"Княжеские трапезы" - читать интересную книгу автора (Дар Фредерик)

21

Каждое утро, в шесть часов, Лола приносила Бланвену завтрак в постель: крепкий кофе и гренки со сливочным маслом. Первое за день обращение «монсеньор» Эдуар слышал именно от нее. Произнося его с чрезмерной почтительностью, служанка одновременно смешно приседала в реверансе, навеянном просмотром костюмированного фильма, который однажды «монсеньор» дал ей посмотреть.

— Доброе утро, монсеньор.

Одной рукой Лола раздвигала занавески, другой держала поднос, затем с благоговением приближалась к постели.

Бланвен зевал, потягивался, прижимаясь спиной к мягкому матрасу и улыбался служанке.

— Монсеньору хорошо спалось?

— Знаете, кто такой сурок, Лола?

— Нет, монсеньор.

— Так вот, это маленький грызун, который спит с октября по апрель. В общем, я спал как сурок.

Служанка жеманно улыбалась.

— Монсеньору еще что-нибудь нужно?

— Нет, милочка. Хотя у монсеньора под одеялом и встал болт в двадцать сантиметров, от вас ему ничего не нужно.

И Лола удалялась, не очень-то поняв всю глубину французского юмора, но не забывая бросить долгий, бесконечно сожалеющий взгляд на этого великолепного самца. Такого товара в замке, больше похожем на дом для престарелых, еще не водилось. Появление молодого князя привнесло свежий и целительный воздух в строгое, помпезное и хмурое жилище, созданное, казалось, для обитания вечных горестей.

В день своего приезда Эдуар мечтал лишь об одном — вернуться в свое большое и грязное парижское предместье, приняв решение уехать как можно скорее. Но на следующий день какая-то таинственная сила удержала его от этого шага. Ему так понравилось в большом хмуром поместье, что им овладело чувство, будто он наконец прибыл в долгожданный порт после долгого путешествия. Бланвен никак не мог ощутить себя князем; этот титул и новое качество, которое он принес вместе с собой, казались Эдуару невероятными, даже ребячливыми и лишенными всякого значения. Хотя его родитель и был сыном свергнутого суверена, Эдуар считал себя плоть от плоти французского народа. Эта карикатура на царский двор в изгнании волновала его, но не впечатляла — все было похоже на старый довоенный фильм, недавно показанный по телевидению. Фильм был уморительный, забавный — такой виделась Бланвену и окружающая его действительность. И все же Эдуара слегка смущала старая княгиня Гертруда в своих траурных одеяниях. С первого же взгляда он понял, каким исключительным человеком она была. Окруженная ореолом своей грусти, естественного величия, трогательной тоски по нежности, от недостатка которой она страдала, княгиня покорила Эдуара за один лишь вечер.

Бланвен и решил задержаться в замке, чтобы полнее оценить потрясающее приключение, выпавшее на его долю.

Эдуар занимал комнату своего отца, чьи фотографии — трогательные, слегка раскрашенные от руки, что придавало им сходство с пастельными картинами, — были развешены по стенам. На них Сигизмонд изображался мальчуганом, в день первого причастия, в строгой одежде и с широкой лентой, повязанной над левым локтем; затем — в военной форме, в день своего двадцатилетия; на мотоцикле — с непокрытой головой и большими очками на лбу. На всех снимках князь выглядел высокомерным. Но на фотографии, где Сигизмонд сидел на мотоцикле, он будто бросал вызов всей земле. От этого человека веяло наводящей страх суровостью и спокойной беззаботностью существа, отмеченного небесами. Все это было Эдуару неприятно, потому что внешне он был очень похож на своего отца, которого находил антипатичным. Конечно, князь Сигизмонд был красивым, гораздо более красивым, чем сын, но он сам отрезал себя от окружающего мира своей чрезмерной, хотя, может быть, и неосознанной гордыней.

