Огеньская Александра Слепое солнце

Глава 1

Молодой человек, вошедший в кафе «У Марны» в четверть пятого вечера пятнадцатого октября две тысячи седьмого года, выглядел несколько необычно. В чем заключалась эта необычность, вот так сразу сказать было сложно. Весьма скромная, но вполне добротная и аккуратная одежда, вообще — аккуратность от заправленной в джинсы фланелевой рубашки до идеально начищенных ботинок. Довольно приятная внешность — приличный рост, спортивное сложение, русоволос… Если что и смущало, так это некоторые неровность, неуверенность и осторожность движений молодого человека, чем-то навевающие ассоциации с первыми шагами ребенка, да белая трость, рукоять которой он сжимал с судорожностью утопающего. Потом уже обращала на себя внимание тяжелая неподвижность взгляда. Молодого человека завали Джозефом Рагеньским, ему было двадцать пять лет, а на такие его неуверенность и трость были основания, и веские. Вот уже почти год Джозеф был слеп. К этому своему миру, миру темных пятен и провалов он привык, однако с пространством полностью освоиться пока не удавалось.

Джозеф осторожно закрыл за собой дверь и нерешительно замер на пороге, напряженно прислушиваясь. В кафе было целых пятнадцать столиков, и порой разобрать, который из них свободен, бывало сложновато.

— Здравствуйте, Джозеф. Пятый столик, — послышалось от стойки слева.

Это Клариса, официантка. Она работает «У Марны», по её словам, уже лет пять, и Джозеф до сих пор помнил, как она выглядит: полная, невысокая, крепко сбитая блондиночка лет под тридцать. Или сейчас уже за тридцать? В любом случае, женщина приятная, обаятельная, хоть и не красавица.

— Спасибо, Клариса. И вам — здравствуйте.

Джозеф неуверенно улыбнулся — улыбаться вообще тяжело, когда не знаешь, как твоя гримаса может выглядеть со стороны — и осторожно двинулся в сторону пятого столика. Расположение столов он уже давно выучил, поэтому Кларисе или другой какой официантке, Марице там, Гнежке ли, не приходилось больше брать его за руку и вести к свободному месту, да ко всему стул пододвигать. Хотя они все знали Джозефа еще до несчастного случая и очень его жалели, и говорили, что им совсем не сложно — Джозеф предпочитал управляться самостоятельно. Так что женщины привыкли и называли только номера.

В это время, между четырьмя и пятью часами дня, в кафе обычно бывает малолюдно, у большей части постоянных посетителей рабочий день заканчивается только в шесть, и Джозефа такое положение вещей вполне устраивало. В кафе он приходил не пообщаться, как, наверно, полагали официантки. Очевидно, исходя из такого предположения, женщины, то Клариса, то Гнежка, так и норовили подсесть и пострекотать обо всем на свете. Или же они скучали и просто не находили более внимательного и молчаливого слушателя. Джозеф же всего лишь забредал выпить горячего кофе и съесть пару сандвичей или чего посолидней после работы, которая заканчивалась ровно в четыре.

Привычка регулярно захаживать в «Марну» появилась у молодого человека месяцев восемь назад, когда его пристроили на нынешнюю работу после стандартного курса реабилитации. Привычка эта возникла по трем причинам сразу. Первая, самая важная, носила сугубо материалистический и даже в некотором роде физиологический характер. В кафе варили действительно качественный, густой и сладкий кофе и делали по-настоящему вкусные сандвичи. Так как готовить Джош никогда особо не умел, а сейчас его кулинарных способностей вообще хватало только на варку покупных полуфабрикатов, то он таким образом просто забивал голод. Притом в кафе тепло было при любой погоде за окном, а Джозеф с некоторого времени постоянно мерз, сказывалось «выгорание». Вторая причина заключалась в непосредственной близости кафе к месту работы Джозефа, крошечной магической лавчонке — всего-то полтора квартала. Даже при своих нынешних черепашьих скоростях парень добредал до «Марны» за десять-пятнадцать минут. Третья причина была довольно сомнительной и вообще неприятной. Джош ходил в кафе для прикрытия.

Нет, не подумайте, парень ни от кого не скрывался, никаких «шифровок» от спецслужб не получал и вообще ни в чем нелегальном замешан не был, просто ему необходимо было что-то говорить социальному работнику от Верхнего Сияния о ходе своей «социальной адаптации». Вот он и говорил, что регулярно посещает общественные места, и его пока не трогали.

Но нет, пожалуй, так не годится. Если уж объяснять, то объяснять от начала и по порядку.

Вообще-то раньше, еще буквально год назад, Джозеф работал оперативником в Отделе по борьбе с магической преступностью при Второй Координаторской камере Верхнего Сияния. И, нужно сказать, неплохо работал, даже подавал своему начальству большие и вполне обоснованные надежды. Магические способности не то чтобы очень уж великие, но упорство, терпение и трудолюбие обещали в ближайшее время первое повышение по службе. Однако эти же качества имели для Джозефа фатальные последствия. Позже, собрав как-то по кусочкам возможность мыслить здраво (что было непросто после нескольких процедур регрессного сканирования памяти), Джош понял, что при всех своих достоинствах был идиотом. Забыл одно очень важное жизненное правило — не лезь, куда не просят. Особенно, когда собственных мозгов недостаточно, чтобы адекватно оценить ситуацию.

Случилось очень странное дело, три полностью «выпитые» жертвы, подозревали маньяка-некроманта, и были еще в этом всем, вероятно, замешаны верхние чины, а Джозефу зудело разобраться, доискаться до правды. Нашел вроде бы нору этого подонка. Это ладно, это правильно и хорошо. Но как можно было соваться туда в одиночку?! Сунулся… После ничего не помнил, только по ночам до сих пор просыпался, случалось, с криком и никак не мог сообразить, что снилось. Потом сказали, что тот псих его тоже «выпил», и обычно после такого не выживают, а Джош вот выжил, только ослеп… И был сплошной кошмар, когда Верхние бесцеремонно шарили по его памяти, выискивая подробности дела, но так по-настоящему и не разобрались, хотя кого-то с постов вроде поснимали. Джозефу подробности были безынтересны, первые недели после он путал времена, пугался постоянной темноты и постоянно мерз, мерз, мерз… И пытался воспользоваться Силами, никак не мог сообразить, почему не получается.

Потом постепенно оклемался, пришел в себя, прошел курс реабилитации этой долбанной под руководством какой-то рьяной магички-психологини, которую теперь мог только слышать, но подозревал, что она — необъятных размеров тетка с жидкими волосами в тугом хвостике и пламенной верой в торжество Света. А дальше его, бывшего оперативника, устроили работать в магической лавочке на должность не разбери, кого.

Толком Джозеф делать ничего теперь не умел, поэтому большей частью просто отвечал на телефонные звонки и шатался по магазину, встречая и, наверно, распугивая случайных клиентов. Дела у магазинчика шли не ахти как, популярностью он не пользовался, но не прогорал, поскольку целиком и полностью финансировался Верхним. И зарплату Джозефу за его практически ничегонеделанье платили приличную, немногим меньше той, что парень получал на оперативной службе, которая, между прочим, относится к категории «особо опасной». А все потому, что Джозефа просто пристроили в богадельню, относительно своего нынешнего статуса он никаких иллюзий не питал. Кроме него в магазине работал старичок-зельевар, тоже из бывших оперативников, потерял руку двадцать лет назад в какой-то стычке уличной. На кассе сидела девушка, Мари, она раньше была телепатом, работала при Координаторской, но потом «выгорела» и теперь вот тоже, значит, пользуется щедротами Верхнего. Еще есть бесполезный, полувменяемый Анастази, есть «немного со странностями» Торренс. А все потому, что Светлые своих в беде не бросают, как всегда с гордостью заявлял бывший начальник Джозефа пан Садницки.

Раньше Джозеф тоже этим фактом гордился, а сейчас думал, что уж лучше бы бросили. А его все не бросали, его взяли под Патронаж и опеку. Его пытались социализовать и еще Свет знает, что. Его никак не хотели забыть и оставить в покое. Примерно раз в неделю обязательно приходил кто-нибудь из бывших сослуживцев и оптимистично рассказывал новости из отделовской жизни, на которые Джозефу было мягко говоря плевать. При чем приходили даже те из коллег, с которыми раньше отношения были натянутые и сложные. Джозеф подозревал, что «боевые товарищи» отбывают повинность по какому-то списку, поскольку, например, Якоб приходил в позапрошлую среду, а до этого — во вторую среду прошлого месяца, Эжен — позавчера и в начале прошлого месяца, и так далее…Приходили, рассказывали новости, помогали по хозяйству, прибирали комнату, уносили одежду в прачечную, закупали продукты. В общем, со своей новой квартиркой, тут же, при лавке, Джозеф и сам справлялся, но раз у ребят повинность…. Входил в положение. Очень часто визиты их напрягали, но грубо их «послать» не хватало совести, да и бессмысленно — никто из них не обидится, только сообщит какому-то социальному работнику, очередной тетке климактерического склада характера, изображающей психолога. Та явится, будет долго и нудно объяснять, что Джозеф ни в коем случае не бесполезен, что он нужен миру и что он просто обязан общаться с людьми. Ещё расспросит, ходит ли Джозеф куда-нибудь, настойчиво порекомендует развеяться, а то и обяжет кого-нибудь из тех же сослуживцев прийти и вытащить вверенного их заботам на какое-то очень полезное и поучительное мероприятие.

Именно предвидя такое развитие событий, Джош терпеливо выслушивал треп приятелей, без особого интереса расспрашивал о работе, шефе, делах. Единственная новость, которая его за четыре последних визита действительно порадовала, это сообщение, что красавица Марта, жена Садзимира, родила ему двойню. Хороший парень, заслужил. И хорошо, что обе девочки, вряд ли на оперативку пойдут, когда вырастут.

И поэтому же Джозеф ходил в кафе. До сих пор за «посещение общественных мест» сходило. А куда ему еще было ходить? Раньше он любил кино и выставки современного искусства…

Да раньше вообще много чего было. Были любимая работа, любимая девушка и скромная, но тоже любимая квартирка в новом центре Познани. Были Способности и было зрение. Затем случился провал, после которого Джош потерял все. Вместе с магией ушла работа. Затем, в лазарете Верхнего, когда Джозеф еще еле-еле до туалета добредал наощупь, был тяжелый разговор. Виноватый, извиняющийся, полный раскаяния и стыда голос Луизы, она просила простить и отпустить. Простил и отпустил. Да, в общем, и не сердился, он прекрасно свою девушку понимал — кому нужен калека без всяких перспектив? Ведь уже тогда стало ясно, что слепота не пройдет. Мать, правда, очень переживала и ругала Луизу, но Джозеф тогда пребывал в полнейшей апатии и запретил ей о Луизе вообще не упоминать.

