"Крестики-Нолики" - читать интересную книгу автора (Войцеховская Ядвига)

Глава 8

Она ничего не имела против крыш. И я ничего не имела против крыш. Вот только погода была с нами не совсем согласна — едва мы с Джонсон приползли в расположение, оттарабанив всё по полной программе, как снова зарядил дождь.

Но мне было уже всё равно. Потому что крыша так и продолжала оставаться напротив, блестя от дождевой воды, и не собиралась испаряться, как мираж — а пока что никто не мешал мне взять и придумать что-нибудь ещё.

Вместо обычного размеренного времяпрепровождения с кроватью на спине.

Самый прикол был в том, что это что-нибудь было ничем не хуже похода на крышу. Потому что оказалось, что важно не место, а тот, кто шёл справа, всего-то на каких-то полметра правее. Ну, или левее. Иногда эти полметра сокращались до нуля, и тогда я чувствовала, как меня задевают рукой. Потом мы мягко сталкивались — и снова расходились на свои положенные полметра. Сталкивались с этим кем-то — вернее, уже раз столкнулись, когда-то, тысячу лет назад, промозглой осенней ночью, и теперь полметра между нами просто не играли роли…

Я стояла под аркой и смотрела, как дождь барабанит по брусчатке. Звуки были такие, словно кто-то сверху всё сыпал и сыпал горох в стеклянную банку — капли щёлкали по булыжникам и заполняли выбоины до краёв.

Я никогда раньше не замечала, какой прозрачной бывает дождевая вода. Она плескалась поверх мостовой, словно в реке на мелководье, и видно было каждый камень и каждую щёлку. А ещё в этой воде отражались фонари — и дробились на жёлтые осколки, когда шлёпалась следующая горошина-капля. Словно трепетали в лужах язычки пламени. Или жёлтые лепестки маленького цветка…

Накануне после наряда я догуляла до дырки в стене и оставила записку — всего только с одним предложением: "Увольнительная завтра". Потом почесала репу и на скорую руку накарябала внизу, в скобочках, вопросительный знак. У меня попросту не осталось сил ломать мозги и упражняться в эпистолярном жанре. Докторша была уж точно не тупее меня и живо сообразила, что к чему. Утром меня ожидал ответ, сложенный в несколько раз и предусмотрительно завёрнутый в обрывок полиэтиленового пакета. "Кондитерская на Больничной", — писала Адель.

Времени в записке не было, и я второй час подпирала стену и заодно принимала водные процедуры. Булькал по лужам тихий дождь, а где-то высоко, на протянутой между домами верёвке сиротливо болталось бельё, забытое нерадивой хозяйкой.

Сначала мне было не холодно, но вскоре я вымокла окончательно, и для полного счастья поднялся ветер. Мокрые простыни над Больничной зашевелились, словно ожившие привидения, и встопорщились лужи — вместе с фонарными бликами-лепестками. Может, это и было караул как романтично, но стало зябко, и зубы тут же застучали друг о дружку. Я начала было произносить длинную тираду, девять десятых которой вырезала бы цензура — как вдруг увидела её.

Докторша шла, держа в руках большой чёрный зонт и закрываясь им от ветра. Она была похожа на странную растрёпанную птицу с этим своим зонтом, который был уже, видать, ветераном в борьбе с непогодой — таким он стал кривобоким. Знаете, из тех птиц, что живут где-нибудь на болоте и раскрашены так, чтоб слиться с камышом, рябью и ветвями деревьев, отражающихся в воде. Вдобавок на докторше был тёмный плащ и полы развевались, словно крылья, точно она собиралась вот-вот взлететь.

— Здравствуйте… Ева, — она немного тормознула, пытаясь закрыть зонт. Он вдруг вырвался у неё из пальцев и спланировал вниз.

Чёрт подери, это было… как-то странно. Завораживающе красиво, словно в кино. Она растерянно стояла, придерживая руками рвущиеся полы плаща, а зонт бесшумно плыл по воде, чёрной тенью закрывая осколки фонарных бликов.

— Здравствуй… те, док, — я поймала зонт. Он так и остался кривобоким, с одной стороны все спицы слегка погнулись, да и материя поистрепалась. Я сложила зонт — он всё одно топорщился своими спицами в разные стороны, сколько я ни старалась, — и отдала ей.

— Спасибо, — сказала докторша.

— Пожалуйста, — мне показалось, что я только что лизнула наждачную бумагу — во рту появился стойкий привкус французских слов.

— Вы немного промокли, — вежливо сказала она.

— Не совсем, — уточнила я. В моих мозгах тут же возник список хороших манер длиной в несколько метров.

— Вас хоть выжимай, — всё-таки добавила она.

— Похоже на половую тряпку — знаете, после того, как достанешь её из ведра и ждёшь, пока вода стечёт сама, чтоб не пачкать руки, — я уже начинала уставать от всех этих кренделей и от далёкого "вы", словно я смотрела на неё через перевёрнутый бинокль.

— Интересное сравнение, — сказала она. На очках блестели мелкие капли. — Смешно.

— Мы снова на "вы"? — спросила я в лоб. Было холодно, мокро и меня уже точно не хватало на то, чтоб выписывать словесные пируэты. Это время можно было потратить куда более приятно — хотя бы на чашку горячего чая или кофе.

— Нет, — смутилась она. — Это просто привычка. Извини.

— О`кей, док, — впереди маячила дверь в кондитерскую, и мне уже просто не по-детски хотелось войти туда, в тепло, и содрать с себя мокрую куртку, которая облепила меня так плотно, словно хотела прирасти навсегда.

— Горячий кофе, док, — решительно сказала я. — Цепляйтесь.

— Спасибо. Лучше, наверное, чай, — она отстранила мой локоть и обеими руками ухватилась за этот свой кривой зонт, как будто он был живой и вдруг возжелал слинять.

Я могла поспорить, что на горизонте снова нарисовалась какая-то проблема — теперь с тем, чтобы взять меня под руку. Может быть, это было против правил, чёрт его знает. Я опять почувствовала себя дурой, как тогда, когда случился тот поход "в гости", и я всё боялась лажануться. Ядрёный помидор, проклятых правил имелся вагон и маленькая тележка. По-моему, мозги должны были растягиваться, как резиновые, чтобы вместить все эти премудрости, и уж мне-то точно не светило быть образцом для подражания.

