КОНЕЦ ОДИНОКОГО СТРЕЛКА

Тот поздний осенний вечер навевал розовые сны. Приятно было сидеть на границе света и тьмы, греть в руке рюмку с хорошим французским коньяком, слушать грубовато-грустный и в то же время так страстно и правдиво отражающий жизнь голос Эдит Пиаф, льющийся из магнитофона, и смотреть в темноту старого сада, на падающие с деревьев листья.

Арнольд Хэкл, торговый представитель крупной британской фирмы «Бенсон и Бенсон», одетый в безукоризненный вечерний костюм, сидел с небольшой группой гостей на террасе своей виллы в Бржевнове, вероятно, даже не вникая в болтовню трех очаровательных молодых дам и двух мужчин-сибаритов.

Он весь погрузился в свои размышления, улыбался нахлынувшим мыслям, а гости, занятые светскими проблемами и сплетнями, тактично не нарушали его уединения. «Боже, как красив этот город и как мне в нем хорошо!» — думал Хэкл. Он уже видел Рио-де-Жанейро, Нью-Йорк, Лондон, Осаку, Париж, Стокгольм, Афины, Рангун, Каир, Рим, но ни один из этих городов не мог сравниться с Прагой. Может быть, такое ощущение сложилось у него оттого, что в тех местах он должен был много и тяжело работать, чтобы обеспечить свое существование, и в той суровой борьбе у него просто не было времени воспринимать их красоту, чего не скажешь о Праге. Здесь впервые в своей жизни он достиг того, о чем всегда мечтал, — спокойной, обеспеченной жизни, того блаженного состояния души, когда не надо думать о том, что будет завтра, и когда каждый день можно менять хорошо сидящую на тебе одежду, когда у тебя постоянно чистые рубашки и чистые руки, когда ты ходишь по мягким коврам и вокруг тебя красивые вещи и еще более красивые женщины. Чистоту Хэкл любил, он не переносил жару и потому ненавидел тропические и южные города; ощущение пота и грязного воротничка делало его раздражительным и нервозным, наполняло непреодолимым желанием помыться и переодеться. В такие минуты он ненавидел людей и потому мог обходиться с ними сурово и грубо, он готов был отгонять их от себя даже при помощи кулаков до той поры, пока не добирался до душа. И вот такую совершенную чистоту он впервые мог себе позволить только здесь, в Праге. И кроме этого он нашел здесь еще кое-что: ее здания в стиле барокко, ее изумительные дворцы и сады, ее средневековые улочки и золотистые черепичные крыши, башни и купола, мягко разбросанные по обе стороны реки на зеленых склонах и холмах, настолько сочетались с его уравновешенностью, приобретенной к пятидесятилетнему возрасту, что он прямо-таки болезненно чувствовал, как тесно сросся с этим городом, без которого он, вечный странник без родины, не мог бы теперь существовать. Хэкл с нетерпением возвращался сюда из командировок в Лондон, Нью-Йорк, Бонн, как ребенок радовался очередной встрече со своей виллой, которую ему удалось снять за изрядную сумму и с большим трудом.

Как раз несколько дней назад он возвратился из одного такого путешествия к своим английским хозяевам, и теперь, снова дома, он так остро чувствовал свое тихое счастье, что даже улыбался про себя.

Однако неожиданно улыбка застыла на его губах. В глубине сада, за забором, он заметил какую-то тень. Это встревожило его. Убедившись еще раз, что это не галлюцинация, Хэкл поставил рюмку на стол и сказал гостям с изысканной вежливостью хозяина:

— Извините, пожалуйста, я вернусь через минуту.

На него никто не обратил внимания. Через широкие двери террасы он вошел в холл, выдвинул ящик одного из комодов и взял из него маленький браунинг. Проверив, есть ли патрон в стволе, Хэкл положил пистолет в карман и вышел в сад, будто желая подышать свежим воздухом.

Он не ошибся. Тень за забором приобрела очертания человеческой фигуры, а потом и заговорила негромким хриплым голосом:

— Наконец-то, Арни... Слава богу! Я уже полчаса на тебя смотрю... И обращаюсь с молитвами ко всем святым, чтобы ты меня заметил...

Браунинг оказался ненужным, но Хэклу от этого легче не стало. Наоборот. При виде грязного, в помятой одежде человека за забором у него даже дух перехватило, но через секунду он зло прошептал:

— Ты с ума сошел! Что тебе здесь нужно?

— Мне плохо, Арни... Пусти меня в дом... Через заднюю дверь. Меня никто не увидит, клянусь...

Хэкл привел пришельца в одно из помещений виллы, зажег настольную лампу, однако сесть ему не предложил. Посмотрев с едва скрытым отвращением на вызывавшего жалость мужчину, он нетерпеливо спросил его:

— Так чего ты хочешь? Быстро! У меня здесь гости, слышишь их голоса? Я не могу оставлять их одних.

Но Павел Блага не воспринимал ни тон Хэкла, ни всю враждебность окружавшей его атмосферы. Сладостно, с уверенностью человека, который чувствует, что здесь ему ничто не грозит, он погрузился в одно из кресел и любовно провел ладонями по плюшу, ощущая его мягкость и нежность.

— Я уже три ночи не спал как следует, Арни. Дремлю в полглаза в холодных залах ожидания на вокзалах, все время в напряжении, с рукой на пистолете. Даже помыться не было возможности... Только лицо ополаскивал в туалетах. Наверное, от меня несет потом, грязью и усталостью. Мне холодно... Я хочу есть и пить, у меня нет денег... И у меня, наверное, жар. Ты не знаешь, как я ждал этой минуты, Арни!

Но Арнольд Хэкл, которого нисколько не тронули страдания Благи, холодно осадил его:

— И из-за этого ты нарушаешь правила конспирации? Хочешь и меня провалить?

Обиженный холодностью Хэкла, Блага стал защищаться:

— В случае крайней необходимости...

— У хорошего агента, — прервал его Хэкл, — не должно возникать такой крайней необходимости!

Это был удар ниже пояса, заставивший Благу вскочить с кресла.

— Но я же сделал все, что вы от меня хотели! — В его словах сквозили волнение и неподдельная обида. — С риском для жизни я прошел всю Чехию и Моравию, я связывался с людьми, я активизировал деятельность подпольных организаций, я организовывал...

— Однако все это потом лопнуло как мыльный пузырь, — снова бесцеремонно прервал его Хэкл. — Подпольные организации раскрывались всюду, где ты появлялся, по твоей вине мы потеряли сеть с таким трудом созданных боевых подпольных формирований. Так чего же ты еще хочешь?

Блага был потрясен услышанным, он понял, что его уже списали, что теперь он никому не нужен. С усилием он выдавил из себя хриплым голосом:

— Отомстить!

— Кому?

— Тому, кто мне больше всех испортил крови. Он живет в Праге.

— Чепуха! На это уже нет времени. Тебе нужно думать о том, как исчезнуть из этой страны побыстрее, пока тебя не взяли.

Однако Блага, находясь в плену патологической ненависти к человеку, который свел на нет все его старания в Чехословакии, отверг предложение Хэкла:

— Нет! Он уничтожил меня! Я должен его убить!

— Это единственное, что ты умеешь, — пренебрежительно ухмыльнулся Хэкл. — Но эра террора после событий в Венгрии кончилась. Центр выработал другой, более эффективный план, рассчитанный на длительную перспективу. Наши называют его «Белые линии». Будем влезать им под кожу иначе, идеологически. Короче говоря, теперь нам будут нужны умные головы, а не пистолеты. А вот этого-то у тебя, как нам кажется, и нет! Ты ничего не понял. Иди и больше здесь не появляйся. Твое место — на свалке.

Блага тяжело дышал, ему казалось, что все это — страшный сон, он не мог поверить, чтобы с ним могли так обращаться после всего, что он для них сделал.

— Ты меня прогоняешь?

— А чего еще бы ты хотел?

— Помыться... отдохнуть, пожить спокойно хотя бы три дня... — Заметив холодный неприступный блеск в глазах Хэкла, он совсем потерял уверенность. — Ну хотя бы поспать эту ночь!

Но Хэкл был неумолим:

— Нет! Я не могу ничем рисковать!

— Ну тогда дай мне денег. У меня нет ни кроны.

— Нет! Их мы тебе дали уже достаточно!

— Телефон! Позвони...

— Кому?

— Ей... Джейн... Я звонил ей с вокзала... Она лучше тебя... Она пригласила меня к себе... Я должен ждать ее сегодня ночью перед домом... Но она хочет удостовериться...

— Нет, ее оставь в покое, она приличная девушка. Я не могу поставить под угрозу ни себя, ни ее. Наверняка мои телефонные разговоры прослушиваются. У меня для тебя есть только одно — свободный коридор через Циновец на Берлин.

— Можешь быть уверен, что я... — хотел снова просить его Блага.

— Нет! — твердо и окончательно сказал Хэкл. — Перелезешь сейчас через забор и, миновав два сада, выйдешь на пустырь. Там увидишь крепкий сарай, пригодный для жилья, с хорошими ставнями, но их не открывай. Внутри есть матрац и одеяла, бензиновый примус, запас еды — все для того, чтобы прожить несколько дней. Возьми ключ. Через неделю со вторника на среду в час ночи под первым виадуком на Дечинском шоссе за Прагой тебя подберет грузовик фирмы «Кифер» с датским номерным знаком. Водителя грузовика зовут Серенсон, он отзывается на пароль «Белые линии». Тебе все ясно? Запомнил?

Блага минуту молча и с ненавистью смотрел на него. Потом проговорил:

— Ты неумолим, Арни... Я отплачу тебе тем же... Однажды я докажу тебе, что время террора не прошло... — Он хрипло крикнул: — Ты дашь мне хотя бы напиться?

Арнольд Хэкл взял со стола сифон, наполнил стакан водой и небрежно пододвинул его к непрошеному визитеру.

Блага с жадностью выпил. После этого Хэкл холодно и с отвращением произнес:

— А теперь исчезни!

Агент Павел Блага, бывший надпоручик КНБ, который при драматических обстоятельствах бежал из Чехословакии в феврале 1948 года, вернулся туда ранней весной 1956 года, спрятавшись в трюме первого буксира, который после долгой зимы пришел из Гамбурга в Прагу. Он не испытывал страха перед этим возвращением. За его плечами были не только специальное обучение в годы войны, но и длительная тренировка в лагере по подготовке агентов и шпионов в Баварии, принадлежавшем одной из империалистических секретных служб. Это был меткий стрелок, универсальный спортсмен, профессионал в каратэ и дзюдо, и к тому же хладнокровный, интеллигентный убийца. Он любил приключения и не боялся смерти; такие люди рождены для войны, а когда военных действий нет, они становятся агентами-террористами, наемниками или уголовными преступниками. И вот он снова пересек чехословацкую границу — на этот раз в противоположном направлении, — снабженный адресами явок. На один адрес он возлагал особые надежды.

Чадеки жили теперь в старом многоквартирном доме в Жижковском районе Праги на Есениовой улице. После неудачной попытки побега в феврале на Запад они, разумеется, не могли остаться в пограничном районе и переселились сюда, в Прагу. Чадек работал подручным рабочим на одной из пражских фабрик, а пани Инка, некогда сияющая красавица, которая верховодила на балах в приграничном городке, разочарованная и увядающая, работала продавщицей в кондитерской на Угольном рынке.

В тот мартовский вечер, уставшая после долгой дневной смены, она возвращалась домой. Был обычный серый будничный день, к каким она уже привыкла. Пройдя после работы но такому же серому проезду, Инка вошла в подъезд и стала подниматься по стоптанным ступенькам темной лестницы к себе в квартиру. Что ее могло здесь ожидать кроме грязных облупившихся стен коридоров, шума семейных ссор, проникавшего через двери запаха капусты, свинины да дешевого гуляша?

Но вдруг по ее телу пробежали мурашки. Песня, боже, та песня!.. «Прощальный вальс»... У Инки неожиданно пропала решимость идти дальше, она остановилась в ожидании, готовая в любой момент убежать. Но нет, уже поздно!

Одна из теней оторвалась от других теней лестницы и приняла форму мужской фигуры.

— Спаси меня господи! — выдохнула Инка и перекрестилась. Она таращила глаза на мужчину, не в силах тронуться с места. У нее было такое ощущение, что ее коснулась смерть, что тот, кто неожиданно предстал перед ней, пришел откуда-то из загробного мира и от этого ей, видно, не уйти. Глядя на него в течение нескольких секунд, она вспомнила тот шумный февральский бал и первые слова, которые они тогда сказали друг другу:

«Знаете, как я сейчас себя чувствую?»

«Так же, как и я, — прекрасно!»

«Нет... мне грустно!»

«Почему? Вам со мной нехорошо?»

«В голову лезут воспоминания...»

«О ком?»

«Вернее, о чем...»

Тут мысли о прошлом оборвались. Они вновь стояли вдвоем — теперь уже в обшарпанном доме в Жижковском районе Праги. Инка с трудом, все еще не придя в себя от испуга, произнесла:

— Вы... вернулись?

— Да, я вернулся. Я должен был увидеть тебя хотя бы еще раз!

— Ну и что, зрелище, наверное, не из приятных? — сказала Инка с горечью, стыдясь своего внешнего вида.

— Почему? — мягко произнес Блага. — Оба мы за эти десять лет постарели, причем я наверняка больше вас.

Ей приятно было слышать эти слова, хотя она знала, что он лжет. Блага и теперь, хотя был заросший, грязный и помятый, все равно выглядел крепким и представительным мужчиной. А она?

Он неожиданно притянул ее к себе:

— А ты все такая же женственная... притягательная... особенная...

Однако Инка безошибочно определила наигранность этой лести и задала вопрос по существу:

— Чего вы хотите? — При этом она пыталась высвободиться из его объятий. — Пустите меня! Не сходите с ума... Нас могут здесь увидеть. И Риша еще дома...

Он отпустил ее, иронически усмехнувшись:

— Может быть, он будет рад снова увидеть меня? Не пригласишь меня к себе?

Желая побыстрее закончить этот разговор на лестничной площадке, она поспешно бросила:

— Пойдемте!

Через минуту он уже сидел у них в квартире и жадно пил кофе, который подала ему Инка. Временами он хрипло кашлял и после этого долго не мог отдышаться. Инка удрученно оглянулась на мужа, сидевшего с мрачным видом напротив них, потом сочувственно прикоснулась к руке Благи:

— Вы, наверное, простужены, Павел?

Он засмеялся:

— Вы думаете, что это была прогулка? За Дечином, где я выбрался из буксира, было столько полицейских и солдат, что я вынужден был целый день просидеть в воде, дожидаясь темноты.

Чадек не очень дружелюбно спросил:

— Так почему же вы отправились сюда? На черта вам это сдалось?

— Солдат не выбирает, идти ему куда-то или не идти, мой милый... И потом, я действительно хотел вас видеть. В тот раз, в феврале сорок восьмого, у нас даже не было времени попрощаться по-человечески, договориться, что делать дальше.

Упоминание о той горькой минуте было явно некстати. Инка с Чадеком переглянулись, потом Инка отважилась проронить:

— Мы теперь уже живем иначе, Павел.

— Как?

— Тихо. Спокойно... Риша отсидел свои три года... я его ждала... И с тех пор...

Блага понял, что они боятся, и потому насмешливо бросил им прямо в лицо:

— Так, значит, вы сдались?

Инка с дрожью в голосе поправила его:

— Нет, нет... только смирились!

А Чадек с холодным возмущением добавил:

— Дело в том, что мы находимся в совершенно ином положении, Павел, нежели вы! Мы вынуждены жить в этой стране! И должны пережить!

Блага усмехнулся:

— С чем вы смирились, я спрашиваю вас? И что вы хотите пережить? Самих себя? Боже мой, что случилось за десять лет с людьми в этой стране?! Болтают всякую чепуху в пивных, хлещут пиво. Они хотят только спокойствия, хотят пережить трудное время с полными животами. Тьфу!

