"Тот, кто стоит за спиной" - читать интересную книгу автора (Покровский Евгений)

Тот, кто стоит за спиной

Информационная программа уже заканчивалась, и диктор перешел к страничке криминальной хроники. Воодушевленный голос за кадром телеграфной строкой отчитывался перед приникшим к телеэкрану зрителем, измученным подневольным трудом и потому непременно жаждущим под вечер кровавых зрелищ и дивидендов со своего полунищенского существования в виде убийств каких-нибудь высокопоставленных особ или — еще лучше! — грязных финансовых воротил.

Но кровавый урожай в целом был невелик. За сегодняшний день по городу было задержано всего сорок семь человек, принадлежащих к различным бандитским группировкам, многие из которых оказали при задержании яростное — со стрельбой и криками — сопротивление сотрудникам правопорядка. Наиболее ретивые, сообщил теледиктор бодрым, жизнеутверждающим тоном, были благополучно отправлены в мир иной с многочисленными пулевыми отверстиями в различных частях тела.

Далее комментатор пробежался по дорожным происшествиям, без особого энтузиазма поведав о том, как две пенсионерки и один бомж были сбиты «мерседесами» различных моделей, владельцы которых благополучно растворились в тумане.

«На десерт» сообщалось о зверском убийстве банкира-благотворителя и кассира одного акционерного общества очень закрытого от налоговых служб типа, застреленных в людных общественных местах: банкир — в казино за карточным столиком в кругу друзей с криминальным прошлым, а несчастный кассир — в пивной на углу Невского проспекта. Причем кассир был залит пивом уже под завязку: так что когда в его безразмерное тело два злодея в масках разрядили по обойме ТТ, из пивной пришлось срочно эвакуировать всех посетителей и даже персонал…

В самом конце криминальной странички закадровый бодрячок внезапно притих и, сменив свой водевильный тон на сугубо трагический, предоставил слово солидному господину, возглавляющему одну из спецслужб города, предварительно с долей торжества в голосе (почти как у Левитана!) объявив согражданам, что на границе с сопредельным государством доблестными спецслужбами задержана контрабанда: древнейшая икона. Но это было еще полбеды. О всей беде поведал телезрителям солидный господин в сером костюме с кислым лицом язвенника.

Горестным и смертельно усталым голосом, словно за пять минут до этого перетаскал по камню весь Кремлевский дворец съездов на пик Коммунизма, он сообщил налогоплательщикам, что злодеи-предатели пытались переправить за кордон некие секретные данные, подрывающие военную и экономическую мощь страны. (Можно было подумать, что в стране после известных эпохальных событий действительно сохранилась хоть толика этой самой мощи!) Секреты пытались переправить в микропленке, которую, однако, перехватили недремлющие рыцари щита и меча…

Особенно внимательно и заинтересованно это сообщение прослушали несколько человек в разных частях города: кто-то — со все возрастающим удивлением, кто-то — со страхом, хватаясь за сердце, и уже просчитывая варианты отхода… И только двое выслушали его с радостным чувством, что все пока идет по плану, и пьянящим предощущением грядущей победы.

Высокий, чуть грузноватый человек в темно-сером костюме и расстегнутой на шее белой сорочке без галстука вышел из солидного черного автомобиля с затемненными стеклами, ощетинившегося таким количеством антенн, какое бывает разве что на станциях наземного слежения за внеземными цивилизациями. Человек, не оборачиваясь, бросил через плечо водителю:

— Не жди меня, Валера… Да, ты, кажется, собирался куда-то?

— На дачу. Соседка позвонила: сказала, ночью кто-то влез в дом. У меня там телевизор цветной. Старый, конечно, но работает, как зверь. Жаль, если его умыкнули. И потом, я хотел съездить еще в одно место…

— Куда?

— Там же, поблизости. Адресок один проверить надо.

— Что за адресок-то, Валера? В чем дело?

— Помните, я говорил вам, что кто-то пытался войти со мной в контакт через модемные сообщения?

— По модему?

— Ну да, через компьютер. Тогда, год назад примерно, я поначалу подумал, что это чья-то шутка… Помните?

— Нет. Ну и что из этого?

— Да, в общем, ничего особенного… Но только случайностей в нашем деле не бывает. Мне тогда еще подумалось, что эта невинная игра, смахивающая на легкий флирт: «Привет, как дела на работе? Ты мужчина или женщина? Ты что больше предпочитаешь…» — и еще парочка скользких вопросиков, может оказаться и не такой уж невинной… А вы сами верите в такие случайности?

— В такие не верю. Таких случайностей у нас не бывает, ну или не должно быть. — Положив свою тяжелую руку на открытую дверь автомобиля, человек задумался. — А если они все же случаются, их, конечно, лучше проверить…

— Есть предположение, что выходили на мой компьютер, по крайней мере один раз, именно оттуда. Да, еще тогда, год назад, я провел определенную работу, ребят толковых подключил… Ну и вычислил тот адресок.

— Ну хорошо, Валера, найдешь ты человека, который вышел на тебя по модему, что тебе из того? Не станешь же ты вязать кого-то и везти в темницу только потому, что этот кто-то как-то раз пошутил над тобой?

— Боже упаси! Хочу только посмотреть на него. Очень интересно, что он из себя представляет.

— Не понимаю тебя, парень!

— Возможно, меня, мою логику и трудно понять, но то, что мне вчера вдруг пришло в голову… — задумчиво сказал Валера.

— Ну давай, Валерий Николаевич, выкладывай, что там тебе пришло в голову. Только побыстрей, пожалуйста. Спешу.

— Я об этой утечке информации из Управления.

— Ну? — грузноватый насторожился. — Выкладывай, в чем дело.

— Дело в нашей локальной компьютерной сети и модемной связи. Вы слышали о компьютерном вирусе? Так вот, весьма возможно, что кто-то, скажем, какой-нибудь хулиган или злоумышленник, через сеть посадил нам в компьютеры «шпиона» — программу, которая где-то прячется и втихаря передает «налево» содержимое всех наших винчестеров. Ведь система защиты, которая существует на наших компьютерах несовершенна. Ее можно обойти, взломать. Наконец, можно потихоньку подобрать к ней «ключи».

— Говори яснее!

— Яснее? Думаю, что тот, кто «сливает» информацию с наших винчестеров, знает наши секретные шифры…

— Мой секретный шифр? Каким образом?!

— Он его вычислил.

— Но как?!

— Как? Он просто знает «ключ», с помощью которого можно вычислить ваш шифр.

— Как! Когда мы ставили эту систему шифровки, нас уверяли, что ее не «взломать» никаким «похитителям».

— Ну тут разработчики, как я теперь понимаю, слегка преувеличивали свои достижения. Способы «взлома» существуют. Их немного, они, так сказать, штучный товар, но они есть.

— Давай, рассказывай! — Валерии собеседник сделался совсем серьезным: он даже вновь сел в автомобиль и закрыл дверь.

— Дело в том, что иногда разработчики таких охранных систем оставляют для себя в них «лазейки».

— Что за «лазейки»?

— «Лазейка» — это примерно вот что: алгоритм вычисления шифра, то есть возможность определения тех мест на диске, в которых размещен секретный шифр.

— Для чего они это делают? Чтобы потом грабить своих клиентов? Считывать чужую секретную информацию?

— Ну что вы! За такое ведь голову отрывают. А у всех у них, этих самых разработчиков, есть семьи: жены, дети. Кроме того, они получают хорошие деньги за свою работу, чтобы жертвовать собственной жизнью ради чьих-то тайн. Зачем им подставлять себя ради каких-то сомнительных денег, если эти деньги они могут заработать без риска для жизни? В общем, если кто-то из клиентов обнаружит у себя утечку информации, то подозрение в первую очередь падет на них. Нет, разработчики не самоубийцы…

— Так для чего же тогда они оставляют эти лазейки? Не растекайся мыслью по древу, Николаич, скажи толком.

— Хорошо. Делается это для того, чтобы восстановить секретный шифр, если кто-то из клиентов забудет его или, скажем, перейдет в мир иной, не передав его наследникам. А ведь информация порой, ой-ой-ой, сколько миллионов стоит.

— А как он восстанавливает шифр?

— А разве я не сказал как? С помощью «ключа». Зная алгоритм, то есть «ключ», восстановить шифр и «открыть» секретную информацию — дело техники.

— Но как злоумышленник узнает «ключ», если, конечно, разработчик не проболтался ему по-пьяни?

— Вот именно — по-пьяни! Хороший вопрос. Во-первых, он действительно может проговориться близкому другу под бутылочку перцовки или любовнице по простоте душевной, — тут Валерии собеседник сморщился, словно от зубной боли. — Но это маловероятно. Разработчики люди неглупые, и они умеют просчитывать все последствия проявления таких вот маленьких человеческих «слабостей». Во-вторых…

— Я знаю, что — во-вторых, можешь не говорить… Хорошо. Допустим, «взломщик» — назовем его так — знает «лазейку» в компьютеры, в которых стоит система защиты. Ну и что? Кто с ним будет общаться, тем более в нашем учреждении? — грузноватый с интересом посмотрел на собеседника.

— Верно. Никто… Но ему этого и не надо. Пользователь, если он просто пользователь, даже не заметит, что его обокрали. Воровать у него его секреты будут во время работы его компьютера, а он, бедный, об этом не будет даже подозревать.

— Хорошо, но ведь еще нужно знать твой

код: в нашем случае — это имя и фамилия пользователя… Хотя, наверное, и это узнать не так трудно.

— Я думаю, совсем нетрудно, если…

— Что если? — насторожился грузноватый.

— Если… — медленно начал Валерий Николаевич, смотря прямо в глаза грузноватому.

— …«взломщик» работает в соседнем кабинете? Ты это хотел сказать? Отвечай!

— Не знаю, не уверен… — Валерий Николаевич опустил голову. — Я, кстати, выяснил сегодня, кто разработчик нашей «защиты».

— Ну и кто он?

— Гражданин Пауков Андрей Львович, проживающий в городе Москве. Завтра попробую с ним связаться. Интересно будет узнать, был ли у него гость, жаждущий вернуть утерянные сокровища?

— Кстати, Валерий Николаевич, где ты так круто «подковался» по части компьютеров? — грузноватый одобрительно улыбнулся.

— Да это все жена. Она же у меня программист, очень неплохой программист.

— Программист? Очень интересно… Это она тебе про защитные системы поведала?

— Она… Как раз тогда, год назад, когда у нас в Управлении ставили эту пауковскую систему защиты в компьютеры.

— Ладно, езжай! Только на своей «девятке». Служебную оставь. Да, и когда пойдешь по тому адресу, все же будь, пожалуйста, осторожней, мало ли что. Сам знаешь, копают под нас… И еще: ежели кого там обнаружишь, не трогай.

— Ну, хватать я его не буду, если, конечно, он действительно там и все окажется именно так, как я предполагаю. Но, честно признаться, у нас на это один шанс из тысячи.

— Все, езжай… Может, кого из ребят с собой возьмешь? Все-таки… такое дело.

— Ребят?! Да они только пальцем у виска покрутят, мол, у Валеры крыша поехала. Для них ведь компьютер — большая записная книжка, не более того. Боюсь, засмеют они меня с моими идеями.

— Ну, засмеют не засмеют, а ты все же скажи им об этом, вдруг кто слетает с тобой… Мне так спокойней будет. Кстати, помнишь, того придурковатого физика, как-то выступившего в газете со своим открытием — рентгеновским лазером? Ну тот псих, который через день после этого бесследно исчез? Так вот: очень похоже на то, что псих гением оказался! Я тут результаты научной экспертизы почитал: впечатляет! Думаю, сбежал наш псих за кордон. Хорошо еще, все его расчеты да чертежи остались у нас.

— Этим лазером, кажется, Елена Максимовна занимается? — заинтересованно спросил Валерий Николаевич. И зря спросил.

Лицо грузноватого помрачнело, и он задумчиво процедил сквозь зубы:

— Занимается… пока. Если вернешься вечером, позвони мне, как там дела…

«Волга», а именно так именовался этот солидный черный автомобиль, поехала к мосту, а человек быстрым уверенным шагом пересек площадь и пошел по маленькой улочке, параллельной Английской набережной.

На вид человеку было около сорока пяти лет. Мощная атлетическая фигура, на которую неумолимое время уже по-хозяйски наложило ярмо солидного живота, прямая и чуть горделивая, как у артиста балета, осанка и, главное, значительное лицо углубленного в себя индивидуума, выдавали в нем человека, как минимум, государственного. К тому же, если присовокупить сюда цвет и марку автомобиля, обслуживавшего этого государственного человека, то без ошибки можно было заключить, что занимаемый им пост был весьма значителен.

Человек широкой ладонью откинул назад свои чуть седоватые на висках темно-русые волосы и, мельком оглядевшись по сторонам, вошел в помещение бывшего музея, где еще десятилетие назад подтянутые и строгие, как чекисты, экскурсоводы водили притихших пионеров, зевающих комсомольцев и замордованных передовиков производства по залам, со стен которых на них уныло взирало светлое будущее, покрытое пылью времен. Теперь здесь устраивались художественные и фотовыставки.

Миновав огромный портрет вождя мирового пролетариата в кепке и чудовищных лакированных (!) башмаках на фоне дождливого Питера, человек поднялся на третий этаж музея, где ветхая, как грандиозные успехи социалистического строительства, старушка немного граммофонным голосом подсказала ему, куда нужно идти. Выставляемая здесь в последнее время безобразная живопись была ей однозначно противна, но порядок для нее был все же больше, чем жизнь.

А спешил государственный человек на открытие выставки картин хотя и малоизвестных, но зато очень модных авангардистов, постмодернистов и концептуалистов, которые и сами толком не знали, кто они, но при этом жили в напряженном ожидании мировой славы, беспрестанно навязываясь в друзья всевозможным желчным критикам, безупречно улыбающимся дипломатам и толстомордым бритоголовым спонсорам, ищущим каналы стремительного и надежного отмывания наворованных капиталов.

Государственный человек был суров и задумчив. Слова его подчиненного, Валерия Николаевича Хромова, не выходили у него из памяти. События последних тревожных месяцев он вдруг стал невольно соотносить с этими «вновь открывшимися обстоятельствами». Ведь и на его компьютере — Валере он об этом не сказал — несколько раз выскакивали эти самые «штучки», о которых говорил Хромов. Но только связывались с ним не из соседнего кабинета или живописного пригорода Питера, а откуда-то издалека. («Может, из Америки, из Соединенных Штатов — из Пентагона! — так сказать, потенциального противника номер один? — размышлял он, озабоченно качая головой. — Ну уж нет, слишком просто…»)

Навстречу грузноватому пошли посетители вернисажа, похожие на экзотических зверей из зоопарка, и он, надев на лицо обаятельнейшую улыбку, начал без видимых усилий выдавать себя за своего в этом изысканном зверинце истинных ценителей всяких «черных квадратов» и «красных евреев».

— Вадим Анатольевич! — К государственному человеку, весь светясь от радости, подошел хрупкий бородатый «мальчик» лет сорока с хвостиком с бокалом шампанского в узкой белой руке. «Мальчик» был весь в черном. Его, вероятно, весьма изящные ступни венчали чугунные гири огромных кирзовых ботинок, которые иногда выдаются мрачноватым сварщикам и отчаянным монтажникам-высотникам.

— Привет, Эдик! Поздравляю, именинник! — сказал государственный человек Вадим Анатольевич и, устало улыбаясь, облобызал именинника. — Публика приличная?

— О да! Много советников по культуре, есть даже два консула. Состоятельные люди, но, увы, скуповаты. Остальное — богема и журналисты. Так, мелочь. Ходят пока, приглядываются! Но у меня почему-то появилась надежда…

— Заработать пару «тонн» «зелени»? — смеясь, перебил Вадим Анатольевич.

— Обижаете! — надул губы Эдик. — Я так дешево не стою. Я гораздо дороже…

— Ну-ну, пошутил, Эдик, пошутил, не обижайся. Знаю, что ты — не дешевка! — И Вадим Анатольевич потрепал «дорогого» Эдика по щеке.

Вокруг стайками галдела обычная на таких вернисажах публика: сильно потертые временем и безвестностью друзья художника, одетые в чистые, но неглаженные рубашки; поджарые и слегка синеватые, словно куры второй категории, подруги художника, наэлектризованные обстановочкой до искрения жаднющих глаз, все в каких-то бесформенных вязаных хламидах с вечными сигаретами в длинных нервных пальцах, окольцованных металлическими излишествами; друзья друзей художников — аккуратные, маленькие и плешивые с фотоаппаратами «ФЭД», кинокамерами «Любитель» и годами не чесанными бородами.

Отдельными группками стояли иностранные гости в клетчатых пиджаках, широких брюках с отливом. У всех иностранцев были приятные ненатуральные лица. Все они одинаково ослепительно улыбались друг другу и восторженно говорили на тему изящных искусств.

Не меняя благостного выражения лица, Вадим Анатольевич незаметно проводил рекогносцировку. Стремительно «прощупав» (обшмонав!) своим острым взглядом очередную фигуру «дорогого» гостя (ну конечно же, хоть и не очень умного, но зато богатенького мистера Твистера из Манхеттена, а вовсе не высокоинтеллектуального босяка с Фонтанки), он тут же переходил к другой «фигуре», при этом почти не меняя (профессионализм!) положения своей гордой головы. Вадим Анатольевич явно кого-то искал здесь.

— Эдик, дорогой! — крикнул он виновнику торжества, ворковавшему в окружении плешивых мумий — высохших до костей критиков и сладко-певных поклонниц с едкой горчинкой в дыхании и с основательно «задрапированными» морщинами вокруг кроваво-красных ртов. — Можно тебя на секундочку?

Радостный Эдик с готовностью подошел к Вадиму Анатольевичу.

— Скажи, милый, кто вон тот важный господин?

— Который? Ах, тот! — Эдик удивленно посмотрел на Вадима Анатольевича. — Это же мистер Гордон, американец, и, судя по всему, — обладатель несметных сокровищ! — Эдик еще раз вопросительно посмотрел на собеседника.

— Надеешься, что-нибудь купит?

— А как же! Уже час здесь толчется, хотя я его даже не приглашал. Тонкий ценитель!

— Значит, уже держишь рыбку на крючке… Слушай, познакомь нас. Чувствую родственную душу. Смотри, какой прищур! Давай, Эдик, представь меня этому самому Гордону.

— Странно… — начал Эдик, — а я почему-то думал, что вы знакомы.

— Ну вот, значит, сейчас и познакомимся! — Вадим Анатольевич подхватил Эдика под руку и решительно повел к иностранцу, что-то оживленно обсуждавшему с двумя шикарными дамами, одна из которых была женой высокопоставленного чиновника из мэрии, а вторая — ее подругой и валютной проституткой, расширявшей здесь свою клиентуру.

— Мистер Гордон, — обратился к американцу Эдик, — это — Вадим Анатольевич, коллекционер и мой покровитель. Очень хочет познакомиться с вами, чувствует в вас родственную душу.

— О, родственная душа! Я понимаю! — мистер Гордон радушно пожал Вадиму Анатольевичу руку. — Вы тоже заинтересоваться живопись и собирать картины?

— Да, коллекционирую понемногу. Вот, у Эдика несколько работ купил.

— О, я понимаю, «Маленькие купальщики и сатир» и всякие «Девочки в голубом»?

— Да… В общем, девочки… Но есть и мальчики… в голубом! — и Вадим Анатольевич засмеялся, в упор смотря на американца.

— Эдик хороший художник. Надо везти его Европа, Америка, весь мир. Очень хороший художник! Он много работал здесь, теперь я буду работать там, Америка. Надо делать из Эдик художник.

Эдик сиял от удовольствия, закатив глаза, как тициановская Мария Магдалина.

Вадим Анатольевич непринужденно оттеснил Эдика, грезящего сладкими американскими «коврижками» грядущей славы, и, встав к нему спиной, повлек восторженного иностранца в другой конец зала.

— Послушайте, Сэм, у меня проблемы, — сказал Вадим Анатольевич сквозь зубы, при этом не переставая вежливо улыбаться.

— Сочувствую вам. И все же не стоило ловить меня здесь. Ведь проблемы у вас, а не у меня, — сладко улыбаясь и даже не глядя на собеседника, ответил мистер Гордон, как-то вдруг синтаксически правильно выстроив свой «американистый» русский.

— Ошибаетесь, это касается и вас!

— Нет, уверяю вас, меня это не касается, — сказал американец, приблизив лицо к какому-то «атомному» холсту, на котором были изображены красные собачки и длинноногие зеленоватые женщины, вожделенно смотрящие друг на друга.

— Ту икону, которую вы приобрели у меня, обнаружили в тайнике поезда. В раме картины была микропленка. Вы что же, голубчик, — шипел Вадим Анатольевич, — вздумали подставить меня?

— Грубая работа, господин полковник. Вы прекрасно знаете, что я здесь ни при чем, — говорил, все так же улыбаясь, американец.

— Но как тогда в тайнике оказалась эта икона?

— Звучит неправдоподобно, но ее у меня украли.

— Украли? Но икона — не кошелек! — уже с трудом сдерживаясь, шептал Вадим Анатольевич.

— Перестаньте. На нас уже обращают внимание. Я тут ни при чем, и вы это знаете.

— Что я знаю?

— Успокойтесь. Я видел этот сюжет об изъятии содержимого тайника по телевидению. К несчастью, я так же, как и вы, держал эту икону в руках. И все это при свидетелях, в присутствии Елены Максимовны. Так что меня подставили, как и вас! — американец сверкнул глазами и улыбнулся.

— Все висит на волоске. У нее моя фотография: фотография, на которой, в частности, и эта икона. Елена Максимовна намекнула мне, что передаст ее начальству!

Вадим Анатольевич с самого начала разговора затеял с американцем небольшую игру, выдавая ему часть информации и стараясь расположить к себе заморского гостя. Он внимательно следил за американцем: клюнул тот или нет? Но американец был непроницаем, как титановый бронежилет.

— Поздравляю вас, — американец чуть презрительно посмотрел на Вадима Анатольевича. — Вы дарите женщинам компромат!

— Но я же не знал! Да, я сам подарил ее… — Вадим Анатольевич достаточно зло (не слишком ли?) посмотрел на Гордона. — Слушайте меня, голубчик: если вы это специально подстроили, чтобы подставить меня…

— Не угрожайте мне! — мистер Гордон уже не улыбался. — Вы что, считаете меня полным идиотом, не знающим правил игры? Если бы это сделал я, меня бы здесь уже не было. Я — не самоубийца. Поймите, меня так же, как и вас, подставляют. В конце концов я не собирался покупать у вас эту икону, вы сами предложили мне ее.

Американец с обезоруживающей улыбкой посмотрел на «родственную душу». Странно, но теперь он говорил с Вадимом Анатольевичем совсем без акцента.

— Нет. Когда я вам предлагал ее, вы отказались. И потом вдруг через некоторое время захотели купить ее и купили, даже не торгуясь!

— Ну уж это мое дело. Я коммерсант! У меня появился канал сбыта! — мистер Гордон гордо посмотрел на Вадима Анатольевича.

— Канал сбыта… Звучит интригующе, — Вадим Анатольевич задумчиво посмотрел в другой конец зала. — Вы думаете, это Елена Максимовна? — уже спокойней спросил он.

— А вы считаете, кто-то другой?

— Другой… — Вадим Анатольевич задумался. — Но зачем ей это? — он вдруг пристально посмотрел на американца.

— Вас, дорогой мой полковник, просто хотят под сукно засунуть, как это говорят у вас — убрать с дороги. Но разве это моя проблема?

— Откуда у вас такие сведения, мистер Гордон? — зловеще улыбаясь, спросил полковник.

— Я просто рассуждаю, анализирую, — американец старался не смотреть на собеседника, ускользая от него взглядом. — Скажите, а разве нельзя это дело с фотографией как-то уладить? Кажется, Елена Максимовна была вашей…

— Была. Она не станет меня слушать! Она пойдет до конца, я ее знаю! — Вадим Анатольевич с интересом смотрел на американца, ища хоть какую-нибудь щелочку, хоть маленькую трещину в его словах, куда бы можно было засунуть для начала свой коготь…

— Звучит грозно, но, я думаю, у вас всегда остается парочка способов заставить ее стать сговорчивей. О, совсем нет, я не имею в виду крайние меры. У нее, кажется, есть сын?

— Что???

— Ну-ну, не кипятитесь так. Подумайте сами. Вы же профессионал, полковник. Вас подставляют. Конечно, не исключено, что это не она. Но ведь та фотография, которая может похоронить вас, у нее. Нужно просто немножечко, о, совсем чуть-чуть, надавить на любящее женское сердце, выжать из него, хе-хе, пару слезинок. Вы меня понимаете?

Американец успокоился и, как показалось Вадиму Анатольевичу, утратил бдительность.

— Слушайте, Гордон, а почему вы не уезжаете? Ведь завтра-послезавтра вас могут вызвать в одно учреждение?

— Что вы, я же деловой человек! Я американец, и у меня здесь бизнес. И потом, я обожаю живопись.

— Ну зачем вы так, голубчик? Какой там бизнес, когда вот-вот за шкирку схватят! Любой здравомыслящий человек, окажись он в вашем положении, уже летел бы над океаном в родные пенаты. Нет, тут дело в другом. Просто вам, дорогуша, там — я имею в виду остальной цивилизованный мир — места нет. Вернее, как раз есть — в тюрьме, в тюряге, как у нас говорят и как когда-то выражались и вы, живя в прекрасной Одессе. Что вы так испугались, господин американец? Тут пока не так опасно, как там. Там вас повсюду ищет Интерпол за ваши маленькие грешки.

Полковник ласково улыбался, глядя, как то краснел, то бледнел шикарный мистер Гордон.

— Всего хорошего! Думаю, больше мы к этому вопросу не вернемся, — модулировал одеревеневший мистер Гордон прыгающими губами.

