«ОХОТА НА ЛИС»[2]

Над крышами, посеребренными ночным февральским морозцем, трепетал отдаленный, еле слышный звук кларнета.

Городок спал. Узкие дворики и улицы были испещрены причудливо переплетенными тенями деревьев палисадников и аллей. Неяркий свет уличных фонарей, делавший эти тени нечеткими, расплывчатыми, тускло поблескивал в грязных лужах, расползшихся по черной неровной мостовой. Темноту ночи сгущал холодный туман, отчего пятна луж становились почти невидимыми; фонари торчали из ночной мглы словно маяки.

Невесть откуда неожиданно вынырнула фигура человека, похожая на призрак, медленно плывущий среди загадочных теней. Он то освещался на мгновение светом уличного фонаря, то исчезал во тьме.

Казалось, шел не человек, а его тень. Шел на звук кларнета, который явно притягивал его к себе. Временами звук терялся в пространстве, мелодия пропадала, но через секунду снова слышалась за ближайшим домом.

Неожиданно она исчезла совсем.

Из широких окон здания местного спортивного клуба «Сокол» на тротуар падали два оранжевых прямоугольника света. Человек замедлил шаг и, войдя в один из них, остановился как вкопанный. С минуту он стоял неподвижно, как бы выжидая, но потом, словно решившись, быстро повернулся и поспешно шагнул в темноту.

Ни звук отлетевшего в сторону камешка, ни глухой стук каблуков по мостовой не выдали неизвестного. Тишина стояла глубокая, и ничто не нарушало ее.

Из-за почетного стола с подчеркнутой степенностью поднялся инженер Чадек, еще довольно стройный мужчина лет пятидесяти, с заметным пивным брюшком и с вечной улыбочкой на интеллигентном лице. Он огляделся по сторонам, поднял фужер и замер, ожидая, пока присутствующие проникнутся важностью момента и прекратят разговоры. Сегодня здесь собрались почти все жители этого маленького пограничного городка, ибо считалось признаком хорошего тона посетить первый бал, устраиваемый по случаю масленицы.

В другом конце зала Чадек увидел вихрастую голову председателя районного комитета коммунистической партии Богумила Кршижа. Рядом с ним белело пятно блузки его дородной жены Марии. Вместе с ними сидел также старый Свобода, мастер с завода Чадека по производству охотничьих ружей, со своей дочерью Бланкой. Они сидели далековато от почетного стола, но это не имело особого значения.

Инженер Чадек вдруг спохватился, что пауза, которую он себе позволил, слишком затянулась. Еще миг — и он упустит момент. Чадек приподнял фужер еще выше. Движение это было хорошо продумано и отрепетировано — рукав смокинга совершенно естественно чуточку сполз и обнажил ослепительно белую манжету рубашки с маленьким бриллиантом в золотой запонке.

— Позвольте мне, дорогие друзья, от имени местного охотничьего союза приветствовать вас на нашем балу. Я очень рад, что наш первый в этом году бал стал именно охотничьим. Желаю всем вам большого и хорошего отдыха, чтобы все вы без различия политической принадлежности и членства в обществах и союзах от души повеселились здесь. Вы, конечно, знаете, друзья, что в Праге сейчас обстановка сложная, наши политические деятели немного, так сказать, спорят и ругаются. Но нам-то что до этого? Все мы здесь в пограничье, прежде всего чехи, патриоты, а сегодня, кроме всего прочего, еще и охотники. Поэтому разрешите поднять бокал за успех нашего сегодняшнего вечера, которому мы придали особый, символический характер — «охота на лис», — и пожелать нам, мужчинам, чтобы каждый из нас сегодня поймал лисичку. Итак, за ваше здоровье!

Инженер осушил свой фужер, но не сел, а, покручивая в пальцах его длинную ножку, снова бросил взгляд на поднятые над центром стола рюмки, посмотрел на разноцветные гирлянды из креповой бумаги и зеленой хвои и, почувствовав, что скованность и робость находящихся в зале еще не прошли, скомандовал:

— Капелла, музыку! Все в круг — и счастливой охоты!

Музыканты поспешно поставили под стулья недопитые рюмки, взяли инструменты; труба преждевременно взвизгнула и тут же стыдливо умолкла.

За столом Чадека, справа от него, сидел председатель районного национального комитета социал-демократ Брунцлик с женой, слева — жена Чадека Инка. В своем модном, с серебристым отливом, вечернем платье она выглядела среди этой деревенщины весьма эффектно. Но разве этот паршивый вечер мог заменить ей незабываемые балы довоенных времен, романтическую атмосферу, царившую в залах с прекрасными хрустальными люстрами, танцы на натертом до блеска паркетном полу, первое объяснение в любви, блестящих и остроумных танцоров, к которым относился и Риша Чадек?

Его жена Инка... Уже не та девочка в тюлевом платьице, с камелией в волосах, а женщина, в полной мере осознающая свою зрелую красоту и превосходство над другими в рамках этого маленького, захолустного городка. Со стороны казалось, что она почти не слушает своего мужа, переговариваясь с соседом по столу, штабс-капитаном Кристеком, начальником районного военного комиссариата. Этот местный селадон кружил вокруг нее, как шмель около распустившейся шляпки подсолнечника, и без конца жужжал.

Чадек решился как-то сразу. Он встал, выпрямил спину, немного втянул живот и направился в противоположный угол зала. По пути он обогнул несколько столов, ловко увернулся от танцующих пар, внявших его призыву, и остановился около Богумила Кршижа.

— Разрешите, товарищ председатель? — дружески улыбнулся он Кршижу и потом элегантно поклонился Марии: — Разрешите пригласить вас на танец, товарищ Кршижова?

Слово «товарищ» слетело с его губ так естественно, что Мария тут же встала и взяла Чадека под руку.

Оркестр уже разыгрался, музыка звучала громко и бодро, так что поймать ритм и энергично повести полную партнершу инженеру не представляло особого труда.

Когда Чадек в танце приблизился к своему столу, он поймал взгляд Инки. Иронический, насмешливый.

Красавица пани Инка, пик расцвета которой был на исходе, была обречена на медленное увядание в этом провинциальном городке. Пока еще она каждый день ловила на себе любопытные взгляды прохожих и, испытывая неутихающую настойчивость штабс-капитана Кристека, была глубоко оскорблена.

Инженер Чадек снова увел свою партнершу на другую сторону зала, но и там его не ждало ничего хорошего. Богумил Кршиж нахмурившись сидел над кружкой недопитого пива и что-то говорил фрезеровщику Йозефу Свободе, председателю профсоюзной организации на заводе Чадека.

Быстро сориентировавшись, Чадек предпочел присоединиться к другим парам в центре зала и запел вместе с ними:

Весь зал дружно подхватил эту песню.

— Всем танцевать, ребята, всем! — крикнул Чадек тем, кто еще сидел за столами.

Он так кружил Марию, что у нее дух захватывало. Да и у него самого на лбу выступили капельки пота, лицо побагровело больше, чем обычно. Но он мужественно выдержал до конца. Подведя Кршижову к столу, он поклоном поблагодарил ее мужа и устало побрел к своему месту.

— Ты меня удивил, — шепнула ему Инка на ухо, когда он тяжело опустился возле нее на стул и начал вытирать белым платком вспотевший лоб.

— Тебе этого не понять, дорогая, — усмехнулся Чадек и закурил сигарету. — Это тактика, ясно? С врагами тоже надо уметь работать.

Пани Инка усмехнулась; ей были хорошо известны подобные дешевые фразы мужа — их она уже давно не воспринимала всерьез.

Оркестр заиграл новую мелодию. Чадек подумал, что теперь пора потанцевать и с Инкой. Он бросил в пепельницу сигарету и уже собрался встать, но пани Инка его опередила. Повернувшись к мужу спиной, она с очаровательной улыбкой произнесла:

— Не пойти ли нам потанцевать, пан штабс-капитан?

Кристек вскочил, щелкнул каблуками и с сияющим видом повел свою соседку в центр зала. Чадек не рассердился. Он с явным облегчением воспринял преподанный ему урок, опять тяжело опустился на стул и вытащил из серебряного портсигара новую сигарету.

Оркестр заиграл танго. В исполнении духовых инструментов, привыкших к полькам и вальсам, оно звучало не лучшим образом, однако танцующим нужно было перевести дух после зажигательного танца «Охотничек». Многие пары вернулись к своим столам, официант выставил на столы новые пивные кружки.

На противоположных концах зала одновременно встали два молодых человека и направились к одному и тому же столу. Это были Карел Мутл, токарь с завода Чадека, и старший вахмистр Корпуса национальной безопасности Ян Земан. На этот раз Земан был не в военной форме, а в темном гражданском костюме. Примерно на полпути оба мужчины посмотрели друг на друга. Оба шли к столу, за которым сидели члены руководства районного комитета КПЧ и молодежная активистка Бланка Свободова.

В то время как Карел Мутл, обходя несколько столов, задержался около двух подвыпивших старичков, Земан шел напрямик, не останавливаясь. Поэтому он первым пригласил Бланку Свободову на танец.

Карел Мутл отстал от него всего на два шага. Застигнутый врасплох и обескураженный улыбкой Бланки, с которой она кивнула Земану, Карел сначала остановился, но тут же гордо вскинул голову и пошел к стойке бара.

— Одну двойную, — показал он на бутылку с дешевым коньяком.

Официант исполнил просьбу Карела. Тот опорожнил рюмку и тут же попросил налить еще. Старый Свобода, отец Бланки, работавший вместе с Карелом на заводе, заметил это, подошел к стойке и сказал:

— Поосторожней, Карел, советую попридержать шляпу, а то ты поехал слишком быстро.

Однако Мутл резко бросил:

— Я пока еще стою на ногах и пью за свои деньги!

Между тем музыка умолкла, пары остановились в ожидании следующего танца. После медленного танго наверняка теперь последует какая-нибудь бешеная полька. Поэтому гости старались набраться сил, глубоко вдыхая пропитанный сигаретным дымом воздух.

И тут от стойки бара, пошатываясь, в сторону музыкантов направился Карел Мутл. Опершись рукой о перегородку перед оркестром, он ударил сотенной бумажкой о дирижерский пульт.

— А теперь одну для меня! — потребовал он. — Соло вон для той прекрасной пары! — Он показал на Бланку и Земана, которые вместе со всеми стояли в ожидании нового танца, поднял руки над головой и пьяным голосом запел:

Музыканты моментально с большой охотой подхватили мелодию. Люди в зале поняли замысел Карела и теперь, образовав вокруг Земана и Бланки круг, с интересом ждали, как развернутся события.

Земан не знал этой песни и, ничего не подозревая, с улыбкой обнял Бланку за талию, чтобы пуститься в пляс. У песенки был быстрый веселый ритм. Ноги сами отрывались от пола, сердце трепетало от радости, а душа пела: смотрите, какие мы оба молодые, как нам хорошо танцуется вместе!

Этого момента все ждали. Ну и смех поднялся, животики надорвешь! Все-таки этот Карел — большой озорник. Вы только посмотрите на этого перепуганного хранителя безопасности государства! А какой он важный, когда надевает форму! Совсем не то, что сейчас!

Земан резко остановился, увидев перед собой довольные, смеющиеся лица. Вскипевшая от злости кровь ударила в виски. Он даже не заметил, как Бланка в смущении выскользнула из его рук, прорвала окруживший их круг и исчезла где-то в середине зала. Земан побледнел, сжал кулаки и бросился на Мутла. Но тот был готов к этому. Парни яростно вцепились друг в друга.

В этот момент послышался спокойный, решительный голос:

— Что здесь происходит, товарищи? Прекратите драку! Разойдитесь!

Толпа сразу расступилась.

Никто не видел, откуда появился Лойза Бартик, невзрачный очкарик в форме сотрудника госбезопасности, которая никак не сочеталась с его тщедушной фигурой.

Он подошел к разгоряченным мужчинам и, ко всеобщему изумлению, быстро и решительно разнял их.

Земан и Бартик молча вышли в студеную февральскую ночь. Ян на ходу застегнул пальто, поднял воротник и со злостью засунул руки в карманы. Он пришел в себя на свежем ночном воздухе, и ему вдруг стало стыдно за все, что произошло, за ту ярость, с которой он бросился на пьяного Карела.

Но разве мог он поступить иначе?

У него было такое ощущение, что Карел Мутл оскорбил не только его лично, он оскорбил память о его отце, он оскорбил и майора Калину, прекрасного человека, участника революционной войны в Испании, который и рекомендовал Земана в Корпус национальной безопасности. Он оскорбил и старого подпоручика Выдру, с которым Земан уже столько пережил в этом пограничном районе, и его друзей — парней из дежурного полка КНБ. которые отдавали жизни в борьбе с головорезами из банд Бандеры, бежавшими через территорию Чехословакии на Запад.

Не прошло еще и трех лет с тех пор, как товарищ Земана по концентрационному лагерю старый коммунист Вацлав Калина уговорил его подписать заявление о приеме в органы госбезопасности. Земан долго колебался. Он никогда не любил форму и муштру и охотнее всего вернулся бы к станку на заводе, к спокойной жизни там, дома, на Высочине. Но после смерти отца, которого в первые послевоенные дни, когда он нес патрульную службу, застрелил один из фашистских приспешников, Ян Земан понял, что борьба еще не кончилась, что бой за ту справедливую, новую республику, о которой он мечтал, лежа на лагерных нарах вместе с Вашеком Калиной и доктором Веселым, только начинается. Он понял это и потому подписал заявление.

В течение почти трехлетнего периода службы на границе у него не было времени найти себе девушку, влюбиться, потанцевать, посидеть где-нибудь с молодыми ребятами... При этом надо заметить, что Земан нисколько не был хуже их: рослый, узкий в талии и широкий в плечах, мускулистый, с волнистыми волосами и круглым славянским лицом, часто озаряемым мальчишеской улыбкой. Эта улыбка настолько была свойственна Земану, что в минуты гнева его лицо сразу становилось чужим, таким несовместимым со всем его существом, что казалось, будто он одолжил его у другого человека. Вообще же выражение лица Земана никак не вязалось со строгой формой, которую он носил, но, вступив на этот трудный и опасный путь, он старался служить честно и добросовестно, так же, как до этого честно выполнял всякую другую работу в своей жизни.

И над всем этим Карел Мутл хотел посмеяться?!

Стажер Лойза Бартик, этот неоперившийся еще цыпленок, который шел рядом с Земаном, не выдержал молчания и спросил:

— Ты бы на самом деле стал с ним драться, Гонза?

