"Каменное сердце" - читать интересную книгу автора (Пежю Пьер)

Перенос

Я немедленно пожалел о том, что позволил этой девчонке поехать со мной. Стесненный ее присутствием, я все оттягивал момент и не начинал действовать. Полдня я ее катал, покупая по дороге сандвичи и сласти. Когда мы наконец прибыли по отпечатанному на визитной карточке адресу, Лейла все еще сидела в машине. Я строго на нее поглядел, чтобы не вздумала идти за мной, и устремился к роскошному зданию. У входа я тотчас увидел на ослепительно сияющей медной дощечке имя Михаэля Малера, но, к величайшему моему удивлению, рядом с ним значилось «психоаналитик». Какого умения выслушать Жюльетта ждала от этого человека, ни слова мне об этом не сказав? Чем она втайне страдала — или ей казалось, будто страдает?

Стоило толкнуть дверь на лестничной площадке, и меня окутало безмолвие — все в точности соответствовало описанию, какое мог бы дать в двух строчках лишенный воображения автор на повороте романа: бархатные драпировки, старые картины и слабое фиалковое благоухание безликих амнезий. Я оказался в приемной. За дверью слышалось приглушенное бульканье, чья-то память опорожнялась от воспоминаний.

Плюхнувшись на диван, я увидел в зеркале с золоченой рамой свое осунувшееся, заросшее неопрятной щетиной лицо. Жюльетта терпеть не могла, когда я ходил небритый и запущенный. «На тебя смотреть страшно, на убийцу похож…»

За дверью что-то скрипнуло, затем появился Михаэль Малер собственной персоной. Высокий, скорее худой, лет пятидесяти, с резкими чертами лица и горящим сквозь очки в тонкой оправе взглядом, с коротко подстриженными волосами над огромным лбом. Он был одет в темный костюм в узкую полоску, на руке золотые часы и крупное кольцо с вправленным в него зеленым камнем.

— Что вы здесь делаете? Вы не были записаны! Я не беру новых пациентов…

У него был пронзительный и очень громкий голос. Обращаясь ко мне, он, наклонившись вперед, рассерженный и еще того более усталый, без малейшего стеснения развязывал галстук и расстегивал ворот рубашки.

— Не волнуйтесь, — сказал я, — я вообще не пациент, я только хотел…

— Не имеет значения! У меня рабочий день закончился!

Я заметил, что уголки губ у него беспокойно подрагивают. Он был очень бледен. Я догадался, что этот человек выбит из равновесия, если вообще когда-нибудь в нем пребывал. Желая его успокоить, я попытался объяснить:

— Выслушайте меня: я не знал, кто вы. Я нашел вашу карточку в книге, принадлежавшей… ну, скажем, женщине… которая…

— И не подумаю вас слушать, уважаемый. Я вам уже сказал: у меня рабочий день закончился. Женщина? Книга? До чего оригинально!

— Я только хотел узнать… Я на самом деле был очень удивлен, и пяти минут не прошло, как я узнал, что… женщина, о которой я говорю… обращалась за помощью к человеку вашей специальности… Да, я действительно вошел без звонка и без записи. Все, о чем я вас прошу, это сказать мне…

— Нет, нет и нет! Слышать ничего не хочу. Лавочка закрыта. Вы себе представляете, сколько часов подряд мне приходится выслушивать болтовню удрученного человечества?

Еще продолжая быстро и отрывисто говорить, этот мешок с несчастьями повернулся ко мне спиной и направился в свой кабинет. Я пошел за ним. Огромный письменный стол был завален исписанными бумажками и заставлен целой толпой статуэток, по большей части африканских. Вдоль стены узкая кушетка, посередине продавленная чередой призраков чуть ли не до пола. У стола два кожаных кресла с ножками, увязавшими в ковре, словно в тине. На полке у окна свалены кучей маленькие свертки из серого фетра.

Говорливый психоаналитик устремился к битком набитому книгами и опасно накренившемуся книжному шкафу, извлек оттуда стакан и бутылку виски и щедро себе налил. Потом достал из ящичка огромную сигару, жадно пососал ее, откусил зубами кончик и повалился в одно из двух кресел, перед тем с облегчением расшвыряв вокруг себя галстук, пиджак и туфли.

— Только молчите! — приказал он, не глядя на меня. — Тишина! Имейте в виду, я-то знаю цену тишине, о господи! Господу-то бесконечно повезло, он глух, если верить тому, что мне о нем рассказывают!

