кожевники, гончары и прочие ремесленники. Я с интересом наблюдал за ними, приглядывался, прислушивался и принюхивался. Да, недаром говорят, мол, у каждого дела свой особый запах. Но гораздо интереснее все-таки желания тех, кто занимается своим любимым делом. Ведь именно они толкают человека сделать свой выбор и чем-то заняться в этой жизни.

Под ногами сновало много бродячих собак. Они стайками окружали тех, кто вез съестные продукты, и вымаливали жалобными глазами милосердия. Иной раз срабатывало. Им швыряли то протухшие рыбьи хвосты и головы, то кости, то черствую краюху. Они накидывались на лакомства, с презрительным яростным рычанием отгоняли друг друга, вырывали особо крупные куски. Иной раз бешено дрались в клубах едкой пыли. А после снова дружно виляли хвостами, завидев новые садки с рыбой. Взирая на них с высоты телеги, я с радостью осознавал свое нечеловеческое происхождение. Так как ничем они не отличались от многих людей — жадных, слабых и постоянно ждущих подачек от того, кто много выше их.

Хотя, с другой стороны, я всегда завидовал таковым, ведь кроме объедков им иного счастья не надо. Вернее для них нет разницы, что есть: кости, или лакомые куски. Зато, когда они лежат и млеют на обочине, грея под солнышком сытые круглые бока, моя зависть их первородному счастью не знает предела. Ведь я сам люблю понежится в тенечке, после сытного обеда, в объятиях девичьих рук. Да только если мне еда вдруг становится нужна, я добываю ее сам, а не виляю хвостом и не заглядываю в глаза. Хоть и умею это делать искусно. Просто считаю подобное — уделом слабых людей. А им бросают лишь объедки. Я же люблю пиры достойные королей. Хотя при этом могу вообще жить без пищи.

Проезжали и городские стражи. Они сразу выделялись среди толпы как облачением, так просто обликом и статью. Все в бронях, в алых королевских плащах и вооружены до зубов. Плечи широкие, лица веселые, но глаза острые и хваткие. Они приветствовали Пудилу, так как все знали его. И подозрительно косились на меня.

Один из стражей придержал каурого коня и поравнялся с нами. Дорогое вычурное седло, богатый чепрак, сам в кольчуге, легком нагруднике и высоком шлеме. Шлем венчала серебряная голова орла, сурово смотрящая вниз. И белый конский хвост. На богатом золотом поясе висел длинный кавалерийский меч в искусных ножнах. На руках и ногах чеканные наручи и поножи, искусно наведенные чернью. С плеч спадал алый плащ с золотым грифоном на плече.

— Приветствую почтенного Пудилу, — отсалютовал он железной рукой. Сразу чувствовался сотник, если не тысячник — голос громкий и четкий, а тон повелительный.

— И тебе привет, Грапа — Орлиная голова, — учтиво и сухо проронил кузнец. Он смотрел на стража без тени боязни и покорности. Видимо, давно знакомы.

— Никак броню новую сладил? — Грапа приблизился к борту и любознательно заглянул в телегу.

— Есть чуток, — кивнул Пудила с легкой улыбкой, таящей гордость за свой труд.

— Все для господ наших полные латные доспехи? — спросил городской страж, свысока осматривая меня цепким наметанным взглядом. Я оставался безучастным. Поглядывал то на кузнеца, то на Грапу, то на Гриворыла. А то и вовсе на встречных девиц с корзинами фруктов. Но последних оказалось немного. Поэтому чаще приходилось взирать на стены, любуясь их многовековой кладкой.

— Для вас тоже с десяток найдется, — многообещающе посулил кузнец. — Господа господами, но и почтенных стражей мы тоже не забываем. Тем более, они по достоинству ценят наш труд. Наше же дело простое — трудиться, да людей радовать. Вот и радуем. Надеюсь, ты, уважаемый Грапа, тоже возрадуешься. Ну… и оценишь разумеется.

Глава стражи широко улыбнулся, и суровость сошла с его лица. Хоть шлем и затемнял его, но оно засияло. Серые глаза на миг вспыхнули, но тут же снова сощурились. Однако свет удовлетворения так и лучился сквозь них. Неужели, свершилось то, о чем он давно мечтал? Похоже. Грапа покрутил густые пшеничные усы и снова вытянул шею, шурша бармицей. Гриворыл косо посмотрел на него, но сдержал недовольно ржание.

— Неужели бахтерец мне привез? — во взгляде стража затаился едва не детский восторг.

— Привез, — вторил Пудила, щелкнув вожжами.

— Вот радость-то! — всплеснул руками Грапа. — Неужели такой, как я хотел?!

— Угу, именно такой, — буркнул Пудила.

— С фигурными пластинками?

— Угу.

— Ну, Пудила мастер, ну уважил! — воскликнул Грапа, сдерживая всю свою радость. — Ты сейчас в королевскую оружейную?

— Ну да.

— Я тоже там скоро буду, — весело крикнул он. — Увидимся.

И он, пришпорив коня, поскакал вслед за удаляющимся отрядом своих подчиненных. Я провожал его взглядом, слушал равномерный топот копыт, принюхивался к шлейфу вьющихся желаний. Сглотнул, улыбнулся и в задумчивости поскреб скулу. Тем временем алый плащ растворился в клубах пыли. Я перевел взгляд на Пудилу, затем на его товар, затем снова на кузнеца. И рассудительно сказал:

— Да, почетная у тебя работа. Все знают, здороваются. Стражники городские уважают. Да и высокородные рыцари, видимо.

