"Белый флюгер" - читать интересную книгу автора (Власов Александр Ефимович, Млодик Аркадий...)

В ПИТЕРЕ

Дойдя до леса, тётя Ксюша обернулась. Отсюда, с холма, всё было видно. Дымились трубы в деревне. Семён Егорович, не слезая с коня, разговаривал с каким-то мужиком, стоявшим у калитки. Бугасов нёс на коромысле вёдра к дому. У колодца, где тропка была покрыта льдом, катались соседские мальчишки.

Эту уловку придумал Федька. Когда братья поравнялись с колодцем, тётя Ксюша подходила к лесу. «Ведь обернётся! Обязательно обернётся!» — подумал тогда Федька. Ничего не объясняя, он схватил Карпуху за руку, подтащил его к наезженной горке и заскользил вместе с братом вниз.

— Хитрый ты! — с уважением сказал Карпуха.

Федька не обратил внимания на похвалу. Он краешком глаза следил за женщиной. Когда она скрылась за деревьями, Федька засмеялся, довольный собой.

— Съела?

— Как же она Гришу-то оставила? — неожиданно вспомнил Карпуха. — Больной же!

— Такие уж люди! — неодобрительно сказал Федька.

— Какие?

— А такие, что за ними следить надо! Зуйко ночи не спит. Из-за них, наверно!.. Пошли, а то уйдёт!

— Может, лучше с Гришей посидим?.. Если дверь не заперта… А то и через окно можно кричать для весёлости.

— Отстань!

Федька рассердился потому, что и сам почувствовал сомнение. Нехорошо всё-таки следить за матерью своего дружка. Кто они такие, чтобы подглядывать за тётей Ксюшей? Зуйко ничего им не поручал. Да и он, может быть, пошёл совсем не за Семёном Егоровичем.

Так думали оба брата, нерешительно поднимаясь вверх по склону холма.

Припомнилось им, что и хлеб они едят соседский, и солонина — их же, и капуста. Правда, долг придётся отдавать, но другие и не подумали помочь Дороховым… А Прошка чьим сеном сыт?.. И откуда они взяли, что Зуйко из-за соседей поселился у них на чердаке?

Но тогда зачем дядя Вася тайком ждал врача, который дежурил около Яши? Крутогоров не такой уж свободный человек, чтобы тратить целый день на незнакомого мальчишку. И зачем Зуйко прятался на кладбище, когда хоронили Яшу?..

Братьев вновь охватила неприязнь к Семёну Егоровичу. Это он бил Яшу до кровавых рубцов. А что же мать глядела? Такая же, значит, как и отец! Рука у Яши была, как красно-синяя зебра. А ведь не пожаловался! Ничего не рассказал! Боялся, что ли? И Гришка твердил одно: «Страшно!».

Вспомнив всё это, братья перестали сомневаться и вошли в лес…

Второй раз тётя Ксюша посмотрела назад, когда уже подходила к железной дороге. Между лесом и полустанком было довольно широкое снежное поле, по которому тянулась к переезду дорога. По ней двигался взвод красноармейцев. Мальчишки пристроились сзади них. С полустанка ребят нельзя было заметить. Красноармейцы — рослые, крепкие.

— А если она на поезд — и мы поедем? — прошептал Карпуха.

Федька долго не отвечал. Он давно думал об этом и ещё не решил, как поступить, если тётя Ксюша действительно поедет на поезде.

Неизвестно, куда она поедет. Не потащатся же они за ней на край света!

— Чего молчишь-то? — спросил Карпуха.

— Не поедем! Дойдём только до полустанка, поглядим, куда она, — и домой.

Взвод пересёк железную дорогу. У будки красноармейцы сбили строй и гуськом пошли по бровке к семафору, где ожидали поезда несколько молочниц с большими бидонами. Там же была и тётя Ксюша. А братья спрятались за той самой будкой, из которой когда-то старый железнодорожник смотрел на арестованных Дороховых. Сейчас в ней никого не было. Старик ушёл куда-то. Никто не мешал братьям по очереди выглядывать из-за будки. Тётя Ксюша в сером пуховом платке, в желтоватых бурках медленно прохаживалась вдоль линии. На руке у неё висела небольшая сумка.

Наконец за поворотом прогудел паровоз. Состав был длинный и смешанный: впереди пассажирские вагоны, за ними — товарные, а сзади — ещё два пассажирских с разбитыми стёклами, с обгоревшими рамами, с продырявленной обшивкой. Их тащили, наверное, на ремонтный завод.