Земан еще с минуту шел молча, потом ответил:

— Не знаю... Если бы ты не пришел... Какой же он дурак!.. А кто тебя послал? — спросил он неожиданно и даже почти остановился, удивленный тем, почему эта мысль не пришла ему в голову раньше.

— Наш новый!

— Что? Неужели он уже прибыл? И сразу приступил к работе?

— А как же! Прямо на вокзале. Выдра встретил его с вечерним поездом и тут же получил втык.

— Злюка?

— Еще какой! Хотел выбросить мою радиостанцию со всеми деталями. Это, видите ли, не положено здесь иметь, и он не потерпит здесь свинарник, — жаловался Лойзик с обидой в голосе.

— Ничего, спесь с него быстро слетит, — успокаивал Земан Бартика. Злость его уже прошла, и мысли были теперь заняты совершенно другим. — Через недельку эта сонная дыра затянет его, — продолжал он, подходя к зданию КНБ, — и наш новый начальник, как и Выдра, начнет интересоваться тем, где и у кого сегодня забивают свинью, где играют в карты, и другими подобными вещами. В конце концов из него получится совершенно обычный районный начальник, вот увидишь...

Они миновали неосвещенный коридор районного отдела КНБ, и где-то за их спинами, как теплые, золотые капли, скатились последние глухие звуки бального кларнета.

Посреди строгой канцелярии стоял высокий стройный мужчина, заложив руки за спину. Он немного свысока взирал на вошедших и едва заметно раскачивался на носках. Форма надпоручика КНБ сидела на нем безукоризненно, это Земан и Бартик определили с первого взгляда. На груди его они сразу же увидели орденские колодки военных наград. Одним словом, перед ними стоял прирожденный военный человек. Когда он говорил, голос его разрывал воздух, словно бич. Недалеко от него, чувствуя себя явно неудобно, ежился бывший начальник отдела подпоручик Выдра.

— Как вы себе это представляете, панове? Это ведь районный отдел, а не какая-нибудь голубятня. А вы здесь дрыхнете, как заросшие, завшивевшие черти районного масштаба, которые, чтобы убить время, ловят блох. Так вот, этой идиллии пришел конец, прошу запомнить мои слова! Отныне здесь будут воинский порядок и дисциплина!

Вспотевший от волнения Выдра вытер платком пот:

— Я, собственно, уже неделю нахожусь на пенсии, пан надпоручик, — отважился заикнуться он, — И только ждал вашего прибытия...

Надпоручик Блага резко обернулся:

— Вас пока никто ни в чем не упрекает. Кто вас замещал?

— Старший вахмистр Земан, — указал Выдра на побледневшего Яна. — Человек, надежный во всех отношениях...

Но Блага не дал ему договорить. Он шагнул ближе к Земану, довольный тем, что получил конкретную жертву, на которую теперь мог обрушить всю свою иронию и сарказм.

— Стало быть, пан старший вахмистр? А где же был пан старший вахмистр? Что? На балу?!

— Я был там уже после службы, пан надпоручик, — попытался защищаться Земан.

— Хороший полицейский никогда не бывает вне службы, во всяком случае, у меня такого не будет. Особенно здесь, в нескольких километрах от границы, которая через неделю или две может превратиться в линию фронта. А вам эту службу обеспечивали один стажер да вахмистр! — гремел Блага.

— Повышенную готовность никто не объявлял, паи надпоручик, — вставил Земан. И хотя он проговорил это спокойно и твердо, все заметили, какого напряжения ему это стоило. Вот, значит, что их ожидает. А до сих пор здесь было абсолютно спокойно.

Надпоручик Блага неожиданно подскочил к столу Земана, разгреб лежавшие там бумаги и взял одну из них.

— Вот как? А что это? — Он поднес бумагу почти к самому лицу Земана.

Земан тщетно пытался понять, о чем идет речь.

— Не напрягайтесь, раз уж ничего не знаете. Это лежало на вашем письменном столе в то время, когда вы были на балу. Сейчас я вам скажу, что это такое. Это сообщение о розыске военного преступника, который вчера сбежал из Бор. Познакомившись с описанием преступника, я вспомнил, что похожий на него подозрительный субъект ехал со мной в поезде. Парень посматривал на меня всю дорогу и вышел здесь вместе со мной. Его поведение было весьма странным. Он местный? Вам известно что-нибудь о нем? Как это так, что вы о нем ничего не знаете? Да мимо вас и мышь не должна проскочить незамеченной, если объявлен общегосударственный розыск. Куда, по-вашему, направится этот беглец? К границе. А где мы находимся? На границе. А у нас здесь, судя по вашим словам, спокойствие, мы танцуем на балу. Так, пан старший вахмистр?

На столе зазвенел телефон. Бартик ответил глухим голосом:

— Слушаю.

Из трубки доносился негромкий голос — звонивший передавал какое-то сообщение. В канцелярии стало тихо. Земан и старый Выдра стояли без движения, потрясенные новым веянием, которое заполнило их канцелярию с приходом Благи. Тот сел и отвернулся к стене с поблекшим трафаретом и механически, без всякого интереса рассматривал отрывной календарь местного производства.

Выслушав сообщение, Бартик положил трубку, выпрямился и растерянно произнес:

— Пан надпоручик, путевой обходчик сообщает, что только что какой-то неизвестный пытался проникнуть в здание возле аэродрома. Спугнутый обходчиком, он скрылся в лесу.

Блага вскочил со стула. На его узких губах играла победная улыбка.

— Итак, спокойной жизни конец! Немедленно объявить тревогу! Начинаем действовать!

Через несколько минут старый Выдра, Земан, Бартик и все собранные по тревоге сотрудники КНБ во главе с надпоручиком Благой выбежали во двор. Минуту спустя они заняли места в стареньком военном грузовике и на двух видавших виды мотоциклах, и тишину ночи спящего городка разорвал хрип моторов, взвизгнули колеса на брусчатке, пучки света лизнули заиндевевшие тротуары, скользнули по фасадам домов.

В ту минуту когда машина и мотоциклы скрылись в морозной тьме, от стены противоположного дома отделилась тень. Человек был одет в темный непромокаемый плащ, глубоко надвинутая шляпа скрывала пол-лица.

На секунду он остановился, еще раз посмотрел на окна опустевшего здания КНБ и бесшумным шагом направился в ту сторону, где только что исчезли красные сигнальные огни автомобиля.

— А это что? — вполголоса спросил Блага Выдру. — Футбольное поле?

— Нет, это тот самый аэродром аэроклуба. Его используют местные планеристы.

— А большой самолет здесь может приземлиться?

— Однажды после войны здесь села «дакота», — не без гордости произнес бывший начальник районного отдела.

— А как с охраной? — тут же осадил его Блага. — Что вы сделали для того, чтобы она не могла здесь приземлиться во второй раз?

Выдра не ответил.

Озябшие, невыспавшиеся, страшно недовольные этой, как им казалось, напрасной паникой, они основательно прочесывали лес, осматривали каждую чащу, каждый куст ц дерево, за которыми кому-либо чудилась тень. Но нигде не было ни единой живой души. На безлесом склоне холма проступили очертания нескольких домов. Приблизившись к домам, они проверили все двери, ставни, висевшие замки. Никого!

Неожиданно Бартик молча сжал локоть Земана и кивком показал на поленницу дров, за которой будто бы что-то промелькнуло. Это немое предостережение по цепочке передалось всем членам оперативного отряда. Цепь остановилась.

Блага молниеносно выхватил пистолет и крикнул:

— Именем закона! Выходите!

Однако вместо ответа грохнул выстрел, пуля просвистела так близко от головы Благи, что ему стало не по себе.

Затем какая-то темная фигура выскочила из-за поленницы и скрылась в чащобе.

После выстрела цепь быстро залегла, и все открыли беспорядочную пальбу в темноту.

— Не стрелять! — приказал Блага. — Прекратить стрельбу!

Он нужен мне живым!

После этих слов надпоручик бросился за убегавшим, Земан последовал за ним, и оба они исчезли из поля зрения. Только звук ломающихся веток да топот ног указывали направление этой дикой погони.

— Я схватил его! — неожиданно послышался крик Земана. — Сюда, ко мне!

Все члены отряда побежали на голос Земана. Перед ними катались по земле два тела. Земану удалось выбить из руки неизвестного пистолет и ногой отбросить его еще дальше. Он прижал лицо беглеца к замерзшему мху.

Блага прыгнул к Земану, быстро и ловко заломил неизвестному руки за спину и поставил его на ноги.

— Браво, Земан! — Затем надпоручик повернул пойманного к себе лицом и тут же разочарованно произнес: — Это не он! Тот, в вагоне, выглядел совсем иначе. — Затем он посветил фонариком на разорванный рукав неизвестного. — Однако и эта птица не простая, посмотрите сюда.

Разорванный рукав обнажил руку задержанного, и на коже просматривались вытатуированные буквы «СС» и девиз: «Моя честь — верность».

Блага усмехнулся. Усмехнулся впервые с той минуты, как прибыл в городок.

— Земан, вы его схватили, вы его и отведите. — Он повернулся к Выдре: — А теперь мне можно и представиться председателю районного национального комитета.

Место и позднее ночное время не совсем подходили для официального представления. Но у надпоручика Благи, очевидно, было свое мнение на этот счет.

Когда в сопровождении подпоручика Выдры он вошел в зал, там наступила почти полная тишина. Прекратились оживленные дебаты и споры, которые завладели всеобщим вниманием после сообщения об отдаленной стрельбе, донесшейся откуда-то из леса. Глаза всех участников бала были прикованы к вошедшему, который, вероятно, мог объяснить, что же произошло.

Подпоручик Выдра подвел его к столу, за которым сидел председатель национального комитета Брунцлик.

Блага четко остановился и вытянулся по стойке «смирно».

— Пан председатель, докладываю, что по приказу высших органов министерства внутренних дел я только что вступил в должность начальника районного отдела Корпуса национальной безопасности. Надпоручик Павел Блага.

Брунцлик пожал ему руку, чувствуя себя немного стесненным слишком официальным докладом и тем, что представление произошло ночью, на глазах у подпившей публики.

— Приветствую вас, пан надпоручик. Мы вас ждали. — С грубоватой фамильярностью он хлопнул старого Выдру по спине: — Видите ли, когда Йозеф решил вместо борьбы с преступниками уйти на пенсию и заняться разведением кроликов, мы тут уж ничего не могли поделать. Но вам здесь понравится, здесь у нас спокойно.

Блага иронически усмехнулся:

— Конечно. В этом я только что убедился!

После этого он отвернулся от председателя и с поклоном представился остальным присутствующим. Пани Инке надпоручик галантно поцеловал руку:

— У вас великолепный туалет, милостивая пани. Он из Праги?

— Вы разбираетесь в женской моде, пан надпоручик?

— Мы должны уметь разбираться во всем, милостивая пани. Бывают случаи, например, когда фирменная этикетка одежды или белья на трупе помогает нам раскрыть убийцу.

Произнесено это было настолько естественно, что довольная улыбка сразу сошла с лица Инки.

Однако тут в разговор с готовностью вмешался инженер Чадек:

— Не присядете к нам, пан надпоручик? Хотя бы на минутку! — Показав на орденские колодки Благи, он с восхищением воскликнул, обратившись ко всем сидевшим за столом: — Вот это биография, панове!

Он быстро попросил официанта принести еще один фужер, чтобы первым выпить с этим необычным гостем, который появился среди них так неожиданно.

— Так выпьем за то, чтобы вам сопутствовала удача во всех ваших делах!

Блага с улыбкой сделал глоток из протянутого ему фужера и сел. Чадек расценил это как разрушение официальных перегородок, пододвинул свой стул поближе к нему и с любопытством спросил:

— Что произошло, пан надпоручик? Кажется, за городом сейчас стреляли?

Блага с усмешкой ответил:

— Ничего особенного не произошло. Не обращайте внимания. Это была лишь небольшая тренировочная охота... На лисицу!

— Вы любите охоту?

— Очень!

— Тогда я приглашаю вас к себе на дачу. Я покажу вам свою коллекцию оружия и трофеи.

Блага бросил взгляд на пани Инку и со значением проговорил:

— Обязательно приду! Мне кажется, что на некоторые ваши трофеи действительно стоит посмотреть! Уверен, что они меня заинтересуют!

Веселая карнавальная ночь становилась уже в тягость. Зал почти опустел, порванные кое-где гирлянды свидетельствовали о недавнем буйном веселье. Здесь остались лишь облитые вином и пивом столы, помятые, обсыпанные пеплом салфетки, беспорядочно стоящие стулья, на которых сидели несколько человек из числа тех, кто не мог решиться идти домой. Но оркестр все еще играл, хотя и без прежнего азарта. Звучало уже в который раз танго, и посреди зала раскачивались две самые выносливые пары.

Одним из танцующих был Карел Мутл, который после ухода Земана прочно завладел Бланкой Свободовой и теперь крепко прижимал ее к себе, словно вообще не хотел отпускать.

Двумя другими упорными танцорами были штабс-капитан Кристек и пани Инка. Кристек едва стоял на ногах. Тяжело дыша, с застывшим лицом и остекленевшими глазами пьяницы, он давно уже не воспринимал окружающий мир, потому что алкоголь подавил в нем все — зрение, слух, мозг и сердце. Он больше топтался на месте, чем танцевал, небрежно волоча свою партнершу по затоптанному паркету, и было удивительно, что пани Инка терпела такое обращение. Но и ее не обошла стороной усталость: великолепное платье местной красавицы обвисло, прическа и лицо как-то увяли.

Инженер Чадек продолжал занимать гостей, сидящих вместе с ним за почетным столом, своими умными речами. Блага слушал его с иронической усмешкой, председатель Брунцлик сидел без всякой охоты, не решаясь уйти. Его жена, явно чувствовавшая себя весь вечер не в своей тарелке рядом с сияющей женой инженера, открыто засыпала у всех на глазах.

Чадек был неутомим.

— Я скажу вам, панове, что этот бал — лучший в моей жизни.

— На самом деле? — усмехнулся Блага.

— Клянусь вам. Более того, каждый такой бал можно назвать самым лучшим, потому что он может стать последним. Поэтому есть смысл петь и танцевать до самого рассвета. Те, кто этого не понимает и уже ушли, — жалкие ничтожные людишки!

Музыканты твердо решили сыграть еще один танец и на этом закончить. Последним танцем был вальс. Кристек уставился на свою партнершу бессмысленными водянистыми глазами, согнувшись в поясе, как надломленный тростник. Если бы он не держался за нее, то наверняка бы переломился окончательно и упал.

