"Моя сто девяностая школа" - читать интересную книгу автора (Поляков Владимир Соломонович)

НОВЫЕ ГАЛОШИ ПОПОВА

На Большом проспекте рядом с клубом "Трокадеро", в котором толстые нэпманы – хозяева частных магазинов – совершенно официально играют в лото на деньги, в большом, облицованном серым гранитом доме помещается магазин "Проводник". В витринах – огромные автомобильные камеры, шины и блестящие на солнце, как шкуры морских львов в цирке, резиновые галоши.

Именно в этом магазине мама Попова купила Вадику такие галоши. Вадик пришел в них в школу и, не снимая их, явился в класс.

– Что такое, Попов? Почему ты пришел в класс в галошах? – спросила Елизавета Петровна.

– Потому что они очень красивые.

– Красивыми бывают и шапки, – сказала Елизавета Петровна, – но тебе ведь не приходит в голову явиться в класс в головном уборе?

Вадик молчал.

– Сними галоши и отнеси их в гардеробную.

Вадик с явным сожалением снял галоши.

Они были сумасшедше красивыми. У них была ярко-красная подкладка, и на ней сверкали золотом металлические буквы "В. П." – Вадим Попов.

Вадик вышел из класса, неся галоши, как цветы.

По окончании занятий мы гурьбой выбежали из школы. Солнце высушило все лужи, панели просохли, было тепло, и мы все расстегнули пальто. А Вадька, сказав: "Жаль в такую погоду трепать новые галоши", снял их и уложил в мешок, в котором носил тапочки для физкультуры.

– Ребята, а не сыграть ли нам в связи с такой шикарной погодой в лапту? – предложил Штейдинг.

Предложение даже не обсуждалось. Мы все свернули направо и побежали на площадку к разрушенному дому.

Среди обломков быстро началась лапта. Мы поснимали ранцы и пальто, свалили их в одну общую кучу.

В кармане у Шурки нашелся мячик, и началась игра.

Играли мы не меньше часа. Потные, разгоряченные подбежали к груде одежды, разобрали свои пальто, ранцы, портфели и сумки, и тут Вадик закричал:

– Галоши! Мои галоши!..

Мешка с его галошами не было.

Вадик побледнел и даже похудел.

– Ребята! – сказал он. – Это конец. Мамка сойдет с ума. Она на последние деньги купила мне галоши. Она теперь скажет, что я не думаю о ней, что не понимаю, с каким трудом достались ей эти галоши, что я хочу ее смерти. А я совсем не хочу. И я все понимаю. И я только не понимаю, куда они могли деться!

– Сами они убежать не могли, – сказал Розенберг.

Он любил анализировать. – Значит, их украли. Из наших никто этого сделать не мог. Значит, это кто-то посторонний. Но посторонние сюда не ходят. Кому, кроме нас, охота ходить в такую разруху, как на этой площадке?

– А кто это там бродит? – воскликнул Штейдинг.

– Где?

– Вон, в разрушенном доме…

Мы посмотрели на дом и увидели на втором этаже, на висящих буквально на волоске ступенях междуэтажной лестницы, фигуру в лохмотьях.

– За мной! – скомандовал Штейдинг, и мы все побежали за ним. Мы вбежали в разрушенный дом. Перед нами качалась (да, качалась!) лестница. Если мы все по ней пойдем, она обязательно рухнет, она не выдержит. Но мы не задумываясь бросились вперед. Фигура в лохмотьях бежала от нас. Но ступеньки кончались, повисая в воздухе, и фигура остановилась. Это был парень лет двенадцати, в рваной финской шапкеушанке, из-под которой смотрели испуганные глаза.

Вернее, они не смотрели, а бегали. Рваные штанины не могли скрыть босых ног. А на ногах сияли новенькие галоши.

– Идем вниз! – сказал Штейдинг.

Он так это сказал, что парень послушался и стал осторожно спускаться.