Он тоже глянул вслед ушедшим стражникам и кивнул.

— Да, Роберт, этого не отнять. Но уважают не за красивые глазки, не за речи хвалебные, а за мастерство. Я один из немногих, чье мастерство столь высоко. А был бы простым крестьянином, так меня бы и гоняли плетьми. Это они любят.

— Ну а в столицу не думал перебраться? — я вопрошающе глянул на него. — Жил бы при дворе, да ковал доспехи.

Пудила состроил кислую гримасу, и покачал большой взъерошенной головой.

— Э, нет, такое не для меня. Мне простор нужен, солнце, ветер, свежий воздух. А тут, среди камней душно, уныло и серо, все вокруг галдят и шумят. Все перед глазами мелькает. И смрад такой, что едва не задыхаешься. Здесь же и люди живут, здесь тебе и кузни чадят, рядом помои в сточные ямы сливают, и скотину режут, и все прочие прелести. И все в едином тесном клубке, который каменной толщей ограничен. Нет, большой город не для меня. Мне уютнее у себя в деревеньке. Тут речка, там рощи, здесь поля. Птицы поют, пчелы жужжат, собачки лают, ребятишки веселятся. Красота. И вольный ветер. Вдохну я его, и работа с новой силой закипает. А тут? Да я тут и двух дней не стерплю!

Я покивал.

— Да, понимаю тебя.

— Чего? Тоже в городах жил?

— Бывало.

— Тоже не нравится?

— Случается.

— Вот, видишь, тебе тоже не по нраву, — отметил он, глядя на высокие стены. С каждым шагом Гриворыла они становились все выше и массивнее. Будто на нас надвигался огромный исполинский монстр, жадно распахнувший пасть ворот. А еще дальше в глубине этой непробиваемой толщи зияла бездна ненасытного чрева. Временами она глотала то людей, то коней, то повозки и кареты. Видимо и нам уготовлена такая судьба.

— Отчего же, по нраву, — не согласился я. — Просто… я же по миру брожу. Иной раз и весь мир представляется одним большим городом, из которого хочется выбраться на волю. Понимаешь?

— Нет, — честно признался он.

— Вот и хорошо! — с облегчением отметил я. И поспешно перевел тему.

— Ты, Пудила, кажется, про турнир что-то говорил?

— Говорил, — подтвердил кузнец.

Я подумал, и снова спросил:

— А как мне, Пудила, на турнир попасть?

Он повернулся в сторону, приложил руку козырьком, затем снова посмотрел на меня.

— Тебе ежели на турнир, то в город можно не заезжать, — сказал он, указывая мускулистой рукой куда-то влево. — Вон там, вдали, видишь срубы. За ними ристалищное поле. Там у них целый турнирный городок. Там-то все и собираются в дни великих состязаний.

— И когда такой день ждать? — не терпелось мне.

— Завтра, — просто пояснил он.

— Пропускают всех? — на всякий случай уточнил я, глядя на далекие деревянные возвышения, увенчанные разноцветными флагами. Там уже сновало много конных и пеших фигур. Многие сверкали железными латами.

— Всех, — успокоил Пудила. — Даже простолюдинов. Знати ведь лестно, когда толпа орет. А она и орет. Чего еще надобно толпе? Смотреть, да орать. А знать, даже если вся и гаркнет разом, так все едино писк выйдет. Ведь знати-то совсем ничего. А толпа — о-го-го! Да только одного я в толк не возьму. Может ты, Роберт, подскажешь. Ты ж везде странствуешь. Неужели во всех землях так?

— Как? — переспросил я, разглядывая богато украшенную карету, что поравнялась с нами. Ее сопровождало внушительное кольцо охраны. Все в единых доспехах, в одинаковых сине-желтых накидках, с гербами сюзерена — лис пронзенный стрелой. Впереди на облучке восседал возничий и пара разодетых пажей.

— Ну… так вот, — пытался задать вопрос кузнец, тоже посматривая на высокородных. — Неужели везде горстка придворных правит такой огромной и непомерной толпой?

— Везде, — устало уронил я, поймав на себе взгляд одного из рыцарей охраны. Пахло едва скрытым презрением. Юные пажи тоже окатили меня ледяным отвращением и брезгливо отвернулись. Я блаженно улыбнулся — все едино искренность. Лучше уж такая, чем ее отсутствие.

— Но почему так? — изумленно смотрел на меня Пудила. В глазах его полыхало острое противоречие. — Я все в толк не возьму. Их же мало. А таких, как мы — много.

— Таков закон жизни, — уклончиво ответил я. — Не мы его придумали, не нам его оспаривать.

— Допустим, — он пропустил мое высказывание мимо ушей. — Но вот что мне интересно: как такая маленькая горстка удерживает в повиновении такую многолюдную ораву? Я-то думал, только у нас так. А оно, вон, везде.