Пани Инка бросала отчаянные взгляды на свой стол, но Чадек ее не замечал. Держась за сердце, он забавлял соседей байками о том, как трагически он переносил свою разлуку с молодостью, с любовными похождениями. Только надпоручик Блага понял ее умоляющие взгляды. Он пробежал рукой по пуговицам кителя, проверяя, все ли они застегнуты, и направился в центр зала. Подойдя к танцующим, он решительно высвободил Инку из объятий Кристека:

— Разрешите, пан штабс-капитан? Думаю, вам не мешает немного отдохнуть!

И прежде чем Кристек сообразил, что произошло, Блага закружился с Никой в другом конце зала.

Кристек с минуту недоуменно смотрел на них, потом сплюнул и проговорил:

— Гнида!

Пошатываясь, он подошел к столу, трясущимися руками налил себе вина и залпом выпил. При этом часть вина из фужера он вылил на себя и начал вытирать лацканы своего парадного мундира влажными потными ладонями, ругаясь вполголоса:

— И чего пани Инка компрометирует себя с таким?.. Ведь это же гнида, коммунист, полицейский...

Чадек умолк на секунду и неожиданно трезво и разумно поправил его:

— Будьте умнее, мой милый. Это не кто-нибудь, а местный начальник КНБ, а знакомством с начальником КНБ никогда не следует пренебрегать. Особенно нам, да еще в такое время. В конце концов, что вы можете знать? В Праге Носек снял с руководящих постов в КНБ восемь начальников, которые не устраивали коммунистов. Может быть, это один из них.

— Вот этот? — Кристек снова сплюнул. — Это всего лишь дешевый фрайер, и ничего больше!

На паркете осталась одна только пара танцующих — надпоручик Блага и пани Инка.

Блага приблизил губы к ее уху:

— Знаете, как я сейчас себя чувствую?

Инка немедленно приняла его игру:

— Так же, как и я, — прекрасно!

Однако надпоручик поправил ее:

— Нет, мне грустно!

— Почему? — удивилась Инка. — Вам со мной нехорошо?

— В голову лезут воспоминания...

— О ком?

— Вернее, о чем, — сказал Блага. — Впрочем, и о ком. О друзьях, которых уже нет в живых. О веселых ребячьих глазах, которые однажды застыли широко открытыми навечно, а потом упали вниз с неба, будто горящие звезды...

— Не понимаю вас.

— Когда-то этот вальс мы слушали всякий раз перед боевыми вылетами для бомбардировок Германии. Навстречу снарядам зенитных пушек, навстречу смерти!

— Вы во время войны были в Англии?

— Да, летал на «либерейторе». Штурманом.

— А почему теперь вы занимаетесь этим?..

— Почему? Потому что прошедшая война крепко в нас засела. Мы не можем перестать воевать, слишком привыкли. Нам необходимы тревога, опасность — как наркотики. Иначе мы подохнем. Одни из-за этого вступили в иностранный легион, другие увлеклись алкоголем. Ну а я стал полицейским!

— Вы и в самом деле какой-то особенный, пан надпоручик.

— Ничуть, совершенно обыкновенный. Как и все. По крайней мере, в своих стремлениях.

Прощальный вальс дотрепетал как ночная бабочка с обожженными крыльями.

Блага повернулся к грязным стеклам больших окон:

— Посмотрите, уже светает!

Он нежно прижал ее к себе и повел к столу. Пани Инке вдруг почудилось, что ею овладевает дурман совсем иного свойства, нежели тот, какой вызывало выпитое этой ночью вино.

За окнами канцелярии районного отдела Корпуса национальной безопасности забрезжил хмурый февральский рассвет. Земан с отвращением отодвинул от себя пепельницу, полную окурков — боже, как только он может вдыхать в свои легкие такую дрянь?! Он был изнурен до крайности, так же, как и Бартик, который сидел рядом в напрасной надежде написать хотя бы несколько строчек, чтобы впоследствии из них можно было составить протокол допроса. Человек, арестованный в начале ночи, молчал. Он сидел неподвижно напротив ярко горящей лампочки с закрытыми глазами и молчал, погруженный в самого себя, а может, не хотел говорить с этими двумя чехами, потому что презирал их.

Надпоручик Блага, появившийся в канцелярии минуту назад, снял пальто и налил в умывальник воды из ведра. Он прошел мимо группы, сидящей у письменного стола, даже не посмотрев в их сторону, как будто здесь не велся никакой допрос, как будто это его совершенно не интересовало.

Земан подавил зевок и механически, не скрывая усталости, выпалил серию новых вопросов:

— Итак, спрашиваю в последний раз! Вы что, немой, что ли? Ведь вы у нас в руках, и мы все равно получим от вас все, что нам нужно. Сегодня, завтра или через неделю. Так зачем же понапрасну усложнять себе жизнь? Какой смысл? Отвечайте! Почему вы от нас убегали? Кто вы? Почему стреляли? Кто вам дал оружие?

Но допрашиваемый продолжал сидеть молча, на его лице не дрогнул ни один мускул. Земан вдруг взорвался:

— Черт побери, отведи его, Лойза, а то у меня уже нервы не выдерживают!

В ту минуту Блага, плескавший себе на лицо холодную воду в углу канцелярии, выпрямился и бросил:

— Подождите, Земан!

Он вытер лицо, вытащил сигарету, не спеша и небрежно сунул ее в рот, еще медленнее достал зажигалку, зажег ее и долго еще держал пламя у кончика сигареты. Дважды глубоко затянувшись, надпоручик оставил сигарету прилепленной к нижней губе. Потом медленно двинулся к задержанному, на ходу закатывая рукава рубашки:

— Так ты не хочешь говорить, голубчик?

Бывший начальник отдела подпоручик Выдра, находившийся в соседней комнате, удивленно поднял голову, услышав крик. Он сидел за своим столом, вытаскивал из ящиков разные мелочи и аккуратно раскладывал их на две кучки. Одни вещи он отнесет домой, а другие останутся здесь. Каждую такую вещичку, бывшую свидетелем и памятью о том или ином периоде его трудной службы в Словакии и тяжелой работы на фабрике в Бохуме во время войны, поскольку он не хотел служить оккупантам, а после войны — нелегкой службы здесь, на границе, он с любовью перебирал в пальцах, будто ласкал, не решаясь расстаться. Каждая вещь была своеобразным связующим звеном между ним и повседневной жизнью, но прежде всего между ним и его молодостью. С каждой той вещицей он как бы откладывал один год, одну бусинку из четок. Сколько их там, этих бусинок, какой длины четки уготованы ему на этом свете? И эта захватанная печать, и огрызок карандаша, которым он в свое время кропал первые записи для будущих следственных актов, имели особое значение в эту минуту расставания. Наконец подпоручик вытащил свою старую полевую форму, офицерскую полевую сумку, фонарик и ремень. Все это теперь лежало перед ним, и ему вдруг стало грустно. Он даже не заметил, как в комнату вошла Бланка Свободова. Старый подпоручик поднял голову лишь тогда, когда она обратилась к нему:

— Значит, вы уже собираетесь, пан Выдра?

Выдра только кивнул вместо ответа, нагнулся и стал что-то перебирать в нижних ящиках. Он будто устыдился того, что был застигнут в минуту проявления слабости. Он вытащил замусоленную папку и машинально перевернул листы. Уголовный кодекс, свод законов, служебные инструкции.

— Да, собираюсь, вот немного и загрустил.

— Почему? — Девушке хотелось как-то подбодрить его. — Ведь вы с таким нетерпением ждали, когда будете иметь время выращивать ваших ангорских кроликов.

— Это так, только... — Выдра не закончил фразу. Среди бумаг он что-то нашел. Фотография! Он долго смотрел на нее, потом подал Бланке: — Посмотри, каким я был, когда мне было тридцать. Тогда мы еще ходили в жандармской форме. Хорош парень, правда?

— Хорош, — засмеялась Бланка.

— Только служба в полиции, моя дорогая, это не профессия, это удел, — продолжал Выдра свои рассуждения. — Удел, от которого уже не избавишься до самой смерти. Ведь я без службы сойду с ума с моими кроликами.

Он медленно вытащил из кобуры пистолет, тщательно проверил магазин и ствол, чтобы убедиться, что они пустые... Подержав пистолет напоследок в ладонях, он положил его затем на самый верх кучки предметов, олицетворявших всю его бывшую жизнь.

— А к кому ты, собственно, пришла? К Земану?

— Почему именно к Земану?

— Ну, я думал... Мне всегда казалось, что у него глаза так и постреливают в твою сторону, когда ты проходишь мимо.

— Я пришла за Лойзой Бартиком. Товарищ Кршиж срочно созывает внеочередное совещание районного комитета КПЧ.

— Лойза в соседней комнате, у начальника. Не знаю, отпустит ли его сейчас Блага.

В этот момент снова раздался протяжный жуткий крик. Потом второй.

Бланка испугалась:

— О господи, что там происходит?

— Допрос, — объяснил ей Выдра. — Обрабатывают того парня, которого мы схватили ночью.

— И при этом его бьют?

Выдра обиженно выпрямился:

— В этом отделе еще никого никогда не били, запомни, девочка. Во всяком случае, при мне! — Он все же вышел в соседнюю комнату, однако тут же вернулся, бледный, с нервной дрожью в пальцах. — Он сейчас придет. Его отпустили. — После этих слов он тяжело оперся о дверной косяк, будто ему сразу стало плохо.

— Что с вами, пан Выдра? — подскочила к нему Бланка.

— Ничего, ничего... — И, как бы отгоняя кошмарный сон, он добавил: — Мне кажется, что мои мечты об ангорских кроликах пока что останутся мечтами!

Глаза допрашиваемого, расширенные от ужаса, лихорадочно бегали, по шее стекали ручейки пота. Надпоручик Блага положил перед собой на столе пистолет, придвинул стул и сел на него верхом.

— Кто тебя укрывал? Отвечай! Кто показал тебе путь к границе? Отвечай! С кем ты имеешь связь здесь? Их имена! Отвечай!.. Отвечай!.. — При каждом вопросе он бил линейкой по столу, и звуки эти были такими громкими, что напоминали выстрелы. Потом он неожиданно схватил пистолет и приставил его к виску допрашиваемого. — Вот этой хлопушкой я отстрелю тебе нос, уши и пол-лица, если не будешь говорить. Или сразу вышибу мозг из черепа. Считаю до трех. Отвечай! Один... два... три!..

Он нажал на спусковой крючок, но ударник щелкнул вхолостую. Допрашиваемый дернул головой.

Блага рассмеялся. Он вытащил из кармана обойму и только теперь вставил ее в пистолет. После этого надпоручик положил пистолет на стол.

Погасшая сигарета все еще висела у него на губе. Он снова ее раскурил, потом поднес к шее допрашиваемого:

— Неужели ты и впрямь немой?

Тут он заметил молчаливое неодобрение в глазах Земана. Он снова вернул сигарету на прежнее место и насмешливо проговорил:

— У вас такие слабые нервы, Земан? Если вам трудно выдержать это, то можете идти.

— Нет, — ответил Земан, — выдержать можно, по мне не нравятся такие методы допроса!

— Да ну! А почему?

Земан не спеша отвернул воротничок своей форменной рубашки и показал ему рубцы на шее:

— Мне уже однажды пришлось испытать такое! На себе! Во время войны, в концлагере!

Усмешка сползла с лица Благи.

— Мне кажется, Земан, что мы еще многого не знаем друг о друге. — Он перестал обращать внимание на допрашиваемого и глядел теперь прямо в глаза Земану. — Только между тем, что они тогда делали с нами, и тем, чему учили нас, все же есть разница. Знаете какая? Различие идей! Мы были защитниками свободного мира, борцами против зла, рабства, угнетения, а в борьбе во имя этих святых человеческих прав — все средства святы. Понимаете? Все! И даже определенная жестокость...

Допрашиваемый, который в течение всего их разговора нервно бросал на них взгляды, неожиданно вскочил, кинулся к лежавшему перед Благой пистолету и схватил его. Он судорожно нажал на спусковой крючок, однако и на этот раз выстрела не последовало.

Блага, видимо, только этого и ждал. Одним ударом он свалил задержанного на пол и выбил из его руки пистолет. Подняв пистолет, он с презрением сказал задержанному:

— Дурак!

Воцарилась тишина.

Допрашиваемый потихоньку поднялся с пола, изо рта его текла кровь. Он сразу как-то обмяк, обвис, как мокрая тряпка, было видно, что в его сознании произошел перелом и воля покинула его. Он хрипло заговорил, и каждое его слово звучало, точно удар молота по наковальне.

— Мое имя Ганс Егер. Я был блокляйтером в концлагере Терезин. Я хочу говорить, господин комиссар.

Блага бросил ему грязное полотенце, висевшее возле умывальника.

— Вытрись! Земан, отведите его в камеру!

Земан ничего не понимал.

— Но он же хочет давать показания, пан надпоручик!

Блага снова сел на стул, лениво потянулся и положил на стол свои длинные ноги.

— Теперь он сделает это в любое время. Меня это больше не интересует!

Надпоручик уже просто не замечал Ганса Егера. Земана он тоже игнорировал. Вытащив из кармана десантный нож, он принялся чистить им ногти, тихонько напевая «Прощальный вальс».

Февраль 1948 года был необычайно морозным. Под стать погоде свирепствовали и страсти в политике. После войны прошло три года, но борьба за политический облик послевоенной Европы все еще продолжалась. Чехословацкая Республика была одним из спорных пограничных камней между двумя мирами. Не зря Бисмарк когда-то сказал: «Кто владеет Чехией, тот владеет Европой». И вот за это сердце континента развернулась борьба — скрытая, изощренная. Те, кто в самой стране в борьбе против социализма говорили громкие слова о демократии, свободе и грозящем «тоталитарном режиме», все эти зенклы, пероутки, галы, шрамеки, дртины, майеры в первой половине февраля пустились в самую рискованную авантюру своей политической карьеры — в борьбу за власть.

Правительственный кризис, собственно, начался уже 13 февраля. В тот день представители буржуазных политических партий впервые сорвали заседание правительства. В качестве повода была использована реорганизация Корпуса национальной безопасности, которую — якобы без их ведома — собирался провести министр внутренних дел коммунист Вацлав Носек, и перевод восьми высокопоставленных работников службы безопасности из Праги на периферию. Но мнимая реорганизация КНБ была только поводом. В действительности реакция хотела развалить всю систему Национального фронта, свергнуть правительство Готвальда, создать бюрократическое буржуазное правительство, убрать этот пограничный камень между миром социализма и миром капитализма с запада и перенести его на восточную границу республики. Речь, таким образом, шла об антиправительственном, реакционном путче.

