"Карма" - читать интересную книгу автора (Максимов Андрей Маркович)БОЛЬНИЦАНаташа с Пестелем вошли в приемный покой больницы имени Фасовского в тот самый момент, когда по телевизору шли «Новости». Они увидели на экране себя, затем раздался глухой звук, лишь отдаленно напоминающий выстрел, и – темнота. Потом возникла диктор. В глазах ее дрожал ужас – то ли от информации, которую она должна была читать, то ли от того, что приходилось читать по бумажке: бегающий над глазом телекамеры «суфлер» подготовить явно не успели. Диктор вздохнула, привычно бросила взгляд на отсутствующий «суфлер» и забубнила по бумажке: – Сегодня в Москве во время прямого эфира марафона «Дети – наше счастливое настоящее» внезапно погас свет. Передачи временно были прерваны. Начато следствие, ведется расследование. В правоохранительных органах нашему корреспонденту сообщили, что пока рано делать какие-то выводы. Рассматриваются разные причины произошедшего, в том числе и технический сбой системы. Однако полностью исключить версию террористического акта также нельзя. Слово нашему корреспонденту. Илья? На экран выскочил молодой человек с лицом отличника, не сдавшего экзамен, и выкрикнул: – Ирина! – Илья! – Ирина! Итак, начато следствие… – После чего нервный Илья слово в слово повторил то, что только что сказала Ирина. – Рассматриваются разные причины произошедшего, в том числе и технический сбой системы. Однако полностью исключить версию террористического акта также нельзя. – Видимо, сказать нечего, вот они и решили одно и то же повторять по нескольку раз, – улыбнулся Пестель. Наташа отметила (про себя, разумеется), что ей нравятся мужчины, не теряющие иронии ни в каких ситуациях. И вообще, Пестель… Дальнейшие размышления она резко прервала: лишнее это, ни к чему. На экране снова появилась диктор, чьи глаза уже округлились и расширились настолько, что стали похожи на два бильярдных шара, и сообщила: – После того как в студии прямого эфира погас свет, возникла паника… Пошли кадры бегущих людей. Странно, но смотреть по телевизору на эту, в секунду обезумевшую толпу было несравненно более жутко, чем бежать среди этих людей. Наташа хотела сказать об этом Пестелю. Отвернулась от телевизора, увидела, что лицо Павла Ивановича стало белей его рубашки, а рука уже совсем набухла кровью. И подумала: «Боже мой, мы же не телевизор ехали смотреть, мы же в больницу ехали. Вот они – врачи. Целая стена людей в белых халатах». – Эй, вы! – крикнула Наташа в эту белую стену. – Тут человек кровью истекает. А вы… – Да ладно, – вздохнул один из белых халатов, не оборачиваясь, и добавил: – Такое происходит… Другие ждут, и вы подождете… Только тут Наташа заметила, что вокруг действительно много людей. Пьяные или трезвые, с окровавленными лицами или переломанными руками, с легкими или более тяжелыми ранениями – они лежали на носилках или сидели на неудобных, ободранных банкетках. Некоторые страдали в одиночестве, рядом с иными сидели друзья, родственники держали за руки, сочувственно заглядывали в глаза. Но у всех раненых было одно общее, отрешенно-трагическое выражение лица. Этих людей совершенно не волновали «Новости» по телевизору. Казалось, они постучали в двери Смерти и теперь ждут, откроют им или нет. – Мы оттуда, – крикнула Наташа. – Мы – из телестудии. – И повторила еще раз: – Из телестудии! Слово было как пароль. Их тут же узнали: – Вас же только что по телевизору… Вы же… Мы же видели… – И крики: – Носилки сюда! Скорей! Жертвы теракта! Быстрей! Наташа почувствовала, как сильные и властные мужские руки пытаются уложить ее на носилки. – Меня не надо, – огрызнулась она. – Вот он. У него пулевое