"Щенки Земли" - читать интересную книгу автора (Диш Томас)

Глава пятая, в которой происходит наихудшее

Едва ноги Жюли Дарлинг коснулись земли, ее охватило сентиментальное настроение и она стала умолять нашего Господина доставить нас на ферму Скунсов, где мы с ней впервые встретились. Я поддержал ее просьбу не столько из сентиментальности, сколько из необходимости избавиться от Святого Бернара (который каким-то образом решил, что оказался по соседству со Шварцвальдом). Наш Господин, как обычно, удовлетворил каприз.

Пока Крохотуля бегом обследовала темные заросли (в самых мельчайших деталях они выглядели не менее реалистичными, чем все, что можно было создать на астероидах с пульта управления), мы с Жюли, сидя на самой слабой Сворке, изумлялись изменениям, которые внесло время не только в нас самих (мы успели выйти из щенячьего возраста, достичь зрелости и теперь слушать восторженные возгласы нашего собственного милого щенка), но и во все, что нас окружало. Крыша сарая провалилась, в саду и на окрестных лугах укоренились и пышно разрослись молодые деревца. Жюли упивалась зрелищем этого упадка, как, должно быть, упивались молодые леди восемнадцатого века приводившимися в порядок руинами Готического Возрождения. Ее жажда возвращения в прошлое была так велика, что она принялась выклянчивать у нашего Господина освобождения от Сворки!

— Пожалуйста, — хныкала она, — только разочек. Быть здесь на Сворке для меня то же самое, что оказаться выпавшей из потока времени. Я хочу попробовать дикость на вкус.

Наш Господин делал вид, что не слышит.

— Очень-очень прошу, — заскулила она громче, хотя теперь ее голос больше походил на лай.

Голос, зазвучавший в моей голове (и в голове Жюли, конечно, тоже), стал утешать:

— Ну-ну, тихо. В чем дело, мои дорогие, мои милые, мои замечательные любимцы? Почему вам хочется освободиться от Сворки? Зачем? Ведь она такая слабенькая! Вы хотите превратиться в Дингов?

— Да! — ответила Жюли. — Именно сегодня, на всю вторую половину дня я хочу стать Динго.

Я был шокирован. Но, должен признать, и немного взволнован. Утекло так много воды с тех пор, как я обходился без Сворки, что эта примитивная мысль появилась и у меня. Всегда есть нездоровая жажда удовольствия натянуть на себя мундир врага, стать чем-то вроде двойного агента.

— Если я отпущу Сворку, вы лишитесь возможности позвать меня. Вам придется только ждать моего возвращения.

— Все будет в порядке, — уверяла его Жюли, — мы и шага не сделаем с фермы.

— Я вернусь утром, маленькие мои. Ждите меня.

— О, мы дождемся, — нараспев пообещали мы с Жюли, словно были его антифоном.

— Вот и я, — заявила о себе Крохотуля, которой по требованию матери пришлось прекратить обследование местности.

И тогда он ушел. Наши разумы выскользнули из Сворки, и нас охватили такое смятение и такой вихрь мыслей, что в течение нескольких минут никто не отважился заговорить. Когда разум на Сворке, в голове может присутствовать несколько мыслей одновременно. Теперь нам предстояло научиться мыслить медленнее — в линейной последовательности.

Щеки Жюли зарделись, глаза заискрились необычным блеском. Я понял, что, вероятнее всего, эта любимица впервые в жизни оказалась без Сворки. Видимо, она чувствовала легкое опьянение, и у меня, несмотря на былой опыт, определенно было именно такое ощущение.

— Привет, земляне, — сказала она. Ее голос, казалось, стал другим, сделался более резким и решительным. Она сорвала яблоко с ветки над головой и потерла его о свою бархатную кожу.

— Тебе не следует это есть. Если помнишь, — предостерег я, — там могут быть микробы.