— Думаю, не вернемся, если… Сэм, как вы относитесь к золотому ключику, которым открывается потайная дверь, ну та, что за холстом с нарисованным на нем очагом?

— Не понимаю! Золотой ключик, дверь… При чем здесь это? — глаза американца опять забегали.

— У вас, кажется, дома компьютер? — Вадим Анатольевич намертво впился своим железным когтем в нежную плоть американца, лишь на мгновение выглянувшую из-под спасительной брони.

— У меня нет компьютера! — испуганно сказал американец. — Что за странные вопросы вы мне задаете? Сначала какие-то небылицы про Одессу и Интерпол, теперь… Простите, меня ждут!

И мистер Гордон, повернувшись к полковнику спиной, стремительно направился к двум скучающим в стороне хищницам, каждая из которых в тайне желала бы заполучить американца для личного пользования…

У стоящего на окраине дачного поселка магазина «Продукты», в котором уже давно торговали стираным секонд-хэндом, шоколадками из детского пластилина, подозрительными магнитофонами и одноразовыми телевизорами, по-черному завезенными сюда с рынков Третьего мира, остановился иностранный автомобиль.

В автомобиле сидело четверо парней, сильно напоминавших спортивную команду. Однако это были обыкновенные мытари, то есть сборщики «налогов». Если воспользоваться сельскохозяйственной терминологией, то парней правильнее всего было бы назвать мастерами машинного доения, поскольку промысел их был ближе всего именно к доильному делу.

Однако внешне они совсем не походили на обычных скромных (в смысле ума) выбивателей долгов. Эти ребята были спокойны и задумчивы. Они знали себе цену. Никто из них даже не вышел из машины: они сидели не шевелясь, развалясь в мягких сидениях. Шофер только два раза просигналил, и тут же из магазина выкатился вежливо улыбающийся человек в белой рубашке, вероятно, хозяин «заведения», который вежливо поздоровался с гостями, соответствующим образом прогнувшись.

— Ну, где они? — лениво спросил шофер.

— Обещали быть. Сами «стрелку» назначали, значит, сейчас явятся. Вчера заявляют мне, что им, видите ли, плевать, что я уже плачу, что теперь я должен платить только им. Наглецы! — все так же улыбаясь, ответил хозяин.

— Из местных кто? — спросил с заднего сидения один из мытарей, жующий спичку.

— Нет, такого товара не держим! — пошутил белорубашечник. — Залетные ребята. Аппетиты у них, скажу вам, акульи! Я им только заикнулся про «крышу», то есть про вас, а они смеяться… Любую «крышу», говорят, может ветром снести…

— Ветром? Ну посмотрим, посмотрим на залетных, — сказал державший во рту спичку. — Гриша, ты им ветер устроишь, если что?

— Да-а, — задумчиво ответил Гриша — парень медвежьего сложения, едва уместившийся на первом сидении рядом с шофером. — Размяться не помешает.

— Вот они идут! — взволнованно и даже как-то радостно шепнул хозяин магазина. Он подумал, что наконец-то увидит, как будут отрабатываться его кровные денежки, которые он ежемесячно со стоном отрывал от сердца.

Навстречу автомобилю не спеша шли двое парней. Один из них — помоложе и пошустрее, курчавый, в спортивном костюме — жался ко второму, коренастому, одетому в просторную кожаную куртку. Жался и все время что-то говорил. Второй только ухмылялся да отмахивался от курчавого, как от назойливой мухи.

Не доходя до автомобиля, из которого на идущих со все возрастающим интересом смотрели мастера машинного доения, у которых пытались увести одну из лучших дойных коров, коренастый позвал хозяина.

— Ну что, это они? — спросил коренастый суетливого хозяина, лениво указывая на машину.

— Они. «Крыша».

— А чьи они, не знаешь?

— Ребята солидные, — с готовностью ответил хозяин и вежливо улыбнулся.

— Ну иди, милый, — сказал коренастый, усмехнувшись. — Вернешься, когда мы тут «разберемся». В магазине еще кто-нибудь есть?

— Ни души!

— Кузя, я пойду! — кучерявый дергал коренастого за рукав, опасливо поглядывая на обитателей автомобиля, один из которых уже вышел из салона и стоял теперь, положив локти на полированную крышу автомобиля, поджидая «конкурентов».

— Иди, Кирюха, в магазин, только не обделайся там! — хохотнул Кузя.

— Эй, алло! Мы ждем! — крикнул тот «дояр», который стоял у автомобиля. — Где ветер-то? Что-то ветра не слышно! — сказал он, усмехнувшись.

— Щас сделаем ветерок! Попутный будет! И-эх! — крикнул Кузя, когда был уже в нескольких шагах от автомобиля, и, выхватив из-под куртки небольшой автомат (это был израильский Узи), стал в упор расстреливать конкурентов.

Первым упал тот, что стоял. Те, что сидели в машине, так и не успев ничего понять, лишь пытались нелепо заслониться руками от пуль. Через несколько секунд непрерывной стрельбы все было кончено.

Когда стрельба стихла, из-за магазина вышел испуганный Кирюха и робко подошел к страшно улыбающемуся Кузе.

— Ну вот и все, — ненормально сверкая глазами, сказал Кузя, — а ты, дурочка, боялась. Иди, притащи сюда этого придурка. Я ему дам установку.

Когда перед мрачноватым Кузей возник ни живой ни мертвый от «впечатлений» хозяин, Кузя кивнул в сторону автомобиля, набитого трупами, и сказал:

— Платить будешь столько, сколько я тебе скажу. И чтоб не капризничать. Да, меня ты не видел и его, — Кузя показал на Кирюху, — тоже. Сам будешь с ментами выкручиваться. Тут я тебе даю полную свободу: выдумывай, что хочешь. В общем, твори… Но если где проколешься, я тебя, твою жену, детей, родственников — всех соберу в одну машину и вот так же пошинкую. Понял? Ну, отвечай? А, да ты сдуру себе язык откусил! Тем лучше…


* * *

Валерий Николаевич Хромов, один из наиболее толковых оперативников Управления с ярко выраженными аналитическими способностями, был из числа тех незаменимых работников, на которых всегда надеется начальство, но которых не очень-то жалуют сослуживцы за их интеллектуальное превосходство.

Полковник, как и подобает умному начальнику, уже давно полагался на Балерины мозги при разработке всех операций, ибо сей молодой ум сулил ему множество неожиданных и весьма изящных решений, которые, в свою очередь, поднимали авторитет полковника в глазах генералов на невиданную высоту.

По дороге в Комарове Валерий Николаевич продолжал размышлять об анонимном контактере, который примерно год назад связался с ним по модему. Ведь именно тогда или примерно тогда началась утечка информации.

«Допустим, — размышлял Валерий Николаевич, — это действительно был «взломщик». Нет, не банальный воришка, суетливый похититель чужих секретов, а самый настоящий медвежатник — матерый волк, которому понадобилась совершенно секретная информация и который — очень вероятно! — собрался передать или продать ее за кордон. Допустим, он уже тогда знал «ключ» к расшифровке. Установив с нами связь, он успел считать с моего секретного диска и перекинуть на свой значительный кусок закрытой информации, и потом в спокойной домашней обстановке с помощью алгоритма, того самого «ключа», установить мой шифр. Тогда теперь он мог по дальней связи обращаться к моему компьютеру и, назвав шифр, «открывать» секретную информацию… Машина-то — дура: все «отдаст», если ей правильный шифр назвали. Хотя нет, я бы сразу заметил замедление работы моего компьютера, ведь у меня маловато оперативной памяти. Но если «взломщик», зная остальные шифры, вышел на нашу рабочую «станцию», то замедления в ее работе можно и не увидеть. А ведь «станция» связана со всеми нашими компьютерами! Тогда «взломщик» мог по нашей локальной сети спокойно войти в мой компьютер. В этом случае я не заметил бы никакого замедления. А после этого? После этого он уже без проблем мог открыть для доступа мой компьютер и дальше перекачивать по модему любую информацию себе на компьютер. И я бы даже не почувствовал это! Итак, ему был известен «ключ» к шифру. Но как он узнал, скажем, мой код? Хорошо, пусть я ошибаюсь, и не было никакого «взломщика», а информацию «слил» налево тот человек, который владел ею. Но тогда это «папа» или генерал, ну или уж никак не меньше его: так сказать, человек верхушки. Но никто из генералов до сих пор не сбежал из страны, не пропал без вести, а ведь работа комиссии из Москвы продолжается уже больше месяца. У кого не сдадут нервы, когда каждый день тебя пробуют на вкус и на цвет, а ты еще изволь оправдываться?! Трясут всех, но до сих пор никого еще не отстранили и не арестовали. А утечка информации продолжается… Вот и получается, что здесь работает квалифицированный «взломщик» и «работает» он через модемную связь со всеми нашими компьютерами. Иначе откуда у него берется столь разнообразная информация? Нет, этот человек, этот «взломщик», вероятно, вне подозрений, и совсем не из начальства, но вот информация у него поистине генеральская. Да! Дела… Все правильно: система защиты одна, значит, и «ключ» к шифрам один. Открывай любую дверь! Интересно, кто был инициатором постановки именно этой защитной системы в компьютерах Управления, кто ее рекомендовал? Можно и это выяснить… Но почему я так теперь уверен, что «взломщик» — это один из нас?… Да потому, что он знает наши коды! Зная их и определив шифры пользователей, он теперь спокойно «копается» в секретах Управления. Так, так, очень похоже на то, что один из моих коллег, вероятнее всего скромный и незаметный рыцарь щита и меча, ведет под носом у нас двойную, а, возможно, и тройную игру…»


* * *

Бледный и немного испуганный мистер Гордон сидел в своем шикарном автомобиле и смотрел в бледно-голубую пустоту над крышами. Он все никак не мог отойти от своего «приятного» знакомства с Вадимом Анатольевичем.

«Это он, Вадим Анатольевич, этот полковник гнутый, пасет меня! Ну, или его люди: то «жигуль», то «Волга» сидят на хвосте. Тоже мне, тонкий любитель грязной мазни и пыльного антиквариата! Небось и валютные делишки его, и старинные иконки — всего лишь прикрытие, легенда. Ведь это только в кино чекисты кристальны, как водка «Смирнофф», и безупречны, как семейные трусы, а в жизни они — живее всех живых. Им для хорошей «легенды» и двух сухоньких бабушек «замочить» не жалко…»

Наконец он передернул плечами, сбрасывая с себя оцепенение. Звонко хлопнув ладонями по коленям, что, вероятно, должно было означать то, что неприятная тема «закрыта», американец бодро вышел из автомобиля и подошел к телефонной будке.

— Алло, да, это я. В общем, он был здесь, и мы поговорили… Да уж, разговор не из приятных! Ну конечно, все, как договаривались. Что он? Он, как и предполагалось, клюнул. Правда, при этом здорово угрожал мне. Он обо мне довольно много знает… Что? Уехать теперь из России? Нет, не могу даже на время. Бизнес, бизнес превыше всего! Что делать, будем надеяться, что все это завтра-послезавтра кончится… Все, бай-бай!

Мистер Гордон снова сел в автомобиль. До времени выхода на связь у него оставалось еще немного времени, поэтому он решил немного расслабиться. Он включил зажигание и посмотрел в зеркало заднего вида. «Нет, похоже, ничего подозрительного. Так, сейчас дам с места километров восемьдесят. Пока там «хвост» прочухается, я уже долечу до площади и припаркуюсь. А там ищи меня…»


* * *

Вишневая «девятка» подъехала к одной из комаровских дач. Хромов решил сначала посетить то самое строение, из которого, судя по информации, полученной от приятеля Хромова, работающего по соседству с ним в Управлении, была предпринята попытка завязать с Хромовым тесное компьютерное знакомство. Адрес, записанный на клочке газеты, лежал у Валерия Николаевича в кармане.

Увы, дом был пуст. Хромов несколько раз обошел вокруг него: заглянул в окна, прикладывая к бровям ладонь. То, что ему удалось увидеть, немного огорчило его. В одноэтажном доме — по крайней мере в тех помещениях, куда ему удалось заглянуть! — была очень простая, даже бедная обстановка. Предположить здесь наличие компьютера, да еще подключенного к сети, было весьма трудно, даже невозможно.

Хромов на всякий случай побарабанил кулаками во входную фанерную дверь, но никто на призыв Валерия Николаевича так и не откликнулся. Правда, ему показалось однажды среди грохота, что кто-то совсем рядом (за дверью?) чихнул…

Кто мог жить в этой деревянной будке грязно-зеленого цвета? Да кто угодно, только не уважающий себя профессионал, работающий на одну из иностранных разведок!

«С чего это я решил, что имею дело с каким-то нелегалом или завербованным агентом из числа управленцев? — внезапно подумал Хромов. — А что, если этот самый «взломщик» просто желает кого-то подставить? Хочет кому-то из коллег отомстить? Ну или если уж не отомстить, то убрать с дороги, расчистить себе путь наверх — к тому самому вожделенному креслу, которое всегда одно на всех и за которое обычно держатся зубами?»

Думая таким образом, Хромов уже собрался направиться к своему дому, где у него самого были небольшие проблемы, но тут до него неожиданно дошло: если модемная связь с его компьютером действительно осуществлялась из этого дома, то тут должен быть телефон.

Валерий Николаевич направился к соседнему дому и постучал в дверь. Сначала ему никто не ответил. Но потом откуда-то из глубины до него донесся глухой старческий голос:

— Что вам надо? Что вы стучите?

— Простите меня, пожалуйста, — Хромов еще не знал как ему поступить и что сказать человеку, чтобы не испугать его, — я бы только хотел узнать, где хозяин соседней дачи?

— Где надо, — услышал Хромов. — Зачем он тебе?

— Да… хотел долг ему вернуть. Вы не бойтесь, я здесь поблизости живу. Звонил ему из города, никто не отвечает. Да вы не бойтесь меня: у меня здесь же, в Комарове, собственная дача. Так что… откройте, пожалуйста.

— Иди отсюда! — грозно сказал из-за двери старик. — Ишь что захотел: открыть ему! Иди отсюда, у меня топор в руке.

— Да что вы! Мне только долг отдать вашему соседу! — пытался говорить как можно убедительней Хромов.

— Убирайся, меня не обманешь. В том доме нет никакого хозяина! Иди отсюда скорей, пока я не вышел не отбил тебе башку!

— Да за что, мил человек? — ухмыльнулся Хромов.

— А за то, что там живет не хозяин, а хозяйка. Женщина там живет, «мил человек»! — передразнивая Хромова, ответил старик.

Хромов озабоченно потер лоб. «Значит, в доме живет женщина? Интересно!»

— Уважаемый, вы меня видите? — спросил он виновато улыбаясь тому, кто, возможно, в самом деле стоял за дверью с топором.

— Ну?

— Посмотрите, вот мое удостоверение, — Хромов достал свое служебное удостоверение и развернул его перед небольшой щелью.

— А что ж ты комедию валял? Сразу не мог сказать, что ли, кто ты такой есть? — недовольно заворчал старик и, лязгнув задвижкой, открыл дверь…

Теперь Хромов знал, кто живет в доме, которым он интересовался. В нем жила одинокая женщина (даже не жила, а лишь изредка заезжала сюда), по словам старика «ничего себе дамочка», которая, как правило, наведывалась сюда в компании с «солидным молчаливым мужиком». Зачем они сюда приезжали? «Ясно, зачем, — бурчал старик, похохатывая. — Будто сам не знаешь, зачем мужик с бабой на несколько часов приезжают…» Да, кстати, в доме был телефон. Его примерно год назад провели в эту дачу.

Но самым главным, что неожиданно для себя извлек Хромов из этого разговора, было то, что женщина, портрет которой вскользь, двумя-тремя штрихами набросал старик, вдруг очень напомнила ему… Да, тот же рост, манера держаться и даже некоторые словечки. Хотя возможно, что все это Валерию Николаевичу только показалось.

Хромов был в полной растерянности: «А что, если это в самом деле она? Тогда многое, очень многое становится ясным!» Несмотря на неутешительное для себя открытие, Валерий Николаевич и на этот раз становился палочкой-выручалочкой: только теперь не только для своего полковника, но и для всего Управления. Он в одиночку размотал тот клубок, который уже месяц раскручивала бригада аналитиков из центра.


* * *

Попрощавшись со стариком, Валерий Николаевич направился к машине, чтобы ехать теперь к себе на дачу. Но вдруг ему показалось, что из дома, того самого, которым он интересовался и который был пуст, кто-то смотрит на него. Хромов чувствовал чей-то взгляд на своей спине. Лениво открывая дверцу «девятки», он неожиданно резко повернулся и увидел бледное, чуть одутловатое, заросшее щетиной лицо в окне рядом со шторой. Тот, кто был за окном, лишь на мгновение замешкался, но потом резко отпрянул в темноту за штору.

«Где-то я уже видел это лицо, — подумал Валерий Николаевич. — Вот так номер! А старик говорит, что в доме никого нет…» Валерий Николаевич отъехал от таинственного дома метров на сто и заглушил мотор. Издали он еще раз оценил расположение окон в доме и рассчитал путь, по которому сможет подойти к дому незамеченным. Ему хотелось еще раз взглянуть на это лицо.

Хромов подкрался к дому, стараясь избегать тех отрезков пути, которые просматривались из окон. Минут пять он стоял у деревянной стены, прислушиваясь к шорохам, доносящимся из дома.

Все было тихо. Только раз за все это время он услышал что-то вроде тяжелого вздоха и невнятного бормотания. Но это мог быть и ветер.

Присев на корточки, он прошел к крайнему окну. Именно оттуда, по его мнению, доносились звуки.

Хромов чувствовал, что там, за шторой, кто-то есть. Несомненно, это был тот самый человек лет пятидесяти с бледным и чуть одутловатым лицом.

Валерий Николаевич осмотрел это окно и выяснил, что штора не везде плотно прилегает к раме: чуть выше середины окна она отошла на сантиметр в сторону. Чтобы заглянуть в образовавшийся зазор, Хромову было необходимо, как скалолазу, вцепившись пальцами в углубления и трещины деревянной стены, без шума встать ногами на цементный выступ фундамента.

И он добрался таки до зазора между шторой и рамой, до этой заветной щели. Стоять долго на фундаменте Хромов не мог. Пальцы рук не выдержали бы в таком напряжении и десяти секунд.

Валерий Николаевич не ошибся: в углу комнаты, как раз там, куда устремлен был его взгляд, лицом к стене сидел человек. Большие белые руки его лежали на коленях, а голова качалась взад-вперед, как маятник. На этот раз Хромов не видел его лица; он мог наблюдать только чуть сгорбленную спину, седоватый затылок и часть небритой щеки, которая была в беспрестанном и монотонном движении, словно человек все время что-то шептал.

Человек был явно не в себе. На столе стояли бутылки из-под пива, вина и водки, какие-то консервные банки, скрюченные сухие кусочки хлеба. И всюду по столу были разбросаны исписанные листы бумаги… И вдруг Валерий Николаевич увидел… огромного таракана, невозмутимо, словно танк «Клим Ворошилов» из укрытия, выползшего из опрокинутой консервной банки и с ходу начавшего «вести боевые действия» — заглатывать подряд хлебные крошки, которые попадались ему на пути.

«Во дает, морда!» — с восхищением подумал Хромов и почувствовал, что сейчас свалится спиной в кустарник. Валерий Николаевич сделал последнее усилие и, сломав пару ногтей, бесшумно спустился на землю.

Идя к автомобилю, Хромов размышлял об увиденном в доме человеке: «Он или не он? А если это он, то почему и зачем он там сидит?»


* * *

Хромов подъехал к своей даче. Навстречу ему из соседней дачи вышла женщина геркулесовских размеров в лопающемся на животе веселенькой расцветки переднике, пожелтевшем от кулинарного жира и времени, с маленькой по-змеиному шипящей сковородой в руке.

Валерий Николаевич невольно подумал: «И зачем ей такая маленькая? Кушает-то она не меньше, чем гренадерский полк на постое!»

— Валерик, здравствуй! Зайди ко мне, а то я не могу оторваться: у меня там блины.

— Ну что там, теть Дуся? Влезал кто-то ночью?

— Да, ближе к утру. Ужас-то какой! Я от шума проснулась, в окно выглянула, смотрю — парень к тебе на веранду лезет. Ну я и встала тихонечко у окна. Ох страшно, Валерик, а вдруг бы он ко мне полез? Я ведь одна дома, и на помощь позвать не успеешь, как с тобой что-нибудь сотворят (тут Валерий Николаевич едва сдержал улыбку!) или по голове тюкнут… Скушай блинчик!,

— Спасибо, не хочу, — Хромов отмахнулся от ноздреватого блина. — Да вы б его, теть Дусь, одной левой могли! В вас столько стати, что супротив вас ни один мазурик не устоит! — лукаво улыбнулся Валерий Николаевич.

— Да будет тебе! Ну тя к монахам! Какая женщина против разбойника устоит?

— Верно, никакая. Только вы! Баобабистая соседка немного подняла настроение Хромова.

— Да хватит балаболить-то!

Соседка сделала вид, что обижена, а сама запыхтела от удовольствия, когда сосед, немного дурачась, полез к ней обниматься.

— Во, слышь-ка! Опять кто-то у тебя в доме топает! — заволновалась она, разворачивая ухо к окну и легко, как табурет, отодвигая несерьезного кавалера в сторону.

— Да показалось, теть Дуся! Какой дурак там сидеть будет?! Ты лучше толком скажи: что он вынес из дома? — Валера перестал смеяться. Держа руки в карманах, он теперь то и дело поглядывая на свой дом через кухонное окно.

— А не знаю, Валерик. Назад мазурик при мне не лез. Знаешь, он на пьянчужку не похож. Куртка у него богатая, толстая, и штаны хороши: как у тебя, с запасом. В доме не шумел. А может, он поспать к тебе забрался? — говорила она, честно соорудив на лбу толстенную морщину настоящего умственного напряжения. — Я ведь двери на все запоры закрывала да еще специально шкафом гремела, чтобы ко мне не сунулся. Свет в кухне включила, а сама из комнаты в щелочку следила. Часа два следила, а когда солнце вышло, спать легла с топориком: умаялась сторожить-то!

— Так он в самом деле, может, сейчас спит там! — хохотнул Хромов.

— Во-во, иди, парень, и устрой ему, фармазону, чтобы по чужим домам не шастал по ночам. Тебе топорик туристский дать?

— У меня там свой есть! Ты, теть Дуся, что-то чересчур воинственно настроена. Убить человека ради старенького приемника, магнитофона и телевизора?! — вновь перешел на шутливый тон Хромов.

— Батюшки! — всплеснула руками тетка. — На миллион добра! Что я тебе говорила? Не держи на даче ценностей: только соль и крупа, крупа и соль! Ой, беда, беда! Такие деньжищи умыкнули!

— Да ерунда это все! — улыбнулся Валерий Николаевич, помятуя о сегодняшнем своем тревожном открытии. — Барахло!

— Барахло? Это миллион-то барахло? — насупившаяся хозяйка едва сдерживала клокочущие в ее душе слова и чувства в адрес этого симпатичного парня, но, как оказалось, абсолютно безнадежного дурака. — Ну, возьмешь топор-то, балабол? На тогда блин!

Хромов неохотно, скорее ради примирения, взял из тарелки блин и вразвалочку пошел к дому, на всякий случай сжав в кулаке связку ключей.


* * *

Веранда была открыта: замок свободно болтался в зазоре. Валерий Николаевич остановился перед дверью в дом и пощупал ключ на притолоке. Ключа там не оказалось. «Ишь, какой сообразительный!» — удивился Хромов, толкая дверь, которая с тоненьким скрипом открылась.

Вор или тот, кто влезал ночью в дом, на славу похозяйничал: разрубил табурет, вероятно, собираясь растопить печь, но потом, видимо, передумал или испугался. В топке лежало несколько чуть тронутых огнем деревяшек. На кухонном столе лежала пустая бутылка «Московской» и опорожненная на две трети банка мясных консервов. Из дома исчезли приемник, магнитофон и еще кое-какая мелочь. Ура! Телевизор стоял на месте…

— О! — невольно вскрикнул Валерий Николаевич, увидев сидящего на кровати в глубине маленькой комнаты человека. Он хотел уже грозно крикнуть что-нибудь соответствующее ситуации, но вдруг замер. Замер, потому что узнал сидящего на кровати. — А ты что здесь делаешь? Вот так вор! Ты зачем сюда приехал и как ты сюда…

— Не трать слов, Валерий Николаевич. Надеюсь, ты не думаешь, что это я обшмонал твои хоромы? — спросил Хромова человек, руки которого были спрятаны в карманы кожаной куртки. Он исподлобья смотрел на Хромова и выжидательно улыбался. — Слушай, откуда у тебя это барахло? Зачем оно тебе? У тебя что, денег не хватает? Я тут посмотрел — живешь, как пенсионер: мебель — фанера, техника — как в доме престарелых. Деньги куда деваешь? В чулок складываешь, что ли?

— Как ты сюда проник? И зачем? — Хромов немного побледнел. Он все еще никак не мог прийти в себя после этой неожиданной встречи.

— Как проник… Через окно. У тебя окно открыто… Слушай, Хромов, тебе что, «папа» совсем ничего не отстегивает, даже никаких крох от него не перепадает? Ты же его правая рука! Ты же его мозговой центр!

— Какие крохи? Что он мне отстегивать-то должен? — вопросы визитера начинали раздражать Валерия Николаевича.

— Что-что… Ну ты ребенок! Пожилой ребенок! «Папа» такими делами крутит, а ты не догадываешься: иконки, антиквариат, «зеленые» текут рекой… И потом, он кино всякое интересное про начальство снимает, фотографии, понимаешь, в альбомчик клеит: картотеку на коллег делает. Скоро от всех пух да перья полетят, а иных даже на дыбу вздернут! Я имею в виду тех, кто разбоем на хлеб с икоркой прирабатывает. Что, ты не знал? Ай да Хромчик! На чем это я остановился? Ах да, на «папе». Да уж, нашему «папе» все нипочем: у него ведь документики всякие интересные. На него где сядешь, там и слезешь. Крутой, ничего не скажешь! Настоящая акула — зубы в пять рядов. Да и генерал у него, похоже, вот где! — гость вынул из кармана левую руку, сжатую в кулак. — А, может, и верно «папа» боится тебя испортить, поэтому все «бабки» себе забирает? Ты ведь, Валера,» травоядный. Тебе скоромного нельзя! — гость неприятно засмеялся, глядя на Валерия Николаевича злыми глазами.