Затем, выйдя из лазарета, Джош избавился от квартиры — продал, половину денег отослал матери, на хозяйство. Остальное положил на счет в банке — не сумел придумать, на что потратить. Квартира была далеко от работы, а раз уж при лавке давали комнату, Джош и перебрался.

Пожалуй, жилось теперь неплохо. Только иначе. Работа начиналась с восьми, в половине первого обеденный перерыв, в который с Джозефом пыталась флиртовать Мари, а ведь Джош даже не знал, как она выглядит. Да чего уж там, он теперь даже не помнил, как сам выглядит. Когда брился, иногда ощупывал лицо, вспоминал. У Мари, впрочем, был приятный голосок, и Джош определенно не мог понять, чего она в слепом выпитом маге нашла. Может, от нечего делать. Если день был удачным, Джош отвечал на десять — пятнадцать звонков, перекидывался парой-тройкой фраз со случайно забредшими посетителями и, уже изнывая от скуки (общее для всех в «богадельне» работающих, кстати, состояние), ждал четырех часов. Хоть это и было глупо — после работы заняться тоже было особо нечем. Иногда, очень редко, заглядывал Мартен, бывший напарник и какой-никакой, а друг.

После четырех Джозефа ждал кофе в «Марне», а дальше по кварталу располагался магазинчик дисков. Туда парень заглядывал примерно раз в неделю. Знакомый продавец тут же выкладывал на прилавок пяток СД- и ДВД-дисков с аудиокнигами и музыкой, обычно классика и зарубежный рок — пристрастия Джоза в магазине уже изучили. За восемь последних месяцев Джозеф в результате переслушал столько музыки и книг, сколько не слушал и не читал все предыдущие двадцать четыре года. Вот вчера в проигрывателе был Ремарк, «На западном фронте без перемен». Джоз слушал до полуночи, потом долго не мог заснуть. А впрочем… Ещё Джозеф подумывал, не завести ли собаку-поводыря. Большую такую, лабрадора. Она бы хоть руки лизала и есть просила…

— Вам как обычно, Джозеф?

Джош вздрогнул, выпутываясь из размышлений. Нахмурился — в последнее время он вообще слишком много размышлял. Плохо.

— Да, разумеется. Эспрессо и пару сандвичей с ветчиной.

— А может, еще хоть салатика возьмете? Или чего посерьезней? Вы так похудели, знаете… — а это Гнежка. Она, дородная и жизнерадостная, готова накормить весь мир, а отличительной чертой счастливого человека вполне искренне считает отменный аппетит. Говорлива и непосредственна, как ребенок.

— Знаю. Но спасибо, не хочется что-то, — вежливо покачал головой Джозеф, пытаясь дать понять, что заботу принимает и ценит, и не хочет обидеть, просто настроения нет.

— Зря вы так. Взрослый мужчина должен много есть, а у нас как раз сегодня очень вкусно кнедлики получились. Ладно, ладно, сейчас принесу ваш кофе.

Гнежка ушла, бормоча под нос про взрослых мужчин, «бедного пана Джозефа» и «ирода, который такое с паном сотворил». Гнежка, да и вообще весь персонал «Марны» — слабенькие Светлые, не пригодные для Служб и редко бывающие в Верхнем, однако околомагические новости до них каким-то непостижимым образом доходят даже раньше, чем до бывшего оперативника Джоша. Так что про некроманта они давно уже все знаю.

В кафе постепенно становилось все оживленней, время подходило к пяти. Из-за соседнего столика поднялись парень, обладатель жиденького юношеского тенорка, и девушка — цокающие торопливые каблучки и сладкая волна фиалковых ароматов. Возможно, девушке лет восемнадцать, у нее светлые волосы и такие же фиалковые глубокие глаза. А может и нет. На кухне гремела посуда. Дважды хлопала дверь. Джош ждал свои кофе и сандвичи. За соседний столик кто-то сел — тихо и спокойно, и сидел, тоже ожидая внимания официантки. Затем прошел еще некто — мягким, почти бесшумным шагом, прошел в сторону седьмого столика… и возвратился. Второй стул у джозефова стола протяжно проскрипел, проелозив по полу, и жалобно вздохнул, когда на него сели. Меж тем Джозеф совершенно определенно никого к своему столику не звал и даже, напротив, обществу постороннего рад не был. Но делать замечание не стал, решил подождать. От пришельца пахнуло крепким, застарелым запахом табака и ментоловой жевательной резинкой, а по скрипу стула Джош определил, что «гость» его грузен и тяжел.

— Пан Джозеф Рагеньский? — сообразив, что Джозеф замечать чужого присутствия не спешит, низким, хриплым голосом курильщика осведомился пришелец.

— Да, именно, — сухо подтвердил Джозеф. Если это от социальной службы, то вот сегодня Джозеф был готов послать мужчину куда подальше без зазрений совести. Достали. — С кем имею честь и чем обязан?

— Я Владимир Беккер, новый начальник Отделения по борьбе с… ну, вы сами знаете, какой преступностью.

Осторожничает — рядом куча простецов.

— Очень приятно, пан Беккер, но все равно не понимаю, чем обязан.

— Вы знаете, я тут принимал дела. Может, слышали, пан Садницки ушел в отставку…

Да, кажется, позавчера Эжен говорил, что босс совсем сдал, начал имена и даты путать. И то сказать — старичку уже под семьдесят.

— … Так вот, я пересматривал ваше последнее дело, про маньяка которое. И обнаружил, что оно еще очень далеко от полного разрешения и закрыто совсем необоснованно. Есть целый ряд грубых неточностей и пробелов, которые следовало бы разъяснить.

А вот если сейчас этот Беккер, пусть он хоть трижды начальник Отделения, даже сам Иерарх, предложит пройти новое регрессное сканирование на благо Света, Джозеф… Джозеф в лицо ему плюнет! Не могут в покое оставить?!

— При чем здесь я? Разъясняйте, восполняйте пробелы. Я больше не работаю в Отделе… — почти прошипел парень.

— Я знаю. Но позвольте, все же закончу. Вы занимались этим делом, и если бы не… трагическая случайность… — коротенькая нерешительная пауза перед «трагической случайностью». Владимир тоже знает, что случайность — исключительно кое-чьей дуростью и самоуверенностью, и никто Джошу больше не виноват кроме него самого. — … Вам, очевидно, удалось бы размотать весь клубок.

Как говорится, спасибо за доверие. Только случайностей не бывает. Джош не сумел закончить дело тогда, и никакими случайностями его глупости не оправдать.

— Ну, предположим, — однако ход мыслей собеседника интересен.

— Так вот, я предлагаю вам возвратиться к работе и закончить дело.

Джош подумал, что ослышался. Потом — что бредит или двинулся рассудком окончательно. Именно сейчас он с собой остротой ощутил свою ущербность — заглянуть бы в лицо этому Беккеру! Ослышался, наверно, не может же быть, чтобы… Однако — Беккер вопрос повторил:

— Так что, пан Джозеф, желаете закончить дело?

Стул под Джошем опасно пошатнулся.

— Вы что, издеваетесь?! — хрипло, зло выдохнул парень, просто нестерпимо мечтая видеть перед собой не темное полотнище слепоты, а лицо…этого. Чтобы прочитать на нём жалость и лёгкую брезгливость, разумеется. — Издеваетесь, да?! Посмеяться пришли?! Не видите, что…

— Тише. Спокойно, пан Джозеф, — строго оборвал Беккер. Примирительно продолжил. — На нас уже оглядываются. Меньше всего я желал вас обидеть. Я всего лишь предложил вам работу. Все-таки вы занимались этим делом и вполне самостоятельно добрались до маньяка. И вы наверняка знаете какие-то важные подробности, нюансы…

— Все эти «нюансы» вы можете найти в отчете по сканированию, — горько хмыкнул Джош, немного успокаиваясь. — Очередная богадельня? Не смешите меня, кому нужен выгоревший слепец, пан? Оставьте уже в покое. И перестаньте ребят ко мне в гости из-под палки гонять. У них другие дела, и куда важней, чем ко мне таскаться.

— Ребят, насколько я знаю, к вам совершенно никто не гоняет! Какая богадельня?! Свет с вами! — очень натурально изумился Беккер. Опять — ну почему нельзя видеть лица собеседника?! — Вы хороший специалист, вот и все. Не должен человек с такими детективными способностями заживо хоронить себя в какой-то убогой лавчушке, простите за откровенность.

— Издеваетесь… — устало отмахнулся Джош.

— Нет. Нисколько. Так согласны?

— Я непригоден. Черт, неужели вы еще не поняли — я слеп. Совершенно. И у меня нет Сил, — беспомощно повторил Джош. Ну как еще объяснить? Или справку предъявить?

— Ещё раз повторяю — я читал ваше дело, прежде чем решиться вас побеспокоить. И уж тем более я все знаю, не нужно кричать. И я знаю, что делаю. Насчет Сил и зрения не волнуйтесь — у вас будет напарник, обладающий и тем, и другим. Так согласны?

Джозеф хотел отказаться. Слишком неожиданно, должен быть какой-то подвох. Почти год дело и «похороненные детективные способности» Джозефа никого не интересовали, а тут — сам начальник Отдела, ни много, ни мало. Возвращаться на работу, где все будут смотреть с жалостью и раздражением? Шататься по отделу нелепым чучелом? И знать, что это просто клоунада, что полноценным оперативником уже не быть? Ни за что. Но… В понедельник снова в лавку, снова телефон и ворчание стрика Дрожко? И скука? И острое ощущение собственной ненужности? Джош бы отказался, однако… Черт за язык дернул, никак иначе. Кивнул:

— Согласен. Что и когда я должен буду делать?

— Отлично! — обрадовался Беккер тоже слишком уж искренне и натурально. — Завтра вас проинструктируют, всё расскажут и выдадут материалы. Я рад, что вы возвращаетесь к настоящей работе, Джозеф!

— Значит, завтра… А где? Я должен буду явиться в Отдел? — Джош чужой радости не доверял. Он тягостно раздумывал над тем, как добираться до Отдела на другом конце города на общественном транспорте, если не знаешь маршрута.

— Нет, зачем же. Ждите завтра с утра у себя дома, скажем, к десяти. К вам придут. Ваша напарница телепортистка.

— Напарница?! Женщина?! — стул качнуло повторно.

— Ага. Женщина, — с легким удивлением подтвердил Владимир. — А что? Она хороший специалист. Завтра вы в этом убедитесь.