Я торжествующе рассмеялся, под его пристыжено-хмурое выражение. Пристыженное — потому как он краем сознания понимал, что задал довольно глупый вопрос. А хмурое — потому как сам не мог найти на него ответ. Рыцари и пажи строго обернулись, метнули острый осуждающий взгляд, кто-то высокомерно фыркнул. Но обращать внимание на нас — выше их недосягаемого достоинства и небывалых понятий о чести. Это удел лишь немногих дворян. Тех, кто еще не утратил своего истинного человеческого лика. Тех проницательных, кто понимает изначальное предназначение простолюдинов для высокородных. А оно в том и заключается, чтобы ярче выделять блеск и помпезность придворной знати. Ведь если все будут богаты и знатны, то перестанут ощущать себя таковыми. Я глядел вслед удаляющемуся экипажу, и мысленно наставлял: «Поэтому, уважаемые дворяне, если хотите и дальше блистать своим благородством, берегите и цените простолюдинов». Никто, разумеется, не уловил моей мысли, ибо никто даже не обернулся. Хотя стражам надлежит оглядывать всех с должным вниманием. Я осуждающе поцокал, тихо посмеялся и похлопал Пудилу по могучему плечу.

— Вот тебе и пример, Пудила. Видишь эту карету и охранников?

— Ну да, — он метнул вслед сине-желтым спинам осуждающий взгляд. — Я не раз встречал их. И чего в них примечательного?

— Как раз то, о чем ты спросил. Тебе ведь стало интересно, почему они правят?

— Интересно, — живо подтвердил Пудила. Видимо, эта тема не раз всплывала в его сознании. Но вот разум до сих пор не мог найти подходящий ответ. Я снова улыбнулся, и ткнул пальцем назад, указав на доспехи.

— Что у тебя там?

Он не сразу понял, о чем я. Глаза округлились, рот приоткрылся. Но он подобрался, нахмурился и косо уставился на меня.

— Сколько едем, а ты уже забыл, чего везем?

— Скажи еще раз, — мягко попросил я.

— Там доспехи, Роберт, — настоятельно напомнил Пудила, искренне полагая, что я уже запамятовал.

— А зачем они? — я снова принялся за его умственную пытку.

— Да сколько можно такие дурацкие вопросы задавать! — раздраженно воскликнул он, подпрыгнув на седалище. Доски подозрительно хрустнули. — Тем более ты уже вопрошал…

— Ну, во-первых, дурацкие вопросы здесь задаю не я…

— Я, что ли?! — грозно ухватил он меня взглядом. Но после вспомнил мою силу и несколько поостыл. — Ну ладно. Ты, видать, снова чего-то загадал. Тогда я скажу — доспехи, чтобы укрывали. Чтоб жизнь оберегали в бою…

— Вот именно, в бою! — настоятельно повторил я. — Без боев ну никак не обходится наша история. Понимаешь меня?

— Не совсем? — честно проронил кузнец.

— Любая власть опирается на армию, — добавил я. — Сила любого королевства — это прежде всего сила армии. Иными словами армия есть тот меч, которым королевство и воюет. А точнее — многосложная боевая машина. Она-то и регулирует все вопросы и противоречия, которые возникают как внутри, так и снаружи королевства. Вернее, она лишь инструмент в опытных руках. Ну, скажем, как молот в твоих. Или, иногда клещи. Но без инструмента тебе вовек не выковать желаемого. Так и армия. Она служит инструментом для воплощения желаний государства. Или государя. Особенно в нынешние неспокойные времена раздробленности и постоянных усобиц. Хотя, будут ли они когда-нибудь спокойны?

— Ну? — Пудила требовал дальнейших разъяснений. Я смотрел на стальные шлема рыцарей, увенчанных желто-синими плюмажами и продолжал:

— А сила войска всегда опирается на силу вооружения. Понимаешь, почтенный мастер-кузнец?

— Ну?

— Нет власти без оружия, — я снова указал на пыльный холщовый полог. — То есть без военных преимуществ. А доспехи, Пудила, тоже оружие, только не наступательное, а оборонительное. Это одежда, для того, чтобы тебя не убили в бою. То есть дали тебе шанс убить другого. Ты ведь в мирное время не станешь ходить в броне?

— Мне-то чего в ней ходить, — всплеснул он руками. — Я ее мастерю. В ней ходят наши придворные рыцари и городская стража.

— Рыцари — элитная часть конных войск, состоящая на регулярной службе у короля — перечислял я, загибая пальцы. — Стража — орудие в руках дворян для наведения и соблюдения городского порядка. Теперь понятно, как такая малая горстка придворных во главе с королем держит в повиновении все эти неисчислимые массы? В том числе и тебя. Массы работают на своих господ, выплачивая им дань. Господа на все это содержат как себя, так и войско, дабы оно держало в повиновении массы. Ну, иногда еще, чтобы войско воевало, якобы защищая те массы от иноземцев. Хотя, на самом деле, все войны имеют захватнический характер, опять же для обогащения знати. Пусть они всегда и прикрыты высокими благими намерениями, но истинные цели всех войн просты и очевидны. Это тоже закон, тоже не нами придуманный. Этот уклад извечен и абсолютен. Видоизменяются лишь его внешние формы, такие, как вооружение, состав войска, способы сбора налогов, идеалы, коими прикрыты войны, и так далее. Но суть всегда такова. Многие такой уклад безжалостно осуждают, но не понимают, насколько он уникален. То есть, един, и иного быть не может. Он не хорош и не плох — он един. И осуждать его нет никакого смысла. Равно как и хвалить. Нужно лишь понять и применить себе во благо. То есть наслаждаться. Какой смысл осуждать или хвалить воду. Вода везде едина, и без нее нет жизни. Так же, как и кровь в теле человека. Пока она течет, то есть существует — это символ жизни. Как выплеснулась, или остановилась — символ смерти. Так и этот уклад. Единственное, что возможно — попросту быть вне его. Ты ведь можешь уйти в глухие леса, срубить себе дом, удить рыбу, охотиться, и не обращать внимания на все, что твориться в округе. Иногда встречаются отшельники, но много ль таковых? В одиночку труднее выжить, чем сообществом. А как сообщество собралось, так и возникает такой уклад. Один правит, другие защищают, а основная масса работает. Это закон. Или, если угодно — порядок.

