"Символы. Песни и поэмы" - читать интересную книгу автора (Мережковский Дмитрий Сергеевич)ЧАСТЬ ВТОРАЯОн скорбел и думал: «Льется кровь Вот уж третий век за гроб Господень. Брат на брата восстает, любовь Угасает, и раздор бесплоден. Неужель не кончится вовек Брань народов, стоны жертв и крики, Не поймет безумный человек, Что война — пред Богом грех великий?..» Он садится на корабль, спешит В лагерь крестоносцев, к Диаметте, И мечтает, сердцем прост, как дети, Что людей словами убедит Кончить брань. А в лагере солдаты И вожди веселием объяты: Оттого у добрых христиан — Праздник, что вчера, во славу Бога И Святой Пречистой Девы, — много Перебили пленных мусульман. Со словами мира и молитвой Он идет к неверным в грозный стан. Меж двумя войсками перед битвой По дороге встретился отряд Сарацин, и в плен святой был взят. За шпиона приняли, схватили, Безоружного, связав, избили, К полководцу привели в шатер. Пред вождем доверчивый, спокойный, Он, подняв свой детски ясный взор, Говорил, что надо кончить войны, Что у всех народов Бог один. Этой речью доброй и простою, Тронут был суровый Меледин. Он поник в раздумье головою И сказал: «Кто б ни был ты, монах, — Я тебя обидеть не позволю: Мудрость Господа — в твоих речах. С миром отпущу тебя на волю! Все, что хочешь, у меня возьми… Ты гяур иль нет, но меж людьми Больше всех ты истинного Бога Сердцем чтишь!» Франциск не уходил. Он владыку робко вопросил, И мольба во взоре и тревога: «Кончит ли султан войну?» В ответ Грозный вождь с улыбкой молвил: «Нет». Но в подарок, пожалев о госте, Предложил он из казны своей Много золота, слоновой кости И парчи, и дорогих камней. На сокровища не бросив взгляда, Нищий отвернулся и молчал, Головой лишь грустно покачал И шепнул: «Мне ничего не надо». Но готовы слезы из очей Хлынуть, губы у него дрожали, Как порой у маленьких детей От обиды жгучей и печали… Он в последний раз с мольбой взглянул И тихонько вышел от султана… Трубный звук и топот, гром и гул, Уж готовы к битве оба стана. «Бог и Магомет, Его пророк!» — Мусульмане с верой восклицали, И с такой же верой: «С нами Бог!» — Паладины грозно отвечали. В жизни первый раз он одинок Меж людьми. И, скорбный и безмолвный, Он уходит на морской песок, Где шумят в пустыне только волны. Пал на землю, волю дав слезам, Поднял взор к далеким небесам: «Господи, они не понимают!» — Шепчет, жгучей жалостью объят; Но ему лишь волны отвечают, Только волны синие шумят… Возвратясь из Африки далекой К берегам Италии родной, Шел Франциск в печали одинокой Меж скалами горною тропой. Там, в лазури утренней сияя, Ярче снега, — посреди камней Обнаженных, ворковала стая Белокрылых, нежных голубей. И сказал он, подойдя к подножью Этих гор, раздумием объят: «Если люди слушать не хотят, Пусть же внемлют птицы слову Божью!» И меж них он радостный стоял: Всех животных в простоте сердечной, Как детей одной природы вечной, Братьями и сестрами он звал. «Сестры-птицы, мир да будет с вами!» — Так он начал проповедь, и вдруг Все затихло. На земле рядами, Слушая, сидят они вокруг. «Сестры-птицы, громкими хвалами Вы должны с любовью без конца Каждый день благодарить Творца, — Потому что радостно живете, Не сбирая в житницы плодов, Вы в полях не сеете, не жнете, А Господь под зеленью дубров Вас укрыл, заботится о пище, Он вам дал прекраснейший удел — Светлый, чистый воздух как жилище, Перьями, как ризою, одел! Вот за что весь день, лишь луч денницы Заблестит сквозь утреннюю мглу — И до звезд вечерних, — пойте, птицы, Пойте Богу вечную хвалу!» Он умолк, — и голуби ликуют, И, к нему головки протянув, Крыльями трепещут и воркуют, Смотрят в очи, открывая клюв. И один в лазури необъятной С этой стаей белых голубей Он меж ними