Когда поезд остановился, Федька снова выглянул из-за будки.

— Села. Можешь не прятаться.

Братья вышли на бровку. Посадка заканчивалась. Последние красноармейцы забирались в вагоны. На полустанке не осталось никого. Паровоз снова прогудел.

— Уедет! — вздохнул Карпуха.

Загремели буфера.

— Не уедет! — крикнул Федька и подтолкнул брата. — Садись!

Они на ходу влезли во второй от хвоста вагон, посмотрели друг на друга.

— Ну и будет нам от мамки! — сказал Федька, и оба виновато улыбнулись.

Внутри вагона со свистом кружился ветер. Он врывался через разбитые окна и дул с такой силой, что дух захватывало. Обгорелые скамейки были запорошены снегом. В проходе намело сугробы. Пронзительный холод сразу дал себя почувствовать. Ребята вернулись в тамбур — там хоть не так дуло.

— А что дальше? — спросил Карпуха.

— Что она, то и мы, — ответил Федька не очень уверенно.

— А что она?

— Не приставай!.. Увидим. На каждой остановке будем смотреть.

— А если она в Питер?

— И в Питере не ослепнем! — храбрился Федька.

В Петрограде братья никогда не бывали. Знали только, что это очень большой город. Такой большущий, что если утром с одного конца выйдешь, то только к вечеру до другого конца дойдёшь. И заблудиться в Питере легче, чем в лесу. Они и боялись, что им придётся поехать в этот город, и в то же время были бы огорчены, если бы им пришлось сойти с поезда раньше.

Но станции следовали одна за другой, а тётя Ксюша ехала всё дальше. Это братья знали твёрдо. Как только поезд сбавлял ход, они выглядывали один в правую, другой в левую дверь. Пассажиров было немного, поэтому мальчишки видели всех, кто выходил из вагонов.

Ехали уже около часа. Холод стал пробирать братьев. Чтобы согреться, они устроили в тамбуре петушиный бой. Каждый прыгал на одной ноге и старался посильней толкнуть другого плечом. Кто вставал на вторую ногу — тот и проигрывал. Потом они тёрли друг другу уши, а когда согрелись, поезд подходил к перрону Балтийского вокзала.

Федька выглянул в дверь и с уважением и страхом прошептал, оглянувшись на брата:

— Питер!

Платформа наполнилась людьми. Высыпали из вагонов и стали строиться красноармейцы. Все устремились в одну сторону — туда, где виднелось здание вокзала. По узкой платформе люди шли довольно густым потоком. Федька вытягивал шею, чтобы увидеть серый пуховый платок на голове тёти Ксюши. А Карпуха был пониже и смотрел на ноги. Он-то и заметил впереди желтоватые бурки, отделанные коричневыми полосками кожи.

— Вон она!

Тётя Ксюша теперь шла очень быстро, обгоняя других пассажиров. Её бурки так и мелькали.

У вокзала рядами стояли санки и тележки — самый ходовой транспорт того времени. Извозчиков в Петрограде было мало. Только один виднелся на привокзальной площади. К нему никто не подходил. Люди знали, что за проезд придётся платить хлебом.

Мальчишки, пристроившись за спиной грузного мужчины, который нёс две большие корзины, перекинутые на ремне через плечо, видели, как тётя Ксюша подошла к извозчику, вытащила из сумки полкаравая хлеба.

— К Елагину острову! — услышали братья и, приоткрыв рты, растерянно уставились вслед пролётке, которая быстро скрылась за домами.

— Всё? — разочарованно спросил Карпуха.

— Всё! — ответил Федька. — Можно назад ехать.

— И дураки же мы с тобой!..

Федька не стал спорить. Ему нечего было возразить. Глупо получилось. Ехали, мёрзли… А зачем? Чтобы увидеть, как она на извозчике поедет? На извозчиков они и в Ямбурге нагляделись. Братьев уже не радовало, что они оказались в Питере. Ничего особенного вокруг не видно. Впереди— речка какая-то. За ней — дома. По площади снуют люди. Одни спешат на вокзал, а другие — с вокзала. Пересекают площадь и исчезают за бесконечными, уходящими во все стороны домами. Федька с Карпухой тоже могли бы пойти в любую сторону. Только зачем?

— Куда она сказала? — спросил Карпуха.

— На остров на какой-то.

— Какой же тут остров? Это же не озеро, а город!

— А я откуда знаю!