Я сел напротив него, не постеснявшись пристроить зад на царственный стол. Малер продолжал говорить, курить и пить. Я был в такой ярости, что грохнул кулаком по столу, опрокинув при этом, словно кегли, немалое число черных фигурок. Кушетка, такая же невозмутимая, как моя тележка, мирно дремала в тени у боковой стенки.

— Послушайте! — заорал я. — Вам случается хоть изредка нормально разговаривать с кем-нибудь? Знаете, та женщина, о которой я вам говорил, это…

— Да-да, конечно, это та же самая, что и все остальные! Никаких других нет! Их не десять, не сто и не тысяча три… Это всегда одна и та же женщина, которая из сеанса в сеанс рассказывает одну и ту же историю. Так что прошу вас…

Я почувствовал, что сейчас что-то произойдет. Атмосфера все больше накалялась. Это было нестерпимо… Я не мог поверить, что моя Жюльетта могла делать трудные признания подобному типу, мне она таких признаний не делала никогда. У меня перехватило горло. То сияющее лицо самых ранних времен, то, какое сразу мне являлось, стоило подумать о Жюльетте, сменилось ликом темным и загадочным. Сначала я видел ее растерянной, потом черты твердели, взгляд делался жестким, она сплетала у губ тонкие пальцы и с яростью и отчаянием рассказывала о беде, о которой я не смог догадаться, а человек в полосатом костюме хранил профессиональное молчание, кивал, но, по сути, ему было глубоко наплевать.

Не удержавшись, Малер повторил:

— Да, одна и та же женщина! И ко всему еще никогда не получаешь ее всю целиком, всегда какого-то кусочка недостает. Доля отсутствия! И вот за этим-то жалким клочком вы и вломились ко мне, дорогой мой. Я не ошибся?

Вот тут ко мне и вернулся мой странный зуд. Фаланги пальцев, кулаки, бицепсы… Приканчивая третий стакан виски, Михаэль Малер был уже изрядно пьян. Он утирал лоб толстым платком. Подбородок у него слегка обмяк. Не отдавая себе в этом отчета, я схватил правой рукой со стола упавшую рядом с моим бедром статуэтку. Ее ножки, вырезанные из гладкого и очень твердого дерева, точно легли мне в ладонь. Я невольно стиснул этот предмет, который, поначалу сменив культовое предназначение на эстетическое, теперь незаметно переходил в разряд предметов, используемых в качестве оружия. Сигара Малера роняла столбики пепла, скатывавшиеся по ткани его костюма. Вскоре он выронил и саму сигару. Добрый доктор воспользовался этим обстоятельством для того, чтобы выпить еще, но он все больше оседал в кресле. И тут он наставительно воздел указательный палец, словно намеревался сделать новое заявление.

Это уж было слишком! Я высоко занес руку со статуэткой и обрушил ее на голову краснобая, чтобы больше ни слова не слышать. Прежде всего я хотел заставить его замолчать, но не только, мне надо было выкинуть его из своей истории и истории Жюльетты! Как будто можно, раздавая удары, заново переписать жизнь! Тело, увлекаемое плотно набитой головой, качнулось вперед, и Малер бесшумно, беззвучно, даже не вскрикнув, свалился на пол, уткнувшись лбом в ножку равнодушной кушетки.

Я выронил статуэтку. Опустился на колени. Крепко потряс Малера за плечо и легонько приподнял его лицо от ковра, на котором он словно пасся, пощипывая ворс. И увидел остекленевшие глаза и омерзительные ноздри, из которых лезли волосы, но дыхания уже не выходило. «Черт возьми, я же его убил! Не может быть! Я убил его!»

Я немножко подождал, свесив руки. Мне противно было не то что подобрать статуэтку, но притронуться к ней. «Теперь, — подумал я, — все мои ощущения, все мои впечатления по логике вещей должны стать ощущениями и впечатлениями убийцы». Я почти с любопытством ждал, когда придет это новое состояние. Но ничего не почувствовал. Желая ускорить метаморфозу, я подбадривал обвиняющий голос, который кричал в глубине моей души: «Убийца! Убийца!» — но ни малейших изменений во мне не происходило. Тогда я попытался вызвать в памяти пугающие образы: полиция, суд, тюрьма. Или представить себе существование убийцы, на которого идет облава, смертельный страх. «Убийца! Убийца!» — взывало ко мне одно из моих сознаний, но мне никак не удавалось почувствовать себя ни более страшным, ни хотя бы более опасным, чем в предыдущие дни. Моя рука, совершившая непоправимое, моя пустая и глупая рука, лишившаяся всякого нервного импульса, ни за что не смогла бы нанести новый удар.