Инка с Чадеком с ужасом смотрели на Благу, испуганные столь бурным выражением его чувств. Затем Инка тихо сказала:

— Вы не правы по отношению к нам, Павел. Вы не знаете, что мы здесь пережили... после того, как вы нас тогда... так трусливо бросили!

Блага сразу как будто протрезвел. Неожиданно без всякого пафоса он произнес:

— В сорок восьмом году мы проиграли партию. Но проигрыш нас кое-чему научил, и теперь мы начнем новую игру. Совершенно иную и более умную. Вот поэтому-то я и здесь!

— И что же вы хотите от нас? — прямо спросил его Чадек.

— Дать мне возможность пожить у вас хотя бы несколько дней. Вы самые близкие мои знакомые из тех, кто у меня остался в Праге. Мне нужно отдохнуть, привести себя в порядок, установить связи. Потом я уйду. Могу я на вас положиться?

— Если речь идет только об этом, — с облегчением проговорил Чадек, — тогда какой разговор?!

Два часа спустя Чадек уже сидел в управлении уголовного розыска на Конвиктской улице напротив надпоручика Земана и надпоручика Градеца, сотрудника КНБ. При свете настольной лампы Чадек, взволнованный и потный, нервно отвечал на вопросы.

— Как вы вышли из квартиры?

— Я сказал ему, что мне надо идти в ночную смену. Это так и есть на самом деле... Объяснил, что у меня могут возникнуть неприятности, если я не приду на работу без уважительной причины.

— И он вас отпустил?

— Отпустил, он мне верит. А моя жена осталась там в качестве заложницы.

— Ну и что было потом?

— А потом я два часа бродил по улицам.

— Зачем?

— Размышлял... собирался с мыслями и набирался духу... идти сюда или нет.

— Вы нас не очень любите, не так ли?

— Знаете, пан надпоручик, я сейчас хочу спокойной жизни, больше ничего. И потом, идти снова в тюрьму мне тоже не хочется... — Неожиданно он резко выкрикнул: — Но и умирать я тоже не хочу!

— Вы боитесь его?

— Это убийца!

— Он никогда не узнает, что вы здесь были, — успокоил его Градец. — Положитесь на нас! — Он нажал кнопку на столе. В дверях появился дежурный. Градец коротко приказал: — Оперативную группу, машину! Мы будем внизу через пять минут. — Он повернулся к Чадеку: — Спасибо вам, пан Чадек. Можете идти. Мы объясним администрации фабрики причину вашего опоздания на работу.

Однако Чадек не пошевельнулся.

— Я боюсь, пан надпоручик, — прошептал он.

— Чего?

— У меня там жена... Вдруг при аресте...

Земан улыбнулся ободряюще:

— Будьте спокойны. У нас есть опыт в таких делах! — Он вытащил из стола пистолет и засунул его в кобуру под мышкой.

Однако, когда они через несколько минут с Градецем вошли в квартиру Чадека, Благи там уже не было. Тех двух часов, пока Чадек в нерешительности бродил по улицам, Благе хватило, чтобы все продумать и скрыться, прихватив с собой пани Инку.

Спустя три месяца ее нашли в реке Огрже без каких-либо следов насилия.

Все это происходило примерно за полгода до того, как Блага снова появился в Праге и посетил Арнольда Хэкла. В управлении КНБ срочно встретились три человека, чтобы решить дальнейшую судьбу Благи: начальник управления подполковник Калина, капитал Житный, ставший после событий в Планице его ближайшим помощником, и непосредственный начальник Земана майор Павласек, начальник отдела уголовного розыска.

Капитан Житный докладывал Калине:

— ...Из телефонной будки у Главного вокзала Блага позвонил какой-то Джейн. Та пригласила его к себе... Он должен ночью подойти к ее дому...

— Отлично, — улыбнулся Калина. — Я очень рад, что он позвонил именно ей.

Житный раскрыл свою записную книжку:

— Настоящее имя этой Джейн — Ганка Бизова, товарищ подполковник. Она проживает на Панкраце, улица Стрма, двадцать три. Работает манекенщицей в фирме «Элегант». Часто бывает в обществе Арнольда Хэкла и, возможно, является его любовницей. Ирка Градец со своей группой следит за ее квартирой после первого телефонного звонка Благи.

— Хорошо, — одобрил Калина.

— С вокзала он поехал на такси в район Бржевнова и там вошел в виллу Арнольда Хэкла. Там за ним следит другая группа. Пока что он оттуда не выходил. Как только он снова появится на улице, наши не спустят с него глаз. Кроме того, с помощью майора Павласека я принял меры, чтобы все дежурящие сегодня ночью в Праге наряды имели его фотографию и предупредили ночных швейцаров и портье в гостиницах. Им приказано не задерживать его, а только сообщить о его местонахождении. Таким образом, он нигде не найдет ни помощи, ни еды, одним словом, ничего.

Калина с удовольствием прикурил сигарету:

— Следовательно, он в капкане!

— Да, товарищ подполковник, и клещи сомкнулись.

Калина довольно улыбнулся:

— Скажите лучше, прикрылись. И мы защелкнем их, когда захотим. Но щель осталась такая маленькая, что сквозь нее он никак не может ускользнуть.

Майор Павласек уже многое повидал, работая в области криминалистики. Сейчас он с большим интересом следил за беседой двух контрразведчиков. Воспользовавшись паузой, он спросил:

— А кто такой этот англичанин Арнольд Хэкл?

— Нам уже давно известно, что это один из активных агентов в нашей стране, — пояснил Житный. — Мы знаем и о некоторых его зарубежных связях. — Он обратился к Калине: — Разрешите продемонстрировать, товарищ подполковник?

Калина согласно кивнул.

Капитан Житный выключил настольную лампу на столе Калины и включил приготовленный проектор. На белой стене кабинета появились кадры, показывающие Маршалковскую улицу в Варшаве. Камера выхватила из толпы пешеходов пожилого неприметного человека. Житный комментировал:

— Это его партнер в Польше. Скандинавский дипломат.

На белой стене появились кадры о зверствах контрреволюционных банд в Венгрии. Неизвестный оператор сконцентрировал внимание на мужчине, наблюдавшем со стороны, как толпа вешает человека вверх ногами на фонарном столбе.

— А это венгерский резидент. Он, как видите, преуспел в своей деятельности. К сожалению! — сказал Житный, выключил проектор и снова зажег настольную лампу.

Калина закурил следующую сигарету и продолжил разговор, стараясь окончательно ввести Павласека в курс дела:

— Этот ход они начали готовить давно. После двадцатого съезда приступили к активизации подпольной агентуры у нас, в Венгрии и в Польше. Нынешний пятьдесят шестой год, по их расчетам, должен стать годом переворота в Центральной Европе. В этих социалистических странах должны были одновременно начаться хаос, волнения, контрреволюционные восстания, подрыв государственного строя с целью их отторжения от социалистического лагеря... Однако мы помешали им осуществить свои планы.

Житный с иронией добавил:

— С помощью их агента Благи!

Но Калина поправил его:

— Благодаря тому, что нашли в себе смелость и выдержку и не арестовали его сразу.

— И сейчас этот момент наконец настал? — спросил Павласек.

— Еще нет, — улыбнулся Калина. — Пусть побудет на свободе пару деньков.

— Для чего?

— Чтобы совершить последнюю, роковую ошибку.

— Какую?

— Силы агента на исходе, к тому же он болен, ему некуда идти, его покинули все, в том числе и тот, на кого он больше всего полагался, — его здешний резидент. Он мечется, как загнанный зверь, по кругу, который постепенно сужается. И теперь нужно, чтобы в этом круге появился человек, которого Блага знает и который поэтому будет нервировать его еще больше. Человек, который уже одним своим присутствием будет заставлять его лихорадочно спешить и делать ошибки. А если в результате этих ошибок сдадут нервы и у Хэкла и он покинет при определенных обстоятельствах нашу страну, то это будет как раз то, чего мы хотим!

— Кто этот человек, который может это сделать? — спросил Павласек.

— Ян Земан. Он служил с Благой в сорок восьмом году на границе. Блага его знает как сотрудника органов безопасности. Тебя мы пригласили как начальника Земана. Освободишь его на время этой операции?

— Разумеется, — сказал Павласек.

Калина удовлетворенно улыбнулся, иного ответа он и не ожидал. Он поднял телефонную трубку:

— Дайте мне Конвиктскую. Да, уголовный розыск. Соедините меня с надпоручиком Земаном.

Земан искренне любил Калину. Он уважал его не только как одного из самых одаренных руководителей, который в твое время убедил Земана написать заявление о приеме в КНБ и с тех пор опекал его с отеческой заботой, но и, прежде всего, как честного человека, друга, который никогда не подведет, даже в самые тяжелые минуты. Еще в концентрационном лагере Земан знал, что Калина — настоящий коммунист, один из ветеранов боев в Испании и движения Сопротивления в оккупированной Чехословакии, который перенес немало лишений.

Теперь Земан ехал с Калиной по ночной Праге и слушал его рассудительную спокойную речь.

— А помнишь, Гонза, как мы начинали? Пришли на эту работу кто откуда... Кто с фабрики, как ты, или прямо из концлагеря, как я, с партийной работы, с фронта... без опыта и образования. А ведь нам противостоял искушенный опытом аппарат империалистических разведцентров, вооруженный самыми современными средствами ведения шпионажа. Мы учились с ними бороться на ходу, так сказать, прямо во время боя, и поэтому часто проигрывали. Но мы защищались, как умели, и в конце концов защитили свою родину на этом невидимом фронте. Теперь пришло время, когда мы располагаем и опытом и силой для того, чтобы перейти от обороны к наступлению. И в этом нам может помочь Блага. Понимаешь меня, Гонза?

— Понимаю!

Калина сказал ему без обиняков:

— Операция, о которой пойдет речь, входит в компетенцию органов госбезопасности, но по определенным соображениям мы решили привлечь и тебя. Не желаешь на несколько дней повесить на гвоздик свою криминалистику и помочь нам? Ты можешь, конечно, отказаться, я нисколько не буду на тебя в обиде.

— А Павласек? — спросил Земан.

— Павласек согласен.

— Тогда о чем разговор, Вашек?

— Блага профессиональный убийца. Это будет опасно.

Земан улыбнулся:

— Что-то я не припоминаю, чтобы ты мне давал одни легкие и безопасные задания.

Калина воспринял его слова как согласие.

— Все, что я тебе пока что сказал, — предупредил он, — разумеется, строго секретно. Об этом не следует говорить ни с кем, даже с матерью и Лидой.

— Слушай, — обиженно произнес Земан, — я ведь не вчера начал работать в органах... — Неожиданно он запнулся: — Подожди, ты говоришь «пока что»? Это означает, что ты мне не все сказал?

Внимательно всматриваясь в убегавшую назад дорогу, Калина тихо, не поворачивая головы, проговорил:

— Иногда нельзя говорить всего даже близким и надежным друзьям, Гонза! Это не недоверие, это необходимость, понимаешь?

— Понимаю! — резко сказал Земан. — Остановись!

Калина недоуменно посмотрел на него, потом затормозил. У него мелькнула мысль, что Земан обиделся. Он осторожно спросил:

— Зачем? Что ты хочешь делать?

— Приступить к делу.

— Ты же после службы, — мягко и с облегчением произнес Калина, — и хотел идти домой.

— Но ты дал мне задание.

— Это может подождать до утра. Ничего не случится. За ним присматривает группа Ирки Градеца.

Земан вышел из машины. Мимо него по тротуару спешили прохожие. Над магазинами, гостиницами и барами красными и голубыми огнями мигали неоновые рекламы с комически искаженными названиями (как всегда, некоторые буквы не светились), из ресторанов доносились звуки музыки. Прага жила своей обычной вечерней жизнью, как будто ничего особенного не происходило и как будто эти два человека не решили только что вопрос о жизни и смерти. Земан наклонился к дверце машины и сказал Калине:

— Я уже начал эту операцию... с той самой минуты, когда ты меня познакомил с ней. Думаешь, я могу спокойно спать, зная, что Блага бродит где-то по Праге?

Калина улыбнулся ему, он понимал Земана, сам был таким.

— Да... мало у Лиды радостей от такой жизни.

— Ничего, она уже привыкла, — сказал Земан и захлопнул дверцу машины.

Калина успел крикнуть ему вслед:

— Куда пойдешь?

— Посмотреть на манекенщицу. Спокойной ночи, Вашек! — бросил он на прощание и зашагал по вечерней улице.

Лида Земанова была по-настоящему счастлива со своим мужем. Они познакомились совершенно случайно, как это нередко бывает. Земан, в то время еще новичок в пражском уголовном розыске, расследовал первое серьезное преступление — подделку продовольственных карточек, и Лида долгое время фигурировала в качестве единственно возможного преступника. Ян был в отчаянии. Лида ему очень нравилась, и он испытывал к ней непреодолимое влечение, хотя и сопротивлялся ему всеми силами. В ее присутствии он терял уверенность, краснел до ушей, вопросы его были несвязными, речь корявой, и напрасно он заставлял себя быть с ней на допросах, как положено, официально строгим. Потом оказалось, что он ошибся в своих подозрениях. Ему удалось найти настоящего преступника, и радость, охватившая его, была неописуемой. Земан пригласил Лиду в одно из пражских кафе, чтобы извиниться перед ней и все объяснить, а поскольку и ее глаза излучали тепло и ласку всякий раз, когда они встречались взглядами, то Ян приглашал ее в кафе для извинений до тех пор, пока они не поженились.

Это была нежная любовь, потому что в самой Лиде было что-то такое хрупкое, нежное, что Земан иногда даже боялся крепко обнять ее, чтобы не причинить ей боль. Когда они были одни, он ласково называл ее белокурой куколкой или белокурым жеребеночком. Возможно, эти имена звучали немного комично в устах человека, который на службе должен быть твердым и решительным, так как постоянно имел дело с преступниками и частенько смотрел смерти в глаза. Однако в личной жизни Земан был совершенно не таким, каким его знали на работе и в преступном мире. Лида со смехом говорила: «Прихожу из школы и вместо того, чтобы отдохнуть, должна воспитывать еще одного сорванца». Иногда он ласково называл ее Маргаритой, потому что однажды, рассказывая ему об истории Фауста Гете, она сказала ему, что в первые дни их знакомства Ян своим профилем напоминал ей Мефистофеля. Она вообще старалась воспитывать Яна и использовала каждую свободную минуту, чтобы познакомить его со своими любимыми литературными, художественными и музыкальными произведениями. Как педагог, она, понятно, была более начитанной и образованной, чем он. Только вот свободных минут у Земана было очень мало, собственно говоря, их становилось все меньше н меньше, так что угнаться за Лидиными интересами в сфере культуры он, конечно, не мог. Лиде, однако, это совсем не мешало, она уважала и ценила природный ум мужа, быстроту и логику его мышления, способность умело действовать в любой ситуации и твердость, с какой он штудировал любую область человеческих взаимоотношений, если это требовалось по работе. Он вырастал на ее глазах в личность, его успехи на работе были таковы, что майор Павласек начал готовить из него своего преемника. А если учесть и то, что Земан был красивый, яркий, интересный мужчина, что вызывало зависть других женщин, то станут понятными мысли Лиды о том, что ей в замужестве улыбнулось счастье.

И вот теперь, когда ей уже перевалило за тридцать, она стала испытывать скрытое чувство тревоги. Тайно рассматривала в зеркале появляющиеся морщинки, приходила в ужас от темных кругов под глазами из-за недосыпания и усталости от ребячьих шалостей и других школьных проблем. Ей казалось, что она начинает полнеть в бедрах, хотя по-прежнему оставалась гибкой и стройной, и что однажды она может стать для Земана, выглядевшего все таким же по-мальчишески свежим и молодым, непривлекательной и старой. «Это был бы мой конец, — думала она иногда по ночам, глядя на спокойно спящего рядом с ней мужа. — Я бы умерла, если бы его потеряла».