— Знаю. — Она впилась в яблоко зубами и, давясь от смеха, предложила остаток мне. Это был явно литературный пассаж, но я не смог найти повод отказаться.

Откусив кусочек, я заметил половину червяка, оставшуюся в яблоке. Меня вырвало, и это положило конец нашей едва начавшейся игре в аморальность. Жюли нашла водопроводную колонку и ухитрилась заставить ее работать. Вода имела ржавый вкус, но он был гораздо приятнее того, который я ощущал во рту. Потом моя голова покоилась на коленях Жюли, а ее пальцы ерошили мне волосы — и я уснул, хотя была еще только середина дня.

Когда я проснулся, тепло послеполуденного солнца обжигало меня с головы до пят; я был весь в поту. Ветер мелодично шумел в листве деревьев. Прямо над моей головой хрипло каркнула ворона, потом она взмыла в воздух. Я беспечно следил за ее неуклюжим полетом, но моя беспечность постепенно окрашивалась чувством тревоги. Я как бы осознал свою смертность.

— Мы долежимся до солнечного ожога, — спокойно поделилась своими соображениями Жюли. — Думаю, следует перебраться в дом.

— Это будет нарушением права собственности, — подчеркнуто строго возразил я, вспомнив запрет Роксаны заходить в дом.

— Тем лучше, — сказала Жюли; ее романтическое стремление побыть Динго хотя бы один день еще не иссякло.

Внутри дома с потолка свешивались липкие, пыльные клочья паутины, а скрипучий пол был завален обоями, сорванными со стен временем. В одной из верхних комнат Жюли обнаружила шкафы и комоды с покрывшейся плесенью одеждой, в том числе несколько хлопчатобумажных платьев, которые были бы впору десятилетней девочке. Трудно было представить, что Роксана могла быть такой маленькой — или такой бедной. У меня возникло смутное чувство вины за то, что мы открыли это окно в ее прошлое, и, когда одно из платьев, почти истлевшее за долгие годы, оказалось у меня в руках, внутри него мне почудилось маленькое привидение. Я увел Жюли в другую комнату, где стоял какой-то странный аппарат с широкой подушкой, которая возвышалась чуть ли не на метр над полом. От подушки исходил омерзительный запах.

— Каддлис, смотри-ка — это кровать! Настоящая! Такая редкость была бы на астероидах бесценным подарком судьбы.

— Полагаю, что так, — ответил я, — если бы удалось убрать этот запах.

— Должно быть, она вся прогнила, как и одежда.

Я сел на край кровати, и она подалась под моей тяжестью с металлическим скрипом, таким же, как скрип колонки во дворе. Жюли засмеялась и, усевшись рядом со мной, стала прыгать на постели. Кровать застонала, стон усилился до скрежета, а скрежет завершился лязгом. Жюли безудержно расхохоталась, когда кровать рухнула на пол. Поглядев на Жюли, развалившуюся возле меня на этом причудливом аппарате, я почувствовал нечто такое, чего не испытывал прежде. Потому что хотя мы с Жюли близко знали друг друга уже многие годы, я никогда так безотлагательно не желал ее. Вне всякого сомнения, это тоже было следствием отсутствия Сворки.

— Жюли, — сказал я, — я сейчас укушу тебя.

— Рр-р, — игриво прорычала она в ответ.

— Гав, — подтвердил я.

— Я тоже, я тоже! — с криком ворвалась в комнату Крохотуля. Однако ей очень скоро потребовалось снова бежать в огород, где она копала ямку, в которой собиралась похоронить своего дядю Плуто. К заходу солнца у нее были ямки для Кли, Святого Бернара и всей семьи Скунсов.

Жюли, моя дорогая. Дорогая моя Жюли.