ходит, благодатный, Как отец — среди своих детей. Ризою касается смиренной Их головок ласковых. Потом, Отпуская Божьих птиц, Блаженный Осенил с любовью их крестом. И взвилась ликующая стая, И следил он с радостным лицом Долго, долго, как она, блистая, Словно белый снег, под солнцем тая, Исчезала в небе голубом. Так Франциск ни от кого на свете С гордостью не отвращал лица: Божьи твари — все равны, как дети Одного Небесного Отца. И они к нему приходят сами, К людям позабыв вражду свою. Сердцем чист, он в дружбе со зверями Жил, как первый человек в раю. Раз в пещере, в зимний холод, поздно Ночью с молодым учеником, В Риво-Торто, над стремниной грозной Он сидел за тлеющим огнем. Все мертво. Над пеленою снежной Только звезды бледные дрожат. Отрока спросил учитель нежный: «Отчего ты грустен, милый брат?» — «О прости мне, отче! Я горюю О семье. Я вспомнил мать родную, Братьев, маленьких сестер моих. Скучно мне, душа болит о них…» И Франциск с улыбкой состраданья, Не сказав ни слова, но спеша, Вышел поскорей из шалаша, Стал лепить из снега изваянья. Кончив, с торжествующим лицом, Он, смеясь, их обошел кругом И воскликнул: «Где же ты, Руфино? Братец, люди снежные!.. Взгляни, Как блестят над белою равниной, Как тебя приветствуют они!» И Руфино вышел, грусти полный; Искрятся при свете звезд ночных Изваянья, бледны и безмолвны; И Франциск указывал на них: «Вот — отец твой, мать, вот — сестры, братья… Что ж ты медлишь? Подойди скорей! Видишь, как им холодно, согрей, Поцелуй их, заключи в объятья! Но когда к груди прижмешь — в тепле Изваянья снежные растают, И умрут они, как умирают Все, кого мы любим на земле. Не помогут ласки и лобзанья! И уйдут, уйдут они от нас, Исчезая каждый день и час, Словно снег от теплого дыханья!» Сорок дней был пост в монастыре. По обету братья не вкушали Ни плодов, ни рыбы. На заре Встал Франциск. Еще монахи спали. Рядом с ним был в келье брат больной: Долгими постами изнуренный, Жаждою томясь, во сне порой Он шептал, видением смущенный: «Если б мог я жажду утолить, Под зеленой, свежей тенью сада, От янтарных гроздей винограда, Соком переполненных, вкусить!..» Бред его подслушав, к изголовью Подошел Франциск: «Проснись, мой брат». И заботливей, чем мать, с любовью Он ведет его тихонько в сад, Прямо к спелым гроздьям винограда. Но больной поднять не смеет взгляда; Ягоды под розовым лучом, Налитые соком золотистым, Под листом широким и росистым Светятся прозрачным янтарем. И Блаженный первый к ним склонился, Немощь плоти с братом разделил, Вместе с ним он от плода вкусил, Чтоб монах нарушить не стыдился Свой обет: «Не бойся прогневить Господа, — сказал Франциск, — чтоб душу Брата от страданий облегчить, Тысячи обетов я нарушу! На себя беру твой грех. Готов Дать ответ во всем: я знаю, Боже, Милосердье — для Тебя дороже Всех молитв, обрядов и постов!» От служенья в мрачном, душном храме В сад порой Блаженный уходил. Там, под голубыми небесами, Целый день с улыбкой он следил, Как из сердца розы темно-алой, Из тюльпанов огненных пчела Сладкий, ароматный сок пила, И как солнце в ульях озаряло Восковые грани нежных сот, Где струился теплый, светлый мед. В их строенье мудрости так много, Что Франциск у пчелок золотых, Умных маленьких сестер своих, Познавать учился благость Бога. И когда в стыдливой красоте Лилии порой пред ним блистали, Дольние цветы напоминали О Цветке Небесном, о Христе — Этой бледной, сладостной Лилее, Выросшей в долинах Галилеи И цветущей ныне в небесах. Тот цветок наполнил, умирая, Мир таким благоуханьем рая, Что проснулись мертвые в гробах. Так вселенная душе святого Кажется в гармонии своей Символом Единого, Благого, Вечного, таящегося в ней. И зовет, зовет он всю природу, Бездны, горы, тучи, небеса, Землю, воздух