— Зачем пришел? — Валерий Николаевич набычился. — Что надо?

— Какой быстрый! Все хочет знать! А ты-то сам зачем пришел?

— Вещи свои проверить. Я, между прочим, у себя дома, — Валерий Николаевич в упор смотрел на гостя, все еще не понимая, что тот хочет, но уже догадываясь, что дело принимает нежелательный и весьма опасный для него оборот.

— А туда, в конец улицы, зачем ходил? Что искал-то, вынюхивал что, Валера? — гость, оторвав спину от стенки, сел прямее. Пожалуй, чересчур прямо. Он был напряжен. Глаза его — холодные и злые — караулили каждое движение Хромова.

— Ах вот ты о чем? То-то я смотрю, примчался. Что, друг, жареным запахло? — Валерий Николаевич лихорадочно соображал, как ему выпутаться из этой становящейся смертельно опасной ситуации. Можно было бы, конечно, прикинуться ничего не понимающим дурачком, но этот гость вряд ли бы ему поверил. А можно было пойти ва-банк: подействовать на противника психологически — хорошенько нажать на парня, испугать его, мол, не рыпайся, брат, ты уже под колпаком, а я лишь исполняю поручение вышестоящего начальства.

— Паленым, Валера… Сильно запахло, доро… — гость не успел закончить фразы.

Хромов кинулся на него, нанося удар кулаком правой рукой, в котором была сжата связка ключей. Но противник ждал этого. Ноги и корпус его были подготовлены. Поэтому он успел отвернуть голову и, как на пружинках, отпрыгнуть в сторону. Удар Хромова пришелся в деревянную перегородку. Промахнувшись, Валерий Николаевич рухнул грудью на кровать, а коленями на пол. Гость же, моментально вскочив с кровати, нанес неловко поднимающемуся Хромову сильный удар кулаком в затылок, вернув его на кровать. После этого, чтобы подавить сопротивление хозяина дома, гость дважды сильно ударил его ребром ладони в основание шеи, затем, схватив его левой рукой за волосы и рванув на себя, нанес правой рукой тяжелый удар в челюсть поверженному. Хромов тяжело рухнул на матрас и замер.

— Ну что, Валера, выходит, ты меня вычислил. А раз вычислил, то извини: или ты, или я. Я, конечно, себя выбираю. Логично? — гость стоял в трех шагах от Хромова, направив на него дуло пистолета с глушителем.

Хромов медленно подобрал под себя колени и попытался встать. Он молчал. Мысли с огромной быстротой вращались в его мозгу, и с этой каруселью Валерий Николаевич ничего уже не мог поделать.

— Логично… — наконец выдавил он из себя, пытаясь хотя бы звуком, собственным голосом навести порядок в вышедших из подчинения мыслях.

— Не поднимайся, парень. Мне так удобнее с тобой разговаривать. А то ты вон какой прыткий: чуть не грохнул меня…

— Что тебе нужно? — глухо заговорил Хромов, сидя на полу и разворачиваясь лицом к гостю. — Что я должен сделать?…

— Во как заговорил, молодец! Уже ничего не нужно делать… Жаль мне тебя, Валера! Был бы ты со мной, мы бы такими делами ворочали! — гость мечтательно закатил глаза и опустил дуло. Хромов, однако, осознавал, что это не более, чем игра. — Эх, жаль, что ты не в моей команде…

— Зато она в твоей команде, — мрачно пробурчал Хромов.

— Ну ты Пуаро! Ну ты Пинкертон! В корень смотришь! Эх, и зачем ты только встал у меня на пути? Оставался бы лучше у себя в спецшколе, преподавал бы понемногу, звания очередные получал, диссертации готовил. У тебя же голова, деньги тебе не нужны!

— Я… буду работать… на тебя, если хочешь, — сказал Хромов, бегая глазами по комнате.

— Ну-ну, не суетись, Хромов! Твой топорик далеко! Нет, конечно, работать на меня ты никогда не будешь. Врешь ты, братец! Я тебя знаю: деньги для тебя не более, чем средство, тебе истина милее всего, розовые идеалы. Вот потому-то тебе «папа» и не платит. Ты идейный. К тому же ты — хе-хе! — патриот. Надо же такое: в наше время, на нашем месте — и патриот! Это, парень, опасно. Для всех опасно, слышишь? Для меня опасно, для таких, как я. Если ты, патриот, будешь жить со мной в одном доме, то что же мне, космополиту безродному, тогда делать? Как же я тогда обустрою свою драгоценную жизнь? — гость говорил это с нескрываемой издевкой и при этом смеялся. — Я ведь нежный и капризный, мне ведь много, очень много надо. И, самое главное, мне ведь ничего и никого здесь не жалко, кроме себя, конечно! Нет, нам с тобой решительно невозможно жить в одном доме: или ты, или мы, братец. Хотя, как выразился один большой русский писатель, мы этот самый дом не любим, мы и стены в нем обоссать можем, потому что нам все равно здесь не жить… А что, хоть и ругают его, а прав он: запросто можем, с превеликим, так сказать, удовольствием. Но мне пока рвать когти отсюда рановато. Поэтому ты, брат, увы, не жилец. И потом, не я сейчас, так кто-нибудь другой когда-нибудь вычистит тебя отсюда… Да, всем ты поперек горла со своими убеждениями да исключительными способностями. Всем, кроме начальства, конечно. Оно все твои победы себе в заслугу ставит, на этом и держится. Слушай, Валера, скажи, а ведь ты там, — гость махнул рукой себе за спину, — компьютер искал, верно? Ладно, не молчи, все равно знаю, что искал. Такой уж ты, умный. И ведь почти в точку попал. Надо же, без всякой информации вычислил! А эти дурни из центра никогда не докопаются. Ты, брат Валерий, один их всех стоишь. И все же не возьму я тебя к себе, не возьму. Спокойней мне да и многим человечкам будет, ежели ты теперь кончишься…

— Подожди, давай поговорим, — хрипло заговорил Хромов, продирая одеревеневшее горло словами. На лбу у него выступила испарина, губы побелели и едва заметно дрожали. — Ты ошибаешься, ты меня не за того принимаешь.

— Хватит, Валера. Может, я и не обладаю твоими аналитическими способностями, но именно я стою за спиной, и то в левое ухо клевещу, то в правое ухо нашептываю. Я бы, может, и оставил бы тебя в живых, но мне, друг, с тобой тесно здесь. Нет, не в этом доме, а на всей нашей голубой планете Земля. Что, хорошо сказал? Все никак не могу свои крылья расправить! — гость подошел на расстояние вытянутой руки к Хромову и приставил дуло пистолета к его голове.

— Пришьешь… меня? — Валерий Николаевич облизал сухие и шершавые, как наждак, губы и горько усмехнулся. — Но ведь все знают, что я поехал сюда. А кое-кто даже посвящен в то, зачем именно я поехал. Тебя мгновенно вычислят, в шесть секунд! Ты хочешь… нет, ведь ты не можешь… — Хромов вдруг обхватил ноги гостя руками и с силой боднул его головой в колени, намереваясь свалить противника, но в этот момент в голове у Хромова разлетелся брызгами хрустальный шар, и земля из-под него выскользнула, как маленькая льдинка, на краткое мгновение открыв его внутреннему взору бескрайнее синее небо.

Хромов затих у ног гостя, не подавая признаков жизни. Гость высвободил свои ноги и дважды с силой ударил Валерия Николаевича рукояткой оружия по затылку. После этого он приложил свою руку к виску бездыханного хозяина и проверил пульс. Пульса не было.

Гость обшарил карманы Хромова, извлек из одного какой-то клочок, и, усмехнувшись, спрятал его себе в карман. Затем он подошел к старому платяному шкафу и двумя пальцами поднял с пола туристский топорик за его серединную часть. Смочив обух топора свежевыступившей кровью хозяина, он положил топорик рядом с телом, предварительно протерев собственной рубашкой те места топора, к которым прикасались его пальцы. Отпечатки на резиновой ручке при этом остались нетронутыми. Закончив с топориком, он посмотрел на часы.

«Смерть Валерия Николаевича Хромова наступила между восемнадцатью и девятнадцатью часами в результате получения нескольких ударов тупым предметом в затылочную область», — ухмыляясь, подумал гость и еще раз взглянул на Хромова. Из расстегнутой рубашки Валерия Николаевича вывалился маленький алюминиевый крестик на шнурке.

— Спаси и сохрани, — прочитал, ухмыляясь, гость и с силой дернул за шнурок, пытаясь разорвать его, но шнурок оказался крепким. Немного раздраженно гость попробовал снять крестик с головы Хромова, но не смог: мешали то затылок, то подбородок. В общем, голова никак не пролезала сквозь петлю шнурка. — А может, тебе голову отрезать? — зло спросил он свою неподвижную жертву и усмехнулся. — Я бы отрезал, да по регламенту не положено!

Еще раз с силой и все так же безрезультатно дернув за шнурок, гость чертыхнулся и собрался произвести последний «контрольный» удар в височную область, но в этот момент кто-то тихонько постучал в дверь.


* * *

Тетя Дуся, вся как на иголках, стояла у окна своей кухни, словно Великая Китайская стена заслоняя собой пропахшее жирной стряпней пространство от бойкого небесного света, который тщетно искал хоть маленькую щелочку, чтобы проникнуть в сумрачное жилище. Со все возраставшим напряжением тетя Дуся ждала развязки.

Стоя у открытой форточки, она изо всех сил прислушивалась: сначала кто-то (конечно, сам Валера!) по-хозяйски громко ходил по дому, потом шаги разом стихли и стало слышно что-то вроде разговора. Но потом вдруг опять началось какое-то движение.

«А вдруг Валерика там… того? — подумала она в ужасе. — Эх, парень, лучше б ты у меня топорик взял! Спокойней было б!»

Тяжело вздыхая и озабоченно качая головой, тетя Дуся сняла передник и, шумно, как штангист перед схваткой со снарядом, выдохнув, пошла к соседу, переваливаясь из стороны в сторону.

Покашляв у входной двери для приличия, она три раза стукнула и тоненьким голосом позвала:

— Валерик, ты там?

Никто не отозвался. Потоптавшись в нерешительности на пороге и решив, что сосед скорее всего заснул, она чуть громче повторила свой бессмысленный вопрос (а где же ему еще быть, как не дома?!) и вошла в дом.

Всюду царил беспорядок: в кухне, в коридоре, в комнате. Хозяина нигде не было видно. «Во дает, парень, уже спит. Да что им, молодым, все наши заботы! Такой беспорядок, а он валяется себе!» — возмущалась про себя тетя Дуся, заглядывая в разные двери.

— Валерик! — вдруг закричала тетя Дуся, увидев на полу в маленькой комнате распростертое тело хозяина. — Убили! — заголосила она, с треском приваливаясь к хлипкой перегородке. — Ой, на помощь!

И тут несчастная женщина увидела рядом с бездыханным соседом… свой туристский топорик. Да-да, тот самый туристский топорик, который она совсем недавно предлагала ему и который он отказался брать.

— Откуда он здесь? — в сердцах возопила она, хватаясь за левую грудь и медленно сползая на пол. — Ну все, теперь засудят, как пить дать засудят!

Но перед тем как отключиться от происходящего, уже в полуобморочном состоянии она все же успела подумать о том, что надо бы приложить к груди мертвого Валерика ухо: а вдруг он еще живой?


* * *

Солнце палило нещадно.

Как хорошо, что Половцев проводил эти дни на даче в Васкелове. В раскаленном мешке города ему было бы не спастись — удушливые испарения асфальта, гарь и выхлопная копоть, поднимающиеся с улиц и проспектов, задушили бы его, белого и чуть рыхловатого, как грустная черноморская медуза.

Половцев ждал сына. Андрей должен был приехать из города на одной из дневных электричек. Жена Половцева накануне заехала к нему и попросила дать ей немного побыть вместе с сыном на природе. Сначала приедет сын, а потом, ближе к вечеру, после работы — она. И было бы лучше, если бы «посторонних» здесь уже не было. А он? А он может ехать на эти два дня в город.

Когда немного успокоенная и удовлетворенная разговором «супружница» укатила домой, Половцев подумал, что спешить на самом деле не стоит.

Он вполне может встретить Андрея и, скажем, пробыть с ним до самого вечера на рыбалке, пока не прикатит мамаша. «Думаю, она, — размышлял Половцев, — не станет кричать, если застанет меня еще на даче. А потом я быстренько смоюсь, чтобы только не слышать ее ангельского голоска…»

Жена Половцева, Елена Максимовна, была полной противоположностью своему вяловатому и задумчивому мужу. Она была ответственным работником компетентных органов. С утра до ночи Елена Максимовна пропадала на работе, где неудержимо, как июльский боровик после теплого дождичка, росла, пробираясь все выше по служебной лестнице к зияющим вершинам власти и материального достатка.

О своем муже с сослуживцами Елена Максимовна говорить не любила, но когда ее о нем спрашивали, сверкнув глазами (всегда аккуратно подкрашенными), отправляла любопытствующих к журналам «Урал» и «Волга», где, кажется, в восьмидесятых годах у ее мужа-литератора печатались повести для юношества.

Но не только говорить о своем муже не любила Елена Максимовна, она вообще не любила Половцева. Половцев был ее девической ошибкой, наваждением, заблуждением…

Как раз когда в начале восьмидесятых годов писатель для простого советского человека еще был настоящим пророком, жившим на соседней улице, любимым и мудрым наставником, а также полубогом в самых обыкновенных скороходовских башмаках (Боже, неужели и он ел жареную картошку и пил «сучок» по три шестьдесят две?), Елена Максимовна и совершила эту трагическую ошибку.

Едва только познакомившись с этим пророком областного масштаба на вечере, посвященном Дню милиции, она, молодой лейтенант, даже не приглядевшись к инженеру человеческих душ, тут же попросилась у него замуж. Ведь пророк-то был покамест никем не занят!

Молодая Елена Максимовна втайне питала надежду на неизбежный в таких случаях собственный взлет (хотя бы на крыльях мужа-пророка!).

Но Половцев оказался совсем не орел, и она возненавидела тихоню мужа, который в самый ответственный момент убоялся обыкновенной человеческой славы и спрятался в тину семейного болота…

Осознав свой стратегический просчет, жена Половцева после некоторых мучительных раздумий решительно, как генерал Монштейн на Курской дуге, в одиночку начала свое почти отвесное восхождение. О, сил для этого было предостаточно в этой миниатюрной, даже хрупкой, но тщеславной девушке!

Но тут неожиданно (Половцев и сам себе удивился: неужели получилось?) у Половцевых родился сын Андрей. И, естественно, сын стал для нее помехой. Правда, не такой досадной, как это могло показаться сначала, поскольку все «воспитание», то есть стирание, пеленание и выгуливание, за исключением, конечно, кормления грудью, смиренно принял на себя тишайший толстячок от среднерусской литературы.

Если принимать как должное естественный ход событий и следовать природе человеческих страстей, то можно сделать справедливый, хотя и не очень приятный вывод, что когда ослепительная красота деловой женщины блекнет, она — так и быть уж! — готова наконец стать матерью своим детям, даже если является на данный момент важным государственным человеком. Посему на пороге своего сорокалетнего рубежа — что же теперь поделаешь?! — жена Половцева, уже зрелая и волевая руководительница, вдруг ощутила, что у нее растет сын.

Удивляясь себе, она стала сначала робко интересоваться его уроками, а потом брать с собой в загородные поездки, предлагая ему сложную компанию капризных детей сослуживцев с шашлыками и разговорами «чей пахан круче».

Ну а Половцева-воспитателя отправили в ссылку на дачу в Васкелово.


* * *

Лавина боли ударилась в НЕГО и повлекла куда-то вниз, бешено закрутив, как в мельнице, вместе с песком, обломками скал и тяжелыми валунами. Но боль ОН чувствовал лишь мгновение. Потом боли не стало, и ОН погрузился в кромешную тьму…

И вдруг тяжелое, как якорь, собственное тело, словно толстая железная кора, отвалилась от НЕГО, и ОН, набирая скорость, помчался вверх, рассекая густую тьму и ощущая при этом невиданную легкость. Но самым удивительным было то, что ОН чувствовал при этом: ОН чувствовал, что летит к выходу из тьмы. Где-то высоко впереди должен был хлынуть свет.

ЕМУ стало спокойно и радостно. Радостно настолько, что ОН забыл все: родителей, друзей, предыдущую жизнь и даже собственное имя. И еще: ОН потерял всякий интерес к себе. Странно, но ОН даже не знал, что ОН такое?

Без сомнения, ОН был существом разумным, чувствующим, но был ли ОН при этом человеком?

ОН летел в каком-то полумраке вверх, и чьи-то черные крючковатые клочья — что-то вроде перепончатых лап с острыми когтями и членистые хвосты с чешуей, извивавшиеся как осьминожьи щупальца, — пытались остановить ЕГО в этом отвесном туннеле, не пустить наверх, к свету… Эти лапы и хвосты были агрессивны. Они растягивались и разрывались пополам, но действительно несколько замедляли его стремительное восхождение. Возможно, они и задержали бы ЕГО, если бы не ЕГО воля к свету и мольба о чуде, которые переполняли ЕГО.

Наконец впереди показался свет — сначала маленькой точкой, потом ослепительным диском, который быстро возрастал, превращаясь в солнце, которое и было новым Небом.

Свет уже затопил весь мир, и огромные золотые ворота медленно отворились перед НИМ, приглашая войти. Кто-то впервые увиденный ИМ и все же очень знакомый стоял вместе с ним перед золотыми воротами и терпеливо ждал. То, что открывалось там впереди, передать словами было невозможно. ОН невольно потянулся туда, в эти волшебные сады, напоенные светом и сладким пением, где — ОН теперь знал это! — и была абсолютная, всепобеждающая любовь.

Но там, внизу, на Земле каждую минуту, каждый миг, строка за строкой, нота за нотой гениальный по замыслу спектакль шел к своей кровавой развязке…

И вдруг ОН услышал внутри себя голос: «Сделай это, тогда войдешь…»

ОН еще не знал, что именно ОН должен сделать. ЕМУ было трудно, ведь ни зла, ни добра для него уже не существовало. Пропала та тонкая грань между добром и злом, которая проходит через человеческое сердце.

Внезапно подъем прекратился. Тело вновь обрело вес. ОН медленно опустил голову и посмотрел вниз: под НИМ в голубоватой медленно ползущей над поверхностью дымке в черной яме космоса плыла огромная Земля.

«Вот она, Скандинавия! А вот Балтика…» И тут ОН увидел то, что искал. Увидел и весь превратился в зрение. «Туда, еще правее… Да, здесь!»

Земля начала медленно приближаться к НЕМУ, затопляя серо-голубым мерцанием черноту космоса. Сначала ОН видел только лесные массивы и моря с озерами (горы лежали где-то ниже, у него под ногами, и ОН даже боялся смотреть на них), потом начал различать реки, каналы, пестрое лоскутное одеяло полей.

Города лежали перед НИМ, как игрушечные, под оранжевыми и сизыми туманами. ОН увидел ТОТ город: кварталы с золотыми шпилями и куполами, проспекты с ползущими вдоль них автомобилями…

Но ЕМУ нужно было не сюда, а чуть левей и выше — к затерянному в сосновом лесу поселку, разбросавшему свои деревянные строения вдоль берега озера с извилистыми берегами, к дому, стоящему на берегу озера.

И вдруг ЕМУ стало ясно, что именно должно произойти здесь.


* * *

Половцев выглянул в окно и посмотрел на небо: солнце уже взобралось на самую вершину и теперь щедро изливало полуденный зной.

Старенькая «Спидола» врала что-то об ожидаемом урожае в стране и террористических актах на Ближнем Востоке. Сельское хозяйство не интересовало Половцева, который добывал хлеб и молоко магазинах, зато террористические акты, если только вдуматься в них, вызывали мурашки на коже.

Без унизительной дрожи в коленях литератор просто не мог представить себя в роли заложника некоего полоумного террориста или — хуже того! — несчастной обезображенной жертвы террористического акта. Как это его, такого тихого, толстого и совсем безобидного человека, потащат, держа за горло, через всю площадь к автомобилю, приставив к виску дуло пистолета, царапая и сдирая им кожу над ухом и крича, что если они (они — это группа захвата) только тронутся с места, он вышибет ему (то есть бедненькому толстячку Половцеву!) мозги? И, конечно, найдется какой-нибудь двадцатилетний сорвиголова, который захочет сейчас же прославиться и под прикрытием своих товарищей бросится спасать заложника. А террорист, сам не меньше, чем заложник, испуганный, снесет заложнику, то есть ему, невинному толстячку, полголовы, разбрызгав по банальному асфальту столь возвышенное содержание черепной коробки людоведа!…

Скривившись, как от зубной боли, Половцев выключил приемник…

— Ну что, проглядели Хромова? Почему никто из вас с ним не поехал? — едва сдерживаясь, чтобы не перейти на крик, прорычал полковник, сверкая глазами на своих подчиненных — троих плечистых ребят с покаянно опущенными головами, нерешительно переминающихся с ноги на ногу на пороге кабинета полковника.

— Так вышло, Вадим Анатольевич, никто не мог подумать, что… — сказал один из них, лет тридцати пяти, светлоглазый, со свежими ссадинами на лице. — Эх, Валера, Валера…

— Что «Валера»?! — все же сорвался полковник, вскакивая из-за стола. — А где был ты, Беркович? Ведь я звонил вчера, предупреждал! И потом, разве я не говорил, что мы теперь одна команда, и всем нам надо быть настороже, что вас, голубчиков, могут теперь запросто перещелкать, как орехи?

— Говорили, но…

— Что «но»? В Управлении люди из центра, проверка идет: от всех только пух летит, а они, понимаешь, «никто не мог подумать»!

— Что стоите? Садитесь, — полковник одними глазами указал подчиненным на стулья вокруг Т-образного стола. — Кстати, Борис Борисыч, что это у тебя за раны? — вдруг встрепенулся он, глядя на майора Берковича.

— Да сегодня утром, когда выходил из дома, повздорил кое с кем, — уклончиво ответил майор.

— С кем повздорил? Ну, давай, выкладывай!

— Я же вам говорил, Вадим Анатольевич, уже месяц чувствую на спине чей-то заинтересованный взгляд, даже в метро кто-то стоит за спиной! Если говорить о вчерашнем нападении, то можно, конечно, предположить, что это обыкновенные хулиганы. Но почему в восемь утра, а не в час ночи? В восемь утра все хулиганы спят… Не понимаю…

— Зато я понимаю! Я знаю! Скажи спасибо, что еще жив остался! Все, больше нельзя тянуть… с этим… — неожиданно успокаиваясь, полковник сел и откинулся на спинку стула, закуривая сигарету.

— Как это случилось с Хромовым, Вадим Анатольевич? — спросил Беркович полковника после некоторой паузы, понимая, что его больше ни о чем расспрашивать не будут, что гроза миновала.

— Соседка нашла Валеру в его доме с проломленной головой. Орудовали туристским топориком. С топора уже сняли отпечатки пальцев. Соседка описала предполагаемого убийцу: она видела, как он ночью лез в окно хромовской дачи. Не понимаю, как в наше время можно убить человека из-за старенького приемника и магнитофона? — Вадим Анатольевич все никак не мог ощутить вкус сигареты: ну дым — и только!

— В наше время, Вадим Анатольевич, за бутылку убивают! — сказал майор Беркович.

Полковник внимательно посмотрел на него и ничего не ответил. Наконец-то (только со второй сигареты!) Вадим Анатольевич распробовал вкус верблюдистых «Кэмел»! Теперь он наслаждался сигаретным дымом и неспешно размышлял о чем-то своем. Его подчиненные расслабленно сидели за столом и, опустив глаза, молчали. Только сидящий по правую руку от полковника майор Беркович был болезненно бледен и напряжен. Взяв карандаш, он от руки старательно чертил на листе бумаги квадраты и треугольники, которые у него выходили ровненько, как в учебнике геометрии. И вдруг одной быстрой линией Беркович провел окружность. Окружность получилась идеальной. В изнеможении отбросив карандаш, Беркович слабо улыбнулся и вздохнул.

— Странно только, что ни документы, ни деньги преступник не взял. Возможно, соседка его спугнула, — произнес полковник как бы в потолок.

— Возможно… — протяжно произнес Беркович.

— Топорно сработано, товарищ… генерал, — устало усмехнувшись, задумчиво произнес Вадим Анатольевич и внимательно посмотрел на своих подчиненных. Он явно чего-то не договаривал. — Мертвых не вернуть, а у нас тут дела поважнее. — полковник натянул на лицо маску деловитости и даже чуть изменил голос. — О вчерашнем убийстве в районе станции Васкелово слышали? Четверых рэкетиров у одного частного магазина в упор расстреляли из автоматического оружия. Прямо в машине.

— Думаю, это обыкновенные бандитские разборки: две банды один магазин не поделили, — уверенно сказал майор Беркович.

— Так, да не совсем так. Из-за такой мелочи, как мзда с сельского предпринимателя, не убивают. Ругаться — ругаются, угрожают, но не убивают. Это же не «Метрополь» и не «Пулковская»! Тут даже не передел сфер влияния. Тут другое… — полковник смотрел перед собой невидящими глазами и курил сигарету за сигаретой. — Некоторые из покойных у нас в розыске были. В общем, крутые ребята. Так вот, это дело об убийстве теперь наше. Пивень уже в курсе. Кстати, Богдан, ты не против взять это дело на себя?