Чёрт подери, я не могла, словно по волшебству, превратиться из себя нынешней в себя-такую-как-она-хотела-видеть. Да и не особо горела желанием, честно говоря. Потому что это была бы уже не я, а Я-С-Которой-Не-Стыдно-Показаться-Рядом. Ну, или как-то так. И это было бы полным фуфлом, вызывающим рвотный рефлекс. Я не могла в одночасье стать олицетворением этой фразы-монстра, где было так много заглавных букв. Даже если бы захотела.

— Извини, — ещё раз сказала она.

У неё с такой лёгкостью выскакивало это слово, что нечто внутри меня всякий раз дёргалось, словно я садилась голой задницей на кнопку. Должно было случиться что-то по-настоящему феноменальное, чтобы у меня получилось сказать это "извини" — просто так, в разговоре, а не в виде длинного "извините-госпожа-Берц-больше-не-повторится", которое уже намертво приросло к уставу.

"Ладно, хрен с тобой, док", — подумала я, сжав зубы, и зашлёпала по лужам к разбухшей двери, из-за которой тянуло теплом и вкусностями.

Дверь открылась без единого звука, словно её обили толстым слоем войлока. Она была немного скользкая, и оставила на моих пальцах влагу и запах верфи, над которой пронёсся шторм.

Я на секунду застыла на пороге, но тут же мне пришло в голову, что я похожа на деревенского простака, который не выходил дальше околицы, и теперь стоит, разинув рот, и глядит на чудеса большого города. Я посторонилась и пропустила докторшу вперёд. В лицо пахнуло теплом, рябь на лужах и дрожащие отражения фонарей остались позади, а здесь была туча запахов — молотого кофе, пирожных с заварным кремом, шарлотки, маленьких хрустящих булочек, посыпанных сверху кунжутом. Здесь был шорох накрахмаленных скатертей и салфеток, свёрнутых в серебряных кольцах, и еле слышное гудение газа в светильниках, которые свешивались с потолка над каждым столом — зеленоватый кружок света скользил по скатерти, когда светильник слегка покачивался на своей цепи.

— Так в чём же было дело? Похоже, я не ошибусь, если предположу, что во всём виноват спирт? — вдруг спросила докторша.

— Пополам с промедолом, док, — я знала, что она не будет трепать языком направо и налево.

— Адель. Ты не забыла, это не больно? — поддела она. Ну конечно, ей снова приспичило, чтоб я звала её по имени.

— Да, — сказала я. — Извини.

Жаль, я не могла посмотреть в зеркало, так как, похоже, у меня уже начинал светиться нимб.

Впрочем, мне понравилось звать её по имени. И нравилось, когда она произносила это своё: "Здравствуйте, Ева…", и в конце её голос становился на полтона выше. Будто она ставила знак вопроса, словно была не уверена, не слиняю ли я от греха подальше сразу после этого "здравствуйте".

— Я подозревала что-то в этом роде. Опасная смесь, — сказала она. Да уж. На меня сию секунду накатил приступ тошноты.

— Не пробовали? — я нервно сглотнула.

— Зачем? — удивилась она.

— Не знаю, — я пожала плечами. — Брякнула просто так. Надо же было о чём-то спросить.

— Ну, уж нет, — она наставительно подняла вверх палец. — Ничего не бывает просто так.

— Ладно-ладно, может быть, ради интереса. Я ведь понятия не имею, что вы… что ты отмачивала пять или десять лет назад, — в шутку предположила я.

— Я не настолько… неосторожна, — ей понадобилось всего пара секунд, чтобы подобрать слово помягче.

— Скажи лучше "я не настолько мудак", — поправила я.

— Вроде того, — согласилась она. — Наверное. Не обижайся.

— Я не обижаюсь, — заверила я — и мне стало смешно и жарко.

— На самом деле я всегда знала, сколько и чего надо, чтобы не проснуться, — вдруг сказала Адель.

— На кой чёрт? — удивилась я.

— Просто так. Тайны жизни, или что-то вроде того, — нерешительно ответила она.

— Ты сама только что сказала, что ничего не бывает от потолка. Я же, например, этого не знала — пока меня просто-таки пинками не заставили узнать, — сказала я.

— Ты — практик, — серьёзно объяснила она.

Вот уж точно, ничего не бывает просто так — и это слово "практик" полоснуло меня по ушам хлеще воя сирены или визга металла о стекло. Куда уж, ядрёный корень, серьёзнее! Серьёзнее меня мог быть только священник в воскресенье, да и тот показался бы комиком из эстрадного шоу.

— Да. Я практик, — жёстко сказала я.

Кем, чёрт подери, ещё я могла быть, получая своё золотишко за вполне конкретную работу? Только зачем снова было выволакивать на свет Божий эту тему, если, конечно, не предположить, что докторша обожала мозговой мазохизм?

— Просто я — всего только теоретик, — сказала она — так, будто извинялась.

— Ты про смерть? — всё-таки спросила я.

— Я про секреты вещества, — ответила Адель. — Но, на самом деле, и про смерть тоже. Раз уж ты сказала.

— Тебе приспичило обсудить именно это? — я хорошо помнила тот летний полдень в городском саду. Слишком хорошо. "Забить — не значит забыть"…

— Сама не знаю, — сказала она. — А "про это" ты не хочешь говорить?

— Я думала, ты не хочешь, — честно сказала я.

— Давай в следующий раз ты не будешь гадать, что я хочу или не хочу, а просто спросишь? И уж точно не станешь шарахаться от каждого второго вопроса? — предложила Адель.

— Кто сказал, что я шарахаюсь? — мрачно поинтересовалась я.

— Угадай с трёх раз, — ответила она. — Если ты не привела ещё пару невидимых друзей, то это сказала я.

— Хорошо, док. Как вам будет угодно, — я изобразила подобие книксена, не вставая из-за стола.