Мы втроем провели ночь в доме среди скрипов и стонов старого дерева и зловещего топота внутри стен. Крохотуля спала в небольшой колыбели, которая когда-то, видимо, служила постелью Роксане. Поднявшись с восходом солнца, трясущиеся от утреннего холода, мы сразу же отправились под яблоню ждать. Мы долго не могли согреться и были голодны. Тучи враждебно настроенных жужжащих насекомых поднялись из мокрой травы, чтобы пересесть на нашу чувствительную кожу и насытиться нашей кровью. Я убил трех или четырех из них, но эти бессмысленные твари продолжали атаковать нас, не заботясь о своей безопасности. Даже в самые черные времена Шрёдера нам, любимцам, не приходилось подвергаться таким невыносимым неудобствам. Мне стала понятна практическая ценность одежды, и я с тоской думал о своем золотом костюме на вчерашнем пиру.

Солнце поднялось почти к зениту, когда Жюли наконец повернулась ко мне и спросила:

— Как ты полагаешь, что-то случилось, а, Каддлис?

Теперь было бесполезно притворяться, что ничего плохого не произошло, но я смог ответить ей только тревожным взглядом. Возможно, нас наказали за желание погулять на свободе. Может быть, как ни парадоксальна эта мысль, наш Господин забыл о нас. А может быть…

Но как мы могли хотя бы помыслить о том, чтобы анализировать поведение Господина? Особенно такой безответственный, непостижимый и бессмысленный поступок, как взять да и оставить троих породистых любимцев — один из которых крохотный щенок — без защиты в чуждом им мире Дингов!

Когда голод стал невыносимым, мы жадно набросились на яблоки, вишни и кислые сливы, нимало не беспокоясь, есть ли в них червоточины. Всю вторую половину дня до глубокого вечера мы ждали возвращения нашего Господина, но в конце концов холод и темнота загнали нас в дом.

Следующее утро тоже прошло в бесполезном ожидании, хотя на этот раз мы предусмотрительно облачились в штаны и куртки из грубой синей ткани и резиновые сапоги. Почти все остальное настолько истлело, что ремонту уже не подлежало. Наш Господин не вернулся.

— Жюли, — сказал я наконец, предварительно отослав Крохотулю собирать чернику, чтобы она как можно дольше не знала о переменах в своей жизни, — мы предоставлены самим себе. Наш Господин бросил нас.

Она негромко зарыдала, но слезы катились по ее щекам непрерывным потоком, и мои поцелуи не успевали осушать его.

И все же я должен признать, что Жюли отнеслась к нашему новому состоянию спокойнее, чем я. Она была рада принять вызов этого архаического, почти такого же, как у Дингов, существования. Ей, несомненно, помогала ее тяга к притворству. Каждый день, пока я ходил на высокий холм неподалеку от фермы взывать — безнадежно и безрезультатно — к нашему Господину, Жюли разыгрывала из себя хозяйку дома. Она драила полы, выметала пыль, мыла и проветривала заплесневелую мебель и прогнившие матрацы, с интересом экспериментировала с овощами, которые росли среди сорняков на заброшенном огороде. (Морковь, даже если она сварена в ржавой воде с небольшим количеством земли в качестве приправы, очень хороша на вкус.) Через неделю мои походы на холм стали менее частыми. Я убедился, что наш Господин не вернется никогда. Мысль о таком бессердечии и безразличии — после стольких лет на Лебедином озере — просто не укладывалась в голове.

Помогая Жюли на ферме, я получил определенное представление о до-господском образе жизни на Земле. Я нашел и починил одно механическое устройство, оказавшееся очень полезным. Шершавое каменное колесо около метра в диаметре и почти десяти сантиметров толщиной приводилось в движение ножной педалью. Если держать кусок металла прижатым к вращающемуся колесу, эта машина выбрасывала сноп искр, которые, а свою очередь, могли воспламенять деревянные стружки. Произведенный таким образом огонь можно было сохранять в разных приспособлениях в доме. Огонь оказался безмерно полезным, но, поскольку, как я полагаю, мои читатели с ним знакомы, не стану продолжать это отступление. Лишь упомяну мимоходом, что в ночь моего открытия Жюли, сидевшая подле меня перед охваченными ревущим пламенем поленьями, взирала на меня с настоящим восхищением! И я отвечал ей таким же взглядом, потому что в свете пламени она выглядела очень красивой, красивее, чем когда-либо прежде. Свет колеблющегося огня сглаживал контуры ее лица настолько, что я видел только расслабленную, безвольную улыбку и сияние глаз, которые не заимствовали свой блеск у пламени, — это сияние, казалось, исходило из самого ее существа.