и огонь, и воду — Слить в одну молитву голоса. Чувствуя душой прикосновенье Бесконечного, он весь горел И любил, и, полный вдохновенья, Свой великий гимн пред Богом пел: «Тебе — хвала, Тебе — благодаренье, Тебя Единого мы будем прославлять, И недостойно ни одно творенье Тебя по имени назвать! Хвалите Вечного за все Его созданья: За брата моего, за Солнце, чье сиянье, Рождающее день — Одна лишь тень, О, Солнце солнц, о, мой Владыко, — Одна лишь тень — От Твоего невидимого лика! Да хвалит Господа сестра моя Луна, — И звезды, полные таинственной отрады, Твои небесные лампады, И благодатная ночная тишина! Да хвалит Господа и брат мой Ветр летучий, Не знающий оков, и грозовые тучи, И каждое дыханье черных бурь, И утренняя, нежная лазурь! Да хвалит Господа сестра моя Вода: Она — тиха, она — смиренна, И целомудренно чиста, и драгоценна! Да хвалит Господа мой брат Огонь — всегда Веселый, бодрый, ясный, Товарищ мирного досуга и труда, Непобедимый и прекрасный! Да хвалит Господа и наша мать Земля: В ее родную грудь, во влажные поля Бразды глубокие железный плуг врезает, А между тем она с любовью осыпает Своих детей кошницами плодов, Колосьев золотых и радужных цветов! Да хвалит Господа и Смерть, моя родная, Моя великая, могучая сестра! Для тех, кто шел стезей добра, Кто умер, радостно врагов своих прощая, Для тех уж смерти больше нет, И смерть — им жизнь, и тьма могилы — свет! Да хвалит Господа вселенная в смиренье: Тебе, о Солнце солнц, хвала и песнопенье!» Над горами тихо пролетая, В красоте торжественной своей Вся дрожит и блещет ночь немая Мириадами живых огней. В полусне недвижимый над бездной На горах Альверно он стоял, Окруженный небом ночи звездной, Одинокий на вершине скал, И молился горячо. Светлело Перед ним в полночной темноте, Словно в блеске солнца на Кресте, Бледное, страдальческое тело. Каплями из ран сочилась кровь, Алая, во мраке черной ночи. Долу лик склонен, закрыты очи, А в улыбке — все еще любовь. Он покорно, тихо умирает. И Блаженный к Богу своему Поднял взор. От жалости к Нему, От любви душа изнемогает: «О как мало я Тебя любил, Как обидел! Это я, гвоздями Члены жалкие пронзив, убил Моего Спасителя грехами. Господи, я не могу смотреть На Твои мученья! Дай мне тоже, Дай страдать с Тобою вместе, Боже, И с Тобою вместе умереть. Лучше пусть Христос меня осудит, Пусть отвергнет, — сердцу легче будет, Только бы не умер Он, храня Кpoткий вид, исполненный смиренья… Боже, я не вынесу прощенья, Нет, не надо, не прощай меня!..» Но Спаситель открывает очи, На Франциска Он взглянул: в тот миг Взор такой любви из мрака ночи В глубину души его проник, Что как будто в первый раз Блаженный Понял, как Господь его любил, Понял, что за все грехи вселенной Умирая, Он людей простил. И Христос к нему все ближе, ближе, Он — казалось — обнимал его, И Франциск шептал с мольбой: «Возьми же, Господи, возьми меня всего!» И почувствовал он те же муки, Как Распятый, боль он ощутил, Словно кто-нибудь гвоздями руки И ступени ног ему пронзил. Во Христа душой преобразившись, Вместе с Ним был распят на Кресте, Вместе с Ним страдал и, с Богом слившись, За людей он умер во Христе. К Небу громким голосом взывая, Он упал: «Тебе я жизнь мою, Отче, ныне в руки предаю!» А над ним, по-прежнему блистая В непонятной красоте своей, Вся дрожит и блещет ночь немая Мириадами живых огней… ………………………………… Рано утром из окрестных келий Братья-иноки пришли за ним. Он лежал на скалах недвижим, И как будто от гвоздей алели Язвы на ногах, ладонях рук, На худом, прозрачно-бледном теле. В ужасе стояли все вокруг… …………………………………. Но потом открыл он очи вновь. Взор его был полон тайн небесных, Несказанных, и сочилась кровь Каплями из ран глубоких, крестных… С