Они вернулись на вокзал и огорчились ещё больше: их поезд отправляется через четыре часа. Федька подсчитал, что дома они будут часов в семь. Да и будут ли? Ещё неизвестно, как всё обернётся.

Братья долго слонялись по залам и переходам, пропахшим карболкой. Им хотелось посидеть где-нибудь в тепле, но на лавках — ни одного свободного места. И никто не вставал, не уходил. Казалось, что люди устроились тут на всю жизнь. Какая-то молодая женщина укачивала ребёнка и напевала привычно, по-домашнему. Мужчина в барашковой шапке жадно ел хлеб и громко разгрызал крупные кристаллики соли, густо посыпанной на ломоть. Многие дремали, подсунув под ноги мешки и корзины, — и спать удобнее, и не украдут.

В углу зала, где скамейки сходились и образовывали тупичок, толстая старуха, широко расставив ноги, разжигала на полу примус. Едко запахло керосином. Старуха поставила на огонь кружку с какой-то бурой жидкостью, но ей помешали — зашумели со всех сторон.

— Спятила, старая?

— Пожар устроишь!

— Кухню нашла!

Старуха бойко отругивалась, пока кто-то не пригрозил сходить куда надо и привести кого следует. Тогда она выпустила из примуса воздух, спрятала его в кошёлку и молча вышла из зала.

Братья заняли её место.

— Поесть бы! — мечтательно сказал Карпуха, пригревшись у Федькиного плеча.

— Долго ещё до еды… Сначала с мамкой будет…

— Ну и что?.. Зато потом накормит!

Они готовы были вынести любую взбучку, лишь бы поскорей добраться до дома. А время тянулось медленно-медленно, и никакими силами нельзя заставить его двигаться быстрее.

Под негромкий нудный шумок, ни на секунду не прекращавшийся в зале, Карпуха привалился к брату и заснул. А Федьке было не до сна. Он — старший. Ему и отвечать за всё. И перед мамкой, и перед матросом.

А Зуйко обидится, конечно, разозлится. Кто им велел ехать за тётей Ксюшей? «А мы и не скажем ему ничего!» — решил Федька, но тут же сообразил, что это неправильно. Хоть и мало, но кое-что они всё-таки узнали. И может быть, это очень пригодится чекистам. Ничего скрывать не надо. Наоборот, нужно как можно скорее сообщить матросу обо всём. А ещё лучше бы — самому дяде Васе.

Только Федька подумал о Крутогорове, как что-то словно кольнуло его. Можно же позвонить! Мамка звонила с полустанка, а из Питера ещё легче!

— Карпыш!

Карпуха испуганно дёрнулся, приоткрыл глаза.

— Чего?.. Приехали?

— Идём!

Карпуха понял, что они всё ещё на вокзале, и спросил:

— Пешком?.. Далеко же!

— Да проснись ты! — Федька даже потряс брата и рассказал про телефон.

Мальчишки во многом были похожи на мать — такие же неробкие, напористые. Посоветовавшись, они решили пойти прямо к начальнику вокзала и потребовать, чтобы он соединил их с дядей Васей.

Комната начальника вокзала помещалась в левом крыле здания. В приёмной сидела женщина в военной гимнастёрке, подпоясанной широким ремнём.

— Вы куда?

Федька кивнул на дверь, за которой слышался приглушённый мужской голос.

— К нему.

— Зачем?

Но Федька уже открыл дверь в кабинет. Карпуха не отставал от него ни на шаг. Первое, что увидели ребята, — это телефон. Начальник вокзала, молодой, курчавый, с широким носом и насмешливыми глазами, говорил в трубку:

— Седьмой не могу… Пускаю четвёрку… Да, четвёрку!

Прислушавшись к тому, что отвечали на другом конце провода, он внимательно осмотрел мальчишек и махнул рукой. Ребята догадались по взмаху, что этот жест относится не к ним, а к кому-то сзади них. Они обернулись. Погрозив им пальцем, секретарша вышла из кабинета.

У стола стояли два стула. Братья сели и выжидательно уставились в рот курчавому начальнику. А он всё объяснял, почему вместо семёрки пускает четвёрку. Положив трубку, он подпёр голову кулаком и подался всем корпусом вперёд — к ребятам.

— Работает? — спросил Федька, дотронувшись пальцем до телефона.

— Работает… Слышно плоховато, — пожаловался начальник, будто перед ним сидел мастер по телефонной связи.

Федька улыбнулся. Он любил шуточки.

— А поговорить можно?