Я начал по-настоящему задыхаться. Только люди, столкнувшиеся с очень серьезными трудностями, могут сунуться в это мрачное логово. Я бежал с места преступления, позабыв даже закрыть за собой дверь, скатился по лестнице и заперся в грузовичке, где Лейла, как и обещала, ждала меня.

— Что случилось? Вам плохо?

— Только что человека убил, — ответил я. — Так глупо. Убил ни за что. По-моему, я хотел только, чтобы он замолчал. Да, я хотел, чтобы он заткнулся!

— Вы его знали раньше?

— Впервые увидел. Мне не понравился его надутый вид. Я проломил ему череп.

Когда я это говорил, мне по-прежнему не удавалось почувствовать хотя бы зачаточную вину.

— Вы совсем с ума сошли, — спокойно заявила Лейла.

— Да, думаю, я понемногу схожу с ума, но вот чего я понять не могу, это того, что мне это совершенно безразлично. С некоторых пор мне все безразлично. Вот так же, как когда ты вернулась: кажется, меня уже ничто не может удивить. Что угодно может произойти, я это отмечаю, и только.

— Вас, по крайней мере, никто не видел?

— Мне и это безразлично.

— А мне — нет! Вы мне нужны. Надо вернуться туда, стереть ваши отпечатки пальцев, уничтожить улики. Во всяком случае, пока вы были в квартире этого типа, в дом никто не входил.

— Нет, Лейла, слишком поздно, ничего делать не стану.

— А можно и подождать темноты. Мы вывезем труп на вашем грузовичке и спрячем.

Я наорал на нее, велел замолчать. Она говорила о трупе с обезоруживающей простотой. Я закрыл глаза. Мне в самом деле больше ничего не хотелось. У меня не осталось ни жены, ни привязанности, ни дома, ни работы. Я остался один в обществе персонажа из романа, юного и требовательного существа, и только что без всякой причины убил психоаналитика. Подобную ситуацию не посмел бы описать ни один сколько-нибудь серьезный прозаик.

Лейла сильно дернула меня за рукав.

— Надо что-то делать. Если они вас схватят, вы так и не сможете сделать то, о чем я вас просила.

И тут на нее, похоже, снизошло озарение:

— Знаете, где самое лучшее место для того, чтобы спрятать покойника?

— Я тебе уже объяснил, что не собираюсь кого бы то ни было прятать.

— А я все равно вам это скажу! На кладбище! Полиция ищет труп везде — в лесах, в подвалах, но никогда не станет искать в могиле. Знаете, когда у вас на руках труп, лучше всего поискать маленькое сельское кладбище и выбрать скромную могилу, по которой сразу видно, что за ней давно никто не ухаживает, какой-нибудь заброшенный склеп. Для того чтобы поднять могильный камень, достаточно двух рычагов. Бросили труп в яму. Положили камень на место, напихали в щели немного земли или мха — и готово дело, все шито-крыто.

Я растерялся. У меня появилось тягостное ощущение, что эта девчонка не только стала на удивление самостоятельной с тех пор, как воплотилась на пороге моего дома, но что она получила надо мной некоторое превосходство. Доказательство тому — мне никогда, в этом я был совершенно уверен, не пришло бы в голову, даже на повороте самых невероятных приключений, сочинить для нее подобную реплику. Впрочем, я никогда и не слышал, чтобы кто-то проделал такую штуку с трупом на старом кладбище.

— И ты говоришь, что это я сошел с ума? Ты что же, Лейла, уже видела, чтобы кто-то такое делал? Ты уже делала такое?

— Нет, я про такое слышала… Ну пошли туда.

Она уже направилась к подъезду. Я устало поплелся за ней. Дверь в квартиру по-прежнему была приоткрыта. Лейла неслышными шагами прокралась через приемную. В кабинете все еще горел свет. Я знаком показал ей, где лежит труп. Лейла вошла первой. Я придержал ее за руку, сделал шаг вперед, но на ковре между креслом и кушеткой в самом деле увидел орудие преступления, опрокинутую бутылку виски и окурок, а вот тело исчезло. Испарилось.

Лейла вопросительно поглядела на меня. Ну так что? Я опустился на ковер. Недоверчиво его ощупал. Там даже следов крови не было. Я развел руками, собираясь сказать: «Но он был здесь, когда я его убил! На этом самом месте!» — И тут наше внимание привлек шум воды, булькавшей где-то в глубине квартиры. Прислушавшись, мы различили ворчание, обрывки стона. Да, там точно кто-то стонал.

