"Нептунова Арфа. Приключенческо-фантастический роман" - читать интересную книгу автора (Балабуха Андрей)

4

— Скажите, Мэтью, вы хорошо его знали? — поинтересовался Орсон Янг, вслед за Захаровым спускаясь по трапу с главной палубы.

Захаров пожал плечами.

— Трудно сказать… Мы с ним встречались всего несколько раз. Ну, может, раз десять — от силы. Сложить — так недели не наберется, — не оборачиваясь, медленно сказал он. — Это с одной стороны. А с другой… Пожалуй, на ваш вопрос я должен ответить: да.

Трап кончился, и они пошли по длинному коридору; по обе стороны с унылой казарменной равномерностью чередовались в шахматном порядке двери кают — прямоугольники со скругленными углами, обведенные по контуру темно-синей полоской. Примерно через каждые сорок шагов коридор пересекался переборкой с такой же дверью, только открытой, и приходилось высоко задирать ноги, перешагивая через комингсы.

— Коридоры, коридоры, в коридорах — двери, — пробормотал Захаров.

— Что? — переспросил Янг.

— Ничего. Так просто, цитата.

Они остановились перед дверью, на которой сверкали ярко надраенные медные цифры 365. Прекрасный номер, отметил про себя Янг. Запоминающийся. Вот бы в отелях в такой попадать… Захаров распахнул дверь, сделал приглашающий жест.

Каюта оказалась не такой, как отведенная Янгу. Роскошные апартаменты: гостиная, кабинет, небольшой, но отменно оснащенный (наметанный взгляд Янга сразу же выделил терминал довольно мощного, судя по всему, компьютера и ворд-процессор; да, тут работать — одно удовольствие…), спальня. Сразу видно, что начальник штаба отряда Океанского Патруля — фигура.

— Располагайтесь, — Захаров махнул рукой в направлении гостиной. — Я сейчас, — и скрылся в кабинете, беззвучно притворив за собой дверь.

Янг с удовольствием погрузился в обширное, охватывающее и облегающее, как отлично сшитый костюм, кресло, вытянул ноги. Здесь было тихо и спокойно, но перед глазами снова и снова вставала залитая солнцем палуба, плоская и просторная, что твой стадион. Она была столь обширна, эта палуба «Ханса Хасса», что даже трехкорпусная махина «Сальватора» как-то терялась на ней; подлинные размеры глубоководного спасательного аппарата осознавались лишь тогда, когда ты оказывался рядом и приходилось задирать голову, чтобы рассмотреть верхний, обитаемый отсек. Оранжевое же тело патрульной субмарины, намертво зажатое между нижними понтонами «Сальватора» клешнями гидравлических захватов, казалось и вовсе игрушечным. В тени, отбрасываемой на палубу аппаратом, носилки и на них смутно угадываемая под голубым полотнищем ооновского флага фигура. И рядом — женщина: невысокая, стройная, с волосами цвета дубовой коры и таким мертвенно-спокойным лицом, что Янг не решился даже подойти к ней. Это было уже больше суток назад, но картина все стояла перед глазами, и Янг никак не мог отрешиться от нее, хотя вообще-то не относил себя к людям, излишне впечатлительным.

Из кабинета вышел Захаров.

— Ну вот, я к вашим услугам, Орсон.

Он вытащил из холодильника две бутылки минеральной с незнакомой красно-белой этикеткой, поставил на столик перед Янгом, потом опустился в кресло напротив.

— И что самое паршивое, Орсон, — в этой истории виноват я.

Захаров замолчал, мелкими глотками прихлебывая минеральную. Орсон терпеливо ждал. Это распространенное заблуждение, будто журналист должен всегда спешить. Торопливый журналист — плохой журналист. Уж если рыбу надо основательно повываживать, прежде чем подсечь, то что говорить о человеке? К тому же с Захаровым он встречался не впервые и знал, что этот пожилой грузный русский скажет все, что нужно. И так, как нужно. Если только его не торопить.

— Ведь это я уговорил Стентона перейти в Океанский Патруль, — сказал Захаров после паузы.

— Уговорили? С каких это пор идти в Патруль уговаривают?

— Ну, не то чтобы уговорил, но… Мы впервые столкнулись десять лет назад, в тридцать пятом. Я работал тогда диспетчером на Гайотиде-Вест, а Стентон был командиром дирижабля… Вы уже много раскопали о нем, Орсон?

— Меньше, чем хотелось бы.

