"Тайна декабриста. Сборник повестей" - читать интересную книгу автора (Шагурин Николай Яковлевич)

2. Версия старшего лейтенанта Чернобровина и поправки полковника Максимова

Они сидели друг против друга полковник Максимов и старший лейтенант Чернобровин, очень светлый блондин. Высокий, полный, осанистый, он походил скорее на инженера или хозяйственника Максимов, человек отнюдь не худой и крепко сбитый, рядом с подчиненным выглядел подростком, хотя и был много старше Чернобровина. Лицо у полковника было красное, с тонкими, словно иглой намеченными, морщинами у глаз — небольших, с хитрецой.

Максимов отложил фотографии, сделанные “по горячему следу”, план места происшествия и крепко потер ладонью наголо обритое темя.

— Плохо, Вадим Николаевич.

— Что именно, Ефим Антонович?

— Все, Вадим Николаевич. Признайтесь, вам думается, будто все уже совершенно ясно, вы ответили на все вопросы, кроме одного — “кто?”. И остается сделать еще небольшое усилие, чтобы протянуть руку и взять этого “кто”. Правда?

“Ах, умница!” — уважительно подумал Чернобровин. Глаза с хитринкой прочитали, казалось, его мысли. Но он не отвел взгляда, а, кивнув головой, сознался:

— Правда, Ефим Антонович. Думаю так.

— Ну вот. А ведь следствие на первом этаже было проведено поверхностно, отсюда и тупичок. Зачем, например, Ковальчук спускалась в зал ночью?

— За архивными документами.

— Для чего?

— Для своей научной работы.

— А какие именно документы ей были нужны?

— Те, которые находились в папке.

— Нет, вы назовите, какие именно документы, о чем в них идет речь, к чему они относятся?

Чернобровин еле заметно пожал плечами.

— Мне кажется, что содержание этих бумаг, очень старинных, не имеет никакого отношения к попытке ограбить музей и ранению Ковальчук. Не явись она — все, вероятно, ограничилось бы кражей вещей из “бурмистерского клада”.

— “Кажется!”, “Вероятно!” — нахмурился Максимов — А вы уверены, что грабитель ставил своей целью похитить именно эти вещи?

— Вывод напрашивается сам собой. В зале больше не было ничего ценного — с рыночной точки зрения.

— Эх, Вадим Николаевич, Вадим Николаевич! — покачал головой Максимов. — Судебным органам нужны не ваши мнения, не ваши предположения и даже не ваши убеждения по данному делу. Судебным органам нужны доказательства. А они могут появиться только в результате глубокого и всестороннего расследования. Вы должны взять на учет все обстоятельства, пусть даже далекие от существа дела. Они могут пролить свет на происшествие и выявить личность преступника. У вас есть версия, весьма правдоподобная и потому соблазнительная. Но увлечься ею опасно именно потому, что она сама валится в руки. Из хозяина версии вы становитесь ее рабом… Вы сами ставите себе рамки и в них затискиваете факты и детали, которые вам подходят, а что не подходит — оставляете без внимания…

Чернобровин сидел пунцовый. А Максимов, стиснув пальцами правой руки подбородок, молча и внимательно глядел на подчиненного и думал о том, как много раз в молодости, в начале своего почетного, но трудного служебного пути, некоторые дела казались и ему вот такими же простыми. И как потом, когда пробовал копнуть поглубже, находил и взвешивал дополнительные детали, “простое”, “незамысловатое” дело иной раз оказывалось большим, серьезным и запутанным.

У Максимова с Чернобровиным сложились своеобразные отношения. Когда лейтенант встретился с полковником впервые, Максимов — всегда чисто выбритый, в безупречно отутюженном кителе, всегда ровный, сдержанно-приветливый в обращении, произвел на Чернобровина впечатление завзятого, примерного служаки, не более. Под этим первым впечатлением подумалось тогда: “Застегнут на все пуговицы — и китель, и физиономия…”. Но через недолгое время увидел он в начальнике человека даровитого, начитанного, по-своему сердечного, очень требовательного, но справедливого и всегда готового поделиться опытом. За долгие годы работы — сначала в ЧК, затем в милиции — Максимов воспитал целую плеяду отличных работников следствия и розыска, о которых с похвалой говорили: “максимовская школа”.

Полковник втайне симпатизировал напористому, живому, влюбленному в свое дело Чернобровину и считал его своим учеником. Правда, старший лейтенант был порой поспешен в выводах, но это от молодости, это пройдет. И вот еще: самолюбив очень, А на помощь ему сейчас прийти надо, прийти тактично. Оценку, пусть суровую, его первым шагам в этом деле Максимов уже дал, теперь необходимы помощь и предметный урок.

— Давайте-ка съездим в музей, — сказал полковник, вставая и снимая с крючка фуражку. — Надеюсь, там все сохранено в надлежащем виде?

— Да, зал опечатан, — ответил Чернобровин. Максимов поднял трубку телефона:

— Машину к подъезду!

Максимова и Чернобровина встретила седая, представительная женщина — директор музея Софья Дмитриевна Гольдман. Прежде всего она осведомилась о состоянии здоровья Ковальчук. Полковник час назад разговаривал с судебно-медицинским экспертом и мог сообщить свежие и подробные сведения. Оказалось, что рана сама по себе не так уж страшна. Хуже, что в результате травмы черепа вышли из строя важные центры мозга, ведающие слухом и речью. Сознание понемногу возвращалось к потерпевшей, но она пока ничего не слышала и не могла говорить.

