"Искатель. 1982. Выпуск №5" - читать интересную книгу автора

III

Нервное напряжение наконец-то отпустило, и Монгол впервые заснул. Потом он пытался вспомнить, что же ему снилось в первую ночь на свободе, но так и не смог. Проснулся от прикосновения к плечу и радостного баритона начальника отряда, старшего лейтенанта Васильева: «Ну что, осужденный Приходько, добегался? Думал, не поймаем?..»

Монгол вскочил с широкой, накрытой плюшевым покрывалом кровати, ошалело оглянулся вокруг, дрожащей рукой вытер со лба выступившую холодную испарину. Словно сумасшедшее, глухо стучало сердце. Приходько еще раз оглянулся, убеждаясь, что весь этот кошмар всего лишь сон, криво ухмыльнулся, представив, как прочесывают сейчас все потаенные места солдаты с красными погонами на плечах, как мечется начальник оперативного отдела, вызывая к себе в кабинет его корешей по отряду.

«Ищите, ищите», — подумал Приходько и встрепенулся от звука собственного голоса. Усмехнулся, но все же с опаской покрутил головой: нет ли кого вокруг? Но дача Лисицкой, куда он тайком пробрался ночью, была все так же пуста, закрытые наглухо окна почти не пропускали воздуха, и от этого в комнате стояла тяжелая, спертая духота. И все-таки, несмотря ни на что, здесь было гораздо лучше, чем в пропахших столярным клеем мастерских или на бетономешалке, где он успел понабраться опыта за эти два года, набить поначалу кровавые, а потом и широкие, жесткие, бугристые мозоли.

Осторожно, так, чтобы его не увидели в окнах, которые выходили на улицу, Монгол прошмыгнул к холодильнику, достал трехлитровую банку остуженной воды. Единым махом выпил полбанки, вздохнул облегченно, долил в нее из-под крана, поставил обратно, включив морозилку на максимум. Теперь страшно захотелось есть. Он прошел на кухню, открыл дверцу шкафчика, где Ирина обычно хранила продукты. Накаляясь злобой, в который уже раз оглядел пустые, аккуратно протертые полки.

— Чистюля хренова! — Он сплюнул на пол, смачно выругался и, сглотнув слюну, тяжело плюхнулся на жалобно заскрипевшую под ним кровать. Хотелось отключиться от всего этого враждебного, чуждого ему мира и не думать, не думать ни о чем.

Но думать надо было. Надо было обдумать свое настоящее положение, как следует осмыслить предстоящий разговор с Лисицкой… Монгол закинул руки за голову, закрыл глаза, и сразу же, словно в калейдоскопе, замелькала мозаика знакомых лиц. И вдруг, будто цветущий оазис в этом хаосе прошлого, в памяти четко вырисовался затемненный, огромной подковой вогнутый зал бара, разноцветный палас на полу, крутящиеся модерновые кресла, цветастое мозаичное панно вдоль стен, длинная стойка — и он, словно царь и хозяин всего этого богатства. Ему нравилось плавать барменом на «Советской Прибалтике». Нравилась униформа, он любил ловить восхищенные взгляды молоденьких, а то и не молоденьких пассажирок, когда легко и ловко крутил коктейли. И вдруг все это оборвалось. Сразу. В один момент. Его взяли на второй день после возвращения судна из очередного круизного рейса. Позади остался таможенный досмотр, пограничный контроль, и он, успокоенный, достал из тайника три пары джинсовых костюмов, рулон парчи, кинул все это в объемистую сумку, которую для отвода глаз постоянно таскал с собой, если даже там ничего не было, и уже сошел с трапа, небрежно кинув вахтенному свое «адью», как вдруг…

Дальше начинался кошмарный сон.

К нему подошли двое мужчин в штатском и женщина лет сорока, быстро предъявили красные книжицы (от нахлынувшего страха он даже не мог прочесть, что в них написано), обессиленного, едва державшегося на подкашивающихся ногах, втолкнули в черную «Волгу». Уже в кабинете следователя он начал понемногу приходить в себя, осмысливать вопросы, а когда следователь спросил его про золото, которое было продано батумцу, он вдруг ясно и отчетливо понял, в какой переплет попал, и от этого озарения как-то сразу сжался, перестал отвечать.