— Есть, — хрипло и немного вяло ответил рыжеусый крепыш, сверкнув большими залысинами круглого и крепкого, как фундук, черепа.

— Поедете к тому магазину, и допросите всех, кого нужно. Список людей у Богдана. Повторяю, это дело нам передали только потому, что оно выходит за рамки обыкновенной уголовщины. В детали я сейчас не буду вдаваться. Пивень в курсе… Да и еще одно дело: после того как закончите со свидетелями поедете вот по этому адресу — это там же. Нужно взять под охрану вот его, — полковник протянул фотографию Берковичу. — Это приказ. Есть основания полагать, что готовится какая-то провокация: похищение или убийство…

— Да ведь это же… — начал, округляя глаза, Беркович.

— Да, это он. Держи себя в руках, майор. Его мать обладает информацией, которая кое-кому не дает спать по ночам. Рентгеновский лазер — оружие будущего. Министерство обороны уже запросило у нас тетрадь этого пропавшего физика Солнцева. Кстати, сегодня вечером Елену Максимовну вызывают наверх: с ней будет работать комиссия. Ты знаешь, что от правдивости и объективности показаний этой женщины, — полковник с нажимом произнес последние слова, постаравшись придать голосу металлический оттенок, — зависит и наша с тобой судьба, майор. Кто-то ведет в конторе двойную игру и при этом хочет подставить нас. Надо схватить его за шиворот прежде, чем он сыграет над нами скорбного Шопена. Мы лишь берем под контроль ситуацию: страхуемся на случай всяких непредвиденных обстоятельств. Важно вовремя взять инициативу в свои руки, верно?

— Ну возьмем мы его под охрану, а что потом? Что мы потом-то делать будем? Куда нам потом?! — майор почти кричал…


* * *

Мистер Гордон сидел в зале ожидания, развалясь «по-американски» в одном из кресел, и ждал, когда наконец объявят регистрацию его рейса. Вчера вечером после очередного «сеанса связи», когда ему стало ясно, что именно он должен предпринять, чтобы наконец обрести свободу в этой варварской стране, сковавшей его по рукам и ногам, он тщательно распланировал свой сегодняшний день.

Во-первых, он послал по некоему адресочку одного из своих «мальчиков», которых уже давно держал на привязи, как щенят, подкармливая эту скулящую братву дешевыми подачками в виде многословных уверений в их талантливости и ничего не значащих обещаний устроить их бедные судьбы в богатой и сердобольной Америке. «Мальчик» должен был кое за кем проследить. За это «мальчик» получал твердые гарантии в самом скором времени получить брайтоновскую прописку. «Мне бы самому ее получить!» — думал мистер Гордон и только диву давался, искренне не понимая, как можно верить всей той ерунде, которую он не уставал повторять этим «гениальным» идиотам.

Во-вторых, он купил авиабилет. Мистер Гордон должен был успеть за сегодняшний день провернуться с одним деликатным «дельцем», потом вернуться сюда и уже здесь, в Петербурге, совершить свой последний «подвиг». И этим откупиться от всепожирающего злого духа, буквально по пятам преследующего мистера Гордона последние несколько месяцев. Действительно, что может быть проще, чем парочка невинных агнцев, брошенных в разверстую пасть чудовища, ангельской кровью выкупающих тебя у злого рока?!

И все-таки как он устал! Устал от этих бесконечных сеансов модемной связи, этих «маленьких просьб» и «необременительных поручений» своего анонимного «друга» и тайного соглядатая, который тянул из него жилы.

Поначалу мистер Гордон несколько раз пытался выехать из Петербурга, чтобы затаиться в каком-нибудь цивилизованном уголке России, но его бегство всякий раз срывалось. То его задерживали в аэропорту, обнаружив в багаже не принадлежащие ему подозрительные пакетики и бутылки с резко пахнущей жидкостью: тогда человек в штатском просил его пройти в соседнюю комнату и там предъявлял ему обвинения в терроризме или контрабанде наркотиков. Когда мистер Гордон начинал кричать, ему показывали «интересные» фотографии, которые обещали передать не только местным органам правосудия, но и в Интерпол, если только мистер Гордон не оставит свои возмутительные намерения покинуть Северную Пальмиру.

Бывало и так, что его билет на скорый поезд куда-то пропадал из портмоне. Но зато на месте билетов расстроенный американец обнаруживал письмо, в котором его в любезной, даже изысканной форме просили задержаться в Санкт-Петербурге еще на неопределенное время и уверяли, что его «бизнес» (в письме грубо намекали на связь Гордона с иностранными разведками и спецслужбами) непременно пойдет в гору в счет оплаты его морального ущерба.

В письме также сообщалось, что если мистер Гордон все же решится тайно уехать из города на Неве, то уже никто не сможет поручиться за его жизнь. Поскольку существует очень большая вероятность, что американец, выехав без спросу из пункта А, никогда уже не прибудет ни в какой, даже в самый распрекрасный пункт Б! Из этих писем также следовало, что о нем уже знают более чем достаточно, чтобы упрятать его в этой стране лет на двадцать пять куда-нибудь на свежий воздух в Мордовию. Гордон понимал, что кто-то готовился поймать крупную рыбу. А в качестве наживки должен был выступить бедненький мистер Гордон, простой полуамериканец, любящий деньги, шедевры мирового искусства и женщин гораздо больше, чем национальный флаг. Да-да, его до поры сохраняли для какой-то миссии или держали «на мясо» — хотели подставить утонченного американца под грубые русские пули.

После таких писем хотелось уйти на дно и забыться. Но его держали на слишком коротком поводке. Тот, кто стоял за спиной, горячо дышал Гордону в затылок. Он знал об американце все: и о его делах в Западной Европе, и о его американских «художествах».

Поэтому, когда ему на вчерашнем «сеансе» предложили «вольную» за парочку обыкновенных убийств, он с радостным трепетом откликнулся на заманчивое предложение. Ведь перегрызть барану глотку и сбежать в лес было куда как проще, чем изо дня в день «служить» хозяину за жидкую похлебку…


* * *

— Не причитай! Закудахтал, как курица! — полковник раздраженно смотрел на бледного майора Берковича, рот которого был полуоткрыт, а глаза испуганы. — Что и куда — это моя забота! Все будет нормально, а если произойдет какая-нибудь заминка — поедете ко мне на дачу. Она недалеко от тех мест. Будете ждать меня там. Богдан, ты помнишь, где она?

— Смутно…

— И я не знаю! — сказал майор, заметно нервничая. Ему не нравилось это новое «дело» начальника.

— Не скули, Борис Борисович, сейчас нарисую, — полковник быстро набросал план и протянул его майору. Майор несколько секунд внимательно изучал его. Потом план взял со стола Пивень и молча положил его себе в карман.

— Не нравится мне все это, — мрачно сказал майор. — Там ведь кто-нибудь еще обязательно будет. И что мы ему скажем? Или тоже «возьмем под охрану»*1

— Там никого не будет. Его мать не любит делить дачу еще с кем-то. Сначала приедет он, а уже ближе к вечеру — она.

— А откуда это известно? — не унимался майор.

— Московская комиссия назначила ей «встречу» на завтра. Но она попросила перенести ее на сегодняшний вечер в связи с семейными обстоятельствами. Сказала, что если срочно понадобится, она будет в Васкелове с сыном.

— И все же не понимаю, зачем все это? Зачем??? — майор скорбно покачал головой.

— Нас хотят завалить, майор, неужели ты этого не понимаешь? От меня перья полетят, но и тебя на дыбу вздернут!

— Но отвечать…

— Я же сказал — не причитай. Исполняйте приказ и ждите. Я позвоню вам туда и скажу, как дальше быть. Вы делайте свое дело там, а я здесь буду договариваться. Думаю, что договорюсь, — полковник поднял голову и задержал свой взгляд на Берковиче. — Слушай, майор, ты что такой бледный сегодня. Заболел, что ли?

— Второй день подряд крутит меня всего, ломает. Грипп, что ли? В общем, инфекция какая-то по телу гуляет…

— Надеюсь, не трихомонадная или гонококковая? — едва заметно улыбнувшись, спросил полковник. Все присутствующие, включая майора, тихонечко засмеялись, принимая эту казарменную шутку начальника как команду «вольно».

— Надеюсь.

— Но ты, Борис Борисыч, все же зайди сейчас к врачу, а то вдруг тебе дома надо лежать да пилюли глотать, а я тебя тут на работу посылаю.

— Хозяин, — обрел дар речи Богдан Пивень, поднимаясь из-за стола, — а кто повезет нас? Путь-то не близкий!

— Ты, Богдаша, бросай свою хамскую манеру обращения к старшим не по званию! Это тебе не пивная, и не воровская «малина», и даже не лагерь усиленного режима… Вот ты и повезешь.

— Я водить не могу. Меня всю жизнь самого возили! — ощерился Пивень.

— Тогда ты, лейтенант, — полковник кивнул третьему, самому молодому, до сих пор не проронившему ни слова.

Лейтенант поднял правую руку: кисть руки была загипсована.

— А ты где успел? — вскочил с места полковник, бросая сигарету в пепельницу.

— Я, товарищ полковник, на тренировке кисть сломал.

— Как сломал?

— В лоб попал спарринг-партнеру, а кулак сжать не успел.

— Ну и дурак, что не успел. На фронте таких, как ты, лейтенант, к стенке ставили — за членовредительство. Э-эх! — и полковник махнул рукой в сторону лейтенанта, опустившего голову. — Тогда ты, Беркович, повезешь, если, конечно, медицина даст добро. Ты, брат, один остаешься.

— А может, Пахомов? Я его вчера видел на тренировке, — робко спросил лейтенант.

— Так он же в отпуске. Хотя… Давайте, берите Серегу. Ты, Валентин, с ним свяжешься? — обратился полковник к лейтенанту. — Лучше уж он здесь, с нами будет, чем где-то… Ты что, Боря? — полковник посмотрел на Берковича, который сидел, опустив голову на стол.

— Может, не ехать мне? Ребята там и без меня справятся. Плохо мне, знобит что-то.

— Они, может, и без тебя справятся. Да тебя-то, даже больного, на съедение отдавать не хочется! Надо, чтобы вы теперь все вместе были. И если мы переживем этот критический момент, то все будет как на праздник солидарности трудящихся — и выпивка, и закуска! Так что давайте вместе вперед! А я уж тут как-нибудь один справлюсь. Такой кусок, как я, никому за один присест не съесть! — полковник вышел из-за стола и подошел к своей «команде».

— А мне он не нравится, — мрачно произнес Богдан, глядя на пол.

— Кто «он»? — полковник остановился против Пивня и с интересом посмотрел на него.

— Серега ваш, Пахомов. Не лежит к нему душа, и все тут!

— Ты его просто не знаешь, Богдан! Вон лейтенант с ним боксом занимается. Лейтенант, что скажешь о Пахомове?

— Классный боксер. Мастер спорта и мой товарищ! — восторженно ответил лейтенант.

— Ну вот видишь, а ты: не доверяю. Брось, Пивень, мы на работе, а не в парке на прогулке! — и похлопав мрачного Богдана по плечу, полковник вернулся на свое место. — А ты, Борис Борисович, — обратился он к майору, — иди к медикам: посмотрим, что они тебе скажут. Не нравишься ты мне: позеленел весь, как Фантомас. Оттуда позвонишь мне сюда, что у тебя: простуда или тиф. Ладно, шучу! Давай, действуй. Может, помочь?

— Не надо, сам дойду…

Когда майор вышел, полковник обратился к оставшимся Богдану и лейтенанту.

— Пока все. Через час жду у себя на инструктаж. Да, Богдан, задержись на минутку. Присядь-ка. Что, жарко?

— Парит, — сказал Пивень, резко меняя свой залихватский тон на сдержанно-деловой, снимая пиджак и вешая его на спинку стула.

— Надеюсь, ты понимаешь, что все должно быть так, чтобы комар носа не подточил? — спросил Вадим Анатольевич.

В кабинете зазвонил телефон.

— Слушаю, — думая о чем-то своем, полковник медленно поднес трубку к уху. — Что? Тридцать девять и пять? Ну тогда отбой! Езжай домой, Борис, лечись… Ах да, домой лучше не ехать. Слушай, у тебя есть куда ехать? Куда? Ага, вот и езжай, только прихвати антибиотики. Отлеживайся. Может, уже завтра понадобишься… Беркович выпадает, — озабоченно произнес Вадим Анатольевич. — Медицина отправляет его лечиться. Тогда вас будет трое.

— Так даже лучше.

— Слушай, Богдан, а что ты так на Пахомова накинулся? — с интересом спросил полковник. — Чувствую, что-то есть между вами! — полковник усмехнулся. — Да, как ты думаешь, кто твоих ребят угробил? — Вадим Анатольевич говорил почти шепотом: — Жаль, хорошие были ребята. И «бабки» теперь уплыли… Кто же это такой смелый… Богдан, неужели всех сразу наповал?

— Да… Никто даже пикнуть не успел, — едва слышно ответил Богдан.

— Но кто это? Кто???

— Спинным мозгом его чую! — глаза Богдана сверкнули. — Это тот, кто в курсе моих дел, тот, кто крутится где-то рядом: подглядывает, вынюхивает… И не зря ведь он ударил именно в этот момент!

— Пахом?! — полковник вытаращил глаза на Богдана и застыл.


* * *

После того как весь мокрый от пота и сверкающий глазами Богдан покинул кабинет полковника, изложив ему свои соображения, Вадим Анатольевич вытащил из кармана радиотелефон й набрал один московский номер.

— Сивцов? Привет! Вадим из Питера беспокоит… Вот-вот. Да ничего. Только комиссия от вас до сих работает. Сам понимаешь, немного нервирует. Да… Слушай, Петя, у меня к тебе просьба. Найди мне Паукова Андрея Львовича. Ваш московский. Программист. Судя по всему, работает на различные крупные фирмы. С одной из таких у нас был контракт в прошлом году на постановку в наши компьютеры систем защиты информации. Да, Петя, примерно так… Только, Петя, все это должно остаться между нами. Не нужно поднимать на ноги своих людей. Проведи частное расследование: так надежней, да и клиент пугаться меньше будет. В общем, давай, бери его осторожненько за рога и коли, но нежно, Петя, нежно… Да, верно, делай что-то вроде общего массажа. Сделаешь? Ну вот и хорошо. Жду звонка… Да, только ты мне не по служебному, а по радио, да, по домашнему. Есть он у тебя? Звони-звони, он всегда у меня в кармане. Все, отбой!

Вадим Анатольевич положил трубку и, ухмыльнувшись, принялся рисовать в раскрытом ежедневнике треугольники и квадраты, как это еще час назад делал майор Беркович, сосредоточенно готовясь одним взмахом провести окружность…


* * *

На скамье перед домом сидел чернявый молодой человек лет сорока-сорока пяти и не знал куда ему деть свои нервные руки с тонкими подвижными пальцами. Он подкладывал их себе под задницу, и тогда со стороны это выглядело так, словно интеллигентный воспитанный человек очень хочет в туалет, которого нет в радиусе трех километров; так хочет, что даже встать не может, и что, вероятно, сейчас он от этого своего несбыточного желания кончится в судорогах прямо на скамейке. Потом он прятал их в карманы куртки и сжимал в карманах кулаки, и все проходящие мимо него думали что это сидит наемный убийца, поджидающий жертву, или террорист, который сегодня непременно должен бросить в кого-нибудь свою бомбу и тем самым восстановить попранное достоинство идиота. Молодой человек наблюдал за одним из парадных входов.

Ах, как ему хотелось сейчас улететь, унестись из этой нищей пустыни к далеким берегам сытости и достатка незаметной птичкой. Но он должен был еще отработать это право беспосадочного перелета через океан тоски и горьких разочарований, чтобы обновленным вступить в райские кущи демократии, свободы и бесплатных бифштексов по воскресеньям.

Это был Эдуард, тот самый «именинник», которого ласково трепал за щечку «ценитель прекрасного» Вадим Анатольевич.

Последние десять лет в своих жизнеудручающих полотнах Эдик пытался нарисовать для себя окно в Америку. Но то ли рука его была не той силы, то ли окно не подходило по размеру, но только Америка плевать хотела на очередного бездомного подкидыша. И вдруг американец, столько лет только обещавший Эдику взять его с собой, сообщил, что дело его теперь «в шляпе». Скоро они отбывают за океан с его картинами, чтобы произвести, фурор в мире искусства. Все это было сказано в почти аристократической манере полунамеков с целым букетом лестных эпитетов в его адрес. Только сначала надо было выполнить одно малюсенькое поручение мистера Гордона — проследить за одним человечком. И все, дальше — Америка, лучшие галереи, слава…

Наконец из парадного вышел мальчик. Он был одет именно так, как следовало из описания. Мальчик отправился пешком к метро.

Эдик вскочил со скамейки, словно ужаленный в одно место, и отправился следом. В его обязанности входило незаметно проводить мальчика до железнодорожной платформы и там посадить в электричку.

Идя вслед за мальчиком, Эдик моментально вспотел: он чувствовал в этом поручении какой-то страшный подвох, и уже от этого его трясло, как злодея на электрическом стуле.


* * *

Половцев с удовольствием тесал березовое полено, которое он мыслил в качестве новой ножки для табурета. Внезапно он подумал о сыне, и ему вдруг стало как-то не по себе. Парень один ездит на электричке из города, а потом еще идет около часа от станции по шоссе или минут сорок пять лесом. А вдруг по дороге ему кто-нибудь встретится, какой-нибудь ненормальный тип, которых теперь развелось, как собак нерезаных?

Настроение у Половцева мгновенно испортилось. В нем поселилась тревога, которая сразу стала взвинчивать ему нервы, натягивая их до предела, словно гитарные струны. В голову полезли всякие неприятные и даже страшные мысли.

Половцев вытащил из нагрудного кармана рубашки часы-луковицу и открыл крышку. По его прикидкам, до приезда Андрея оставалось еще около часа. Часы спели литератору нехитрую мелодию, напомнив о тех хлебосольных временах, когда жить человеку с писательским билетом в кармане было сытно и вольготно на Руси-матушке. Кстати, часы эти попали к Половцеву именно в те благословенные времена при странных, даже страшных, обстоятельствах.

Как-то Половцева в качестве литературного кита — а как же, человека периодически печатают в толстых, хотя и периферийных журналах! — пригласили на какие-то традиционные «литературные чтения» в русскую глубинку.

А глубинка, как известно, хоть и читает мало, но писателя весьма уважает как человека, несущего слово правды в широкие массы трудящихся.

Писатели — вернее, люди, так сказать, с гусиными перьями за ушами, которые пишут много и которых кое-где кое-когда печатают, поскольку надо же хоть что-то печатать, если бумага выделена комитетом по печати, — шли парами сквозь строй участников художественной самодеятельности, отдувающихся милиционеров с рациями и простых зевак в рубашках навыпуск.

Шли они к деревянному помосту, на котором был установлен микрофон и стояло десятка два стульев. Пишущие товарищи должны были сегодня почитать немного из своего «нетленного» и скромно рассказать о себе что-нибудь величественное (например, как-то я и… а дальше подставляем: Горький, Сладкий, Соленый; или Пушкин, Гоголь, Гомер…).

Охраняли «писательский десант» (а может, «банду»?) несколько милиционеров. Половцев шел одним из последних, опустив очи долу.

Ему было мучительно стыдно, что и его могут принять за писателя-романиста и друга Достоевского или Фенимора Купера. Тогда ему неминуемо будут задавать вопросы о судьбах человечества, на которые, потея, бледнея и краснея, придется отвечать. И еще не факт, что после всего этого позора люди проводят его аплодисментами, когда вдруг узнают, что не он написал «Анну Каренину» и «Отца Сергия».

«А что же вы тогда написали?» — спросит его, недоумевая, какой-нибудь въедливый книгочей из сельской библиотеки, и ему, писателю Половцеву, придется провалиться сквозь землю, то есть сквозь деревяшки помоста, очень напоминающего возвышение для виселицы, потому что его повестей никто из присутствующих, естественно, не читал.

Когда Половцев уже подходил к помосту, один из милиционеров грубо схватил его за шиворот и выдернул из величественной шеренги писателей в праздную толпу читателей.

— А ты куда прешь, теля? Твое место с народом! — только и сказал он весьма лениво и тут же выпустил воротник литератора из своей железной руки.

Половцев внутренне сжался и покраснел. Ему было стыдно! Ведь многие видели, как этот милиционер по ошибке принял Половцева за местного зеваку (дело в том, что на нем не было пиджака — одна сетчатая бобочка и, кроме того, на ногах были не столичные лакированные туфли, а обыкновенные сандалии со срезанными задниками, чтобы нога отдыхала).

Но Половцев боялся сказать хамоватому сержанту, что он на самом деле столичный писатель. Он боялся произнести само слово «писатель», потому что в настоящий момент это было выше его сил. Низко опустив голову, Половцев стал поспешно выбираться вон из толпы.

Люди с недоуменными улыбками расступались перед ним, думая, что этот красный как вареный рак писатель явно не в себе.

Половцев шел к реке с намерением незаметно утопиться.

Но тут его хватились.

Кто-то из писательского десанта закричал в народ, что куда-то пропал известный прозаик Половцев. Все стали оборачиваться и спрашивать друг друга, где прозаик Половцев. Кто-то уже накричал на сержанта и сказал ему, как тот был неправ, выдергивая товарища прозаика из современного литературного процесса.

Вжав голову в плечи, Половцев собрался броситься реку, но тут толпа стихла. Сотни пар глаз смотрели на стремительно идущего к обрыву прозаика. И силы покинули Половцева: плача, он опустился в траву.

— Это ничего, — говорил Половцев, пряча глаза от виноватого сержанта, первым бросившегося на спасение прозаика. — Тепловой удар.

— Не признал, товарищ писатель, — твердил бледный сержант извиняющимся тоном. — Виноват. Простите, пуговку у вас на рубашке оторвал.

— Пуговку, это я сам! — в ужасе вскричал Половцев, боясь что милицейский лейтенант и какой-то третий секретарь, подлетевшие к сидящему на траве Половцеву, тут же разжалуют бедного сержанта.

Половцева бережно подвели к помосту и помогли на него взобраться.

— Вам уже лучше, товарищ писатель? — спросил его третий секретарь с горящими углями черных цыганских глаз.

— Гораздо лучше.

— Может быть, вам достать панаму? — спросил секретарь и, не дав ответить вновь побагровевшему до корней волос Половцеву, обратился в народ. — Товарищи, кто может дать товарищу писателю свой головной убор? Солнце, товарищи, не хочет щадить даже нашу родную литературу!

Половцеву опять захотелось умереть, потому что сотни кепок, панам и картузов поплыли к помосту. Здесь были даже треуголки, сделанные из «Труда» и «Известий». (Делать треуголку из «Правды» отваживались немногие «хулиганы»!)

— Возьмите, товарищ прозаик! — сказал третий секретарь, передавая Половцеву ворох головных уборов. — Теперь у вас не будет болеть голова, — и он сам надел ему на голову парусиновый картуз, под дружные аплодисменты публики.

Половцев оглянулся на коллег по перу. Одни смотрели на него с недоумением, другие — с нескрываемой насмешкой, третьи — с презрением.

— Солнце! — сказал красный, словно первомайское полотно, Половцев коллегам с некоторым вызовом, указывая пальцем в небо.

— Да, солнце, но вы-то здесь при чем? — прошипел сосед — публицист с портфелем, в котором бедной сироткой лежала пустая бутылка из-под портвейна. — Перестаньте валять дурака, миленький. Клапана горят, с утра во рту ни росинки не было! А вы хотите уморить нас в этом пекле! Нас ведь уже в ресторане ждут!

Как ни странно, но эти неприятные слова соседа подействовали на Половцева успокаивающе, и он тут же передумал топиться, хотя и собирался это сделать, как только «высокое собрание» переключится с его жалкой личности на сеяние «разумного, доброго, вечного». Алкаш-публицист с пустой бутылкой из-под портвейна в портфеле вернул его к жизни.

Публика принимала Половцева очень даже тепло. Ему хлопали больше всех, и может быть, потому, что он остался в живых, а не умер у всех на глазах от мучительного стыда и немилосердного солнца…

В ресторане, уже выпив по первой, об инциденте с Половцевым забыли все, включая его самого. А самому Половцеву жизнь вдруг показалась совсем не такой жестокой и насмешливой.

Ресторан-стекляшка, качаясь на волнах бравого хмельного веселья, набирал крейсерскую скорость общения инженеров человеческих душ с этими самыми душами в лице секретарей и ответственных работников области, совсем случайно заглянувших на огонек.

Он встал из-за стола и никем не замеченный покинул буйное писательское застолье.

Местная старина стояла вокруг в полнейшем запустении: в церкви было традиционное овощехранилище, на колокольне складировали красный кумач к пролетарским праздникам, а в монастыре отбывали наказание малолетние преступники, перевоспитываясь под призором воспитателей с бегающими глазами и липкими ладонями.

Половцев шел по одной из центральных улиц. В одной из витрин он увидел мраморного амура и картину Шишкина «Утро в лесу».

«Как это? Почему она здесь?» — подумал Половцев и тревожно приклеился носом к витрине. Но когда он увидел пририсованную к морде одного из медведей папиросу, успокоился: «Копия!»

Благостный, он вошел в антикварный магазин.

В магазине было пестро от навязчивых розовых «пастушек» с бантами на задницах, от двусмысленных «пастушков» в кустах на фоне чудовищных водоемов с трехмачтовыми судами, от гипсовых амурчиков и бронзовых черкесов с огромными кинжалами, от супниц и салатниц с расколотыми крышками.

Половцеву здесь понравилось. Он с удовольствием завязал разговор с продавцом — улыбчивым старичком с клинообразной бородкой. Когда Половцев, набравшись храбрости, сказал старичку, что он — прозаик из Питера, приехавший на традиционные литературные чтения, старичок пригласил литератора к себе в каморку.