Это не было максималистским желанием знать все. За тридцать шесть часов, проведенных на борту «Ханса Хасса», Янгу и в самом деле удалось выяснить о погибшем патрульном не слишком много. Бывший космонавт, бывший летчик, девять лет назад пришедший в Патруль. Окончил годичную Высшую школу в Джемстауне на Святой Елене. Два года стажировался в Южно-Атлантическом отряде Патруля. С тех пор работал здесь, на Тихом океане. Вот, собственно, и вся фактография. Толковый мужик, но слишком замкнутый — общее мнение. И все…

— Мы с ним тогда проговорили целую ночь. Худо ему было. Непростой судьбы человек. Рвался в космос — и пришлось отказаться. Вы слышали о болезни Стентона?

— Что-то такое… с адаптацией в невесомости, да?

— Профессионал, — одобрительно заметил Захаров. — Совершенно точно. Полная неспособность к адаптации в условиях невесомости. Встречаетс исключительно редко — сам Стентон оказался чуть ли не единственной ее жертвой. Но космос для него закрылся — и навсегда. И потерял себя человек. Летал на дирижаблях… Безрадостно летал. Все тосковал о своем черном небе — была у него такая детская мечта. Да, худо ему пришлось… Я уговорил тогда начальника патрулей Гайотиды-Вест взять его с собой вниз — просто развеяться чуть-чуть. А Стентон взял да открыл — для себя открыл — небо гидрокосмоса. Оно ведь тоже черное, Орсон.

Мы встречались нечасто — я уже говорил об этом. Но мне казалось, что все правильно. Что уходит, ушла даже из его жизни тоска по несбывшемуся. Что нашел он наконец себя и дело свое. А кончилось — сами видите, как и чем. Ну кой черт понес его за Душманом в одиночку?..

— Тщеславие? — спросил Янг.

— Нет, Орсон, сложнее. По-моему, он просто поверил в себя. И как часто бывает — знаете, ход маятника — впал в другую крайность. В самоуверенность.

— Может, стоит порасспросить миссис Стентон?

— Не трогайте пока Кору, Орсон. Не надо. А впрочем… — Захаров вдруг запнулся и смолк. — Слушайте, а ведь из вас мог бы получиться неплохой духовник, Орсон. Чем черт не шутит… Попробуйте. Возможно, ей захочетс выговориться. Надо же с кем-то разделить… И у вас это может получиться. Должно.

Янг кивнул.

— Попробую. Только еще не сейчас. Чуть позже, пожалуй.

— Позже так позже. Вам видней — это же вы психолог по долгу службы, не я. Кстати, Душман вас интересует тоже как психолога?

— Нет, Мэтью. Как психолога он меня уже давно перестал интересовать. Я ведь брал у него интервью. В Бриджтауне, года полтора назад.

— Вы интервьюировали Душмана?

— А что? Ему ведь тоже нужна реклама. Спасибо, что не трибуна, хоть этого в нем нет…

— А бывают и такие — с потребностью в трибуне?

— Как не бывать… И знаете что, Мэтью? Порой мне кажется, что в этом мы сами виноваты. Все мы.

— То есть?

— Очень просто. Мы воспитываем Душманов. С детства. Вы давно были последний раз в луна-парке?

— В прошлом году. Правнука водил. А что?

— Вспомните игровые автоматы. Что там? Морской бой. Простите, адмирал, но после разоружения это… Сафари. Убей слона — получишь пятнадцать очков, жирафа — десять, льва — двадцать пять. Убей! Вы знаете, о чем мечтаю? Чтобы стояли автоматы «Поймай браконьера». Автоматы «Спасательна операция» — не достать захватом зажигалку, а поднять подводную лодку. Тот же автомат, но другая психология.

— Не мелко ли?

— Игра — великая сила. В детстве мир познается игрой. И ею же закладывается мироощущение.

— Резонно.

— И не только в детстве. Вы слыхали о Дарвинской жестяной регате, Мэтью?

— Никогда в жизни.

— Жестянки из-под пива, тоника, швепса, кока-колы — они были в свое время настоящим экологическим бедствием. Захламленные пляжи, да и не только пляжи — все те места, куда можно было выбраться на уик-энд. И вот лет семьдесят назад кому-то пришла в голову ослепительная идея. Он подсчитал, что триста шестьдесят таких банок удерживают на плаву человека. И родилась игра — ежегодная регата и парад. Из банок стали делать лодки, плоты, катера, яхты — словом, все, что способно держаться на плаву. Из банок нужно было делать все, кроме двигателя и паруса. Причем призы присуждались не только за скорость, но и за оригинальность конструкции, богатство фантазии, красочность внешнего вида. Так что вы думаете? Ни одной банки в округе было не сыскать днем с огнем. И сейчас так по всей Австралии, потому что жестяная регата стала уже развлечением национальным. Вот то, о чем я думаю. Никакая, самая лучшая, самая умная агитация, никакие репрессивные меры не смогли бы дать такого результата. Пока вывешивались плакаты, на них не обращали внимания. Платили штрафы, но хламу не убавлялось. Придумали игру — и вот результат.