Но она напрасно волновалась — Земан по-прежнему относился к ней с любовью, а с того времени, когда у них появилась Лидушка, чувства его стали еще теплее, потому что она была матерью его ребенка, которого он боготворил. Лида знала это, но все равно не могла избавиться от тревог, которые, очевидно, были результатом ее чрезмерной чувствительности.

В тот ноябрьский вечер чувство беспокойства нахлынуло на нее с новой силой. Ян часто возвращался домой поздно — служба его была такова, что ограничить ее твердыми временными рамками было невозможно. Но сегодня Лида ожидала его с особым нетерпением. Она то и дело поглядывала на часы, и каждая минута, отсчитанная стрелкой после семи часов (Ян обычно задерживался до этого времени), болью отзывалась в ее сердце. Дело в том, что сегодня была годовщина их свадьбы, а поскольку недавно они получили новую квартиру и обставили ее модной мебелью, Лида решила устроить званый ужин, чтобы отпраздновать эти два события вместе с матерью Земана.

Стол выглядел торжественно: на белой скатерти стояли праздничные тарелки, фужеры для вина, приборы, а посреди стола красовалась хрустальная ваза, сиявшая под люстрой голубовато-золотистыми зеркальными гранями, точно она была выточена из драгоценного камня. Именно эта ваза и вселяла грусть: она была пуста, потому что цветы, которым полагалось в ней стоять, должен был принести Ян. И в целом это был грустный, покинутый стол, напрасно ждавший людей.

Дома были Лида, пятилетняя Лидушка и мать Земана. Они сидели в углу комнаты, словно боясь этого одинокого стола. Мать Земана уже в который раз бралась протирать один из фужеров и без конца тревожно поглядывала на окно. Они ладили с Лидой, между ними всегда были хорошие отношения, даже в то время, когда они жили все вместе в старом доме на Жижкове. Именно о том периоде мать Яна вспоминала теперь вслух:

— ...Я ему сказала тогда — ты как раз была в роддоме, — что, мол, и для меня и для Лиды это нелегко... Вечно тебя нет дома, даже на неотложные домашние дела у тебя нет времени!

Лида механически переворачивала страницы красочного сборника сказок, чтобы чем-то занять Лидушку. С каждой минутой в ней росла жалость к самой себе. Неожиданно сдавленным от обиды голосом она произнесла:

— Только ведь с тех пор стало еще хуже, мама!

Земанова понимала ее, ей самой было обидно за сына. Она боялась, как бы он совсем не забыл об этой годовщине, и в то же время она питала надежду на то, что его задержали на работе и он с секунды на секунду, привычно громко смеясь, появится с букетом хризантем или гвоздик.

— Вот такие они все, Земаны, — пыталась утешить она Лиду. — Не могут оставить дела незаконченными. Думаешь, мне было легче с его отцом? Боже мой, сколько я из-за него наревелась! Вечно пропадал на собраниях, стачках, демонстрациях. А сколько страху я натерпелась, ведь не раз полицейские разбивали ему голову дубинками... Сколько я его просила, уговаривала... А он только смеялся и говорил: «Да ведь ты бы, мать, и не полюбила меня, если бы я был другим...» — Неожиданно на глазах у нее выступили слезы. — А однажды он не пришел совсем... — Она тут же спохватилась, что сказала лишнее, и попыталась исправиться: — Тебе хоть за Гонзика бояться не надо. Время теперь другое... Ну а с этой земановской натурой тебе придется смириться... Такой уж у нас, женщин, удел — ждать и ждать...

Но Лида встала и решительно сказала:

— Нет, я принадлежу уже к другому поколению, мама! — Она подошла к столу и быстро убрала четвертую тарелку и приборы, приказав при этом дочери: — Лидушка, в ванную! Мыть руки и за стол! Будем ужинать!

— Без него? — испуганно спросила свекровь.

Лида поправила скатерть, теперь уже спокойно, и подтвердила свое решение:

— А что же нам делать? Будем ужинать без него!

Матери Земана ничего не оставалось, как повести девочку в ванную. Через открытую дверь она еще раз крикнула Лиде:

— Не хочешь еще подождать? Хотя бы минутку?

— Нет! Мы уже ждем целый час.

— Может быть, у него неотложная работа...

— Его работа закончилась два часа назад.

— А если случилось что-нибудь чрезвычайное?

— Мог бы позвонить! — непреклонно заявила Лида.

Земанова подвела Лидушку к столу. Лида посадила ее на стул, подложив подушечку, чтобы девочка могла дотянуться до тарелки, и принесла миску с супом.

— Нет, мама, — постаралась сказать Лида твердым голосом, в котором все равно слышались слезы. — Гонза, в отличие от вас, и в прошлом году забыл о годовщине нашей свадьбы. — Она налила суп, — Это, конечно, не трагедия... — Она села за стол, погладила Лидушку по волосам, попросила ее с напускной ласковостью: — Ешь, Лидушка...

Сама же она держала ложку в руке, не в силах проглотить суп, потом тихо произнесла:

— Я знаю, мама, что у меня здоровый ребенок, прекрасный, интересный муж, из-за которого мне все завидуют, достаточно денег для приличного существования... но я не знаю... счастлива ли я...

Надпоручик Ян Земан вошел в демонстрационный зал фирмы «Элегант», где в тот вечер, как он выявил, проходил показ мод, и немного оторопел. Он сразу оказался в плену интимной, приглушенной танцевальной музыки, света разноцветных прожекторов и стилизованного под стиль рококо интерьера. Но главное — на него устремились взгляды десятков женских глаз. Ему показалось, что его обволокла неприятная липкая пена. Интересно заметить, что даже самый мужественный мужчина, отъявленный грубиян или самоуверенный завсегдатай салонов мгновенно теряется, оказавшись в женском обществе, — он сразу начинает чувствовать себя школьником, робким студентом, впервые пришедшим на танцы.

С одной, с двумя женщинами мужчина еще может справиться, он может разыгрывать перед ними, если они ему, конечно, разрешат, роль лидера. Десять, двадцать женщин — это конец в любом случае, катастрофа. В такую минуту с отчаянием осознаешь, как становишься все меньше и меньше, пока не станешь самым маленьким существом на свете. Вот в такой ситуации и очутился надпоручик Земан.

В самом деле, он оказался единственным мужчиной в этом причудливом мире модных воланов, кружев, сборок, силоновых тканей, и от этого его охватило не свойственное работнику такой профессии чувство испуга. Земан быстро нашел свободный стул, чтобы хоть не торчать на глазах у всех женщин. По соседству с ним сидела светская, интеллигентного вида дама в очках. Заметив, что она, как и все остальные женщины, просматривает журналы мод, Земан также взял первый попавшийся журнал со столика, открыл его наугад и спросил вполголоса:

— Долго еще будет продолжаться показ?

Дама в очках, очевидно, была рада, что именно ему, единственному здесь мужчине, она может дать информацию и тем самым выделиться среди остальных женщин. Ее ответ, разумеется, был более пространным, чем вопрос:

— Завершилась первая половина. Вы упустили возможность посмотреть прекрасные вечерние туалеты. Сейчас как раз перерыв. Вы специалист?

Земан растерялся еще больше и беспомощно пробормотал:

— Что?.. Да-да!

Это вызвало у дамы в очках настоящий водопад слов.

— Как вы думаете, что будет в моде будущим летом? Снова силон? Или шелк? Или же льняная ткань? Я лично голосую за лен. В жару он приятен для тела, а женщина в нем, по моему мнению, выглядит моложе, свежее, я бы даже сказала, по-деревенски здоровее. А что вы думаете по этому поводу?

«Боже мой, ну и влип я», — подумал Земан, бессмысленно перелистывая журнал и вытирая испарину на лбу.

— Да, конечно, — неопределенно пробормотал он.

Дама в очках, однако, еще не утолила своего любопытства.

— Вы от Подольской?

— От кого? — ужаснулся Земан.

— Я имею в виду, от конкурирующего предприятия. Или вы шьете в «Стиле»? Слушайте, а вы, случайно, не модельер?

Земан отдался воле судьбы и согласно кивнул:

— Да... модельер.

Дама в очках воскликнула:

— Как же это я раньше не догадалась! У вас есть с собой модель? Какая?

К счастью, в эту минуту раздались звуки фанфар, и из-за кулис легким шагом выплыла группа манекенщиц. Земан с облегчением произнес:

— Давайте лучше посмотрим.

За манекенщицами с микрофоном в руке вышла мастер-модельер Здена Валкова. Земану ее внешность показалась знакомой, но ведь ему по работе приходилось сталкиваться со столькими людьми... Между тем манекенщицы, пока еще в группе, начали под музыку демонстрацию моделей. Валкова комментировала:

— Вторую часть нашего показа мы начинаем демонстрацией зимних моделей одежды. Доминировать снова будет классический костюм. Мы покажем вам последовательно всю коллекцию образцов, предлагаемых нашими модельерами для франкфуртского салона мод.

Земан не мог оторвать глаз от очаровательных девушек, но причиной особого к ним внимания было совсем не то, о чем думала дама в очках. Наклонившись к ней, Земан вполголоса спросил:

— Простите, которая из них... Ганка Бизова?

У дамы в очках приподнялись брови;

— Вы имеете в виду Джейн?

Земан утвердительно кивнул:

— Да, Джейн.

— Крайняя справа. Вон та, с длинноватыми, на мой взгляд, ногами, — сказала дама с явным пренебрежением.

В этот момент Здена Валкова заметила сидевшего среди женщин мужчину. Очевидно, она знала Земана, потому что ее лицо вдруг вытянулось от удивления, но это нисколько не выбило ее из роли. Земан заметил удивление на лице Валковой, отчего ему стало еще более неприятно в этом обществе, и поспешил спросить даму в очках:

— Как бы мне пройти к ней за кулисы?

Та с презрением посмотрела на него и сухо ответила:

— Через те двери за сценой, слева.

Земан, слегка вспотевший от неловкости, встал:

— Большое спасибо. Вы были со мной очень любезны.

Дама с оскорбительной иронией завершила их диалог:

— Я вижу, что вы действительно... специалист!

У Земана не было ни времени, ни желания отвечать на ее тонкую язвительность. Он неловко стал пробираться среди женщин к двери, на которую указала ему дама в очках. На сцене осталась только одна манекенщица, одеяние которой представляла теперь Валкова:

— Костюм, который вы видите, изготовлен из серебристого твида. Это костюм классического покроя, с воротником шалью, с юбкой в складку...

Больше Земан ничего не слышал. Оказавшись за кулисами, он попал в недлинный, оклеенный обоями коридорчик с несколькими дверями и остановился в замешательстве. Неуверенно идя от двери к двери, он наконец остановился около одной из них. К двери был приколот листок бумаги с единственным словом: «Манекенщицы». Надпоручик несмело постучал, но никто не отозвался. Он постучал решительнее. Опять тихо. Тогда он осмелился открыть дверь — тут раздался такой пронзительный женский крик, что Земан оторопел. Дело в том, что в комнате перед зеркалом стояла полураздетая Ганка Бизова и торопливо надевала очередной образец одежды. Земан лишь пролепетал: «Пардон!» — и быстро захлопнул дверь. После этого он устало оперся о стену, достал платок и вытер лоб.

— Черт... Ну и денек сегодня, — выругался он.

Через несколько секунд Ганка с оскорбленным видом вышла из комнаты. Она бы, наверное, прошла мимо Земана, как мимо какого-нибудь деревянного столба, если бы Ян не встал поперек пути и смущенно не проговорил:

— Извините... я не хотел... Клянусь, я действительно ничего не заметил. Да меня это и не интересовало, честное слово. Я занят сейчас совершенно другими, гораздо более серьезными вещами.

К его удивлению, выражение лица Ганки стало еще злее.

— Тогда вы просто хам! — воскликнула она.

Бедному Земану и в голову не могло прийти, что видеть красивую женщину почти обнаженной и сказать ей, что он ничего не заметил, было для нее самым большим оскорблением.

Выведенный из терпения, Земан просто вытащил свое удостоверение и, стараясь быть важным и официальным, сказал:

— Я надпоручик Земан. Мне надо поговорить с вами, подчеркиваю, по серьезному делу. Я подожду вас до окончания этого просмотра... рядом, в кафе. Вас это устроит?

Не сказав ни слова, Ганка Бизова с надменным видом проследовала милю него мягким, бесшумным шагом тигрицы.

Кафе, в которое надпоручик Земан пригласил Ганку Бизову, не очень подходило для встреч с такими изысканными женщинами. Это было немного запущенное, не слишком уютное полупустое заведение с рядом холодных неудобных мраморных столиков вдоль окон, выходящих на Национальную улицу и набережную. Кафе служило местом встреч для болтливых пенсионерок и бывших ловеласов, которые за чашкой остывшего кофе вспоминали о своих любовных похождениях, для шумных студентов и студенток из расположенной поблизости художественной школы, которые предпочитали проводить здесь время между лекциями, не имея возможности делать это в более дорогих заведениях. Теперь, поздним вечером, здесь не было ни тех ни других. Лишь несколько одиноких завсегдатаев неторопливо запивали белым и красным вином свою ностальгию и скуку. Так что, когда Ганка Бизова села напротив Земана, кафе показалось еще более неуютным и непривлекательным. Земан заказал два кофе и два коньяка, но напряжение, возникшее между ними, еще не ослабло.

Здесь, в кафе, Ганка Бизова выглядела еще очаровательнее, чем в салоне «Элегант». Это была столь неотразимая девушка, уверенная в себе, привыкшая принимать ухаживание мужчин и с легкой иронией их отвергать, с хорошо продуманной игрой длинных ресниц, с притягательными чувственными губами и озорными глазами, что при взгляде на нее дух захватывало. Короче говоря, это был тип женщин, которых Земан боялся и с которыми чувствовал себя немного не в своей тарелке. Поэтому он просто положил перед ней фотографию Благи и строго спросил:

— Вы знаете этого человека?

Ганка совершенно спокойно ответила:

— Ну конечно... Это Павел... — Неожиданно она испугалась: — Что с ним? С ним что-нибудь случилось?

Вместо ответа Земан задал следующий вопрос:

— Откуда вы его знаете?

Ганка так же спокойно ответила:

— Меня познакомил с ним во Франкфурте Арни Хэкл. А потом Павел мне очень помог.

— Кто такой Хэкл?

— Этого человека знает каждый в сфере торговли. Он торговый представитель английской текстильной фирмы «Бенсон и Бенсон» в Праге. Он покупает у нас километры наших тканей. Говорят, он очень выгодный партнер для нашей национализированной промышленности.

— А чем вам помог этот... Павел?

— В прошлом году, находясь во Франкфурте, я попала в ужасно неприятное положение. Представьте себе, в магазине у меня украли кошелек со всеми деньгами. Так вот он взял меня на попечение, дал мне взаймы денег, помог купить подарки, а потом еще и пригласил на великолепный вечер. Одним словом — это настоящий джентльмен.

Земана несколько шокировала провокационная прямолинейность, с которой Ганка во всем сознавалась. Почти с возмущением он выпалил:

— И вы за это дали ему свой адрес и номер телефона?

— Да. А почему бы и нет? — без волнения отреагировала на его вопрос Ганка — Я сказала ему, чтобы он мне позвонил, когда приедет в Прагу. Должна же я возвратить ему долг. Что в этом странного?

Тут уже Земан не выдержал:

— А разве не странно занимать деньги у эмигрантов?

— У каких эмигрантов, простите?

— Вы не знаете, кто этот ваш Павел?

— Сотрудник одной нашей торговой миссии, разве не так?

После этого Земан решил раскрыть ей карты:

— Какой там сотрудник! Это агент вражеской разведки! Террорист!

Наступила тишина. Теперь, к удовольствию Земана, была уже шокирована Ганка. Ее пленяющая уверенность сменилась испугом.