— Ещё раз: мне не неприятно говорить про смерть, — докторша глядела мне прямо в глаза.

— Здорово, — согласилась я. — Я же сказала — давай будем говорить про смерть.

— Если хочешь, — уточнила она. — Я вот о чём: не пытайся объехать эту тему на кривой козе. У тебя не очень-то получается — просто ты начинаешь с каменным лицом нести всякую чушь, и вид у тебя при этом такой, точно ты проглотила ложку касторки.

Она не была ни мазохистом, ни любителем выносить мозг.

Это я была человеком, которого взяло да и заклинило, как ржавую дверную защёлку.

— Или словно я того и гляди обделаюсь прямо в штаны, — добавила я, в красках представив себя со стороны.

Появилась официантка и стала составлять с большого подноса на столик чай в стаканах с серебряными подстаканниками, плетёную корзиночку с булочками и плоскую стеклянную вазу с пирожными. Мне захотелось, чтобы кто-нибудь взял этот поднос и со всей дури приложил меня по башке — может быть, хоть тогда там бы осталось поменьше всякой зауми, которая существовала только в моём воображении.

Всё оказалось гораздо проще: Адель не считала нужным накладывать негласное табу на всякое такое.

Я думала, что будет чем-то вроде дурного тона, если я быстренько не сверну эту тему. А она секунду назад дала понять, что не считает это дурным тоном.

Потому что, похоже, она была не из тех, кто прячет голову в песок и делает вид, что проблемы нет. Видать, она хотела говорить об этой проблеме. Даже если по ходу пьесы ей пришлось бы малость порассуждать на тему собственной кончины.

"О`кей, док, как скажешь", — снова подумала я. Если на то пошло, я могла обсудить что угодно, что касалось смерти.

Значит, одна проблема отпадала. Зато имелась другая.

— Почему ты не взяла меня под руку? — я снова спросила в лоб — и тут же чуть не обделалась, что случилось непоправимое, и сейчас она встанет и уйдёт, непринуждённо сказав это своё "извини". Или "не обижайся".

— Извини. Не обижайся, — конечно, тут же сказала Адель. Я замерла, но она и не думала ломиться прочь. — Не всё сразу.

Похоже, с ней надо было фильтровать базар почище, чем с особистами, потому что у неё в голове было тараканов больше, чем ночью на нашей кухне. "Ладно, хрен с тобой, док", — в очередной раз подумала я.

— Прикосновение — это нечто особенное, — глубокомысленно изрекла она.

— Да? — тупо спросила я.

— Похоже, у нас тут снова ложка касторки, — со вздохом констатировала Адель — видать, и впрямь я опять была похожа на героя комиксов, который только что упал с небоскрёба.

— Это не значит, что я хочу, чтобы ты думала так же, — пояснила она. — Просто давай, это будет правило.

— Ладно, док. Правило — стало быть, правило. Смотреть, но не касаться, да? — неожиданно для себя согласилась я.

Происходило нечто странное. Для начала выяснялось, что меня влёгкую подписывали на какие-то дурацкие правила, список которых гарантированно был длиннее рулона туалетной бумаги. Я хотела было тут же брякнуть про ту осеннюю ночь, когда мы с Берц ввалились в серебристо-зелёный дом, как вовремя сообразила, что смысла в этом ни на грош. Наверняка, как и в любом правиле, здесь было исключение, — например, под названием Особый Случай.

Ладно, я была не против правил, особенно, если она собиралась разжёвывать мне, что да почему, и класть в рот в готовом виде — да только на каждое из них наверняка приходилась толпа этих самых Особых Случаев, предугадать которые я могла, если бы у меня вдруг неожиданно прорезался третий глаз. Я мысленно застонала.

С улицы раздались какие-то звуки; похоже, двое прислоняли к стеночке нашей кафешки третьего, и вытрясали из него либо деньги, либо душу. Я провела рукой по запотевшему окну. Серая муть со стекла моментом превратилась в воду, радостно потекла по моему предплечью и закапала на пол.

Не знаю, как насчёт особых случаев, а у этого третьего в гражданке сегодня явно был Особый День под названием "Непруха". Двое в форме военного патруля задались целью для начала вколотить его в стену. Что они планировали на потом, было не моего ума дело.

Адель напротив меня тоже придвинулась к окну и протёрла запотевшее стекло.

А я сидела, как полный кретин — и, хоть ты тресни, не могла придумать какую-то экстренную тему, чтобы отвлечь её от панорамы за окном — и от кровавых пятен на стене от пальцев этого кренделя в гражданке.

Я видела эти пятна даже отсюда.

Наконец, ему быстро заломили назад руку, тут же подъехал внедорожник, и все трое исчезли внутри, не забыв напоследок приложить арестованного башкой об крышу. Я уже не смотрела на улицу — что мне было от сцены, которую я видела десятки раз? Я пялилась на Адель — и пыталась понять, что происходит у неё внутри. Хотя, ей Богу, мне было наплевать на мужика, которому сегодня не повезло.

Ко всему прочему из моей головы окончательно испарились мысли о том, кто есть кто. Даже если мне снова начали бы засирать пропагандой башку, не думаю, что что-то бы изменилось. Ничего не изменилось бы, даже если бы неожиданно воскресли папаша и мамаша и первым делом захотели прочистить мне мозги. По идее, если меня что-то не устраивало, я могла запросто взять и приложить докторшу мордой о стол, сдать патрулю "до выяснения" или пристрелить, окажись под рукой оружие — и не думаю, чтоб за это меня отдали под трибунал, — потому что здесь и сейчас рулили совершенно другие правила, и совершенно другие люди. Хотя бы те, что пять минут назад уехали отсюда в служебной машине. Но на деле я принимала эти её приморочки и при этом чуть ли не прыгала от восторга.

— У тебя остывает чай, — напомнила Адель, с удивительным спокойствием отвернувшись от окна.

И впрямь — передо мной стоял стакан с чаем, про который я напрочь забыла. Я схватилась за него, будто это было последнее, что связывало меня с реальным миром, и выпила парой больших глотков.