Лейла сразу рванулась бежать. А я после исчезновения тела готов был поверить в любую невозможность! Я совершенно бесшумно двинулся вперед и почувствовал, что Лейла, боязливо ухватившись за полу моей куртки, идет за мной. Мы замерли в тени совсем рядом с дверью в ванную, где мужчина в одной рубашке, без пиджака, перегнувшись через край ванны, поливал себе голову из душа. Вода стекала у него по волосам. Время от времени он растирал кожу мохнатым полотенцем, потом снова обливался, массируя себе затылок, поглаживая пальцами черепушку. Это был Малер, вполне живой, и он ругался, бормотал невнятно, но я расслышал: «Чертово ремесло! Чертово ремесло!»

Я заметил у его ног кучу красных от крови полотенец и восхитился его стойкостью. Ни малейшего сомнения, парень оказался крепкий. Я вздрогнул, снова ощутив в руке силу, с какой я ему врезал, но вынужден был с восторгом и изумлением признать, что у психоанализа еще все впереди.

Больше нам с Лейлой ждать было нечего, и мы сбежали. Никогда еще я так не спешил вернуться домой, никогда еще так не гнал машину. В городе я ехал на красный свет, а на шоссе не соблюдал никаких ограничений скорости. Моя безумная неосторожность, похоже, веселила Лейлу, и мне очень не нравилось выражение ее лица.

Я уже собирался свернуть на проселочную дорогу, ведущую к моему пустому дому, но в последнюю секунду заметил синий фургон, на котором большими белыми буквами было написано: «Полиция». Лейла очень грязно выругалась и распласталась сзади. Полицейские, стоя на дороге, дожидались моего возвращения.

Я узнал капитана, который время от времени, приподнимая фуражку, почесывал голову с остриженными под ноль черными с проседью волосами. Я часто видел его в кафе «Новый Век», куда он в нерабочие часы заходил выпить и без всякого стеснения вытянуть у Леоны сведения насчет всего, что происходило в деревне.

Каким образом Малеру удалось меня вычислить и так быстро заложить полиции? Я подумал было дать задний ход и свалить, но капитан и его ребята меня уже заметили. Так что я медленно-медленно подкатил к ним и, опустив стекло, поздоровался.

— Выходите, мсье Ларсан.

Капитан подождал, пока я подойду к нему, а двое полицейских тем временем оглядывали меня с головы до ног. Он небрежно помахивал предметом, который я тотчас узнал.

— Вы уже видели прежде эти часы, мсье Ларсан?

Похоже, он и сам знал ответ.

— Да, эти часы носила моя жена, Жюльетта, много лет назад. Помнится, я сам их ей подарил. Потом у нее были другие часы, и не одни… А потом она решила больше не обращать внимания на время. Где вы их нашли?

— Значит, часы действительно принадлежат вашей жене… А вовсе не этому типу, который талдычит на своем тарабарском наречии, что мадам Ларсан ему их подарила!

Он кивнул на полицейскую машину, внутри которой сидел под присмотром жандарма бородатый Рак, замотанный в кучу тряпья. Я увидел, что бродяга чуть повернул голову в мою сторону. Выражение лица у него было гордое и насмешливое. Он казался покрепче, чем все окружавшие его люди в форме.

— Мы долго проявляли снисходительность к этому типу! Мы терпели его лачугу на берегу реки, его хождения взад и вперед, его манеру слоняться повсюду в одиночестве и все высматривать… Но раз он ворует драгоценности — все, хватит, мы с этим покончим!

— Послушайте, капитан, он живет здесь много лет. Все в этих краях его знают. Моя жена во время прогулок часто разговаривала с ним. Мне было трудно его понять, а вот жена понимала… Я хочу сказать, ей более или менее удавалось понять, о чем он говорит на этой смеси языков.

— Ну да, в самом деле, он ведь ваш ближайший сосед!

— Да, и он ни разу не давал нам повода об этом пожалеть, по-моему, Жюльетта действительно дарила ему всякие мелочи, одежду и даже, кажется, банки с вареньем…

— Но эти часы, мсье Ларсан?

— Это старые часы, старая вещь, и вполне возможно, что он говорит правду: должно быть, Жюльетта ему их подарила.

— Как это все неприятно. Хорошо бы ваша жена подтвердила ваши слова. Кстати, а где мадам Ларсан? Мы давно ее не видели. Все еще путешествует?

— Послушайте, капитан, я подтверждаю, я свидетельствую, что мы, моя жена и я, подарили эти часы этому человеку. Не могли бы вы его отпустить? Он себе живет потихоньку. Никому ничего плохого не делает. Я не уверен, что он сможет здесь остаться после того, как все вокруг застроят. Ну так что?