В один из февральских дней Богумил Кршиж, так же как и остальные функционеры КПЧ на территории страны, чуть свет созвал внеочередное заседание районного комитета партии. Он зачитал переданное телеграфом сообщение президиума ЦК КПЧ, в котором говорилось, что скоро — в ближайшие часы или завтра — решится вопрос огромной исторической важности.

Растопленная на скорую руку печь еле-еле согревала комнату, сквозь запотевшие стекла окон скупо проникал свет студеного пасмурного февральского утра. Бланка Свободова, эта вечно хохочущая и поющая девушка с черными цыганскими волосами, несущая радость взорам всех мужчин городка, не спускала глаз с Кршижа. Она стала членом районного комитета от молодежи не совсем обычно: ее избрали скорее за веселую откровенность, желание заниматься общественной работой, ходить на собрания, жертвовать своим свободным временем на десятки различных мероприятий, на которые ее посылал Кршиж, чем за политический опыт. Может быть, она не очень четко понимала сейчас, что означали переданные телеграфом предложения. Но она видела сосредоточенные лица присутствующих, и всеобщее напряжение передавалось и ей. Кршиж продолжал читать, предложения следовали за предложениями.

— «...Руководство партии, сознавая серьезную опасность, возникшую для народно-демократического режима и новой республики, решило принять все необходимые меры для того, чтобы воспрепятствовать осуществлению грязных планов реакции и обеспечить дальнейшее спокойное развитие республики... — И дальше: — В этот чрезвычайно важный момент необходимо, чтобы весь трудовой народ, рабочие, крестьяне, ремесленники, интеллигенция, все демократически и прогрессивно настроенные люди без различия их партийной принадлежности сообща... — В этом месте Кршиж оторвался от телеграфной ленты, бросил укоризненный взгляд на Карела Мутла и повторил: — ...сообща были готовы всеми силами немедленно, в самом зародыше ликвидировать любые подрывные намерения реакции и защитить интересы государства и народа!»

Невольно в голову ему пришла мысль, что он, собственно, никогда еще не задумывался над тем, в какой степени он может положиться на каждого из них в решающую минуту, как они поведут себя, кто из них действительно не заколеблется, выдержит, не отступит. Это был не тот однородный коллектив, с которым он привык иметь дело на заводе и в других партийных организациях. Здесь были люди, прибывшие из всех уголков Чехии, Моравии и Словакии, тут были цыгане, волынские чехи, всевозможные перелетные птицы, представители городских низов и сельского пролетариата, честные работяги и авантюристы. Трудно было работать, когда он приехал сюда три года назад. Помнится, сразу после возвращения из рейха он обратился в пльзенский секретариат КПЧ и со свойственной ему молодой энергией попросил какую-нибудь работу. У него спросили, располагает ли он каким-нибудь транспортным средством. Он кивнул (у него был старый велосипед). Тогда, сказали ему, езжай на границу — в Тахов, Клатови, Домажлице, куда хочешь, — и создай там партийную организацию. Будешь секретарем. Он выбрал этот городок. Тогда ему показалось немножко смешно работать здесь секретарем, ведь было тут всего два коммуниста — он и Свобода.

Да, на того можно положиться, это старый, проверенный товарищ. Всю войну просидел в концлагере, причем вместе с женой, а дочь в то время воспитывалась у тети, где-то в Моравии. Свобода вернулся, а жена так навсегда и осталась там — не выдержала, бедняжка. Не мог он без нее жить на прежнем месте, все напоминало о ней и навевало непреодолимую тоску. И вот он, забрав дочь, переехал сюда. Его Бланка тоже не отступит, хотя она еще несмышленыш, который больше думает о парнях, чем о политике. Но от отца она получила прекрасные задатки. А этот вертопрах Карел Мутл... Тщеславный, неуравновешенный, и что-то в нем есть от бродяги. Это драчун и гордец, но в то же время слесарь золотые руки, его можно ставить на любую работу, и он справится. И потом, это человек чистосердечный, открытый и честный по отношению к людям. Да, на него можно положиться. А жена Мария? А этот «пражанин» Бартик? Да что там думать, все они твердые, надежные люди, ведь он сам выбирал их, принимал в партию, готовил для активной работы. Если бы он не верил им, то не мог бы верить и самому себе!

Первым подал голос старый Свобода:

— Жарко сейчас, наверное, в Праге!

Все с облегчением повернулись к Свободе. Тягостная тишина после выступления Кршижа была нарушена. Гнетущее напряжение, возникшее при мысли о надвигающихся событиях, сразу спало под влиянием одной лишь произнесенной с хрипотцой фразы Свободы. Возникла необходимость поговорить, обменяться впечатлениями, оценить ситуацию.

— Сейчас жарко везде, Йозеф, — поправил Свободу Кршиж. — И здесь тоже.

— Здесь мы одолеем, Богоуш, — оптимистически возразил ему Свобода. — Это красный район, здесь все заводские, все сельские рабочие, служащие учреждений и работники торговли пойдут с нами. Помнишь, каким было в этом году празднование Первого мая? А торжества по случаю годовщины Великой Октябрьской революции?

— Но на председателя районного национального комитета Брунцлика мы положиться не можем. Это было большой ошибкой, товарищи, что мы отдали такой важный пост социал-демократам.

— Я поговорю с его Божкой, — неожиданно сказала Мария Кршижова. — Она работает на станке рядом со мной.

— Ну... и еще у нас имеется пан штабс-капитан Кристек, — продолжал Кршиж, — с его «Союзом готовности к защите родины». И пан инженер Чадек с его очень занятным заводом по производству охотничьих ружей и патронов!

Коммунисты оживились, теперь их собрание стало походить на все другие, когда каждый свободно высказывал свое мнение. Заскрипели стулья под теми, кто нетерпеливо тянул руку, желая выступить, из зажженных сигарет поднялись струйки дыма. Все наконец вновь обрели уверенность и почувствовали под ногами твердую почву.

— Однако, Богоуш, ты забываешь, что на этом заводе работаем и мы! — ответил старый Свобода. — Чадек никогда не вмешивался в политику. Это, скорее всего, технический мозг завода, человек, помешанный на ружьях. И потом он ни в коем случае не захочет разрывать с нами отношения. Ты ведь обратил внимание, как он подкатил к нашему столу в тот вечер.

Мутл не выдержал и крикнул:

— К Кршижовой он подкатил, а не к столу!

Участники заседания прыснули со смеху, но Кршижова не разозлилась.

— Ну и дурак же ты! — сказала она Карелу, повернувшись в его сторону.

Вряд ли стоило Мутлу бросать эту реплику. Тем самым он снова привлек к себе внимание Кршижа.

— Это хорошо, что ты напомнил о себе, Карел, а то я чуть было не забыл о бале. В конце собрания, товарищи, мы обсудим партийный проступок Карела Мутла, который грубой выходкой в общественном месте бросил пятно на доброе имя нашей партии... да еще в такой ответственный момент!

Мутл прямо подскочил:

— Что? Выходит уже, что фрайеру, уволокшему у меня девчонку на танцульках, и по зубам дать нельзя?

Бланка бросила на него грозный взгляд:

— Кого?

Мутл сразу присмирел и поспешил исправиться:

— Девушку, с которой мне хотелось потанцевать.

— Нет! — прогремел Кршиж. — Дело касается члена районного комитета, поскольку он затеял драку с коммунистом, а Земан — коммунист! И происходит это в конце февраля, который в этом году, как ты сам хорошо знаешь, для партии чертовски горячий!

— Ну все, пропал. После такого перечисления провинностей нужно ожидать хорошего нагоняя. Меня уже заранее трясет от страха, — ухмыльнулся Карел.

— Подожди, ты скоро перестанешь смеяться, вот увидишь, — осадил его Кршиж и снова обратился ко всем присутствующим: — Но сейчас меня, товарищи, беспокоит не Брунцлик, не Чадек и не штабс-капитан Кристек. Больше всего меня волнует вопрос, сможем ли мы в наступающие критические Дни положиться на наш отдел госбезопасности?

Лойза Бартик, который после бессонной ночи с трудом следил за разговором на заседании, предпринимая отчаянные усилия, чтобы не уснуть от усталости, встрепенулся:

— Как ты вообще можешь задавать такой вопрос, товарищ председатель? Неужели мы когда-нибудь расходились с партией? Неужели мы когда-нибудь отклонялись от линии партии?

— Не торопись, Лойзик, — спокойно заговорил Кршиж, охлаждая справедливый пыл Бартика. — Я знаю, что на тебя можно положиться. И на Земана, и на остальных сотрудников тоже. Но у вас сейчас новый начальник! — Он испытующе посмотрел на Бартика. — Расскажи нам, что это за человек.

Бартик немного подумал и произнес:

— Твердый!

— И это все?

— В совершенстве знает свое дело. Я бы сказал, что это офицер и полицейский до мозга костей. Это деятель явно более крупного, не районного масштаба.

— И все?

— Не любит немцев! По всей вероятности, патриот!

— По крайней мере, хоть что-то! — Кршиж подвинулся ближе к столу и провел растопыренными пальцами по своим еще густым темным волосам. — Послушай, Лойза, — продолжал он. — Теперь один вопрос по существу. Нам известно, что ты знаешь его всего несколько часов. Сейчас тебе очень трудно делать какие-нибудь выводы. Но в жизни коммуниста бывают моменты, когда времени на размышления нет и необходимо принять важное решение немедленно, руководствуясь классовым инстинктом. Итак, скажи нам: сможем мы на него положиться, если дело примет серьезный оборот?

Бартик долго молчал, не решаясь что-либо сказать. Опустив взгляд вниз, куда-то на ремень, он чувствовал, что на него смотрят десятки пар глаз, Затем он поднял голову и тихо, но достаточно твердо ответил:

— Да!

Широко зевнув, Земан потянулся на койке. Прошедшая ночь совершенно вымотала его. Но уснуть Земан не мог и теперь смотрел в потолок и размышлял.

У стола сидел Лойза Бартик с неизменными очками на носу, такой же, как и Земан, возбужденный и взволнованный. Видимо, чтобы успокоиться, он что-то паял в старом немецком трофейном радиоприемнике. Как бы между прочим Лойза бросил:

— Гонза, Карел Мутл за вчерашнюю драку получил выговор с предупреждением!

Земан присвистнул:

— Вот те на! — И тут же рассмеялся: — Не повезло бедняге. Мне его даже жаль. Его счастье, что ты за мной пришел, а то бы я его как следует там отделал. Жаль, что Бланка осталась с ним.

Не поднимая глаз от приемника, Бартик добавил:

— Нам придется побеседовать в нашей организации с тобой. Не сердись!

Земан перестал смеяться, рывком поднялся с кровати и с раздражением спросил:

— И тебя вызывали туда только для этого?

— Нет, совсем не для этого. Речь шла о гораздо более важном. Ты же читаешь газеты...

— Еще бы! Кто сейчас не знает, что правые в республике готовят бучу? Но мой отец, если бы он был жив, сказал бы: «Спокойствие, ребята, Готвальд найдет выход!»

Бартик с минуту молча занимался приемником.

— Меня также спрашивали о Благе, — признался он.

— И что ты сказал?

Бартик заколебался:

— Ответил «да»!

— Что «да»?

— Что на него можно положиться!

Земан задумался:

— Не знаю, Лойза. Я лично никак его не пойму и, признаюсь, даже немного побаиваюсь. Одно могу сказать: этот парень не слабачок и прекрасно знает, чего хочет. Может быть, и хорошо, что он оказался здесь именно сейчас. Он умеет быть твердым. Обладает способностью быстро принимать решения и добиваться их выполнения. Он, конечно, не запаникует, как Выдра, когда станет по-настоящему жарко...

Бартик отложил паяльник и начал опробовать свой подходивший больше для музея аппарат. Он поворачивал ручку настройки, извлекая из приемника потоки резких пульсирующих звуков, которые действуют на нервы всем простым смертным.

Земан, разозлившись, отвернулся к стене:

— Да оставь ты приемник в покое! Не забывай, что мы в состоянии готовности, так что лучше отдохнуть, пока тихо... Ведь ты тоже не спал всю ночь.

В ответ Бартик мечтательно улыбнулся:

— Ты представить себе не можешь, Гонза, как это прекрасно. Особенно ночью... Ты, например, можешь слушать голоса судов, которые находятся где-нибудь под созвездием Южного Креста в Тихом океане... И самолетов... И всего мира... А если совсем окунуться в это царство звуков, то можно услышать, как шепчутся звезды...

— Нет, ты все-таки ненормальный, Лойзик, — со смехом проговорил Земан. Но уже через секунду лицо его сделалось серьезным, и он сказал то, о чем думал с самого начала их разговора: — Лучше бы мне быть сейчас в Праге. Все теперь решается там. Завидую нашим ребятам, которые патрулируют сейчас по пражским улицам, дерутся за трудовой народ, в том числе и за нас... А что мы здесь? Самое большее, что мы можем сделать, — это валяться на кровати и ждать... В этой дыре никогда не произойдет ничего важного...

Лойзик, крутивший все это время ручку настройки своего приемника, неожиданно воскликнул:

— Гонза, пойди сюда!

В возгласе его было столько удивления, что Земан тотчас же поднялся и подошел к нему. Бартик взволнованно протянул ему наушники, из которых неслись громкие быстрые пикающие звуки.

— Послушай, — произнес он возбужденно, — вчера этой станции здесь еще не было. Насколько мне известно, такая штучка в наших краях есть только у меня. То, что ты слышишь, передает какая-то нелегальная станция, и передает она откуда-то отсюда шифром!

Воскресным утром инженер Чадек и его жена Инка решили показать гостю прелести своего края. Чадек говорил без умолку, обращая внимание надпоручика Благи на разные интересные вещи, в то время как сам Блага говорил мало, а пани Инка вообще молчала. Ноги ее то и дело подворачивались на узкой и неровной лесной тропинке, и при каждом таком случае она с благодарностью принимала своевременную помощь галантного надпоручика.

Выйдя из леса, они очутились на краю оврага. Чадек отодвинул в сторону длинную нависшую ветку ели, и перед Благой неожиданно открылся чудесный вид на широкую полосу пограничных лесов.

Это, очевидно, было любимое место Чадека, где он всякий раз испытывал блаженство. И теперь ему хотелось, чтобы Блага тоже испытал что-нибудь подобное.