— Но…

— До завтра, пан Джозеф. С вашего позволения — дела, дела…

— До завтра… — Джош и возразить-то ничего не успел, а Беккер уже где-то у двери, прощается с Марицей. Тут, наконец, явилась Гнежка с заказом. И Джошу оставалось только пить кофе и соображать, во что вляпался. Закончить дело. Женщина-напарница. Великий Свет. Он и раньше-то с женщинами не работал, тогда еще — чтобы не заставлять Луизу ревновать. Сейчас он просто не хотел работать с женщиной. Женщину нужно прикрывать, заботиться о ней, помогать, ещё черт знает что. Вопрос — а справится ли Джош? И хотя Беккер говорил, что отвечает за свое решение… или как-то так… это же невозможно! Это… абсурдно, в конце концов!

Раздумывая над свалившейся на голову напастью, Джозеф просидел в кафе дольше, чем обычно, и ушел только когда стало слишком шумно и ориентироваться в пространстве сделалось почти невозможно. На улице столкнулся с каким-то прохожим, дома чуть не разбил кружку. Долго шарил в стопке принесенного из прачечной белья, пытаясь вспомнить, какая из рубашек выглядит поприличней. Позвонившему узнать, как у приятеля дела, Мартену отвечал рассеянно, ни словом не обмолвившись о Владимире Беккере и его странном предложении. То ли боясь спугнуть удачу, то ли наоборот — чтобы только не сбылось. В конце концов, всё это так подозрительно и ненадежно. Ремарка слушал в пол-уха, невнимательно, спать лег поздно и с час ворочался, не в силах успокоиться. Разумеется, проснулся опять среди ночи с криком. Черт бы побрал этого Беккера, это давно закрытое дело и этого напарника женского пола! Это что, к Джошу няньку приставили, или как? Хотя кто бы обижался… Слепой идиот.

Глава 2.

Утром встал раньше обычного, несмотря на субботу, десять раз подумал, а не позвонить ли в Отдел, не отказаться ли. Но не стал, кое-как намешал растворимого кофе, с отвращением проглотил, зато побрился с особым тщанием, потом бродил по комнате, соображая, не слишком ли грязно и все ли вещи на своих местах. Свою новую комнатку Джош никогда не видел, но предполагал, что она не особо презентабельна. Конура, скорее всего. И правильно, зачем тратиться на декор, если жилец все равно ни хрена не видит. Но Джош понадеялся, что хоть чисто. Эжен был в среду, сегодня суббота. Порядок.

А напарница оказалась не по-женски пунктуальна — в дверь постучали в тот же момент, что и затренькал радио-будильник, поставленный на десять. Замок послушно клацнул, на пороге неуверенно пошуршали и нерешительно замерли.

— Здравствуй, Джозеф.

Джош, уже готовый произнести заранее заготовленное «Рад вашему визиту, проходите, пожалуйста», так и застыл с раскрытым ртом. Этот голос Джошу уже был знаком, и хорошо знаком. Когда-то. Но ведь люди меняются, и голоса тоже меняются. Не может быть, чтобы…

— Здравствуйте, — еле выдавил парень, делая неопределенный жест рукой и надеясь, что жест выйдет приглашающим — не держать же на пороге. Только внутрь заходить не спешили, шумно выдохнули и осторожно, огорченно поинтересовались:

— Не узнал?

— Мэва?.. — несмело предположил Джозеф.

— Правильно. Мэва. Ещё помнишь, значит… — гостья воспользовалась наконец приглашением Джозефа. Проходя мимо. Обдала парня холодноватым запахом улицы и теплым — своих волос.

— Мэва, но как же так?… — на автомате Джозеф прикрыл дверь, на автомате же нашарил дверцу гардеробного шкафа, там должны быть свободные «плечики». Мэва поймет, найдет, на что повесить свое… что на ней там одето. Она. Конечно, догадалась, застучала металлически, вжикнула застежкой-«молнией». Убитым голосом вопросила:

— Неужели не рад?

— Рад…

Джош действительно был рад. Только к радости примешивалась изрядная доля изумления, а еще — тоски и стыда. Мэва… Мэва Коваль была старинной, еще с Колледжа, подругой — вместе учились на криминалистике, и в глупые беззаботные семнадцать между ними что-то начиналось. Что-то, что они так и не решились назвать любовью, и что переросло не в роман, а в категорию «боевого товарищества» и оставалось таковым аж до двадцати двух, когда их, «молодняк», только-только поступивших в Отделение зеленых юнцов, распределили по разным группам. Мэву — в технический и экспертизы, Джоша — в «полевой». Ещё некоторое время они держали связь, ходили куда-то на выходных, но общность интересов исчезала, и еще пропало нечто неуловимо-важное и… У Мэвы появился Николен — ревнивый, хмурый и черноглазый детина под два метра, у Джоша — Луиза, тоже ревнивая до невозможности. Через некоторое время Мэву вообще перевели в Лодзь, на должность аж начальника местного экспертного отдела — образование, полученное в Колледже, котировалось очень высоко. А затем она, не проработав и года, совершила по неопытности ошибку, даже оплошность скорее, и не так уж сильно была виновата, но на местечко начальника нашлось много желающих. И Мэву с шумом и треском поперли с должности, понизили до рядового эксперта и законопатили в окраинный Колодень. Было ясно, что карта Мэвы разыграна и на ее карьере поставлен жирный крест. Джош, помнится, звонил ей тогда, сочувствовал, но отвечала она сухо и неохотно — её, честолюбивую и гордую, сильно уязвило произошедшее. Джош не думал, что когда-нибудь еще с ней встретится. И он был безмерно счастлив, только не хотел, чтобы Мэва видела его… таким. Он тоже был гордым, только на свой лад. Оперативника Джозефа Рагеньского более нет, чего вам еще нужно?

— Хорошо. Я тоже очень рада, Джош. — Тихо, очень убедительно проговорила Мэва. И призналась. — Я скучала.

Ответить не дала, она вообще не любила сантиментов и «слюней», и то, что произнесла вот это коротенькое «скучала» — почти подвиг. Значит, правда соскучилась. Только больше ни за что не признается. Затараторила:

— Здорово, да, что нас в одну «упряжку» назначили? Вот честно — никогда бы не поверила!.. А я тут принесла кой-чего перекусить. Я голодная, в Колодне сейчас вечер, еще не привыкла, организм живет старыми ритмами…. — На столе стучит нечто тяжелое. Джош аккуратно присел на стул — когда женщина, а в особенности Мэва, на кухне, лучше ей под руку не попадаться. Особенно если не видишь ничего. — …Да и тебе не помешает — ты отощал изрядно. На сухом пайке тебя держат, что ли? — То же самое, что и Гнежка. Только раньше сидела на диетах перманентно. Как сейчас, неизвестно. Но накормить страждущего товарища была готова хоть в три часа ночи. — Ты по-прежнему любишь грибное рагу и бараньи отбивные? И виноградный сок? — Мэва — ангел во плоти, посланница небес. Или Геба, разносчица нектара и амброзии. — Где тут у тебя кухня? Мда… Тут хоть брей твою посуду, она натурально плесенью заросла. Ты в курсе?

Нет, в курсе Джозеф не был, хотя ему и казалось, что чего-то на кухне (то есть в закутке, исполняющем роль кухни) творится не того, но понять не мог. Может, и не получится ничего с работой… Даже скорее всего не получится, тут и к гадалке не ходи. Но, по крайней мере, кто-то приберет в квартире (по-настоящему, не так, как это делают мужчины) и хоть раз накормит нормально. Надоели уже котлеты вареные…

— Так, посуду я тебе помою. Рагу разогревать? Или ты не хочешь есть?

Есть Джош хотел, и еще как. И съел бы рагу даже не гретым — от него пахло уютом и опять тоской по прошлому. А Джош был голоден — часа два назад глотнул кофе натощак, с волнения мерзкие полуфабрикаты в глотку не лезли.

— Так, и еще тебе нужно скатерть на столе заменить. Слушай, ты что, один живешь? А Луиза? Или… кто-то еще?

— Один. — Ощущение счастливого почти волнения ухнуло куда-то вниз тяжелым камнем. Один. Не только Мэва удивлялась. А Джошу одному было комфортней — ни от кого не зависеть. После лазарета мама все пыталась увезти к себе под Закопане или остаться жить в Джошем в Познани. Он не позволил. У себя в деревне мать — уважаемая женщина, сельская знахарка, по Службе выполняет функцию магического надзора, народ ее боготворит. И могла бы, в принципе, обеспечить и себя, и сына, даже если бы Джош вообще целыми днями на печи валялся, в потолок плевал. Но там Джош был бы всего лишь… «слепой сынок матушки Добронеги» или что-то вроде. Здесь, в Познани, он тоже никому особо нужен не был, но в городе для него эту видимость нужности создавали. Добронега же, для которой видимости никто не создавал, в городе чувствовала себя неуютно. Она ничего не говорила, но Джош чувствовал — те три месяца в шумном мегаполисе при сыне еле вытерпела. Не привыкла она. После смерти мужа пятнадцать лет прожила в родной деревушке, а если и выбиралась когда в город, то только по острой необходимости и на пару часов. Так что она уехала, а Джозеф остался. Правда, она звонит раз в неделю — чаще он ей звонить запретил. Ни к чему это.

— Извини. — Неловко буркнула Мэва. И без всякой взаимосвязи с предыдущим сообщила. — А у тебя мило.

Чтобы поддержать разговор, Джош старательно кивнул и с любопытством поинтересовался:

— А как это — мило? Я просто не видел ни разу. Расскажешь?

И, кажется, своим вопросом собеседницу огорчил. Она помолчала, потом, погремев тарелками, удрученно подвела итог:

— Значит, совсем ничего не видишь. А я надеялась — хоть немного. Или там…. Думала, раз тебя на работу возвращают…

Вздохнула. И уже делано бодро принялась перечислять, мерно что-то нарезая на разделочной доске:

— Ну, у тебя зеленые с золотым обои, золотистые шторки на окнах. Пыльные, кстати. Я их в прачечную сдам, если ты не против. Затем — стол и стулья светлые, орешник. Ковер бежевый. Шкафчики светлые. Люстра под богемское стекло, опять зеленая. Ковер, между прочим, можно бы уже и пропылесосить….

Джош слушал болтовню Мэвы — с описания интерьера она перепрыгнула на перечисление хозяйственных дел, которые, по ее мнению, просто необходимо провернуть в ближайшее время, затем на погоду в Познани и Колодне, на какие-то там события Наверху — со странной смесью благодарности и раздражения.