— Пожалуйста!

Начальник вскочил и подвинул телефон к ребятам. Федька, не подумав, потянулся к трубке, но не взял её — отвёл руку.

— Ты сам вызови, а я поговорю. Ораниенбаум, Чека, самого главного — Василь Васильича…

— Самого главного? — переспросил начальник. — Тогда к Дзержинскому нужно — в Москву.

— Мы серьёзно! — твёрдо произнёс Карпуха. — Мы не шутим!

Начальник вокзала ещё раз окинул взглядом пареньков, по-хозяйски сидевших у его стола, снял трубку, назвал какую-то фамилию. И произошёл такой разговор.

— Слушай! Это Пашин говорит… Кто там из ваших в Ораниенбауме заправляет?.. Так! А звать?.. Спасибо.

Ничего не сказав ребятам, начальник вокзала принялся накручивать телефонную ручку и вызвал ораниенбаумскую Чека. В трубке щёлкало так громко, что и ребята слышали. Наконец Ораниенбаум ответил.

— Товарищ Крутогоров? — спросил кудрявый начальник. — Пашин говорит — с Балтийского вокзала. Тут вас два паренька добиваются… А это уж они сами доложат.

Получив трубку, Федька закричал что есть духу:

— Дядя Вася! Это мы — Федька!.. Ну — Дороховы! Прошку-то помните? Мы тут с Карпухой в Питере — на вокзале, а она на извозчике уехала! Кто она?.. Да эта!.. Яшку-то помните? Умер который!.. Куда? На остров какой-то!.. Не-е, не на Васильевский!.. Во-во! На Елагин! Точно!.. Зуйко? Он за её мужем потопал!.. Не-е, не в Питере! Там — в деревне! В деревне… Ага!

После этого «ага!» Федька надолго замолчал. Карпуха по выражению его лица догадался, что брат слышит сейчас очень неприятные слова. Видно, дядя Вася крепко его отчитывал.

— Да едем уже, едем, дядя Вася! — жалобно пробурчал Федька в трубку. — Поезд? — Он взглянул на начальника вокзала. — Когда поезд?

— Через двадцать минут, — подсказал тот.

Через двадцать! — прокричал Федька. — Ладно! Слезем!

Федька положил трубку, встал и, как оглушённый, пошёл к двери. Карпуха бросился за ним.

— Что? Что он сказал?

— То и сказал! Пообещал десять суток!

Позабыв о кудрявом начальнике, мальчишки вышли из кабинета и миновали приёмную с секретаршей, которая удивлённо встряхнула стриженой головой.

— В Ораниенбауме приказал сойти, — рассказывал Федька. — Он нас с машиной ждать будет.

— И сразу на десять суток? А мамка?

— Это ж так! Постращал просто! — успокоил Федька брата. — Ничего он нам не сделает!.. Вот про остров — он прав! Название-то мы забыли! Курицы, говорит, беспамятные!

— Так и обозвал? — обрадовался Карпуха.

Та-ак!.. А чего ты развеселился?

— Значит, ему нужно было знать, куда она поехала! Значит, она контра! Гидра!

Для ребят это было настоящим открытием. Вся их поездка теперь приобрела большой смысл, и предстоящий разговор с матерью не пугал их.

Окрылённые, вышли мальчишки на перрон и не заметили тётю Ксюшу, которая была уже там и вместе с другими пассажирами ожидала поезда.

Она увидела братьев, и что-то разом изменилось в её красивом спокойном лице. Какая-то тень пробежала. Глаза утонули. Губы потвердели. Она осмотрела всех, кто был поблизости, и неторопливыми шажками, какими ходят люди, вынужденные ждать, приблизилась к мальчишкам. А они всё ещё обсуждали своё открытие. Не только Ксения Борисовна, но и другие пассажиры слышали их возбуждённые голоса.

— Не Ёлкин, а Елагин! — сердился Федька.

— Всё равно — гидра! — горячился Карпуха. — Я с самого начала знал — с Яшки!

Ксения Борисовна тем же медленным шагом отошла от них. У дверей вокзала она остановилась в нерешительности, оглянулась. Поезд уже подавали. Помигивая красным фонарём, задний вагон двигался вдоль платформы. На тормозной площадке стоял проводник и изредка свистел, предупреждая пассажиров. Федька с Карпухой соскочили с платформы и перебежали через рельсы перед самым вагоном. Ксения Борисовна видела всё это и поняла, что мальчишки поедут «зайцами» на какой-нибудь подножке. Она вернулась на платформу и вошла в задний вагон.