— Прометей, — прошептала она.

— Моя Пандора, — ответил я, и отрывок древнего стихотворения, показавшийся мне одновременно подходящим к ситуации и ужасным, выстрелом прозвучал в мозгу. Низким голосом я продекламировал его Жюли:

Жюли театрально затрепетала.

— Каддлис, — сказала она, — мы должны найти дорогу домой.

— Не называй меня Каддлисом, — сказал я несвойственным мне грубым тоном. — Если тебе не нравится Белый Клык, остановимся на Прометее.

День следовал за днем без намека на возвращение нашего Господина. Чем дольше мы оставались на ферме, тем неизбежнее становилась наша встреча с Дингами. Во время своих походов на холм я иногда замечал клубы пыли на проселочных дорогах. Я старался не выходить на открытое место, но прекрасно понимал, что только по счастливой случайности мы все еще оставались на свободе. Я даже подумать боялся, что может произойти с нами, попадись мы в лапы Дингам. Достаточно было взглянуть на обезображенный памятник моему отцу (посещая холм, я дважды проходил мимо него), чтобы вспомнить его ужасную судьбу, и это не вселяло уверенности в завтрашнем дне.

Поэтому я решил, что мы с Жюли должны найти пешую дорогу к питомнику Шрёдер, где нам, конечно, не быть такими же счастливыми, как на астероидах, но там мы окажемся по крайней мере в безопасности. Однако у меня не было ни малейшего представления, как туда попасть. Много лет назад, когда мы с Роксаной ездили на ферму Скунсов, водитель-робот выбирал окольный путь вроде бы в юго-западном направлении, но я не удосужился изучить его. В любом случае топать по дорогам было бы глупо.

Я возобновил блуждания по близлежащему лесу в поисках возвышенности, с которой мог бы увидеть башню собора или другой знак, способный указать путь к цивилизации. Наконец этот знак был дан мне: по другую сторону болота поднималась гряда; по ее гребню шла линия электропередачи!

Там, где электричество, должны быть и Господа.

В конце прошлого века, когда Господа впервые заявили о себе человечеству, они постановили, что вступают во владение всеми электростанциями, плотинами, генераторами, радио- и телевизионными станциями. Без единой мысли о пользе для человечества (они лишь позаботились, чтобы введения были эффективными) Господа переделали существовавшую прежде систему электроснабжения в некую разветвленную структуру электромагнитных удовольствий.

Конечно, сделанные ими дополнения и усовершенствования далеко превосходили скудные потребности и даже понимание человечества. Что знают коровы о Мьюзаке, играющем в их хлеву, кроме того, что он дает им возможность хорошо себя чувствовать? Трудом людей, в соответствии с техническими требованиями Господ, производились какие-то устройства, смысла которых люди не могли постичь. Но и человеческий труд стал выходить из употребления, когда Господа — по сути своей представляющие неограниченный источник энергии — разобрались в истинном положении вещей и занялись автоматизацией, чтобы освободить человека от тяжелой рутинной работы, которая испокон веку была источником всех его тягот. От труда освобождали по крайней мере тех, кто принимал такую свободу, — короче говоря, всех, кто соглашался стать любимцем.

Хотя нововведения Господ во многих отношениях превосходили примитивную технологию конца второго тысячелетия, они все еще сохраняли (главным образом для нужд неблагодарных Дингов) модифицированную систему электропередач, охватив целый мир таинственными геометрическими хитросплетениями их линий, в которых могли разобраться только сами Господа.