— А я был сегодня на поле, когда вы, литераторы, выступали, — сказал старичок, приветливо улыбаясь, когда они сели за маленький резной столик.

— Да уж, выступали! — сказал Половцев, смущенно потирая лоб ладонью.

— Знаете, а ведь это здорово, что вы такой!

— Какой «такой»? Дурак?

— Ну что вы, голубчик! Это хорошо, что вы такой… совестливый. Да-да, голубчик! Ведь я понимаю, что все это — с микрофонами и завываниями в рифму — игра: игра самолюбий, игра амбиций… Вот вам и стыдно, что это игра.

— Тогда почему… Хорошо… Простите, а как вас… — Половцев не успел закончить свой вопрос.

— Серафим.

— А по батюшке?

— Зачем по батюшке, не надо. Просто Серафим. У нас ведь с вами, голубчик, один батюшка! — старичок, улыбаясь, смотрел на удивленного литератора. — Не сомневайтесь, один.

— Но… — начал Половцев.

— Вот что, голубчик, у вас не так много времени. Вот эта дверь ведет на склад. Там у нас хранилище древностей. Идите туда, посмотрите — там много для вас… важного. Вы много там узнаете…

— О чем?

— О себе, голубчик, о себе. Уж очень вы нежный, боюсь, вам свою судьбу за один раз не одолеть. Но, может быть, вы одолеете ее за два…

— Одолеть судьбу? — Половцев помолчал несколько секунд. — Да, если б я только мог заглянуть туда, за край, чтобы предупредить, избежать самого страшного, я бы…

— Я знаю. Идите скорей туда и не бойтесь, ничего не бойтесь, прошу вас. Я буду с вами. Я ведь только для это здесь… Ну что вы на меня так смотрите? — старичок говорил с Половцевым, как с ребенком: так уже однажды говорил с ним один старенький архимандрит в Печорах.

Проглотив свой вопрос, Половцев, как в тумане, подошел к двери и открыл ее.

Полумрак пыльного, в самом деле до потолка заваленного всякой старой рухлядью, помещения показался ему бездонным. Осторожно переступая через ломаные стулья и табуреты, через ящики и ящички, в которых лежали грудой сваленные старые литературные журналы и пожелтевшие фотографии, сюртуки и салопы, стеганые лоскутные одеяла, мраморные и бронзовые чернильные приборы и еще многое другое, Половцев продвигался между тяжеленными комодами из красного дерева и резными платяными шкафами. Он шел вперед и не видел конца…

Вдруг ему стало не по себе. Хмель выветрился из головы литератора, и ужас начал вползать в него медленной холодной змеей, вползать и вить свои тяжелые осклизлые кольца где-то под сердцем. Половцев обернулся: старик стоял сзади в нескольких шагах от него и сурово смотрел вперед, туда, где не было конца.

Половцев хотел спросить антиквара о чем-то, но язык не ворочался, а мысли никак не могли прекратить свое безумное вращение хотя бы на миг. И тут он понял, что надо идти вперед, что пути назад уже нет.

Проход между шкафами, бюро и комодами сделался совсем узким, и литератор теперь боком протискивался между ними. Внезапно он остановился. Из старинного зеркала, покрытого вуалью пыли, на Половцева смотрели чьи-то насмешливые глаза. Литератор даже не успел испугаться: он хотел только посмотреть, кто это… Внезапно голова его, дернувшаяся навстречу этим насмешливым глазам, налетела на что-то твердое, и Половцев почувствовал резкую боль. Издав легкий стон, зеркало лопнуло, и насмешливые, смотревшие ОТТУДА глаза скрылись за радиальными лучами трещин. Половцев отпрянул от зеркала и нащупал на ушибленном лбу липкое тепло крови.

— Идите вперед, не останавливайтесь и не сомневайтесь! Я знаю, это трудно, но это для вас необходимо. Вперед, прошу вас! — тихо, но твердо сказал антиквар.

И Половцев пошел дальше. В каждом зеркале он видел эти насмешливые глаза: глаза-щелки или глаза-бусинки, глаза с кровавой роговицей. Где-то ТАМ, за этими глазами, мелькали искаженные страхом и страданием людские лица. И вдруг он увидел ТАМ своего Андрея, и вдруг сам задохнулся от боли. То пропадая из поля зрения, то возникая вновь в Зазеркалье, Андрей шел в этих зеркалах параллельно Половцеву, уперев ладони с растопыренными пальцами в какую-то. невидимую, разделяющую их стену. Шел и тщетно пытался прорваться к Половцеву, который видел это и страдал, страдал почти физически… Литератор еще раз ударился виском об острый выступ буфета, который показался ему дулом пистолета. Нет, это было острие ножа!

— Не останавливайтесь! — едва слышно, как будто сквозь рев бури, кричал ему сзади старик. — Только не останавливайтесь и не страшитесь!

Неожиданно в грудь Половцеву вошла тонкая холодная игла и медленно поползла к сердцу. Литератор боялся сделать вдох, в глазах стало темно.

— Я не могу! — захрипел литератор, в ужасе хватаясь за грудь и ища своими ставшими вдруг безумными глазами иглу.

— Скорей, к выходу! — тревожно крикнул антиквар.

И вдруг Половцев увидел ЭТО. Прямо против него из большого двухметрового зеркала, которое и создавало иллюзию безграничности помещения, на него смотрела огромная, в рост человека, крыса, почти лишенная шерсти по всему своему синеватому в красных прожилках смертельно отечному телу, с острой щетинистой мордой. Крыса шла на него ОТТУДА и… улыбалась, улыбалась совсем по-человечьи. Половцев с ужасом перевел взгляд вниз: там, под когтистыми лапами крысы, бился его Андрей.

Половцев отпрянул назад и поднял левую руку, пытаясь защитить лицо от неминуемого удара бритвенно острых желтых зубов, но наткнулся на какой-то диван и упал в него. Половцеву показалось, что крыса уже склонилась над ним. Неожиданно правая рука его нащупала за спиной что-то твердое. Ужас держал его за горло, хотелось просто закрыть глаза и замереть, затаиться. Но ведь ТАМ был его сын…

Схватив этот предмет и с силой сжав его дрожащими пальцами, литератор вдруг крикнул, словно пробку, выбивая из гортани горький занозистый ком немоты и страха. Крикнул, но до того, как вся его боль, весь ужас исторглись из него отчаянным и хриплым «а-а!», Половцев успел ударить крысу в голову, вложив в этот удар всего себя от макушки до кончиков ногтей…

Зеркало хлынуло вниз тяжелым искристым водопадом. Но прежде чем крыса рассыпалась на тысячи осколков, она выпустила из-под своих тяжелых с острыми птичьими когтями лап отчаянно бьющуюся жертву.

Раздался звон падающего стекла. Половцев, подняв руки и защищая ими голову, решительно шагнул вперед — сквозь раму старинного зеркала. И когда он переступил ее, в глаза ему хлынул свет.


* * *

— Все, все уже. Теперь — все, успокойтесь! — антиквар ласково гладил задыхающегося Половцева по спине и осторожно беря у него из руки бронзовую чернильницу в виде кошачьей головы. — Теперь вы все знаете. Все будет хорошо, голубчик! Теперь они вас не одолеют!

— Я… я, — пытался заговорить литератор, дрожащими руками нервно ощупывая лицо и грудь. — Там… кровь! Крыса, на меня смотрела крыса! — Половцев с ужасом уставился на пытавшегося обнять его антиквара. Он не знал, где он и что с ним.

Когда после продолжительной словесной невнятицы литератор наконец успокоился и с тайным страхом попросил зеркальце (а вдруг там крыса?), антиквар успокоил его и сказал:

— Нет у вас никакой крови. Просто вы, голубчик, очень впечатлительны. Вот я вам сейчас кое-что подарю, — не глядя на прозаика, он поднялся с места и подошел к бюро с многочисленными ящичками. Открыв один из ящичков, старик извлек какой-то блестящий предмет овальной формы и подошел к Половцеву. — Дайте-ка сюда вашу руку. Вот вам на память!

— Что это? — скорей по инерции спросил Половцев, увидев на своей ладони часы-луковицу.

— Часы, голубчик. Носите их на здоровье!

— Сколько я вам должен, э-э, Серафим? — неловко замямлил литератор, не зная, как ему реагировать на этот широкий жест антиквара.

— Ну зачем вы так? К чему эта игра? Ведь это ваши часы.

— Мои???

— Да, ваши. Просто они у меня вас дожидались. Теперь пойдемте, я вас провожу к вокзалу. Вы ведь на ночном поезде отбываете?

— Верно. А откуда вы знаете? — мысли путались в голове у прозаика. Сначала эта комната с крысой, теперь часы и эта осведомленность антиквара…

— Ну пойдемте же, вам надо спешить. Ваши уже все собрались и вас ищут. «Опять этот Половцев куда-то подевался!» — старик засмеялся, ласково сощурив глаза.


* * *

Они быстро шли по улице, освещенной желтым светом фонарей. Старик вел его какой-то новой, неизвестной ему дорогой. К вокзалу они вышли неожиданно.

На перроне действительно стояла шумная и горячая толпа столичных литераторов.

— Вот он, вот он, пропащий! — радостно закричали инженеры человеческих душ.

— Идите, — шепнул Половцеву антиквар. — Больше вы сюда никогда не приезжайте и, пожалуйста, будьте выше игры. А часы всегда при себе держите: пусть они вам тикают. Смотрите только, чтоб они всегда шли, ладно? Если встанут — беда! И ничего не страшитесь, ничего. Ведь вы уже победили, голубчик…

— Ну куда ты там пропал, Половец? — крикнул ему неугомонный публицист с портфелем, в котором теперь лежало несколько непочатых бутылок «горючего». Бутылки публицист прихватил с банкетного стола под благосклонное молчание третьего секретаря, пару раз за этот вечер нырнувшего лицом в салат.

— Иду, — сказал Половцев и повернулся, чтобы попрощаться со старичком, но того уже не было.

— Слушай, — спросил Половцев публициста, — ты не видел, куда исчез старик, с которым я пришел?

— Какой еще старик? — благостно улыбаясь, заворковал публицист. — Ты, Половец, явно не допил и не доплясал. Ушел, понимаешь, и оставил нас без «половецких плясок»! Ну что смотришь? Никакого старика тут не было.

— Да как же не было, когда он сам привел меня сюда! — возмутился Половцев, подозревая в публицисте алкоголика минимум второй степени.

— Да пошел ты! Псих! Выпил стакан, а туда же: под алканавта канает! — махнул рукой публицист. — Вот, забирай свои манатки, — он протянул Половцеву его сумку и пошел искать себе стоящего собутыльника.

Половцев еще раз огляделся по сторонам: старик или провалился сквозь землю, или стал невидимкой — одно из двух!


* * *

Над кроватью тяжелораненого опера Хромова стоял Вадим Анатольевич в белом халате поверх костюма.

Это была палата для умирающих. Раненый был действительно очень плох. Он так до сих пор и не пришел в сознание, а у полковника было столько архиважных вопросов к нему. Интуиция подсказывала Вадиму Анатольевичу, что покушение на убийство Хромова связано не столько с его ветхим имуществом, сколько с теми действиями, которые он предпринял вчера в Комарове. Полковник был уверен: Валерий Николаевич узнал нечто такое, что открывало прямую дорожку к тому самому «взломщику»…

«Выходит, Валера был прав, — думал полковник, с надеждой вглядываясь в лицо своего подчиненного, на которое смерть уже наложила свою восковую маску. — И именно поэтому его пытались убить. Надо бы тщательно продумать его компьютерную версию…»

Жена Валерия Николаевича еще вчера вечером отбыла в южном направлении. Поэтому никаких слез, никакой суеты вокруг постели умирающего оперативника не было. Да и работники Управления не знали, что Хромов еще жив. Так было нужно полковнику…

Когда вчера вечером позвонили из милиции, он был в своем кабинете: анализировал информацию, считал варианты, в общем, думал, как прикрыть задницу себе и своим людям.

Узнав, что произошло с Хромовым и что он пока еще жив, полковник после некоторых раздумий (а вдруг это сделал кто-то из своих?) попросил милицию скрыть тот факт, что Хромов еще дышит, мол де у него, начальника потерпевшего, есть на то причины и некоторые соображения. Милиция пошла навстречу полковнику. С подачи медиков они считали, что опер все равно не протянет больше двадцати четырех часов. Поэтому утром все Управление узнало, что Хромов погиб…

— Что вам тут надо? — возмутился врач, вошедший в реанимационную палату.

— Он должен мне сказать, кто это сделал! — полковник вопросительно смотрел на энергичного молодого человека.

— Даже если потерпевший и придет в себя, он все равно вам ничего не скажет. Может, он вообще больше говорить не будет. По-человечески. Я же вам сказал: ваш подчиненный уже побывал на том свете и в любую секунду может уйти снова, навсегда уйти! Прошу вас, покиньте палату, сегодня все равно ничего не выйдет.

Врач посмотрел на показания приборов и нахмурился.

— У вас есть один шанс из тысячи, что он скажет вам хоть слово, — врач задумался и, глядя на Хромова, добавил: — Там, где он сейчас пребывает, нет ничего: ни работы, ни служебного долга. Ничего, кроме неба и… Прошу вас, полковник, уйдите, не мешайте работать! Идите, идите. Будем держать вас в курсе.


* * *

Накинув на себя защитного цвета куртку, Половцев вышел на лесную тропу, предварительно оставив на столе записку сыну, что, если они разминутся, парню следует приготовить снасти и накопать червей.

Идти и ни о чем не думать было легче, чем ждать. Кроме того, в любую секунду Андрей мог показаться из-за поворота, и тогда тяжесть нервного напряжения разом схлынула бы с покатых и довольно узких плеч Половцева.

И все же он волновался. Может быть, впервые в жизни так волновался. Какое-то черное облако примерно час назад накрыло литератора с головой и помрачило ум, впустив в него предчувствие ужаса…


* * *

Вадим Анатольевич стоял на остановке троллейбуса, подняв ворот пиджака.

Ему казалось, что он до сих пор еще пахнет больницей. Бледное лицо Хромова с землистыми губами не выходило из памяти. Да, опер был прав. Кто-то из своих, из сотрудников Управления вел двойную игру. Человек этот был весьма образован и, так сказать, башковит. Иначе ему было бы просто не реализовать эту идею с компьютерной сетью.

«Так, значит две трети сотрудников сразу отпадают, — думал Вадим Анатольевич. — Остается треть более или менее «интеллектуальных» коллег… Чувствую, что он где-то совсем рядом, — размышлял полковник. — Порой даже дыхание его чувствую. Стоит за спиной, где-то во вторых рядах и вежливо так улыбается… Но, может быть, это «лампасы»? Нет, исключено. Ну хорошо, не он сам, а, скажем, его человек?»

Но полковник так ни до чего путного пока и не додумался.

Вот если бы Хромов был способен говорить! Но Хромов, увы, прочно стоял одной ногой в могиле и уже собирался поставить другую рядом.

Нет, нужно было надеяться только на себя и всецело переключаться на операцию, которую он разработал сегодня ночью. Этот путь к спасению (свободы и репутации!) был, конечно, длиннее, но другого он пока не видел…

Полковник ждал на остановке Елену Максимовну. Он знал, что она должна появиться с минуты на минуту: ей нужно было заехать в одно место и взять там документы для комиссии из центра. Документы и… ту фотографию?

Елена Максимовна не любила пользоваться служебным автомобилем, если поездка не касалась службы. В таких случаях она тряслась в троллейбусе с простым народом до Невского проспекта или до Владимирской площади и там спускалась в метро, чтобы раствориться в толпе и уйти от чьих-нибудь назойливых глаз.

Когда полковник наконец понял, что уже много знающая о нем любовница (да-да, Елена Максимовна!) перестала беззаветно бросаться в омут любви и, оглядевшись по сторонам, начала трезво оценивать ситуацию и даже косить глазом в сторону молодых сотрудников управления, он стал посылать своих сотрудников «проводить» свою «кошечку» до дома.

Да и сам Вадим Анатольевич не гнушался лишний раз перетряхнуть содержимое сумочки любимой, когда та вкушала сладкие минуты сновидений после бурной встречи «на высшем уровне»…

Но, «провожая» Елену Максимовну, люди полковника часто терпели неудачу: всякий раз она ныряла в метро и там неуловимым образом исчезала.

В последнее время «кисонька» явно вела двойную игру. Нет, информация о генерале поступала к Вадиму Анатольевичу исправно, как и прежде, но он уже не был уверен в том, что подобная передача не осуществляется и в обратном направлении.

А тут еще эта комиссия из Москвы. Новая метла выметала из Управления сор, и важно было не оказаться сором, не допустить не то что утомительных разборок и травли, но даже подозрений…


* * *

Дубовые двери Управления открылись, и на пороге появилась Елена Максимовна. Спустившись по ступенькам, она остановилась у светофора, поджидая «зеленый».

Елена Максимовна была, как всегда, изысканно одета. Строгий английский костюм подчеркивал достоинства этой хрупкой, миловидной женщины с решительным взглядом чуть грустных светлосерых глаз. В руках у нее был кожаный портфель.

Полковник невольно залюбовался ею. Забыв о дне сегодняшнем, он вспомнил события полугодовой давности и улыбнулся…

Как-то раз они всем полковничье-генеральским составом Управления выехали на природу. И тогда за импровизированным столом на лесной лужайке он впервые разглядел Елену Максимовну.

К тому времени она была уже майором и возглавляла в отделе какое-то направление. И хотя по чину ей еще не полагалась такая «высокая» компания, она была здесь на равных, если не на особых, правах с остальными, поскольку являлась женщиной, очень привлекательной женщиной, которая способна романтизировать компанию седовласых «зубров» и матерых «волков».

Полковник тогда почувствовал, что и маленькая майорша, эта самостоятельная во всех отношениях «штучка», больше похожая на ухоженную жену процветающего финансиста, всерьез заинтересовалась им.

Нет-нет, она даже не смотрела в его сторону, пока начальники наперебой осыпали ее стариковскими комплиментами, пытаясь заполучить от маленькой волшебницы поцелуй (конечно же лишь дочерний!), но он прекрасно понимал, что по-настоящему заинтересовать ее здесь может только он, Вадим Анатольевич, любимец женщин, сильный и волевой мужчина.

И действительно, когда после коньяка с шашлыками, публика стала расползаться по пригоркам, чтобы, распустив дряблые животы, немного передохнуть после обильного стола, они с Еленой Максимовной внезапно оказались рядом и совершенно одни.

Им обоим с этого момента стало ясно, что теперь они будут вместе, хотя бы тайно и второпях, но вместе, вместе…

И они были вместе эти полгода.

Он так привык к ней, что даже порой не мог без нее обходиться. Елена Максимовна буквально привязала его к себе.

Но не только шикарную любовницу нашел Вадим Анатольевич в лице Елены Максимовны, но и разведчицу-информатора. Теперь Вадим Анатольевич был в курсе всех или почти всех дел генерала, которого он откровенно побаивался и под началом которого работала Елена Максимовна.

Передача информации проходила, как правило, очень невинно: в тихом, задушевном и по-настоящему семейном разговоре в постели, уже после «этого», когда они раскуривали свои сигареты. Полковник сам никогда не понуждал свою «сиамскую» подружку к подобным откровенностям и правильно делал: она, рассказывая о своих служебных проблемах, даже не думала о последствиях этих откровений для своего начальства…

В общем, полковник был премного доволен своей маленькой подружкой, поскольку, кроме всего «прочего», тайны отдела «опасного» генерала были теперь ему известны в деталях…


* * *

Елена Максимовна подошла к остановке и стала дожидаться троллейбуса.

Полковник решил до времени оставаться в тени и еще раз хорошенько обдумать предстоящий ему нелегкий разговор с бывшей любовницей. Они вместе зашли в переполненный троллейбус. И на этот раз Елена Максимовна, видимо, поглощенная своими раздумьями, не заметила присутствия полковника. Ему было даже странно: ведь его ребят она «вычисляла» сразу, а тут… Вероятно, он до сих пор оставался для нее своим, поскольку даже в непосредственной близости не вызывал у нее чувства тревоги. Они доехали до Невского проспекта, и Елена Максимовна вышла. Последним из троллейбуса вышел полковник…


* * *

Петр Сивцов сидел в своем автомобиле (списанная «Волга», на спидометре которой было аж десять тысяч километров!) как раз напротив дома, в котором творил программист Пауков. Майор уже позвонил ему на работу и попросил уделить всего полчаса времени для задушевной беседы.

Наконец сорокалетний мужчина маленького роста с испуганным лицом, на котором доминировали собранные в кучку быстрые, даже неуловимые глаза, а также с безобразно растрепанными вокруг овальной лысины пучками желтых проволокообразных волос буквально выкатился из подъезда на тротуар и начал затравленно озираться по сторонам, словно улица была Колизеем, а он диким зверем, приготовленным для убийства.

На нем была жеваная белая рубашка с цветным галстуком, коричневый пиджак, замыленный до блеска у карманов и на животе многолетней ноской, клетчатые брюки салатного цвета, которые давали возможность худым волосатым лодыжкам постоянно быть на свежем воздухе, и, главное, зловещие черные полуботинки, так разбитые владельцем за десятилетия, как шведская армия под Полтавой.

Сивцов безошибочно определил в этом нелепом и страшно суетном человечке гениального программиста. Майор вышел из автомобиля и со сладчайшей улыбкой помахал Андрею Львовичу рукой.

Увидев приветливо машущего ему солидного гражданина, прикатившего сюда на таком серьезном автомобиле, господин Пауков присел, будто рядом разорвалась мина, и скорчил, скорее всего от испуга, невообразимо страшную рожу. («Интересно, что сие может означать у такого идиота, как этот гений?» — подумал майор, продолжая, однако, вежливо улыбаться.)

Вдруг Андрей Львович, даже не посмотрев по сторонам, по очень замысловатой траектории и почти на цыпочках пересек проезжую часть (слава Богу, транспорта близко не было), держа по швам руки с оттопыренными ладонями. При этом он дергался и резко, по-лошадиному вздрагивал и поводил плечами, как будто его, как шелудивого окопника, кусали гнусные насекомые. Невооруженным глазом было видно, что программист уже давно живет инстинктами.

— Андрей Львович? — майор вежливо наклонил голову.

— Не могу! — ответил программист, отчаянно забегав глазами.

— Простите, что вы не можете? — майор держал избранную дистанцию, продолжая приветливо улыбаться. Любезная улыбка накрепко прилипла к его губам, прикрыв собой удивление и даже панику.

— Меня ждут дома. Там человек приехал!

— Очень хорошо! Я вас подвезу, а пока будем ехать, поговорим о наших баранах.

— Какие бараны? — программист испуганно отпрянул от майора и встал к нему боком, в любую секунду готовый развернуться и броситься бежать. — Наши?

— Нет, просто так говорят… обычно… люди. Я хотел бы задать вам парочку вопросов в домашней, так сказать, обстановочке, — Сивцов старался ничему не удивляться. Он даже не смотрел на программиста, чтобы не пугать его, а говорил в сторону, как бы обращаясь к зеленым насаждениям.

— В домашней нельзя… Тапочек лишних нет.

— Вы это серьезно? — майор все-таки округлил глаза и громко сглотнул.

— Я же говорю, меня ждут, там…

Сивцов понял, что дальнейший разговор бессмыслен и надо срочно менять тактику.

— Ну тогда садитесь в машину. Я вас быстро домой доставлю.

Программист подозрительно заглянул в салон и потрогал через открытое боковое стекло обивку кресел.

— А на переднее сиденье можно? — отрывисто спросил он, не глядя на майора.

— Можно, только не за руль! — ласково ответил Сивцов и стер со лба испарину.


* * *

Не чувствуя ни палящего зноя, ни движения воздушных потоков, ОН, весь в каком-то огненном свете, висел над землей, настолько ясной и подробной, что она даже казалась ему нереальной.

Прежде расплывчатые границы далеких предметов были четки и понятны. ОН даже мог не всматриваться в очень уж отдаленные дома или деревья. Каким-то невероятным образом они были видны ему в мельчайших деталях — до крохотной шляпки гвоздя на почерневшей от времени стене садового домика, до последнего листа на ветке.

И главное, ОН знал все. Знал, что было со всем этим миром десять минут назад и что еще произойдет с ним через сто лет. И это не удивляло ЕГО…

Но ОН был здесь, в плотном и прозрачном, как толща лесного озера, небе над пестро-лоскутными полями и поселками совсем не для того, чтобы созерцать гармонию.

ЕМУ нужно было найти этого человека и ВОЙТИ в него.

ОН еще не знал, кто этот человек, но ОН уже знал его так хорошо, словно когда-то был им…

И вдруг ОН увидел его, того человека, которым ОН должен был «воспользоваться», чтобы прервать страшную цепь событий, остановить уже запущенную на полные обороты дьявольскую машину зла, которая, словно мясорубка, захватывала все новые жертвы, чтобы выбросить в пустоту их переломанные души.

Земля качнулась под НИМ и, набирая скорость, понеслась навстречу.

Острые верхушки деревьев, столбы электропередач и железные крыши — все это не заботило ЕГО. Все это было несокрушимо твердо… и одновременно прозрачно. То единственное на земле, чего страшился коснуться ОН, была человеческая душа.

И та душа, которую ОН теперь видел среди многих и к которой стремился, была освящена любовью; любовью, очищенной от страсти, любовью, преодолевшей инстинкт.


* * *

Половцев увидел впереди станцию и побежал. К платформе со стороны Петербурга подходила электричка. Литератор почему-то был уверен в том, что сын приехал именно на ней.

На платформе стояли какие-то люди: кто-то встречал своих родственников, кто-то собирался ехать дальше, на Сосново…

Половцев сразу приметил двоих: плечистых и подтянутых ребят в темных очках, один из которых был в свободном пиджаке, а второй в кожаной куртке поверх футболки. Они внимательно смотрели вперед, ощупывая взглядом каждого пассажира, выходящего из вагонов на платформу.