Чёрт подери! Весь этот совсем не остывший чай бухнулся в желудок, и тут же мне захотелось, чтоб рядом срочно оказался стакан со льдом, куда можно было бы засунуть язык.

— Что с тобой? — спросила Адель. — Посмотри на себя в зеркало. Ты похожа на помидор, — она скептически оглядела меня с таким видом, будто собиралась уличить в том, что я занимаюсь под столом какими-нибудь непристойностями.

— Чёрт с ним, с помидором, — мне снова стало смешно — особенно когда я представила свою красную рожу. — Продолжаем разговор? Я подумала — а вдруг узнаю о тебе что-нибудь новенькое?

— Может, и узнаешь, — согласилась она. — Одно новенькое я могу сказать прямо сейчас — понятия не имею, зачем, но мне зачем-то надо слушать про это. Хотя, сама понимаешь, все твои рассказки точно не входят в список тем для светских бесед.

— То есть, ты хочешь, чтобы я в очередной раз вывалила тебе какое-нибудь дерьмо? — уточнила я.

— Похоже на то, — мрачно сказала она. — Может, не важно, что ты вывалишь дерьмо или что-то там ещё. Может, всё дело в том, что это сделаешь ты?

— Если я правильно поняла, ты не прочь в очередной раз послушать всю эту мутотень про Ника, подвальное окно, лавандос строго наличными, про сама-знаешь-что, и так далее? — мне просто не верилось, что на эти мои байки-из-склепа можно подсесть, как на тот же промедол.

— Не прочь, — подтвердила она. — И ещё я не прочь узнать, о чём ты думаешь на самом деле.

Передо мной снова будто шарахнули об пол чем-то, что разбилось и окатило меня кипятком. Словно грохнулся на пол стакан с чаем, который только что проносила мимо официантка, а я на мгновение примёрзла к стулу — перед тем, как заорать или треснуть кулаком по столешнице.

Но я почему-то не заорала, и даже не выругалась. Будто где-то в мозгах снова щёлкнул рычажок, да и переключил меня на режим "comme il faut", как чёртова робота.

Докторша могла считать меня кем угодно — она, похоже, и думала про меня, что угодно, — но на этом я с самого начала поставила для себя точку, сказав "Да и хрен с тобой, док" — и мне на самом деле было всё равно. Я и была, наверное, дерьмом — но никто не имел права лепить мне что-то, что было явно не про меня. Пусть даже со стороны это и казалось полной ерундой.

— Значит, так, — решительно сказала я, — видать, даже слишком решительно, потому что она смотрела на меня во все глаза. — Я никогда не говорю того, чего не думаю на самом деле. Ты не против, если это тоже будет правилом?

— Хорошо, — покорно сказала она. — Значит, это правило номер два.

— А как ты отнесёшься к тому, что я сразу забью место для правила номер три? — спросила я.

— Похоже, ты тоже умеешь придумывать правила, — пошутила Адель. — Я вся внимание.

— Если я что-то думаю, то я скажу это вслух, — едрить твою налево, я даже смогла вместить мысль всего в несколько слов. Остатки моих мозгов приосанились и слегка загордились.

— То есть, я об этом узнаю первой? — уточнила она. — Что ж, превосходно. Пожалуй, эти правила подойдут и мне.

— Это хорошо, — философски сказала я. — Иначе какой смысл?

— В чём? — переспросила Адель.

— Общаться, — пояснила я. — Знаешь, всякие такие разговоры, когда один говорит то, что не думает, а другой сидит и только тем и занимается, что снимает с ушей лапшу.

— Наверное, никакого, — сказала она. — Я как-то об этом не думала.

— Может, до этого у тебя не было возможности подумать? — намекнула я.

— Это почему же? — обиделась Адель.

— Потому, что не с кем было общаться? — предположила я. — Как-то… вот так вот. По особенному?

— Что ты имеешь ввиду? — удивилась она.

— Например, про смерть? — сказала я прямо.

Адель немного поразмыслила и искоса посмотрела сквозь окно. Пятна крови на грязной мостовой уже размыло дождём в грязно-бурые кляксы.

— И, например, безо всех этих словесно-мозговых ребусов, — добавила я.

— Пожалуй, что и так, — она не стала отпираться.

— Тогда тебе не кажется, что на горизонте замаячило правило номер четыре? — поддела я.

— Нет ребусам? — уточнила Адель. — Пожалуй, для меня это будет сложнее всего.

— Почему? — спросила я.

— Ну… За ребусами иной раз прячешься, можно сказать и так, — наконец, ответила она.

— Мне это кажется немного… глупым, — честно сказала я. — Какого хрена прятаться, если мы с тобой уже общаемся?

— Я не сказала, что это плохое правило, ведь так? — возмутилась Адель. — Я всего лишь сказала, что мне придётся трудновато.

Я навалилась на стол, передо мной стоял стакан из-под чая, и я для чего-то возила в нём ложкой. Ложка тихонько звенела, а я сидела и улыбалась, словно внезапно наступил день рождения.

Она не хотела прятаться — хотя бы потому, что сказала об этом вслух.

Ей было трудновато не прятаться, а мне — время от времени осознавать себя человеком с луны. Не потому, что меня и вправду уронили в детстве, а потому что я была лунным человеком по сравнению с ней.

— Так о чём ты думаешь? — спросила Адель, гипнотизируя позолоченную ложечку с витой ручкой, которой я вертела в пустом стакане.

— О том, что я только что родила пару умных фраз, и при этом каким-то образом умудрилась связать падежи без того, чтобы хоть разок не выругаться, — честно ответила я.

Она засмеялась.

— Похоже, ты наберёшься от меня всякой ненужной дряни, — подтвердила она и взяла яблочное пирожное. — Так что у нас там с разговорами о смерти?

— Подожди, — сказала я. — Я вспомнила ещё одну штуку.

— Правило номер пять? — подколола Адель. — Кажется, тебе понравилось. Если так пойдёт дальше, нам придётся записывать.

— Нет, просто вопрос, — я мысленно перекрестилась и с криком "ура" пошла в атаку. — Почему я?