— Боже мой! — едва слышно произнесла она. И через минуту уже по-деловому спросила: — Так вы, значит, пришла меня арестовать?

Земан почувствовал, что набрал выигрышные очки и обеспечил решающее преимущество. Теперь он мог себе позволить повеликодушничать:

— С какой стати? Вы еще не совершили никакого преступления.

Ганка вздохнула с облегчением, словно у нее камень с души свалился, однако страх не уходил. Она подавленно спросила:

— Чего же вы тогда от меня хотите?

— Он вам звонил?

— Да... сегодня во второй половине дня...

— Что он хотел?

— Видеть меня... Сказал, что подождет меня вечером у дома.

— А вы?

— Я согласилась, разумеется... Пригласила его...

— И что будете делать теперь?

— Не знаю... Мне, наверное, домой идти нельзя... Посоветуйте, как быть...

— Во Франкфурте вы ни у кого не спрашивали совета...

Ганка вдруг сразу превратилась в обыкновенную несчастную девушку.

— Вот такая я доверчивая... Я на самом деле ни в чем не виновата, товарищ надпоручик, поверьте мне... — Затем попросила умоляюще: — Помогите мне как-нибудь... Мой отец очень меня любит... Но он, наверное, меня убьет, если узнает, в какую историю я влипла...

— Да, — согласился Земан, — ваш отец — человек серьезный... Член партии. И ваша мать тоже.

— Вы знаете это?

— Мы все о вас узнали, прежде чем мне прийти сюда, И поэтому я так откровенно говорю с вами.

На лице Ганки отразился испуг.

— Вы уже сказали об этом моим?

— Нет. Мы так не делаем, — улыбнулся Земан.

— Спасибо! — обрадовалась девушка. — А что будет со мной?

— Ничего. Разве что... Вы не хотели бы нам немного помочь?

— Неужели вы мне... после всего этого... еще верите?

Вместо ответа Земан снова спросил:

— Так что? Хотите?

— Хочу!

Земан вынул из кармана блокнот, вырвал из него лист, написал на нем несколько цифр:

— Когда он снова вам позвонит, сообщите мне. Это номер моего телефона. И каждое утро будем встречаться в этом кафе, чтобы я был уверен, что с вами все в порядке. Согласны?

— Да... конечно... — тихим голосом ответила ему Ганка. Тигрица превратилась в обыкновенную ласковую домашнюю кошку.

Земан встал, кивком подозвал официанта, чтобы расплатиться, и добавил с улыбкой:

— А теперь спокойно идите домой и ничего не бойтесь. За вашей квартирой мы с самого начала установили наблюдение.

Она открыла дверь, боязливо вошла в дом, даже не догадываясь о том, что Земан все это время следовал за ней. Постояв на мокрой брусчатке безлюдной ночной улицы, он направился вдоль ряда припаркованных машин. У одной из них он остановился, попробовал открыть дверцу и, когда та подалась, быстро забрался в кабину.

В машине было темно, немного света проникало от уличного фонаря. Время от времени при затяжках разгорались огоньки сигарет Ирки Градеца и двух его помощников из госбезопасности. Земан тихо спросил:

— Так что?

— Ничего, — пожал плечами Градец. — Она пришла одна. Благе можно позавидовать. Не часто встретишь таких красавиц.

— Это точно. Я с ней только что разговаривал, — похвастался Земан.

— Вот прохвост, всегда тебе везет больше других, — отвел душу Градец.

— Но теперь этого не скажешь, — засмеялся Земан.

— Почему?

— Она сейчас в теплой квартире, а мы с тобой мерзнем на улице. И его все нет.

— Иными словами, нам не остается ничего другого, как ждать, ждать и ждать, что, по утверждению классика Калины, является основой всякой успешной операции!

Они тихо рассмеялись.

— Только бы не напрасными оказались наши ожидания! Вдруг Блага изменит план и не придет? — Земан умышленно подбивал Градеца на рассуждения.

Тот сначала онемел, услышав это, а потом сказал:

— Не пугай.

Однако Земан тут же успокоил и его и самого себя:

— К счастью, идти куда-то еще он просто не может. Показаться в гостинице он не отважится, спать на вокзале наверняка боится, никого другого у него в Праге нет, а ночи теперь холодные. Рано или поздно он все равно здесь появится. Так что главное сейчас, Ирка, терпение. Дождемся. Дай мне сигарету.

Человек, принесший Земану и его коллегам столько забот и волнений, тем временем шел пошатываясь по Карлову мосту к Мала-Стране. В будке для строителей, куда его послал Хэкл, Блага выдержал от силы два часа. В будке было холодно, он мерз даже под двумя одеялами, хотя жар в теле повышалея. Благу затрясло как в лихорадке. Это заставило его отправиться в отчаянное, рискованное путешествие по ночной ноябрьской Праге.

Ночь стояла ненастная, шел мелкий холодный дождь, мостовая поблескивала серебристыми и золотистыми отсветами в тех местах, где темнота граничила с освещенными участками под фонарями. Внизу, в черной пропасти, с ленивым шумом перекатывалась река. Блага тащился из последних сил.

У одной из скульптур на мосту он остановился, чтобы немного прийти в себя. Он хрипло дышал, ловя воспаленными губами холодные капли. Заметив, что на него с отвращением, как на пьяницу, смотрит случайный прохожий, Блага оторвался от перил и, сжав зубы, упорно побрел дальше.

Наконец он дошел до узкой улочки на Мала-Стране, что проходит рядом с мостом. Он прислонился спиной к воротам старого дома и, невидимый в их тени, стал ждать. Ему повезло — через короткое время на улице раздался звонкий перестук женских каблуков. Он еще не видел лица этой женщины, но уже с облегчением чувствовал, что это идет она, Джейн, стройная, в нейлоновом плаще, который он купил ей во Франкфурте. Женщина приближалась к нему по мокрой безлюдной улице. И только когда она остановилась у ворот и полезла в сумочку за ключом, Блага подступил к ней и хрипло проговорил:

— Джейн...

Женщина испуганно оглянулась — вместо очаровательной манекенщицы перед Благой стояла строгого вида суховатая дама в очках, серая, невыразительная, некрасивая. Она попыталась скрыть свой испуг перед неожиданно оказавшимся здесь ночью неизвестным человеком, показать незнакомцу, что не боится его, но это ей не удалось. Заикаясь от страха, она спросила:

— Вы, видимо, ищете... Ганку Бизову?

— Да... Извините...

— Вы ее... приятель?

Блага понимал, что ему лучше закончить этот бессмысленный разговор и уйти, но вместо этого он принялся устало объяснять ей:

— Родственник... Я приехал к ней из Моравии... Знаете, я в ужасном положении. Она обещала помочь мне хотя бы в первое время...

Женщина презрительно усмехнулась:

— Вот как? Помочь?.. И вы ей поверили? Знаете, сколько у нее таких было?!

Она повернулась к двери, вытащив наконец из сумочки ключ. У Благи появилась искорка надежды.

— Пустите меня хотя бы в дом, — попросил он. — Я уже долго здесь жду и весь окоченел. Думаете, она скоро придет?

Но женщина отрывисто бросила:

— Нет! Она здесь уже не живет. Переселилась.

Это было для него ударом. Он хорошо понимал, что вряд ли сможет вернуться к строительной будке, куда направил его Хэкл. Вконец расстроенный, он спросил:

— Куда?

Женщина уже открывала дверь дома.

— Не знаю, — ответила она. — Наше расставание дружеским не назовешь. Мне нет до нее никакого дела.

— Это плохо... — со стоном произнес Блага.

— Почему?

Блага лихорадочно придумывал, что бы сказать, во сегодня это получалось у него с трудом.

— Меня бросила жена... Привела другого... Домой я уже вернуться не могу... Я думал, что здесь начну новую жизнь... Джейн была моей единственной надеждой... Теперь мне некуда идти... А сейчас ночь...

Однако женщину нисколько не тронуло его жалобное признание. Она холодно сказала:

— Сожалею, но вам не стоило попадаться ей так глупо на удочку. Спокойной ночи!

— Прощайте, — сказал Блага и уже хотел уйти, но стоило ему оттолкнуться от ворот, на которые он опирался, как у него подкосились ноги, в, если бы не женщина, он бы упал на мостовую. Она успела подхватить его под руки, испуганно вскрикнула:

— Что с вами?

Врач, которого вызвала Иржина Кралова — так звали ту одинокую женщину, — произнес с озабоченным видом:

— Острое воспаление легких.

Блага лежал на диване в уютно обставленной комнате двухкомнатной квартирки в мансарде старого дома на Мала-Стране, сипло дышал и, видимо, почти ничего не воспринимал из того, что происходило вокруг него. Доктор сел к столу, вытащил бланки рецептов:

— У него высокая температура... Я вам выпишу для него пенициллин в таблетках, это быстро собьет температуру. У вас есть его паспорт?

Иржина подала ему паспорт Благи:

— Вот он... Лежал в кармане его пальто.

— Павел Кулганек, бухгалтер, — проговорил доктор, вписывая в рецепт имя больного и другие сведения. — Смотрите-ка, он издалека, из Моравии... Это ваш родственник? Что вы с ним будете делать?

— Нет. Я его совершенно не знаю. А что?

— В таком состоянии его нельзя выпускать на улицу.

Иржина Кралова задумалась на мгновение, потом решительно произнесла:

— Оставлю его здесь до утра. Паспорт у него в порядке, и в конце концов, — добавила она с оттенком иронии, — это знакомый моей бывшей подруги. А утром посмотрим...

— Вы добрая и мужественная женщина, — сказал доктор с восхищением, когда она провожала его до двери.

Иржина вернулась к больному. Он тяжело, прерывисто дышал. Женщина склонилась над ним и стала будить:

— Очнитесь... Слышите? Проглотите вот это... Это вам поможет. Вы должны принимать лекарство каждые четыре часа... Ну пожалуйста... Я желаю вам добра... — Она неловко принялась заталкивать ему в рот таблетку.

Блага почувствовал, как к его губам поднесли чашку с горячим чаем, открыл глаза и всмотрелся в серое невыразительное лицо склонившейся над ним женщины. Ему показалось, что она как-то вдруг похорошела.

Иржина Кралова впервые встретила человека, которому нужна была ее забота.

«Утро всегда мудренее вечера», — подумала Лида Земанова, выходя утром из дому. День обещал быть хорошим, солнце, пробиваясь сквозь легкую дымку, быстро высушивало мокрую дорогу и лужи. Она попрощалась с Лидушкой и свекровью, и та повела девочку в детский сад. Ночью Лида успокоилась. Измученная переживаниями за Яна, она крепко уснула, ну а потом, в середине ночи, он все же ей позвонил и сказал, что произошло нечто экстраординарное и он должен остаться на работе. Она все поняла, не стала выяснять подробности — все равно он ей ничего бы не сказал. Мысленно Лида попросила у него прощение за вчерашнее, за недоверие к нему, за неоправданную раздражительность. «Я все ему возмещу, — думала она. — Когда он придет домой, я буду с ним очень нежной, внимательной. Он, видимо, придет уставший, даже есть не станет, у него будут закрываться глаза, а я прилягу вместе с ним и буду тихонько его гладить, пока он не уснет. И он будет счастливо улыбаться и шептать, как всегда: «Боже мой, как мне с тобой хорошо, белокурая куколка моя». А я прошепчу ему на ухо: «Я ужасная, ужасная женщина, Гонзик. Я старею и поэтому начинаю...» А он поцелует меня в щеку, в шею и уже наполовину во сне прошепчет: «Ты глупая, мой жеребенок... Ведь ты все равно самая красивая, самая молодая, самая милая девушка из всех, кого я знал...»

У нее даже глаза повлажнели, когда она представила себе эту замечательную картину. Однако ей тут же стало стыдно, она проглотила накатившиеся слезы и мысленно упрекнула себя: «Начинаешь быть сентиментальной». И она заторопилась к остановке трамвая. Там стояла группа женщин, спешащих, как и Лида, на работу. Они уже давно успели познакомиться — ведь каждый день встречались на остановке. Одна из них, модельер Здена Валкова, с большой продуктовой сумкой выглядевшая не столь эффектно и поэтому ничем не отличавшаяся от других женщин, сразу подошла к ней:

— Привет, Лида! Снова на целый день запрягаешься. Рабская у нас, женщин, жизнь.

Лида улыбнулась — эти каждодневные сетования женщин ей были хорошо известны.

— Доброе утро, Зденичка.

— Я с самого утра сама не своя, — продолжала Валкова, — когда вижу вокруг себя столько работы... ведь надо...

Лида весело подсказала ей:

— ...разбудить детей...

— ...приготовить завтрак...

— ...проводить детей в школу...

— ...сделать уборку, вытереть пыль, купить продукты...

— ...а мужчины в это время валяются в постели и хнычут, что у них тяжелая жизнь!

Обе засмеялись. Неожиданно Валкова перестала смеяться и сказала:

— Я видела твоего вчера вечером.

Лида перестала смеяться, но овладела собой и как можно равнодушнее спросила:

— Гонзу? Вот как? И где?

Валкова удивила ее своим ответом:

— Представь себе, у нас в салоне. На просмотре мод.

Лиду это задело за живое, от напускного спокойствия не осталось и следа. Она взволнованно произнесла:

— Не может быть! Он ведь был занят срочным делом!

Здена Валкова посмеялась над ее наивностью:

— Да брось ты! Знаем мы их срочные дела, чрезвычайные обстоятельства, ночные собрания и совещания... — Однако, увидев, что у Лиды побледнело лицо и затряслись губы, она поняла, что Лида восприняла это серьезно, и тут же постаралась исправиться: — Послушай, Лида, я это просто так сказала, чтобы поддержать разговор. Может быть, он пришел туда, чтобы выбрать тебе подарок к рождеству или к другому празднику... Например, к годовщине свадьбы. У вас ничего подобного не надвигается?.. Вполне возможно, что он приходил купить тебе изысканное платье...

Неожиданно у Лиды так сильно сжало горло, что она едва сумела поспешно подтвердить:

— Да, Гонза очень добрый... — И бросилась к подъехавшему как раз в тот момент трамваю, чтобы Валкова не видела ее глаза, полные слез.

Примерно в то же время надпоручик Ян Земан сидел в пустом кафе и лениво листал газеты. Снаружи, за широким окном, стояло туманное осеннее утро, обещавшее после дождливой ночи хороший день; на тропинки Жофина и Стрелецкого острова, видимые из окна, падали желтые и коричневые листья. Но Земан был далек от мыслей, навеваемых осенью, — он ужасно хотел спать.

Надпоручик оживился лишь в ту минуту, когда в дверях кафе появилась Ганка, безупречно одетая и лучезарно улыбающаяся ему.

— Добрый день, пан надпоручик!

Она присела, окруженная облаком французских духов. Старый, то и дело зевавший официант, который лениво расстилал салфетки на мраморных столиках и вытирал стулья, очевидно, принял их за влюбленных, тайно встречающихся в утренние часы. Однако, если бы он стоял поближе, то услышал бы, как Земан начал разговор сухим официальным тоном:

— Так что?

— Ничего.

— Как вы спали?

— В одиночестве и хорошо, — немного развязно ответила Ганка.

— Не дал о себе знать?

— Нет.

— Ни телефонным звонком, ни как-либо еще?

— Нет.

Земан был настолько расстроен, что выругался:

— Черт возьми, это была наша последняя надежда! Где же он может быть?

— Меня это как-то не волнует, — с премилой небрежностью изрекла Ганка. — Я с нетерпением ожидала...

— Чего?

— Этой встречи с вами.

— Интересно. И почему?

— Я очень люблю детективные истории. И я еще ни разу в жизни не видела вблизи нашего чешского Мегрэ. Кроме того, вы весьма интересны и как мужчина. Правда, вчера вечером вы выглядели лучше.

Разве мог он такое выслушать спокойно?!