Андрей в синей шапочке с длинным козырьком и в потертом джинсовом костюме шел, задумчиво раскачивая сумкой с продуктами, которыми обычно снабжала его в дорогу маменька. Между ним и двумя плечистыми ребятами оставалось метров шестьдесят. Они уже заметили мальчика и спокойно поджидали его на краю платформы.

Приняв решение, литератор побежал по земле вдоль платформы навстречу сыну.

Со стороны Сосново к станции приближался товарняк. Поравнявшись с сыном, Половцев нырнул под платформу и, разодрав брюки на коленях, выбрался с другой стороны. Вцепившись руками в край платформы, он, все еще не вполне осознавая, зачем он все это делает, крикнул Андрею срывающимся голосом:

— Стой! Сюда! Скорей прыгай ко мне!

— Ты что, папа? Что с тобой? — Андрей удивленно остановился, выпучив глаза на отца.

Товарняк уже подползал к станции. Литератор посмотрел в начало платформы: двое плечистых ребят в черных очках шли к ним быстрым шагом.

— Прыгай сюда, я тебе говорю! — крикнул он сыну, глядя на стремительно приближающихся к ним парней, и вцепился рукой в штанину сына. Половцев так и не понял, что же он такое делает. В полном смятении чувств и ума литератор смотрел на себя как бы со стороны и с удивлением слушал те слова, которые сам произносил.

Поймав взгляд отца, Андрей обернулся и увидел, что по платформе к ним бегут двое мужчин. Мальчик побледнел. Еще не понимая, что от него хотят, он подчинился первому импульсу — импульсу страха. Бросив последний взгляд на бегущих, он спрыгнул с платформы.

Не говоря ни слова, Половцев потянул Андрея за собой. Но Андрей упирался: он не мог понять, почему надо бежать поезду под колеса?

Товарняк был уже в двадцати метрах от них, когда Половцев вдруг закричал так громко и пронзительно, как никогда в жизни еще не кричал. Закричал, не столько пытаясь пересилить в себе страх или перебороть волну отчаяния, сколько ощутив в себе азарт и прилив каких-то неведомых сил. Рядом хрипло дышал Андрей. Они бежали наперерез товарному составу.

Тепловоз пронзительно взвыл, предупреждая о смертельной опасности этих мчащихся наперерез ему безумцев, но оба они, закрыв глаза, успели проскочить перед самой кабиной тепловоза.

— А, черт!

Двое плечистых парней в черных очках, тяжело дыша, остановились перед скрипящим и скрежещущим металлом товарным составом, едва не уткнувшись в его стальные колеса. Им не хватило каких-то двух секунд, чтобы схватить мальчишку и того толстяка, который увел у них из-под носа «добычу».

— Кто это был? — крикнул один из них, приседая, чтобы увидеть, в какую сторону направились беглецы.

— А я откуда знаю! Похититель! Шальной какой-то! И откуда он только взялся?

— Откуда взялся! — проворчал первый раздраженно.

— А хрен его знает. Смотри лучше, куда побегут. Не приведем щенка, с нас голову снимут. Ну я его достану, этого толстого, — глаза его бегали: было видно, что он потрясен происшедшим.

— Да кто же он такой?! Кто?! И откуда он узнал, что…

— Хорош трепаться, Валек! Эх, упустим щенка!

— Не упустим, Серега. Куда он денется? Да и этот толстый тоже далеко не убежит…


* * *

В автомобиле оба — и Сивцов, и Пауков — первые минуты молчали: майор вырабатывал новую тактику, а программист затравленно смотрел на светофоры. «Машина!» произносил он не терпящим возражения тоном, когда на светофоре зажигался желтый, а зеленого все не было и не было. Пауков даже тихонько притопывал ногой от нетерпения. Майор при этом вжимал голову в плечи и следил боковым зрением за пассажиром, контролируя все его подергивания и вздохи.

Сивцов уже давно поставил диагноз своему пассажиру и потому был с ним настороже.

— Какой русский не любит быстрой езды, правда?! — вдруг выпалил Андрей Львович.

— А меня зовут Петр Ильич, — как можно ласковее сказал майор, начиная «массаж».

— Как Чайковского, — деловито заметил пассажир. — А я музыку не люблю.

— И я тоже, — сладенько улыбнулся майор, пытаясь стать ближе Андрею Львовичу.

— Но почему тогда вы — Петр Ильич? — ехидно спросил майора программист и замер, уставившись на майора. — К тому же вы уже лысый.

Майор перестал улыбаться. Он понял, что смертельно устал, что не выдержит больше и пяти минут такого соседства. Нужно было переходить к вопросам и «колоть» этого козла.

— Скажите, пожалуйста, Андрей Львович, к вам кто-нибудь приезжал из Питера по поводу разработанной вами системы защиты информации? — взял «козла» за рога майор.

Глаза программиста вспыхнули огнем несказанной радости. Он даже подпрыгнул на своем сиденье и перестал дергаться: здесь говорили о его любимом предмете! Сивцов повернул голову и увидел блаженную улыбку на губах программиста.

— Не помню… — улыбаясь, программист закрыл глаза и весь (если иметь в виду все части его тела!) успокоился, словно его наконец обесточили — отключили проклятые двести двадцать вольт.

— Вспомните, пожалуйста, примерно год назад. Майор сбросил скорость: он подъезжал к дому программиста.

— Нет, не знаю, не помню… А вот один человек ниоткуда приходил! Очень хороший человек: колбасы принес и вина. Я вино пить не стал, потому что умереть боюсь, а колбасу съел… — Андрей Львович замолчал. Ему не хотелось говорить. Ему хотелось блаженно улыбаться и думать о любимом предмете и хорошем человеке.

— Ну и хорошо, что съели. Вы, Андрей Львович, мне лучше про тех людей расскажите, которые вас о ваших замечательных разработках спрашивали. Ведь такие люди были, правда? — майор и не заметил, как изменился его тон: он говорил с программистом, словно с дурачком из психлечебницы.

— А я и говорю. Когда я съел колбасу, этот человек меня о моей программе спрашивал, очень профессионально спрашивал. А я ответил ему, что не могу разгласить, то есть разглашать. Тогда человек ушел в магазин и принес еще много чего, даже шпроты. Мы пили чай, а потом я ничего не помню. Проснулся — нет его. Хороший человек: колбасу принес, но ничего из комнаты не взял — ни одной дискеты! И продуктов еще столько осталось. Я их два дня ел. Только голова утром болела. Сильно болела. Я даже на работу не пошел — лег с компрессом и стонал до вечера.

— А вы могли бы мне сказать, как звали этого человека или хотя бы как он выглядел? — заинтересовался Сивцов. Он вдруг почувствовал, что усталость как рукой сняло.

— Нет. Сначала я домой зайду. Надо.

— Конечно-конечно, я вас тут подожду в машине. Вы ведь не долго?

— Я приду еще, — строго ответил программист и быстро побежал через дорогу в парадное.

Громко заскрипели тормоза. Майор даже привстал со своего водительского кресла от удивления и зажмурился: Андрей Львович побежал наперерез автобусу. Наконец Сивцов приоткрыл правый глаз: водитель автобуса немо хлопал ртом, как огромная пожилая рыба, посылая вдогонку программисту от всего сердца громоздкие синтаксические конструкции, которые, конечно, лучше было не слышать…


* * *

Не оглядываясь назад, они методично перемалывали ногами валежник. Они бежали до тех пор, пока Половцев наконец не ощутил, что не дышит: воздух не проходил в его легкие.

Споткнувшись ногой о корягу, он тяжело, словно куль с карамелью, и одновременно блаженно рухнул в теплый мох лицом, рассыпая последние силы и захлебываясь. Не было сил даже перевернуться на спину. Мальчик склонился над ним и, вцепившись ему в плечи, попробовал перевернуть отца.

— Папа, вставай, вставай! — повторял мальчик срывающимся от напряжения голосом.

— Подожди… Я встану… сейчас, — произнес литератор, поворачиваясь на бок и все еще не имея сил подняться.

— Они догонят нас! Они уже где-то близко! — мальчик изо всех сил теребил отца за плечо. На его глаза навернулись слезы. — Папа, кто они? Что мы им сделали? Что им надо?

— Я не знаю… Беги, Андрей! — Половцев приподнялся на локте: он услышал, что где-то совсем рядом трещат сучья. К ним приближались преследователи. — Встретимся в доте на берегу озера. Помнишь? — Половцев попробовал улыбнуться сыну.

— А ты? — Андрей обеими руками вцепился в плечи отца. Из его глаз хлынули слезы.

— Я им не нужен. Им нужен ты. Беги скорее, ну! Я сказал — беги! — Половцев сделал недовольное лицо. — Если я не приду к доту до пяти, на дачу не приходи: иди пешком до Грузино, а лучше до Пери. Там сядешь в электричку. Дома все расскажи матери. Только за меня, пожалуйста, не беспокойся! — Половцев с силой оторвал от себя руки мальчика и толкнул его вперед. — Давай, Андрюха!

Сын, сверкая пятками, побежал к оврагу. У оврага он остановился и оглянулся. Литератор уже стоял. Мальчик хотел еще что-то сказать, но Половцев поднял руку и махнул ею, прогоняя сына.

Погоня приблизилась уже настолько, что Половцев мог видеть мелькание силуэтов за небольшими сосенками и елями.

Он осмотрелся по сторонам. В яме за песчаным холмиком лежала небольшая лесина. Странно, но Половцев сейчас почему-то не боялся, и мысли его совсем не метались в поисках выхода из критической ситуации.

Он не знал, кто эти двое и зачем им вдруг понадобился его сын, но он прекрасно осознавал, что именно будет сейчас делать.

Мелкая дрожь и одновременно необычайная легкость влились в его тело. И Половцеву стало радостно, словно бойцу перед схваткой, понимающему свое превосходство над противником.

Половцев поднял с земли тяжелую лесину. Он думал о том, что теперь им ни за что не догнать сына, что Андрей обязательно убежит, потому что отлично бегает! А он, Половцев, устроит напоследок этим ребятам в черных очках небольшое сражение.

Но самым удивительным было то, что он сейчас не боялся. Да, ему было не страшно, совсем не страшно… и бесконечно радостно! Конечно, они изобьют его до полусмерти или даже убьют, но очи — это главное! — не догонят Андрея, потому что он, Половцев, остановит их. Как хорошо, что он успел на станцию! Интуиция не подвела его! Нет, это ангел-хранитель привел его сюда!


* * *

Майор Сивцов отходил от разговора с Андреем Львовичем: устало, как после решительной схватки с агентом иностранной разведки, отдувался и качал головой.

«Во псих! — думал он о программисте. — И ведь держат такого фрукта на службе, не увозят под веселые гудочки в желтый дом. Да, крепка Россия талантами! Даже такие экземпляры в ней водятся!»

Сивцов даже развеселился: в конце концов ему осталось совсем немного: выяснить имя того интересного человека с колбасой и отрапортовать в Питер.

«Что бы мне такого у Вадимчика теперь попросить за службу мою? Я ему тут уже на миллион наработал! Чуть крыша не поехала! Да, надо бы с него еще и за моральный ущерб сдернуть: бутылок этак пять коньячку!»

Майор ждал уже более десяти минут, а программист все не появлялся.

«Этот идиот и спать лечь может преспокойно! Что ему?! У него и справка из желтого дома есть и билетик белый в кармане, — думал Сивцов, недовольно ворочаясь на своем водительском месте и с некоторой дрожью в поджилках вспоминая светлый образ своего недавнего попутчика. — Позвонить, что ли, Вадику? Видно, придется ему мне за вредность доплатить!»


* * *

Полковник проводил Елену Максимовну до самого дома и разместился на скамейке в сквере перед домом. Нет, это была вовсе не та квартира, где Елена Максимовна проживала с законным мужем-литератором и сыном, это было ее секретное гнездо, «творческая мастерская», устроенная энергичной женщиной для «плодотворных поисков» и отдыха в кругу только милых и нужных людей.

«А странно, что она меня не заметила… — думал он. — Может быть, Леночка нюх потеряла? Да с чего бы это ей потерять?! Ну-ну, подождем пока тут, на скамейке. А Елена Максимовна от меня никуда теперь не денется!»

Вадим Анатольевич вынул из кармана радиотелефон и набрал московский номер. Полковник знал, по какому номеру звонить коллеге Сивцову, знал, что майор, как и он сам, никогда не расстается со своим радиотелефоном.

— Петя? Ну как там мой клиент? Уже нашел? Молодец! Ты это серьезно? В самом деле полный идиот? Даже дебил?! Петя, ты преувеличиваешь. Он, наверное, просто гений! Все гении немного идиоты! Ладно, это лирика, и с идиотом можно договориться. Вот что, узнай у него имя человека из Питера, который был у него примерно год назад. Возможно, это кто-нибудь из наших. Почему? Я предполагаю, нет, даже уверен, что у этого Паукова примерно год назад был гонец из Питера по поводу систем защиты, которые установлены в наших компьютерах. Вот-вот, сметлив ты, брат…


* * *

Затаив дыхание, Половцев сел на корточки и прижался плечом к песчаному холму. В руках он сжимал свое «оружие».

— Они побежали в овраг! — двое преследователей выскочили из чащи на открытое место. -

Валя, ты беги вниз, а я — вдоль оврага. Назад они вряд ли вернутся, так что давай гуда!

— Ты с чего это командовать взялся, Серега? — тяжело дыша, спросил Валек своего напарника.

— Да что ты, Валя, разве я командую? — Серега развел руками и насмешливо поглядел на товарища. — Только если мы их не поймаем, тебе в первую очередь вивисекцию сделают!

— А тебе?

— А мне — во вторую. Ладно, давай без разборок. Их надо брать!

Разговор преследователей происходил в нескольких шагах от Половцева, и он удивлялся, как они до сих пор не заметили его. Удивлялся и старался не дышать, до судороги в ладонях сжимая свою дубину.

Оба парня сорвались с места, чтобы продолжать преследование, но в этот момент скромный прозаик со страшным криком по-медвежьи выпрыгнул из своего убежища и нанес удар своей дубиной по лицу ближайшего к нему преследователя. Им оказался Валек в модном широком пиджаке поверх шелковой рубашки.

Лесина угодила парню в лицо. При этом черные очки с треском разлетелись на две половины. В глазах у парня застыло почти детское удивление, смешанное с искренней обидой и разочарованием. Но эта смесь чувств отражалась у него во взгляде лишь несколько мгновений, потом глаза его закатились, ноги подогнулись в коленях, и он, как дикий туземец-людоед, подстреленный отважным землепроходцем, рухнул ничком.

Половцев так сильно махнул лесиной навстречу врагу, что сам не удержался на ногах и упал. И, как оказалось, к счастью, потому что Серега, вначале остолбеневший от неожиданности, пришел в себя и, недолго думая, прыгнул вперед ногой, целясь Петрову подошвой в голову. Нога Сереги просвистела над головой падающего литератора, а сам он, как-то неловко ударившись бедром другой ноги о спину Половцева, перелетел через него и, перевернувшись через собственную голову, угодил как раз в ту яму, в которой прозаик сидел в засаде.

— Ах ты, упырь! — осерчав не на шутку, закричал Серега из ямы.

Испуганно озираясь по сторонам и все еще не веря, что у него это получилось, Половцев видел, как один из преследователей уткнулся головой в мох и спокойно отдыхает, а второй с трудом поднимается на ноги. Итак, литератор одержал стратегическую победу: ему удалось прервать продвижение неприятеля, а также отвлечь на себя и сковать его силы.

— Ага! — как сумасшедший, закричал Половцев, считая про себя секунды, которые были необходимы Андрею, чтобы как можно дальше оторваться от преследователей. — Ну что, съели?

— Ну все! — крикнул Серега, широко расставляя ноги и снимая черные очки. — Сейчас я тебя твоим же дерьмом и накормлю.

Половцев выставил вперед свою дубину и, бесстрашно улыбаясь, пошел на врага. За спиной у него и впрямь выросли крылья.

Серега усмехнулся и сделал шаг назад, когда Половцев попытался ткнуть его своей лесиной, словно копьем на рыцарском поединке. Литератор намеревался сбить противника с ног, но только проколол пустоту и, потеряв равновесие, начал падать вперед. Все дело было в несоответствии высокого боевого духа литератора и его физических возможностей.

Расчетливым движением Серега перехватил лесину и придал ей дополнительный импульс по ходу движения. Половцев почувствовал, что земля уплыла из-под его ног. Все еще сжимая в руках лесину, он упал на колени и хотел тут же вскочить, чтобы продолжить поединок, но в этот момент в мозгу у него хлопнула бутылка шампанского и он, ощутив необыкновенную шипучую легкость во всем теле, полетел с высокого обрыва в черную пропасть…


* * *

Андрей Львович взлетел на свой этаж и крадучись подошел к своей двери. Он уже хотел открыть ее, но тут вдруг спиной почувствовал, что на верхней площадке кто-то слоит и в упор смотрит на него.

— Андрей Львович, — подобно громовому раскату зазвучал в ушах программиста чей-то на самом деле весьма нежный голос, — а я вас жду. Я вам звонил на работу.

— Зачем? Не надо… — Программист вцепился в дверную ручку, не в силах вставить в замочную скважину ключ или хотя бы позвонить соседке (Андрей Львович жил в коммуналке).

— Не волнуйтесь, пожалуйста, я к вам на консультацию… Вы меня не знаете, но меня интересуют компьютерные системы защиты информации.

— А-а… Я это люблю, — Андрей Львович, так и не глядя на незнакомца, вставил в замок ключ, открыл и сразу же захлопнул дверь за собой.

На лестнице воцарилось молчание. Поджидавший его на верхней площадке незнакомец нерешительно спустился к двери Паукова и после некоторых раздумий кратко, словно боясь обжечься, нажал кнопку звонка.

— Не звоните, я смотрю на вас, — услышал незнакомец ворчливый голос Андрея Львовича. — Сейчас посмотрю еще…

Наконец замок щелкнул и дверь отворилась. Андрей Львович, как разведчик через линию фронта, повел незнакомца в свою комнату, прижимая палец к губам и стараясь идти на цыпочках.

В кухне, которую им пришлось миновать, склонившись над грязной газовой плитой, колдовала такая же грязная старуха, вероломно распространяя по всей квартире зловоние уже «задумавшихся» куриных потрохов.

— А как вы смотрели на меня из-за двери? — пытаясь побороть волнение, говорил незнакомец.

Был он бледен; тонкое, ухоженное лицо его было по-лисьи вытянуто. Костюм незнакомца был шикарен, хотя и не принадлежал никакому из стилей. Скорее всего это была немного карнавальная импровизация на тему одежды, где линия и складка не имели ровным счетом никакого значения. Главным было то впечатление, которое она производила на окружающих. На ум приходили красивые и безжалостные пираты, убивающие из принципа и сами с легкостью идущие на смерть. Незначительные волосы незнакомца были уложены в аккуратную прическу. И этот идеальный порядок прически гостя, в отличие от пещерной лохматости хозяина, был все же не художественным, а каким-то эстетским.

— Я в щелку смотрел, а вы шевелились, — Андрей Львович вдруг погрозил незнакомцу пальцем. — Нехорошо!

Незнакомец только открыл рот, не представляя себе, что говорят в таких случаях. Он даже немного попятился назад от хозяина квартиры, который с нескрываемым интересом смотрел на него в упор, как смотрят только грудные дети и собаки.

Незнакомец не знал, как ему теперь быть, поскольку совсем не ожидал встретить здесь… такое чудище. Как он сделает ЭТО? То, от чего зависела теперь его судьба.

Решиться на ЭТО не было для него проблемой. Проблемой был программист, который уже сломал всю игру своим фантастическим идиотизмом. Ему предстояло заставить молчать этого сумасшедшего. Конечно, все дело было, как дважды два, элементарно. Для него элементарно… А для идиота? Для идиота дважды два, как известно, равно пяти, или трем, или нулю, это как идиот захочет…

«Спектакля не получится, — думал незнакомец, сжимая в левой руке маленький флакончик. — А как хорошо было бы разыграть Макбета!»

— Простите, я не специально шевелился, я не знал, что нельзя… — понес околесицу незнакомец в унисон разбегающимся, как тараканы, мыслям Андрея Львовича. — Мне нужно с вами поговорить о компьютерных сетях и всяких защитах.

— Да, это полезно, — закатил глаза программист. — Вы в «турбо Паскале» работаете?

— Давайте пройдем куда-нибудь в парк и купим там чего-нибудь выпить, — любезно улыбнулся незнакомец, не очень-то заботясь о логике своих предложений. — Там вы мне все и расскажете.

— Я не пью… Меня внизу ждут. На «Волге» привезли сюда, сказали, что я — гений. Буду показания давать им… А вы колбасу принесли? — неожиданно спросил Андрей Львович и испытующе посмотрел на сумку незнакомца.

И незнакомцу вдруг стало ясно, что все должно произойти сейчас, именно в эту секунду: сейчас или никогда. Он решительно шагнул к программисту и, подрагивая, как на морозе, попросил:

— Налейте мне воды, что-то меня колотит.

— Пейте лучше вино, — с любопытством поглядывая на незнакомца, отреагировал программист.

— Мне плохо, — жалобно сказал незнакомец и сел на диван. Он действительно был очень бледен.

Программист, продолжая с интересом рассматривать незнакомца, словно это был прекрасно сохранившийся в девонской толще трилобит, плеснул в стакан воды из мутной трехлитровой банки и подал стакан гостю.

— Что у вас с водой? — вскочил незнакомец после того, как повертел стакан в руках и понюхал его содержимое. — Горькая!

Незнакомец протянул стакан хозяину и буквально впился в него взглядом.

Андрей Львович осторожно поднес стакан к носу и понюхал воду.

— Да, пахнет! — констатировал он.

— Попробуйте! — голос незнакомца задрожал. — Вы только попробуйте, очень странная вода…

Андрей Львович поднес стакан к приоткрытому рту и начал запрокидывать голову… И в этот момент, как Страшный Суд, грянул звонок в дверь.

Взвинченный до предела незнакомец даже не вздрогнул, а дернулся всем своим телом и со всего размаха ударил ладонью в дно стакана, содержимое которого было в нескольких миллиметрах от открытого рта программиста. Он так ударил, словно собирался, подобно гвоздю, вбить его в горло гостеприимному хозяину…


* * *

Сивцов позвонил в дверь еще раз. Ему стало вдруг очень тревожно. Он нутром чувствовал, что сейчас с полоумным программистом должно что-то случиться, если уже не случилось…

Эта мысль пришла ему внезапно еще там, в машине, когда он с тоской смотрел на идущих мимо весело смеющихся студенток (где-то совсем рядом было их общежитие) и старался думать о причитающейся ему от Вадика награде.

Не размышляя, майор Сивцов пулей вылетел из «Волги» и наперерез автомобилям — примерно так, как недавно делал это Пауков, — бросился в дом.

«Тридцать шестая квартира! Только скорей!» — твердил он про себя, перепрыгивая через ступени…

Нет, никто не открывал. Сивцов прильнул ухом к двери и прислушался. В квартире на всю катушку орало радио. Майор насторожился. «Кто-то включил на полную громкость…Зачем?» Он стал еще требовательней звонить в дверь. Но никто не шел открывать дверь.

Вдруг ощутив «профессиональный» озноб, всегда в критических ситуациях делавший его необычайно расчетливым и решительным, Сивцов с силой рванул входную дверь на себя… И дверь открылась. Она оказалась незапертой, и майор чуть не сорвал ее с петель.

Ворвавшись в квартиру с пистолетом в вытянутой руке, Сивцов быстро пошел вперед — туда, откуда слышались чьи-то сдавленные хрипы. Краем глаза майор успел заметить в кухне безобразную бабу, возившуюся возле «вечного огня» с огромной сковородой, от которой исходил унизительный запах чего-то несъедобного.

Невольно сморщившись, майор застыл в дверном проеме средних размеров комнаты, напоминавшей лавку еврея-старьевщика или прибежище бомжа.

В углу у дивана он увидел хозяина. Андрей Львович с выпученными глазами стоял на коленях и, прижимая ладонь к груди, пытался сделать вдох. Вдоха не получалось, и он свистел, задыхался и страшно кашлял, словно намеревался выбросить из пораженной груди собственные легкие. Изо рта программиста, пенясь при каждой попытке задышать, обильно текла темная кровь. Вторую руку программист по-детски отчаянно тянул к майору, словно тот мог ему чем-то помочь…

Окинув комнату беглым взглядом и не найдя в ней признаков присутствия еще кого-нибудь, Сивцов бросился в кухню. Ведьмоподобная владелица жареных несъедобностей (даже непотребностей!) не обратила на него никакого внимания.

Майор понял, что он только теряет время, что преступник наверняка стоял у двери за вешалкой, когда он ворвался в квартиру…

Сивцов выскочил на площадку четвертого этажа и бросился к окну. По улице от дома в сторону центра отчаянно бежал какой-то человек в широком черном пиджаке и с сумкой под мышкой. Человек буквально раскидывал попадавшихся ему навстречу пешеходов.

Майор бросился вниз по лестнице… и остановился. Нужно было вернуться в дом и сначала оказать помощь этому бедняге.

Вероятно, его еще можно было спасти…


* * *

Половцев нырнул в набегавшую морскую волну и вскрикнул от боли: волна оказалась свинцовой…

Над ним стояли двое: один, пахнущий потом, в просторной кожаной куртке, взяв литератора за грудки, с легкостью держал его над канавой с водой, в то время как второй, сильно пахнущий дезодорантом, почти квадратный в своем бордовом пиджаке с засученными рукавами, пригоршнями швырял ему в лицо вонючую болотную воду.

Половцев видел того, кто освежал его: у молодого человека была разбита переносица, глаза почти закрылись от отека.

— Эй, чмо болотное, ты кто? — спросил Половцева тот, кто держал его за грудки. Литератор молчал. Он все еще не понимал что с ним произошло. Затылок ломило. Хотелось потрогать голову, цела ли? Он поднял руку, но тот, кто держал его, вдруг тяжело ударил его ладонью по лицу. — Хорош спать! Отвечай живо!