— Однако игра — не панацея, Орсон.

— Конечно. Но хорошая стратегия.

— А почему в «Пепле планеты» вы ни полслова не проронили об этом?

Значит, Захаров прочел его книгу. Приятно! Она родилась из серии радиоочерков о террациде, но потом переросла этот исходный материал. Это был репортаж с театра военных действий, которые вел человек против собственной планеты. В Амазонии и Центральной Африке каждый год сводились тысячи квадратных километров леса, — и пепел этих лесов должен был стучать в каждое человеческое сердце. Потравленная сточными водами завода синтетических жиров рыба всплыла кверху брюхом в маленькой баварской речушке — и ее пепел тоже должен был стучать в сердца людей. Разливалась по океанским волнам нефть, умирал в вольере Джерсийского треста последний горный орел — и неосязаемый пепел уничтоженной жизни должен был, обязан был колотиться в людские сердца. Если верить прессе, книга получилась. А на самом деле… Кто знает? Янг подарил ее Захарову при прошлой встрече — в сорок третьем, на очередном Тихоокеанском конгрессе. Подарил скорее в знак симпатии, которую вызывал у него этот высокий, грузный, на первый взгляд медлительный старик. Но, оказывается, он прочел. И внимательно…

— В «Пепле» я писал о другом. А об этом пишу сейчас. У меня договор с «Бертон Букс». Она так и называется — «Играть, чтобы жить».

— И все-таки почему вы непременно хотели сами брать Душмана? Это ведь совсем не игра?

Как-то незаметно Янг и Захаров вроде бы поменялись ролями — трудно было сказать, кто кого интервьюирует.

— Потому что пепел стучит в мое сердце, Мэтью, Простите громкие слова, редко я стараюсь ими пользоваться — слишком хорошо знаю скорость их обесценивания, но… Я был в доме у одного деятеля. Крупного деятеля. У него роскошная вилла — этакое ретро в стиле Луиса Кана. И в холле — голова Морского Змея. Я было подумал, муляж. Даже похвалил, дурак. А его так и передернуло: в доме все только подлинное. Вот так-то… — Янг помолчал, гася с прежней силой вспыхнувшую злость. Он плеснул себе минеральной (она была еще холодной), выпил, потом добавил уже совсем другим тоном: — Ну и, конечно же, чисто профессиональное — мы ведь, журналисты, такой народ, нам подавай что погорячее. Если я не буду оперативно давать очерки о погибшем патрульном, об арестованном браконьере, да не каком-нибудь, а самом Душмане, — кто ж мне платить будет? А ведь есть надо. Я, грешник, люблю хорошо поесть…

Захаров внимательно посмотрел на Янга, улыбнулся:

— А пожалуй, Орсон, из вас вышел бы неплохой моряк.

— Вряд ли, — пожал плечами Янг. — Яхтсмен из меня, может, и ничего, рифкомбер в самом деле приличный, а моряк… Просто я люблю море. Оно — полигон надежды. На море мы уже научились жить так, как подобает человеку, — с тех пор, как перестали считать океан театром военных действий и неисчерпаемой кладовой. Где больше всего международных работ, проектов, организаций? На море. Где, случись с тобой что, на помощь придет любой? Опять же на море. Здесь мы все просто люди, а потом уже австралийцы, русские, японцы, американцы… Здесь мы больше всего ощущаем себ человечеством — то, чему на суше нам еще учиться и учиться. Море — это модель нашего завтра. Тень грядущего. И потому его нельзя не любить. Но стать моряком… Это вряд ли. И вдобавок — невезучий я.

— Невезучий? — Захаров недоуменно поиграл бровями.

— А то как же! Вечно умудряюсь поставить не на ту лошадь. Сами посудите, Мэтью, куда это годится: я думал, «Ханс Хасс» будет обеспечивать операцию до конца, выбил из своей фирмы кредит на спецрейс — гнать сюда самолет из Каракаса влетело в кругленькую сумму, поверьте…

— Представляю.

— И что же? «Хасс» уходит на Факарао в тот самый момент, когда ваш батиандр…

— Не мой, он не из Патруля. Он участник «Абиссали-45».