Поезд вскоре тронулся. Когда за окнами проплыли последние пригородные домишки, она вышла в тамбур и долго стояла, привалившись к стенке и широко, по-мужски расставив ноги в жёлтых бурках. Она несколько раз взглянула на дверь, ведущую в вагон. И было в её взгляде какое-то тревожное ожидание. Словно кто-то мог выйти за ней и не выходил. А она всё ждала. Наконец, решившись на что-то, Ксения Борисовна рывком открыла наружную дверь. Уже наступали ранние зимние сумерки. Пахнуло паровозной гарью и снегом. Где-то в середине состава на подножке чернели два пятна. Она сосчитала, какой это вагон, мягко, без щелчка прикрыла дверь, опять прислонилась к стенке и перекрестилась.

На следующей остановке Ксения Борисовна соскочила на платформу, побежала вперёд и вошла в тот вагон, на подножке которого с другой стороны ехали мальчишки. Она села у окна и через протаянный кем-то глазок увидела у вагона ребят. Они грелись, по-петушиному набрасываясь друг на друга. У Карпухи слетела шапка с головы. Федька поднял её и напялил на брата. Прогудел паровоз. Мальчишки бросились к подножке.

Ксения Борисовна сидела у окна и со скучающим видом рассеянно оглядывала пассажиров. Нога у ней была закинута на ногу, левая рука лежала на колене. Спокойная, немножко задумчивая поза. И только пальцы нервно барабанили по колену.

Где-то на середине перегона она вышла в тамбур. Там обнимались два подвыпивших деревенских мужика. Они не обратили на неё внимания. Покачиваясь, поглаживая друг друга по спине, они с пьяным умилением бормотали что-то, понятное только им одним.

Ксения Борисовна вернулась в вагон. Теперь она села рядом с дверью, из-за которой, то ослабевая, то усиливаясь, доносились голоса мужиков.

Проехали еще несколько станций. Пьяные сошли на последней перед Ораниенбаумом остановке. Следующий перегон был короткий. Иззябшие, исхлёстанные ветром и снегом мальчишки даже не поверили, что вон те приближающиеся огоньки и есть Ораниенбаум.

— Никак доехали? — хрипло выдавил из себя Карпуха.

Федька мотнул головой, согнутым локтем потёр онемевший от холода нос и слезившиеся глаза. Когда он отнял руку от лица, что-то жёлтое обрушилось сверху на Карпухин затылок и сбросило брата с подножки.

— Карп! — завопил Федька, но тупой удар в шею швырнул и его прочь от поезда.

Свистнуло в ушах, обожгло судорожно вытянутые вперёд руки, толкнуло так, что болезненный звон пошёл по всему телу, и стало нестерпимо душно и тихо, как в могиле. Федька приподнялся на руках, закашлялся, выплёвывая набившийся в рот снег, и со стоном позвал:

— Карпыш!.. Ка-арпыш!

— Федька! — послышалось глухо, как из-под земли.

Снег зашевелился, показалась голова Карпухи. Федька подполз к нему, сбросил варежки, ухватил брата за лицо с кровавой царапиной на щеке и, расслабленно улыбнувшись, чмокнул его в лоб.

— Молодец, Карпыш! Молодчина! Умница!

Ошеломлённый необычно ласковыми словами брата и его совсем уж непривычным поцелуем, Карпуха сказал:

— А я-то тут при чём?.. Чего это было-то, а?

Оба посмотрели вверх на железную дорогу. Они лежали под откосом в глубоком снегу, а красный фонарь хвостового вагона уже слился со станционными огнями Ораниенбаума.

— Пьяные, что ли, столкнули? — снова спросил Карпуха, вспомнив голоса, доносившиеся из тамбура.

Но Федька знал: пьяные не виноваты.

— Это, Карпыш, она. Я бурку её заметил. Жёлтую. Она — ногой… Вперёд тебя, потом меня…

Карпуха был поражён. Он не мог сказать ни слова. Даже тогда, когда они выбрались наверх и побежали по шпалам к станции, он всё молчал. Не хотелось ему верить, что это тётя Ксюша столкнула их с поезда. Не смел он поверить в это.

А Федька часто оглядывался и торопил брата. Он боялся, что дядя Вася уедет. Увидит, что в поезде их нет, и уедет.

Минут десять бежали братья. Показалась знакомая платформа.

— Они! — услышал Федька радостный голос Алтуфьева.