— А известно ли вам, что я всю ночь не спал? И, между прочим, из-за вас. Ничего, сейчас я выпью кофе. — Он крикнул: — Пан официант! — Неожиданно он заметил, как заискрились глаза этой очаровательной девушки, и рассмеялся. «Боже мой, я веду себя как законченный идиот, — подумал он. — Я проглотил ее крючок с наживкой. Как же это я за столько лет не раскусил женскую кошачью тактику?» Но вслух он сказал: — Я рад, что у вас есть чувство юмора. Однако цель нашей с вами беседы совершенно иная.

Тут Ганка положила ему на руку свою руку и потихоньку, еле заметно ее погладила, отчего Земан буквально обмер.

— Да нет же, я говорю совершенно серьезно, — негромко сказала она. — Вы на самом деле очень хороший парень.

Она сказала это так, что у Земана дух захватило. И в ту самую минуту он с ужасом увидел, что за большим окном кафе, ожидая трамвая, на остановке стоит и удивленно смотрит на него его Лида. В полном замешательстве он схватил газету и закрыл ею лицо, надеясь, что Лида его не узнала.

Ганка все поняла — она была неглупая девушка — и теперь уже с явным превосходством рассмеялась:

— Послушайте, не лучше ли вам встречаться со мной в моей квартире? Я вовсе не хочу, чтобы вы из-за меня как-то пострадали.

Лида провела тот день как во сне. Все падало у нее из рук, она не воспринимала, что говорили ей дети на уроках, и задавала им задания чисто механически. Только потому, что дети ее очень любили и, вероятно, поняли, что с их учительницей произошло что-то неладное, ей не пришлось с плачем покидать школу.

Когда она вернулась домой, Земан сидел за обеденным столом. Он торопливо брился, поставив перед собой зеркало. При этом он отхлебывал кофе из чашечки рядом и еще умудрялся делать какие-то записи в записной книжке.

Лида чувствовала, что Ян взвинчен, и поэтому ходила вокруг него кругами, молча складывая на стол вещи, которые, по ее мнению, потребуются ему: белье, носовой платок, чистые носки. Потом все же несмело произнесла:

— Не хочешь хотя бы поесть как следует?

Земан раздраженно буркнул:

— Нет, нет времени! Я пришел только захватить чистое белье. Принеси мне еще рубашку. И галстук. Тот, серый.

Она кинулась к платяному шкафу, чтобы выполнить его просьбу. Грустные мысли угнетали ее: ни тебе куколки, ни беленького жеребеночка, никакой счастливой улыбки, не успокоит, не погладит. Все стало иным, совсем иным.

— Тебя ночью опять не будет дома? — спросила она тихо, когда принесла все, что он просил.

— Нет.

— А завтра?

— Не знаю.

— На что ты станешь похож, если будешь только курить и пить кофе? Поешь!

Она поставила перед ним тарелку с супом. Земан резко отодвинул тарелку:

— Прошу, оставь меня!.. Пойми, я сейчас и думать не могу о еде. Через час мне докладывать Калине, а у меня нет ничего, понимаешь, ничего! Короче говоря, меня ожидают неприятности...

Обиженная Лида без единого слова отнесла тарелку. Затем с тихим упреком сказала ему:

— Тебе не кажется, Гонзик, что в последнее время у тебя стало слишком много этих совещаний и экстренной работы?

У Земана голова была забита своими проблемами, и потому этот вопрос показался ему совершенно лишним.

— И что мне, по-твоему, надо делать? — спросил он.

— Думать, хотя бы немного, обо мне и Лидушке. Ведь мы тебя совсем не видим... Чтобы однажды ты не пожалел, что у тебя не было на нас времени...

Земан добрился, встал и принялся завязывать галстук. Это всегда было для него мучением. Он знал, что первый узел получится, как всегда, нелепый, что ему придется повторить операцию несколько раз, прежде чем он добьется чего-нибудь приличного. Занимаясь этим неприятным делом, он бросил раздраженно:

— Прошу тебя, Лида, помолчи, оставь меня в покое!.. — А сам подумал: «Просто удивительно, откуда у этих милых женщин берется талант начинать разговоры о своих, разумеется самых важных, проблемах в самое неудобное время. Неужели она не чувствует, что я ее очень люблю, но сейчас у меня голова забита другим, и я просто не воспринимаю, что она мне говорит».

Однако на этот раз Лида решила не отступать.

— Я должна выговориться, раз уж ты наконец появился дома. У тебя интересная работа, ты все время среди людей, а я здесь одна, без друзей, без близкого человека, с которым могла бы вечером поговорить, посоветоваться...

Земану наконец удалось справиться с галстуком, он оделся, причесался я стал поспешно складывать блокнот и другие вещи в портфель.

— Тогда тебе надо было выйти замуж за бухгалтера или своего коллегу учителя. Закончив работу, они спокойно идут домой в четыре, а то и раньше. Но с ними тебе было бы скучно...

Теперь уже и Лида больше не сдерживалась. На Гонзу обрушился поток упреков:

— Зато с тобой мне очень весело! Даже в те минуты, когда ты дома, ты все равно думаешь о своих делах... — Она пошла в атаку с открытым забралом: — Я знаю, что в кафе и модных салонах тебе интереснее, чем дома!

На минуту в комнате воцарилась тишина. Земан, казалось, был ошеломлен.

— Ты меня где-то видела?

Лида безошибочно определила, что он попал в затруднительное положение, и именно поэтому решила поступить великодушно и не открыть все свои карты.

— Нет... Но ты ходишь туда?

Она ждала искреннего признания, боже, как ей хотелось услышать от него покорную просьбу о прощении и простить его, примириться или, по крайней мере, услышать хоть какое-то объяснение. Но нет!

У Земана сразу отлегло от сердца.

— Да, иногда, — твердо ответил он. — Когда это требуется по службе.

Лиде ничего не оставалось, как принять такое объяснение. Тихо, но выразительно она сказала:

— Я тебе верю, Гонза. Я знаю, что у тебя твердый характер.

Земан спокойно воспринял эти слова жены, сказанные с таким глубоким подтекстом.

— Да все в порядке, Лидушка. Отчего бы ты мне не верила?

— Потому что ты достиг возраста, когда мужчины начинают сходить с ума, — печально проговорила она, убирая одежду, которую снял с себя Земан.

— Вот оно что! — Он несколько нервозно засмеялся. — Вот ты о чем!.. Тогда я, моя милая Лида...

Однако Лида прервала его, ей надо было выговорить все, что скопилось у нее в душе:

— Я ничего от тебя не хочу, Гонзик... Ничего... Только ощущения, что я тебе хоть немного нужна, слышишь, хоть немного...

Эти слова тронули Земана, он погладил Лиду по плечу:

— Но ведь ты мне нужна... Все время... И очень...

Но Лиду переполняла горечь.

— Я знаю, — проговорила она, — нужна как мебель, к которой ты привык и которая служит тебе для удобства дома.

Такого Земан, и без того уже взвинченный, вынести не мог. Он схватил портфель и бросился к двери. Лида, поняв, что переборщила, устремилась за ним:

— Ты меня даже не поцелуешь?

Не поднимая головы, Земан зло бросил:

— После такого-то? Нет!

Хмурый, как осеннее небо, он пробежал мимо входивших в дверь матери и Лидушки. Он настолько был расстроен этой первой семейной ссорой, что даже не поздоровался с ними, а может, просто их не заметил.

— Господи, что между вами произошло, Лида? — спросила испуганно Земанова.

Лида только всхлипнула:

— У Гонзы есть, наверное, какая-то девушка, мама... — Она опустилась на стул и горько зарыдала.

В то утро Иржина Кралова впервые была дома не одна. Она вошла в свою квартиру, переполненная тихим счастьем, и стала выкладывать из сумки хлеб, ветчину, сыр, масло, рогалики. Достала бутылку красного вина. Быстро и не совсем умело она разложила продукты на подносе. При этом по выражению глаз Иржины можно было определить состояние ее души и настроение. Она бы, наверное, даже запела, если бы не смущалась. Она взяла поднос, подошла к двери другой комнаты и постучала.

Никто не отозвался. С секунду она колебалась, потом легонько нажала на ручку и тихо вошла, чтобы не разбудить своего гостя. Но вдруг приготовленная улыбка исчезла с ее лица. Иржина остановилась.

Диван, на котором недавно лежал ее гость, был пуст. Там валялись лишь разбросанные помятые покрывала, да рядом на стуле стояла чашка из-под чая, которую Иржина поставила ночью. Женщина разочарованно присела на диван, взяла пустую чашку. Палец Иржины механически заскользил по краю, будто поглаживая... Наконец женщина осознала, что, собственно, такого конца она и ожидала. Вся ее жизнь была цепью вот таких разочарований, от которых она зачерствела и засохла, как дерево, посаженное в бесплодную почву в неблагодатном краю. Долго и напрасно пыталось оно расцвести в этих условиях, а в результате устало и со смиренной покорностью шевелит сейчас редкими, с желтыми прожилками, листьями, обрамляющими такой же чахлый ствол. Никому это дерево не нужно...

Была у Иржины единственная большая любовь в конце войны. Влюбилась она в одного студента, бойца партизанского отряда, в который носила из своей деревни продукты, выполняя одновременно роль связной. Это была глубокая, нежная и целомудренная любовь. Иржина принадлежала к тому типу женщин, которые приближаются к мужчине с безмерной стыдливостью, готовые в испуге убежать при каждом проявлении особого к ним снимания. Студент терпел эту ее стыдливость; она была единственной прилично выглядевшей девушкой, которую он мог встретить в лесах, и казалась ему чудом среди крови, запаха пороха и потных мужских тел и грязи землянок. Короче говоря, он относился к ней терпеливо и с нежностью, а она за это любила его всем сердцем и пыталась перебороть свой нелепый страх перед тем, что должно произойти. Потом война кончилась, партизаны вышли из лесов, и началась прекрасная новая жизнь. Всюду было по-майски весело. От нагрянувшего счастья люди беззаботно пили и танцевали и еще беззаботнее бросались в омут любви. Тогда-то и пришла Иржине мысль, что она потеряет своего студента, если по-прежнему, залитая краской стыда, будет вырываться из его объятий. Долго она готовилась к этому событию, не спала много ночей, убеждала себя в том, что не произойдет ничего страшного, если она предстанет обнаженной перед любимым человеком. Просто случится то, что и должно было случиться. И вот однажды вечером Иржина надела свое самое тонкое белье, самую лучшую одежду и с учащенно бьющимся от волнения сердцем отправилась в его городскую квартиру. И что же? Он посмеялся над ней — грубо и жестоко. Она уже давно не казалась ему красивой, потому что была у него не единственной. Теперь у него появились другие планы и другие подруги.

Нетвердой походкой, с сердцем, испепеленным огнем великого позора, Иржина поплелась домой. И с тех пор она старалась избегать мужчин. Родители, пока еще были живы, и подружки несколько раз пытались ее познакомить с кем-нибудь, но в последнюю минуту она всегда убегала, потому что боялась снова услышать тот страшный, унижающий смех, который навсегда оставил на ней печать непривлекательности, неженственности. Постепенно Иржина превратилась в строгую старую деву, полностью занятую своей работой, скептически относящуюся к тем женщинам, которые не воспринимали любовь и жизнь с одним мужчиной как великое счастье, подаренное им судьбой. Поэтому в конце концов она разошлась с Ганкой Бизовой и осталась в своей мансарде одна. Она была уверена, что тишину ее одинокой жизни, к которой она так привыкла, уже ничто не нарушит.

И вот появился Блага. «К счастью, ненадолго, — подумала она. — Сверкнул, подобно метеору на небосклоне, и быстро исчез, не успев причинить боль». Неожиданно она ощутила пустоту и сожаление. Иржина поставила чашку и хотела встать, как вдруг дверь в ванную открылась, в комнату вошел он. Это было чудо, которого она не ожидала. Павел набросил на плечи ее халат. На его мускулистом теле халат выглядел до смешного маленьким. Оба растерялись от неожиданности. Иржина, задыхаясь от волнения, проговорила:

— Я думала, вы уже ушли...

И Блага тоже искал нужные слова, несколько смущенный своей наготой:

— Простите... Я не думал, что вы так скоро вернетесь домой... Я обнаружил здесь ванну, и мне так захотелось помыться... хотя бы на минуту лечь в теплую воду...

Она спросила:

— Вам лучше?

— Мне уже совсем хорошо, жар прошел... Только ноги пока слабоваты, но это ничего... Я уже в состоянии отблагодарить вас и уйти...

Иржина немного резко ответила:

— Да нет же! Зачем?

Блага с удивлением посмотрел на нее:

— Но я не имею права вас обременять. Кроме того, мне все равно надо поехать на вокзал. Там у меня в камере хранения чемодан...

Иржина неожиданно вскочила с дивана:

— Не беспокойтесь! Я привезу ваш чемодан. Вам нельзя выходить на улицу, вы же принимаете пенициллин. Вам нужно полежать хотя бы несколько дней. — Она взбила ему подушку, поправила постель. — Меня вы нисколько не стесните, эта комната все равно пустует после отъезда Ганки Бизовой... — Она обхватила его под мышки и стала подталкивать к дивану. — И поешьте, я принесла вам кое-что, доставьте мне радость...

Блага позволил ей вести себя и подчинился ей как слабое, больное дитя. Ему было бесконечно приятно играть такую роль. Он говорил мягко, ласково:

— Вы так добры, так внимательны... Я будто снова обрел дом, счастье, которое там, в Моравии, потерял... Мне кажется, что я знаю вас уже тысячу лет... И когда вы касаетесь меня рукой...

Он попытался взять ее за пальцы, но Иржина в ужасе отдернула руку, словно обожглась. И тогда Блага, прекрасно поняв, как надо себя вести с ней, твердо и даже дерзко сказал:

— Разрешите? — И снял с нее, ослабевшей и беспомощной, эти противные, не украшавшие ее очки. Несколько секунд он с удивлением смотрел на Иржину, затем неожиданно обхватил ее обеими руками за талию и потихоньку начал притягивать к себе.

— Боже... А ведь ты совсем недурна... Как тебя зовут?

И Иржина Кралова, пораженная тем, что ее почему-то оставили сила и воля, и тем, как легко она ему поддается, прошептала:

— Иржка...

Придя в себя после обморочного блаженства, она почувствовала, как ее заливает волна стыда. «Боже мой, что же со мной произошло? — размышляла она испуганно. — Ведь я же как самая последняя девка с улицы... Что же я наделала?.. Что позволила с собой сделать? Я умру теперь... умру от позора...» Но потом в голову ее пришла другая мысль: «Он не смеялся... Он видел меня такой, какая я есть, и не смеялся... Это было так прекрасно и сладостно, как грезы летней душной ночью». И она поняла, что действительно умрет, но не от позора, а от тоски, если к ней больше ни разу не вернется это прекрасное блаженство.

Она повернулась к нему. Павел лежал рядом с ней на диване под одеялом, раздетый, как и она. На стуле стояла недопитая бутылка вина и две рюмки, а на полу патефон. Уже в который раз на нем крутилась ее любимая пластинка «Звездная пыль». Она положила голову на его широкую грудь и счастливо проговорила:

— Я не знаю, что со мной, Павел... Во всем моем теле какой-то жар... И мне хочется плакать...

Он нежно погладил ее и мягко сказал с улыбкой:

— Это любовь, Иржка!

Ей вдруг захотелось рассказать ему о себе.

— Может быть, у меня такое ощущение от этой мелодии... Я ее очень люблю, Павел... Впервые я услышала ее во время войны в радиопередаче из Лондона или из Америки... Я слушала ее, прижавшись ухом к приемнику. Она рождала тоску и надежду... А когда над нашими головами загудели их самолеты...

— Да, «Стардуст», «Звездная пыль», — сказал Блага. — Я на этих самолетах летал.

Иржина была очарована им еще больше.

— Ты летчик?

— Я был пилотом-штурманом во время войны.

