"Жесткй вариант" - читать интересную книгу автора (Приходько Игорь Олегович)

Глава 7

1

С Сумароковым мы столкнулись в вестибюле — он уже собирался идти меня будить. Пятнадцать минут я простоял под душем и чувствовал себя весьма сносно. О том, что был в ресторане с Онуфриевой, я решил умолчать, опасаясь быть неправильно понятым.

За рулем моей машины сидел Ваня Ордынский, в «УАЗе» Сумарокова — криминалист Максимов, большой спец по применению лака для волос в изготовлении слепков, и водитель из прокуратуры. Следователь не счел нужным ничего объяснять, а я — спрашивать.

Мы доехали до городской окраины и остановились у старой мазанки. Сумароков махнул мне рукой, заставляя выйти из хорошо протопленного салона в зябкую муть рассвета. Худая дворняга, прикованная колодезной цепью к сараю, встретила нас лаем, на который вышел хозяин — крепкий еще старик лет шестидесяти пяти, с седыми волосами и небритый.

— А-а! Ну, заходьте, заходьте, — пропустил он нас, укоротив собачью цепь. — Цыц, Шельма, цыц!.. Всех-то сколько будет?

— Пятеро, — ответил Володя, войдя в сени, — с вами шестеро, значит.

— Не, так не пойдет, — помотал старик седой гривой. — На столько у меня «коногонок» не достае, а без их тама делать неча, я на себя душегубства не беру.

— Ладно, ладно, Михеич, хватит и четверых. До шурфа дотянем ли?

— До Монголии дотянем — смену ишачил и в зарядку не сдавал, — попробовал на стене лампу-«коногонку» Михеич.

Вошла бабка, мы поздоровались. Она завернула в старую газету еще более старое сало, краюху хлеба и две неочищенные луковицы.

— И «шахтерок» у меня четыре, и сапогов, два года назад комиссию начальников водил, они кинули по-барски, — выложил старик на лавку четыре черных костюма из плотной ткани, похожей на брезент.

— Ты что, решил в шахту лезть? — догадался я наконец, перехватив плутоватый взгляд Сумарокова.

— В шахту не лазят, сынок, — ответил вместо него Михеич. Дефектом слуха старик не страдал. — В шахту спускаются и там ходят. А лазят и ползают по земле.

— Она же завалена?

— Завалена, забучена, — согласился старик, — но два года тому пройтись по трем горизонтам до шурфа было можно. Ясное дело, тому, кто знает. А я в ней, родимой, четвертак отмантулил — авось найдем дырочку, до конца, чай, не додавило.

Я думал, что такие старики остались только в бажовских сказках.

— За восемнадцать-то лет? — усомнился.

— Ну уж, восемнадцать! Было дело, закрыли шахтенку, а как рынок начался — воду откачали, и лет пяток еще над копром звездочка светила. Сгодились и в полметра пласты-самокопы на этом «нерентабельном предприятии», как «Южанку» государство окрестило, долго руки нагревали. Двести тридцать пятый горизонт — тот давно отработали, еще в семьдесят восьмом. Семьсот двадцатый — в восемьдесят третьем, а на километровой глубине она аж до девяносто первого трубила, да на демонтаж года два ушло.

Мы проехали по безлюдному Градинску. Солнце пробивалось сквозь предрассветное марево, мутное море разбивалось о причал. Жухлый ковыль покрылся позолотой, ветер порывами пригибал стебли к земле — степь встречала нас взволнованно, как провожал залив. По мере приближения к одинокому копру утро теплело, ко дню обещало распогодиться.

Касок в мешке оказалось только три. Лезть в обвальную шахту с незащищенной головой Михеич никому не позволил — так отпал еще один кандидат в диггеры — сержант Ордынский. Он отправился к вентиляционному стволу, выходившему на поверхность между кладбищем и железной дорогой, с ним поехала наша одежда.

Прокурорскому водителю и эксперту было приказано сидеть на связи.

Спуск по мокрому, осклизлому стволу занял сорок две минуты. Ржавые скобы хрустели и прогибались под ногами. Если бы при этом приходилось еще держать чемодан с миллионом долларов, то времени понадобилось бы еще больше. Я так думаю, потому что спускаться по стволу с такой суммой мне еще не приходилось.