— Посмотрите, пан надпоручик! Разве это не красота?! Знаете, у меня было прекрасное положение в брненской «Зброевке», и я долго колебался, прежде чем пуститься в авантюру с этим маленьким оружейным заводом. Инка хныкала: у нее в Брно было свое общество. Только и слышал от нее: граница — это конец. И вот видите, сегодня мы не променяли бы этот край ни на какой другой. Если бы вы знали, сколько здесь всяких зверей! Косули, олени, зайцы. Если вы действительно любите охоту, я приглашу вас как-нибудь поохотиться на лисицу. Конечно, если у вас будет время и настроение.

Блага безмятежно осматривал лежавшую перед ним местность.

— А почему бы им не быть?

— Вы ведь знаете, что сейчас творится в Праге. Правительство трещит по швам из-за реорганизации в министерстве внутренних дел. Мы являемся свидетелями правительственного кризиса. Одному богу известно, что будет дальше...

Блага вернулся назад на тропинку, спокойно предложил руку пани Инке, и та ухватилась за нее с сияющими глазами.

— Видите ли, пан инженер, полиция существует для того, чтобы охранять законы, порядок и государственные интересы страны. И не имеет значения, кто находится у власти — Готвальд или кто-нибудь другой. У нас всегда будет хлеб... Вы сказали, что пригласите меня поохотиться на лису? — перевел он разговор на другую тему. — Без собаки? Такая охота требует большой терпеливости и умения метко стрелять. Как у вас со стрельбой?

Вместо ответа Чадек сдернул с плеча ружье, прицелился в макушку высокой ели, на которой покачивалась гроздь золотисто-коричневых шишек, и первым выстрелом сбил одну из шишек.

— Подходяще, — похвалил его Блага, потом вдруг вытащил из кобуры свой пистолет и выстрелил несколько раз по оставшимся шишкам. Одна за другой все они упали на землю.

Узкая тропинка, вившаяся по густому молодняку, привела к лесной поляне, где совершенно неожиданно взору Благи предстал прекрасный деревянный двухэтажный домик. Здесь можно было ожидать увидеть какой-нибудь примитивный сруб из толстых бревен, но никак не солидное, можно сказать, роскошное строение, уютно стоявшее в тени могучих елей.

Супруги Чадеки вели гостя в свою летнюю резиденцию. Инженер Чадек остановился и театральным жестом показал в сторону дома.

— Фантастическое место, не правда ли? — обратился он к Благе, ожидая от него восторженной реакции.

Но Блага только еле заметно приподнял брови:

— Гм... неплохое...

— Так пойдемте, пойдемте, — быстро проговорил Чадек, чтобы скрыть свое разочарование. — Посмотрите наш домик внутри.

Блага, засунув в карманы шинели руки, последовал за ним неторопливым пружинистым шагом. Его взгляд скользнул по закрытым ставнями окнам.

— Так, значит, это ваш охотничий домик, пан инженер? — проронил он наконец.

— Да, пан надпоручик. Раньше это была собственность какого-то оберштурмбаннфюрера, а теперь — моя лисья пора!

— Лисья нора? — засмеялся Блага. — Это скорее прекрасный, обитый бархатом теремок для серебристой лисицы.

Пани Инка шла сзади. С иронической улыбкой она смотрела на идущих впереди нее мужчин, как бы сравнивая их. Боже, что же произошло с ее Чадеком? Ведь когда-то и он был таким же стройным, остроумным, обаятельным и интересным, как этот хладнокровный, самонадеянный полицейский. Поэтому-то она его так любила. А теперь?.. Он, конечно, еще мужчина в силе, но почему мужчины, как только достигнут своего и женятся, сразу становятся ленивыми, живот и душа их обрастают жиром? Только новая женщина способна их расшевелить. Каждая умная жена должна позаботиться о том, чтобы ее муж имел любовницу. Только таким образом можно держать мужчину хоть немного в форме!

Чадек торопливо вытащил из кармана ключ, вставил в замок, и тяжелые дубовые двери со скрипом отворились.

— Если позволите, я пойду первым. — Чадек бросился к следующим дверям справа и через мгновение быстро открыл одну ставню за другой.

Блага рассматривал деревянную обшивку стен, многочисленные фотографии незнакомых охотников, висевшие повсюду. По полу были разбросаны шкуры, в камине лежала куча дров. Было здесь и чучело лисьей головы.

— Садитесь, пан надпоручик, — предложил гостю Чадек, — сейчас здесь будет гораздо уютнее. — Он чиркнул спичкой, и вскоре языки пламени уже лизали в камине кору березовых поленьев.

— Видите ли, завод и ружья — это мое хобби. Дом и вилла — мое спокойствие и уют, а этот охотничий домик — моя любовь. — Чадек уселся в кресло-качалку и, мечтательно прикрыв глаза, продолжал: — Как только представляется возможность — сразу сюда. Сяду к камину и смотрю на пламя, вдыхаю аромат горящих дров, запах смолы. Хочется помечтать. Знаете, именно здесь мне пришли в голову самые лучшие идеи! Живой огонь — это, конечно, волшебство...

Пани Инка бесцеремонно нарушила его сентиментальный монолог:

— Мечтай, мечтай, а они придут и все у тебя отнимут. Завод, эту дачу, даже твои сны. Они уже готовятся к этому, разве не так, пан надпоручик?

Блага сделал вид, будто не слышит ее, и продолжал осматривать помещение. Проходя вдоль стен, надпоручик остановился у висевших на одной из них охотничьих ружей.

— Это ваша знаменитая коллекция, пан инженер?

Чадек сразу очнулся.

— Нравится? — спросил он и с довольным видом встал с кресла.

Блага снял со стены трехствольное ружье:

— Особенно вот это. Третий ствол нарезной. С оптическим прицелом... Великолепное оружие!

Услышав эти слова, Чадек невольно раскрыл рот. Он был удивлен познаниями надпоручика в охотничьих ружьях.

— Вы прямо положили меня на лопатки. Каждый, кто здесь бывает, прежде всего обращает внимание вот на эту украшенную серебром модель «Ланкастер».

— Это ружье скорее для услады глаз. В воскресенье с таким ружьем можно ходить по деревне и очаровывать девчонок. Но для серьезной охоты я бы предпочел взять вот этот старый «манлихер». — Он снял со стены ружье и, осмотрев его, подал Чадеку.

— Вы в самом деле в этом разбираетесь, — просиял Чадек. — Это же великолепно! Наконец-то нашелся человек, которому можно действительно похвалиться! — Он потянулся к следующему ружью: — Посмотрите вот на это. Отличное охотничье ружье, не правда ли? И этот штуцер, сделанный пашей «Зброевкой», тоже известен во многих странах. Над этим штуцером я проработал в Брно в течение нескольких лет. А здесь, на своем заводе, я попытался соединить качества этих двух ружей. Посмотрите вот на это комбинированное ружье. Его я начал конструировать уже здесь и думаю, что у него большое будущее. Попробуйте, какое оно легкое и как хорошо и удобно упирается в плечо. А какой у него мягкий и нежный спуск!

Инка, которой явно надоел мужской разговор, нетерпеливо вмешалась:

— Хватит о ружьях! Теперь вы пропали, пан надпоручик. Я его знаю. Сейчас он в течение нескольких часов будет вам рассказывать о том, как собирается прославить этот свой дробовик или как его там... среди богатых охотников, которых он будет приглашать на охоту из Германии, как будет продавать свое изобретение в Америку... Послушай, мой милый, — подошла она к Чадеку, — прежде всего будь любезен предложить пану надпоручику что-нибудь погорячее, здесь все еще холодно. Хорошенько растопи камин и заготовь дрова, а то скоро нечего будет подкладывать. Ну а потом уж можешь продолжать свою тираду.

— Прости, дорогая, — опомнился Чадек и, пододвинув Благе кресло поближе к камину, открыл шкаф с небольшим баром.

— Что желаете выпить, пан надпоручик? Джин, виски, коньяк, водку?

Надпоручик Блага выбрал себе совсем другое. Он показал на одну бутылку и с элегантной иронией произнес:

— Вот эту самую обыкновенную народную можжевеловку. Думаю, что это будет соответствовать духу времени, ведь в этой стране сейчас правит народ.

— Мне коньяк, — попросила Инка.

Чадек налил обоим.

— А теперь прошу меня извинить, я отлучусь на минуту, чтобы притащить немного дров.

Чадек выбежал наружу. После его ухода Инка нервно закурила, сигарету.

— Простите его, он просто невыносим. Болтливый, хвастливый и нудный. Человеку вашего уровня это, должно быть, сильно действует на нервы.

Блага рассмеялся:

— Знаете, что меня в вас, женщинах, больше всего пленяет?

Инка пожала плечами:

— Откуда мне знать? Женственность, хрупкость, нежность, секс?

— Нет, — Блага засмеялся еще громче. — Нет, наоборот! Хладнокровная, продуманная целеустремленность и холодная, почти циничная жестокость. И все это прикрыто маской нежной, сладострастной кошечки.

Этот молодой человек просто бесил ее своим превосходством, насмешками, таившимися в его прищуренных глазах, даже если он говорил серьезно и учтиво. И одновременно он притягивал ее именно этим своим цинизмом, уверенностью, что он может иметь все и всех, что ему никто не нужен и что все окружающие его люди ему безразличны. Вот почему ее влекло к нему. Влекло неудержимо. Ей хотелось хотя бы на минуту увидеть его покоренным, умоляющим, хотя бы несколько секунд властвовать над ним.

Длинными пальцами с ухоженными ногтями она подвинула рюмку к Благе:

— Выпьем?

Инка и Блага посмотрели друг другу в глаза, как два борца, пытающиеся определить силу соперника, и выпили.

— Однажды ночью в Лондоне я бродил по берегу Темзы с одной прелестной английской студенткой. Я трепетно гладил ее руки, шею, бедра, целовал ее... На большее, учитывая ее хрупкую молодость, я не отваживался. Я говорил ей самые прекрасные, нежные и поэтические слова, какие только способен был выдумать. И вдруг она прерывает меня и говорит: «Мы напрасно теряем время. Сегодня ночью у нас дома никого нет, пойдем, а утром ты мне дорасскажешь...»

Инка приняла игру:

— Вероятно, мне следует поступить так же?

Блага чувствовал, что его обаяние начинает действовать на Инку, и решил продолжить:

— Но у нас для этого, наверное, мало времени?

— Вы правы, он вернется с минуты на минуту.

Блага привлек ее к себе, поцеловал и тихонько прошептал на ухо:

— Должен тебе сказать, что после того вальса, который мы вместе танцевали, я постоянно ощущаю твой запах, твое тело, думаю о твоих глазах...

Однако Инка холодно оборвала его:

— Вы снова теряете время попусту!

Он как-то вдруг вышел из роли и задал глупый вопрос:

— А что же мне делать?

— Приходи сюда завтра к десяти утра. Его не будет, он уедет в Пльзень и вернется только ночью. У нас, таким образом, будет целый день. А потом ты мне, может, и дорасскажешь...

Она вытащила из кармана своей меховой безрукавки запасной ключ от охотничьего домика и подержала его перед глазами Благи. Они молча посмотрели друг на друга, потом Блага взял ключ и опустил себе в карман.

В эту минуту в комнату вошел Чадек, неся охапку свеженапиленных березовых поленьев.

— Этого хватит, как минимум, на два дня. Ты довольна? — Он бросил дрова к камину и стряхнул с рукавов опилки.

И снова наступила ночь — морозная, тоскливая. Под ее черной вуалью дрожали точки звезд. Протяжный звук кларнета сегодня не нарушал покоя спящих людей...

Это была уже третья ночь после того дня, как сюда прибыл новый начальник, надпоручик Блага. Этот странный человек, свалившийся словно с луны, казалось, совсем не нуждался во сне. Одних он очаровал, на других нагнал страх. Что касается Земана, то у него от общения с Благой углубились морщинки на молодом лице. Удивительный человек! Неутомимый, будто чуть-чуть рассеянный, но с цепкой памятью. Несколько пригоршней холодной воды снимали с него всякую усталость, а сигарета, небрежно прилепленная к губе, вливала в него новую энергию. Надпоручик умел дать разгон подчиненным. И все же у них иногда создавалось впечатление, что мыслями Блага пребывает совсем в другом месте, где-то в высших сферах, о чем провинциальным служивым, очутившимся под его командованием, даже думать не положено.

Окна канцелярии районного отдела КНБ одиноко освещали пустую улицу. Ко всеобщему удивлению, надпоручик Блага был в великолепном настроении. Заложив руки за спину и высоко подняв голову, он привычно мерил шагами канцелярию, со снисходительной улыбкой слушая взволнованный доклад болванов-романтиков Земана и Бартика о неизвестной радиостанции. Когда они замолчали, надпоручик несколькими резкими словами охладил их пыл.

— Мне кажется, что вы чересчур увлекаетесь детективами, ребята, — процедил он презрительно. — Земан, приведите-ка лучше нашего задержанного. Надо закончить допрос.

— Есть! — подскочил Земан и вышел.

Блага остановился перед Бартиком, стоявшим по стойке «смирно» и напряженно ожидавшим решения по поводу обнаруженной радиостанции.

— Так вы говорите, нелегальная радиостанция, Бартик? А вы в этом уверены? Ведь вы же всего лишь любитель, дружище. Бог знает, что вы там могли услышать.

Бартик уже хотел было оскорбленно возразить, броситься защищать свою профессиональную честь радиста, но Блага опередил его:

— Знаете, как мы себя опозорим, если объявим ложную тревогу и вызовем сюда напрасно технику для радиоперехвата?

Бартик упорно молчал, убежденный в своей правоте, и в выражении его лица читалось явное несогласие.

— Ну, хорошо, — уступил Блага, — напишите мне докладную записку но этому вопросу, а я потом решу, что делать.

В этот момент в комнату влетел бледный и взволнованный Земан:

— Пан надпоручик... Тот, в камере, повесился!

— Что? На чем?

— На полотенце, которое вы ему дали!

Блага вскипел:

— Проклятие! А вы куда смотрели? Такое свинское ЧП! Можете себе представить, какое там, наверху, раздуют из этого дело?

Он вытащил из кармана десантный нож и бросился в камеру для задержанных.

У Земана от волнения дрожали пальцы.

— Вот те на! Еще одна неприятность!

— Мы здесь ни при чем. Полотенце дал ему он! — выкрикнул Бартик.

Блага снова появился в дверях и некоторое время молча взирал на двух своих сотрудников, которые стояли, понурив головы, словно провинившиеся школьники.