Высоковольтные линии — это то место, куда Господа являются принимать ванны и предаваться удовольствиям, поэтому именно к ним и следовало нам направиться. Даже если не удастся добраться до самих Господ, когда они гуртом снуют туда и обратно в проводах над головой, мы сможем, шагая вдоль линии, прийти к какому-нибудь генератору или подстанции, может быть, как раз к той, которая снабжает электроэнергией питомник; Шрёдер. Ничего страшного, если мы притопаем в другой питомник, — все они строились вблизи силовых станций.

Как только мы доберемся до линии электропередач, дальнейшее путешествие станет безопасным — ни один Динго не осмелится сунуть нос в самое сердце господских владений.

Я помчался на ферму, торопясь поделиться радостью с Жюли. Она качала насос колонки, набирая воду.

— Не бегай по огороду, Каддлис, — крикнула она мне. — Этот картофель пригодится нам на зиму.

— Теперь… это больше… не имеет значения… Жюли Дарлинг! — Я долго бежал, поэтому тяжело дышал. — Я нашел их!.. Мы сможем… вернуться домой… гип-гип ура!

Подскочив к Жюли, я чмокнул ее в губы и опрокинул себе на голову ведро воды. Этот холодный душ привел в оцепенение, казалось, каждый мой нерв. Восхитительное ощущение — почти такое же, как Сворка. Ошеломленная Жюли тоже оцепенела. Я снова поцеловал ее.

— Дикарь, ты насквозь мокрый!

У одежды есть свои недостатки, главный из которых — способность впитывать влагу.

— Жюли, я нашел их! Нашел. Считай, что мы уже дома. — Я рассказал ей о линии электропередач и объяснил, что это означает.

Жюли задумчиво помолчала.

— Полагаю, это означает, что теперь нам придется покинуть ферму?

— Покинуть! Вернуться в Господство. Разве не это все время беспокоит тебя?

— Не знаю. Теперь здесь что-то вроде нашего собственного питомника. Такого милого, семейного. А я еще даже не начала учиться по-настоящему готовить. Ты знаешь, что Крохотуля сегодня принесла? Яйца! Мы могли бы…

— Ты хочешь остаться в этой дикости, среди Дингов? Навсегда распрощаться со Своркой? И в этой архаичной дыре, вонючей, разваливающейся, грязной, отвратительной…

Жюли жалобно заплакала, и я смягчился, осознав, что несколько перегнул палку.

— Без тебя здесь было бы во сто крат ужаснее. Это место стало уютным только благодаря твоим стараниям. Я уверен, когда мы вернемся, наш Господин позволит тебе продолжать учиться кулинарному искусству. И соорудит для тебя кухню получше. С электрической плитой. — Ее лицо прояснилось, и я усилил напор. — Ты же знаешь, что мы должны вернуться. Мы нужны нашим Своркам. Оставаясь здесь, мы станем не лучше Дингов.

— Думаю, ты прав. Я действительно так думаю.

— Вот и молодец! Скоро ли мы сможем собраться? Придумай, в чем нести продукты. Неплохо бы захватить одеяла, чтобы не мерзнуть по ночам. И поищи какую-нибудь обувь для Крохотули. Если мы выйдем завтра рано поутру, то сможем добраться засветло, но просто на всякий случай…

Пока Жюли импровизировала, мастеря что-то вроде рюкзаков, я заглянул в сарай, где хранился хозяйственный инвентарь. Там лежало одно древнее орудие, которое в сложившихся обстоятельствах могло существенно улучшить мою экипировку (так тогда казалось), — топор. Не того кричащего средневекового фасона, каким был вооружен Святой Бернар, но достаточно смертоносный, чтобы проторить путь сквозь любую толпу Дингов. Я сразу же понял, что попадать им в цель гораздо труднее, чем мне удавалось на Лебедином озере, потому что он оказывался обращенным в момент удара к мишени лезвием не чаще, чем обухом. Однако, не выпуская топор из рук, я в щепки разносил рухнувшие стропила сарая. Трах сюда! Трах туда! Эй, там! Кто следующий!

