"Месть колдуна" - читать интересную книгу автора (Дроздов Анатолий Федорович)6.Тревожная мелодия входного звонка ударила и продолжилась, не переставая, заполнив своим невыносимым звуком все вокруг. Очумело вскочив на постели, я затряс головой, стремясь стряхнуть этот надоедливый звон, но он не умолкал, тяжело ударяя по барабанным перепонкам. Машинально я резким рывком откинул одеяло, и из-под него показалась узкая девичья ступня с покрытым красным лаком ногтями. Я перевел взгляд левее: Аня спала, уткнувшись лицом в подушку, и надоедливый звук заставил ее только больше натянуть одеяло на голову. Не успев еще толком осознать случившееся, я вскочил и, пошатываясь, побежал на тревожный звук. Задевая плечами за косяки и спотыкаясь об оставленную в прихожей обувь, я подскочил к двери, сдернул цепочку и повернул ручку замка. "Надо бы спросить кто", – мелькнула запоздалая мысль, но то, что я только что видел в своей спальне, вытеснило из головы все остальное, и я нажал на ручку… Удар, профессиональный и точный, пришелся мне в левую челюсть. Падая, я зацепил рукой дверь стенного шкафа, она распахнулась и на секунду задержала нападавших, поэтому я успел сгруппироваться, свернувшись калачиком. Они били меня жестко и умело, метя носками черных ботинок в самые болезненные места. Поджав колени к груди и закрыв голову руками, я не сопротивлялся – сейчас это было бессмысленно. Сквозь узкую щель между пальцами я видел их лица, потные и напряженные, и узнал обоих – это были "бодигварды", с которыми я так невежливо обошелся вчера в гостинице. Сегодня они возвращали долг – и с лихвой: ожесточенно и, никем не сдерживаемые, пиная беззащитное тело на коврике в прихожей. Единственное, что мне оставалось: не обращать внимания на боль и постоянно двигаться, не позволяя им попадать носками ботинок в позвоночник и почки. Они трудились надо мной с минуту или две, толкаясь в тесной прихожей; и теснота, к счастью, им надоела быстро. Худощавый – тот, что оказался вчера свидетелем записи и менее битым, наконец плюнул и достал из-за пояса короткую резиновую дубинку. Вернее, стальной тросик, запаянный в резину, – оружие спецвойск в советские времена, запрещенное впоследствии, но кое-где еще нежно любимое и сохраняемое. Мне удалось угадать направление первого удара и двинуть ногой вниз, смягчая его. Но все равно дикая боль, несмотря на остававшуюся со вчерашнего в теле анестезию, перехватила дыхание и заставила опустить руки. В следующее мгновение огненный шар вспыхнул у меня перед глазами, и все исчезло… Праздничный Дед Мороз сидел рядом со мной и, улыбаясь, ласково смотрел на меня лукавыми черными глазами. У Деда Мороза была коротко подстриженная седая борода, такие же седые с вкраплением черного вьющиеся волосы, и одет он был в накрахмаленный белый халат. Я осмотрелся. Длинный коридор, залитый тусклым светом лампочек накаливания, тянулся за спиной Деда Мороза и терялся за дальним поворотом. Справа и слева были шероховатые стены, выкрашенные унылой больничной краской серого цвета, а позади в такой же стене подслеповато отсвечивало торцевое окно. Я находился там же – на койке в коридоре травматологического отделения, где меня оставили после процедурных дел. Я глянул на часы – дело шло к вечеру. Перед гипсовкой мне что-то вкололи, и я проспал полдня. Дед Мороз улыбнулся, и широкие паутинки морщин побежали от его глаз к вискам. – Здравствуйте, Михаил Борисович! – Здравствуйте, – снова улыбнулся он и накрыл пухлой ладошкой мою руку. – Как себя чувствуете? – Нормально. – Ничего не болит? Я прислушался к себе. Ныла нога, и в голове слегка постреливало. – Терпимо. – Правильно. Ушиб голени и шишка на голове. Не тошнит? – Нет вроде бы. – У вас крепкая голова. Я глянул вдоль койки. На левой голени – от щиколотки до колена – белел гипс. – Не волнуйтесь, у вас только ушиб, – успокоил меня человек в халате. – А гипс… Кто вас бил? – Двое. Один пониже, худощавый, второй такой здоровенный амбал… – Я так и понял. Они приехали вместе с вами, и им очень хотелось, чтобы у вас был перелом. Мне не жалко. Я велел наложить вам гипс. Хотя на самом деле там только ушиб; похромаете два-три дня – и все. – Они поверили? – Они потребовали снимок. У меня таких снимков полные шкафы. Я ополоснул один под краном, чтобы выглядел как свежий, и вынес им. Они уехали очень довольные… За что они вас? Из-за женщины? Я молча кивнул. Можно было считать и так. – Когда вы уже угомонитесь? Жена большого человека? Я покачал головой: – Я не встречаюсь с замужними. Просто на нее имели виды. – А-а… – понимающе протянул он. – Тогда у вас есть оправдание. Не отступитесь? – Ни за что! – Берегитесь. Как мне показалось, это серьезные люди… Он еще что-то говорил, а я с умилением смотрел на его озабоченное лицо праздничного Деда Мороза. Господи! Эти двое привезли меня сюда! И еще, наверное, подняли тарарам, потребовав заведующего. Вот он, получите! Ублюдки… Когда я еще только разворачивал свой турбизнес, ко мне попросилась на работу черноглазая Люба, выпускница школы, не поступившая в институт. Она хорошо знала английский, и для начала я определил ее в офис – работать с клиентами и отвечать на звонки. Через два месяца она повезла первую группу туристов, а еще через полгода уже считалась лучшей старшей