Впереди парня и за ним шли мы. Ступеньки качались, и что-то подозрительно скрипело. Как мы не свалились все вместе с лестницей – не знаю. Но спуск прошел благополучно.

Парень стоял на площадке перед домом и смотрел в землю, а мы обступили его вокруг.

– Это твои галоши? – спросил Розенберг.

Парень молчал.

– Понятно, – сказал Розенберг. – Где ты их взял?

– Они лежали, – сказал, не глядя на нас, парень.

– Где они лежали?

– Вон там… – и парень показал на место, где была сложена наша одежда.

– А ты берешь все, что лежит? – спросил Розенберг.

– Что стоите? Бейте, – сказал парень.

– И побьем, – сказал Штейдинг. – Не жалко.

– Подожди, Герман, – сказал Розенберг и обратился к парню: – Откуда ты?

– Из интерната, – сказал парень.

– Что же, у вас там не дают обуви? И одежду не дают? Все в такой рвани ходят?

– Не, – сказал парень. – Я убежал из интерната… одежу на базаре продал.

– А зачем продал? – спросил Старицкий.

– Хотел на юг ехать. Тама теплее. Думал, продам что ни на есть, куплю билет, чтобы под вагонами не трястись…

– Ясно.

– Снимай галоши, – сказал Вадик. – А я тебе свои тапки отдам. Куда ты мешок дел?

– Вот он, у меня, – сказал парень и достал из-под лохмотьев мешок.

Вадик взял у него мешок, достал из него тапки и протянул парню:

– Бери, носи.

– А почему из интерната бежал? – спросил Розенберг. Он хотел все знать.

– Воспитатели злые. Один дерется даже. Чуть ухо вчера не оторвал.

– Надо заявить на него заведующему, – сказал Розенберг. – Это не наш метод воспитания.

– Конечно, не наш, – сказал парень.

– Вот что, – сказал Розенберг, – человек ты, наверно, не плохой, но испорченный. Иначе бы не стал воровать. Мы соберем тебе сейчас немножко денег. Ну, ребята, кто даст на борьбу с беспризорностью?

Все полезли в карманы. И Штейдинг, и Старицкий, и Попов, и Навяжский, и Рабинович, и Петухов, и я, и еще человек шесть.

Розенберг собрал все деньги и отдал парню.

– А теперь, – сказал он, – идем на рынок искать подходящую одежду.

– Зачем? – спросил парень.

– Чтобы не возвращаться в этих лохмотьях. Ведь мы отведем тебя обратно в интернат.

– Не надо мне ничего покупать, – сказал парень. – Моя одежа здесь в доме спрятана, Это я приоделся, чтобы не вызывать подозрений. Возьмите ваши деньги. Не хочу я…

Парень побежал в разваленный дом и вынес оттуда интернатскую, вполне приличную одежду. Не было только обуви, которую он действительно продал.

– Значит, ты не окончательно пропащий человек, – сказал Розенберг. – Есть еще в тебе совесть. Все равно, оставь эти деньги себе. Купишь чего-нибудь. Но в интернат возвращайся. Не дело по улицам бегать. Надо учиться, чтобы человеком стать. А ты можешь. Я уверен.

– Ладно уж, – сказал парень. – И то, вернусь.

– А как твое имя? – спросил Старицкий.

– Павел.

– Вот здорово! И я Павел, – сказал Старицкий.

– Не врешь?

– Я никогда не вру, – сказал Старицкий и с опаской посмотрел на нас.

Мы сделали вид, что не заметили его взгляда.

– А будет у тебя время, – сказал Розенберг, – приходи сюда, на эту площадку. Может, захочется тебе посоветоваться. Мы здесь бываем часто.

– Ладно. Зайду, – сказал парень и пошел к развалинам.

– Зачем опять туда? – спросил Штейдинг.

– Переодеться. Неудобно же так в интернат идти.

– Правильно. Ну, до свидания, Павел.

И мы разошлись, каждый в свою сторону.