Входя в комнату, Эдуар сразу принимался рассматривать фотографии, пытаясь найти, кроме внешнего сходства, какое-нибудь другое связующее звено между собой и погибшим, но это ему никак не удавалось. В самом себе Бланвен чувствовал теплоту, щедрость — ничего подобного в человеке на фотографиях он не находил. Сигизмонд был одиноким, гордым и непреклонным, окружающие не интересовали его. Ему было приятно с юной Розиной, созданной для любовных утех, но он бросил ее на произвол судьбы, стоило ей сказать, что она забеременела. Письмо, написанное любовнице, выражало скорее гордость, чем сострадание.

Зато Эдуар чувствовал расположение к князю Оттону, своему деду, чей портрет, писанный маслом, украшал салон. Лицо этого монарха, убитого в собственном дворце при освобождении, дышало доброжелательностью. Должно быть, княгиня Гертруда очень любила своего покойного мужа, потому что часами простаивала перед портретом, и тогда глаза старухи блестели, а губы едва заметно шевелились, будто супруги вели между собой разговор и после смерти одного из них.

Эдуар допил кофе, отставил поднос и встал. Накануне он взялся за работу, мало совместимую с его княжеским титулом: выкосил высокую траву на лужайке. Вальтер, с которым Бланвен поддерживал самые сердечные отношения, достал старую косу, долго точил ее, а затем показал Эдуару, как ею пользоваться. Привыкший работать руками, князь быстро усвоил урок и принялся заготавливать сено к величайшему изумлению обитателей замка. На вопрос бабушки, почему он взялся за эту работу, внук ответил: «Потому что ее надо сделать!» Тогда старуха обхватила Эдуара за голову обеими руками и поцеловала в лоб, сказав при этом, что именно так отвечал его дед.

В тот момент, когда Бланвен выходил из допотопной ванной комнаты, в дверь постучали. Закутавшись в махровый халат, он открыл. На пороге стояла княгиня Гертруда, уже одетая как обычно, уже — королева.

— Я не помешала вам, Эдуар?

Он редко видел бабку до обеда: она просыпалась рано, но вставала поздно, потому что любила заниматься делами в постели — знакомилась с почтой, давала поручения герцогу Гролоффу, слугам.

— Благодарю вас за приятную неожиданность, — ответил Эдуар.

И он крепко поцеловал старухину руку восковой желтизны.

— Механик с княжескими манерами, — сказала Гертруда, входя в комнату.

Старухе было тяжело идти, поэтому она села в первое попавшееся кресло. Во взгляде, которым она обволакивала внука, было нечто ненасытное. Ненасытность материнской нежности.

— Вы очень красивы, — прошептала Гертруда. Эдуар порывисто поцеловал бабку в волосы.

— Случается ли у князей, чтобы бабушка обращалась к внуку на «ты»? — спросил Эдуар.

— Иногда, когда они вдвоем.

— Разве сейчас мы не вдвоем? Княгиня засмеялась почти что радостно.

— Ты прав, мой мальчик. Я пришла задать тебе один вопрос, который не давал мне уснуть всю ночь: тебе хорошо рядом со мной?

— Чудо как хорошо, впервые в жизни мне кажется, что я нахожусь на каникулах.

Лицо старой женщины нахмурилось.

— Самое грустное в каникулах это то, что они когда-нибудь заканчиваются, Эдуар. Готов ли ты изменить свою жизнь, покинуть Францию и обосноваться здесь в ожидании того дня, когда мы сможем вернуться к себе на родину?

Вопрос захватил Эдуара врасплох, его захлестнула волна возражений.

Гертруда терпеливо ждала ответа, зная, что его трудно сформулировать.

— Там, — сказал Бланвен, — у меня мать, маленькое дело, которое не так уж плохо движется, к тому же два или три человека, к которым я привязан. И потом, нужно быть честным до конца: я всегда считал Францию своей родиной; привычки, отношения…

При каждом его слове старуха качала головой.

Когда Эдуар замолчал, она взяла его за руку и прижала ее к своей щеке с остро выдающейся скулой.