Он посмотрел на меня ошалелым взглядом и недобро прищурился. Кулаки его непроизвольно напряглись и поджались.

— Это что ж выходит-то?! — негодующе приподнялся он. — Я своими руками себе погибель кую? Сам себе хомут на шею вешаю?

— Отчего погибель? — хоть мне и не хотелось его обижать, глаза мои лучились легким вызовом. — Ты, Пудила, на жизнь себе зарабатываешь. А точнее, на возможность прожить в этом королевстве. А знать и дает тебе такую возможность, заказывая у тебя твои доспехи. Так что живи и радуйся.

— Так… но… я ж… я ж как лучше хочу, — словно ребенок, дулся он.

— Вот этим ты мне и приятен, — чистосердечно признался я. — И все, кто тебе подобен.

— Но… но… как так? — не мог поверить он.

— Как, как? Да вот так! Ты попросту в голову все это не бери, — посоветовал я. — Тебе же хорошо живется?

— Ну да, — не раздумывая отозвался он.

— Так не это ли самое главное?

— Ну да, — веселя, признался он.

— Вот и отлично! — наконец, подытожил я. — По секрету скажу, что ты более счастлив, чем та же знать. Иной раз они сильно вам завидуют. Потому как бремя постоянного раздумья сильно отягощает их головы.

— Вот как? — удивленно вскинул брови Пудила.

— Да, — уверенно выпалил я.

Некоторое время мы молчали, под размеренный скрип телеги и фырканье Гриворыла. Но вдруг Пудила повернулся ко мне и с новым воодушевлением произнес:

— А вот ты и неправ, Роберт.

— Чего так? — живо подобрался я.

— Я броню на турниры лажу! — радостно засветился он, довольный собственной изворотливостью мысли.

— Хм, и то верно, — согласился я, решив положить конец бесконечным спорам.

Пудила сиял и продолжал:

— А турнир — он, прежде всего забава, как для знати, так и для простолюдья. Так что, врешь ты все. Я для народа стараюсь, а не для знати. Ведь смотрят и радуются все без разбору. А раз простого люда гораздо больше, то, выходит, для него я больше и стараюсь.

— Да ты, никак, соображать начал, почтенный мой мастер, — откровенно признался я, перемешивая лесть и честное одобрение. — Ведь ты прав. Как я, глупец, сразу о том не догадался? Как я мог забыть про турниры? Вот же память…

Он ликовал под мои наигранные разочарования. И бойко подстегивал лошадку. Гриворыл всхрапывал и трусил дальше. Ему было совершенно наплевать и на знать, и на простолюдинов. Ведь был он лошадкой.

— Выходит, не одолел ты меня своею думкою, почтенный Роберт, — язвительно заметил Пудила.

— Ох, выходит так, почтенный Пудила, — продолжал разоблаченно играть я. — Всегда так выходит…

— Но голову ты морочишь знатно! — с улыбкой отметил он. — В этом ты преуспел.

— Стараюсь, — кивнул я.

— Оно и понятно, — рассудительно молвил он. — С твое по миру поброди, да со всеми потолкуй. Еще не так заговоришь.

— Да, Пудила, так и есть, — устало поддакнул я.

— А про турнир я ловко вывернулся, — нахваливал он сам себя, словно позабыв обо мне. — И ведь самое приятное — то правда. Ведь я доспехи не на войну делаю, но на турниры. То есть на потеху. И, кстати, сам тешусь безмерно, когда смотрю на эти состязания. Зрелище — ух! Ты уже видал конные турниры, Роберт?

— Нет, только бои на мечах, — снова соврал я, потому как видел уже конные бои. Но хотелось послушать его.

— Мечи дело хорошее, — с видом знатока прогудел кузнец. — Но на конях — совсем другое. Это… это словами и не опишешь. Это видеть надо. Обязательно посмотри — мой тебе совет.

— Спасибо за совет, — вежливо откликнулся я. — Я, собственно, за этим и прибыл сюда.

— А, видать, наслышан, — хитро прищурился он.

— Наслышан.

— Ну и хорошо, — он довольно потер мозолистые руки. — Турнир, это замечательно. Надолго останется в твоей памяти, уж поверь мне.

— Я уже верю.

— Но турнир еще не скоро начнется. Ежели хочешь, можешь со мной в город.

— Можно и в город, — кивнул я, всматриваясь в надвигающуюся толщу городских ворот.

— Ну так поехали, — оживился кузнец. — Хоть столицу посмотришь. А то все по окраинам околачиваешься. Не дело это. Столицу обязательно хоть разок посмотреть надобно. А то, чего доброго, будешь потом в чужих землях про задворки наши рассказывать.

— Я, Пудила, про тебя рассказывать буду, — искренне признался я.

— А я чего?! — внезапно насторожился он. — Чего про меня рассказывать-то? Мне и без того хорошо.

Я с восхищением оглядел его с головы до ног и воззрился в небесную даль.

— Я расскажу о том, какие в вашем королевстве искусные мастера-кузнецы.

— Брось, — отмахнулся он медвежьей ручищей. Но я уже чувствовал, как начало теплеть и радоваться его сердце. — Их везде полно.