группы в фирме. Люба работала настолько хорошо, что я доверял ей самые ответственные маршруты – и хорошо платил за работу. Она умела ценить доброту, и, когда пару раз стала свидетелем ставших тогда обыденными моих приступов (боль в груди сгибала меня вдвое), свела меня со своим отцом, Михаилом Борисовичем. Тот без лишних слов засунул меня за экран рентгеновской установки, а спустя несколько минут вышел ко мне с большим мокрым листом пленки в руках. – Выше голову, юноша! – сказал он весело, и от этих слов мне сразу стало спокойно и хорошо. – Когда мне было сорок, тоже казалось, что жизнь кончена. У вас она только начинается. Все у вас в порядке, за исключением остеохондроза – вот этого отложения солей в грудине, которое и дает себя знать. Спорт, милый мой, побольше движения и поменьше тяжелой пищи – вот и все, что вам надо… Потом мы говорили о Любе, я искренне хвалил ее, а Михаил Борисович довольно улыбался. Как я понял, Люба в ту пору зарабатывала больше, чем родители вместе взятые, и это тоже посчитали мне в заслугу – совершенно непреднамеренную. Тем же летом Люба со второй попытки поступила в институт. Родители ее были медики, она пошла по их стопам, поэтому и оставила нас – совмещать учебу в мединституте с работой было невозможно. Я искренне горевал, и на прощание закатил маленький банкет, на который пригласил ее родителей. Сейчас я понял: этого не забыли… – Как Люба, Михаил Борисович? – Люба?.. – паутинки морщинок Деда Мороза вновь побежали к его вискам. – Она всерьез решила сделать меня дедушкой, и через месяц я им буду. Я говорил ей: не спешите, закончите оба институт. Но вы же знаете мою дочь. Она сказала: папа, ты уже старый, тебе пора иметь внука! Молодежь, они всегда спешат… По лицу Деда Мороза было видно, что он нисколько не огорчен торопливостью дочки. – Ладно, не буду вам больше надоедать, – Дед Мороз пристал со стула. – Скоро вам привезут одежду и костыли, – он снова улыбнулся, – и вы можете ехать домой. Здесь вам делать нечего. Те двое давно уехали. Какая-то милая девушка, что ответила по вашему домашнему телефону, сказала, что сделает все точно и правильно. – Михаил Борисович! – я благодарно пожал обеим руками его ладошку. – Не надо, юноша. Лучше будьте впредь осторожнее. А, кстати, что это за девушка? Не та ли? – Нет. Это Аня, моя секретарша. – Вы держите секретаршу дома? – уже знакомые мне паутинки вновь побежали к вискам. – Временно приютил – ей негде жить. Но это не из-за нее. – Ну, вам виднее, – он встал, прощаясь, и я вдруг неожиданно для себя спросил: – Почему вы не уезжаете, Михаил Борисович? От этих отморозков? Ладно, мне некуда, а вы? Он почему-то ничуть не удивился. Только грустно покачал головой. – Мне тоже некуда. Это здесь я Михаил Борисович Зильберман, еврей и сын еврея. Но мою маму звали Анастасия Никитишна, поэтому там я русский. Поскольку мою жену зовут Зоя Ивановна, то и мои дети там тоже русские. Вот и все. Мне некуда. Да и не хочу. В последние годы здесь хоть реже стали вспоминать вспоминать, что я – еврей. Людей сегодня мало интересует, кто какой национальности. Не до того. Мне это нравится. Еще бы жизнь была получше… Поправляйтесь! Он быстро засеменил по коридору – маленький, толстенький в своем широком белом халате, почти таком же белом, как его голова… Аня появилась только к вечеру (видимо, быстро отыскать пару хороших костылей оказалось делом непростым), и под ее тихие вздохи я быстро оделся и заковылял по коридору. Костыли она привезла хорошие, металлические, с упорами под локти, и я быстро с ними освоился, решительно отвергнув ее попытки помочь. Воспоминания о прошедшей ночи были еще свежи, и хотя я был твердо уверен, что ничего между нами не произошло – слишком много было выпито накануне, воспоминания все равно были не в радость. Видимо, и она поняла это, поэтому лишь молча шла рядом, время от времени тихонько вздыхая. И только в такси она обронила тихо: – Ваш сын звонил. – Костя?! – от неожиданности я так сильно вцепился в ее плечо, что она ойкнула. – Что ты ему сказала? – Ну… Что вы в больнице. – Господи! Я закрыл лицо ладонями. Все стало ясным в один миг. А я-то думал, что они просто сводят счеты… Я уже не удивился, увидев из окна машины свет в окнах своей квартиры. Самолет из Вены прилетает в Москву утром… На пороге мы молча обнялись, и я, несмотря на все, с радостью смотрел на сына. Он еще вырос, уже догоняя меня, хотя широты в плечах и груди ему пока не доставало. От матери он унаследовал светлые волосы и голубые глаза, но черты лица были моими – замечательный мальчик, умный, красивый, отзывчивый. Лишь только узнал, что отец в больнице, ни на минуту не задумавшись, полетел в аэропорт. И не надо было спрашивать теперь, кто сообщил ему неприятную новость… Но это было еще не все. Мы заканчивали свой тихий семейный ужин, когда в дверь позвонили. Открывать пошла Аня, а я лишь взял наизготовку свой металлический костыль – на этот раз я был наготове, и непрошенным гостям пришлось бы туго. Но костыль не понадобился. Удивленная Аня проскользнула в прихожую, а вслед за ней в дверях появилась… Оксана! Несколько мгновений мы молча смотрели друг на друга, затем я решительно подвинул соседний стул. – Раздевайся, проходи. И раз уж все собрались, давайте знакомиться… |
|
|