— Я тоже воевала...

— Ты? — с удивлением спросил Павел.

Иржина храбро призналась:

— Ты не думай, я уже не такая молодая...

Блага рассмеялся:

— Я этого даже не заметил.

— Мне так стыдно, Павел... — Иржина зарылась лицом в подушку. Слова Благи напомнили ей о том, что произошло, да и вообще она не привыкла слышать комплименты.

Блага почувствовал, что женщина, приютившая его, полностью находится в его власти. Он забавлялся ее растерянностью, умело играл на ее состоянии. В конце концов, он был неплохой психолог.

— За что стыдно? За то, что мы дали волю своим чувствам?

— Со мной такого еще никогда не было, поверь мне... Ты первый, кто вот так...

Блага погладил ее:

— Я знаю.

Кралова прижалась к нему всем телом и зашептала:

— Весь день и всю ночь будем вот так лежать... Я забуду обо всем — о работе, о людях, о своей жизни — и буду чувствовать только тебя, тебя, мне будет все равно, слышишь, я хочу отказаться от всего, только бы тебя не потерять. Я как пьяная... Весь мир, вся вселенная, все звезды — это только мы вдвоем, Павел...

Благе были смешны эти патетические признания, исходящие из уст стареющей женщины, но он не выдал себя ни смехом, ни улыбкой. Ему было важно удержать ее около себя, иначе его положение снова могло стать катастрофическим. Поэтому с профессиональным умением он тут же подстроился под ее тон:

— Я испытываю то же, что и ты... Ты как вино, которое взрывается внутри горячим гейзером, зажигая каждый нерв, каждую жилку...

Между тем патефон замолчал, иголка звукоснимателя кружилась по одной дорожке. Блага вылил остаток вина в рюмку и, не выдержав, засмеялся все-таки, но потом серьезно сказал:

— Ты как это вино, которое уже кончилось.

Иржина быстро встала, начала одеваться:

— Сейчас принесу!

— Да не стоит. Не ходи, — отговаривал ее Блага.

Иржина выключила патефон и, как будто сразу протрезвев, сказала:

— Надо идти. У нас нечего есть, а я уже голодна. И потом, надо хотя бы позвонить в нашу канцелярию. Еще ни разу не случалось, чтобы я не пришла на работу. Коллеги будут волноваться.

— А где ты, собственно, работаешь?

— В национальном комитете... В бухгалтерии...

Блага тихонько засмеялся. Иржина заметила это:

— Почему ты смеешься? Тебе не нравится?

Блага тут же опомнился, овладел собой:

— Нет, совсем нет. Просто я вдруг почувствовал себя ужасно счастливым человеком оттого, что ты предпочла именно меня своей канцелярии. — Неожиданно у него возникла идея: — Послушай, а не могла бы ты кое-что для меня сделать?

— Все сделаю, Павел! — выпалила она с готовностью.

Блага ожидал такого ответа. Он взял блокнот и ручку, что-то написал, вырвал листок и подал ей:

— Когда будешь проходить мимо телефона, позвони по этому номеру. Тебе ответит некий инженер Чадек. Не говори, кто ты, откуда звонишь и где я теперь нахожусь, я не хочу тебя компрометировать. Только скажи, что Павел передает, чтобы этот самый Чадек ждал его завтра в шесть под Карловым мостом на Кампе. Сделаешь?

— Кто это?

— Один мой хороший знакомый, он поможет найти мне здесь, в Праге, место... — И торжественно объявил ей: — Я ведь, Иржка, решил остаться здесь с тобой. Навсегда...

Иржина не хотела верить своим ушам, слезы счастья наполнили ее глаза, она опять прижалась к нему с собачьей преданностью и зашептала:

— Павел... Я так счастлива... Павел...

Земан взволнованно вскочил со стула и побежал к двери соседнего кабинета.

— Ирка, иди сюда! — крикнул он. — Блага высунул голову из своей мышиной норы. Попался. Наконец-то!

Вошедший надпоручик Градец был взволнован не меньше Земана. После нервозного совещания у подполковника Калины, где они вынуждены были признать, что потеряли след Благи, и после еще более нервозной ночи, когда они снова и снова анализировали все свои действия, пытаясь найти ошибку, и каждый раз со всех ног бросались к звонившему в кабинете Земана телефону, наконец-то блеснул луч надежды.

В комнате сидел пожилой человек в темном костюме, с увядшим лицом и невыразительными, бегающими глазами. Весь его грустный вид говорил о том, что он внутренне сломлен и не в силах скрыть это. Земан представил его Градецу:

— Это инженер Чадек, вспоминаешь? Пришел рассказать нам о Благе.

Ирка Градец, зная наперед, что Земан уже имел разговор с инженером (это было видно по Гонзе — он улыбался, но готов был еще раз с удовольствием выслушать Чадека), засыпал его вопросами.

— Вы знаете, где находится Блага?

Чадек отвечал тихо, с беспристрастной монотонностью:

— Нет.

— Вы говорили с ним?

— Нет. Мне позвонила какая-то женщина.

— Как ее зовут?

— Не знаю, она не представилась.

— Откуда она звонила?

— Не знаю.

— И что она вам сказала?

— Пригласила меня от его имени на встречу.

— Где и в какое время?

— Завтра в шесть вечера Блага будет ждать меня на Кампе под мостом.

Земан, прослушивавший на магнитофоне практически те же вопросы и ответы, остановил ленту и с веселой улыбкой сказал:

— Так что, Ирка, доволен?

Но Градец, однако, не закончил разговора с Чадеком.

— Подожди немного... — попросил он. — И вы пришли сообщить нам об этом, пан инженер?

— Да.

— Уже во второй раз?! — проговорил Градец, испытующе глядя на Чадека. — В тот раз у вас по крайней мере был довод — вы боялись за свою жену. Ну а сегодня-то вы почему пришли к нам?

Чадек посмотрел на Градеца, чувствуя недоверие в его вопросе, с минуту помолчал, потом медленно, ровным голосом ответил:

— Может быть, потому, что пан надпоручик Земан помог мне устроиться в Праге после того, как я вышел из тюрьмы: в пограничную зону я уже не мог возвращаться.

— Только поэтому?

Чадек иронически улыбнулся:

— Я знаю, что он сделал это не только из любви к ближнему. Просто он не хотел выпускать меня из поля зрения, полагая, что рано или поздно я все равно выведу его на след Благи. Ну вот я и исполнил его желание.

Земан, поняв, что Градец Чадеку не доверяет, вступил в разговор:

— Короче говоря, Чадек, вы знали, что находитесь под нашим наблюдением, и поэтому решили сообщить нам об этом. Так сказать, подстраховаться на всякий случай.

Чадек, чуть помолчав, тихо, без эмоций, заявил:

— Нет, пан надпоручик, просто я ненавижу его больше, чем вас.

Это признание обезоруживало своей откровенностью.

— За что? — спросил Градец.

— Вы отобрали у меня завод, имущество, работу, которую я любил. Он же взял последнее, что у меня оставалось. Жену. И это оказалось для меня самым страшным, ибо ничего не может быть страшнее, чем обокрасть нищего. — Он встал, собираясь уходить: — Прощайте, панове. Я выполнил свой долг. Все остальное — уже ваши заботы. Но Земан его задержал:

— Постойте, Чадек. Вам придется еще раз принять участие в этом деле. Вы пойдете на эту встречу.

Чадек остановился, но ничего не сказал.

— Блага противник хитрый, — продолжал Земан. — Прежде чем объявиться в условленном месте, он с полчаса понаблюдает откуда-нибудь, пришли ли вы действительно, один ли пришли.

Чадек апатично слушал его.

— Мы там, разумеется, будем, но до поры до времени невидимые для его глаз. Вы будете постоянно под нашей защитой. А как только он появится, мы арестуем его. Можете быть спокойны, с вами ничего не случится.

На такое заверение Чадек ответил с горькой иронией:

— Я не боюсь. Я уже давно ничего не боюсь, панове... Мне нечего терять.

У Лиды Земановой окончательно сдали нервы. Она то и дело всхлипывала, по щекам ее катились крупные слезы.

— Что мне делать, Здена?

Она стояла в расписанном в стиле модерн золотыми и голубыми красками зале фирмы «Элегант». Сегодня здесь был обычный день, без просмотра; в кабинах примеряли платья дамы, а Здена Валкова с булавками во рту стояла на коленях перед манекеном и пристраивала на нем кусок ткани. Она изобретала новую модель.

— Прежде всего перестань реветь... — шепелявила она, едва открывая рот. — Посмотри, как ты выглядишь. Чему же тогда удивляться? Его можно понять. Тебе надо прилично одеться. Ты, наверное, и не припомнишь, когда в последний раз что-нибудь себе купила, ведь так? — Она выплюнула булавки, охватила какое-то платье, подтащила Лиду к зеркалу: — Посмотрим, как ты будешь выглядеть в этом... Прекрасно!.. Так что... выходи в свет и отплати ему за это.

У Лиды даже зрачки расширились от испуга.

— Нет! Такое я не могу себе позволить.

— Что? Купить это платье? Глупости, я даю тебе взаймы.

— Нет, я просто не смогу... — Лида всхлипнула. — Я все равно его очень люблю, Зденичка. И потом, собственно, я еще не знаю...

Валкова перебила ее:

— Ага, снова эта проклятая неуверенность! Сколько времени он уже не приходит домой?

— Неделю.

Валкова присвистнула со знанием дела:

— Тогда все ясно, девушка. Если мужу так долго не требуется жена, значит, он нашел себе кого-то получше...

Лида снова расплакалась:

— Что же мне делать?

Валкова втолкнула ее в кабинку, бросила ей вслед модельное платье:

— Переодеться... И быстро... — Теперь Здена разговаривала с Лидой через занавеску, закрывавшую вход в кабинку. — А потом выследить их и влепить обоим по пощечине. В подобных случаях это наилучшее лекарство...

Когда Лида вышла из кабины, Валкова чуть дара речи не лишилась. Лида выглядела красавицей. Валкова с восхищением сказала:

— Знаешь, я думаю, пощечины не потребуется. Как только он увидит тебя такую, сразу поймет, что совершил глупость, и прибежит домой просить прощения.

И Лида, которая чувствовала правоту Здены, посмотрев на себя в зеркало, засветилась новой надеждой:

— Ты думаешь?

Она поворачивалась перед зеркалом, глядя на себя сбоку, сзади. И вдруг в зеркале за ее спиной отразилась Ганка Бизова. Радость Лиды сразу померкла. Она узнала ее и мгновенно определила, что Ганкина молодая, яркая и элегантная красота совершенно затмевает ее неброскую привлекательность.

Ганка обратилась к Здене Валковой:

— Пани Валкова, вы дадите мне отгул на завтра?

— Зачем?

— Мне надо кое с кем встретиться.

Валкова дружески засмеялась:

— Снова за свое? Ну что ты за человек, Ганка! Кому теперь кружишь голову? — Она повернулась к Лиде: — Вас познакомить?

Но Лида, не сдержав слез, выдавила два слова:

— Не надо! — и убежала.

Сумерки постепенно сгущались, вот-вот должны были зажечься уличные фонари. Инженер Чадек нервно прохаживался вдоль парапета речки Чертовки. По мере того как теней под аркой моста становилось все больше, движения Чадека делались все резче. Может быть, он боялся этих теней?..

Из окон близлежащих домов, из неприметно запаркованных тут и там машин за ним следили Земан, Градец и другие работники органов безопасности.

Но Блага не появлялся. Часы на башне пробили семь, зажглись фонари. Нервы у Чадека не выдержали, он подошел к Земану, стоявшему в нише под аркой моста с пистолетом наготове, и шепотом обратился к нему:

— Пан надпоручик...

Земан ответил:

— Вы с ума сошли, Чадек! Какого черта вы лезете ко мне?

— Я хотел спросить, стоит ли мне еще ждать?

Земан вложил пистолет в кобуру под мышкой и сердито вышел на свет:

— Теперь уже не стоит! Вы все испортили. И хорошо это знаете, Чадек. Вы достаточно умны, чтобы понять, что этим самым предупредили Благу.

Градец, тоже покинувший свое укрытие, подошел к ним и резко добавил:

— На две стороны играете? Поосторожней, Чадек!

Но инженер, которым вновь овладело абсолютное спокойствие, безразлично произнес:

— Я сделал все, что вы от меня хотели. Так что же вам еще от меня нужно, панове?

Земан с неудовольствием отвернулся от него:

— Уже ничего. Идите домой.

Чадек был несказанно рад, оказавшись наконец после такого испытания у своего дома. Он вбежал в подъезд и по затоптанным ступенькам стал быстро подниматься наверх, к своей лестничной площадке. Неожиданно он остановился; вероятно, и сердце его тоже остановилось в эту роковую минуту, потому что одна из теней на площадке качнулась в его сторону.

— Добрый вечер, Чадек, — послышался резкий голос.

Чадек стоял молча. Он оправился от внезапного испуга и вновь обрел грустную, ироническую уравновешенность, покорное спокойствие.

— Знаешь, кто я? — с ненавистью прошипел Блага.

Чадек спокойно ответил:

— Догадываюсь. Смерть. Твоего лица я не вижу, но узнал тебя по голосу... Я ждал тебя. Я ждал тебя целую вечность.

— Вот и дождался, — злобно продолжал Блага. — Я здесь. Я пришел тебе сказать, что ты крыса и доносчик и что я знаю, кто меня уничтожил, заложив тогда, весной...

Но Чадека это обвинение не слишком взволновало. Спокойствие инженера все больше выводило из себя Благу, заставляло его нервничать. Он почти закричал на Чадека:

— Сегодня я в этом убедился! Ты с ними заодно. Я видел тебя с Земаном.

К удивлению Благи, Чадек с потрясающим спокойствием согласился:

— Да, я хотел, чтобы ты меня увидел вместе с ним.

— Я убью тебя! — взорвался Блага.

С иронической покорностью, сложив руки на груди, Чадек поклонился ему:

— Спасибо тебе за это. Ничего другого я от тебя и не ожидаю. Ты только поможешь мне сделать то, на что у меня не хватает сил и смелости. И себя погубишь. Так давай!

Блага окончательно потерял над собой контроль. Хрипло дыша, он снова набросился на инженера, но убеждал теперь уже больше себя, чем его:

— Лжешь! Ты боишься! Все боятся смерти. Ты не веришь, что я это сделаю. Но стоит тебе посмотреть в черный глазок моего пистолета, как ты тут же упадешь на колени и запросишь пощады.

Однако Чадек и теперь не испугался. Наоборот, безмятежно и с чувством превосходства он сказал:

— Нет, лучше ты посмотри. В мои глаза посмотри. Они пострашнее твоего пистолетного дула. Знаешь, кто ими на тебя смотрит? Инка! И я умер тогда вместе с ней. Так кого ты хочешь убить? Смотри в мои глаза, это ее мертвые глаза... Они будут все время пугать тебя, если ты их сейчас не закроешь. Так стреляй, слышишь, стреляй, пока окончательно не струсил!..

И действительно, чувство страха стало постепенно закрадываться в душу Благи. Он уже хотел кончать с Чадеком, но в этот момент у подъезда громко завизжали тормоза. Через секунду по ступенькам затопало множество ног, послышался резкий голос:

— Руки вверх! Бросайте оружие! Вы окружены! Сдавайтесь!

Блага резко обернулся и, не целясь, выстрелил в направлении голоса. Меткость и тут не подвела его. Молодой сотрудник КНБ, бежавший вверх с автоматом в руках, свалился на ступеньки лестницы. Блага быстрым движением распахнул окно на площадке, спрыгнул во дворик, перескочил через забор и скрылся.

Сотрудники КНБ не были готовы к такому повороту, но не растерялись. Несколько человек бросились за Благой. Началось преследование.