— Не так уж и полно, — с легкой грустью улыбнулся я. — А жаль. Все бы так самозабвенно работали, не щадя ни времени, ни рук. То-то бы жили.

— Брось, — снова поморщился он, — где ж тогда на всех нас графьев сыскать.

— Графья всегда сыщутся, — мрачно заверил я его. — Это непременный закон жизни, о котором я только что говорил.

— Опять ты за свое? — хмуро сошлись его обожженные брови. — Опять меня с толку сбиваешь?

— Какой толк сбивать тебя с толку? — я подавил подступившую издевательскую усмешку, и Пудила ничего не понял. — Да и смысл? Пудила ты и есть Пудила. И всю жизнь будешь таковым, равно как и многие вокруг. Это тоже, кстати, закон. Без таких как вы, ну никак! Иначе колесо истории может остановиться, замереть, и тогда…

— Ох! — прокатился его тяжелый и многострадальный выдох.

— Понял, — мотнул я головой. — Больше не буду.

— Вот и спасибо, — благодарно выдавил из себя Пудила. — А то мне ум очистить надо. Скоро гульдены считать станем, когда броню отдавать буду. А ты мне тут колесами какими-то голову забиваешь. Мне бы вот свое колесо починить, а то в следующий раз треснет, ежели такую тяжесть снова наложу.

— Да, телегу своевременно чинить надо, — постукал я по деревянному борту. — Не то в дороге застрянешь, да к сроку не прибудешь. Но для тебя то дело поправимое. Ты ведь не один раз чинил телеги?

— Да, но только не себе, — раздосадованно признался Пудила. — Себе все некогда.

— За деньги, значит, находишь время, а для себя стараться некогда? — поймал я его.

— Ну… ну… вроде так… — оправдывался он, нервно теребя вожжи. — Просто… выходит так… всегда.

— Ты прав, — неожиданно легко согласился я. — Потому как ты не один такой. У меня, кстати, тоже бывало так.

— Ух, — облегченно выдохнул кузнец. — Хоть ты меня понимаешь.

Между тем мы подъехали к невысокой каменной караулке. Бдительная стража отложила алебарды и заглянула в телегу. Я возрадовался — хоть в столице досматривают. Яркие отблески железа вспыхнули и заискрились в усталых равнодушных глазах воинов. На них мерцали кольчуги, кожаные клепаные нагрудники и стальные шляпы. Они оценивающе цокали и отмечали тот или иной панцирь. Все они знали Пудилу, а потому особо ворошить повозку не стали. К тому же у него имелся свиток с королевской печатью, но его никто не потребовал. Стражи лишь задали пару вопросов, с важностью покивали. Перебросились парочкой плоских шуток, посмеялись и пожелали доброго пути. Хотя, чего желать — путь здесь завершался.

Когда спросили меня — кто я, я ответил — пилигрим. Они не стали утруждать себя излишним раздумьем, бегло осмотрели, попросили приподнять плащ. Но, не найдя оружия, потеряли ко мне интерес. Мы тронулись дальше.

Прокатив по каменной дороге, мы выехали на откидной бревенчатый мост, переброшенный через глубокий ров. Колеса глухо принялись пересчитывать темные бревна, Гриворыл осторожно косился вниз. Я тоже выглядывал через край, думая о том, сколько потребовалось времени и рук, чтобы вырыть такой ров. Дно его темнело в нескольких саженях под нами. Безучастным оставался лишь Пудила. Он не мог взять в толк, чего такого я увидал там в глубине?

По окончании моста нас ждали приветливо распахнутые ворота и неприветливо взирающие стражи. Здесь их оказалось гораздо больше. Они потребовали печать, внимательно изучили ее. Затем еще раз, более тщательно осмотрели телегу, что вторично вызвало мое восхищение. Даже заглянули под днище — не упрятали ли чего? За это я их едва не расцеловал. Они заметили мою веселость, расценили ее за хитрость и разом накинулись на меня с вопросами. Я по обыкновению лукавил, выдумывал небылицы и легенды. Ибо знал — моей правде вряд ли кто поверит. По обыкновению это сработало, и нас, наконец-то, оставили в покое. Пудила незаметно покачал головой, радуясь окончанию всех этих церемоний, и вскинул поводья. Гриворыл облегченно фыркнул, и бодро зацокал по брусчатке сквозного тоннеля, пронзающего тело стены. Нас ждала столица.

— Вот тебе, Роберт, еще одна «прелесть» стольного града, — кивнул через плечо кузнец, указывая на стражей. — Без догляду здесь и шага не шагнешь! Везде тебя проверят и перепроверят. Везде досмотрят, расспросят на десять рядов, запишут куда-нибудь… эх! Разве то жизнь?

— А ты как хотел? — в свою очередь спросил я. — Здесь же столица. Здесь со всего королевства люд собирается. И не только с вашего. Тут жизнь кипит и бурлит. Вот потому и нужен строгий пригляд, дабы удерживать порядок на должном уровне. А порядок и устанавливается с помощью вооруженной стражи. Они-то и приглядывают за всеми.

— Все я понимаю, — насупился Пудила, всматриваясь в светлеющий выход. — Да вот все одно не по нраву мне это. Ведь оно… оно, что в душу к тебе лезут.

— Поверь, душа твоя здесь мало кого интересует, — отрезал я.

— Это я давно приметил, — печально согласился он. — Здесь только золото всех прельщает.

— А что есть золото, Пудила? — осторожно спросил я.