— В каком смысле? — спросила она, хотя я видела, что она в ту же секунду поняла, в каком смысле. — Ты хочешь знать, почему я вообще сижу здесь? И почему я сижу здесь с тобой, а не с Берц, или кем-то ещё?

— Всё началось с чашки чая… с записки… с цепочки. Или нет? — у меня кончились слова. Логика не кончилась — она просто-напросто и не начиналась, и я нагромоздила всё подряд, словно лепила снеговика, а в итоге вышел монстр из фильма ужасов. Запас смелости, видать, тоже был на исходе.

— Не знаю, — ответила Адель. — Если тебя не устраивает ответ "не знаю", то сейчас придётся выслушать встречный дебильный вопрос, только потом не орать о том, что он тебе тоже не нравится.

— Я уже чувствую, что он мне не понравится, — мрачно сказала я.

— И какой будет ответ? — она взяла серебряное кольцо от салфетки и крутила его в пальцах.

— Такой же, — честно ответила я. — О`кей, о`кей, давай я признаюсь, не сходя с этого места: я тупой.

— Эээм… — мне показалось, что Адель поперхнулась.

— Да, док? — переспросила я.

— Просто ничего не говори, — сказала она. — Это будет лучше, чем если ты начнёшь разыгрывать из себя полного кретина.

— Конечно, не полного, — возмутилась я.

— Половинку кретина, если тебе так больше нравится, — Адель засмеялась. — Это раз. И придуриваешься ты совершенно бездарно, это два. И ещё.

— Да, док? — я была сама вежливость. Даже после придуривающейся половинки кретина.

— Дождь кончился, — сказала она.

Похоже, ей тоже не очень-то нравились все эти местечки, даже если они никак не тянули на злачные. Не знаю, как Адель, а я когда-то переела всего этого так, что полезло из ушей.

Дверь снова окатила меня волной запахов — корабельной сосны, смолы и дождя — а потом бесшумно повернулась на петлях и плотно закупорила вход, как разбухшая пробка бутылку с вином.

Ветер стих, простыни над Больничной неподвижно висели на своём месте, и с них на нас капала вода. Впрочем, капли шлёпались отовсюду — с карнизов, ставен, косых балок под балкончиками, которые нависали прямо над головами.

И не было ни единого человека, словно Старый город снова вымер.

— Так ты ответишь на вопрос? — коварно спросила она. — Почему я?

На этом моменте я впала в ступор. Чёрт подери, и впрямь, она имела полное право донимать меня в точности таким же вопросом.

— Может, потому, что мне надо было рассказать? — предположила я.

— Ну вот. А мне надо было послушать, — она подвела итог.

— Ты тоже не прочь докопаться до смысла, а, док, ведь так? — сказала я. — Послушать зачем? Давай, скажи мне, что в старости ты хочешь написать книгу про какую-нибудь дрянь: про отморозков, маргиналов, или про войну, или про всё вместе.

Мы шли на расстоянии двух ладоней друг от друга, как вдруг неожиданно столкнулись, словно в той кофейне мне подлили в чай алкоголь, и ноги шли сами по себе, наплевав на то, куда хотело идти всё остальное.

— Ерунда, — отрезала Адель. — Я не умею писать.

— Откуда мне знать. Может быть, ты хочешь научиться? — напряжённо сказала я, отходя подальше.

— Вряд ли, — она тоже посмотрела куда-то между нами.

Теперь я следила за этими сорока сантиметрами пространства, словно заворожённая. "Не всё сразу", — сказала Адель. Значит, расстояние меньше ладони точно было против правила номер раз. Она не произнесла вслух ни слова, однако, я готова была встать на руки и идти так, — только бы не нарушить хрупкое равновесие.

— И всё-таки — зачем? — снова спросила я.

— Наверное, у тебя в жизни была толпа людей, которые бежали следом, заглядывая тебе в рот, и умоляли поведать им хоть что-то? — саркастически сказала Адель. — Смотри-ка, ты уже начинаешь привередничать.

— Ну, положим, кое-кто стопудняк не прочь был узнать про всякую шнягу поподробнее, — пошутила я.

— И у этого кого-то были тяжёлые кулаки и не менее тяжёлые ботинки, — сказала она.

— Точно, док, — я засмеялась.

— Тебе не нужен был никто, а больше всего облом, так? — спросила Адель. — И потому любого встречного ты гнала поганой метлой.

Где-то хлопнула дверь, как когда-то, где-то не здесь и не теперь. Жизнь катилась, словно ком мокрого снега с горы, и ком этот навертелся, должно быть, с добрый сугроб, а я всё помнила ту весну и ту дверь…

— Я взяла на вооружение твою тактику, — словно извиняясь, сказала Адель. — Лобовая атака и никаких ребусов. Прости.

— Никаких ребусов, док, — я посмотрела на неё. — Почти любого встречного…

Если кто-то пытался просочиться в мою жизнь и в мою квартиру, то очень быстро получал такого пинка, что ещё долго летел без оглядки, увлекаемый вперёд своей чугунной тупой башкой. Да, это была клетка в подвале, с чёртовым грязным окном и с толпой разномастной обуви, которая гуляла за ним, когда сама того хотела, с кошачьим запахом изо всех углов, хотя у меня сроду не водилось кошки, просто им намертво пропиталось всё, что можно, — но это была Моя Квартира.

Я никого не пускала в свою жизнь. Кроме Джуд.

Если бы она захотела туда войти.

Наверное, если включить штуку, которую называют воображением, то моя жизнь по уровню дерьмовости не слишком-то отличалась от моей квартиры.

Джуд было наплевать на сральник — и там, и там.

Я не знаю, чего она хотела. Сейчас мне кажется, что этого не знал никто, в том числе и сама Джуд.

Войти в мою хату она хотела. Хотя бы время от времени — когда у неё был клиент и несколько монет для меня. Несколько монет в час — это было лучше, чем ничего.

Стояла самая отстойная весна на моём веку. Было холодно, промозгло, у меня завёлся насморк, зато не завелось достаточно денег, чтобы сунуть домовладельцу в пасть и отвалить восвояси. В компании носового платка в клеточку я гуляла через улицу от своего дома — потом обратно — потом снова через улицу, созерцая обоссаное стекло, — и прикидывала, что к чему.