Ожесточившись, я решил сделать свое оружие еще более действенным. Несколько дней назад я заметил, что моя искрометная машина делает прижимаемую к каменному колесу кромку металла очень острой, если правильно выбрать угол наклона. После нескольких попыток мне удалось так заострить железное лезвие топора, что даже легкое к нему прикосновение рассекало кожу. Теперь, думал я, пусть Динги только попробуют подойти!

Мы отправились до полудня. Хотя Крохотуля, по-прежнему верившая, что все это — игра, забавлялась и без умолку болтала, ее родители пребывали не в лучшем расположении духа. Жюли была задумчива и грустна, расставаясь с фермой (хотя и соглашалась, что выбора нет), а я нервничал и был полон дурных предчувствий. От холма, с которого я заметил линию электропередач, мы углубились в низкие заросли сосны, березы и бальзовых деревьев. В лесу не было возможности оценить, близко ли мы к цели. Солнце могло служить компасом и даже не очень точными часами, но оно — негодный спидометр. Когда нам казалось, что уже пройдено двойное и даже тройное расстояние до силовой линии, мы все еще шли и шли. Жюли была раздражена; я злился. Потом разозлилась она, а я стал дуться. Кустарник цеплялся за наши штаны, а грязь на краю болота, которое нам пришлось обходить, налипла на сапоги. Но мы все шли. Крохотуля, ехавшая верхом на моей шее, веселилась, прихлопывая садившихся мне на лоб комаров. Но мы все шли.

Солнце, непрестанно полосуемое тонкими, низкими облаками, висело громадным пунцовым шаром над горизонтом позади нас; впереди над горной грядой маячила бледная ущербная луна, а на самой гряде, черная на фоне неба цвета индиго, четко вырисовывалась линия электропередач.

Жюли уронила свою ношу и побежала вверх по склону.

— Господа, — кричала она, — Господа, мы пришли. Возьмите нас на Сворки. Сделайте нас снова вашими. Отведите нас домой.

Линия была безмолвна и неприступна, ветер покачивал провода. Жюли обняла деревянный столб и завопила, взывая к бессердечным проводам.

— Господа, ваши любимцы вернулись к вам. Мы любим вас. ГОСПОДИН!

— Они не слышат тебя, — сказал я ласково. — Если бы могли услышать, то уже были бы здесь.

Жюли поднялась с колен и отважно расправила плечи. Я стоял у подножья горы, и она спустилась ко мне. В ее глазах не было слез, губы собрались в горькую улыбку.

— Я ненавижу их, — произнесла она твердым голосом, — всем своим существом я их ненавижу! — И упала в мои объятия в глубоком обмороке.

Крохотуля не хотела засыпать, и мы с ней коротали первые часы надвигавшейся ночи. Прислушиваясь к вечерним звукам, мы пытались угадывать голоса зверей и птиц. Часам к девяти все смолкло и земля окуталась полнейшей тишиной.

— Это странно, — вслух подумал я.

— Что странно, папа?

— Странно, что, когда умолкли сверчки, не осталось никаких звуков. Ни единого шороха. Разве провода не должны гудеть? Издавать хотя бы небольшой шум? Но они молчат. Думаю, они мертвы.

— Мертвы? — как эхо повторила Крохотуля. — Господа умерли? Теперь Динги нас съедят? Позволят они мне сперва принять ванну? Потому что когда я боюсь…

— Нет, Крохотуля, милая моя. Провода умерли, а не Господа. Господа не умрут никогда. Неужели ты забыла то, что я говорил тебе на днях о Боге?

— Но то — Бог.

— Нет никакой разницы, дорогая. Давай-ка спать. Твой папа просто подумал вслух, а мама только сделала вид, что испугалась. Ты же знаешь, что маме нравится притворяться.