И тут Половцев вспомнил: эти двое гнались за ним и его сыном, гнались, чтобы… Но он задержал их, одного (Валька, Валентина!) даже завалил дубиной. Половцев вдруг улыбнулся, вспомнив о сыне, которого эти двое так и не догнали.

— Успел все же, — тихо сказал Половцев.

— Кто тебя послал? — спросил Серега. (Половцев вспомнил и этого, в кожаной куртке.)

Думая о своем, Половцев не отвечал. Он был еще жив, значит, его не собирались убивать. «Ну побьют и ладно, и хорошо!» — думал он. Половцев даже хотел этого: лишь бы сразу ударили посильней, чтобы он потерял сознание и уже не вникал в болевые ощущения.

— Ты же мог убить меня, гад! — закричал Валек, осторожно ощупывая свое распухшее лицо. — Ты кто?

— Никто… — устало произнес Половцев и тут же ощутил тупой удар в зубы и соленый вкус хлынувшей крови.

Понимая, что теперь необходимо внести хоть какую-то логику в свои действия, Половцев хотел сказать им, что он отец мальчика, что он вынужден был защищать сына таким образом, потому что не знал намерений преследователей…

Но сказать ему не дали.

Валентин несколько раз ударил его левой рукой в лицо и, видимо распалившись, последний удар нанес правой, кисть которая была загипсована. В левом виске у Половцева что-то оглушительно хрустнуло, и он, успев подумать, что ему благополучно сломали челюсть, отключился от последующей зубодробительной процедуры, оставив «докторам» в полное распоряжение свое большое измученное тело.


* * *

— Тащим его к машине, — деловито сказал Серега, поднимая за плечи расслабленное и оттого неподъемное тело литератора.

— Да кто он такой?

— Помоги. Привезем на дачу — там разберемся.

Подперев Половцева с двух сторон и положив его безвольные руки к себе на плечи, Валек и Серега быстро потащили его к станции.

Когда они вышли из леса к платформе, одна из женщин, ожидавших электричку, запричитала со скамейки:

— Ох, убили, убили бандиты!

«Бандиты» не оглядывались и не реагировали на крики женщины. Они спешили к «Волге», стоявшей на станционной площади рядом с продовольственным магазином. Тут же на остановке еще несколько человек ждали автобус.

— Куда вы его тащите? — строго спросил их какой-то пенсионер с тележкой и удочками. — Оставьте человека в покое, мерзавцы!

Народ загоравший на остановке, стал вяло поддерживать пенсионера, требуя, чтобы человека (если он еще живой!) отпустили. Изо рта у Половцева аккуратной струйкой вытекала кровь. Оба глаза его заплыли.

— Не вмешивайтесь не в свое дело, — огрызнулся Серега. — Это пьяный!

— Да какой же он пьяный! — возмутился пенсионер. — Он избит! Сейчас же оставьте его, ему нужен врач!

— Ты дед, помолчи! Это — преступник. Он хотел мальчика похитить!

— Какого мальчика? — не унимался пенсионер. — Где же мальчик-то? Развелось вас, бандитов, повсюду! При Сталине небось по нарам бы сидели или канал строили, бандюги! — бесстрашный пенсионер даже сделал шаг навстречу Валентину и его напарнику. — А теперь — демократия, теперь — грабь да убивай кто может! Всех бы вас, сукиных детей, в один мешок да в море!

Выкрики пенсионера привлекли внимание посетителей магазина, и они вышли поглядеть на представление. Неожиданно один из только что вышедших — сутулый и курчавый парень — весело крикнул:

— Эй там, на баке, помощь нужна?

— Шел бы ты отсель, придурок! — прошипел Серега и страшно сверкнул глазами в сторону курчавого доброхота.

Курчавый вдруг стушевался и, уходя к стоящему у магазина старенькому «опелю», буркнул себе под нос:

— Ладно, Пахом, я пошутил…

— Что, Пахом, знакомого встретил? — спросил Валентин, до сих державший под мышки бесчувственного литератора и отбивавшийся от нападок геройского пенсионера.

«Бандиты» открыли заднюю дверь «Волги». Пахом сел за руль, а лейтенант начал впихивать в салон несопротивляющегося Половцева, словно бурдюк с вином. Старик с удочками при этом бегал от одного представителя в целом равнодушной толпы к другому, с горящими от возбуждения и ненависти глазами, агитируя их за введение ревтрибунала и военно-полевых судов, а также вербуя сторонников жесткой линии и железной руки…

Пахом уже завел мотор и ждал, когда лейтенант закончит возиться с «бурдюком». Через площадь к «Волге» приближался милиционер. Это был капитан в возрасте, явно не местный, который скорее всего владел в этих местах садовым участком.

— Попрошу ваши документы, — сказал он спокойно водителю «Волги». — И ваши тоже, гражданин, — милицейский капитан при этом с тяжелым вздохом сердечника стер платком со лба крупные капли пота (в магазине да и на улице было душновато). Вытащив из пластикового мешка фуражку, милиционер надел ее (для солидности!).

Лейтенант еще не все закончил: ноги Половцева торчали из машины и мешали закрыть дверь.

— Смотри, лейтенант, какая у нас образцовая милиция: чуть на улице крик, а она уже тут как тут! — водила кисло усмехнулся и, оглянувшись на лейтенанта, протянул капитану книжечку.

Капитан внимательно вчитался. Сзади подошел лейтенант.

— Все в порядке, капитан! Такая уж у нас работа, — сказал он и показал милиционеру свою книжку в раскрытом виде и тут же спрятал ее в карман.

Капитан задумчиво посмотрел на человека, которого эти отважные чекисты пытались уместить на заднем сиденье автомобиля.

— А кто это у вас? — спросил капитан лейтенанта без милицейского энтузиазма, поскольку дело явно выходило за рамки его компетенции.

— Да так, одного «клиента» взяли. Пытался похитить ребенка…

— Да где ребенок-то, где?! — возмущенно закричал пенсионер, который уже успел подкрасться к «Волге» и теперь всматривался в распухшее лицо литератора. — Вот, понимаешь, что выдумали! Ребенка какого-то! — не унимался он, нутром чувствуя какое-то беззаконие и даже беспредел. — Смотрите, как человека отделали, живого места не оставили! Может, он уже мертвый! — вдруг завопил пенсионер, грозно потрясая в воздухе кулаком правой руки.

— Какого ребенка, говоришь?! — взвился лейтенант. — Да такого, живого, которых такие вот подонки, — лейтенант гневно ткнул рукой в ботинки Половцева, — похищают!

— Неправда! Это мой отец! — протяжный детский крик донесся до слуха конфликтующих сторон.

Лейтенант повернул голову в сторону железнодорожной платформы и застыл с открытым ртом. Метрах в пятидесяти от них у самых железнодорожных путей стоял мальчик в джинсовом костюме, в любую минуту готовый дать деру.

Водила вылез из «Волги» и, вытаращив глаза, уставился на мальчика.

— Кто твой отец? — хрипло крикнул он.

— Он мой отец. Зачем вы избили его? — мальчик говорил срывающимся голосом. Он готов был заплакать.

— Погоди мальчик, погоди. Подойди сюда, поговорим спокойно! — заволновался водитель.

— Ага! — закричал пенсионер. — Я говорил, они — бандиты! Не подходи мальчик, не подходи к ним!

— Да заткнись ты, старый идиот! — взвыл водитель. — Капитан, уведите его отсюда.

— Гражданин, — пытаясь не смотреть в лицо пенсионеру, начал капитан милиции, — эти товарищи — из органов. Из ФСБ.

— Ну и что? — кричал пенсионер. — Разве вы не видите, что это бандиты? Это же беспредел! Давайте, арестовывайте их скорей, а то они уйдут! Я вам помогу! — и пенсионер, бросив свои удочки на землю, вдруг вцепился в остолбеневшего лейтенанта.

Лейтенант от удивления даже не сопротивлялся пенсионеру, который хрипя и рыча крутил руки ненавистному «бандиту из органов».

— Отвали, старый козел! — взвыл водитель, — капитан, убери отсюда этого психа, а то я за себя не ручаюсь!

— Разберемся, — сказал капитан удрученно, словно его только что приговорили к длительному сроку тюремного заключения, и, тяжело вздыхая, пошел к сцепившимся насмерть пенсионеру и лейтенанту.

Когда оцепенение лейтенанта прошло, он с яростной готовностью вступил в единоборство с полубезумным противником. Мало того, что отец пацана чуть не вышиб ему мозги — заехал сосновой дубиной между глаз и послал в глубокий нокаут, так теперь еще этот психованный ветеран Первой Конной с белыми рачьими глазами щипал его, как цыпленка.

Но как силен был этот ровесник века! И хотя в нем уже почти не осталось мышечной массы, зато было еще достаточно костей и жил! Умирать и при этом вставными зубами рвать врага на куски, пылая благородной ненавистью к сильным мира сего, было для пенсионера делом чести.

— Иди сюда, парень! — крикнул водитель Андрею, справившись с волнением. — Не бойся! Твоя мама попросила нас охранять тебя! Мы думали, что твой отец — похититель!

— Не слушай их, мальчик! — с упоением хрипел, сопротивляясь превосходящим силам противника, старый боец. (Капитан пытался оттащить его от лейтенанта.) — Врешь! — вдруг петухом заголосил пенсионер. — Врешь, не возьмешь!

— Мы отвезем твоего папу к вам на дачу. Он там будет ждать тебя! Не бойся нас! — кричал водила Андрею, нерешительно идя ему навстречу. Но мальчик вдруг развернулся и стремительно побежал в лес. — Ну-ну, побегай пока, — вполголоса сказал себе водила.


* * *

Наконец к остановке подошел автобус.

Люди вошли в салон и продолжали с интересом наблюдать из окон за схваткой двух поколений. Безусловно, дети (чекисты) были сильней, но отцы (пенсионер) напористей и безоглядней… Водитель автобуса закрыл двери.

— Уберите его, капитан! Я ведь зашибу его! — возопил лейтенант: он и в самом деле боялся повредить пенсионера. Правда, и пенсионер вполне мог «добавить» лейтенанту: он уже неоднократно пытался «засветить» ему между глаз своим кулаком — костистым, как у красноармейца на плакате «Ты записался в добровольцы?».

— Давай его в автобус! — крикнул Серега, схватив забившегося пенсионера сзади и намертво сдавив ему горло предплечьем.

Милицейский капитан подбежал к автобусу и постучал в кабину водителя. Автобус остановился.

— Заберите товарища! — хмуро попросил милиционер водителя автобуса. — Ему давно пора ехать.

Задняя дверь автобуса открылась, и в него торжественно внесли тело непримиримого борца к беспределом.

Когда пенсионера буквально закинули на заднюю площадку вместе с тележкой и удочками, двери автобуса моментально закрылись, и старый боец заметался среди пассажиров, как тигр в клетке, то и дело приклеиваясь к окну и с упоением крича сатрапам свое решительное «нет!».

Автобус тронулся, унося праведный гнев поборника справедливости в сторону Осельков.

— Быстро в машину! — шепнул водила лейтенанту. — Сматываемся!

— А мальчик?

— Что мальчик?! На месте разберемся! И так голова кругом идет, — водитель с силой пихнул ноги Половцева в салон и закрыл дверь.

— Так что же с мальчиком? — спросил капитан у лейтенанта. — И этот вот, — милиционер показал на тело литератора, — отец его…

— Не вмешивайтесь! Мы охраняем этого мальчика. Просто неувязочка вышла, — заговорил лейтенант.

— Хорош трепаться! — крикнул Серега лейтенанту. — Поехали! А вы, капитан, не берите в голову! Отдыхайте, пейте водочку!

И машина тронулась с места, увозя бездыханного Половцева.


* * *

У развилки «Волга» притормозила, и в нее сел Богдан Пивень.

— Что вы так долго? А это еще кто такой?

— Да так, ретивый один. Чуть не замочил лейтенанта, — усмехнулся Серега.

— А где мальчишка? Что, мальчишку не встретили?

— Убежал мальчишка, — сказал лейтенант.

— То есть как убежал? Почему? А вы куда смотрели? — Пивень вытаращил глаза и побледнел.

— Да этот пентюх снял его с платформы перед самым нашим носом. Снял — ив лес. Мы за ними погнались, а мужик этот чуть Валю не грохнул.

— Да уж вижу!

— Поначалу мы решили, что нашего мальчика — тю-тю! — кто-то похищает, — лейтенант пытался придать своим словам шутливый тон. — Началась погоня, потом — схватка. Вот, — лейтенант показал на свой лоб, — результат на лице… Но потом выяснилось, что мужик этот — отец мальчика. Да, нам еще пришлось там, на площади перед вокзалом, отбиваться от толпы.

— Какой толпы?

— Да старик один прицепился, — лейтенант, видя что Пивню явно не нравится его тон, стал серьезней. — Требовал, чтобы мы мужика отпустили. Спасибо милиционеру: помог старого «обезвредить».

— Там еще и милиция была?

— Был один. Капитан.

— Так-так. Он, небось, и документы просил предъявить? — спросил Пивень зловеще.

— Просил…

— И вы предъявили?

— А что?! Пришлось, во избежание скандала, — неуверенно ответил лейтенант и посмотрел на Па-хомова: — Может, тогда поедем к Вадиму Анатольевичу на дачу. Ведь он говорил, что если…

— Что «если»?! — взвился Пивень. — Что «если»?! Еще не горим, будем искать мальчишку. Не беспокойся: план «папиного» гнезда у меня в кармане, но это — на крайний случай! — С мальчишкой на месте разберемся. Но вот с этим, — Пивень указал на тело рядом с собой, — что делать будем? Надеюсь, вам понятно, что все это, так сказать, на свой страх и риск? Более того, в нарушение всех правил! А если этот милицейский капитан попробует навести справки или пошлет запрос куда следует?

— А куда следует? — ухмыльнулся Пахомов. — Не пошлет, не посмеет. Что я, ментов не знаю, что ли?! — хохотнув, заявил он.

— А ты помолчи, тебя не спрашивают. Крути баранку!… Хорошо, а что если этот ваш старик шум поднимет? И потом, отец мальчика, он-то ведь молчать не будет!

— Будет молчать, — буркнул Пахомов, не отрываясь от дороги.

— Я тебе сказал, молчи, сынок, рот закрой, а лучше вообще зашей его. Твое слово не то что последнее, его тут совсем нет, уразумел? — Пивень зло посмотрел на водилу, и тот, молча ухмыляясь, плотно сжал губы.

— Кстати, откуда он взялся? Да, и как он узнал, что мы будем встречать его сына? — Пивень подозрительно посмотрел на лейтенанта и водителя.

— Вот и я том же подумал… Не знаю, откуда он взялся. Ума не приложу! — недоумевал лейтенант. — А как, кстати, дела с этим убийством у магазина?

— Глухо, — мрачно ответил Богдан Пивень, не вдаваясь в подробности.

Пока лейтенант с Пахомовым «брали» мальчишку, он побывал в гостях у хозяина магазина. Еще только направляясь к кирпичному коттеджу, Богдан уже решил про себя, что хозяин в этом деле непременно замешан и что если колонуть его хорошенько, без сантиментов, так сказать, шершавой рукой закона, он тут же развалится напополам, как осиновая чурка. Но когда Богдан увидел хозяина, он понял, что давить этого червя бесполезно: хозяин стал заикой. Даже одно, самое короткое слово он не мог произнести без мучительного — с потом на лбу и вытаращенными глазами — мычания. При этом хозяин все норовил лечь и глотал, глотал, глотал «колеса». Поэтому показания с радостью давала жена хозяина — женщина с феерической фантазией. Говорила она ясно и подробно, но кому были нужны ее подробности?!

Кто-то без страха и сомнений устроил эту живодерню у магазина. Он, этот бесстрашный «забойщик», словно и не боялся возмездия со стороны людей, чьи «интересы» были очень больно задеты у магазина. «Я же все равно его вычислю! — думал Богдан. — По своим каналам за три дня вычислю! Или, может, он, бычара, думает, что у меня и этих трех дней уже не осталось?»


* * *

Половцев открыл глаза. Он был в своей дачной комнате: лежал на диване, положив голову на валик. На стене комнаты и на потолке шевелилась тень от куста шиповника. Окна были закрыты.

Но какой странный ему приснился сон, какой ужасный?!.

Ах да, ведь должен приехать сын! Или он уже приехал, и Половцев попросту проспал его приезд?

Половцев собрался тут же вскочить с дивана, но лишь только он шевельнул головой, мозг пронзили сотни тонких иголок. И тут только он заметил, что все его тело гудит, и тошнота подступила к горлу. Половцев вскрикнул: он понял, что его сон был явью. Погоня, схватка, побои…

«Но они не догнали его, не догнали!» — вспомнил литератор и улыбнулся.

Но почему он здесь, дома? Может быть, все уладилось, и его как потерпевшего привезли домой и отдали в чьи-то заботливые руки? Да-да, именно так, а иначе зачем бы его тогда привезли сюда и положили на диван? Но как все же они узнали его адрес? Никто не знает его адреса, никто, кроме сына. Значит, Андрей здесь: все уладилось, все стало, как прежде!

В комнате никого не было, но за дверью, в кухне кто-то возился: гремела посуда, лязгала печная заслонка. Андрей? Половцев заставил себя сесть. В голове шумело, как на черноморском пляже в ноябре. Один глаз заплыл: отек почти закрыл его; второй видел нормально, но до нижней части лица было нельзя дотронуться.

Половцев встал с дивана и сделай несколько шагов к двери. О, с каким трудом дались ему эти шаги! Он взялся за ручку двери и с замирающим сердцем потянул ее на себя. Дверь без скрипа распахнулась, и Половцев, вздрогнув всем своим гудящим от боли телом, увидел перед собой чью-то широкую спину.

На человеке была летняя рубашка с короткими рукавами и темно-серые брюки, поверх которых незнакомец надел его, Половцева, передник.

— А где Андрей? — боясь услышать нечто страшное, прошептал Половцев, не обращая внимания на боль, перекосившую его распухшее лицо.

Человек, стоявший над кухонным столом, вздрогнул и резко обернулся, держа в руках сковороду с кусками сырого мяса. Человек с обвислыми усами пшеничного цвета, не очень высокого роста, но широкий в кости, быстро взял себя в руки и отставив сковороду в сторону, покачал головой.

— Ай-яй-яй-яй-яй, как нехорошо получилось! Вы представляете, мои подчиненные приняли вас за похитителя! — радушно сказал он, продолжая изучать Половцева острым взглядом холодных глаз.

— Где мой сын? — Половцев пытался говорить громко, но его было почти не слышно.

— А это у вас надо спросить!

Половцев бросился на крыльцо (если только можно так сказать о движении малоподвижного от природы, к тому же избитого накануне человека).

— Андрей! — как-то по-птичьи просвистел он сквозь одеревеневшие челюсти и привалился к стене дома, понимая, что Андрея здесь нет.

На обочине шоссе за покосившейся изгородью стояла черная «Волга». Валек — тот самый парень, бег которого остановил в лесу сосновой дубиной Половцев, обнажив мускулистый торс, сидел на солнце, приложив ко лбу мокрое полотенце. Открыв калитку, во двор вошел Серега, вероятно только что возившийся у автомобиля.

— Кто вы? — спросил Половцев человека, встретившего его в кухне.

— Друзья.

Литератор попробовал усмехнуться, но тут же острая боль пронзила висок.

— Ну и что вам от нас нужно… друзья?

— Ничего. Просто мы охраняем вашего мальчика, вернее, должны охранять его. Но вы, уважаемый, спутали нам все карты. Где теперь искать вашего сына?

— А зачем вам его искать? К чему эта погоня и зачем меня избили?

— Вас приняли за похитителя!

— Кто вас послал? Кто все это придумал и зачем охранять моего мальчика именно здесь, на даче? Почему вы не охраняли его дома?

— Ситуация возникла только сегодня утром. Ваша жена, простите, мать вашего сына попросила нас об этом. Ей угрожали, и, естественно, она боится за ребенка.

— Кто вы, откуда, ваше звание? — литератор не верил ни единому слову «друга».

— Я вам уже сказал, кто я и мои товарищи. Сказать вам более я не имею права. Мы ваши друзья, доверяйте нам. Скажите лучше, где нам искать мальчика?

— Не знаю.

— Ничего, я думаю, он придет сюда.

— Откуда такая уверенность, «уважаемый»? — переадресовав это немного пренебрежительное обращение рыжеусого, Половцев даже нашел в себе силы ухмыльнуться.

— Мои люди видели его у станции. Думаю, он где-то рядом, наблюдает за нами с какого-нибудь дерева, — Богдан Пивень снял фартук и положил его рядом на скамейку. — Ну давайте, уважаемый, покличьте мальчика. Кстати, меня зовут Богдан Григорьевич, я у них, — он махнул рукой в сторону лейтенанта и Сереги, — за старшого. А как ваше имя-отчество?

Половцев развернулся и молча пошел в дом: он не поверил Богдану Григорьевичу.

Рядом с дачей притормозил какой-то автомобиль. Половцев с надеждой бросился к окнам: может быть, приехали соседи? Хотя приехать они должны были только в пятницу, а до пятницы еще было…

Половцев увидел, как во двор вошел какой-то незнакомый ему человек, навстречу которому сразу двинулись Валек и Серега. Они о чем-то говорили несколько минут, то и дело указывая на окна дома, за одним из которых стоял Половцев.

Вновь приехавший выслушал обоих рассказчиков и двинулся к дому. Половцев лег на диван и отвернулся к стене.

Неприятный холодок закрался ему куда-то под ложечку. Очень болела голова, челюсть отекла, кроме того, во рту все время скапливалась слюна, которую приходилось глотать или сплевывать на половую тряпку. Он закрыл глаза и попытался отключиться.


* * *

— Товарищ майор, как вы себя чувствуете? Может, вам лучше уехать? — лейтенант сочувственно смотрел на бледного Берковича.

— Да куда ж я теперь поеду?! Дома меня уже поджидают да и на дачу к себе ехать опасно. За меня взялись серьезно. Вчера Валеру Хромова, сегодня — моя очередь… Пока все не разрешится там, у «папы», лучше быть здесь, с вами, — Беркович улыбнулся и сразу вновь стал серьезным. — Мальчика просто необходимо найти.

— Да… Ведь он может поехать домой, а там с ним все что угодно может случиться. Наконец, он может позвонить… например, в милицию, — продолжал лейтенант.

— А тут где-то есть телефон? — спокойно спросил майор.

— На станции. Только он не работает, я проверил, — вступил в разговор Пахомов.

— Но ведь мальчик может поехать домой, так? — майор посмотрел на Пахомова.

— Пока не может. Сегодня до пяти перерыв в движении. Да и не поедет он!

— Это почему ты так думаешь? — мрачно спросил водителя Пивень, до сих пор молчавший.

— Не поедет. Он наверняка захочет узнать, что с его отцом. Без этого он в город не уедет. Там, на станции, он ведь следил за нами и даже вышел из леса. Нет, домой он ни за что не поедет. Уверен, что он сейчас где-то здесь, около дачи.

— Я тоже так думаю, — после некоторой паузы сказал майор. — А ты как считаешь, Богдан?

Пивень молчал, глядя на водителя тяжелым изучающим взглядом: по всему было видно, что Сергей Пахомов, этот нервный и грубоватый человек лет двадцати семи, с пахнущими бензином руками с грязными ногтями вызывает в нем глухое раздражение.

— Ладно, — майор покачал головой. — Ну что, отпустим папашу «погулять»? — спросил он, окинув взглядом всех присутствующих.

— Думаешь, на «живца» поймать пацана, майор? — Пивень ухмыльнулся и посмотрел в окно.

— А ты, стратег, что-то другое предлагаешь?

— Да нет, можно выпустить, конечно, а можно и не выпускать. Мальчишка все равно прибежит сюда и попробует каким-то образом узнать об отце, — сказал Пивень.

— Тоже верно. Психолог ты, Богдаша… «Папе» звонить будем?

— Он сказал, что сам нам позвонит, — Пивень посмотрел на майора.

— Ладно, не будем пока звонить «папе», чтобы не огорчать его понапрасну. А пока вот что…


* * *

Развернувшись, мальчик побежал к даче. Он надеялся, что все уладится, что отец жив…


* * *

Неожиданно Половцев открыл глаза и вскочил с дивана. Ему показалось, что кто-то в самое ухо крикнул ему: «Вставай!».

Он прислушался: на веранде продолжался разговор. Слов нельзя было разобрать: был слышен лишь гул различной тональности. Сердце Половцева вдруг бешено запрыгало в грудной клетке.

Он подошел к окну: во дворе никого не было видно. Если Андрей сейчас наблюдает за домом, он обязательно приметит вылезающего из окна отца. И все же воспользоваться именно этим окном было опасно. А вдруг кто-нибудь из «друзей» сидит сейчас на крыльце?

В комнате было еще одно окно, которое закрывал старый комод, на котором стоял телевизор. Это окно выходило прямо на шоссе.

Литератор подошел к нему и, сдвинув телевизор в сторону, осторожно отогнул штору. На обочине шоссе стояло два автомобиля: «Волга» и «Жигули», кажется, «девятка». Рядом с автомобилями никого не было.

«Я ничего не теряю, — думал Половцев, раскрывая окно и стараясь при этом не шуметь. — Даже если они меня схватят, что они мне сделают? Имею же я на это право в собственном доме?!»

Когда окно под напором массивного тела литератора с хрустом раскрылось наружу, он даже не поверил, что сейчас убежит. Это было бы слишком просто. В висках стучали паровые молоты, руки дрожали от слабости.

Он не удержался на подоконнике и рухнул прямо в куст шиповника, немедленно с радостью вонзившего в него все свои шипы. Но Половцев даже не почувствовал боли — так велико было его волнение.