— Твою настоящую родину я покажу тебе, Эдуар, на карте Европы, ее очертания ты носишь на своей спине. Что касается твоей матери и дорогих тебе людей, они могут переехать сюда, если только пожелают этого. Ты находишься у себя, уже около века этот замок принадлежит Скобосам.

— Но моя фамилия Бланвен, — возразил Эдуар.

— Это — фамилия твоей матери, а не твоя. Останься здесь и ты будешь называться Скобосом, мы сделаем для этого все, что нужно. Что касается твоей торговли автомобилями, ты можешь заниматься ею и здесь: места вполне хватит!

— Мне кажется, что для проживания в Швейцарии нужно разрешение? — рискнул спросить Эдуар.

— Мы получим его без проблем. Послушай-ка, мальчик мой, за одно мгновение судьбу не решишь. У тебя достаточно времени для размышлений.

Гертруда с трудом поднялась с кресла.

— Я бы хотела, чтобы ты отправился со мной на могилу твоего отца. Я хожу туда каждый день, и нужно, чтобы ты увидел ее хотя бы один раз.

— Хорошо, — ответил Эдуар.

И, проводив старую женщину до коридора, он начал рассеянно одеваться.

Они обедали в маленькой застекленной столовой, заставленной цветами в горшках. За растениями плохо ухаживали, они увядали, листья обретали цвет жженой бумаги. В помещении распространялся запах гниения, когда непогода не позволяла открыть раздвижные окна. По решению княгини-матери мисс Маргарет принимала участие в обедах, но не в ужинах: возможно, ее положение в доме считалось слишком скромным, и она была сочтена недостойной участвовать в вечерней трапезе. Ела она все же не на кухне вместе со слугами, а в своей комнате, куда сама относила поднос с едой. Эта ненормальная ситуация, казалось, нисколько не смущала мисс Маргарет, во всяком случае, она никак не выражала своего неудовольствия.

С самого первого дня Эдуар занял место во главе стола, где раньше сидела его бабка. Гертруда садилась справа от внука, герцог — слева, герцогиня — подле своего мужа, Маргарет — рядом с княгиней. Вечером расклад менялся: Бланвен садился напротив Гертруды, герцогиня Хейди удостаивалась чести сидеть рядом с Эдуаром, а ее супруг — возле княгини. Из-за этой парочки за ужином не хватало дружеской теплоты.

Гролофф молол всяческую чушь, вспоминая счастливые деньки, проведенные при дворе Скобосов. Через какое-то время его россказни надоедали княгине, и она прерывала старика, впрочем, весьма любезно: «Не навевайте на нас грусть, герцог; воспоминания, которые мы считали прекрасными, становятся горькими, когда мы возвращаемся к ним». Старый герцог замолкал, но мысленно продолжал вспоминать прекрасное времечко. Чтобы сгладить внезапное молчание супруга, герцогиня считала своим долгом прийти ему на смену, причем тему для разговора выбирала из сегодняшней жизни, в которой ровным счетом ничего не смыслила.

Хейди была родом из немецкоговорящей части Швейцарии; прежде чем стать герцогиней, она работала массажисткой. Около пятнадцати лет тому назад герцог Гролофф страдал от артроза межпозвонковых дисков, для лечения этого заболевания ему требовался умелый массаж, чем и занялась, со знанием дела, мадам Швайцелер. Она массировала своего пациента несколько месяцев подряд, да так умело растирала его, что старый вдовец в знак благодарности сделал из массажистки герцогиню. Милая дама плохо говорила по-французски, да и ее немецкий оставлял желать лучшего. Она походила на портрет работы Ботеро, которому так удаются здоровые краснолицые женщины с рыбьим взглядом и блаженной улыбкой на устах. От нее пахло копченой колбасой и еще, пожалуй, маслом для массажа. Эта мускулистая и глуповатая особа впечатляла. Герцогиня питала слабость к особям противоположного пола, но в доме, полном стариков, она была лишена этого развлечения, поэтому появление Эдуара так взволновало ее душу. Каждое слово Бланвена заставляло бывшую массажистку хихикать от удовольствия — даже если она ничего и не понимала, Хейди все равно любовалась князем, будто сошедшим с небес. Ее почти неприкрытое волнение раздражало княгиню Гертруду, и старуха следила за герцогиней с враждебным видом.