— Знаю. Все равно он ваш, русский. Так вот он отправляется брать Душмана, с Гайотиды-Зюйд на рандеву с ним высылают эту чертову ветряную мельницу, куда мне не перепрыгнуть никакими силами, и с каждым часом удаляюсь от места, где должен быть, на тридцать миль.

— Для точности — на двадцать восемь.

— Какая разница? Ну разве это не есть невезение, Мэтью?

В кабинете за неплотно прикрытой дверью переливчато зазвонил телефон.

— Простите, Орсон, — сказал Захаров и, опершись на подлокотники, с усилием встал. — Я сейчас.

Янг посмотрел ему вслед. Стареет адмирал… Хотя Захаров вот уже двадцать лет не был адмиралом, Янгу почему-то хотелось называть его именно так. Сколько же ему лет? За семьдесят, это Янг знал. И хорошо, если не семьдесят пять. Пора бы и на покой. Только жаль, когда на покой уходят такие люди. А могут ли такие люди уйти на покой? Они всегда найдут себе дело…

Захаров вернулся минут через шесть-семь. Лицо его странно построжело и осунулось.

— Что с вами, Мэтью? — обеспокоенно спросил Янг. — Вам плохо? Врача?

— Нет, ничего. Я уже принял все, что нужно. Знаете, что такое невезение? Это когда для принятия батиандра посылают роторную шхуну, которая вопреки всем прогнозам попадает в штилевую полосу. И у которой слабенький вспомогач с питанием от солнечных батарей. И которая успеет лишь к тому моменту, когда у батиандра выйдет не только желтое, но и красное время. Вот так.

— И «Хасс» меняет курс? — не смог скрыть радости Янг.

— Нет, Орсон. «Хасс» всего-навсего бывший авианосец, а не самолет. Он может выжать тридцать два узла. Ну тридцать пять — на пределе. И дойти за сутки. Опоздав на восемь часов.

— Узелок, — Янг присвистнул. — И что теперь?

— У Океанского Патруля в пределах досягаемости судов, способных принять батиандра, нет.

Захаров тяжело опустился в кресло. При взгляде на него Янгу стало больно.

— Вот что, — сказал он, подумав. — Вы можете организовать мне полчаса связи?

— Извините, Орсон, но сейчас не до ваших очерков. Все каналы забиты — надо выручать батиандра. Это прежде всего.

— Я знаю, — Янг поднялся, прошелся по каюте. — И связь нужна мне не дл очерка.

Захаров удивленно посмотрел на него.

— Я не хочу пока ничего объяснять, Мэтью. Можете вы поверить мне на слово и организовать связь?

— Сейчас, — сказал Захаров. — Попробую.

Связь Янг получил через десять минут — адмирал умел быть оперативным. Первым делом Янг связался с брисбенским филиалом своей фирмы. Это заняло восемь минут. Потом — с главной редакцией в Монако. Еще девять. Наконец, с «Линдстрем Марин Сервис Компани». Здесь разговор был короче — хватило трех с половиной. Всего он уложился в двадцать минут тридцать секунд — знай наших, журналисты морякам в оперативности не уступят.

Когда Янг вернулся в гостиную, Захаров сидел в кресле, откинувшись на спинку и прикрыв глаза. В девственно-чистой хрустальной пепельнице на столике лежали две порожних ампулы для безукольных инъекций.

— Ну вот, — сказал Янг, — разве ж это невезение? Это так, недоразумение.

Захаров вскинул глаза:

— То есть?

— Через шесть часов в точке рандеву будет гидроплан. Знаете, из этих ныряющих монстров…

— Знаю, — улыбнулся Захаров. — Приняты на вооружение в одиннадцатом году. «Ллир», «Си дэймон»…

— Вот-вот. Он доставит бароскаф. И примет вашего батиандра. Нужно только сообщить в «Линдстрем Марин Сервис» координаты точки рандеву. И куда батиандра доставить. Они ждут. Как видите, и пресса кое-что может. Вечная история Ливингстона и Стенли…

Захаров встал и направился в кабинет. Но, сделав два шага, остановилс и подошел к Янгу, положил ему руку на плечо:

— А знаешь, сынок, из тебя все-таки получился бы отличный моряк. Эх ты, Стенли…

— Не знаю, — пожал плечами Янг. — Зато уверен, что счет «Линдстрем Марин Сервис» выставит Океанскому Патрулю. По экстренному тарифу, заметьте. Но с этим вы разбирайтесь сами.

— Разберемся, — засмеялся Захаров. — Это нам что щенка подковать.

Пока Захаров из кабинета говорил с кем-то по телефону, Янг смотрел на его мощную спину и мучительно силился понять, зачем надо подковывать щенков. Нет, все-таки русские — загадочный народ…