Мэва нервничала, это чувствовалось. Она и раньше, когда волновалась, становилась говорлива. И чем больше волновалась, тем говорливей делалась. Геометрическая прогрессия. Так вот, сейчас по прежней «шкале степеней волнения» — баллов девять из десяти. Неужели ее так потряс облик старого приятеля? Или нечто иное?

Мэва закончила шаманить с посудой, поставила на плиту… чайник, точно. Усадила Джозефа к столу, сама устроилась поблизости. И это все хорошо и по-дружески, почти как раньше, только…

— Мэва, послушай, а как получилось, что тебя ко мне… приставили? И что вообще эта странная работа должна означать?

Мэва снова тяжело вздохнула, что совсем не вязалось с ее легкомысленной трескотней.

— Я думала, ты объяснишь. Меня буквально выдернули вчера утром. В приказном порядке велели собираться и отправляться обратно в Познань, в прежний отдел. На неопределенный срок. Сам Беккер. Сказал, ты возвращаешься к работе, а меня назначил к тебе в напарники. Сказал, что это шанс реабилитироваться. Я думала, это ты меня к себе попросил.

— Не просил. Я вообще не знал, кого поставят, мне только сказали, что женщину. Хорошо, что про тебя вспомнили, — непонятно, но хорошо. Ведь в отделе десять женщин, и можно было не возиться с вызовом из иногородних отделений не особо ценного работника. — И со мной тоже лично Беккер говорил. Вчера. Пришел в кафе, где я обычно кофе пью после работы. Представляешь, такая шишка в каком-то кафе?! И вроде как только для того, чтобы попросить меня закончить дело. Был бы совсем идиотом, подумал бы, что действительно ему зачем-то нужен. В общем, не знаю, почему согласился.

Чем дальше, тем подозрительней Джошу казалась история, в которую он попал. Сам по себе он бы еще со скидкой на «благотворительность» согласился верить, что действительно нужен для дела. Но вкупе с Мэвой…

— Странно. Я не знаю, что и думать…, - озвучила общую на двоих мысль женщина.

— Мне это не нравится, вот что.

— Мне тоже. Почему мы? Для чего?

Точно. Самый главный вопрос. В отделе полсотни оперативников — здоровых, опытных, зрячих и еще бог знает что. Однако Беккер выбрал слепого мага без Сил и опальную специалистку в области экспертизы — даже не «полевичку», на серьезное дело. И тут три варианта объяснения.

Первый, самый оптимистичный и оттого нереальный — новый начальник в заблудших овец своего отдела верит. Или разглядел в них доселе невидимые, скрытые таланты-самородки. Этот вариант можно отметать сразу — и звучит-то смешно. Вон, тех же Мари и Анастази почему-то не вызывают высокие начальники и не предлагают заняться «настоящей работой». Второй вариант — та же богадельня. Во всяком случае, в отношении Джоша. Мэву, может, еще ничего, примут обратно. Вероятней даже, что это для Мэвы шанс и богадельня, а совсем не для Джозефа. Третий вариант напрашивается сам собой и предполагает множество нюансов. Либо Беккеру на самом деле плевать на результаты расследования, и он обратил на дело внимание исключительно в порядке надзора, как человек, заступающий на новую должность. Тогда после «настоящей работы» Джоша и Мэвы он всего лишь пометит дело как раскрытое и сдаст обратно в архив. Либо…На дело Беккеру не плевать настолько, что он долго искал и нашел-таки двух неудачников-аутсайдеров, лишь бы случайным образом дельце не раскрылось. А значит — подстава. И тогда следующий закономерный вопрос — что с этого расследования Беккеру и почему он материалы не смог спокойненько припрятать под сукно или в те же архивы?

Так что — чрезмерный оптимизм, богадельня или подстава? В принципе, ответ на этот вопрос лично для Джоша имел чисто академический интерес, поскольку больше его подставить, чем он сам себе «удружил», вряд ли возможно. А вот Мэву жалко. Если что, могут вообще со Службы попереть. Она такого удара не переживет. Все ж таки интересно, что за фрукт этот Беккер.

— Не знаю. Опять какие-то интриги, вероятно. Я отошел от дел, даже сплетен последних не знаю. Придется разбираться на месте. Тебе разбираться. Я в этом деле бесполезен и беспомощен, сама понимаешь.

— Джош…

— И не нужно меня жалеть или утешать, я уже смирился. Просто теперь я…такой, — странно, но расписываться в своей беспомощности стало легко. Вышло просто и без надрыва. Привычка, похоже. — Так вот, я не о том. Просто осваиваться заново придется тебе самой, здесь я не помощник. Кстати, ты должна была вроде меня проинструктировать и принести материалы?

— Да, верно. Сейчас рассказывать, или поедим сперва?

— Валяй сейчас. И, кажется. где-то в шкафчике, на второй полке есть кофе приличный, только у меня никак сварить нормально не получается. Может, получится у тебя?

Получилось, разумеется. По комнате поплыл вкусный горьковатый аромат, а инструкции оказались простыми и понятным — ничего сверхъестественного.

— Работаем мы с тобой по полдня в Отделе — бумажные дела типа архивов, экспертизы, отчетов. Потом — по своему усмотрению: тренажерка, разъезды по необходимости. Затем у меня еще какие-то там курсы повышения квалификации вечерние три раза в неделю, а ты свободен. Меня вроде припишут в постоянный штат. Мне практически пообещали место в отделе экспертизы по раскрытии дела. Так что, Джош, ты как хочешь, а я намерена в нем разобраться. Мне нужно это место. В Колодне я с ума сойду со скуки.

— Я понимаю. — Пошловато вышло, как в кабинете психоаналитика. — Я постараюсь. Но ты сказала про тренажерку… Мне тоже нужно туда ходить? Мне же вроде нечего там делать?

Мэва неопределенно, но явно неодобрительно хмыкнула и шумно хлебнула кофе:

— Разленился, ага? Лентяй лентяем! Небось и зарядку по утрам не делаешь?

— Нет.

— Нда, пан Рагеньский, стыдно. Помнится, раньше ты и дня без своих утренних пробежек прожить не мог. В любом случае — в тренажерку будешь ходить. Насчет этого особые распоряжения, тебе даже какого-то инструктора специального выделили — по два часа в день.

— Свет, зачем?! Я ж ничего не могу!

— Поглядишь. И вообще, тебе полезно. Слушай, ты чем весь год занимался? Неужели только и работал в магазине? Мне говорили, я не поверила. Не узнаю тебя…

— Tempora mutantur, et nos mutamur in illis, помнишь?

— Если бы только тempora… Впрочем, не важно. Что было, то прошло, а нам нужно идти вперед. А конкретно — тебе в тренажерку, мне на курсы.

— Когда? Сегодня? — забеспокоился Джозеф. Сразу, с ходу, еще немного бестолково осмысливая возвращение в свою жизнь старой подруги, возвращаться и в привычную оперативную жизнь он готов не был.

— Сегодня суббота, балда. А завтра — воскресенье, мозги твои, консервированные в томатном соусе. — Хихикнула Мэва. После «балды» и «консервированных мозгов» потеплело в груди: что бы там не поменялось, но манера зубоскалить и поддразнивать приятеля осталась у Мэвы совершенно прежняя. — Отдел кроме дежурных патрулей не работает. А за эти выходные мы должны материала наковырять, вот что. Я тут целую стопку отчетов принесла, работы хватит. Сама еще не смотрела, получила вчера поздно вечером. Так что у нас двое суток и примерно семьсот листов. Осилим?

— Не знаю…, - Джош имел ввиду, что раньше-то бы справились, но теперь, когда Мэве придется все вслух ему читать, как дебилу…

— Я т-те покажу — «не знаю»! Я т-те покажу! — темпераментно возопила новая напарница. — Мне нужна эта работа, понял, балда?!

— Понял, понял… Работаем.

Но легко сказать — работаем. Оказалось, работать за год Джош порядком отвык. С утратой зрения потерял выработанный годами навык, а ничего нового взамен не усвоил. А еще он совершенно позабыл, чем конкретно занимался перед несчастным случаем. Просто ушло из памяти, затерлось чем-то неприятным, неопределенным, чем-то, что было в промежутке между «логовом» некроманта и лазаретом. А сейчас нужно было вспоминать. Да еще вспоминать вместе с Мэвой — шаг за шагом расписываться перед ней в своей глупости. Она брала очередной лист, мелко исписанный закорючками Джоша, с трудом разбирала, читала вслух и требовала пояснений. Доставала протоколы — и снова требовала рассказать то и это…

Дело это перепало Джозефу неожиданно и даже случайно. Никто и внимания бы не обратил на закономерность. Никто бы ее просто не заметил. Джош заметил — себе на горе. Три трупа Светлых — факт будоражащий, но не чрезвычайный. Светлая, вообще не состоящая на Службе — «выпита» до дна. Еще один Светлый, скромный библиотекарь в Архиве — один из множества, уже преклонного возраста. Даже не столько от «осушения» умер, сколько от старости — сердце не выдержало. Поэтому, когда тело нашли, сначала в заключение о смерти вписали «сердечную недостаточность». Потом уже, в процессе обязательной магической экспертизы выяснили, что не все так просто. Третья жертва была оперативницей, только рангом повыше — из администрации Отделения. И тоже выпита и брошена в темном переулке. Так что жертвы были слишком уж разными, чтобы заподозрить нечто общее. И сначала расследования действительно шли поодиночке, Джозефу подкинули расследовать первое из преступлений, потом уж — где-то услышал, где-то случайно просматривал — нашел два похожих по способу убийства. Потребовал экспертизы — «почерк» убийцы подтвердился. Смущали мотивы, то есть — их видимое отсутствие, смущала география. Однако детективное чутье Джоша упорно вело его вперед. Затем так же случайно вырисовалось иное, не по способу совершения преступлений, сходство — неявное и даже не имеющее вроде практического приложения. Во всяком случае, Джош тогда так и не догадался, куда его приладить, просто взял на заметку. Все три жертвы так или иначе имели отношения к Энергиям. Первая Светлая, Анита Марнес, из так называемых независимцев-оппозиционеров. Сначала работала в одной из лабораторий Верхнего, потом начала высказывать очень уж смелые, граничащие с крамолой теории (о том, что, де, в природе имеются источники нейтральной магической энергии, не принадлежащей ни Верхним, ни Нижним, и что управляться с ней способен любой мало-мальски обученный маг любой «расцветки»). За что ее тихо-мирно «ушли» в отставку, но изысканий своих Анита не прекратила. И, поговаривали, что поиски ее увенчались определенным успехом. Старичок-библиотекарь смелостью и свежестью взглядов или научной одаренностью не обладал, зато заведовал в Архиве секцией литературы и документов, в том числе секретных — опять же по Энергиям и их естественным месторождениям. Оперативница же, третья жертва, возглавляла подразделение по контролю за источниками магии и пресечению их нелегального использования.

