"Света и Камила" - читать интересную книгу автора (Ефетов Марк Семенович)

6

Для Мустафы каждый день был вроде лотерейного билета: мог быть хороший выигрыш — выгодная работа, а мог быть полный проигрыш — пустой день или случайный заработок только на миску бобов.

Когда Мустафа был помоложе, он работал грузчиком в порту. Тяжёлые мешки и ящики он легко подхватывал на плечо и, чуть подпрыгивая, нёс быстро и легко по узкому пароходному трапу. Но, как только первая седина блеснула в волосах, Мустафу рассчитали. Хозяину грузовой конторы не нужен был грузчик с сединой. Этот хозяин конторы приехал в Египет издалека, так же, как другие капиталисты, которые наживали огромные деньги на труде бедных египтян. Хозяин знал: множество молодых людей, которые ищут работу, истоптали босыми ногами всю площадь перед грузовой конторой. А старого грузчика можно рассчитать.

Вот почему Мустафа стал подносчиком на базаре…

У двери Фатьма протянула мужу свёрток с лепёшками и сыром. Она стояла у порога и не закрывала дверь до тех пор, пока широкая спина Мустафы в просторной голубой блузе не исчезла за поворотом улицы.

Так бывало каждое утро.

По просыпающемуся Порт-Саиду Мустафа шёл неторопливо, чуть вскидывая одно плечо, — походкой грузчика, привыкшего на правом плече нести груз. Да, он никогда не торопился и не суетился, говоря, что только терпеливый закончит дело, торопливый же и суетящийся — упадёт.

Солнце косыми утренними лучами освещало узкие кварталы. Здесь были невысокие глинобитные и кирпичные дома, похожие на торговые палатки или будки. Они сливались по цвету с пыльной, серой улицей. Недалеко от дома, где жил Мустафа, была будка сапожника. А дом бедного подносчика был только чуть-чуть выше ростом этой будки.

Миновав кварталы бедноты, Мустафа вышел на широкий проспект Порт-Саида. Город неторопливо, как бы нехотя сбрасывая сон, начинал свой день — становился разноцветно-пёстрым. Владельцы магазинов натягивали над окнами яркие полосатые тенты — матерчатые навесы. Из ресторанов и кафе на улицу выносили маленькие железные столики и стулья. Широколистые пальмы принимали на себя солнечные лучи, затеняя тротуары. На улицах становилось всё пестрее и пестрее. Мелькали на головах тёмно-вишнёвые фески, белые повязки, такие же, как и у Мустафы; в людском потоке пестрели яркие халаты, голубые блузы и галлябии — длинные, почти до земли, мужские рубашки без ворота, которые почти не отличались от одежды женщин. Галлябии были белые и чёрные. Белые носят обычно днём, когда жарко или тепло, а чёрные — ночью или в зимние дни, когда бывает прохладно. Ведь после захода солнца в Порт-Саиде сразу становится значительно холоднее.

Обгоняя Мустафу, мальчик на ослике крикнул:

— Э-эй!

Но Мустафа не торопился уступить дорогу, и длинноухий задел его хвостом.

— Э, — пробурчал Мустафа, — торопиться к науке — учёным быть.

Он был другом детей. Малышей по трое-четверо поднимал на широкие плечи, а к школьникам относился с уважением, потому что сам за свою жизнь так и не постиг тайны букв, по которым люди читали слова, фразы — могли прочитать целую жизнь. Мустафа был неграмотным.

Мальчика, спешившего в школу на ослике, обогнал лакированный, точно зеркальный, автомобиль. За ним, мерно покачиваясь, проплыл высокогорбый верблюд.

Мустафа приближался к базару. Теперь его то и дело окликали:

— Салям алейкум!

— Здравствуй, Мустафа!

— Доброго утра!

— Счастливой работы!

— Шукран! — отвечал Мустафа, что по-арабски означает «спасибо».

А на приветствие «салям алейкум» он отвечал, как положено, приветствием же: «алейкум салям», и при этом прокладывал руку к белой повязке на голове.

Здоровался Мустафа со многими. Иногда это были бедные феллахи — крестьяне. Свою поклажу они несли на голове. А поклажей этой мог быть мешок овощей, корзина фруктов или гогочущий гусь, далеко вытянувший свою шею. Крестьяне побогаче подгоняли навьюченного осла или ехали в арбе, запряжённой волами. Разносчики толкали перед собой тележки с огромными гроздьями бананов, с апельсинами, репой, цветной капустой — с такими пёстрыми фруктами и овощами, что от них рябило в глазах. Кувшины у базарных водоносов висели на ремне за спиной, как ружьё.

Навьюченные мулы, мотая головой, пробивали себе дорогу в толпе.

Тысячи раз проходил этой дорогой Мустафа. Сегодня он шёл медленнее, чем обычно. Остановился на углу и смотрел вдоль базарной улицы, будто увидел её впервые. Лавчонки и будки ремесленников были трёхстенные. Вместо четвёртой стены вдоль улицы свисали с потолка велосипеды или мясные туши, кастрюли или гроздья лука — одним словом, то, чем здесь торговали или что здесь чинили. Эти продукты и товары заменяли вывески.

— Эй, Мустафа, что смотришь? Сегодня, что ли, увидел базар? А?

Жестянщик, сидевший на табурете, на мгновение прекратил свою шумную работу, от которой звенело в ушах у всех, кто был поблизости.

— Мустафа! — Жестянщик звонко ударил своим деревянным молотком по тонкому блестящему листу, стараясь хоть этим вывести из оцепенения носильщика. — Ты же видишь меня уже двадцать лет. Что засмотрелся? А?

— Это правда, — сказал Мустафа. — Но ведь двадцать лет смотрели мои глаза, а сегодня я смотрю глазами моего Яхии. Твой товар блестит как серебро. В нём отражается солнце. А над тобой синее небо. Пусть нарисует тебя Яхия, как нарисовал он пароходы на канале.

— Глупости, Мустафа! Кому нужен бедный жестянщик?

— Нет, — сказал Мустафа, — художнику нужна красота. Она же не только у богатых…

Он пошёл дальше, мимо маленьких столовых, откуда тянулся вкусный запах риса, чечевицы и кофе, мимо горшечного ряда, где слышался звон посуды, мимо горластых лоточников и певучих разносчиков.