— Золото, оно и есть золото, — без задержки выдал он.

— Не совсем, — уклончиво произнес я, тоже приглядываясь к выходу. — Ведь золото тебе платят за твой труд.

— Ну?

— Выходит твой труд и есть золото.

— Ну?

— Но ты же не за металл работаешь, а за те блага и ценности, что можно потом обменять на него.

— Э… ну да, — задумчиво поскреб он бороду. — Мне желтые кругляки ни к чему.

— Выходит золото есть одно из звеньев в длинной цепи?

— Ну… наверное, — пожал он могучими плечами, ярко представляя саму цепь, но никак не ее образное значение.

— Значит, не золото всех здесь прельщает, но высокий труд мастеров, — отметил я. — Тех, кого не сыщешь по задворкам королевства. И тех, кого там не ценят. Вот потому и стремятся сюда все ремесленники и мастеровые, кто желает трудиться на благо тех, кто их труд по достоинству оценит. Вот потому и утопает столица в роскоши по сравнению с отдаленными уголками. И ты, Пудила, красноречивое подтверждение тому. Ты просто жить здесь не желаешь, но работаешь на благо стольных дворян. Ведь никто ж из твоей деревни не закажет тебе полный латный доспех?

— Нипочем, — отозвался кузнец. — Да им и без надобности. Им только подковы да плуги нужны. Да изредка ухваты. Но ту работу я сынкам поручаю.

— То есть тем, кто уникальную работу делать не может, — уточнил я.

— Ну… в общем-то верно, — нехотя выдавил он. Чувствуется его ущемленная гордость за сыновей. И нежелание обнажать их посредственное мастерство. — Но они скоро вразумят мою науку и примутся за брони. Они ж пока еще молодые.

— Это неважно, — отметил я. — Не о том речь.

— А о чем?

— О том, что золото — всего лишь символ. Понимаешь?

Он пристыжено поджал губы и сказал:

— Не до конца.

— Символ того, что за ним стоит, — голос мой звучал ровно и рассудительно. — Символ тех благ, которые ты можешь купить, то есть обменять на золото. Просто золото гораздо удобнее возить, скапливать, расплачиваться за жилье и пропитание в разных городах и королевствах. Потому как оно — общепринятый символ. Ты ведь никогда не отпилишь кусок от нагрудника, дабы заплатить за постоялый двор. А если и отпилишь, то вряд ли хозяин двора примет таковую плату. Ему не нужен этот кусок, то есть он не ценен для него. Но ты можешь обменять свой доспех на пятьдесят золотых, и за пару из них снять себе комнатку. Довольными останутся все: и ты, и хозяин двора, и тот, кто купит твой труд в виде доспеха. Улавливаешь?

Пудила с опаской взглянул на свои доспехи, прикрытые пологом. В его серьезных глазах отразилась многоголосая боль. Он думал не о гульденах. Он думал о том, что кто-то посмеет отпилить кусок его нагрудника. Он даже прикинул, с какой стороны удобнее было бы пилить, и какой кусок ценнее. Я посмеялся и продолжил:

— А еще золотом можно мерить. То есть устанавливать, сколько гульденов стоит та или иная вещь. Ты не обязан покупать что-либо, но тебе достаточно узнать цену, как у тебя складывается представление о вещи. Ведь «цена» и происходит от слова «ценить». То есть, какое место в списке человеческих ценностей занимает та или иная вещь. Насколько ее ценят люди относительно других вещей, работ, услуг или чего-то неосязаемого, но очень нужного. Вот в этом, мой дорогой Пудила, сокрыта одна из глубинных ценностей денег. Это мера труда. Ибо все материальные… да и нематериальные ценности, что окружают нас, созданы посредством труда. Но труд — есть устремление человека улучшить сою жизнь. Облегчить ее, приукрасить, разнообразить… или понять. То есть — его желание жить и радоваться жизни. В этом сокрыта еще более глубокая суть денег. Я бы даже отметил — здесь она граничит с таким понятием, как смысл жизни. Но о том мало кто задумывается. А к деньгам относятся лишь как к желтым круглякам, которые для многих стали символом чего-то порочного и низменного. Но это не так. Это лишь отношение к жизни тех людей, кто так думает. Или лицемерит. Кто взирает на жизнь и видит лишь порочное и низменное, не замечая всей волнительной красоты ее. Кто не разгадал в ней чей-то высокий замысел. Разумеется, такие и страдают в первую очередь от нехватки чего-то недоступного и ценного. Такие и слагают песни о рае и о несбыточном светлом будущем, где все будет так, как они хотят. И не могут понять, что рай таковой давным-давно существует. Стоит лишь приложить усилия и увидеть его, то есть разгадать в жизни чей-то замысел. Тогда и жизнь преображается.

— Ох, лучше о том не думать, — честно признался кузнец. — А то и вовсе желание трудиться отпадет.

— Да, не все любят трудиться, — вторил я. — Я бы сказал — большинство. Хотя делают это, но лишь потому, что вынуждены. Однако считать золото любят все без исключения. Причем, как свое, так и чужое. И не понимают, что золото и есть труд. Чужое иной раз волнует больше, чем свое. Не странно ли?

— А я трудиться больше люблю, — с гордостью отметил кузнец. — А золото, то уж потом. Оно ж само собой приложится. Я попросту о нем не думаю, когда тружусь.

— Но считать-то все равно приятно, пусть и после? Ты ж никогда не станешь работать задаром? — уверенно спросил я.