Итак, общность, пусть и искусственная, притянутая за уши, была на лицо. Да и умертвили Светлых путем, фактически, выкачивания энергии. Только как это связать с мотивами маньяка, Джош определенно не знал. Хотя по уликам и спискам зарегистрированных в Познани Темных убийцу отыскал.

Дальше пошли сплошь «косяки» и глупости, и даже халатность. Напарник, и так скорее формальный, занятый параллельно в другом расследовании, внезапно заболел — и Джош поперся на задержание один. Вроде бы исправный амулет разрядился, но возвращаться за новым было лень — понадеялся на свои файеры и боевые навыки. И когда с первого взгляда не понравился этот подвал, поднялись смутные предчувствия, мысленно высмеял себя за трусость и суеверие и полез ломать дверь. Деревянная скользкая лестница в темноту запомнилась последней.

Так что объяснить что-то конкретное Джош вряд ли бы сумел. К счастью, в стопке среди прочего обнаружилось и досье на некроманта. Вживую Джош его не видел, а если видел, то из памяти вымаралось, но в досье было вклеено фото. Мэва долго разглядывала, а потом сказала, что тип неприятный, характерно криминальной внешности. Его, впрочем, уничтожили при задержании, более его можно не опасаться. Только вот и не допросишь его больше. И дело можно было бы считать закрытым, однако специалисты считали, что у маньяка были сообщники. Вот их и предстояло найти. И выяснить мотивы.

Потом Мэва зачитывала собственный джозефов отчет — и Джош изумлялся, насколько «высоким штилем» он умел тогда изъясняться. В общем, материалов было много, но половину из них составляли заключения всяческих экспертиз и фотоматериалы, описи улик, вещдоков.

Наконец Мэва милостиво предложила перерыв на обед, часу в четвертом, когда уже устала читать вслух, а Джош почувствовал, что окончательно отупел. Сама сбегала в супермаркет, сварганила на скорую руку густой, сытный суп и объяснила, что пока она в Познани, полуфабрикатов в рационе напарника не потерпит. Между прочим сообщила, что выгребла из холодильника последние мороженные котлеты и отдала собачкам на улице. Вот пир у блохастых четвероногих гаврошей…

В восемнадцать — ноль-ноль торжественно объявила, что осилили уже двести пятьдесят листов. Помнится. Раньше Джош за рабочий день и по шестьсот «заглатывал». Он все щупал ненароком исписанные листы — когда-то слышал, что слепые могут читать по оттискам. У него вот не выходило ни буквы разобрать. И вообще он чувствовал себя как… бесполезный придаток, обузу, с которой Мэве приходится возиться. Хоть плачь.

Решили работать до восьми. На следующем листе, едва начав читать, Мэва запнулась и шумно охнула.

— Что там, Мэва? Читай же!

— Джош, тут… «Протокол номер один о регрессном сканировании памяти второй степени сотрудника отдела по борьбе с магической преступностью Джозефа Рагеньского»…, - изумленно процитировала Мэва. — Джош, тебя что, сканировали?! — торопливый шелест бумаги. — И, Свет, три раза?!

— Мэва, я почти не помню, честно говоря….

— Протоколов, во всяком случае, целых три. Свет, как ты выдержал?! С энергетическим истощением, наверняка с травматическим шоком?! И с ума не сошел? И тут везде подписи о твоем добровольном согласии… Неужели соглашался? Добровольно? Или принудили?

— Подписи? Серьезно? Может, и подписывал, но я ничего не помню. Читай уже, хоть узнаю, что они из меня вытрясли.

— Джош, я поверить не могу… Я не знала. — Удивительно. А Джош полагал, что все косточки оперативнику Рагеньскому перемыты уже на десять раз, и неосведомленных в этом деле не осталось. — Читаю. «Отчет номер один о регрессном…». Ну, это опустим, титулы тоже не нужны, так… Вот. «Испытуемый ввиду энергетического истощения нестабилен, в связи с чем процедура проводится в щадящем режиме…» Заботливые какие. Не могли подождать, когда ты поправишься?! «… У испытуемого наблюдаются дрейф сознания, галлюцинации, бред. Время и дата начала сканирования — пять: тридцать от четвертого ноября две тысячи шестого года по Познани. Регрессия — полгода…» Слушай, а почему — полгода? Ты разве полгода этим делом занимался?

— По срокам, наверно. Первую магичку убили полгода… то есть уже полтора года назад.

— Ясно. «Регрессия — полгода. Испытуемый сопротивляется сканированию, подсознательный блок третьей степени. Шесть: ноль три — блок взломан». Ого, полчаса ломали! Потом расскажешь, где обзавелся таким крутым блоком? «…В воспоминаниях интимно-личностного характера искомая информация (дело? 3686-п) отсутствует. В межличностном общении — на уровне уже указанной в досье. Мыслительные операции — обнаружение взаимосвязи событий А, В и С через общность интересов погибших. Полный отчет прилагается…», - еще шорох листков и возмущенное. — Джош, отчета тут нет!

— Спросим в архиве. Наверно, забыли. — Очень странно было обсуждать собственные воспоминания, забытые в казенном архиве. А еще невероятней было осознавать, что в этих воспоминаниях пошарили — обстоятельно обсмотрели и обсудили ВСЁ (даже в постели с Луизой, даже… в сортире?). И Джош лежал перед ними абсолютно беззащитный, и не мог даже ничем прикрыться. Блок откуда-то взявшийся (Откуда? Джош не умел ставить ментальные блоки! Никогда!) они взломали в тридцать минут.

— Ладно, в понедельник спрошу. Так вот, «…отчет прилагается. Тринадцать: сорок пять — приступили к изучению временного промежутка между двенадцатью-тридцатью второго ноября две тысячи шестого года и часом — сорока пятью третьего ноября этого же года (до обнаружения испытуемого дежурной оперативной группой в подвале дома сорок семь по Платтен-штрассе)…». Ооо… Это когда ты… ослеп?

— Да, — коротко и сухо.

- «…Обнаружен новый блок. Взломать не удается. Четырнадцать: сорок — взломать не удается. Пятнадцать: тридцать — взломать не удается. Шестнадцать: тридцать — у испытуемого признаки крайнего истощения. Семнадцать: ноль-ноль — состояние испытуемого критическое, нарушение дыхания, асфиксия. Прекращение исследований…» Господи, Джош! Они же тебя чуть не угробили! И ради чего? Что это вообще за дело такое?!

«Хреновое дело, очень хреновое дело», - тоскливо подумалось Джозефу. Вот откуда взялись эти три месяца в лазарете и откуда — провалы в памяти. Его рассудок ломали и крошили, а он и не помнит ничего. Он много раз пытался припомнить — ничего не выходило. Но все же он попытался вновь. Вот он просмотрел списки. Вот — нашел адрес того парня. Вот — «прыгнул» почти точно по адресу. Вот — оглядывался, полчаса ползал под дождиком по кустам вокруг коттеджа. Потом проверил амулет — тот мигал тревожно-красным. Вот запихнул его в карман… Идиот! Тысячу раз — кретин, дурак! Любой новичок знает, что на задание ходят «упряжками»!.. Вот дверь. Вот лестница. Вот провал. Потом холодно, плохо и темно. Чужие голоса над ухом. Потом мама и Луиза. Всё.

— Тут еще два протокола! Это уже пытки какие-то!

— Читай дальше. Я должен знать, что было в подвале. Это важно.

— Точно — пытки. Джош, я не буду это вслух читать. Весь второй отчет — как они твой блок ломали… Это ужас.

— Мэва, читай!

— И опять твоя подпись о согласии на сканирование стоит, надо же. Никогда не поверю.

— Мэва!

— Во втором ничего важного. Кроме того, что второе сканирование они начали на следующее же утро и дважды… нет, трижды доводили тебя до критического состояния. Убила бы. Так что перейду сразу к третьему. При втором сканировании они все-таки взломали твой блок, но позволили тебе отдохнуть часиков пятнадцать. В третьем уже начинает то, что тебя интересует. «… Отчет номер три…. Состав Комиссии… Испытуемый стабилен при поддержке энергетического донора (реанимационная бригада Иерарха Кшиштофа, состав…)» Короче, ты тогда вообще на последнем издыхании был.

Да, вероятней всего. Обиды на Иерархов Джош не испытывал — в конце концов, ничего этого он не помнил — только все нарастающее изумление. Верхние, большая часть из которых исповедует принцип ахимсы — и такое варварство? Со стороны действительно выглядит бессмысленной жестокой пыткой. Без согласия регрессия проводится только в отношении преступников, слишком велика вероятность свести человека с ума. Добровольцев при таком раскладе почти не находится. А тут — три раза подряд в течение трех суток. Это что же за причина подвигла Иерархов на такое явное нарушения принципа милосердия и гуманизма? И нет, добровольно Джош не подписался бы ни под одним из предложений сканирования, не говоря уже о трех подряд. Наверняка он просто был не в себе.

— Читай дальше.

- «Блок снят, в восемь: ноль-ноль приступаем к сканированию. Очевидно искусственное вмешательство в память испытуемого — скачкообразность, неоднородность, нечеткость, затемнения отдельных фрагментов. Фрагмент первый — испытуемый ведет наблюдение за домом подозреваемого. Необычных деталей не обнаруживает. Двухэтажный коттедж, красный кирпич, магический фон отсутствует. У испытуемого разряжен защитный амулет. Возможно, работает какой-то глушитель магии. По мнению компетентных лиц — широкополосный, типа «завеса» или «буран». Испытуемый принимает решение проникнуть в помещение без поддержки и прикрытия…» Джош, ты идиот! Ты еще больше идиот, чем раньше! Ох, нет, прости… Я бы, наверно, так же поступила.

— Наверно. — Свои ошибки в свете чужих комментариев?

- «… Фрагмент два. Испытуемый обнаруживает дверь в подвальное помещение. Производит вскрытие. Начинает спуск вниз. Дальше — затемнение. Очевидно, утрата сознания. Причины не выяснены. Продолжительность — неясна. Фрагмент три — восприятие исключительно эйдетическое (возможно воздействие наркотика — мнения специалистов разошлись), эмоциональный фон ровный, мыслеформы вялые, неопределенно-неясные. Высокий потолок в трещинах, возможно, зафиксирован по рукам и ногам, лежит на твердой холодной поверхности. Свет слабый, прыгающий (пламя свечей — обряд?). Монотонно повторяющиеся фразы — в реконструкции слова обряда призвания Силы. Затем — режущая боль. Поочередно запястья и лодыжки (раны от острого, предположительно кинжального типа, предмета залечены при поступлении в лазарет). Процедура похожа на жертвоприношение (в данном случае — кровь Светлого). Лицо подозреваемого и голоса еще как минимум трех человек, испытуемому не знакомых. Действия явно ритуального характера. Фрагмент четыре — вспышка, боль в области сердца и затемнение. Испытуемый демонстрирует максимальную двигательную активность, наблюдаются симптомы буйного бреда. Дальнейшие изыскания бесспорно повлекут летальный исход.»