Когда Благе удалось запутать преследователей и оторваться от них на несколько минут, он влетел в телефонную будку, стоявшую на темной улице. Со лба стекал пот, он хрипло дышал, обессиленный от быстрого бега. Впервые ему стало по-настоящему страшно, но боялся он сейчас не смерти. Он боялся, что его схватят.

Блага посматривал через стекла будки на вечернюю улицу, на которой минуту назад в него стреляли. Опасность не миновала — где-то поблизости раздавались крики сбитых с толку преследователей и вой сирен полицейских машин. Он лихорадочно набрал номер. Когда на другом конце взяли трубку, он торопливо заговорил:

— Арни, это я... Я прикончил его...

— Кого? — холодно спросил Хэкл.

— Одного полицейского... Я хотел убить эту крысу... Помнишь, я тебе говорил...

— Идиот! Какое мне до этого дело?

— Не знаю, что теперь со мной будет. Они, наверное, поднимут на ноги всю Прагу.

— Это уж твоя забота.

— На всякий случай будь готов... исчезнуть вовремя отсюда... Возьми с собой и ее... Скажи ей франкфуртский пароль... если вдруг тебя схватят...

— Хорошо. Все.

Блага отчаянно закричал:

— Арни, подожди!..

Но Хэкл холодно прервал его:

— Больше мне не звони. Связь между нами прекращается. Ты остаешься один, понимаешь? Один! — Он положил трубку.

Потное, изможденное лицо Благи посерело — он с ужасом осознал, что Арнольд Хэкл абсолютно прав...

С этого момента события стали развиваться стремительно. Судьбы людей, которых автор ввел в этот рассказ, были уже предрешены. Автору осталось лишь отметить отдельные концовки нашей истории.

Одна из них началась громким смехом Ганки Визовой.

— Нет, о смерти я пока не думаю, товарищ надпоручик, — так заговорила она с прибежавшим к ней рано утром запыхавшимся Земаном. И тут же с кокетством добавила: — Но все равно мне очень нравится, когда вы так обо мне беспокоитесь.

На ней был роскошный розовый нейлоновый халат, который больше открывал ее тело, чем закрывал, и от нее исходил удивительный запах молодости, к которому примешивался тонкий аромат французских духов. Короче говоря, и здесь, дома, красота ее была умопомрачительной, и наверняка у любого мужчины ее вид вызвал бы жар в голове и лихорадочный озноб в теле. В квартире царил беспорядок, чувствовалось, что ее хозяйка только что встала и не успела, а может, просто не хотела убирать. Земан, немного смущенный всем этим, стараясь не останавливать взгляд на женском белье, небрежно брошенном на стульях и на ковре, принялся смущенно объяснять свой неожиданный приход:

— Вчера он начал убивать. Мы гонялись за ним всю ночь. А к утру мне пришло в голову, что теперь на очереди будете вы... Впрочем, это, наверное, была глупая мысль... Почему именно вы? Извините за то, что я вас побеспокоил...

— Перестаньте, — мило улыбнулась Ганка и смахнула с одного из стульев чулки, чтобы Земан мог сесть. — Ваш визит для меня приятен. И потом, вы же предупредили меня телефонным звонком четверть часа назад. Я успела отложить встречу с одним очень приятным пожилым господином. Конечно, одеться и застелить постель я уже не успела. Но это вам ведь не мешает, не так ли?

— Нет, нисколько...

Ганка засмеялась, но смех ее был не вульгарным и не вызывающим. Попросту говоря, это была современная, непосредственная девушка.

Она вытащила из буфета бутылку французского коньяка и две рюмки:

— Выпьем?

— Нет, спасибо, — сразу отказался Земан. — Я на службе.

— Не будьте таким официальным сухарем, надпоручик, — пыталась уговорить его Ганка.

Земана бросило в жар, но, сохраняя официальный тон, он снова объяснил ей, что цель его прихода совершенно иная. Теперь он уже не опасался, что Блага от них уйдет. С той минуты когда Блага тяжело ранил молодого сержанта, отца двух маленьких детей, сотрудники КНБ, в том числе и те, кто отдыхал после службы, вышли на улицы Праги, перекрыли все шоссе, выходящие из столицы. Земан был уверен, что в результате принятых мер Блага будет пойман в ближайшие 48 часов. Однако существовала угроза, что в течение этого времени агент-террорист будет продолжать убивать, мстить, бесчинствовать. Поэтому Земан стремился свести до минимума такую возможность.

— Поймите, речь идет о чрезвычайно важном деле, товарищ Бизова, — сказал он. — Мне нужно...

Но Ганка прервала его, явно не желая переходить на серьезный тон:

— Я по вас так скучала.

Она произнесла это с таким кокетством, что Земан просто растерялся.

— Что вы сказали? — спросил он неизвестно зачем.

— Я уже несколько раз подходила к телефону, чтобы позвонить вам по номеру, который вы мне оставили. Но боялась вас рассердить.

Земан вынужден был выпить глоток коньяку, чтобы избавиться от сухости во рту.

— За что же мне на вас сердиться?

— За то, что я хочу вас видеть... просто так...

Земан чувствовал все большее замешательство и смущение.

В голове пронеслась мысль, что ведь он находится в квартире молодой красивой женщины, в весьма интимной обстановке... Надо было вернуться на почву, на которой он чувствовал себя более уверенно. Деловитым тоном следователя Земан спросил:

— А этот Блага действительно ни разу не позвонил вам?

— Нет.

Неожиданно для самого себя Земан отважился на рискованный ход:

— Он меня удивляет.

— Чем же?

— Тем, что... — Земан запнулся. — Я бы, например, такой красивой девушке звонил, наверное, каждый час. Если бы, конечно, мог.

— А вы разве не можете?

— Уже нет.

— Вы женаты?

— Да.

— И вы счастливы?

— Да...

— Жаль... — с кокетливым разочарованием произнесла Ганка. И тут же громко рассмеялась: — Интересно, что бы сказала ваша жена, увидев нас сейчас вместе?

— Ничего.

— Не понимаю... Разве она вас не любит?

— Да нет. Лида прекрасная женщина. Она мне верит.

Ганка заметила с юмором:

— Прямо святая. Впрочем, что ей еще остается?

— Что вы имеете в виду?

— Такого интересного, красивого мужчину трудно удержать... даже если он сам святой... Вам у меня нравится?

— Очень.

Ганка показала ему свою двухкомнатную квартиру.

— Это еще не то, что мне надо. Я хочу постепенно заменить мебель на современную. Во время следующей поездки для показа мод в Западной Германии куплю хорошие обои... И все равно я очень рада, что мне удалось наконец заполучить эту квартирку и за несколько месяцев сделать из нее приличное жилище... Пойдемте, я покажу вам ванную, хотите?

Однако Земан не двинулся с места. Сознание его пронзила догадка. Он быстро спросил:

— За несколько месяцев? Подождите, а как долго вы здесь живете?

— Полгода.

— А до этого?

— Я снимала комнату у некоей Иржины Краловой. Мала-Страна, Цисаржская, семь. Но это вы уже знаете, наверное...

Земан не дал ей договорить:

— Телефон! Быстро!

Когда Ганка подала ему трубку и придвинула аппарат, он поспешно набрал свой служебный номер:

— Ирка, это я, Гонза. Немедленно сообщи Калине и спроси у него разрешение на операцию. Запиши...

Надпоручик Иржи Градец, который по указанию подполковника Калины совместно с Земаном осуществлял операцию по задержанию Благи и потому сидел у телефона в кабинете Калины, попал в довольно трудное положение. Он записывал сейчас в блокнот информацию, передаваемую Земаном, а напротив него, бледная и взволнованная, сидела Лида Земанова.

— Да, записываю... Иржина Кралова... Цисаржская, семь... Да, сейчас сообщу Калине... Разумеется, пошлю тебе оперативную группу... — Он посмотрел на Лиду и сказал в трубку: — Послушай, Гонза, у меня здесь Лида... Ты не хочешь с ней поговорить? Нет? Хорошо, я объясню ей... Хорошо, отошлю ее домой. Все. — Он положил трубку.

Лида нетерпеливо спросила:

— Где он?

Градец пожал плечами:

— К сожалению, не могу сказать. Это служебная тайна. — Он снова поднял трубку, набрал какой-то номер: — Говорит Градец. Объявите готовность опергруппы. Я буду внизу через несколько минут.

Однако Лида совершенно не воспринимала, что он говорит. Она была настолько во власти захватившего ее чувства, что губы ее задрожали от едва сдерживаемого плача. Механически, скорее для себя, она проговорила:

— Стало быть, его новую служебную тайну зовут Иржина...

Градец вынул из стола пистолет, проверил обойму. Успокаивающе, но уже с признаками нетерпения он сказал:

— Лида, не сходи с ума...

Но Лида не хотела его слушать. Она с раздражением выкрикнула:

— Я всех вас раскусила! Всех!

Градец начал нервничать:

— Слушай, неужели ты не понимаешь? Мы выполняем важное задание... Иди, пожалуйста, домой...

Однако Лида не двигалась с места. С печалью в голосе она проговорила:

— Все вы одинаковые. Прикрываете друг друга... — Неожиданно она умоляюще стала просить: — Скажи мне правду, Ирка. Где он?.. Ты на службе... А он-то где? Откуда он с тобой говорил?

Тут уж Градец совсем потерял терпение и прикрикнул на нее:

— Черт возьми, да уйдешь ты наконец или нет?! У меня нет времени слушать такие глупости! Ты же знаешь, чья ты жена, и должна понять... Мы выполняем задание, я и он. Сейчас нам дорога каждая секунда... Пока!

Немного испуганная его тоном, Лида направилась к двери. Уходя, она с тихим плачем шептала:

— Не верю я тебе... Не верю... Но я его все равно найду.

Подполковник Калина с одобрением отнесся к докладу Градеца:

— Хорошо, согласен. Теперь его можно брать. Мы дождались своего. Арнольд Хэкл принял правильное решение. Он собирает чемоданы, готовится драпать за границу... — Калина повернулся к Житному, сидевшему вместе с ним в кабинете: — Товарищ капитан!

Житный встал:

— Слушаю, товарищ подполковник!

— Иди с ними. Возьми руководство операцией на себя. Для надпоручика Градеца у меня есть другое... — Калина улыбнулся, — не менее интересное для него задание... И, если мне не изменяет память, это ведь твой объект еще с сорок восьмого года!

— Так точно, товарищ подполковник! Разрешите идти?

— Иди. Но осторожнее, ребята... Осторожнее... Не спешите... Поспокойнее... Больше людей мы терять уже не имеем права.

— Можете не волноваться, товарищ начальник, — заверил Житный.

Калина задумчиво, немного обеспокоенно прошелся по кабинету.

— Значит, операция «Павел Блага» заканчивается...

— Остается самое трудное, Вашек, — напомнил ему Житный. — Принять решение и подписать.

Калина знал об этом, больше того, именно об этом он сейчас и думал.

— Она здесь? — спросил он.

— Да. Ждет в соседней комнате.

— Не передумала?

— Нет, она смелая. И потом, мы уже два года ее готовили...

По Калине было видно, что он принимает решение с большим трудом.

— А она хорошо понимает, на что идет? Ведь там ей никто не поможет, там она будет одна. В случае разоблачения ее может ожидать гибель или пожизненное заключение...

— Она знает об этом, — ответил Житный.

— Тогда пригласите ее сюда, — приказал Калина и задумчиво добавил: — Хорошо, что здесь и Градец. Нас трое, кто будет знать ее в лицо и знать о ее работе. Это на тот случай, если с кем-либо из нас что-нибудь произойдет...

Капитан Житный подошел к двери, открыл ее:

— Входите, товарищ.

Надпоручик Иржи Градец крайне удивился, увидев входившую в кабинет женщину.

Только в мансарде Иржины Краловой Блага наконец почувствовал себя в безопасности. За ним гонялись всю ночь. Десять, сто раз ему казалось, что он уже в безвыходной ситуации и его вот-вот схватят, но в конце концов ему удалось оторваться от преследователей и вернуться в эту квартирку, которая была теперь для него единственным надежным прибежищем.

Он только что вышел из ванной, где долго и с наслаждением лежал в горячей воде, оделся и начал завязывать галстук, стоя перед зеркалом. Он, конечно, с удовольствием полежал бы на диване, но понимал, что на всякий случай ему надо быть начеку. Блага не был утомлен и чувствовал себя как бегун, у которого открылось второе дыхание. Лицо его озарилось улыбкой. «Я еще в порядке, — думал он. — Могу поиграть с этой сворой, сбить ее с толку, заставить крутиться. Пусть теперь бродят по улицам, ищут меня, а я над ними посмеюсь в этом тихом безопасном уголке. Где бы они там, за границей, нашли другого такого парня? Как бы они могли обойтись без меня? Кто теперь отважится сказать, что эра стрелков кончилась?»

При этом он насвистывал мелодию, которая застряла у него в голове, как характерная особенность спокойной, источающей аромат лаванды атмосферы этого домика: «Звездная пыль»... Но вдруг губы его застыли, он резко обернулся. Нет, зеркало его не обмануло, это не был мираж.

Блага смотрел на пистолет, который чья-то рука подняла на уровень его груди. Но это была рука не Яна Земана, но Житного — это была женская рука... рука Иржины Краловой. Это немного успокоило Благу, он даже попытался улыбнуться и высоко поднял руки над головой, будто сдается. Но палец Иржины судорожно прижался к спусковому крючку, и улыбка сползла с лица Благи. Он медленно повернулся лицом к стене, как она приказала. Теперь пистолет почти касался его спины, другая рука ее быстро пробежала по его бокам и карманам — и Блага был полностью разоружен.

Более нелепого исхода и унижения трудно было себе представить, и Блага не выдержал.

— Не дури! — бросил он,

Иржина Кралова приказала твердым голосом:

— Опусти руки и сядь!

Он сел напротив нее, готовый, как хищник, при первом удобном случае броситься на нее. Но она не исключала такой возможности, а потому сразу предупредила:

— Не вздумай делать глупостей. Во время войны я была партизанской связной и умею обращаться с оружием.

Блага понял, что Иржина действительно настроена серьезно.

— Где ты взяла этот пистолет? — спросил он.

— В твоем чемодане.

— Ты рылась в моих вещах?

— Да. Я знаю, что это плохо, но ты поступил со мной гораздо хуже.

— О чем ты?

— Ты разбил мне жизнь!

Он мгновенно перестроился.

— Как? Тем, что я тебя любил? — страдальчески воскликнул он.

— Тем, что скрыл от меня, что ты вражеский агент. Ты обманул меня...

— Что тебе взбрело в голову?.. Может, я работаю в полиции!..

Но Иржина уверенно продолжала:

— Трое из них со мной сегодня разговаривали.

Блага прищурил глаза:

— Из уголовного розыска?

— Нет, из госбезопасности. Спрашивали о тебе.

— А ты?

Кралова с минуту молчала, потом тихо произнесла:

— Я ответила, что у меня никто не проживает.

Он понял, что непосредственная опасность ему, таким образом, не угрожает.

— Ты умница! Я верил в тебя! Ты изумительная женщина, Иржка! — В его голосе неожиданно проскользнула нотка искренней благодарности.

— Но они все равно придут. Я их знаю. Теперь это только вопрос времени — как скоро они сообразят и доберутся сюда...

Ее спокойствие привело Благу в ужас.

— И что ты хочешь делать?

— Есть только одно решение. Я продумала его, пока шла сюда, в эту квартиру, к тебе, к нам, где три изумительных дня заставили меня поверить, что и я могу быть... счастливой...

— Скажи мне, что это за решение?

— Моя жизнь кончилась. Я не могу уже жить здесь ни с тобой, ни без тебя. И поэтому через минуту я застрелю тебя, Павел... Не бойся, я прицелюсь точно, и ты никакой боли не почувствуешь. А потом я убью себя...

Он понимал, что эта сентиментальная, склонная к истерии женщина говорит вполне серьезно. На лбу его выступил пот, он лихорадочно придумывал, какой найти выход из создавшегося положения.