Все произошло очень быстро. Капитан, казалось, был озабочен чем-то более серьезным, чем предполагаемая мелкая кража. Он пристально на меня посмотрел, потом сказал:

— Ладно, отпустите парня. Поехали. — И, желая сострить, прибавил, не отводя от меня взгляда: — Ракообразное с безобидными клешнями! Но мы еще вернемся.

Рак извлек из машины свое пахучее тело. Выбравшись на дорогу, он сплюнул очень сильно и очень далеко, потом задрал голову и проводил взглядом тяжелые белые облака, которые плыли по небесной синеве, подгоняемые западным ветром. Его глаза смеялись. Губы шевелились. Он бормотал что-то, обращаясь к себе самому или к какому-то прозрачному божеству, которое видел среди облаков. Капитан, все еще озабоченный своими соображениями, сел в машину. Я дал задний ход, чтобы они могли выехать на шоссе. Присутствия Лейлы никто не заметил.

Я направился к дому, а Рак еще несколько минут стоял посреди дороги. Все произошедшее оставило его совершенно равнодушным: благодаря привычке, а еще того более — беспредельному фатализму. Я наблюдал за ним. Он раскачивался, словно неваляшка в лохмотьях. Потом потихоньку двинулся, как всегда, пятясь задом, но на этот раз пошатываясь. Я понял, что он пьян. От вина? От ветра? От одиночества? Или от знания, недоступного нам?

Вот так, задом наперед, он дошел до моего дома. Никогда еще он так близко не подходил к крыльцу. А там, не обращая на меня никакого внимания, уставился на каменное сердце. Борода у него была такая густая, что и не разберешь, смеется он или дуется. Затем этот неразумный Диоген тяжело рухнул на ступеньки со стершимися ребрами, не причинив себе никакого вреда.

Ко мне сразу же подскочила Лейла, желая ему помочь. Мы увидели, что бродяга впал в беспробудный сон, и лучше было его не тормошить. Позже, когда он снова начал шевелиться, я решил проводить его до хижины. Я пытался поставить его на ноги, но он сам держаться не хотел, а ворочать эту тушу я не мог. Тогда я пошел за тележкой, подсунул ее Раку под живот и устроил его поудобнее, насколько это было возможно. Темнело. Мы двинулись вдоль реки. Лейла бежала вприпрыжку, я толкал тележку, а Рак, словно ленивый божок, позволял доставить себя к своей лачуге.

Жилье бродяги представляло собой бесформенную конуру, сооруженную из бревен, досок, подобранных где-то листов железа, камней и кусков пластика. Он годами стаскивал сюда все, чем мог ее укрепить, и постепенно на болотистой ничейной земле между берегом реки и лугами выросла эта причудливая хижина, которую горожане кое-как терпели, каждую осень надеясь на то, что разлившаяся река в конце концов ее унесет.

Я не без труда сгрузил там бродягу, подозревая, что теперь он уже притворяется спящим и получает удовольствие от того, что его везут. Пока Лейла заботливо устраивала его на грязном продавленном матрасе, он угостил нас долгим, звучным и вонючим пердежем. Я выпрямился, стукнувшись головой о потолок хижины. Мои глаза уже привыкли к темноте, и я разглядел невероятную свалку. Кажется, я мельком заметил некогда принадлежавшие Жюльетте и неузнаваемые от пыли и грязи яркую шаль и старую куклу, которую моя жена, когда мы с ней только познакомились, хранила как осколок утраченного детства. Кукла была одета в изодранное теперь платье принцессы, взгляд тяжелый, как у трагической актрисы, и кроваво-красный рот.

Лейла стояла на коленях, склонившись над Раком, который мало-помалу приходил в себя. И тут я заметил, что изнутри вся хижина обклеена толстым слоем газет — слабая защита от зимнего холода. Делать нам здесь больше было нечего. Я окликнул Лейлу. Она долго не шла.

— Я слышал, он тебе что-то говорил? — спросил я.

— Да, говорил, но не открывая глаз.

— И ты что-нибудь поняла?

— Среди всех слов, которые он произносил, по-моему, на многих языках, одно слово повторилось несколько раз, и я его узнала.

— Французское?

— Нет, кабильское, оно означает «дорога».

— Вот видишь, он угадал, потому что завтра утром нас ждет дорога.

— Дорога куда?

— Об этом поговорим чуть позже. Сейчас я очень устал. Мне надо отдохнуть.