этих пор страданья начались Тяжкого, смертельного недуга. Раз от всенощной, полны испуга, Бледные монахи собрались И смотрели на его мученья. И не в силах боли превозмочь, Полумертвый, истощив терпенье, Он метался и стонал всю ночь; Юный брат в порыве состраданья, Слыша бесконечные стенанья, Видя, что ничем нельзя помочь — «Господи, — воскликнул, — неужели Так несправедливо и без цели Ты казнишь избранников Твоих?» Услыхал больной и вдруг затих, На монаха поглядел он строго, И ответ раздался в тишине: «Брат, как смеешь ты судить во мне Милосердье праведного Бога?» Встал Франциск от ложа и, с трудом Опустившись, ниц упал челом, Крепко всеми членами своими Трепетными, слабыми, нагими Он к земле припал и целовал Землю, руки к персям прижимал, Полный бесконечного смиренья: «О Создатель мой, благодарю Я за всё, за все мои мученья! Об одном еще Тебя молю: Боль сильнее сделай, если надо, — Я перенесу ее, любя, — Потому что всё, что от Тебя, Даже муки — для меня отрада! Разве не у Господа в руках — Жизнь и смерть, и вся земная доля? О Твоя, Твоя да будет воля, Отче, на земле и в небесах!» Так великий дух в страданьях рос. И огнем любви неутолимой Сердце чистое зажег Христос. Между тем, как дух неугасимо Пред лицом Твоим горел, Господь, — Как свеча пред образом, — сгорала От болезни немощная плоть, Таяла, как воск, и умирала. Перед смертью он ослеп. Мученье Каждый день росло. Когда порой Становилось легче, в сад больной Выходил: одно лишь утешенье — На крыльце у двери посидеть, И на миг — измученное тело, Что, теряя силы, холодело, В теплых солнечных лучах согреть. Раз, когда в вечернем кротком свете Он дремал, монахи принесли Пару диких горлиц. Их нашли В поле. Бедные попались в сети. Чтоб вскормить могли они птенцов, Гнездышко под кровлей, над дверями Он слепил из глины и сучков Слабыми, дрожащими руками. И веселью не было конца, Только что из первого яйца Вылупился птенчик, и неловкой Обнаженной маленькой головкой Скорлупу пробил… Раздался писк Жалобный… Благословил Франциск Господа за то, что, умирая, Видел, как рождалась молодая Жизнь, и, свет еще сильней любя, Окруженный мраком в вечной ночи, К солнцу поднял он слепые очи, «Господи, благодарю Тебя!..» Только плоти слабою преградой Дух его, как тонкою стеной, Отделен от Бога. Он порой Говорил: «Мне ничего не надо, Хорошо и умереть, и жить!» Так Блаженный, землю покидая, Счастье высшее познал — любить, На любовь в ответ любовь встречая. Чтобы к Богу в мире отойти, В темную часовню под землею Он велел себя перенести. Утешаясь бедностью святою, Ризы снял и лег на голый пол, И как в юности, когда, одежды Сняв с себя, от миpa он ушел, — Так теперь, исполненный надежды, Он с печатью смерти на челе, Все земное отдает земле И свободе радуется: «Братья, Я хочу быть бедным и таким, Как родился — слабым и нагим, Кинуться Спасителю в объятья!..» Со свечами иноки стоят, И один открыл на аналое И читал Евангелье святое; В тишине слова любви звучат: «Дети, Я не долго с вами буду. Ныне вам Я новую Мою Заповедь великую даю, И за то Я вечно в вас пребуду. Мир вам, дети! Как Я вас люблю, Так и вы друг друга возлюбите, Чтоб узнали все по той любви, Что вы заповедь Мою храните И что вы ученики Мои. Я приду к вам вновь и успокою. Вы — во Мне, как Я — в Отце Моем, И вы будете одно со Мною, Как и Я — одно с Моим Отцом». Он вздохнул — и кончилось мученье: И, как будто задремав, поник Головой на грудь в изнеможенье, И закрылись очи. Бледный лик — Все светлей, спокойней и прелестней… Как дитя — у матери в руках, Убаюканное тихой песней, — Он почил с улыбкой на устах. Незакатный свет пред ним сияет, В лоне Бога дух его исчез, — Так в лазури утренних небес Белокрылый лебедь утопает. 1891 |
|
|