— Да глупости, Веня! — махнул рукой упрямый Сумароков. — Диггера-курьера они снарядили заранее, и он там ждал. А потом ему опустили чемодан на веревке. Михеич, сколько всего выходов?

Старик остановился, посипел антракозными легкими.

— Было три, один закрестили. Теперь осталось два: грузовой — на-гора до него полкилометра будет — и шурф. До того аж восемь, а если по всем горизонтам забут обходить да через сбойку — в двенадцать будет.

— На грузовой они не пойдут — он с трассы виден, да и опасно.

— А где гарантия, что их бы не встретили у шурфа? — спросил я.

— Что ты хочешь сказать?

— Ничего. Может, есть еще выход, о котором никому не известно? Да и чемодан могли не выносить, а спрятать где-нибудь тут до лучших времен?

Михеич крякнул и покачал головой, демонстрируя, сколь противно ему слышать такие глупости.

— Как же, спрятали, — проворчал одышливо, — а назавтра горизонт просел.

Метров через триста я убедился, что он прав: вверху что-то ухнуло, завыло протяжно, и в лица нам ударила струя породной пыли, а когда я прочихался, то увидел, что путь по квершлагу отсекла просевшая груда тонн на полтораста. При мысли о том, что это могло произойти несколькими минутами позже, я почувствовал себя родившимся заново.

— Ну и куда дальше? — растерянно спросил Сумароков.

— Дальше некуда, — сказал сталкер. — Метров сто назад мы печку прошли. Там костры выложены. Но до груди забоя, может, и оставлен ходок. А если нет — тады, значит, каюк.

— Спасибо, обрадовал. А как ты два года тому ходил?

— Тогда еще сбойку не забутило.

Я не стал уточнять, что означает сия терминология, да и следователя, похоже, не заботили все эти «сбойки», «печки», «скаты», «бремсберги», «костры», ясно было, что речь идет о горных выработках, по которым Михеич либо выведет нас на поверхность, либо не выведет. Исход по обратному пути будет означать провал следственной версии.

«Печкой» оказался узкий лаз сорок на шестьдесят см; «кострами» — крепление из мощных бревен, выложенных срубом под кровлю и засыпанных породой: они держали на себе всю тяжесть просевшей земной поверхности. Выработка, бывшая когда-то забоем, уходила под уклон.

— Мы по этой лаве на шуфелях съезжали, — вспомнил Михеич.

— На чем?

— На лопатах совковых, значит. Пласт падает круто, между кровлей и рештаком застрять можно, а на шуфель сядешь — и-и! Только искры летят.

Пробираясь между кострами, я никак не понимал, что тут можно делать еще и с лопатой: за двести метров выработки я дважды терял штаны, трижды — сапоги, четырежды зацепился за выступы шлангом лампы и чуть не разбил ее, пять раз ударился башкой о кровлю и шесть помянул всех шахтеров и киднапперов, вместе взятых. Тех, кто не платит шахтерам зарплату, мало расстрелять — их нужно собрать вместе и пропустить через этот погреб!

— Слышь, Володя, — посветил я на побледневшего следователя, когда мы вылезли (сказать «вышли», как на том настаивал Михеич, не поворачивался язык) на откаточный штрек и уселись на почву, силясь перевести дыхание и отплевываясь от пыли, — а ведь гонец этот, если он, конечно, вообще был, хорошо знает шахту. Или имел провожатого.

— Вполне возможно, что очень даже может быть наверняка, — согласился Сумароков, демонстрируя остатки юмора. — Михеич, сколько народу на шахте трудилось?

— Две с половиной тыщи. Под землей — тыщи полторы. Из тех, кто знает выработки нонешние, половину отбрось: они на верхнем горизонте не робили. Тут старики только разберутся, и то не все. А таких — человек двести наберется. Вычеркни, кто помер или из поселка уехал. Итого — тридцать-пятьдесят, не больше.

— Ладно. Если мы отсюда выйдем — примемся опрашивать стариков. Хотя к ним мог попасть план выработок, мог и молодой быть — с нижних горизонтов, раз с двести тридцать пятого выходов нет.

— Почему нет? — сказал Михеич. — Пройдем по среднему забученный участок, а там, глядишь, найдется сбойка — и дальше иди. Искать надо.

— Пошли!