Джошу внезапно стало страшно, как в первые дни в лазарете. Тогда он в основном бредил, но в минуты просветления, кажется, как сумасшедший вцеплялся в чьи-то руки и умолял его не бросать, не уходить. Постоянная паника и ощущение полной беспомощности, помноженной на внезапную слепоту. Так вот, сейчас Джош обнаружил, что сидит, крепко зажмурившись, хотя теперь в этом нет ровно никакой необходимости, и вцепившись в край кровати ледяными пальцами. Опять возвратился чертов холод первых дней после…

— Джош, ты чего? Тебе нехорошо? Я ж говорила — не нужно это читать.

— Нет, все в порядке. Ничего. Я просто пытался вспомнить, чтобы дополнить… — Заглядываешь в подвал. Вниз, как в колодец. И накрывает чернотой, как ржавой металлической крышкой. Нет, обряда он точно не помнил. — Там в шкафу на третьей полке мой свитер. Не затруднит подать? Похолодало, ты не заметила?

— Нет, не заметила. Сейчас подам. И закончим на сегодня. Уже девятый час.

Страх схлынул, сменившись стыдом. Что за позорная паника? Все нормально, ничего не произошло. Или бывшему оперативнику Джозефу теперь и страшные сказочки читать нельзя — кисейной барышней будет в обморок падать? Нет, не в этом дело. Просто на миг Джошу показалось, что… крышка захлопнулась.

— Да, пожалуй. Сколько листов мы осилили?

— Триста. И все-таки я не пойму — за что с тобой так жестоко? Так даже с преступниками не поступают! Это негуманно!

— Правильно. С преступниками не поступают. Преступников убивают при задержании, и их больше уже ни о чем не спросишь. А так поступают с добровольцами, — через силу, сквозь зубы выдавил Джош. Та крышка продолжала быть где-то рядом — висит над головой. — Думай, Мэва. Ты теперь не эксперт, а детектив.

Женщина долго молчала. Неуверенно начала:

— Они искали нечто очень важное. Настолько важное, что рискнули тобой. А Беккер, кажется, хочется понять, что они искали. Поэтому подсунул нам эти отчеты. Только отчеты неполные — ни одного приложения.

— Я полагаю, приложений нам не дадут.

— Бред какой-то. Беккер не знает, чего Верхние искали. Он подсовывает нам этот отчет, чтобы ты… — и стыдливое молчание.

— Чтобы я вспомнил, очевидно. Кроме меня никто вспомнить не сумеет. А вчера он приходил в кафе, чтобы лично убедиться, что я вменяем.

— Кстати, не обижайся, но то, что ты вменяем — странно в высшей степени. В пятидесяти процентах случаев сходят с ума уже при первом сканировании, а уж при последующих…

— Я и сходил, очевидно. Но меня очень хорошо лечили. Видимо, им было стыдно. Или нет, не так — им было нужно, чтобы… — Кое-что Джозеф все же помнил. Какие-то обрывки, наверно, еще из лаборатории. Что-то вроде… «В лазарет его! И ничего не жалеть! Кшиштоф, ты лично отвечаешь за его выздоровление!» Потом ласковые руки, которые совсем не ласково начинают вдруг хлестать по щекам: «Оставайся в сознании! Терпи! Немного уже! Потом поспишь!». Потом уже почти четко — мама плачет, ее за что-то темпераментно отчитывают. Впрочем, Джозеф не ручался, что из этих обрывков действительно было памятью, а что — клочками бреда. — Так что мне повезло. Меня интересует другое — почему дело подняли именно сейчас. Не слыхала, что-то подобное происходило в последнее время?

— Не слыхала, но я поспрашиваю.

— Замечательно… — Беспокоило еще одно. Важное, ускользающее, как подсказывало отсутствующее детективное чутье. — Но всё-таки эти блоки? Откуда? Нет, я серьезно их не ставил, я просто не умею. У меня пси-эм-магии отродясь не было.

— Любопытно, да. Знаешь, я слышала, кое-у кого врожденные бывают. Несмотря на отсутствие способностей. Впрочем, если раньше никто не замечал… Или эти ставили? Ну, которые тебя… Но зачем? Если тебя всё равно собирались убивать? Или не собирались?

— Или не собирались… — эхом откликнулся Джозеф, снова ёжась, даже в этом своем свитере. Холодно… — Теперь уже неизвестно. Теперь только вспоминать.

— Именно. И уже не сегодня. А у нас с тобой рабочий день закончился. Всё. Об остальном поговорим завтра. утро вечера мудреней. Разогреть ужин?

— Не сложно. Поедим, и я пойду к себе.

«К себе» — это, как выяснилось, специализированная «халявная» гостиница для командированных в Познань Светлых. Мэва монотонно пояснила — пустынно, чисто, в целом терпимо, жить можно. Гостиница располагалась тоже где-то недалеко от магазинчика-квартирки Джозефа, буквально в паре кварталов. Но женщина категорично предупредила, что во второй раз «топать ножками» не станет, а «прыгнет» в прихожую квартиры Джоша — ровно в десять, и чтобы он уже «изволил поверх трусов натянуть брюки и рубаху», поскольку «почти голого самца» она тоже не потерпит.

И точно — пришла ровно в указанное время, благоухая свежими хвойными ароматами. Второй день в компании Мэвы сенсационных открытий в расследовании не принес, однако наметился определенный план действий. Мэва посчитала, что просто необходимо навестить лабораторию Аниты Марнес (если она еще существует), посмотреть библиотеку и отдел, где работала убитая оперативница. Еще она хотела покопаться в вещах, поговорить с сослуживцами и родственниками убитых. Джош же планировал тихо отсидеться в отделе и надеялся, что на допросы свидетелей Мэва его не потащит. Он знал, что прежде всего должен разобраться с собственной памятью, и только после искать…ну, если так можно выразиться… нечто вне себя. Он ночь не спал толком, все вспоминал. Только и добился, что проснулся с больной головой и в полном душевном смятении. Провал оставался провалом. Очень пригодился бы допрос некроманта, но тот крепко мертв, и тут уж ничего не поделаешь. Самым скверным в этом расследовании моментом был срок — если дело не распутывается в первый месяц, пиши, пропало.

И — навестить логово некроманта. Вот оно точно сохранилось в неизменном виде — «карантин» в таких местах Темной силы вводится минимум лет на десять.

А Мэва пришла с бутылкой хорошего бургундского, тортом (наверняка пошло-розово-кремовым — Джош впервые порадовался, что не видит этого эстетического кошмара), ветчиной и прочими атрибутами скромного застолья. Сообщила, что они не отметили встречу, и необходимо исправить оплошность. После бутылки на двоих темнота вокруг Джоша мягко завибрировала, голос Мэвы сделался тише и интимней, и потянуло на откровенность. Их обоих потянуло — Мэва тоже заметно расслабилась. Рассказывала анекдоты, заразительно смеялась. Потом наклюнулся разговор «за жисть». И Джош и не понял, как в ответ на историю о «хаме и подлеце Николене» принялся долго и нудно рассуждать насчет Луизы. Он давно не пил и никогда особо стоек к воздействию алкоголя не был. Язык слегка заплетался, но он все равно храбро защищал Луизу от нападок Мэвы. В результате чуть не поссорились. А затем вдруг оказалось, что он сидит, уткнувшись носом в теплое мягкое плечо напарницы, его бьет озноб. А Мэва гладит его по голове. Хоть спасибо, обошлись без пьяных слез. Это точно. Но утром все равно было стыдно.

— Мэва, еще раз — у меня все нормально с одеждой? Рубашка не мятая?

— Все нормально, успокойся. У тебя паранойя, вот точно. Раньше тебе ничего не стоило явиться на работу или на занятия изрядно помятым, весьма небритым, да еще нечесаным. А тут…

— Ты не понимаешь.

— Не понимаю. И вряд ли когда пойму. Идем уже.

Ловко прихваченный Мэвой под локоть, Джош стоял перед парадным входом в родной Отдел уже минуты три и все никак не позволял напарнице ввести себя внутрь. То спрашивал про рубашку, то — про прическу, то про то, чисто ли выбрит. Мэва уже тихо закипала, и пора было посмотреть правде в глаза — Джозеф Рагеньский боялся и повернул бы назад, если бы не подруга.

— Все, Джош, мне надоело. Ты выглядишь отлично, выбрит идеально и вообще просто герой-любовник или полицейский года с журнального постера. Идем.

Джозефа одарили шутливым подзатыльником и потащили. Потащили в хищно клацнувший створками дверей проем, а дальше — в оглушительный шум, явно необычный для Отдела в это время суток. Да и вообще ни в какое — шум и Отдел слишком несовместимы. Тишина и благолепие казенного заведения и нынешний карнавально-дикий гам? Джозеф растерянно замер, рядом замерла Мэва. Шум не стихал. Шум и Джош в последнее время сочетались примерно в той же степени, что и Отдел с этим самым шумом. Теперь, отсутствие зрения, Ян пользовался преимущественно слухом и сейчас ощущал, что… ослеплен дважды. Он беспомощно вцепился в локоть напарницы — как испуганный пятилетка.

— Мэва, что?…

А грохот вдруг сделался понятным, обернулся слаженным:

— Джо-зеф! Мэ-ва! С воз-вра-ще-ни-ем!!!

— О, Свет…, - простонала Мэва. — Джош, это они нас встречают.

И зашептала почти в громе голосов беззвучно:

— Улыбнись. Улыбнись же! У тебя лицо как у приговоренного к смерти.

Джозеф наконец сообразил — когда у кого-то день рождения, стены украшаются шариками и плакатами, а весь отдел прячется под столами, и с появлением именинника внезапно выскакивает и горланит поздравления. Джош старательно улыбнулся и одними губами прошептал:

— Мэва, там, небось, шарики еще?! И мишура?!

— Нет, только плакат. Твоя фотография и моя… — не шибко довольно прошипела в ответ Мэва. И уже громко и радостно-фальшиво, туда, в шум. — Спасибо! Ребята, это очень мило… Мы растроганы. Джош, ты растроган?