Единственным молодым существом в замке была мисс Маргарет. Из-за своей сдержанности она оставалась практически незаметной. Маргарет открывала рот только для того, чтобы ответить на заданный ей вопрос; впрочем, суровый вид дамы-компаньонки, ее замкнутое лицо, опущенные глаза ничуть не располагали к беседе. Маргарет выглядела хрупкой, но, стоило всмотреться в нее, чувствовалось, что у этой молодой женщины стальная воля, служащая ей защитой. На первый взгляд у Маргарет была совершенно незапоминающаяся внешность, но если глаз задерживался подольше на ее лице, то оно уже казалось красивым.

Появление Эдуара нисколько не изменило поведения молодой женщины. Она не обращала на него абсолютно никакого внимания — так велика была ее преданность княгине Гертруде. Бланвен существовал для Маргарет только как объект внимания ее хозяйки.

К герцогу Гролоффу уже подступили зыбучие пески старческого маразма. Его ущербность усугублялась тщательно скрываемой им глухотой. Случалось, что он не отвечая на вопросы своих собеседников, продолжал ковыряться в своей тарелке, даже не вставал из-за стола, несмотря на знак, поданный княгиней Гертрудой. Впрочем, ему приходилось переживать и прекрасные моменты просветления. Именно герцог управлял всеми делами Скобосов; борясь с дремотой, он считал и пересчитывал целые колонки цифр, затем проверял результат на счетной машинке, но и этот результат он перепроверял, считая в столбик.

Гролофф был близким другом, поверенным в делах и советником Оттона Третьего. Во время захвата дворца герцог получил пулю в грудь, и его сочли убитым. Тела герцога, князя и нескольких его преданных сторонников, погибших за своего суверена, сволокли во двор, и облили бензином, чтобы сжечь. Но пользуясь дымовой завесой, Гролофф чудом проскользнул к пруду, где он и провел несколько часов, прячась за кувшинками.

Затем ему посчастливилось попасть к своим друзьям, тс выходили раненого, а уж потом Гролофф смог переправиться в Швейцарию, где укрылись княгиня Гертруда с сыном. С тех пор герцог никогда не разлучался с княжеской семьей.

В начале вечера Эдуара предупредили, что княгиня собирается отправиться на кладбище. Он уже успел переодеться в темный костюм и был готов последовать за бабкой. На полностью выкошенной поляне восхитительно пахло свежим сеном. Благодаря этому и озеро лучше виднелось: белые лебеди, казалось, занимались фигурным катанием вдоль каменной пристани. Это зрелище взволновало Эдуара. Величественное умиротворение, дурманящая тишина не могли не возвышать душу. Он подумал о Розине, представил себе мать в убогом вагончике, на краю зияющей ямы, и его сердце сжалось.

У Бланвена были двойные корни: из княжества Черногория и уродливого парижского предместья в стиле Вламинка,[12] где небо сходится с землей. Раньше Эдуару приходилось соприкасаться только со вторым миром, а теперь он начал понимать, что ему чего-то смутно не хватало в прежней жизни. Было ли подобное возможно или он сам придумывал эти истории? В северозападном предместье Парижа он вечно мучился от тоски, его терзали неясные ощущения — он чувствовал, что внутри него бьется что-то «нездешнее».

Княгиня дала внуку книги о Черногории. Это маленькое, почти опереточных размеров государство, столько раз захваченное врагами, столько раз «освобожденное», немного напоминало княжество Монако. Песчинки-территории обязаны были своим рождением географическим или историческим причудам — они вызывали смех. Эти государства не могли соперничать с нормальными нациями и постоянно находились под бдительным оком своего мощного сюзерена. Европа терпела их как фольклорную редкость или ради каких-то банковских выгод.