ранение. – Я сам дойду без всяких носилок, – сказал Пестель и уже через мгновение исчез за грязными белыми дверьми. Белая стена халатов резко развернулась к ней, начались вопросы: как там? много ли жертв? Отвечать не хотелось. Наташа выбрала среди врачей одного, отвела в сторону: – Послушайте, сейчас начнут прибывать «скорые» и про этих людей вовсе забудут… – Она показала в сторону несчастных, ожидающих своей участи. – Вы не могли бы сделать так, чтобы ими занялись? Выражение лица доктора Наташе что-то очень напоминало… Ах да, так смотрит гаишник, когда крутит в руках права. – А я про вас в газету напишу добрые слова. – Наташа смотрела подобострастно. – Вы – журналист? Правда? Наташа показала редакционное удостоверение. – Хорошая газета, популярная. А вы точно напишете? – Врач смотрел недоверчиво. – Тогда запишите в блокнотик: Денис Сунько, дежурный врач. Наташа достала блокнотик. Денис Сунько никуда не уходил – ждал, пока она запишет. Записала. И – закрутилась карусель. Вмиг откуда-то появились носилки, забегали врачи… Когда начали подъезжать «скорые», те, стучащиеся в двери Смерти, уже исчезли за белой больничной дверью. Можно было уходить. Но Наташа понимала, что не уйдет, пока не узнает, что с Пестелем. Казалось бы, что ей до этого человека? Но не уйдет – точно. Села на банкетку, чтобы передохнуть, и тут услышала: – Наталья Александровна. К ней шел удивительно красивый молодой человек в белом костюме и черной майке. – Коростылев Сергей Сергеевич, – представился он. – Следователь прокуратуры. Вы разрешите задать вам пару вопросов? Наташа обрадовалась, так как в ожидании вестей о Пестеле у нее появилось занятие. – Мы вас еще, конечно, вызовем… – Коростылев говорил медленно, без улыбки, голосом человека, которому все ужасно надоело. – Но вы же понимаете, – он вздохнул, – каждая минута дорога. Вы уж расскажите, как там все было. А потом мы вас вызовем. Повесткой. Вы будете свидетелем. А пока… Этот красивый молодой человек оказался похожим на робота, которого запрограммировали на определенную задачу, вот он ее и выполняет – бесстрастно, равнодушно, спокойно. Наташа начала рассказывать. Коростылев слушал не перебивая. Она говорила, а сама думала про Пестеля. Вот, например, если он останется в больнице, она хотела бы его навещать. Хотела бы! – в этом надо честно себе признаться. Но, с другой стороны, в ее нынешнем положении необходимо взять себя в руки, не начинать тех отношений, которые неминуемо приведут к тому, что ей запрещено. Теперь она по любви не может, теперь – только из мести. – Вы запомнили лицо стрелявшего? – лениво спросил Коростылев. – Сможете описать? – Смогу. Только, я думаю, его наверняка успели снять. Телевидение все-таки. Вы посмотрите. Может быть, даже момент выстрела есть на пленке. – Это правильно, – вздохнул Коростылев. – Продолжайте. – А что, собственно, продолжать? – спросила Наташа. – Я рассказала все, что знала. Если у вас есть какие-то вопросы – пожалуйста, я отвечу. – Вопросы, – вздохнул Коростылев, – вопросы у нас всегда есть. Такая жизнь: всегда есть вопросы. Больше, однако, Коростылев ничего не спрашивал. Наташа не знала, что говорить. Так и стояли молча среди водоворота людей. – Сергей Сергеевич? – К Коростылеву подошел врач. Он был абсолютно лыс, даже на лице не было никакой растительности, только дырки глаз, носа, рта… Было совершенно очевидно, что все должны были называть такого человека Фантомас. – Мне сказали подойти к вам, я – Георгий Степанович, доктор… Коростылев перебил его: – Жертвы есть? – Есть. – Много? – О количестве я говорить не уполномочен. – Каков характер повреждений? Георгий Степанович