Наконец, хлопнула дверь, и из недр дома появились Джуд и её кавалер. Он потоптался на месте, потом неловко повозил пятернёй по её волосам, точно трепал за уши собаку, и потопал прочь. Джуд подняла руку и несколько раз согнула пальцы, словно изображала говорящего гуся в кукольном театре.

— Пока-пока, — сказала она. Просто так, вникуда.

Ветер забрался ей под пальто, она запахнулась поплотнее и танцующей походкой пошла ко мне, вертя на пальце ключ.

Чёрт подери, спорю, она могла бы стать классной стриптизёршей, я бы сама не прочь была посмотреть, как она танцует на столе в туфлях на прозрачной платформе и с каблуками с мою ладонь высотой. Ладно, хрен с ним, со столом — я не прочь была, если бы Джуд сделала это хоть где-нибудь.

Ключ описал на её пальце последний круг и опустился в мою руку.

— Я позвоню? — сказала она в качестве прощания.

— Вот дерьмо! — вырвалось у меня вместо ответа. — Да, конечно, звони, Джуд, нет проблем.

— Дерьмо где именно? — поинтересовалась она.

— Везде, — с отвращением сказала я. — Посмотри вокруг.

— Да? — она почему-то сразу подняла глаза к небу, словно самый отстой должен был непременно оказаться там.

— Вокруг нас, Джуд, — уточнила я и высморкалась. — Всё чёрно-жёлтое.

— Даже так? — удивилась она.

— Будто смотришь через стекло кабака, мутное от табачной копоти, которое не мыли десять лет и не помоют ещё столько же, — мрачно сказала я, думая, что сейчас она точно спросит, чего именно я напринималась, с пользой потратив то время, пока она была в моей хате.

— А почему не чёрно-белое? — вместо этого спросила Джуд, с интересом глядя вокруг. — Знаешь, как на газетной фотографии?

— На старой газетной фотографии, — строго уточнила я. — Которая лежала в чулане минимум полвека.

— Хорошо, на старой фотографии, — она не торопилась. Вместо этого она ещё раз огляделась, сначала одним глазом, потом другим, закрывая вторую половину лица ладонью, а потом спросила: — И в чём дерьмо?

— В том, что сегодня мне надо заплатить за эту конуру, — чистосердечно призналась я.

— В то время как деньги сказали тебе "пока, не скучай, вернёмся не скоро", — подхватила она.

— Ну, не так, чтоб уж… в общем, какая-то их часть, — всё-таки сказала я.

Из носа снова полилось. Платок уже промок насквозь и от него через пальцы по телу пополз холод. Если бы на дворе стояла зима, он уже давно превратился бы в смёрзшийся комок ткани.

— Слушай-ка, Ева, — сказала Джуд. — Хочешь, я притащу всех, кого смогу? Девчонкам иногда нужна хата, и кто сказал, что именно сейчас они не носятся, высунув язык, и не ищут хотя бы собачью будку?

Я пожала плечами.

Видать, для того, чтоб счастье было полным, пошёл снег. Может, он и был белым, да только те несколько секунд, пока летел от тучи к земле. А там он мгновенно становился или жёлтым или серым. Серым или чёрным было почти всё: стены домов, асфальт под ногами и пальто Джуд. Жёлтым было небо.

— Хотя, никто и не говорил, что это происходит именно сейчас, — тут же виновато добавила она, и заправила за ухо светлую прядь.

— Да уж, это точно, — я пыталась найти в носовом платке хоть пару сантиметров сухой ткани — и одновременно прикидывала, что мне делать дальше.

— Слушай-ка, Ева, — снова начала Джуд.

Я даже вздрогнула — надо же, оказывается, она ещё была здесь.

— Хочешь, я одолжу тебе всё, что заработала за сегодняшний день? — вдруг сказала она. — Это спасёт дело?

Мне показалось, что невдалеке взорвалась бомба или, скорее, небеса разверзлись и вместе со снегом на землю посыпались ангелы. И тут же мне захотелось треснуть себя кулаком по лбу.

В этом городе и в этой стране не было ангелов. Они просто по определению не завелись бы тут, а если бы даже и завелись, то их тотчас же изловили, ощипали и пустили бы на начинку для пирожков и подушек.

Зато здесь водились демоны, и им даже не надо было ниоткуда сыпаться или картинно появляться из преисподней в ореоле адского пламени. Каждый из нас был демоном — и никто из нас уж точно не стал бы делать что-то просто так, без подвоха. Потому что в чудеса верили только дети или пациенты из очереди к психиатру.

— Хорошо, Джуд. Похоже, это мне подойдёт, — я наконец-то высморкалась, и усилием воли попыталась разогнать шестерёнки в своей голове до нужной скорости. — Давай обсудим: что ты хочешь взамен?

Она смотрела на меня, а светлая прядь снова вылезла из-за уха и лежала на носу.

— Сутки? Двое? Уик-энд — и так, чтоб я не ошивалась поблизости? — я перечислила навскидку несколько вариантов, которые с лихвой могли компенсировать её деньги.

— Да нет, в общем-то, — наконец, сказала она.

— Хорошо, Джуд, я поняла — весовой грамм порошка, и так, чтоб его не успел крайнуть ни один посредник, — я ни разу не видела Джуд под кайфом, но, возможно, она просто была осторожна.

— Давай, ты просто отдашь их, когда сможешь, — предложила она.

— Я не верю в благотворительность, Джуд, — серьёзно сказала я. — В чём подвох?

— Нет никакого подвоха, — она достала несколько свёрнутых бумажек и сунула мне в руки. — Я же сказала — отдашь, когда сможешь.

Бумажки были тёплые и совершенно реальные. На ощупь это были деньги, у них даже был денежный запах — и при ближайшем рассмотрении они тоже не желали оборачиваться фантиками от конфет.

— То есть, отдашь, если сможешь, — для полноты картины уточнила Джуд. — Я позвоню.