— Бедная, бедная! — Гольдман приложила к глазам платок. — Какое несчастье! Такая скромная, милая, способная женщина…

Максимов и Чернобровин направились в зал. Старший лейтенант разрезал шпагат, соединяющий печати, и распахнул дверь. Полковник, остановившись, долгим взглядом как бы вбирал в себя общий вид зала: простенки меж окон, увешанные ратными доспехами, огромную карту на противоположной стене, где был показан путь русских казаков к Тихому океану, витрину, шкафы… Все находилось в том положении, в каком было оставлено накануне. Кровавая лужа зловеще чернела на полу. В воздухе стоял специфический запах дуста. Чернобровин подошел к окну и ахнул: на подоконнике, рядом со вчерашними грязными отпечатками галошных подошв, обозначался кровавый след, которого раньше не было. След, как и первые два, являлся отпечатком галошной подошвы, но те два были обращены носками в зал, а этот — наружу, в сторону улицы. Старший лейтенант дернул окно, оно отворилось. А ведь Чернобровин хорошо помнил, что накануне, перед уходом, сам проверил все шпингалеты!

— Ефим Антонович! — сдавленным голосом сказал старший лейтенант, — В комнату входили после опечатания…

Проверили печати. Так как вчера у Чернобровина не оказалось с собой сургуча, он пустил в ход пластилин. Сейчас даже невооруженному глазу было видно, что кто-то выдернул шпагат из пластилина, а затем вложил его обратно и грубо замаскировал нарушение печати.

Вызвали Кирюхина. Сторож, бледный как полотно, уверял, что за ночь три раза проверял печати — все было цело. И в то же время не оставалось никаких сомнений: уже после отъезда следственных работников некто в галошах № 11 снова проник в зал, открыл окно и вылез на улицу. Уходя, он оступился в кровавую лужу, но второпях не заметил этого. Значит, преступник оставался в музее до конца суматохи, связанной со следствием. Но каким образом он сумел снова опечатать за собой двери с наружной стороны?

Проверили вещи в витрине. По инвентарной описи все, до последней золотой серьги, было на месте.

— Вот и цена вашей версии, Вадим Николаевич! — вполголоса сказал Максимов, искоса поглядывая на опешившего подчиненного. — Ларчик не так просто открывается!

Он подошел к книжному шкафу, по бокам которого, как стражи, стояли в стеклянных ящиках два манекена: с одной стороны тунгус в меховой, расшитой бисером одежде, с луком в руках, с другой — русский землепроходец в кольчуге поверх кафтана, рослый, бородатый, с пищалью на плече. Фигура этого соратника Ермака была отлично сделана и производила впечатление живой.

— Орел! — сказал Максимов, любуясь фигурой. — Ведь орел, а, Вадим Николаевич?

Потом полковник снова вернулся к книжному шкафу. Верхняя половина его была застеклена, на полках ровными рядами выстроились книги по истории Сибири. Нижняя часть шкафа имела глухие дверцы. Одна из них была приоткрыта. Виднелись сложенные на полках стопами альбомы, свернутые трубкой бумаги, пухлые скоросшиватели, аккуратно перевязанные тесьмой. Максимов нагнулся и стал рассматривать замок.

— Вадим Николаевич! — позвал он. — Дайте-ка мне лупу! С минуту он молча разглядывал замок. Потом поднялся и, отряхивая колени, спросил:

— Как вы думаете, кто шкаф открывал?

— Ковальчук, по-моему.

— А по-моему — преступник. Еще до ее прихода. Видите на язычке замка царапины свежие, блестящие. А теперь посмотрим, каким образом витрину открыли. Смотрите, точно такие же царапины. Это могли сделать только одним инструментом — узкой столярной стамеской. Согласны? Витрина с ценностями была вскрыта для отвода глаз. Да, кстати, где папка?

— Пожалуйста, Ефим Антонович, вот она! — Чернобровин вчера поднял папку и положил на стеклянный шкаф с манекеном казака.

— Вы внимательно ее осмотрели? — Максимов открыл папку и, достав лист голубоватой бумаги, начал читать вслух:

— “Ея императорское величество всемилостивейшая государыня, снисходя на прошение ваше во всеподданнейшем рапорте, указом повелеть соизволила…” Что это? Ага: ордер Екатерины второй именитому рыльскому гражданину и Северо-Восточной американской компании компаниону господину Шелихову [23]. Этим ордером она дает ему поселенцев на Курильские острова и поручает продолжать исследование американского побережья. Датировано 1794 годом. Дальше. Экстракт из журнала корабля “Юнона” о плавании из порта Ново-Архангельска в Калифорнию и обратно в 1806 году. Меморандум первого русского посланника в Японии Резанова. Подлинные документы! Письма декабриста Якушкина — шесть номеров. Два письма декабриста Репина, два — Беляева. Три письма Артамона Муравьева и три — Никиты Муравьева. Портрет декабриста Завалишина, рисованный Николаем Бестужевым. Какая тонкая работа, пером сделано! Эге, а это что?!

На внутренней стороне папки из белого плотного картона серело еле заметное пятнышко размером с двухкопеечную монету.

— Надо проявить! — сказал Максимов. — Если это отпечаток пальца, сравните с отпечатком на ручке чекана. Если совпадут, то все становится с головы на ноги: преступник открыл шкаф, он же взял папку. За рассматриванием находящихся в ней документов и застала его Ковальчук. Но что он искал тут? Вот опись вложенного, проверим. Так, номер первый на месте. Номер два… три… Все тут… Странно! Ничего не взято…

Максимов прохаживался вдоль зала, нахмурившись, опустив голову. Одной рукой он, по привычке, сжимал подбородок, другую заложил за спину. Все чутье, весь огромный опыт подсказывали ему, что перед ним “дело с подтекстом”, одно из тех, на которых оттачивается мастерство криминалиста.

И старший лейтенант слышал, как Максимов спрашивал себя совсем тихо:

— Какого черта он искал в этой папке?!