Гертруда показала Эдуару фотографии, бережно хранившиеся в большом альбоме из бархата гранатового цвета: дворец Токор с его висячими садами; великие события из жизни князя Отгона — коронование, свадьба, прием иностранных суверенов. На многих снимках фигурировал герцог Гролофф в придворном мундире, он всегда держался рядом с князем, но, несмотря на многочисленные награды и придворное шитье, он неизменно выглядел как бдительный слуга.

Гертруда была прекрасна, просто восхитительна в своих воздушных платьях, она буквально светилась от переполнявшего ее счастья! Незаметен был даже ее маленький рост, настолько величественно она держалась. Княгиня, казалось, была повсюду, мягкая и властная, ненавязчиво следившая за всем, что творится вокруг. Эта женщина была воплощением гармонии, и для того, кто умел читать по фотографиям, становилось ясно: любовь к мужу составляла стержень ее жизни. Судьба Гертруды была романтической, как и у многих ее знаменитых предшественниц. Очарование и счастье окружали Гертруду в таких количествах, что становилось понятно: долго так не протянется.

Мидинеткам с чувствительным сердцем хорошо известно: участь принцесс незавидна, их счастье длится недолго. Судьба представляет им счет за все те милости, которыми она же и осыпала их.

Старый Вальтер вел «роллс-ройс» мягко и медленно, как шофер Елизаветы Второй, что раздражало Эдуара. Он охотно сел бы сам за руль, но в присутствии бабушки это было невозможно.

На сей раз Гролоффа не пригласили последовать за княгиней, и тот огорчился. Гертруда и Эдуар сидели на широком кожаном сиденье. Старуха продела свое узкое запястье в бархатную петлю подлокотника, а другой рукой гладила трещины и шрамы, украсившие ладонь ее внука в результате тяжелой работы.

— Забавно, как всех Скобосов влечет к технике, — сказала Гертруда. — У них были редчайшие драгоценности, но они обменяли бы их на какой-нибудь мотор.

— Техника волнует не только князей, — отозвался Эдуар. — Представьте себе, что мотор похож на жизнь, от этой жизни можно добиться максимальной отдачи, но ни один врач не в состоянии проделать ничего подобного с человеческим телом!

— Твой дед говорил мне почти те же слова, — сказала княгиня.

Эдуар рискнул задать вопрос, мучивший его с самого приезда в замок.

— Мой отец был влюблен в мотоциклы?

— Увы! — вздохнула Гертруда.

— Кажется, у него были мотоциклы фирмы «харлей-дэвидсон». Но я не видел их в пристройках замка.

— Потому что я приказала похоронить их, — спокойно ответила бабка. — Они убили его, и я не хотела, чтобы они стали причиной смерти других людей.

— Какая жалость!

— Еще жальче было, когда погиб Сигизмонд, мальчик мой.

Эдуар подумал, что, видимо, Гертруда должна ненавидеть эти железные чудовища, отнявшие у нее сына.

— Мне говорили, у него было четыре мотоцикла?

— Минус тот, который умер вместе с ним.

— Три «харлей-дэвидсона» зарыты в землю! — произнес вслух Эдуар, будто хотел яснее представить себе размер ущерба. — Их похоронил Вальтер?

— Нет, я хотела, чтобы их закопали поглубже, и вызвала экскаватор.

Бланвен не решился даже подумать, во что превратилось это чудо техники после двадцати лет пребывания под землей. При слове «экскаватор» он вспомнил о стройке. Там Мари-Шарлотт похоронила не мотоциклы, а человека! Что будет с Розиной, если труп таксиста обнаружат? А его обязательно найдут, потому что юная негодяйка не удержится, чтобы не похвастаться своим подвигом перед дружками.