— Но почему же Бог не вышел из электрических столбов, когда мама попросила?

— Может быть, этой линией не пользуются, радость моя. Возможно, она сломалась. Завтра мы пойдем вдоль нее и узнаем, в чем дело. Наверное, я неправильно понимаю, что такое шум в проводах. Видимо, это просто суеверие, а суеверными могут быть только Динги. Вероятно, Господа не смогли услышать нас из-за изоляции проводов. Как они могли нас услышать, если находятся далеко отсюда? Завтра мы найдем дорогу к замечательному питомнику, Крохотуля. Ни о чем не стоит беспокоиться.

Крохотуля уснула, но я не смог. Северный горизонт стал извергать грандиозные вспышки света. Они покрывали черноту неба яркими полосами, поглощая блеск звезд. Потом полосы распадались, меняли форму и вспыхивали снова.

Северное сияние. Северная Аврора.

Это как раз то, с чем Господам особенно нравилось играть. Они чувствовали себя дома среди электронов пояса Ван Аллена и устремлялись туда, где их поток искривлялся, чтобы коснуться земной атмосферы на ее магнитных полюсах; следовали за ними, управляя ионизацией воздуха, создавая эти столбы света и подчиняя себе их перемещения, всегда так поражавшие людей, в соответствии со сложными правилами своей невиданной геометрии. Эти беспрестанно меняющиеся узоры были высшим удовольствием Господ, и, несомненно, именно сила пояса Ван Аллена на Земле послужила первопричиной того, что их потянуло к этой планете. Они обеспокоили себя вмешательством в дела человечества только после ряда ядерных взрывов, проведенных в поясе Ван Аллена в 1960-е годы.

Этой ночью сияние было неслыханно красиво, и я понял, что Господа все еще на Земле, — они так жизнерадостны и так ярко пламенеют, чтобы их любимцы — их бедные, заблудшие, неухоженные любимцы — могли не сомневаться.

Но это было очень холодное и очень далекое пламя. Мне от него легче не стало. — Напрасен твой учтивый взгляд, — проворчал я. Жюли, которая всегда спала чутко, шевельнулась.

— Сожалею, — пробормотала она, вероятно слишком сонная, чтобы вспомнить, по какому поводу намеревалась выразить сожаление.

— Все в порядке. Мы найдем их завтра, — сказал я. — Завтра, завтра.

Жюли улыбнулась и снова погрузилась в сон.

На следующий день мы двинулись вдоль линии электропередач в северном направлении. Она шла рядом со старой асфальтовой дорогой, израненной трещинами и выбоинами, но все же более удобной для продвижения пешком, чем буйно поросшие кустарником обочины. Мы шли медленно. Я больше не мог нести и рюкзак, и Крохотулю, поэтому нам приходилось соизмерять свой шаг с ее.

Встретившийся нам выгоревший дорожный указатель информировал, что до Шрёдера двадцать километров. Шагая по дороге (провода над головой были, как нам казалось, надежной защитой от Дингов), мы рассчитывали добраться до питомника к раннему вечеру. То и дело попадались стоявшие поодаль от дороги брошенные фермы, а дважды дорога расширялась, и в этих местах руины лежали теснее друг к другу: когда-то здесь были поселки. Там провода разветвлялись во всех направлениях, но главная линия следовала прежним курсом — к Шрёдеру. Столбы были из сосновых бревен, окрашенных красно-коричневым креозотом, и в точности походили один на другой, пока…

Жюли заметила это, когда мы уже были недалеко от Шрёдера. Вверх и вниз по столбам разбегались тонкие серебристые линии, поблескивавшие в косых лучах солнца. При более пристальном рассмотрении они оказались вертикальными цепочками декора каких-то несложных повторяющихся конфигураций. Одна фигура представляла собой две пересекающиеся окружности, которые связывались с другими фигурами цепочек прямыми черточками:

Другая выглядела просто зигзагом.