— Да, Роберт, считать всегда приятно, — сдался таки он. — И задаром никто работать не станет.

— Но скажу тебе по секрету, Пудила… вернее, я тебе это уже говорил, что ты все-таки работаешь задаром, — печально напомнил я. — Ты всецело посвящаешь себя работе, не задумываясь о том, что зарабатываешь ровно столько, сколько требуется на самое простое существование. Но… не бери в голову. Работай и радуйся своей работе. Ведь в том и заключен смысл твоего существования. Пусть все идет своим чередом.

Он смерил меня недовольным взглядом, что-то пробурчал в бороду. Но громкий стук и цоканье, усиленные эхом тоннеля, поглотили его слова. Свет силился, рос, и, наконец, мы въехали в сам город.

Столица встретила нас обширной площадью, ограниченной рядами статуй и фонтанов — живой пример того, как здесь ценят скульпторов — камнетесов. Пудилу они никак не трогали, но вот меня очень заинтересовали. Ведь все они — отголосок прошлого. Все они — герои древних легенд, или минувших событий. И пока мы трусили через площадь, я внимательно изучал эти творения.

В площадь, словно в озеро, впадало множество улиц и улочек. Пудила, не раздумывая, выбрал самую широкую, и мы покатили в сторону дворца, слившись с разноликой и шумной толпой. Я постоянно озирался, приглядывался к раскинувшемуся во все стороны городу, напоминающему огромный муравейник. Он кишел тысячами ликов, сверкал тысячами глаз, гудел тысячами голосов и наполнялся тысячами запахов. Я сделал глубокий вдох и едва не потерял сознание. Запахи тысяч желаний резко ударили в голову, словно ядовитые испарения. Покачнувшись, я завалился набок, но в последний миг все же ухватился за борт. Пудила порывисто развернулся и ухватил меня за плечо.

— Эй, Роберт, ты чего?

— Я…

— Чего, сердце прихватило?

— Нет… ничего, — отмахнулся я, стараясь сохранять спокойное выражение. — Бывает.

— Да, бывает, — протянул Пудила, с явным недружелюбием оглядываясь по сторонам. — У меня тоже бывало, когда впервые в город попал. Но ничего — привык. За это вот я город большой и не люблю. Душно здесь.

Я выпрямился, еще раз глубоко вздохнул и успокоился.

— Свыкся, — довольно отметил кузнец. — Все свыкаются. Я так просто внимания ни на что не обращаю. Отдам броню, получу гульдены, и снова назад.

— А назад не страшно с золотом ехать? — осторожно полюбопытствовал я.

Он указал на ближайшую фигуру конного стража.

— Так сам Грапа меня провожает, вместе с отрядом. Недалеко, правда, но все же. А дальше лихого люду уже мало. Они ж все здесь, возле стольного града снуют. Ведь все золото именно здесь скоплено. Какой смысл по задворкам разбойничать? Хотя, иной раз бывают неприятности, но то дело поправимое.

Он демонстративно погрозил кулаком в неопределенную даль.

— Да и хлопотное это дело — кузнецов обирать, — продолжал он, — Наш труд ведь самый ценный и нужный, а потому сам король за нас горой. Да и просто кузнецы самые сильные. Так что разбойники довольствуются то бортником, то кожевником, то плотником. А нас как-то все стороной обходят. Хотя, скажу честно, случаев разбоя у нас очень мало. Король наш, Вальгред Третий, бдительно следит за порядком, и каждый раз жестоко расправляется с возмутителями спокойствия. Так что разбойник задумывается — а стоит ли совершать злодейство? Стоит ли рисковать головой во имя мимолетного скоротечного богатства? И не проще ли ремеслом заняться, или торговлей. Словом, я не сильно обременен такими думками.

— А зря, — тихо уронил я. Поодаль как раз прошло несколько подозрительных людей, уж очень похожих на меня. Они смерили мою скромную особу надменными взглядами, чем вызвали улыбку. Я подмигнул и оскалился. Лица разом побледнели, и они умеючи растворились в толпе. Нет, до меня им все же далеко. Я поискал их глазами, усмехнулся, и снова обернулся к кузнецу.

— Ведь это дело одного случая. И сражаться с тобой, Пудила, вряд ли кто станет. Они ж на большую дорогу выходят не силами мериться, не ратной славы изведать, не честь родовую в бою отстоять. А чтоб обирать проезжих. Ни один разбойник не вызовет тебя на поединок, не станет биться с тобой на равных. Они могут засесть гурьбой в придорожных кустах, взвести арбалеты, и преспокойно нашпиговать тебя стрелами. Заберут золото, и поминай, как звали. Поэтому, почтенный мой кузнец, не теряй бдительности. Особенно, когда золото в руки получишь. И старайся в одиночку не ездить, да и проходимцев, вроде меня не подбирай.

Пудила вздохнул, нахмурился и недовольно проворчал:

— Ладно, будет уже жути нагонять. Знаю я все.

— Раз знаешь, так чего ж не следуешь этому? — не унимался я.

— Бог с ним, — в очередной раз отмахнулся он. — Думать еще об этом не хватало!

— В том-то и проблема, что не думаешь ты, — устало произнес я.