Девчонка внушала Эдуару ужас, но он не сердился на нее. Ее преступления перешли любую меру, любую логику. Бланвен представил себе маленькую фурию, до смерти забившую ба ее же собственной собачонкой: в тот момент ее захлестнула жажда убийства. Эдуар думал, что человека в подобном состоянии нужно навечно изолировать от общества, — а может быть, усыпить?

Разрешается ли это в таких случаях? Мари-Шарлотт, подталкиваемая черными силами зла, и дальше будет пытаться утолить свой инстинкт убийства, тем более сейчас, когда она уже переступила черту. И то, как она спихнула с моста Банана, доказывало это.

— О чем ты думаешь, дитя мое? — в тревоге спросила Гертруда.

— Наши мысли слишком быстро несутся — слова не успевают за ними, — заявил Эдуар.

И он поднес руку княгини к своим губам. Эдуар обожал целовать кончики ее холодных пальцев: неосознанный порыв заставлял его согревать старую женщину. Бланвен понимал, чем стал для Гертруды — оправданием ее старости.

На кладбище чирикали птицы. Над неподвижным озером плавало солнце, берег растворялся в легкой дымке.

Крохотная и отважная, неукротимая княгиня в черных одеждах решительным шагом шла к «своей» могиле. Седые волосы выбивались из-под вуали, покрывавшей голову. Туфли без каблуков стучали по земле. Запах увядших цветов и меда смешивался с духами Гертруды. Разочарование — вот как можно было назвать этот запах.

Она остановилась перед могилой из черного мрамора, без украшений и скульптур, на которой большими позолоченными буквами было выведено:

СИГИЗМОНД II

Князь Черногории

1937–1972

Под надписью в мрамор была вделана фотография князя в светлой форме с эполетами. Эдуар был поражен своим сходством с князем, особенно заметным на этом портрете.

У прямо смотревшего в объектив Сигизмонда был недоверчивый вид и, в то же время он будто бросал вызов. В его глазах читались скука и поддразнивание, и, может быть, — но для этого надо было тщательнее всмотреться в его взгляд — неосознанный, непреодолимый страх.

— Он был красив, не правда ли? — спросила Гертруда.

— Очень красив.

— Немного похож на Вертера, немного на Орленка,[13] — добавила Гертруда.

Внезапно она повернулась спиной к могиле, закрыв ее от Эдуара.

— Я привела тебя сюда, чтобы задать один вопрос, мой мальчик. Будет ли тот, чьи останки покоятся в этой могиле, последним из рода Скобосов?

От этого неожиданного вопроса Эдуар инстинктивно согнулся. Закрыв глаза, он увидел в темноте картину: раздвинув ноги на неудобной кровати, Розина принимает в свое лоно молодого мужчину, на чьем лице еще чувствуется ледяное — от скорости — дыхание ветра.

— Нет, — решительно ответил Эдуар.

— Спасибо! — сказала Гертруда. — Сегодня третий по значимости день в моей жизни. Помолимся же, Эдуар, помолимся и попросим Господа Бога, чтобы Он уготовил тебе достойную участь.

И она принялась читать «Патер Ностер». Поскольку Эдуар хранил молчание, княгиня прервала молитву.

— Ты отказываешься молиться, мой мальчик?

— Я никогда не учил молитв, — ответил Бланвен.

— Тебя не крестили?

— Нет.

— Боже мой! Скобос, не принадлежащий к Святой Католической Церкви! Нужно исправить это!

Гертруда разволновалась от одной мысли, что ей надо будет учить внука катехизису.

— Когда ты закончишь свое религиозное обучение, мы окрестим тебя, Эдуар. У тебя уже было ощущение, что тебе не хватает религии?

— Не думаю.

— Ты никогда не чувствовал в себе пустоты, которую хотел бы заполнить?

— Конечно, чувствовал.

— Ты никогда не спрашивал себя, существует ли Бог?

— Никогда.

— И тем не менее, ты встречал Бога в книгах, в разговорах, в повседневной жизни!

— Я думал, что речь идет о каком-то недоразумении, — признался Эдуар.