Лампы вырывали из тьмы какие-то фрагменты, напоминавшие, что когда-то здесь работали люди: рукотворные костры и зажатые многотысячетонной кровлей крепежные тумбы, рельсы, арки, остатки дощатых мостков. Бесконечным ручьем текла вода. Пищали крысы. Иногда их страшные черные стаи попадали в лучи «коногонок», но слепые чудовища не реагировали на свет, чувствуя себя полновластными хозяевами.

— Стой!!! — Сумароков шарахнулся назад, рванув за куртку Михеича. Старик не удержался на ногах и, матюкнувшись, плюхнулся в воду. В луче Володиной лампы светилась тонкая проволока, пересекавшая уклон на уровне щиколоток.

— Думаешь, растяжка? — шепотом спросил я.

— А что еще?.. Значит, мы на правильном пути.

— Я посмотрю? — Навыки по разминированию у меня были.

— Нет! Михеич, засеки это место. Мы сюда саперов направим.

Михеич понял, о чем речь, перекрестился.

— Да, знали, где ставить, паскуды. Здесь если рванет — задавит уклон и штрек, за всю жисть не разгребешь, — сказал, посветив на кровлю в ржавых крапинах анкерных болтов.

Мы осторожно переступили через проволоку и, ускоряя шаг, отошли на относительно безопасное расстояние.

— Дня через два проволока проржавеет, — подумал я вслух.

Насквозь промокшие, отяжелевшие от пыли и эмульсии, разлитой по всему уклону, мы свернули на квершлаг и уперлись в тупик. Проем перекрывала тяжелая дощатая дверь.

— Просек, — сказал Михеич. — Дальше посуху пойдем, зато в три погибели.

Он толкнул дверь, но она не поддалась. В образовавшуюся щель со свистом ринулся воздух. Я взялся за мощную скобу и изо всех сил ударил плечом в крайнюю от косяка доску.

Выработка за дверью резко сужалась. Мощная вентиляционная струя резанула по глазам, от встречного потока перехватило дыхание. За шумом мы не сразу услыхали… лязг колес. Одновременно повернув головы, высветили широкий проем уклона, под который, бешено набирая скорость, мчалась полуторатонная вагонетка.

— Все. «Орел» полетел. Сейчас он эту проволоку… — неестественно сонливым голосом произнес Михеич и вдруг заорал: — Бойся-а!!!

Мы рванули в жаркий, сухой просек. Едва захлопнулась вентиляционная дверь (отчего заложило уши, как в самолете), из глубины, будто под нами, раздался глухой взрыв. Почва ударила по подошвам, сверху посыпалась, застучала по каскам и спинам порода. Раскатистый грохот падающих обломков нарастал на протяжении нескольких секунд, потом внезапно оборвался, и наступила звонкая тишина…

— Саперов не надо, но и назад хода нет. — В ушах так звенело, что я не понял, кто произнес эти слова, показавшиеся всем нам ужасно смешными.

От усталости, напряжения, сознания, что уготованная смерть по счастливой случайности нас миновала, мы хохотали минуты две.

Я хотел высказать предположение, что кто-то положил под колесо башмак или щепу, а когда я открыл путь воздушному потоку, вагонетка переехала через препятствие, но не успел: Михеич привстал, звучно втянул носом воздух, затем — еще раз, и прежде чем он успел что-то сказать, мы сами почувствовали запах угарного газа: штрек пересыпало — направление воздушного потока изменилось.

— Ну, Михеич! Теперь выводи, — упавшим голосом произнес Сумароков.

Старик подхватился, поправил ремень и запихнул за пазуху завернутый женой традиционный «тормозок», который так и не успел развернуть.

— Ходко давай! — бросил нам, проворно перебирая по гнилым шпалам ногами. — Яйца мне отрезать, что я вас сюды без самоспасателей повел! — сплюнул досадливо. — Черти!

Мы продвигались по просеку, пригибаясь, переходя на гусиный шаг, проползая под завалами. Михеич шел впереди, обирая палкой нависавшие породины и каждый раз предупреждая простым и понятным шахтерским окриком: «Бойся!» Дальше воздух становился чище, но стоило остановиться, как гарь настигала, мешала вдыхать полной грудью, через пять секунд начиналась резь в глазах и в голове постукивали тревожные молоточки. Володя пыхтел, как самовар, кашлял и отплевывался Михеич — я удивлялся, что они еще держатся, если даже мои тренированные ноги просили пощады.

К счастью, идти пришлось недолго: старый шахтер остановился, поднял руку и свернул в нишу.