— Я перерезал полотенце и положил его на пол. Все равно было уже поздно. Вызовите доктора, пусть он составит акт о смерти, а вы оформите протокол. — Спустя минуту, срывая на них злость, он снова заорал: — О глупостях разных думаете, Бартик, а к служебным обязанностям относитесь спустя рукава! Тюрьма по вас плачет! — Блага сорвал с крючка свое кожаное пальто и фуражку и вышел из канцелярии, громко хлопнув дверью.

После его ухода в помещении несколько минут стояла абсолютная тишина.

Время шло уже к полудню, а покрасневший диск зимнего солнца лишь с трудом проглядывал сквозь клочья белой дымки.

В казарме районного отдела КНБ сотрудники сидели одетыми, с оружием в руках. Их лица были серыми от утомления: всю ночь они попарно патрулировали, страшно устали, но никто из них не спал. Бартик упрямо сидел в наушниках возле своей станции и крутил ручку настройки.

— Да брось ты, — улыбнулся Земан. — В этом нет никакого смысла, Лойза. Через минуту нам снова идти на дежурство. Поймай лучше Прагу, послушаем, что там происходит. Я чувствую, что там сегодня свершится что-то важное. Приказ о введении повышенной боеготовности среди ночи нам спустили не зря!

— Он назвал меня любителем, — твердил свое Бартик. — Но я же его слышал, собственными ушами слышал радиста, который отсюда вел передачу, слышал...

Он сидел у своего детища с упорством, которое трудно было ожидать от этого очкастого тщедушного человека. Неожиданно раздался его возбужденный голос:

— Я снова его поймал! Подойди сюда, Гонза! Иди быстрее!

Земан нехотя поднялся с койки. Бартик подал ему один наушник:

— Слышишь? Передает шифром. И находится он где-то поблизости. Сигналы очень сильные... — Он повернул свою примитивную антенну. — Черт, как жаль, что у меня нет круговой антенны. Или иметь бы еще одну станцию, мы бы взяли его в перекрест. Мне кажется, что это в том направлении. У аэродрома или чуть дальше за ним, в лесу... у дачи Чадека...

Земан отложил наушник и взял свой автомат.

— Пошли, — неожиданно решительно кивнул он Бартику и направился к выходу.

Бартик удивленно посмотрел на него, потом схватил автомат и выбежал вслед за Земаном.

Шаг за шагом пробирались они через чащобу леса с автоматами на изготовку. Идти старались по возможности тихо, однако невольно наступали на сухие ветки и вспугивали птиц, а те своими криками выдавали присутствие людей.

Друзья осматривали все подозрительные темные места, приподнимали свесившиеся до земли ветви елей, не оставляли без внимания и ложбины. Они шли по определенному Бартиком маршруту, проходившему параллельно лесной тропинке. И через некоторое время оказались на лесной поляне возле охотничьего домика Чадека.

Земан и Бартик укрылись за низкими соснами и стали наблюдать. Нигде никого. Тогда они перебежали участок поляны, отделявший их от дома, и снова застыли в неподвижности, прижавшись к стене дома. Потом Земан медленно пошел вокруг дома. Он попробовал двери, ставни и возле одной из дверей остановился.

— Лойза, подойди сюда, — шепотом позвал он Бартика. — Посмотри, видишь эту выемку?

— Ага! Это от ножа, и она совсем свежая.

— Вот именно! Кто-то орудовал здесь совсем недавно ножом как рычагом.

Земан не спеша провел рукой по ставне — она свободно отошла. Возбужденные, они почти прижались носами к этому окну, за которым могла скрываться разгадка тайных радиосигналов, обнаруженных Бартиком, как вдруг за их спинами послышался громкий и знакомый голос:

— Вы что здесь делаете?

Земан и Бартик резко обернулись. Надпоручик Блага! Он незаметно подошел к ним откуда-то из леса. Очевидно, наблюдал за ними длительное время.

— Здесь кто-то был, пан надпоручик. Может быть, и сейчас находится здесь...

— Кто разрешил вам проводить розыск, Земан? Это что за партизанщина? — гремел Блага. — Вздумали поиграть в сыщиков? Хотите, чтобы я приказал посадить вас под замок?

Бартик испуганно, стараясь быть как можно менее заметным, сделал шажок назад. Но Земан не сдавался:

— Это наша обязанность, товарищ надпоручик! Объявлена повышенная боеготовность.

Услышав это, Блага закричал еще громче:

— Боеготовность распространяется только на город! Прочь отсюда немедленно!

Земан обиженно повернулся и последовал за Бартиком, который уже спешил к лесу.

По лицу Благи пробежала презрительная усмешка.

— Идиоты! — облегченно произнес он. Потом надпоручик протянул руку к густым зарослям сзади себя и мягко произнес: — Пошли! — Он помог пани Инке выйти из кустарника и поспешно открыл ее ключом дом.

Они торопливо вбежали в комнату. Блага закрыл за собой дверь, повернул ключ в замке, и охотничий домик с закрытыми ставнями снова погрузился в тишину, храня скрытую в нем тайну.

В душе штабс-капитана Кристека о военной карьере остались только горькие воспоминания. Он слишком поздно окончил военную академию в Границе, не успев ничего добиться во времена первой республики. И все же по сей день его глаза застилал сентиментальный туман, когда он вспоминал того стройного рослого офицера в красных галифе кавалерийского полка, на которого с надеждой поглядывали девушки в местах гуляний города Клатови.

Однако, прежде чем он сумел проявить талант офицера-кавалериста и воинскую доблесть, чтобы хотя бы получить звание надпоручика, немцы оккупировали Чехословакию. Его демобилизовали и превратили в младшего чиновника магистрата по выдаче продовольственных карточек, за что он люто возненавидел немцев и их чешских слуг. В течение всего периода оккупации бывший поручик давал им понять, что не признает эту деградацию. Он продолжал щелкать каблуками, представлялся не иначе как поручиком Кристеком, а двумя подчиненными командовал так, будто проводил с солдатами занятия на плацу. Все это время он мечтал об отмщении. Когда в мае началось восстание, он одним из первых раздобыл оружие и пустил его в ход против немцев. На следующий день Кристек приветствовал вступивших в город американцев.

Он был счастлив, что эти пять унизительных лет оккупации наконец-то позади. Бывший кавалерист тут же выбросил их из своей жизни, будто их вообще не существовало, и радовался тому, что вновь стал военным. Он ожидал, что теперь начнется новая жизнь, что он, пробужденный от этого ужасного сна в магистрате, от канцелярской тоски с ее клеем, печатями и чернильными пятнами, теперь снова взлетит к голубым высотам своей военной карьеры. Однако новая армия, хотя она и приняла его в свои ряды, вовсе не собиралась удовлетворить его мечту. Для руководящих постов у нее были свои, новые офицеры (примитивы и неучи, как он их сам называл). Это были люди, проверенные фронтом, настоящими боями. И вот так Кристек снова очутился в затхлой вони канцелярии в этой районной дыре на границе, с горькой обидой и жгучей ненавистью в сердце, а свои мечты о воинской славе, свой непризнанный талант офицера он мог реализовать только в обучении допризывников да демобилизованных офицеров времен первой республики в «Союзе готовности к защите родины» и в ностальгической, нежной любви к единственной женщине, соответствующей его уровню, — прекрасной панн Инке.

Поэтому он стоял сейчас у дверей виллы Чадека, как и каждое субботнее утро, быстро поправлял безукоризненный узел галстука, стряхивал воображаемую пыль со своей безупречно выглаженной формы, нервными дрожащими пальцами приглаживал тонкую бумагу на букете гвоздик, совмещая все это с галантной светской улыбкой, отражавшейся в застекленных дверях. Затем он решительно позвонил и замер в ожидании.

Наконец внутри раздались шаги, кто-то энергично повернул ключ и нажал на ручку — в дверях появился инженер Чадек.

Увидеть его здесь Кристек никак не ожидал и поэтому растерялся.

— Разве вы не уехали в Пльзень?

— Я поехал, да вернулся, — сказал Чадек, не заметив его растерянности. — Вы что, не знаете, что сейчас творится? Уже началось. Проходите, у меня сидит председатель районного национального комитета Брунцлик.

Сбитый с толку Кристек поплелся за ним.

Брунцлик, попуганный и взволнованный, сидел у радиоприемника, из которого гремел энергичный голос Готвальда:

— ...Граждане и гражданки, дорогие друзья!

Я призываю всех вас к бдительности и боевой готовности. Я призываю всех вас — честных чехов и словаков, всех вас — рабочих, крестьян, ремесленников и мелких торговцев, интеллигентов, к единству и сплоченности. Создавайте в селах, районах и областях комитеты действия Национального фронта из демократически настроенных прогрессивных представителей всех партий и общенациональных организаций. Подавляйте в зародыше любые провокации реакционных агентов. Будьте едины и решительны — и ваша правда победит!

Да здравствует правительство Национального фронта, очищенное от подрывных элементов и реакционеров!

Да здравствует народно-демократическая Чехословацкая Республика!

Да здравствует прочный чехословацко-советский союз — гарантия нашей национальной свободы и государственной независимости![3]

Готвальд кончил говорить — из радиоприемника вырвался мощный, восторженный рев, похожий на грохот океанского прибоя. Это было стотысячное море людей, выразивших в Праге на Староместской площади свое горячее одобрение руководителю коммунистической партии.

Первым опомнился Чадек:

— Приглушите его, ради бога, а то я сойду с ума! Ведь это ж черт знает что!

Брунцлик послушно убавил звук, но приблизил свое ухо к приемнику, из которого теперь звучал взволнованный женский голос.

— Сейчас от партии социал-демократов говорит депутат парламента, какая-то Коушова-Петранкова.

— В вашей партии тоже имеются порядочные негодяи, — раздраженно прокомментировал это Чадек. — Слышали, пан штабс-капитан? — повернулся он к Кристеку, который глядел на Брунцлика и Чадека выцветшими от постоянного употребления алкоголя, отупевшими глазами. — Вот и началось, Кристек. Теперь на карту поставлено все!

— Это ужасно, — запричитал Брунцлик. — Как хорошо и спокойно мы здесь жили. Как одна семья. И вот на тебе!.. Что будем делать?

Штабс-капитан Кристек вдруг опомнился, осознав, что сама судьба дает ему возможность отличиться. В голове Кристека вихрем пронеслось его активное офицерское прошлое. Он же начальник военного комиссариата, хотя и небольшого района, следовательно, фигура куда более значительная, чем эти два беспомощных, обделавшихся со страха штатских.

— Что будем делать? Дадим им по морде! Сразу и крепко, как это сделали в Греции и во Франции, прежде чем они успеют организоваться.

Брунцлик испуганно подскочил:

— Я не думаю, что вы говорите об этом серьезно! Неужели вы хотите начать гражданскую войну? Это ведь ужасно — из-за политики начинать кровопролитие!

— Лучше кровь, чем такое. Сейчас каждый должен решить, на чьей стороне он будет!

Штабс-капитан уже давно положил букет цветов на стол, потому что вручать их все равно было некому. Он взирал теперь yа Брунцлика и Чадека свысока, как на двух подчиненных сотрудников, и, энергично, по-наполеоновски прохаживаясь по комнате, отсекал слова, словно отдавал приказ.

Брунцлик трясущимися руками стал вытаскивать из кармана платок, чтобы вытереть капельки пота, выступившие от возбуждения на его высоком плешивом лбу и жирном затылке.

— Прошу меня извинить, панове. Но сейчас я должен быть в национальном комитете. Поймите, в такой важный момент... я наверняка им потребуюсь... Бог знает, что там теперь происходит...

— Если вас туда еще пустят! — насмешливо бросил ему вслед Чадек. — Вы ведь слышали! Создаются комитеты действия!

Но Брунцлик не стал задерживаться и исчез за дверями. Кристек сплюнул:

— Хорошо, что он исчез отсюда, трус!

— Оставь его в покое! Он еще может нам понадобиться. Если не для борьбы, то по крайней мере для голосования. Мне звонил брат из министерства юстиции. Это решающая схватка, Кристек. Мы должны сплотиться против них в единый монолитный фронт: национальные социалисты, «народники», словацкие демократы и настоящие социал-демократы во главе с президентом. Если мы выступим сообща, западные союзники нам помогут. Здесь рядом, за границей, стоят две американские дивизии.

Кристек решительно прервал его:

— Сколько у вас на складе ружей?

— Триста!

— А патронов?

— Нужное количество, — ответил удивленный Чадек. Он смотрел на Кристека с нескрываемым напряжением. «Что у этого человека на уме?» — думал он с испугом, но отвечал покорно и учтиво, как ученик своему учителю.

— Для небольшого района это вполне приличная огневая мощь!

— Что вы хотите делать? — тихо выдавил из себя Чадек.

— Я мобилизую свой союз готовности. В формирование войдут все те, кто ненавидит коммунистов: офицеры запаса, допризывники, спортсмены... Думаю, речь пойдет о чем-то несомненно более важном, нежели простое голосование! — Неожиданно он подошел к Чадеку вплотную и посмотрел ему прямо в глаза. — Вы дадите мне свои ружья, Чадек?

Чадек с секунду колебался, затем быстро ответил:

— Дам! Когда решается вопрос о свободе и демократии, — продолжал инженер с пафосом, — никакая жертва не может быть чересчур большой. Собирайте своих людей и приезжайте на грузовой машине. Завтра, послезавтра, когда угодно. Я открою вам свои склады.

Кристек улыбнулся:

— Не бойтесь, здесь справиться с ними не составит большого труда. Кого мы имеем против себя в качестве боеспособной организованной силы? Несколько людишек из КНБ с пистолетами да двумя-тремя автоматами. Они тут же накладут в штаны, как только мы, старые бойцы, выйдем на улицу.

Чадек уже был увлечен Кристеком, он уже верил в его командирскую решительность.

— Было бы весьма интересно узнать, что теперь делает их командир, пан надпоручик Блага? — ухмыльнулся он.

— Тот... — пренебрежительно махнул рукой Кристек и неожиданно запнулся: — А... а где ваша пани Инка? — Он огляделся, ища свой букет.

— Инка? Даже не знаю, — рассеянно ответил Чадек. — Я сейчас о ней не думаю, у меня другие заботы. Садитесь, пожалуйста, — пригласил он Кристека в мягкое кресло. — Мы должны хорошенько все продумать!

Инженер поспешил за бутылкой коньяка. В такие минуты это лучшее подкрепление для нервов. А они сейчас никак не должны их подвести!