Наиболее часто повторялся рисунок, которым обозначается батарейка в электрической схеме.

Они и в самом деле были условными обозначениями электросхем.

Весь декор выглядел слишком топорным и бессмысленным с любой точки зрения, поэтому у меня не возникло даже сомнения, что Господа не имеют к нему отношения. В этих орнаментах было что-то варварское, что-то наводившее на мысль о Дингах!

Но какой Динго посмел бы так близко подойти к святая святых Господ? Питомник, скорее всего, в нескольких сотнях метров отсюда. У меня появились дурные предчувствия относительно нашей безопасности. Не успел я осмыслить нависшую угрозу, как другая беда явилась сама собой.

— Каддлис! — пронзительно закричала Жюли. — Боги и Господа, посмотри! Электростанция!

Я подхватил на руки Крохотулю и мигом оказался рядом с Жюли.

Ажурный бетонный забор, который уже метров тридцать тянулся вдоль дороги и преграждал нам вход на территорию подстанции, теперь перестал быть препятствием, потому что в этом месте он представлял собой просто нагромождение обломков. Искривленные и перекрученные, словно ветви гигантских дубов, черными силуэтами на фоне светло-голубого предвечернего неба вырисовывались тавровые балки остова подстанции. Ее пилоны, на которых крепились провода высокого напряжения, лежали на земле подобно замертво рухнувшим Голиафам. Провода были оборваны и свисали с забора, позванивая при порывах ветра. Все было уничтожено, абсолютно все.

— Была бомбардировка, — сказал я, — но это невозможно.

— Динги? — спросила Крохотуля.

— Боюсь, что да. Но как они могли?

В этом не было смысла. Столь примитивное нападение не могло принести успеха в борьбе против Господ, если весь богатейший арсенал науки XX века потерпел неудачу. Эх, мало им было ядерных взрывов в поясе Ван Аллена. Я сомневался тогда и продолжаю сомневаться до сих пор, было ли действительно в человеческих силах уничтожить хотя бы одного из Господ.

Как оказалось возможным сражение с чем-то, не имеющим размеров, при отсутствии представлений об уравнениях, которых могли бы дать хотя бы символическое приближение к пониманию природы того, с чем сражаешься? Нет, их не победить бомбардировками второстепенных силовых подстанций то в одном, то в другом месте; не победить, даже разбомбив их все. С таким же успехом можно пытаться убить льва веником из чертополоха. Господа — это нечто гораздо большее, чем просто та или иная технология.

Из-за забора, откуда-то из хаоса искореженных механизмов, раздался стон. Женский голос повторял одно-единственное слово:

— Господа, Господа…

— Там не Динго, — сказала Жюли. — Какая-то несчастная любимица не может выбраться. Подумай, Каддлис, не означает ли это, что брошены все любимцы?

— Тсс! Такими разговорами ты только доведешь до слез Крохотулю.

Мы нашли место, где можно было перелезть разрушенную часть забора. В паре метров от пролома спиной к нам стояла на коленях женщина. Она примостилась на поперечине рухнувшего пилона, как на молитвенной скамеечке. Ее волосы, спутанные и грязные, еще хранили следы одомашненности. Она была приличествующим образом обнажена, однако все тело было в синяках, а ноги сильно расцарапаны. Оказавшись перед лицом столь патетического краха некогда видной любимицы, я впервые осознал, насколько ужасно дикой выглядела Жюли: одета вульгарнейшим образом, волосы закручены в практичный, но лишенный художественного изящества узел, да еще и скрепленный узкой полоской ткани; стройные ноги упакованы в неуклюжие резиновые сапоги. Должно быть, мы все трое походили на Дингов.

Бедная женщина прекратила причитания и повернулась к нам. Выражение ее лица прошло все стадии от любопытного удивления до неописуемого изумления.

— Отец! — произнесла она, оцепенев от ужаса.

— Роксана! — воскликнул я. — Вы ли это?