А потом она развернулась и пошла в сторону подземки, туда же, куда ушёл и её клиент. Я держала в руках его деньги, но они уже пахли её дезодорантом и кошачьим духаном моего подвала, и по-прежнему оставались тёплыми, словно что-то грело изнутри их — и в придачу ладони.

А Джуд быстро уходила прочь, а я стояла и не до конца догоняла, что произошло. Она то и дело прикасалась пальцами к стенам домов, даже и не думая сжиматься от ветра, который поддувал ей в корму с такой силой, что задирались полы пальто. Она шла, будто танцуя, — с ветром, с домами, — словно ей было ни капельки не холодно.

— Может быть, ты хотя бы не станешь возражать, если я подарю тебе заколку? — сказала я ей вслед, глядя, как ветер пытается справиться с её причёской.

Джуд позвонила на следующий же день.

— У тебя всё нормально? — спросила она — в моих мозгах всплыло выражение "пропела". Но это приторно-карамельное слово было как-то не про неё.

— Да, — сказала я. — Я купила тебе заколку.

— Какую заколку? — удивилась она.

— Мне понравилось, но вот облом — у меня не к чему её присобачить, — вывернулась я.

Джуд засмеялась.

— На самом деле я не по делу, — с сожалением сообщила она. — Спросить, всё ли в норме. Мне пока не нужна твоя хата. Слишком холодно.

— Может, и зайдёшь не по делу? — спросила я.

— Может… — Джуд помедлила. — Вернее, не может.

Я молчала. Я позвала её действительно просто так, безо всякой задней мысли. Для работы и впрямь был абсолютно говённый день. И для того, чтобы просто так, из-за чашки чая, ну, или, на крайняк, рюмки водки, тащиться к чёрту на рога, тоже.

— Не может, а зайду, — вдруг сказала она и повторила: — Слишком холодно.

И она зашла. А потом стала заходить чаще — или просто оставаться у меня, — после того, как заканчивала все свои дела. Мерзостная погода случалась редко, напротив, часто на градуснике было за тридцать жары, да только холод поселился в этом городе навсегда. Тебе могло запросто напечь солнцем макушку, но эта дрянь выползала изо всех щелей, из подворотен и узких улиц — и тебя тут же начинало пробирать до костей.

Правда, мне некогда было думать об этом — меня ждал Ник и куча возможностей подрубить деньжат. Мне на фиг не упёрлось снова здорова встретиться с обломом нос к носу.

И тогда Джуд заскакивала в тот момент, когда заставала меня дома.

— Слушай, она же шлюха, — презрительно сказал Ник в двадцать пятый раз.

— И? — спросила я. — Что с того?

— Не мне объяснять, в чём тут прикол, — сказал Ник. — И уж кому-кому, но точно не тебе.

— Я, кажется, знаю, в чём прикол, — предположила я. — Ты просто не любишь шлюх вообще.

— Пожалуй, что и так, — согласился он.

— Вот видишь! — укоризненно воскликнула я.

— Но есть и разница, между тем, что это — работа или статус, — Ник не мог не блеснуть интеллектом.

— И что же круче? — мне просто приспичило докопаться до истины.

— Ну… смотря, для кого и для чего, — Ник закинул ногу на ногу и достал сигарету. — И потом — что ты понимаешь под словом "круче"?

— Круче — значит, лучше, — я начала раздражаться.

— Для её клиента круче, если это статус, — авторитетно сказал Ник. — А по жизни… или для тебя… было бы лучше, если бы это оказалась просто работа.

— Это и есть просто работа, — отрезала я. — Это такие же разные вещи, как киллер и маньяк.

— Вот именно, — многозначительно сказал Ник и поднял вверх палец.

Он мог сколько угодно говорить всякие умности, и многозначительно намекать на разницу между тем и этим, или вообще махать транспарантом перед моим носом — я и без него умела держать рот на замке. Ему просто не нравилась Джуд, в этом и был затык. Впрочем, он этого и не отрицал — и снова начинал рассуждать про умное слово "статус".

А с ней просто было тепло. Она могла полчаса простоять у плиты и сварганить из какой-нибудь ерунды с задворок холодильника потрясающее блюдо. А потом за пятнадцать минут из пакетика, что прилагался к упаковке супа быстрого приготовления, сделать соус, который я тут же съедала прямо из кастрюли, просто так, безо всего. И ещё она не боялась — ни меня, ни Ника, хотя могла догадываться про очень и очень многое.

— Вот именно, — в очередной раз язвил Ник, когда я говорила ему про это самое хотя.

Хотя… Я пока ещё не потеряла свои мозги и тоже думала про это самое хотя.

Но ничего не происходило.

Она не вздрагивала, когда я неожиданно подваливала к ней с тыла, она не задавала наводящих вопросов, она не была жадна до денег и при необходимости могла расстаться с ними с такой лёгкостью, точно это были просроченные трамвайные билеты или обёртки от жвачки.

И оказалось, что пальто Джуд не было серым или жёлтым — оно скорее напоминало опавший осенний лист.

А в тот день на ней была кофточка, разрисованная под леопарда, и коричневые брюки.

В дверях она обернулась. Позади неё, в проёме двери, на которую я смотрела снизу вверх, виднелся кусок неба. Ярко-синего, точно его только что вымыли с мылом.

— Пока, — весело сказала Джуд и чмокнула меня в щёку. — Я позвоню?

Она всегда задавала этот вопрос, как будто я могла ответить: "Нет, Джуд, больше никогда".

Иногда я в шутку отвечала именно так. Она смеялась и уходила, а потом приходила снова.

Я закрыла дверь, и вдруг тишина ударила меня по ушам, словно я только что задраила шлюз подводной лодки, и вокруг даже теоретически не могло раздаться ни единого звука. Я дёрнула дверь на себя с такой силой, что она чуть не слетела с петель — мне почему-то пришло в голову, что она не откроется или выкинет ещё какой-нибудь фортель. Но она открылась, чуть не дав мне по морде.

Наверху маячил кусок неба и серая стена соседнего дома.

Оказалось, это был последний раз, когда я видела Джуд.

— Не выноси себе мозг, — посоветовал Ник. — С ней всё в порядке.