— У меня... неподалеку отсюда... машина, Иржка. Я раздобыл ее сегодня ночью, когда пробирался сюда... Не лучше ли нам с тобой...

Но Иржина прервала его:

— Нет, все уже решено твердо.

Тогда он обратился к последнему средству, оставшемуся в его арсенале, — решил сыграть на ее сентиментальности:

— Хорошо. Давай умрем... Прошу тебя только об одном — заведи патефон... Я хочу, прежде чем умереть, в последний раз услышать эту мелодию, слушая которую мы с тобой были так счастливы... И когда мы вновь мысленно переживем наше счастье... стреляй!

Это было весьма банально, но стареющая женщина поддалась на хитрость. Она пошла к патефону, чтобы поставить пластинку.

Это и было нужно Благе. Он выхватил у нее пистолет и сильно ударил Иржину по лицу. Падая, она свалила на пол патефон, и пластинка с мелодией их недолговечной любви разбилась. Блага взглянул на Иржину с ледяной усмешкой:

— Ну что, партизанка?

Она приподнялась с пола, уставившись на него близорукими глазами без очков; из угла ее рта текла кровь.

— Так меня... последний раз били... в гестапо!

Уже без всяких сантиментов Блага произнес:

— Теперь по крайней мере будешь знать, что тебя ожидает, если ты помешаешь мне... — И приказным тоном крикнул: — Встань!

Она поднялась в с тихой печалью прошептала:

— Прощай, Павел... Все равно они тебя поймают... Не уйти тебе от них... И это будет страшно... Лучше было бы тебе умереть здесь...

Он грубо толкнул Иржину на стул, заломил ей назад руки и с профессиональной сноровкой стал связывать. Зло процедил сквозь зубы:

— Молчи, а то убью!

В этот момент на улице раздался резкий звук сирен полицейских машин. Иржина Кралова равнодушно, с какой-то обреченностью улыбнулась и успела сказать, прежде чем он засунул ей кляп в рот:

— Вот видишь, они уже здесь... Тебе пришел конец, Павел... Теперь не убежишь!

Блага понимал, что его положение действительно безвыходно, но страха не испытывал. После вчерашнего случал сотрудники КНБ окружили его малостранское логово, заняли ближайшие улицы и проезды, дворы, балконы и чердаки домов, чтобы отрезать Благе все пути к отступлению. Жителям соседних домов было рекомендовано не выходить на улицу и не открывать окон. Блага видел своих противников — они стояли с оружием в руках у стен, прятались в окопных нишах. Пока что он был вне их поля зрения здесь, в глубине темного подъезда, под изгибом старой лестницы. Он слышал, как Житный негромким голосом отдавал последние приказания:

— Не стрелять, пока он сам не начнет. Целиться по ногам, мы должны взять его живым. Действовать спокойно, без паники. Мне нужны три добровольца, которые пойдут со мной. Остальные под командой надпоручика Земана будут нас прикрывать...

Три молодых парня в форме КНБ вышли из укрытий и подошли к Житному, стоявшему посреди узкой и тихой малостранской улочки. Житный вытащил пистолет и сказал:

— Ну что ж, идем!

В эту минуту Блага насмешливо прокричал из темного подъезда:

— Осторожнее, ребята! Лучше уйдите с моей дороги. Я всегда был неплохим стрелком...

Услышав этот хриплый голос, капитан Житный и трое добровольцев отскочили к стене дома. Им было ясно: если Блага находится в подъезде, то они на освещенной солнцем улице служат для него хорошей мишенью, в то время как сам он скрыт от их глаз и стрелять они могут только на звук.

Блага засмеялся. Ага, они боятся его, бегут от него, как зайцы! Однако он не строил никаких иллюзий и понимал, что ему вряд ли удастся прорваться через такой плотный заслон. Их было чересчур много. Это он точно знал. Однако он не боялся, потому что чувствовал в себе звериную силу. Мысль о смерти, о небытии была для него сейчас просто абсурдной. Во время войны он однажды летел над Северным морем в горящем «либерейторе» — и остался жив. Приземлялся с разбитым шасси — и выжил. Попадал под перекрестный зенитный огонь над Берлином — и остался цел. В сорок восьмом году висел в воздухе, держась за дверцу летевшего самолета и являясь при этом хорошей мишенью для стрелявших снизу — и жив. Почему сегодня должно получиться иначе? Наверняка ему придется нелегко, но если что-нибудь придумать... Однако ничего оригинального в такой обстановке ему в голову не пришло, и он остановился на следующем: постараться сразу застрелить кого-нибудь из них, вызвав тем самым их замешательство хоть на несколько секунд. Одни бросятся оказывать помощь, другие из боязни быть убитыми не решатся покинуть свои укрытия. Этих нескольких секунд ему хватит, чтобы перебежать улочку и вырваться из западни. А там будет видно.

Откуда-то сверху послышался казавшийся громовым и неестественным в этой тиши голос, усиленный мегафоном:

— Павел Блага, сдавайтесь! Бросьте оружие и выходите! Всякое сопротивление бесполезно! Вы окружены! Павел Блага, сдавайтесь!..

Он хрипло засмеялся и крикнул:

— Хорошо! Я сдамся, но только тому, кого знаю... Я хочу сдаться надпоручику Земану.

Наступила тишина.

Блага продолжал смеяться и кричать:

— Да вы не бойтесь! Я выйду, как только выйдет он. Вы будете держать меня на мушке. Я буду доволен, что сдаюсь не какому-нибудь хлюпику, а храброму мужчине.

Этот ироничный, самоуверенный голос, доносившийся из темноты подъезда, нервировал Земана. Надпоручик мечтал об одном — чтобы Блага, который так долго ускользал от них, наконец перестал быть только голосом, чтобы он снова предстал перед ними в виде конкретного человека, в глазах которого можно прочесть животный страх, трусость, тревогу и которого можно арестовать. Земан обменялся взглядом с Житным и, получив молчаливое согласие, вышел на середину улицы. Он знал, что ему грозит опасность, но не боялся, потому что его надежно прикрывали товарищи да и сам он был неплохим стрелком, не хуже Благи.

— Я здесь, Павел Блага! — громко сказал Земан.

— И я здесь! — Блага хрипло засмеялся. — Хорошенько посмотри на меня, Земан.

Он вышел из подъезда медленной, раскачивающейся походкой. Его глаза были полны холодной иронии, одна рука по-наполеоновски засунута за лацкан расстегнутого пиджака. Нет, это был серьезный противник, при упоминании о таких у молодых сотрудников КНБ захватывает дух, а у стариков от волнения начинают трястись руки. Взять такого — значит стать героем на многие годы.

— Хорошенько посмотри на меня, — повторил Блага, — потому что другой такой возможности у тебя может и не быть.

Он говорил уверенно и безбоязненно, зная, что сотрудники безопасности не начнут по нему стрелять до тех пор, пока не выстрелит он.

Но и Земан не испугался грозного предупреждения противника. Не спуская с Благи глаз, он медленно шел ему навстречу.

— Не делай глупостей, Блага. Где твое оружие? Отдай его мне! — Из практики Земан знал, что спокойный тон наиболее эффективен в подобных случаях, что только решительность и уверенность могут заставить сдаться хитрого и отчаянно дерзкого противника.

Однако Блага не выказывал признаков смятения.

— Ты не знаешь, где оно у меня? — с усмешкой проговорил он. — Здесь, под мышкой, рядом с сердцем. Сердце согревает его и даже дает ему энергию, жизненную силу, волю и разум...

Его неожиданно тихий голос был настолько зловещим, что Земан остановился и крепче сжал пистолет. У него не оставалось никакого сомнения: Блага не сдастся и будет стрелять.

И в эту минуту в эту тихую малостранскую улочку вошла Лида. Увидев своего мужа стоящим напротив какого-то человека, она удивилась и тут же, заметив сотрудников КНБ, страшно испугалась.

Разве мог Земан представить себе, что так будет? Сердце его сжалось от предчувствия чего-то страшного, непоправимого. Не помня себя от страха, он закричал:

— Лида! Беги отсюда, Лида!.. Ради бога!..

Но было уже поздно. Лида не хотела бежать. Не понимая в деталях суть происходящего, она интуитивно поняла, что ее мужу грозит опасность, и бросилась вперед с мыслью защитить его или погибнуть вместе с ним. Все произошло в доли секунды. Напуганный неожиданным поворотом событий, Блага молниеносно выхватил пистолет и выстрелил.

Тот вечер не навевал Арнольду Хэклу розовых снов. Телефонный звонок Благи предупредил его о грозящей опасности и заставил быть начеку. А когда рано утром Ганка сообщила ему, что к ней приходили из КНБ и она ненароком, очевидно, выдала возможное местопребывание Благи, Хэкл понял, что его «сладкой жизни» в Праге пришел конец.

Он в последний раз ехал по этой прекрасной стране в сторону западной границы, выжимая из своего «мерседеса» максимальную скорость. Для него не было секретом: теперь на карту поставлена его свобода, а может быть, и жизнь. И тем не менее в его сознании еще оставалось место для грусти от расставания с этой полюбившейся ему страной и одновременно, как ни странно, и радости. А причина этой тихой радости заключалась в Ганке Визовой, которая сидела рядом с ним.

Торопливо упаковывая утром чемоданы, Хэкл как-то вдруг болезненно осознал, что она была главным, что связывало его с Прагой. За свою долгую жизнь он сменил десятки женщин, они обожали его, потому что считали Хэкла интересным, романтичным, мужественным человеком, аристократом. Он покорял их легко и с каким-то особым шармом и с таким же шармом и аристократизмом покидал их.

С Ганкой все было иначе. Сначала, после знакомства с ней на одной из демонстраций мод, Арнольд Хэкл относился к ней так же, как и к другим красивым женщинам, которых встречал в своей жизни, то есть не строил никаких серьезных планов в отношении нее. Она же постепенно втянула его в свою игру, крепко обмотала паутиной своего гибкого ума, очарования, иронии, своей фантастической изменчивости. Используя это последнее качество, она сумела создать у него впечатление, что является непостижимой, бесподобной. Эта женщина была изменчива, как апрельское небо: то она была агрессивной, чувственной, то неожиданно превращалась в сдержанную, целомудренную и неприступную, что приводило его в отчаяние. Постепенно он оставил из-за нее всех других женщин, делал ей дорогие подарки. Он даже дошел до того, что не мог начать новый день, не позвонив ей и не услышав ее голоса. По опыту своих коллег он знал, что это до добра не доводит, и тем не менее каждый день снова и снова, точно пьяный, брал телефонную трубку и взволнованным голосом говорил: «Это я, дорогая... У тебя найдется для меня сегодня время?»

И вот теперь Ганка ехала с ним. Она почти не колебалась, когда он предложил ей отправиться вместе с ним, потому что очень хотела попасть в тот большой, благоустроенный мир, к которому, по ее мнению, она имела право принадлежать, если учесть ее общественный уровень, элегантность, исключительную красоту. Хэкл знал, что Ганка будет украшением любого модного салона на Западе, в то время как здесь она незаслуженно терялась среди обычных, со средним достатком, людишек. Теперь он боялся одного: вдруг они не проедут. Паспорта у него и у Ганки были в порядке — через две недели Ганке предстояло ехать на франкфуртский осенний показ мод, поэтому выездная виза в ее паспорте уже стояла. Но, размышлял Хэкл, никакие паспорта им не помогут, если Благу уже арестовали. За Пльзенем, по мере того как они приближались к западной границе Чехословакии, Хэкл становился все нервознее. За себя он не боялся, он боялся за Ганку. Он знал, что его все равно отпустят через некоторое время или обменяют на своего разведчика, попавшегося, в свою очередь, на Западе, но вот потерять ее... Эта мысль наполняла его отчаянием, мешала рассуждать так же четко, как и прежде. Хэкл был гораздо более умный и потому более опасный противник, чем Блага. При необходимости он тоже мог убивать, но делал это куда элегантнее своего коллеги. Однако присутствие Ганки, ее волнующий аромат, ее покорность, с которой она доверялась ему, вводили его в смятение, заставляли пальцы нервно плясать на баранке и вызывали хаос в голове, в то время как ему нужны были спокойствие и сосредоточенность.

Может быть, поэтому, когда они подъехали к первому пограничному контролю, он совершил нечто совершенно непонятное. Молодой пограничник, несший здесь службу, увидел его «мерседес» в последнюю минуту. Машина на полной скорости мчалась к контрольно-пропускному пункту, но пограничник за свою недолгую службу уже не раз видел таких лихачей, которые резко тормозят в последний момент, и потому не обратил на нее особого внимания. Он спокойно поднял жезл и остановился на пути «мерседеса». Однако водитель, вместо того чтобы затормозить, ехал прямо на него, и пограничник был бы непременно сбит, если бы вовремя не отскочил. Однако у парня были крепкие нервы. Он быстро упал на землю и начал стрелять. Тем самым он поднял тревогу. Из домиков, стоящих вдоль шоссе, выскочили другие пограничники и тоже открыли огонь по удалявшемуся автомобилю. Вокруг автомобиля Хэкла вздымались гейзеры пыли от пуль, он бросал машину то влево, то вправо, устроив на шоссе дикий танец. И вот наконец последний поворот... Хэкл засиял от радости. Металлический шлагбаум был открыт, под ним как раз проезжали грузовые автомобили. Рядом находился деревянный шлагбаум, но он был закрыт. На большой скорости Хэкл рискованно промчался всего в нескольких сантиметрах от ровно гудящих гигантов и направил машину на деревянный шлагбаум. Раздался треск, деревянный брус переломился. «Мерседес», основательно разбитый, проехал несколько спасительных для него метров и перевернулся в кювет.

Ко всеобщему удивлению, из него выскочили живыми и невредимыми два человека. Это были Арнольд Хэкл и Ганка Бизова. Они бросились бежать навстречу западногерманским пограничникам. В этот момент на чехословацкой стороне из укрытия вышел надпоручик Градец и пожал руку командиру пограничной части:

— Спасибо, товарищ капитан, вам и всем вашим ребятам, все было проделано на высшем уровне. Получилось эффектно, а главное — без жертв.

Они улыбнулись друг другу и перевели взгляд на тех двоих, которые шли навстречу «великой западной свободе»...

А в это время Лида Земанова умирала на мостовой Цисаржской улицы. Какой же старой, чужой, холодной показалась Земану брусчатка красивой малостранской улочки, когда он тщетно пытался вернуть к жизни дорогого ему человека! Он стоял на коленях рядом с Лидой, держа в руках ее голову, бескровными губами целовал ее, просил, умолял:

— Лида, очнись! Милая моя, приди в себя! Как же это так, Лида! — В беспомощном отчаянии он крикнул подбежавшим к нему коллегам: — «Скорую», ребята!.. Прошу вас, быстрее «скорую»!..

И тут Лида неожиданно открыла глаза и едва слышно прошептала:

— Прости меня, Ян...

Земан не знал, что это были ее последние слова. Потом все будет как во сне: бешеная езда по Праге, бесконечные минуты ожидания у дверей операционной, бледный, не находящий себе места Калина, снова и снова повторявший: «Зачем она туда полезла, глупая? Зачем полезла в эту мельницу?» И наконец, страшные, невероятные слова хирурга: «Отвезите его домой. Ничего сделать не удалось. Она мертва».

А пока что, используя создавшееся положение, Блага рванулся по улице в сторону площади. Возможно, в этой суматохе ему удалось бы скрыться, если бы не капитан Житный. Он выхватил автомат у одного из молодых бойцов КНБ, спокойно прицелился и послал вдогонку бегущему очередь.

И тут Блага, к своему удивлению, почувствовал, как его спину точно раскаленные иголки прошили, ноги стали ватными, а мотор, который всегда надежно работал в его крепком, мускулистом теле, начал давать перебои... Силы быстро покидали его, он бежал все медленнее и медленнее, чувствуя, что сырая земля притягивает его сильнее, чем небо и осеннее солнце...