— Да, да… — вот чего-то подобного Джош и боялся. А ведь он всего лишь хотел тихонько зайти и незаметно проскользнуть в свой старый кабинет, или в любой другой свободный угол, и работать.

Шум не стихал, но перешел в беспорядочные выкрики, вопросы. Джоша усадили за какой-то свободный стол в приемной и все-таки оставили в этом шуме в покое — с жадными вопросами накинулись уже на Мэву, поскольку если Джош новостью не был давно (если его каждую неделю навещали и, пардон, собирали и сдавали в прачечную его грязное белье, сколь это ни унизительно), то вот Мэва… Мэву не видели года три, да еще напряженно следили за ее карьерой — сначала за внезапным взлетом, а затем за таким же неожиданным падением. И искренне сочувствовали кажется (или очень достоверно фальшивили), несмотря на былую зависть и перешептывания за спиной. Ребята в отделе подобрались в общем хорошие, душевные.

Джош сидел себе в сторонке и особо не прислушивался к чужим, не касающимся его разговорам, но почти помимо воли оседало:

— Где-где? Колодень?! Это такой город? Ууу, глушь!..

— Да, не слишком близко, а что поделаешь?

— … Ну, заслужила, значит.

— А надолго к нам?

— Надеюсь, на постоянную работу.

— Ну и хорошо! Хоть пара вменяемых товарищей в отделе будет! В смысле — ты и я! — острил Эжен. На него шикали с притворной обидой… Похоже, на звание «нормальных» претендуют довольно многие товарищи в Отделе.

А у Джоша — голова шла кругом от запаха работающих компьютеров, звона перекачивающейся магии вперемешку с гудением процессоров, от ощущения близости, родства с этой приемной, и кабинетами, там, дальше, за стеклянными дверями. С Отделом, где два года подряд Джош ощущал себя на своем месте и думал, что вот он, смысл жизни. Джош вообще полагал, что самые счастливые его годы прошли именно здесь, что Служба была лучшим, что с ним могло случиться.

— Ну что, Джош, как ты? — негромко осведомились из светлого пятна слева. По голосу Джош легко опознал «Мастодонта» Эрни — старейшего оперативника Отдела Эрнеста Гауфа. Эрнест по меркам «полевой работы» действительно был чуть не глубоким старцем — очень за пятьдесят, и при этом умудрялся регулярно сдавать все положенные нормативы иной раз и получше «молодежи». И он был единственным (или Джошу так казалось), кто после несчастного случая заглядывал к парню по собственному почину, добровольно, не из-под палки или «в порядке очередности» — всего раза четыре, но и этого Джошу показалось достаточно. В первое свое посещение Эрнест дал дельный, но злой совет «не тонуть в слюнявом оплакивании собственной искалеченной судьбы, а жить дальше, поскольку слепота — всего лишь особенность, к которой можно и нужно приспособиться». Хороший совет, разумный. И его, как и прочих хороших и разумных советов, было очень сложно придерживаться…. Но Джош старался. Иногда получалось, иногда — не очень. И все-таки слепота — нечто более серьезное, чем шестой палец на руке.

В конце концов, мир обустроен зрячими для зрячих. До своей слепоты Джош даже и не подозревал, насколько. Первые месяцы ему вообще казалось, что темнота вокруг — не взаправду, нужно только пошире раскрыть глаза или проснуться. А смиряться и привыкать оказалось непросто. Тот же пан Эрнест и не представить себе, наверно, не мог, сколь сложно. Очень просто давать хорошие советы, и ощущаешь, скорее всего, себя при этом удивительно правильным и милосердным….

Джош осваивался, только по-прежнему чувствовал себя неуютно в помещениях, где невозможно добраться до ближайшей стены за три шага. Но за совет, разумеется, поблагодарил.

— Ничего. А вы, пан Эрнест?

— Да живой пока. Вот, работаю помаленьку. Староват уже, конечно, для оперативки, скоро меня молодые потеснят…, - тихий смешок, намекающий, что Эрнест стариком себя ни в коей мере не считает. Так, иронизирует.

— Не думаю, пан, что в ближайшее время найдется хоть кто-то, способный вас потеснить, — улыбнулся Джош.

Собеседник загремел стулом (металлический скрежет по полу — стул) и оказался с парнем на одном уровне. Пожалуй, приблизительно в метре или чуть дальше.

Джош улыбался и ждал. Это только вежливая прелюдия, Гауф никогда не вступает в разговор только от нечего делать. Он наверняка имеет, что сообщить «интересненького».

— Ты бы — потеснил… Нескоро, конечно. Ума бы поднабраться, напарника толкового… Может. Даже и я бы взялся… — задумчиво пробормотал Эрнест. Кажется, исключительно для себя, не предполагая, что Джозеф услышит. — Поживем — увидим. Так что, Джозеф, возвращаешься к работе? Рад?

— Безмерно, — уныло кивнул парень.

— Вижу твое «безмерно». И понимаю. Чувствуешь себя не в своей тарелке? — Эрнест как всегда проницателен до омерзения. Нет, не так. Он совершенно определенно сочувствует и искренне заинтересован, но Джош привык жить один. Под его камень вода не текла.

— Есть немного.

— Ничего, скоро привыкнешь. Вам с Мэвой выделили один кабинет. Тут, первый по коридору слева. Обставили там все по высшему разряду, кстати сказать. Даже диван притащили, представь.

— Любопытно.

Диван — вещь в оперативном хозяйстве просто незаменимая, когда на дежурстве вторые сутки подряд, и возможность ноги вытянуть хоть минут на двадцать воспринимается настоящим подарком судьбы. Поэтому диваны есть (то есть — были раньше, в бытность Джоша оперативником) в паре кабинетов, в приемной и в комнате дежурных. Но зачем диван людям, собирающимся проводить в отделе от силы пять-шесть часов в день и пришедших ради расследования одного-единственного дела?

— Именно что любопытно. Но не только это. Сам ваш с Мэвой вызов несколько странен, ты не находишь?

— Нахожу. И ничего не могу понять, — признался Джош. Похоже, Эрнест — человек, который сумеет прояснить ситуацию. — Зачем старое дело ворошить?

— Значит, ты тоже ничего не знаешь? Насчет планов начальства? — уточнил Гауф.

— Нет, откуда бы? Я в полнейшей растерянности…

— Как и все мы, — Джошу показалось, что собеседник пожимает плечами. — Тогда слушай….

Голос Гауфа понизился до таинственного шепота:

— Беккер этот (непонятно, что за птица) появился в Отделе с месяц назад, но сначала был вроде бы просто исполняющим обязанности старика Садницки. По-настоящему его назначили только на прошлой неделе. И могу тебе сказать — опыт у меня в таких делах есть — ведет он себя как человек, которого в любой момент могут снять. Но самое странное не в этом, в другом — его мало заинтересовали наши нынешние дела, всю неделю копался в твоем. Рылся в архивах, читал досье, разговаривал с экспертами. Один раз даже — сам краем уха зацепил — насчет твоей слепоты. Извини, конечно… А потом смотрел данные на Мэву. Нас насчет тебя расспрашивал.

— Насчет чего именно? — напрягся Джозеф. Интерес начальства, которое, как известно, по-новому метет, настораживал.

— О, много насчет чего. Насчет степени твоей слепоты, насчет твоей адекватности (он почему-то считает, что ты должен быть то ли безумен, то ли просто со странностями; опять же — почему?), насчет того, с кем ты живешь… Даже насчет твоих отношений с Луизой. Затем — насчет того дела, что ты распутывал. Не говорил ли чего странного или непонятного…

— Не понимаю.

— Слушай дальше. Затем он собирал досье на Мэву. Задавал тоже довольно необычные вопросы. Что вас с ней связывает, спали ли вы с ней (еще раз извиняюсь) и почему разбежались. Но это еще можно объяснить, если он собирался собрать вас в «упряжку». А вот дальше совеем ни в какие ворота не лезет: верная ли, амбициозна ли, как у нее с деньгами, принципиальна ли и берет ли «халтуру», почему так часто меняет напарников, и тому подобное. Ни о чем пока не говорит?

— Пан Эрнест, я…

— Потерял хватку. — Констатировал Гауф. — Мэву вызвали в пятницу утром. По прибытии она, вероятно, имела разговор с Беккером. Её здесь не видели, но вроде была. То есть — была здесь, но — была здесь, однако не вышла поздороваться и поболтать с бывшими коллегами. А к тебе заглянула только в субботу с утра, кажется? И, разумеется, теперь не расскажет, о чем беседовала с Беккером. Итак. Оперативник Джозеф Рагеньский, что скажешь?

— Она не была уверена, что останется. Она гордая, и не хотела… — неуверенно начал Джозеф. Ему весьма неудобным казалось обсуждать напарницу вот так, за спиной. Чем-то смахивало на разговоры кумушек на лавочке. Из разряда — перемыть косточки соседкам и знакомым, поругать правительство… — Возможно, сначала хотела ознакомиться с делом….

— Мэва гордая, ты верно сказал. — Ещё сильней понизил голос Эрнест. — А еще амбициозная и честолюбивая, что король Казимир. И явно изнывающая от тоски и раненого самолюбия в своем Колодене. Стала бы она раздумывать над предложением взяться за дельцем, которое вернуло бы ее на нормальную работу, позволило бы встретиться со старым приятелем? Дельце, которое возвратило бы ей статус? Думаю, нет. Так почему она медлила?

— Не знаю. — Гауф определенно к чему-то клонил, к чему-то нелицеприятному для Мэвы, а возможно — и самого Джоша. — Потом освежишь свою память, припомнишь общую и девиантную психологию. Очевидно, что что-то в предложении Беккера ей не понравилось настолько, что она раздумывала, а не уехать ли обратно. Что это могло быть? Либо ей не понравился сам будущий босс, либо работа в паре с тобой, что маловероятно, а возможно, ей поставили некое условие, противоречит ее принципам… Из тех, что не дают ночами спать спокойно. Или проще — неудобным показалось.

— Вы хотите сказать…

— Спокойно. Может, ей просто обещали заплатить меньше, чем она рассчитывала… Или наоборот. Слишком много. Понимаешь, на что я намекаю?

— Нет! — снова громче, нежели позволяют приличия.

— Все ты прекрасно понял. Но это так, к слову. Я не думаю, чтобы… Просто… Короче, выражусь предельно ясно — я не верю, что вас по-настоящему вызвали, чтобы раскрыть дело. Оно имеет скверный запашок. Заинтересованы Верхние, возможно, Нижние, заинтересован Беккер. Дело ты раскрыл только наполовину, а уже полетели головы. Сняли двух «шишек»-Координаторов из Камеры магических энергий, уволили главного архивариуса, а что там в подвале у вас с некромантом было — не узнаешь, некромант как-то подозрительно быстро ликвидирован при задержании. А дело сдали в архив с грифом секретности третьего уровня допуска. С тебя подписки о неразглашении не брали?