— Никак, ты стал ясновидящим? — это был чисто риторический вопрос, кроме того, кому, как не мне, было знать, что случается каждый день с десятками таких, как Джуд.

— Не надо читать мысли, чтобы знать очевидное, — спокойно ответил он. — Я же сто раз говорил тебе, что для неё это не работа, а статус.

— Мне по барабану умные слова, Ник, — грубо сказала я. — Так что, может, заткнёшься?

— И не подумаю, — сказал он как ни в чём не бывало.

— Хорошо, не затыкайся, — согласилась я.

— Пойми, для неё это — состояние души, — сказал Ник. — Всегда, по жизни, без отдыха и перерыва на обед. Дело не в тебе. Она просто нашла место, где теплее.

Невдалеке громыхнуло, и стена дома напротив стала грязно-серой.

— Место, где теплее, — повторила я, как попугай.

Небо снова приобретало нездоровый желтушный цвет…

— Почти любой встречный на самом деле ещё хуже, чем просто любой встречный, док, — сказала я. — Потому, что он оказывается чёрно-жёлтым человеком из старой газеты.

— То есть, человеком, которого уже нет? — уточнила Адель.

— Почему нет? Есть. Где-то. Но для меня в итоге это плоский человек, вырезанный из газетной страницы. Знаешь, такой, от которой воняет плесенью и мышами, — сказала я.

— В итоге? — спросила Адель. — И Джуд?

— Ну да, и Ник был прав — она просто нашла место, где теплее, — устало объяснила я. — Хочешь, давай говорить об этом. Но я не могу тебе рассказать, где бумажному человеку должно быть жарко, словно в Африке — потому что я не могу думать так же, как думает он.

— А разве это не всё? — удивилась она. — Не конец истории?

— Вообще-то, конец, — сказала я.

— Тогда о чём тут говорить? — спросила Адель.

— Ни о чём, — ответила я. — Это был просто вопрос.

Нет, всё-таки, наверное, это был не просто вопрос — видать, именно тут я расслабилась, потому, что сорок сантиметров между нами снова куда-то подевались, и я мягко толкнула Адель плечом.

— Извини, — мы сказали это одновременно.

Ещё недавно я ржала бы, как ненормальная, над этим анекдотом про сорок сантиметров пространства. Но это было бы недавно, а сейчас я просто закаменела от напряжения, как школьница на балу в конце года, когда учителя бдительно следят, чтобы партнёры в танце не прилипали друг к другу, нарушая всякое представление о приличиях.

Над нашими головами опять тяжело хлопали чьи-то набухшие водой простыни — словно паруса, пропитанные солёной морской водой. Они снова были серые, наверно, застиранные просто до дыр — будто ни у кого в Старом городе отродясь не водилось хороших простыней. Видать, все они с самого начала продавались в таком виде, чтоб никто не вздумал выделяться даже цветом того, что болталось на бельевых верёвках.

А там болтались серые тряпки — на верёвке, натянутой между серыми стенами в потёках влаги и плесенью в тех местах, куда никогда не попадало солнце. Даже плесень была похожа на присыпанный пеплом рваный бархат.

Вдруг в этот мир без просвета вплыла оранжево-коричневая стена кафедрального собора. Мокрый кирпич радовал глаз больше серого гранита, из которого впору было строить только склепы, а не целый город.

— Послушай-ка, док, — вдруг сказала я. — Ты только представь: когда-то я читала книгу, где баба и мужик тайно обменивались записками.

— Да? — с интересом спросила она. — Я тебя совсем не знаю. Оказывается, ты всё-таки не полный придурок, каким иногда хочешь казаться?

— И даже не совсем отморозок, да? — продолжила я.

— Смешно, — сказала она. Я уже знала, что это отнюдь не значит, что я выдала хохму. Похоже, за этим словом она тоже пряталась, как улитка в своей раковине. — Так про что была книга?

— Какая-то романтическая чушь, про то, что они хотели сбежать и тайно обвенчаться, — шестерёнки в моей башке вращались с сумасшедшей скоростью, извлекая откуда-то из глубин всю эту лажу из однажды прочитанной макулатуры.

— Какая прелесть, — растроганно сообщила Адель. — Люблю мелодрамы.

— Не говори так больше, а то я зарыдаю от умиления, — с отвращением сказала я. — На самом деле, это была полная шляпа, потому что записки они прятали в молитвенник и оставляли его в церкви. Ну, знаешь, будто случайно.

— Как романтично, — серьёзно сказала Адель.

— Думаю, им было бы не до романтики, если бы в придачу ко всем своим проблемам им пришлось бы каждый раз покупать новый молитвенник, — мой рационализм прямо-таки пёр через край.

— Зачем? — простодушно удивилась Адель.

— Кроме того, они сто пудов профукали бы половину своих записок, — я развивала мысль дальше. — Вообрази окончание романа — возлюбленные ссорятся на десятой странице, потому что кто-нибудь постоянно крадёт эти их молитвенники. И хлоп — никакой интриги, только представь, — мне показалось, что это караул как смешно.

— Ну, почему? — задумчиво сказала Адель.

— Потому что, — ответила я. — Думаю, что если бы мы с тобой придумали такую же фигню, из этого получилось бы полное фуфло.

— Ну, Ева… Я не уверена, — как-то странно сказала она. И её рука легла на мой рукав.

— Но… — я как раз хотела что-то возразить, как вдруг все слова мигом выветрились из моей головы, и осталась только фраза"… это нечто большее… большее… большее…"

— Мне надоело всё время сталкиваться с тобой, точно мы не гуляем, а изображаем машинки в парке аттракционов. Знаешь, такие, с бортами, обитыми резиной и с палкой сзади, — сказала Адель, и её пальцы коснулись моей кожи.

Они были тёплые и мягкие. И они очень удобно легли в мою руку, точно мы тренировались в этом ежедневно.

Стена собора высыхала прямо на глазах, и в воздухе запахло тёплым кирпичом. Я совсем забыла, как пахнет кирпич, нагретый солнцем. И ещё я забыла, какого цвета бывает летнее небо сразу после дождя.

Тогда, когда оно перестаёт быть жёлто-серым.