Прозвучали последние слова «Интернационала», сопровождаемые ударами о мостовую ног тысяч людей, которые в далекой Праге уходили колоннами со Староместской площади.

Десятки голов, склоненных до этого момента к радиоприемнику, вновь поднялись. Помещение секретариата районного комитета КПЧ было переполнено людьми. Старый Свобода, Бланка, Карел Мутл, Кршиж, Кршижова, Земан, Бартик и многие другие функционеры и рядовые коммунисты собрались сюда в этот исключительно важный момент.

Говорили, перебивая один другого. Нервы, которые во время выступления Готвальда были напряжены до предела, немного успокоились, каждый стремился выговориться, высказать свое мнение, задать вопрос. В небольшом помещении поплыл сигаретный дым. Спустя минуту уже трудно было понять, кто с кем разговаривает и о чем, собственно, идет речь. Напрасно Кршиж стучал по столу кулаком и взывал:

— Спокойно, товарищи, спокойно! — Только через несколько минут ему удалось придать этому вулканическому бурлению какой-то определенный порядок. — Товарищи, здесь теперь находится революционный штаб, где прежде всего должны соблюдаться спокойствие и порядок. Вы слышали выступление товарища Готвальда. Слышали, что происходит в Праге. Происходящие сейчас в стране события — это дело не только Праги, Брно, Пльзеня и крупных заводов и фабрик. Это и наше дело, дело каждого честного гражданина нашей республики. Реакция не будет гнушаться ничем, чтобы уничтожить республику и вырвать власть из рук народа. В нашу партийную задачу входит немедленное создание дежурной службы. И днем и ночью по городу будут патрулировать группы из двух человек, в которые будут входить по одному сотруднику КНБ и одному члену нашей организации. Мы возьмем под контроль все важные предприятия...

Последние слова он договаривал в абсолютной тишине. Все смотрели на Кршижа и поражались, откуда у него вдруг взялась такая решительность и твердость. Они часто подшучивали над ним, когда он вот так же распалялся на собраниях, начинал говорить возбужденно и сбивчиво. Но теперь его слова звучали по-иному. Коммунисты молча признавали его опыт и авторитет.

Первым после Кршижа заговорил Мутл:

— А кто даст нам оружие, Богоуш?

— Не беспокойся, — махнул рукой Кршиж. — Партия даст нам оружие, когда это станет необходимым. И потом, работая на заводе Чадека, вы практически всегда имеете его под рукой. Должен вас предупредить: вы должны тщательно охранять его, даже если вам и покажется, что здесь абсолютный покой и ничего не может произойти. Не исключайте того, что в определенный момент на нас могут напасть с тыла. Бдительность и осторожность — таков сейчас закон для каждого коммуниста!

Кто бы мог быть этим самым врагом, опасным и коварным, о котором предупреждает Кршиж? Здесь? Ведь в городке все знают друг друга! Здесь о людях почти все известно, и каждая парочка, направляющаяся, скажем, в лес, непременно будет замечена чьим-нибудь недремлющим оком, а каждый новый шкаф, привезенный в квартиру, обязательно станет предметом обсуждений. Старая сельская привычка... И опять Кршижу пришлось долго кричать, чтобы успокоить людей, начавших бурный обмен мнениями теперь уже по поводу оружия.

Только Бланка молчала. Но девушка чувствовала, что наступил действительно большой день, историческая, неповторимая минута, чрезвычайно серьезная и торжественная. От волнения у нее даже дух перехватывало. Ей хотелось плакать от счастья, как и три года назад, когда она, держа в руке красный флажок, вместе с тетей встречала первые советские танки или когда из концентрационного лагеря вернулся ее отец. В тот день на перроне играли государственный гимн, а на флагштоке после долгих лет вновь взвился государственный флаг. Нечто подобное она переживала и сейчас.

Она так ушла в себя, что Земан вынужден был дважды ее окликнуть, и только после этого она заметила его. Он протиснулся к ней сквозь толпу спорящих, с которыми минуту назад сам жарко дискутировал.

— Я только хотел тебя спросить, — несмело выдавил из себя Земан, — не пошла бы ты патрулировать со мной в паре?

Намек был настолько прозрачен, что Бланка даже покраснела. Девушка отвела глаза, не зная в первый момент, что ответить, но потом решительно покачала головой:

— Не сердись, Гонза! Я пойду с Карелом! Знаешь, после того бала я с ним дружу...

Земан понял, что в ту ночь, когда впервые встретился с Благой, он проиграл все. В том числе и свою любовь.

— Тогда прости, — с трудом проговорил он и быстро исчез в толпе, чтобы никто не заметил его обидного поражения.

Но от внимания Карела Мутла его робкая попытка не ускользнула.

Уже несколько часов в городке дежурили патрули. Они ходили по улицам, по площади, мимо фабрики. И казалось, что рез в городке идет по-старому: тот же ритм, тот же распорядок, те же привычки. Одно только было новым — красные флаги на воротах и на трубе завода Чадека.

Как раз перед этими воротами остановились Бланка и Карел Мутл с красными нарукавными повязками. И было им хорошо оттого, что они могли долгое время быть вместе, не скрываться от кого-то, не встречаться тайно. Сейчас они разговаривали на глазах у всех, глядя друг на друга влюбленными глазами, прохаживались вдоль забора. Вот только руки немного мерзли, но разве холод — помеха для влюбленных? Любовь хорошо должна греть, как поется в старых фабричных песнях. В городе было тихо, и они могли мечтать и забавлять себя приятными разговорами, на которые так горазды влюбленные. Они могли бы патрулировать вот так до самой смерти!

Неожиданно издали донесся гул мотора, и вскоре из-за угла показался грузовик, крытый брезентом. Сидевшие в нем люди, видно, не ожидали увидеть здесь патруль — водитель резко затормозил, и машина остановилась почти рядом с Бланкой и Карелом.

Из кабины высунулся инженер Чадек и с удивлением спросил:

— Что случилось, Карел?

— А что могло бы случиться?

— Почему закрыты ворота? Откройте, у меня нет времени!

Карел Мутл побледнел. Однако, когда он заговорил, голос его был решительным и твердым.

— Это невозможно!

Чадек вышел из машины:

— Вы с ума сошли! По какому праву? Это мой завод!

— Был, пан инженер!

Чадек закричал, не в силах сдержать себя:

— Как так был?! А кому он принадлежит теперь?

— Нам, тем, кто на нем работает.

Штабс-капитан Кристек, сидевший в кабине вместе с Чадеком, взвизгнул от злости:

— Что вы там с ним нянчитесь, Чадек? Откроем сами!

Ребята, вылезай!

Из кузова грузовика на мостовую выпрыгнуло человек двадцать. «Ребята» эти были уже далеко не молодыми, но, судя по внешнему виду и манерам, относились к числу любителей почесать кулаки.

Чадек испугался:

— Подождите, пан штабс-капитан! Не надо насилия. В этом нет никакого смысла. Я попробую решить вопрос иначе. Пойду за помощью к председателю национального комитета. Ведь это настоящее своеволие, а своеволие не может быть чьей-либо программой. Сам я всегда был сторонником благоразумия и терпимости... — Он повернулся и помчался в национальный комитет.

Мутл тихо сказал Бланке:

— Беги в цехи за людьми. Скажи им, что дело плохо.

Бланка кивнула и исчезла за воротами завода.

Таким образом, перед закрытыми воротами остались один на один Карел Мутл и штабс-капитан Кристек, если не считать его братии. Обе стороны воинственно поглядывали друг на друга.

Но одиночество Карела длилось недолго. Заводские ворота широко распахнулись, и не успел Кристек опомниться, как перед ним уже стояла стена людей, молчаливая, грозная.

Грузовик дернулся назад и остановился, окруженный парнями Кристека. Ни единое слово не нарушало тишину. Стороны обменивались только враждебными взглядами. Противники ожидали, кто первым даст сигнал к атаке.

К счастью, в это время на улице показались три человека, спешившие сюда. Это были инженер Чадек, председатель Брунцлик и старший вахмистр Земан.

— Товарищи, люди... — на ходу проговорил Брунцлик, стараясь успокоить рвавшиеся наружу страсти.

Рабочие, стоявшие перед заводом, молчали.

— Что вы делаете? — продолжал председатель. — Будьте благоразумны. В нашем городе всегда было спокойно.

В ответ — молчание. Никто не отреагировал на слова Брунцлика.

— У нас в республике есть более серьезные заботы, чем эти ненужные споры в пограничном районе. За это вас не поблагодарил бы и сам пан председатель правительства. Это предприятие слишком маленькое. Согласно закону, оно не подлежит национализации. Поэтому пан инженер совершенно прав. Разойдитесь и пропустите его на территорию завода.

Неожиданно раздался голос старого Свободы:

— А что он там хочет делать?

— Я хочу взять со склада свои ружья, — ответил Чадек.

Стена из людских тел недовольно качнулась:

— Нет!

Чадек повернулся к Брунцлику:

— Вот видите, пан председатель, я отношусь к ним по-доброму, как всегда. А они... Прямо не знаю, что делать. Я хочу взять только ружья, — неожиданно повысил он голос. — Эти ружья — плод моей работы, моего мозга. Я изобрел и сконструировал это комбинированное ружье. И поэтому хочу забрать свое творение, а завод пусть остается в их руках. Но ружье... ружье мое!

— Вот это? — насмешливо спросил старый Свобода и показал ему оружие, которое он до сих пор держал за спиной.

— Люди... — снова умоляюще заговорил Брунцлик.

— Нет! — прозвучал однозначный ответ.

Беспомощность, страх и отчаяние вызвали в Брунцлике взрыв истерии:

— Вот вы как! Пан старший вахмистр, уступаю место вам! Наведите порядок! Мы органы народной власти и не позволим, чтобы нам диктовала улица.

Теперь все выжидающе смотрели на Земана. Старший вахмистр медленно двинулся к Свободе и, подойдя к старому рабочему, протянул руку за оружием, которое тот держал. Свобода попятился.

— Дайте сюда ружье! — приказал Земан.

Наступившая минута была решающей. Все хорошо знали: этот парень в зеленой форме получил приказ, который должен выполнить. И все же...

Свобода молча и нерешительно протянул Земану оружие.

Земан осмотрел ружье, взвесил его в руке, потом открыл затвор и удовлетворенно проговорил:

— Все в порядке! Заряжено! — Затем он повернулся к Брунцлику, Чадеку, Кристеку и его шайке, наставив на них ружье.

— Это красное знамя, пан председатель, является знаменем моего отца. Против него я никогда не пойду! — И он с ружьем в руках на глазах изумленного Брунцлика присоединился к рабочим.

Десятки человек, твердо стоявших у заводских ворот, одобрительно зашумели. Этот возглас и громкое скандирование: «КНБ идет с народом!», «Да здравствует КНБ!» — будто гроза пронеслись над заводом и улицами городка, сопровождая трусливо удиравший грузовик Чадека и Кристека.

Рабочий отряд уже имел не одно, а сотни ружей, и все они находились теперь в верных и надежных руках.

На вилле Чадека царил переполох. Распахнутые шкафы, разбросанные листы бумаги, переносимые по полу сквозняком... Набивавшиеся вещами чемоданы то ставились в одном месте, то почему-то переносились на другое; люди в суматохе спотыкались о них. Пани Инка, всегда такая хладнокровная и целеустремленная, вдруг потеряла голову. Она бессмысленно вытаскивала одежду из шкафов, чтобы тут же положить ее в другое место. Она бросалась за какими-то мелочами, без которых, как ей вдруг начинало казаться, она не проживет, потом хваталась за какую-нибудь вазу, как будто это было сейчас самым важным на свете...

Когда среди этого переполоха послышался звук затормозившего перед виллой автомобиля, пани Инка подскочила к окну. Перед входом остановился роскошный лимузин, из которого вышли стройный молодой священник и элегантный мужчина с седеющими висками.

Пани Инка полетела по ступенькам навстречу и радостно обняла в дверях элегантного мужчину.

— Бертик! Как хорошо, что ты здесь! Именно сейчас! — Она истерически заплакала. — Ты не знаешь, что с нами произошло, Берта...

Франт быстро высвободился из ее объятий:

— Со всеми сейчас что-то происходит, дорогая... Позвольте мне вас представить, — обратился он к молодому священнику, который не торопясь подошел к ним и стоял молча. — Это Макс, мой хороший приятель... Однако хватит с нас твоих сцен, Инка. У нас просто нет времени. Надо собрать в кулак всю энергию и волю.

В это время появился инженер Чадек и в ужасе уставился на своего брата. Значит, обстановка действительно серьезна, если уж сам Роберт приехал.

Роберт даже не поздоровался с братом.

— Пойди помоги нам, — сказал он. — Мы не можем взять все это с собой. Надо кое-что перепаковать.

Все трое мужчин направились к машине за чемоданами...

Инженер Чадек втащил в комнату объемистый чемодан Роберта и тяжело уселся на него. Вытер носовым платком вспотевший лоб.

— Как дела в Праге, Берта? — решился наконец он задать этот неприятный вопрос.

— Дртина больше не работает в министерстве, — махнул рукой Роберт. — Он там пытался еще чего-то говорить, добиваться, но его выгнали, представь себе, как мальчишку. Всех их повыгоняли. И они теперь испуганно пищат, бегают по кругу, как зайцы. Лихорадочно снимают со счетов деньги, вместо того чтобы драться. Слабаки! Разве так делается большая политика? Ведь этот их жалкий правительственный кризис — позор на весь мир.

— И что, никакой надежды, Роберт? — испуганно спросил Чадек.

— Надежда еще есть. Бенеш! Но это такая карта, на которую не поставит даже Макс, а он игрок весьма толковый и оправданного риска не боится.

— Значит, конец! — Пани Инка застонала.

Оба брата недоуменно посмотрели на нее, будто удивляясь, откуда она вообще здесь взялась. Но молодой священник, который до сих пор безучастно грел руки у раскаленной решетки камина и делал вид, что все здесь происходящее его не касается, повернул к ней свое лицо:

— Нет, это только начало, пани. Теперь мы должны начать бороться снова, по-другому. Тверже, умнее, без сантиментов. Эта крепость пала из-за своей слабости и внутренних раздоров. Я уверен, что мы сможем захватить ее снаружи.

— Но каким образом? — слабо возразил Чадек. Его голос выражал совершенную безнадежность. — Как мы можем сделать это?