— Нет. Я ничего не знал. Вообще. Отстал от жизни… Три месяца в Лазарете… А потом как-то безразлично стало.

— О, кстати. Хорошо, что напомнил. Твои три месяца в Лазарете… Что с тобой делали? Три месяца изоляции и опять доступы секретности. Не удивляло, что никто из Отдела не проведывал?… А нас просто не пускали. Допустили только твою мать и Луизу. Всё. Впрочем, не мое дело. Но еще одна любопытная деталька — если Беккера так интересует расследование, почему он не назначил тех же Эжена с Багом. У ребят лучшие показатели раскрытия за квартал.

— Вы тоже считаете, мы не сможем раскрыть дело? — очень тихо подвел итог Джош.

— Я так не думаю. Я думаю — вы не должны его раскрыть…И они сделают все, чтобы не раскрыли. Но повторяю — это не мое дело. Это теперь твое дело. А я просто не хочу, чтобы такой хороший парень как ты во второй раз попал меж жерновов чужих разборок. А ты думай — в особенности, насчет амбиций и верности твоей напарницы, ее материальных затруднений, и того, стоит ли вообще соваться в это дело. Может, ну его… А то госпожа Марнес вот погибла, а наш прежни босс заметно сдал и изрядно поседел после того случая….

— Пан Эрнест…

— И вот, значит, эта грудастая красотка и говорит нашему скромнику… — Вдруг совершенно иначе, тоном человека, повествующего фривольную историю, заговорил Гауф.

При чем здесь грудастая красотка, Джош сразу и не понял, хотел переспросить — не послышалось ли? Но разъяснилось — Гауфа перебили весело:

— Пан Эрнест, а вы, я вижу, уже взяли Джоша в оборот? Опять анекдотец не для дам?

— Извини, Мэва, просто парень совсем скис, пока вы там галдели, как стая чаек на берегу. Вот и развлекаю, как умею.

— О, спасибо. Тогда позвольте мне его забрать…. Джош, идем. Нам покажут наш кабинет.

И опять с Джошем поступили, как с собачкой на поводке — дернули и потянули. Но он еще успел расслышать осторожный шепот: «Подумай… и не спеши. Торопиться некуда».

А неспешно подумать пока представлялось невозможным — «показывали» кабинет. Что Джошу было в высшей степени неудобно. Опять. Чтобы освоиться, ему нужно было пощупать стены, посчитать шаги, ладонью провести по поверхностям столов, потрогать все, на них лежащее. А сделать это при посторонних он стеснялся. И чувствовал себя как в космосе — везде темно, непонятно, и совершенно не знаешь, что будет дальше. Поэтому, пару раз запнувшись и врезавшись в стол, он добрался до своего нового кресла и в него упал. И опять терпеливо ждал, пока все поуспокоится. И все-таки оставили в покое — ушли, плотно прикрыв за собой двери. Мэва непонятно вздохнула в упавшей тяжело, словно раненная птица, тишине. Легонько скрипнуло ее кресло. Тоже села, значит. Устала от общения или изображает? Скучным голосом изрекла:

— Боже. Я думала, на месте съедят. А тебе как приемчик?

— Изрядно…, - учитывая «обряд» приветствия и специфическую заботу пана Гауфа о «хорошем парне».

— Не думала, что меня здесь еще помнят, честно говоря. Я тут всего год проработала.

— У нас хороший отдел. — Даже слишком. Вон, калекам и неудачникам тоже местечко найдется.

— Да, очень. Так работаем?

— Работаем. Слушай, Мэва, а о чем с тобой говорил Беккер? Ну, когда задание давал?

— Ммм? Беккер? — вопрос, похоже, застал Мэву врасплох. Может, своим видимым отсутствием логической связи с контекстом разговора, может… еще чем, — Д ни о чем таком, в общем. Давал инструкции, обещал место в Отделе, про жизнь спрашивал. А что? Это важно?

— Да нет, просто любопытно. Забудь.

— Ну, смотри. Ладно. Теперь работаем?

— Ага.

Хорошо Мэве, она все видит. А вот Джошу с пространством кабинета еще осваиваться и осваиваться. Сейчас, на глазах у Мэвы, он делал это со смесью стыда и злорадного удовлетворения. Стыда — как справлять естественную нужду прилюдно, хотя, наверно, не так… Неподходящее сравнение — стыд, какой испытывает сидящий на паперти калека с пластиковым стаканчиком для подаяния. Джош догадывался — его неуверенные ощупывания мебели, хождение с вытянутыми руками (трость сегодня дома оставил, Мэва сказала, побудет его глазами) и натужные попытки представить комнату в воображении — выглядят жалко. И все-таки — злорадное удовлетворение — мне больно, а вам, наблюдающим, хотя бы… неприятно. И еще — хотели оперативника-калеку? Получайте! Впрочем, бред сивой кобылы.

Комната оказалась небольшая — пять на шесть шагов, диван — чисто символический, «офисный», но мягкий и глубокий, столы — компактными, окно — в дальней стене, большое, двустворчатое, метра полтора шириной (это к вопросу об удобстве этого «запасного выхода»; раньше решеток на окнах не было, как сейчас — неизвестно) Ощупывать стены на предмет картин и полок Джозеф уже не стал. Все-таки постеснялся.

— Теперь работаем.

Дочитывали недочитанное, обсуждали. Потом Мэва сбегала в архивы за новой порцией этого сомнительного чтива. Так увлеклись, что пропустили обед. Увлеклись неприятно — снова читали отчеты о сканировании памяти. Джоша не покидало ощущение чего-то важного, но упорно пропускаемого на промежутке между снятием последнего блока и воспоминанием о некроманте. Что интересовало Мэву, понять было сложно. Что интересовало Мэву? Что означают те полдня, что женщина, очевидно, взяла на размышления о задании? Правила ведения допроса и визуализированные методы выявления лжи Джош знал на пять с плюсом. К несчастью, ни один из них не смог бы помочь слепому детективу. Чертов Гауф! Понятно, что оперативник Рагеньский здесь никому не нужен, да Джош и не собирался задерживаться в отделе, но подозревать Мэву черт знает в чем?!

В половине третьего в дверь деликатно постучали и позвали «пана Джозефа» на тренировку в тренажерку. А «панне Мэве» перепало расписание вечерних курсов повышения квалификации.

Инструктора звали Конрадом, ему было двадцать четыре, и он искренне верил, что сумеет снова сделать из Джозефа полноценного оперативника. Он объяснил, что только что закончил трехгодичные курсы по адаптации людей с, как он стыдливо выразился, «альтернативной системой ориентации в пространстве», и сдал выпускной экзамен на «отлично». Факт этот Джозефа несказанно развеселил — разумеется, приставили к «почти настоящему оперативнику» «почти настоящего специалиста», юнца зеленого без какого бы то ни было опыта работы. Так же Конрад сообщил, что считает — Джош вполне сумеет заново освоить все приемы оперативной работы от ближнего боя до… ну, учитывая еще и утрату магических способностей… скажем, стрельбы. В ответ на скептическое хмыканье заявил, что прекрасно своего нового клиента понимает, поскольку сам сейчас носит повязку на глазах — чтобы полностью войти в положение Джозефа. Даже предложил потрогать и убедиться. Джош отказался, вместо этого сообщил, что в дальнем правом углу зала что-то горит, поскольку оттуда тянет паленым.

Конрад переполошился, долго копошился по углам, бормотал, что в любом случае должна была сработать сигнализация. Джош же нашарил ближайший мат и наслаждался ситуацией. Ничего, разумеется, в углу не горело, но об этом знал пока только Джозеф.

— Ничего тут не горит, вы ошиблись, — начал было новый джозефов инструктор. — Я все просмотрел…

Это значит — торопливо сорвал с глаз свою дурацкую повязку и забегал по помещению в поисках незамеченного очага возгорания. Разумеется… Легко и до обидного (обидного слепому Джошу) просто.

— Именно, посмотрел, — перебил Джозеф. С деланным равнодушием пояснил. — Вы — сняли повязку и посмотрели. А я не могу снять повязку. Я, знаете ли, слеп. Совсем. Такие не работают в оперативке. Такие не расследуют убийств. Такие не участвуют в задержаниях особо опасных преступников. Так что кончайте втирать мне про свое «войти в положение и сделать полноценного оперативника» — это по определению невозможно, а убирайте свою долбанную повязку и выполняйте свою работу. Договорились?

Не нужно было с парнем так грубо. С людьми помягче как-то надо, поделикатней… Впрочем. Джош последний год не особо общался с людьми, подрастерял лоск. А бедный паренёк аж минуту молчал, не зная, что ответить. Наконец сдавленно откликнулся:

— Да, я понял… пан Джозеф.

— И — Джош. Просто Джош, никакого «пана». И не волнуйтесь, мне дополнительной мотивации не нужно. Для меня эти занятия — работа, за которую мне платят деньги.

— Хорошо… Джош.

В этот день Джош учился бегать по кругу. Нет, без шуток. Просто бегать по залу периметром в двести шагов, не врезаясь в стены. Сначала — вдоль стен, елозя по шершавой поверхности ладонью, привыкая. Потом уже без помощи рук. Заодно обнаружил, что физическая форма оставляет желать лучшего. Права была Мэва, нужно было хоть зарядку по утрам делать. На десятом круге бега в умеренном темпе дыхание сбилось, пришлось останавливаться отдыхать. На пятнадцатом привык, выучил расположение матов и снарядов, почувствовал себя уверенней. Забавно, но Конрад бегал вместе с ним, подбадривая и комментируя. На следующем занятии обещал начать занятия стрельбой.

Постояв под душем минут десять, сменив мокрую от пота спортивную форму (хорошо, Мэва с утра посоветовала прихватить) на привычные рубашку и брюки, Джош почувствовал себя бодрым и готовым признать, что в мире по-прежнему достаточно приятных вещей, ради которых, возможно, стоит жить. Впервые за уже сколько месяцев он смотрел в будущее с некоторым подобием оптимизма. Всего лишь бег. Попрощался он с Конрадом куда доброжелательней, чем поздоровался — и даже улыбнулся на просьбу обязательно приходить завтра в это же время, не пропускать тренировок. Пообещал прийти. В конце концов, это работа — Джоша и его «специального» инструктора. Беспокоила только Мэва. Зря Гауф это сказал.