"Ому" - читать интересную книгу автора (Мелвилл Герман)

Герману Гансевоорту из Гансевоорта, графство Саратога, штат Нью-Йорк с любовью посвящает этот труд его племянник, автор

Глава X ОПИСАНИЕ СУДОВОГО САЛОНА И НЕКОТОРЫХ ЕГО ОБИТАТЕЛЕЙ

Не мешает теперь дать некоторое представление о том месте где так дружно жили доктор и я.

Большинству читателей известно, что передняя часть палубы около бушприта называется баком; непосредственно под ним находится кубрик — помещение для матросов, отделенное переборкой от трюма.

Расположенное в носовой части корабля, это чудесное жилье имеет треугольную форму и обычно оборудовано грубо сколоченными двухъярусными койками. На «Джулии» они были в самом плачевном состоянии, настоящие калеки, часть которых почти полностью разобрали для починки остальных; по одному борту их уцелело только две. Впрочем, большинство матросов относилось довольно равнодушно к тому, есть ли у них койка или нет: все равно, не имея постельных принадлежностей, они могли на нее класть только самих себя.

Доски своего ложа я застелил старой парусиной и всяким тряпьем, какое мне удалось разыскать. Подушкой служил чурбан, обернутый рваной фланелевой рубахой. Это несколько облегчало участь моих костей во время качки.

Кое-где разобранные деревянные койки были заменены подвесными, сшитыми из старых парусов, но они раскачивались в пределах столь ограниченного пространства, что спать в них доставляло очень мало удовольствия.

Общим видом кубрик напоминал темницу, и там было исключительно грязно. Прежде всего от палубы до палубы он имел меньше пяти футов, и даже в это пространство вторгались две толстые поперечные балки, скреплявшие корпус судна, и матросские сундуки, через которые по необходимости приходилось переползать, если вы куда-нибудь направлялись. В часы трапез, а особенно во время дружеских послеобеденных бесед, мы рассаживались на сундуках, точно артель портных.

Посредине проходили две квадратные деревянные колонны, называемые у кораблестроителей бушпритными битенгами. Они отстояли друг от друга примерно на фут, а между ними, подвешенный к ржавой цепи, покачивался фонарь, горевший день и ночь и постоянно отбрасывавший две длинные темные тени. Ниже между битенгами был устроен шкаф, или матросская кладовая, которая содержалась в чудовищном беспорядке и время от времени требовала основательной чистки и обкуривания.

Все судно находилось в крайне ветхом состоянии, а кубрик и вовсе напоминал старое гниющее дупло. Дерево везде было сырое и заплесневелое, а местами мягкое, ноздреватое. Больше того, все оно было безжалостно искромсано и изрублено, ибо кок нередко пользовался для растопки щепками, отколотыми от битенгов и бимсов. Наверху в покрытых копотью карлингсах тут и там виднелись глубокие дыры, прожженные забавы ради какими-то пьяными матросами во время одного из прежних плаваний.

В кубрик спускались по доске, на которой были набиты две поперечные планки; люк представлял собой простую дыру в палубе. Никакого приспособления для задраивания люка на случай необходимости не имелось, а просмоленный парус, которым его прикрывали, давал лишь слабую защиту от брызг, перелетавших через фальшборт. Поэтому при малейшем ветре в кубрике бывало ужасно мокро. Во время же шквала вода врывалась туда потоками, подобно водопаду, растекаясь кругом, а затем всплескивалась вверх между сундуками, словно струи фонтана.

Таково было помещение, которым мы располагали на «Джулии»; и при всех его недостатках мы не могли считать себя в нем полными хозяевами. Несметное число тараканов и полчища крыс оспаривали у нас права на него. Большее бедствие не может выпасть на долю судна, плавающего в Южных морях.

Климат там такой теплый, что избавиться от этой нечисти почти немыслимо. Вы можете закупорить все люки и окуривать межпалубные помещения до тех пор, пока дым не полезет из пазов, но тем не менее достаточное количество тараканов и крыс выживет и в невероятно короткое время снова заселит судно. Случается, после упорной борьбы команда признает себя побежденной, и тогда эти твари становятся как бы подлинными хозяевами, а матросы превращаются в простых жильцов, которых терпят из милости. На судах, занятых промыслом кашалотов и часто не покидающих экваториальные воды по два года подряд, дело обстоит неизмеримо хуже, чем на всех других.

Что касается «Джулии», то тараканы и крысы нигде не чувствовали себя так вольготно, как в ее старом ветхом корпусе; каждая щель, каждая трещина буквально кишели ими. Не они жили среди вас, а вы среди них. Доходило до того, что мы предпочитали есть и пить в темноте, а не при дневном свете.

А с тараканами у нас происходило необычайное явление, которое никто так и не мог понять.

Каждую ночь они устраивали празднество. Первый признак его приближения состоял в том, что полчища насекомых, облеплявшие балки над нашими головами и забиравшиеся к нам в койки, начинали проявлять необычайное оживление и гудеть. Затем следовало массовое передвижение тех, кто жил вне поля нашего зрения. Вскоре все появлялись на сцене: более крупные экземпляры бегали по сундукам и доскам; крылатые чудовища метались взад и вперед по воздуху; а мелюзга носилась кучами, почти слившимися в сплошную массу.

По первой тревоге все матросы, способные двигаться, устремлялись на палубу; те же из больных, кто был слишком слаб, лежали не шевелясь, и обезумевшие насекомые бегали по ним сколько им заблагорассудится. Представление длилось минут десять и сопровождалось таким гулом, какого не издает даже пчелиный рой. Как часто мы сокрушались, что никогда нельзя было предвидеть время этих визитов — их могли нанести нам в любой час после наступления темноты; — и какое облегчение мы испытывали, когда они приходились на ранний вечер.

Но мне не следует забывать и о крысах, ибо они не забывали обо мне. Подобно ручной мыши Тренка,[25] ничуть не боявшейся людей, они стояли в норах и смотрели на вас, как старый дедушка с порога своего дома. Нередко они бросались на нас во время трапез и принимались грызть нашу еду.

Когда крысы в первый раз приблизились к Ваймонту, тот по-настоящему испугался; но, привыкнув, он вскоре стал управляться с ними лучше других: с поразительной ловкостью хватал крыс за лапы и выбрасывал через люк в море, где они и находили себе могилу.

О крысах я должен рассказать историю, касавшуюся лично меня. Однажды юнга подарил мне немного патоки; я ее так любил, что держал в жестяной банке в самом дальнем углу своей койки. При нашем пайке сухари, чуть-чуть политые патокой, были поистине роскошным блюдом, которым я делился лишь с доктором, и то потихоньку. Что могло быть прекрасней такого райского угощения, да еще съеденного украдкой?

Как-то вечером мы убедились, что банка почти опустела; когда мы в темноте ее наклонили, то вместе с патокой выскользнуло еще что-то. Сколько времени оно пробыло там, мы, слава богу, никогда не узнали, да и не слишком жаждали знать; всякую мысль об этом мы постарались как можно скорей выкинуть из головы. Смерть крысы, несомненно, была сладкой, совсем как смерть Кларенса в бочке мальвазии.[26]