Он снова махнул рукой. Я снова пожал плечами. Что ж, нет у меня ни права, ни сил, а главное — желания, менять таких людей. И даже жалости не испытываю, когда жизнь таковых наказывает. Иначе вмешаюсь я тогда в естественный и извечный круговорот, пошатну равновесие и брошу вызов замыслу Творца. Нет, я не делаю этого — не Творец я. А потому, пусть все будет так, как есть. Мне очень часто доводилось слышать фразу: «Учит жизнь, но не ты»! Я пытаюсь втолковать, что, мол, я всего лишь делюсь опытом и мудростью, а в ответ снова презрение, насмешки и непонимание. Что ж, остается единственный правильный выход — пусть таких людей учит жизнь.

Неожиданно слева ударила новая могучая волна, порожденная неисчислимыми желаниями. Но я уже свыкся, а потому лишь незаметно повел носом. Приподнялся и присмотрелся. Поодаль галдела шумная толпа, слышались звуки музыкальных инструментов, что-то трещало, скрежетало и звякало. Пудила приметил, как я вытягиваю шею, и тоже взглянул в ту сторону.

— Там рынок, — наконец, пояснил он. — Там можно приобрести все, чего только душа пожелает.

— То есть желания воплотить, — кратко отметил я. — А значит, и познать их. Эх, почтенный мастер-кузнец, остановился бы ты. Пожалуй, пришла нам пора прощаться.

Пудила натянул вожжи и Гриворыл остановился. Кузнец с некоторым сожалением поглядел на меня. Он чувствовал, что прикоснулся к великой загадке, которой я стал для него. Равно как и для всех остальных, кто со мной сталкивался. Пусть и не каждому по нраву умственная пытка, да все равно она благотворна. И люди это чувствуют.

— Я просто хочу по рынку прогуляться, — чистосердечно пояснил я, всматриваясь вдаль, откуда доносились шум и гам. — Наверняка отыщу там много интересного.

— Отыщешь, — пообещал Пудила, — в этом я тебя, братец, уверю. Туда ведь со всех окрестных земель купцы съезжаются. Да и наши мастера тебя приятно удивят.

— Уже удивили, — я многозначительно похлопал деревянные борта, за которыми покоились доспехи. — Мало где встречал я столь великое мастерство.

— Будет уже, — польщенно поморщился Пудила, пытаясь хоть как-то прикрыть гордость. Но у него получалось очень неумело. Глаза самодовольно блестели и лучились, несмотря на яркое дневное солнце. В них таилась легкое волнение, что возникает всякий раз в глубине души, когда нас искренне хвалят. Когда нас ценят. Когда есть за что ценить.

— Так ты на турнир собираешься? — напоследок бросил он.

— Само собой, — кивнул я. — Разве можно такое пропустить?

— Да, турнир — великое зрелище! Но то завтра. Тебе ночь скоротать есть где?

— Найду.

— Там за рынком двор постоялый имеется, за ним еще один, чуть выше по Медовой улочке, — перечислял он. — Лучше ночевать в дальнем — там подешевле. Возле рынка ведь купцы одни останавливаются, а у них золота всегда в избытке.

Я кивнул и в последний раз взглянул на него.

— Спасибо тебе, Пудила, — искренне поблагодарил я. — За все спасибо. За то, что довез, за беседу, а главное — за мудрость.

— Тебе спасибо, — довольно отозвался он. — Я тоже завтра на турнире буду. Мне только броню отдать, пару родственников да друзей посетить и все.

— Хорошо, — я легко спрыгнул на гладкую дорожную брусчатку. — Там может и свидимся.

— Там народу тьма, — предупредил кузнец.

Я лукаво взглянул на него.

— Если там будешь, то непременно увидишь меня.

Он удивленно похмыкал, поворчал что-то под нос, с новым интересом заглянул мне в глаза. Я улыбнулся. Он протянул руку и хлопнул меня по плечу.

— Эх, Роберт, и все ж ты какой-то… э…

— Какой?

— Да… не от мира сего, — наконец, выразился он.

— Напротив, мой дорогой Пудила, — мягким голосом поправил я. — Я принадлежу этому миру, равно как и все мы. Просто… я вижу мир глубже, шире и разнообразнее. И взываю к сердцу каждого: раскройте глаза шире, мыслите глубже, улавливайте истинную суть вещей и явлений. И определяйте свое место в этом мире. Словом, не стану более тебе голову морочить. Ведь и так заморочил ее знатно.

— Сойдет, — посмеялся он. — Я ведь мало что понял. А значит, и не заморочил ты мне ничего.

— Эх! — только и мог вздохнуть я.

— Бывай! — сказал Пудила.

— Буду! — кивнул я.

— Ннооо, пшел! — он отвернулся и вскинул вожжи. Гриворыл затрусил вперед, и телега с прощальным скрипом покатила к высокому дворцу с островерхими крышами. Я улыбнулся вслед кузнецу, от души пожелал удачи и здоровья. Ведь, чего скрывать, сам когда-то был таковым, чем искренне горжусь. И радуюсь, что выпала мне доля стать тем, кем я стал. Но я немного опечален — Пудила никогда не станет таким, как я, сколько ни пытай его. Он всю жизнь будет работать на высокородных, получать достойную, по его меркам, плату, и радоваться этому каждый день, каждый миг своей жизни. Но в том и заключается мудрость круговорота.

Я развернулся, и лениво побрел по заросшей улочке в направлении рынка, блаженно щурясь встречному солнцу. Но, пройдя шагов двадцать, обернулся и посмотрел назад. Обернулся и Пудила. Мы порывисто помахали друг другу. Он радовался мне, я радовался ему. Он махал мне, но вот я махал своему прошлому. Донеслось ржание лошадки, и они медленно скрылись за поворотом.