В камере, куда конвоир привел Монгола, было до жути одиноко, и если бы у Приходько имелась хоть какая-нибудь возможность повеситься, он, не задумываясь, сделал бы это. Первой его мыслью было рассказать всю правду и хоть как-то выпутаться самому, в надежде получить срок только за ту партию контрабандного товара, с которым его взяли, но, поразмыслив как следует, понял, что от золота ему не отвертеться. В торге, который велся с Мдивани, Монгол, войдя по дурости в роль и желая лишний раз покрасоваться, все время повторял, что это ЕГО золото. Попробуй теперь доказать, что это не так.

Сначала он почти выл от своего бессилия, но вскоре пришел в себя, поняв, что можно потом получить колоссальные деньги, если решиться взять всю вину на себя, умолчать кое про кого, а потом, отсидев свое, потребовать должок сполна. «Ну и что? Дадут года два-три, но зато в богатстве купаться буду», — рассуждал он. Однако, когда судья огласил приговор «…двенадцать лет лишения свободы, из них восемь лет строгого режима…», он, еще даже не зная, что такое «строгий режим», понял, в какой капкан загнал себя, и от этого едва не заплакал, без сил опускаясь на дубовую скамью. Находясь в полусознательном состоянии, он почти не слышал, о чем говорил адвокат. Очнулся как следует лишь в колонии, куда его доставили с новой партией заключенных. Правда, это был уже не тот Валя Приходько, изнеженный и холеный, строго следящий за своими ногтями и прической, баловень одесских любительниц итальянской жвачки и греческих цветастых платков, которыми он их снабжал в неограниченном количестве. Это был Монгол, получивший свою кличку даже не за слегка раскосые глаза, а за то, что в нем проснулся какой-то отдаленный предок, хитрый и жестокий.

Он потянулся, открыл глаза, хмыкнул, представив себя в жарком Палермо на Сицилии или в Пирее. Нужны были хорошие деньги, и поэтому главное сейчас — основательно тряхнуть Ирину. А то, что у нее деньжат прибавилось, в этом Монгол не сомневался. Колька Парфенов, который терся около Ирины, как-то писал ему, что она все так же плавает на «Крыме» директором ресторана и почти не вылезает из средиземноморских рейсов. Ну а что она своего не упустит — в этом Монгол был уверен на все сто.

За окнами незаметно наступили сумерки. Уже не опасаясь, что его могут заметить с улицы, Монгол легко спрыгнул с опостылевшей за день кровати, умылся, причесал короткие мокрые волосы на пробор. Вот только бы еще побриться — и никакая милиция не узнает. Но бриться было нечем, и он, расчесывая бороду, решил переждать еще немного, чтобы уже наверняка добраться до квартиры Лисицкой. «Крым» стоял в порту — об этом он узнал еще прошлой ночью у пьяного мужика, которого встретил на пустынной ночной улице, когда пробирался к дачному массиву. Он тогда же хотел было свернуть к дому, где жила Ирина, но в последний момент чего-то испугался. Решил день отлежаться, привести себя в порядок.

За окном потемнело окончательно, и только редкие фонари высвечивали бьющихся о них ночных бабочек. Монгол тщательно зашнуровал туфли, сунул под ремень самодельную финку, которую достал еще в колонии, тихо вышел из дома и, озираясь по сторонам, свернул с наезженной дороги в безлюдный проулок.

Жаркий душный день перешел в теплую, без малейшего дуновения, звездную ночь, и даже луна, словно сморенная, тусклым полукругом висела у самой кромки темного, сливающегося с чернотой ночи моря. Совсем рядом, за полосой дачных построек, прогремел трамвай. Монгол остановился, раздумывая, стоит ли идти пешком, но решил не испытывать судьбу и зашагал вдоль кромки ленивого, без единого всплеска моря.

Квартира Лисицкой находилась в новом жилмассиве, который вытянулся вдоль берега моря, в стороне от городского центра. Почти не встречая прохожих, совершенно успокоенный, Монгол добрался до дома, где жила Ирина, и вдруг почувствовал, что не сможет вот так же спокойно войти к ней. Опять, как в дачной духоте, забилось сердце. Он остановился, не дойдя до нужного подъезда метров десять, облизнул ссохшиеся губы. Страшно захотелось пить, и он с какой-то жгучей тоской вспомнил об оставленной в холодильнике банке с водой. От этого стало еще хуже, в груди тяжелой волной разлилась злоба на себя, Ирину, он выругался сквозь зубы и решительно толкнул входную дверь.

Лифта внизу не было, и он, чувствуя, что не в силах ждать его, стремительно взбежал на третий этаж, остановился около обитой коричневым дерматином двери с маленьким отверстием для глазка. Широко раздувая ноздри, почти со свистом втянул в себя воздух, выдохнул и едва коснулся пальцем кнопки звонка…