— А ну, подсоби, сынок, — ухватившись за крышку люка в почве, крякнул он.

Вертикальная выработка уходила вглубь настолько, насколько хватало мощности «коногонки». Внизу блестела вода. Михеич первым поставил ногу на деревянную ступень лестницы, но доска тут же провалилась под ним — я едва успел схватить его за рукав. Оказалась насквозь прогнившей и вторая ступенька.

— От, зар-раза такая! — досадливо сплюнул Михеич, когда я вытащил его в нишу. — По веревке они спускались небось.

Веревки у нас не было. Угарный газ, просачиваясь в щели вентиляционной двери, подступал. Я попробовал сползти по стойке наклонной лестницы, обхватив ее руками и ногами: по первому пролету — получилось, хотя понадобилось значительное усилие — неизвестно, как с этим справятся мои спутники.

— Сколько здесь пролетов? — крикнул я Михеичу.

— А бес его маму знает, — был ответ. Судя по глубине, пролетов было восемь-десять, итого — метров сто пятьдесят. Если нижний горизонт окажется затопленным, придется возвращаться, подтягиваясь на руках, а с этим уже не справиться и мне.

— Не могли они по веревке спуститься, — послышался голос Сумарокова сверху. — Как бы они верхний конец отцепили? Есть дальше выход?

— Целых три. Только не вниз, а вверх, но до них теперь не дойти — задохнемся.

Пока они переговаривались, я преодолел еще пару двухметровых пролетов. Из всех опробованных ступенек уцелело только три, но в третьем отсеке меня ожидал приятный сюрприз: ржавая, шаткая, но все-таки металлическая лестница!

Помогая друг другу, мы спустились на нижний горизонт. Воды там оказалось всего-навсего по пояс. Старику было совсем плохо, он бодрился, но потом позволил нам взять его под руки и волочь по воде. Мы понимали, что обратного хода все равно нет, и потому шли вперед без оглядки. Ощущение, что подземная река медленно, но мелеет, придавало сил. Постепенно спадала жара. Повеяло свежим (по сравнению с этой выгребной ямой) ветром.

— К шурфу идем! — принюхался старик.

Лампа его почти совсем села, наши с Володей еще работали, мы включали их попеременно. У места, где воды было по щиколотку, мы присели на сложенные в штабель рештаки, перемотали портянки.

Дальше начинался уклон. Разбитые, полугнилые поперечины на настиле людского ходка помогали идти вслепую, экономя свет. Путь казался нескончаемым, я начал считать шаги, но бросил это занятие на тысяче, сочтя его бессмысленным. Омерзительные крысы тыкались в ноги, выпрыгивали из-за бута. В двадцать пятый раз стукнувшись башкой в породу, торчавшую из то и дело менявшей высоту кровли, я с ужасом представил себе, что было бы с моей головой, позволь мне Михеич пойти без каски.

Часа через два мы вышли к шурфу.

— Осторожно, — замедлил я шаг, высматривая очередную растяжку.

Ее не было. Внизу под высоким голубым квадратом неба лежали останки человека. Крысы не оставили ничего, что могло бы свидетельствовать о давности убийства или принадлежности скелета. Свалился этот человек сам, был ли сброшен — не подлежало сомнению лишь то, что он упал с высоты: кости рук, ног, позвоночник были переломаны, несколько ребер лежало в стороне.

Мы с Володей склонились над ним. В грудине и черепе пулевых отверстий не нашли, зато нашли лоскут одежды, а поодаль — кусок обувной кожи с пистонами для шнурков и наконец самую главную вещь: большой нож с широким лезвием, выбрасывающимся нажатием кнопки. Налет ржавчины был незначительным, нож пролежал здесь сутки-двое; кнопка сработала, и я увидел на лезвии выгравированную букву С. Такие штуки ни отечественная, ни импортная промышленность не выпускала: нож явно был сработан в зоне.

— Э-ээй!! — донесся сверху голос Вани Ордынского.

Для нас он был сродни человеку, первым встретившему космонавтов на Земле. Он о чем-то спрашивал, но до него было, по словам Михеича, восемьдесят метров. Их предстояло преодолеть по лестнице вертикально. Троса в багажнике моих «жигулей» не оказалось, а жаль: подняли хотя бы бедного старика. Думаю, что это был его последний прижизненный спуск под землю.