нервничал. И чем более спокойным был Коростылев, тем больше нервничал врач: – Послушайте, у меня там раненые, а вы тут… Извините. – Ничего, ничего, – вздохнул Коростылев. – Продолжайте. – Мне, видите ли, нечего продолжать. Вы прекрасно знаете: для того чтобы давать сведения, интервью всякие, у нас есть начальство. А мы – лечим. Понимаете? У нас так повелось: одни разговаривают, другие работают. Понимаете? – Понимаю, – снова вздохнул Коростылев. – Что ж тут сложного? Как говорится, в нашем колхозе та же фигня. Вы идите, лечите. – Начальство позвать? – Зачем? Начальство нас само найдет. Скоро прибежит спрашивать, о чем можно прессе говорить, а о чем ни-ни. Наташа догнала Фантомаса у самой двери, дернула за рукав халата: – Георгий Степанович, простите, я… Врач резко развернулся, но вдруг голое лицо его осветилось улыбкой: – А я вас узнал… Вы вели этот кошмар, да? Хотите узнать про вашего товарища? У него еще фамилия такая историческая… – Пестель… – Да-да. – Строптивый он у вас очень. Все-таки пулевое ранение. Правда, кость не задета, мы рану обработали. Я хотел бы оставить его в больнице, но он… И тут абсолютно кстати, как бывает только в плохом кино, распахнулась грязная дверь, и из нее выскочил Пестель. Пиджак надет на голое тело. Перевязанная рука болтается на подвязке. Вид не просто нервный – сумасшедший. – Что вы тут стоите? – заорал он на Фантомаса. – Вы туда идите! Там… Там… Вам туда надо! – Он увидел Наташу, бросился к ней: – Господи, вы меня дождались! Как я рад! А я уж думал, вы… А вы – нет, вы тут… – Вам заявление надо написать, что вы отказываетесь от госпитализации, – спокойно сказал Фантомас. – Да написал я, написал! – негодовал Пестель. – Вот и хорошо. – Фантомас взялся за ручку двери. Наташа представила, что ждет этого человека за грязной дверью. В глазах ее появились слезы. Взяла Фантомаса за руку: – Георгий Степанович, вы простите нас, пожалуйста, мы столько пережили. Фантомас улыбнулся: – Что вы! Если в России просить у всех прощения, ни на что другое времени не останется. – Он нагнулся к Наташе и сказал в самое ухо, глазами показывая на Пестеля: – А мужик этот хороший. Настоящий мужик. Я тут, знаете, разных перевидал, он – настоящий. Наташе почему-то стало приятно, словно говорили о ее хорошем знакомом. Хотя кто такой Пестель? Еще утром она его вообще не знала. Сейчас надо отвезти его домой – и забыть. – Пойдемте, Павел Иванович. Я вас подвезу. – Да ладно, Наташ. Я сам как-нибудь доберусь. Наташа расхохоталась. Этот хохот выглядел странным пришельцем в приемном покое больницы имени Фасовского. Наташа смеялась и показывала пальцем на Пестеля. Пестель посмотрел на себя в зеркало, увидел мужчину в пиджаке на голое тело, представил, как он окажется сейчас в таком виде в самом центре Москвы, и тоже рассмеялся. Ехали молча. Как всегда после трагических событий, Москва жила так, словно ничего не случилось. Первым нарушил молчание Пестель: – Никогда в жизни не видел такой толпы. И никогда в жизни не знакомился с женщиной при подобных обстоятельствах. Наташа с трудом сдержала слезы. Ей нравился Пестель, это было несомненно. Женщина ведь, как правило, с первого взгляда определяет, кто перед ней: будущий роман, рассказ, стишок или так – пустой лист бумаги, на котором ничего не напишется. Пестель – мужчина для романа. Это было настолько ясно, что хотелось плакать, потому что было очевидно: роман этот не напишется никогда. Когда затормозили у его подъезда, Пестель сказал: – Подниметесь ко мне? Я вас чаем напою. – Нет, – ответила Наташа, пожалуй, даже излишне резко, – все устали. Пестель явно расстроился, и это было совсем печально. |
||
|