— Ваш городок — как раз самое идеальное место, откуда быстрее всего упорхнуть за границу, — засмеялся с видом превосходства Роберт. — Мы знали это и потому имеем здесь своего человека, который на нас работает. Кое-что он уже сделал.

— Здесь, у нас? Кто же это? — спросил инженер Чадек.

Роберт таинственно улыбнулся.

— Увидите, — сказал он, сбросил пальто, ослабил узел галстука и свалился в ближайшее кресло. — Ты могла бы предложить нам чего-нибудь, — бросил он Инке, давая понять, что об этом деле он говорить больше не будет.

Земан стоял по стойке «смирно» в канцелярии районного отдела КНБ. Мимо старшего вахмистра, нагоняя на него страх, прохаживался его начальник надпоручик Блага. Наконец Блага остановился.

— Вы с ума сошли, Земан! — воскликнул он и бросил на стол перед Земаном какие-то бумаги. — На вас жалуется сам председатель районного национального комитета. Вам известно, что он в два счета может вытряхнуть вас из вашей зеленой формы? И ему надо было бы это сделать. Все равно из вас не получится порядочного полицейского. Что вы отмочили возле завода? Вы думаете, что поможете Готвальду, если будете устраивать здесь беспорядок? Мы — государственная власть и должны защищать законы. Когда правительство примет новый закон о национализации и начнет проводить его в жизнь, мы будем защищать этот закон! Но чтобы до того... Подобные действия до принятия соответствующего закона — самоуправство, незаконность, преступление!

Земан стоял перед ним бледный, потрясенный его вескими и неоспоримыми аргументами.

— Наверное, я плохой полицейский, пан надпоручик, — согласился он. — И когда я сам решу, что пришла пора, я подам рапорт об отставке и уйду на гражданскую работу. Но я не могу забыть, что пришел на службу прямо из концлагеря и что я — рабочий!

В это мгновение двери распахнулись, и в кабинет Благи без всякого разрешения влетел Бартик.

— Включите радио! — кричал он. — Быстрее! Готвальд говорит сейчас на Вацлавской площади! Бенеш подписал отставку! Мы выиграли!

Он подбежал к радио, и Земан, который сразу же забыл, что явился на доклад к начальнику, тоже подскочил к радиоприемнику. Ян и Лойза в возбуждении даже не заметили, как остались в помещении одни.

Надпоручик Блага, не закончив разносить своего подчиненного, тихо выскользнул из кабинета. Он на ходу застегнул пуговицы своего кожаного пальто, по старой привычке приподнял воротник, надвинул фуражку на лоб. Его внимательные глаза с профессиональной тщательностью ощупали пустынную улицу.

Затем он быстро зашагал вверх по холму в направлении леса.

Длинными быстрыми шагами отмерял Блага расстояние до полевого аэродрома. Чтобы сократить путь, он преодолел небольшую лощину и направился прямо к деревянному строению, стоявшему на краю летного поля. Опершись спиной о дверь, он бросил изучающий взгляд вокруг и вошел в дом.

В тот же миг из леса вынырнула фигура человека, серая и невыразительная, как тень, неотличимая пока что от других теней, которые бросали на землю заиндевевшие сосны, кусты малины, ежевики и можжевельника под низким, грязным февральским небом.

Несколькими перебежками неизвестный приблизился к дверям, за которыми только что исчез Блага. С минуту он настороженно слушал, потом легко надавил на дверь, и та, на первый взгляд запертая, под давлением его руки медленно открылась. В другой руке неизвестного был пистолет.

— Хватит, пан надпоручик, отпередавались!

Блага резко обернулся. Перед ним стоял человек в темном потрепанном пальто, в такого же цвета помятой шляпе. Он иронически улыбался, не опуская пистолета. Блага инстинктивно потянулся к подмышечной кобуре, но голос неизвестного остановил его:

— Стоп! Не двигаться! Я стреляю так же быстро и метко, как и вы! — Затем последовал приказ: — Положите этот радиопередатчик на землю! Придвиньте его ко мне ногой!

Блага медленно нагнулся и поставил возле ног незнакомца маленький переносной радиопередатчик. Потом потихоньку носком ботинка толкнул его к неизвестному. Он подчинялся беспрекословно, но чувствовалось, что в эту минуту он лихорадочно думает, как поступить, напряженно ищет хоть какой-нибудь просчет в действиях неизвестного, ну хотя бы расслабления на какую-то сотую долю секунды, в течение которой черный зрачок пистолета ушел бы в сторону. Он бросился бы на землю, совершил бы непостижимый кувырок, как его учили, молниеносно вытащил бы оружие и еще быстрее выстрелил бы. Но он не может этого сделать! Боже, он все еще не может!

Неизвестный долго молча наблюдал за ним. Может быть, он не знал, что делать дальше, а может, просто хотел таким образом окончательно выбить Благу из колеи. Однако в течение этих долгих минут, пока он хмуро смотрел на Благу, его рука с пистолетом не дрогнула. Он сказал:

— Ваше оружие я потом заберу сам. Мне бы не хотелось, чтобы вы сейчас к нему прикасались. Знаете что? Садитесь пока. Вот сюда. — Он ногой пододвинул к Благе какой-то старый ящик, валявшийся в углу.

Блага сел, не спуская глаз с неизвестного. Он все еще настойчиво ждал удобного случая.

Неизвестный слегка улыбнулся, и эта мрачная улыбка не предвещала Благе ничего хорошего. Впрочем, это была даже не улыбка, а едва заметное искривление узких губ.

— Давайте сначала поговорим. Я не спешу. Хотите знать, что меня интересует?.. Кто еще придет, кроме вас?

И тут раздался резкий повелительный голос:

— Я! Руки вверх! Бросай пистолет! Лбом к стенке, быстро!

В дверном проеме стоял Земан с автоматом в руках. Неизвестный даже не пытался сопротивляться. Он бросил пистолет на землю и повернулся к стене. Блага с облегчением встал:

— Отлично, Земан! Вы пришли как раз вовремя! Из вас получится когда-нибудь хороший полицейский!

Земан сиял от счастья.

— Вот видите, пан надпоручик, — сказал он. — Лойза был прав. Наконец-то мы захватили этот передатчик. Лойза снова поймал его сигналы. На одну лишь минутку, но этого было достаточно. Я не мог сидеть спокойно.

Блага дружески похлопал его по плечу:

— За это, Земан, я представлю вас к повышению в звании. И Бартика тоже.

Он поднял пистолет неизвестного, положил себе в карман. Потом подошел к задержанному сзади и со знанием дела провел руками вдоль тела.

— Больше ничего нет! Наденьте на него наручники, Земан!

Земан выполнил приказание.

— А теперь отведите его, — распорядился Блага. — Он ваш, вы имеете на это право. — Он нагнулся и поднял передатчик. — А эту игрушку я пока возьму с собой. Надо осмотреться вокруг, может быть, он был не один.

Он еще раз посмотрел на неизвестного и быстро вышел. Через минуту он уже исчез в лесу.

После ухода Благи Земан подошел к незнакомцу и ткнул автоматом ему в спину:

— Пошли!

Однако тот тихо процедил сквозь зубы:

— Болван! Сними с меня наручники! Быстро! Ведь он изменник!

Земан изумленно вытаращил глаза — он ничего не понимал.

— Я поручик Житный из второго отдела областного управления государственной безопасности. В левом нагрудном кармане лежит мое удостоверение. Меня послал сюда капитан Калина, ты его хорошо знаешь. С самого первого дня моего появления здесь я нахожусь в контакте с Богумилом Кршижем, председателем районного комитета партии.

Вот это да! Такие повороты сбили бы с толку и старого, опытного полицейского, не то что горячего, помешанного на романтике зеленого юнца, каким все еще был Земан. Кому теперь верить — командиру или этому незнакомцу? В замешательстве Земан забыл о всякой осторожности. Он опустил автомат и сунул руку в левый карман незнакомца.

Удостоверение действительно лежало там! Неизвестный теперь уже командирским тоном приказал ему:

— Беги в районный комитет! Быстрее! Пусть мобилизуют народную милицию и займут аэродром! Это их канал на Запад. Туда не должна проскочить и мышь!

Пани Инка была как во сне. Сначала ее обуял ужас, когда в дверях аэроклуба, к которому они в невероятной спешке добирались в лимузине Роберта, появился надпоручик Блага. Он улыбнулся Инке, но ей вдруг стало страшно...

Роберт сказал:

— Вот этот человек нас здесь и ожидает. Не бойтесь, он надежен, хладнокровен и точен как машина.

Однако испуг пани Инки не прошел. Наоборот, с этой минуты страх стал душить ее как петля. Казалось, ожиданию не будет конца. Пассивное времяпровождение убивало ее, наполняло душу отчаянием, и беспокойство женщины передавалось всем. Инка причитала:

— Что с нами будет? Господи, что с нами будет?

— Спокойно! Никаких истерик! — прикрикнул на нее Блага. — Нас не оставят на произвол судьбы. Это надежные, хорошие ребята, я знаю их! — Он настойчиво работал на передатчике, посылая в эфир серии зашифрованных сигналов.

Неожиданно он просиял: — Спокойно, уже летят!

Через минуту вдали над облаками раздался глухой рокот авиационных моторов.

— Они здесь! Слава богу! — выкрикнул инженер Чадек и высунулся из маленького окошка.

Началась суматоха. Все лихорадочно похватали свои чемоданы и устремились к выходу.

Однако священник преградил им дорогу:

— Всем ждать здесь! Никакого лишнего движения на поле! Пусть они спокойно сядут. Выходить по моей команде!

Над аэродромом несколько раз пролетел маленький самолет, видимо, пилот выбирал место для посадки. Священник, стоя перед аэроклубом, махал руками и указывал направление ветра. Самолет приземлился и, не заглушая моторов, подкатил к зданию, где прятались беглецы, которым он казался сказочной птицей, несшей на своих крыльях надежду.

— Самолет сел, — сказал священник тем, кто был внутри, и скомандовал: — Вперед!

Из здания выбежали возбужденные, растерянные люди с сумками и чемоданами.

И тут совсем неожиданно на краю аэродрома раздались выстрелы. Беглецы оглянулись, и кровь застыла у них в жилах.

Растянувшись цепью, к ним бежали люди с красными повязками на рукавах.

Это была народная милиция. Тут же бежали Кршиж, Земан, Бартик и тот неизвестный.

Блага яростно крикнул преподобному отцу:

— Дело дрянь, Макс! Этот идиот отпустил его! Отстреливайся на ходу!

Сам он во время бега обернулся и несколько раз выстрелил из пистолета. Цепь милиционеров мгновенно залегла.

На глазах у всех Макс сбросил свою черную сутану и из кармана гражданского пальто, которое под ней скрывалось, вытащил пистолет. Он бросился за Благой, стреляя в преследователей на бегу твердой рукой солдата, а не осеняющей крестным знамением дланью священника.

Пани Инка бросила чемодан, упала, снова поднялась. Она понимала — сейчас решается вопрос о ее жизни. Казалось, кроме страха, она ничего не испытывала. Она уже перестала осознавать, что происходит вокруг нее. Единственное, что она видела, это удаляющуюся фигуру Благи.

— Не оставляй меня здесь, Павел! Ради бога, не оставляй! Возьми меня с собой!

Она споткнулась, снова упала и не смогла подняться — не было сил.

Двое мужчин, бежавших перед ней, приближались к самолету, но машина уже начинала разбег. Пилот, конечно, понял, что произошла какая-то осечка, испугался и, не желая рисковать, решил удрать.

Блага, бежавший впереди Макса, заорал:

— В той стороне, на запад... баварская граница!.. Беги туда!

Самому ему удалось догнать самолет, который уже отрывался от земли, и схватиться за полуоткрытую дверцу.

То, что произошло, смахивало на отчаянный каскадерский трюк, от которого даже дух захватывало. Стрельба утихла, все теперь смотрели вверх, словно загипнотизированные.

Около минуты надпоручик Блага висел на руках над пропастью, которая все более увеличивалась под ним, затем чьи-то руки подтянули его вверх, и вскоре он исчез в брюхе самолета. Набирая высоту, самолет удалялся на запад. Внизу гремели выстрелы, но сидевшие в самолете уже не слышали их из-за шума моторов.

Четверо беглецов-неудачников — братья Чадеки, штабс-капитан Кристек и пани Инка — медленно поднимались, держа руки высоко над головой, ошарашенные и потрясенные всем происшедшим. Их надежды превратились в маленькую точку, готовую вот-вот исчезнуть в сером зимнем небе. Два человека, которым они доверились, бросили их. Один непостижимым образом сумел улететь, а второй...

Второй еще не сдавался, он убегал, петляя, словно заяц, стрелял через плечо, наугад. До леса ему было уже рукой подать, а там — спасение! Лес для лисицы — дом родной. Гоните ее, охотники, по чащам и оврагам, по сотням и тысячам тропинок. И хотя круг замыкался, поблизости был спасительный лес, который своими густыми ветвями и кустами ставил заслон между ним и его преследователями.

Но, вбежав в заросли, человек вынужден был остановиться. От нового приступа страха сердце его забилось так, что, казалось, вот-вот выскочит из груди. А все дело было в том, что в спину ему уперся жесткий ствол и хриплый суровый голос приказал:

— Хватит погони! Руки вверх! Бросай оружие!

Макс выполнил приказ и, бросив пистолет на землю, сделал резкое движение, намереваясь обезвредить противника... За ним стоял старый мужчина в потрепанном ватнике, держа в руках не винтовку, а обычную стариковскую палку. Макс бросился на старика точно зверь, готовый убить его за такие шутки, но было уже поздно.

Минутной задержки хватило, чтобы его догнали и окружили. Теперь на него были направлены стволы винтовок и автоматов.

Старый Выдра довольно проговорил:

— Попался-таки, субчик. Берите его, ребята!

Наш таинственный незнакомец, поручик Житный из областного управления госбезопасности, с чувством большой признательности пожал руку старику:

— Вы оказали нам большую помощь. Этот человек не кто иной, как капитан Максимилиан Павлик, американский разведчик, опытный и опасный враг нашего государства. Ну что ж, можно сказать, охота наша удалась!

— Жаль, что Блага ушел, — удрученно произнес Земан. — Это я виноват, товарищи!

— Никакой ошибки с твоей стороны не было, — ободряюще сказал Житный. — Мы его еще поймаем, увидишь. Я сам на него крепкий зуб имею! — Он ловко надел на арестованного наручники и сказал: — Вот и пришел конец этой авантюре! Теперь нас ожидает не столь романтичная, а, напротив, более тяжелая и ответственная работа. — И он скомандовал: — Пошли!