Он буквально дополз на брюхе до штакетника. Где-то здесь должна была находиться дыра: штакетины держались на одном гвозде. Найдя дыру, он попытался просунуть в неё свое тело. Если Половцев-младший пролезал в эту дыру, не останавливаясь и даже не снижая скорости, то Половцев-старший мог просунуть в нее только голову и плечи — его зад, зад человека умственного труда, не проходил ни при каких обстоятельствах.

Обливаясь потом от напряжения и волнения, Половцев избегал смотреть назад: он просто боялся увидеть стоящих позади себя «друзей», весело перемигивающихся и указывающих пальцами на его тюленье тело.

Вцепившись обеими руками в штакетины, он неожиданно для себя легко вырвал их из забора вместе с гвоздями. («Ведь могу еще!» — радостно затрепетало сердце чуть выше желудка.)

Перед тем как юркнуть в проход, он оглянулся. Из окна выглядывал бледный Богдан Григорьевич, а молодой человек, которого литератор завалил в лесу, как медведя, уже стоял на подоконнике, готовый прыгнуть вниз.

Половцев нырнул в лаз и побежал к шоссе.

Проскочив между припаркованными автомобилями и перекатившись через асфальт буквально в нескольких сантиметрах от бампера первой машины целой колонны военных грузовиков, он нырнул вниз по склону, натыкаясь на молодые сосны и ели и ломая их, как боевая машина пехоты.

Самым главным для литератора было сейчас не угодить ногой в какую-нибудь яму и не упасть. Только точность движений его тяжелых ног и совсем немного везения могли увенчать этот побег успехом.

И все же у Половцева был один шанс из ста. Странно, но ватные от волнения ноги его работали на редкость слаженно, словно это не толстяк-литератор бежал под уклон, а какой-то сорванец, вообразивший себя Тарзаном. Однако и это не спасло бы Половцева, если бы не колонна военных грузовиков, едущих на большой скорости с небольшим интервалом между машинами…

Никто из преследователей не решался броситься между грузовиками (действительно, этот придурковатый литератор не стоил их жизней!). Они лишь с нетерпением ждали, когда колонна пройдет. Грузовики подарили Половцеву секунд пятнадцать-двадцать. Но в запасе у литератора было еще знание леса, его тропинок и оврагов…

Ему нужно было только дотянуть до первого холма: там находилось несколько воронок и небольших канав, поросших по краям черничником и мелким кустарником. В этих канавах можно было затаиться.

Когда Половцев уже достиг холма, он услышал сзади треск ломающихся сучьев и крики: «друзья» бежали по склону, выкрикивая в адрес беглеца что-то совсем нецензурное.

Предприняв отчаянный рывок, он постарался скрыться из поля зрения преследователей, взяв резко вправо. Где-то здесь была одна из воронок, по форме и размерам напоминавшая могилу, которую маскировал густой черничник и которая была скрыта от глаз, как волчья яма. Половцев никогда не знал точно, где именно она должна находиться. Но в этот раз ноги несли его прямо к этой «могиле», словно кто-то толкал его вперед…

Не добегая до нее нескольких шагов, литератор, как заправский разведчик, который всегда успевает в самый последний момент и ничего не боится, рыбкой нырнул в черничник, стелющийся по склону сплошным темно-зеленым покровом.

Ощутив, что он проваливается сквозь жесткие кусты в пустоту, Половцев радостно подумал о том, что, возможно, теперь преследователи не найдут его. Они обязательно побегут дальше, к небольшому оврагу. Но думал он так только мгновение. Волна густого хвойного настоя вперемешку с острой болью внезапно хлынула в мозг прозаику, и он тут же ощутил лицом сырой песок и твердые, словно железо, хрящеватые корни сосен.

Из глаз его брызнули звезды, и он потерял сознание…


* * *

— Ну где он? — пытаясь выдержать спокойный тон, спросил майор вернувшихся лейтенанта и Пивня. Борис Борисович возлежал на диване, на котором еще недавно отлеживался избитый Половцев. — Что дышите, как псы гончие? Укатал вас литератор?

— Литератор? — переспросил Богдан.

— Да уж, этот дядя — прозаик. Надо бы знать: муж нашей Елены Максимовны пописывает что-то в журналы.

— Ах да, верно, бумагомаратель…

— Так где «бумагомаратель»? Вы его часом не…?

— Пропал, как сквозь землю провалился. Весь лес обыскали, — сказал лейтенант, разводя руками.

— Да, вот тебе и «живец»! А ты, Богдаша, говорил, что он — тюфяк, увалень. А увалень ноги от вас, спортсменов, сделал.

— Может, он залег где в валежник, а потом уполз, как крыса! — мрачно сказал Богдаша, кусая свои обвислые ярко-рыжие усы.

— Ну уж и крыса, скажешь тоже. Он, брат, как всякий человек, жить хочет. И не столько жить, сколько выжить. Увидел ваши рожи и деру дал… Ладно, вынырнет где-нибудь поблизости. Главное сейчас мальчишка. Уверен, что он где-то рядом. Богдан, давайте в лес. Валя, опиши мальчишку Богдану. А я здесь полежу, что-то ломает меня…


* * *

Половцев открыл глаза: ничего не было видно. «Где я? — подумал он. — Это ночь или я уже умер?»

Охая и по-стариковски тяжело вздыхая, боясь потревожить свое многострадальное лицо, которое у него набрякло в нижней части и стало подобно горячей пуховой подушке, прозаик высунул голову из «могилы» и огляделся по сторонам.

Вокруг никого не было. По положению солнца над соснами он определил, что еще около четырех часов дня.

Половцев никак не мог вспомнить, что ему снилось. Каждый свой шаг до этого приземления в «могиле» лицом в песок и корни он уже восстановил: он помнил даже кислый привкус во рту от жестких и тупых ударов одного из «друзей» Но что тогда он никак не мог вспомнить?…

А то, чего с ним не было! То, что действительно произошло с ним, но только не здесь под васкеловским небом и соснами, не в этом трехмерном и потому уже ограниченном пространстве. Это произошло с ним ТАМ. ТАМ с ним опять говорил человек, от лица, головы которого исходил нестерпимо яркий свет.

Вот и сейчас Половцев отчетливо чувствовал чье-то присутствие за спиной. Он резко обернулся. Никого. И в то же время кто-то был здесь, определенно был…

Вдруг он подумал о сыне и понял, что то главное, о чем сейчас вспоминал, касается Андрея. Он еще сможет застать мальчика у дота, если, конечно, очень поспешит.

Пригибаясь к земле, Половцев побежал к шоссе, чтобы лересечь его метрах в трехстах от дачи и дальше двинуться к доту. Но внезапно литератора озарило: у пионерского лагеря, расположенного на берегу озера в полукилометре от дачи, есть небольшая понтонная пристань, к которой привязаны лодки. На лодке он бы мог гораздо быстрее добраться до того места, где его ждал Андрей.

Половцев развернулся и бросился к лагерю. Что-то (или, может быть, действительно кто-то?) вставшее над его разумом и волей, властно и неудержимо гнало его к пристани.

Он не знал, что будет дальше, но в то же время ему было легко: он подчинялся голосу свыше…


* * *

Андрей подкрался к даче со стороны озера. Он стоял теперь в топком месте болотистой низины, почти лишенной солнечного света. Стоял, не чувствуя, как прохладная жижа проникает в кроссовки. Высокие сосны, черные ели и березы с мшистыми стволами образовали в высоте подобие шатра, сквозь который никак не могли пробиться солнечные лучи.

Мальчик смотрел на крышу дачи, вернее, на ее верхний этаж, и все не решался подняться по земляным ступеням к забору. Вдруг там, во дворе, сейчас эти ужасные люди, которые избили отца? Тогда они и его схватят. Схватят, и никто уже не сможет рассказать всю правду…

Наконец Андрей решился: спрятав шапочку в сумку, он добежал сначала до уборной — уже лет десять непоправимо падающей в болото, словно Пизанская башня, потом поднялся к рубленой бане, прилепившейся к забору с внешней стороны.

Прижавшись спиной к срубу, он быстро огляделся по сторонам. Никого. Тогда, приблизившись к краю бани, Андрей осторожно выглянул. Двор был пуст. В доме царила тишина — не было слышно ни звука: не скрипели половые доски, не гремела посуда.

«А, может быть, эти люди пошутили, может быть, они хотели что-то спросить у меня, а когда мы с отцом побежали от них, машинально бросились в погоню, совсем как собаки, которых хозяева спустили с поводка?»

Раздвинув две доски в изгороди, Андрей пролез во двор и решительно двинулся к дому.

У крыльца он остановился.

«Если отец теперь дома, он наверняка лежит на своем диване!» — подумал он и подкрался к окну. Шторы были задернуты, но в небольшую щель мальчик сумел разглядеть человека, лежащего на диване спиной к окну и накрытого клетчатым одеялом. Сердце мальчика радостно запрыгало где-то у горла, и он, перепрыгивая сразу через две ступени, вбежал на крыльцо и шумно ворвался в дом.

— Папа! — крикнул он на пороге комнаты и замер. На него смотрел улыбающийся и совершенно незнакомый ему человек крепкого сложения с правильными и тонкими чертами лица. Человек лукаво улыбался и как бы подбадривал ворвавшегося в комнату мальчика.

— А вот и Андрей, — ласково сказал мужчина, медленно усаживаясь на диване и при этом не снимая с себя одеяло. — Видишь, приболел твой гость немного. Кости, понимаешь, ломит.

— Кто вы? Где мой отец?

— Твой папа убежал куда-то. Наверное, тебя искать. Такой чудак: выпрыгнул из окна и помчался в лес. Ну не смотри на меня так, парень! Тебе не нравится, что я взял твое одеяло? Извини, болею. Ты думаешь, наверное, что я здесь делаю, да?

— Да.

— Я работаю вместе с твоей мамой, Еленой Максимовной. Она попросила нас — меня и моих подчиненных — охранять тебя. Ты, наверное, знаешь, что в нашем деле всякое бывает: случается, что и детей похищают. Для чего? Для того, чтобы кому-нибудь отомстить или склонить к противозаконным действиям. У твоей матери на работе возникли проблемы, и она боялась за тебя. А что касается твоего отца, то вышла неувязка: мои коллеги думали, что он и есть похититель, потому и гнались за вами на станции, ну и немножко побили твоего отца. В лицо-то мы его не знали! Представь себе: выскакивает из-под железнодорожной платформы какой-то человек и хватает нашего мальчика, а потом бежит вместе с ним наперерез поезду. Что мои люди должны были при этом думать?! Что папа так встречает своего сыночка? Да что ты так трясешься-то! Не бойся, я тебя не съем!

— Я не боюсь, — тихо сказал мальчик. — Что с папой?

— Я же сказал: бегает где-то. Мои подчиненные пошли искать его, чудака такого… Слушай, Андрей, если ты не возражаешь, я сделаю себе укольчик и посплю немного, а ты пойди в кухню: там на сковороде мясо. Наверное, проголодался?

— Нет. Я не хочу есть, — сказал мальчик, кажется, начиная верить этому большому человеку с веселыми глазами. — А вы главный у… них?

— Главный, главный. Я тебя, парень, в обиду не дам, — подмигнул он Андрею, делая себе укол в руку шприцем, который он ловким движением извлек из внутреннего кармана пиджака. — Вот теперь посплю. Только ты, Андрюха, не убегай больше, а то мало ли что случится, — он широко зевнул и добавил: — А папа твой скоро вернется: набегается и вернется. Это точно.

Когда человек отвернулся к стене и затих, Андрей неожиданно для себя успокоился. Все, что говорил этот «главный», было очень правдоподобно. И потом, он знал, как зовут мать Андрея!

На улице стояла почти африканская жара. Солнце пекло нестерпимо, загнав в кровати и гамаки тех немногочисленных дачников, которые отважились сегодня подставлять себя немилосердному ультрафиолету. Андрей выглянул в окно.

«Может, пойти искупаться?» — подумал он.


* * *

Половцев стоял на раскаленном железном понтоне и пытался отвязать одну из лодок.

В качестве весла он уже приготовил для себя обгорелую с одной стороны доску. На озере был мертвый штиль.

Развязывая узел, литератор то и дело оборачивался и смотрел на склон: не спускается ли кто-нибудь из лагерного начальства?

Внезапно Половцев спиной почувствовал, что кто-то приближается к нему со стороны лесных зарослей, расположенных левее по берегу. Посчитав, что лодку ему уже не успеть отвязать до того момента, как человек подойдет к нему, литератор внутренне собрался и стал готовиться к встрече.

Шагов не было слышно, но Половцев почему-то не сомневался, что этот кто-то стремительно приближается к нему. Ему не было страшно: он просто рассчитывал, как, в каком месте схватить припасенную доску, чтобы не потерять равновесие…

— Любезный, вы что там делаете? — услышал Половцев звонкий и очень знакомый голос.

«Как что делаю? Лодку ворую!» — собирался равнодушным тоном ответить литератор, но ничего, кроме нечленораздельного скрипа, из этого не получилось.

— Як вам обращаюсь! — человек уже прыгал по мосткам.

Медленно развернувшись, Половцев взял в руки доску за обгорелый край. Он узнал Валька, того самого, которого уже однажды остановил сосновой дубиной на опушке возле оврага.

— Ну вы даете, господин литератор! Вы что же, серьезно хотите меня убить? — лейтенант шел к Половцеву, миролюбиво разводя руки и всем своим видом показывая, что у него самые невинные намерения.

Стояла тридцатиградусная жара, а на лейтенанте был его красивый шелковый пиджак. Лейтенант терпел жару, в пиджаке. «Зачем? — недоумевал Половцев. — Может, он хочет подчеркнуть, что даже тут, на озере, он на работе, а, может, ему жаль расставаться с модной тряпкой?» Литератору просто не приходило в голову, что под мышкой у этого модного парня может быть табельное оружие.

— Стой! — испытывая резкую боль, выдавил из себя Половцев, и из его глаз хлынули слезы, словно в отместку за такое насилие над речевым аппаратом.

— А я и стою! — лейтенант остановился, с улыбкой глядя на литератора, который угрожающе замер с доской в руках.

— Стой, стой! — раздался чей-то злорадный голос с берега. — Стой, голубчик! Сейчас, сейчас!

Половцев опустил доску. С берега, мелко семеня по железу понтона и стараясь не потерять равновесие, к ним приближался какой-то старик. В одной руке старик держал толстое бамбуковое колено от удочки, а в кулаке другой сжимал что-то круглое. Вид старика был весьма угрожающим.


* * *

ОН висел над блестящим, как рыбья чешуя, озером. Прямо под ним на узких деревянных мостках поверх стальных понтонов стояли трое мужчин, между которыми назревало столкновение.

Тот, кто интересовал ЕГО и так в НЕМ нуждался, увы, уже не мог вместить ЕГО: в нем не было ни капли агрессивности, в нем не было даже злости. Он просто не подчинялся властным ЕГО командам и совсем не собирался вступать в поединок.

Назревавшая ситуация грозила стать неуправляемой.

Приблизившись к людям до уровня их голов, ОН перевел свой взгляд на высокого и сухопарого старика, который мог сейчас выступить в роли союзника и даже спасителя. Не мешкая, ОН вошел в него.

Вошел и вздрогнул.

Вокруг НЕГО, вздымая вверх бархатные и ситцевые волны, забилось красное море. ОН попал на какую-то грандиозную демонстрацию, где все смешалось в одном вихре и даже сама жизнь стала бессмыслицей и пустяковиной на фоне этого космического хаоса… Да, ОН вошел в этого старика, но тут же заблудился в бескрайнем море его нескончаемой, перманентной революции, бурлящей в старике горячей магмой и выжигающей беднягу изнутри.


* * *

— Ну ты, старик, прямо ниньзя! Где такую клевую палку добыл? — лейтенант попробовал свести в шутку неожиданное появление трагикомического пенсионера. Но он недооценивал «рыбачка»!

— Щас узнаешь где, бандюга!

— Дед, ты еще не успокоился? — довольно мрачно спросил побледневший лейтенант, понимая, что разрешить инцидент мирным путем ему теперь вряд ли удастся.

— Щас успокоюсь. Тебя вот только к рыбам на корм отправлю! А вы не бойтесь, товарищ! Он вам ничего не сделает! Я ему, мерзавцу, не дам, не позволю!

Половцев вытаращил на старика глаза. Возможно, он и открыл бы при этом рот, если бы только его нижняя челюсть сохранила способность отпадать от верхней.

— Дед, не подходи ко мне! — закричал лейтенант, не зная, как ему теперь поступить: в самом деле, не стрелять же в полоумного старика?

Но пенсионер бежал на лейтенанта, как отважный, но несколько тупорылый «И-16», идущий в лобовую атаку на «мессершмитт». Когда отважный «ишачок» был уже в нескольких шагах от лейтенанта, тот, с опаской поглядывая на сжатый кулак пенсионера (а вдруг там какая-нибудь Ф-1, заны-канная стариком еще со времен Сталинградской битвы?), от греха подальше вытащил из-под мышки табельное оружие и, взяв его в свободную от гипса руку, стал пятиться, как-то не очень уверенно угрожая пенсионеру:

— Уйди, старик, уйти, гад, ведь пристрелю!

— Не пристрелишь, бандюга! Хватит, натерпелись от вас. Ну ты у нас щас за всех дружков своих ответишь! — старик упрямо пер на лейтенанта, который все пятился и пятился на растерянного Половцева.

Это «у нас» неприятно удивило инженера человеческих душ. В его планы совсем не входило теперь лезть под пули, даже если этого требовали высшая справедливость и праведный гнев ветеранов всех битв от Бородина до Сталинграда. «Какой странный старик, — думал Половцев. — Откуда он только взялся? И, главное, почему он стал защищать меня? Он что-то знает, этот старик!»

А лейтенант тем временем действительно не знал, что ему делать. Стрелять? Детский сад! В кого? В сумасшедшего старика? Он обязан скрутить этого полоумного пенсионера. Обязан, да… но ведь сзади еще этот литератор, который сам не свой — дай ему только разочек тюкнуть доской по голове какого-нибудь лейтенанта.

— Мужики! — закричал Валек. — Кончай базар! Я лейтенант ФСБ! Вы понимаете это, идиоты проклятые? Вот мои документы! — лейтенант полез в карман за книжечкой, заслоняясь от гневного взгляда пенсионера, который, если бы ему только удалось добраться до этого бандитского лейтенанта, пожалуй, перегрыз бы ему горло.

— Что, струсил?! — торжествующе закричав пенсионер и как-то надтреснуто и оттого немного жутковато захохотал во все горло. Половцев решил про себя, что старик явно не в себе: он шел грудью на «Макаров» и при этом нисколько не боялся. Нет, он даже не шел, а как-то сладострастно бежал навстречу смерти, словно заранее предвкушая тот последний оглушительный момент проникающего сквозь собственную грудную клетку удара струи огня. — Теперь все, попался! — злорадно сказал старик, в углах губ которого обильно выступила пенистая слюна, и вдруг махнул сжатым кулаком в направлении лица лейтенанта.

Хотя лейтенант немного и обалдел от такого напора чокнутого ветерана, он все же успел отклонить корпус назад. Старик качнулся в сторону воды, но равновесие удержал. Одобрительно крякнув, мол, ну-ну, посмотрим что ты за орел, он неожиданно рубанул лейтенанта бамбуковой палкой сбоку по бедрам, и лейтенант, взвизгнув, вытаращил глаза на агрессора.

— Ну падло! Ну старая вонючка! — крикнул лейтенант и пошел на старика, набычившись и прикрыв челюсть плечом.

— Ага! — радостно вскрикнул пенсионер, понимая, что вызов его принят, и оттого впадая в азарт решительной схватки и весь исполняясь праведным гневом. — Дайте ему доской по кумполу! — крикнул он Половцеву. — Не бойтесь его! Щас мы его, таракана поганого, скрутим!

Сделав над собой усилие, инженер человеческих душ поднял свою доску и осторожно двинулся на врага с тыла, заставляя того нервничать и руку с пистолетом держать на всякий случай сзади.

Лейтенант был взят в клещи. Все, что ему оставалось, это опрокинуть один из флангов неприятеля в воду и потом, перестроившись на месте, разделаться с другим. Но противник сражался слишком ожесточенно, а лейтенант не был Суворовым, весело взявшим Измаил с Очаковом и скатившимся с альпийских вершин на голову неприятелю… Неожиданно пенсионер бросил небольшой булыжник — а именно его он сжимал в кулаке — и угодил побледневшему от невиданной наглости лейтенанту в живот (бросать булыжник в голову старик не стал, ведь бандюга мог увернуться, и тогда камешек угодил бы союзнику между глаз!). После этой «артподготовки» пенсионер начал яростно колотить лейтенанта бамбуковой палкой по всем частям тела, словно ленивого и лукавого раба, пойманного на воровстве. В общем, старик рубил лейтенанта, как белокочанную капусту, причем делал это с величайшим наслаждением.

Бедный лейтенант, понимая, что стрелять ему не положено по регламенту, защищался от бешеного пенсионера как мог, подставляя под удары плечи, предплечья, а то и просто ладонь незагипсованной руки, и пытался поймать зловредную палку.

Наконец, изловчившись, он схватил рукой палку и изо всех сил дернул ее. Но старик-то держал палку обеими руками, к тому же он был дьявольски силен: ярость добавляла ему сил.

— Ну что же ты смотришь, сынок?! Бей его, бей этого фашиста! — завопил старик, обращась к Половцеву и видя, что инициатива постепенно переходит от них к разъяренному беспредельщику. — Скорей!

И Половцев, не вполне осознавая, что он делает, поднял свою доску и по возможности не очень ситьно опустил ее на голову лейтенанта — так, едва погладил…

Но тут произошло совсем уж невероятное.

Лейтенант, этот спортивный крепыш с ровными белыми зубами телеведущего, неожиданно вздрогнул, ноги его подогнулись, и он начал валиться в воду, как срубленное дерево. И только тут до ушей литератора долетело эхо далекого выстрела.

Подняв тяжелые брызги, лейтенант упал в воду и стал тонуть. Он и в самом деле тонул. Не сопротивляясь тянувшей ко дну силе тяжести и отдавшись поглотившим его теплым объятиям зеленоватой глубины.

Пенсионер вылупил глаза и восхищенно посмотрел на испуганного Половцева.

— Так держать! — крикнул он, торжествуя. — Можно было и покрепче. Молодец!

Тем временем до Половцева дошло, что лейтенант сейчас утонет, и эта бессмысленная смерть, возможно (нет, наверняка!), ляжет на абсолютно невиновного прозаика полосатой тенью приговоренного к высшей мере мокрушника. А что он такого сделал? Ну тюкнул разик покойничка досочкой по голове!

Лишь несколько мгновений раздумывал прозаик, что ему делать. Кто-то вдруг словно толкнул его в спину. Даже не успев сгруппироваться, литератор плюхнулся в воду…


* * *

День был очень жарким, и потому «главный» милостиво отпустил Андрея на озеро искупаться, на всякий случай дав ему в сопровождающие дядю Богдана — рыжеусого здоровяка, мрачного и немного подозрительного. Когда они выходили за калитку, их догнал водитель, который собрался ехать на станцию — купить чего-нибудь к столу.

Зарывшись по горло в песок, Андрей смотрел на озеро, на его глянцевую зеленоватую поверхность. Он уже успел несколько раз окунуться и теперь грелся, думая об отце.

Внезапно его внимание привлекли крики, доносившиеся со стороны пионерского лагеря. Трое человек что-то громко кричали и размахивали руками, вероятно, выясняли между собой отношения прямо на понтонной пристани. Причем двое из них были с палками в руках, а третий, взятый ими «в клещи», по всей видимости, в чем-то оправдывался. И вдруг один из них, высокий и сутулый, начал бить палкой того, кто пытался оправдаться…

Андрей вскочил. Тот, кого в трехстах метрах от пляжа били сейчас палкой, был одним из дневных преследователей, молодых людей, которые избили отца. А бил его старик — тот самый отважный рыбак, вступившийся сегодня за отца Андрея на станционной площади. Но самым удивительным было то, что третьим человеком, стоявшим с доской в руках позади побиваемого «преследователя», был отец Андрея.

Бросив свою одежду, Андрей в одних плавках быстро побежал вдоль берега к понтонной пристани.

Когда мальчик уже подбежал к мосткам, ведущим к небольшой купальне с пристанью и набрал в легкие побольше воздуха, чтобы крикнуть, где-то совсем рядом раздался выстрел. Пуля пролетела совсем близко от Андрея, и он даже почувствовал запаха пороха.

Мальчик испугался, думая, что стреляют в него. Присев и машинально вжав голову в плечи, он заметил, что молодой человек на пристани начал валиться в сторону и вдруг рухнул в воду. Отец Андрея растерянно опустил доску, а рубивший с плеча пенсионер выпрямился и замер.

Но тут грянул второй выстрел, и отец Андрея исчез в воде вслед за противником. На пристани остался лишь растерянный старик с бамбуковой палкой. Мальчик вдруг понял, что отца застрелили. Понял и закричал…


* * *

Пуля, которая должна была угодить Половцеву в ухо и застрять в обширном мозгу литератора, навсегда похоронив все его еще не изложенные на бумаге мысли, прожужжала в нескольких миллиметрах над его макушкой, едва не оцарапав ее.

Но падающий в озеро Половцев даже не заметил этого. Подчинившись воле извне, он воспринял свое неожиданное падение как должное.

Зато стрельбу наконец-таки заметил пенсионер. Он мгновенно бросился животом на раскаленное железо понтона, почему-то крикнув: «Воздух!». Прижимаясь к железу, пенсионер гуттаперчевым червяком пополз с открытого места в укрытие, как-то совсем не по-военному оттопырив свой острый зад. В укрытии старик продолжал что-то возбужденно бормотать, то и дело выкрикивая: «Врешь, фашист! Не возьмешь!»

Старик откровенно радовался, что, пусть косвенно, так сказать, чужими руками, но все же нанес удар по организованной преступности!

— Ну что, съели, бандюги? — злорадствовал он, осторожно выглядывая из укрытия и почти плача от радости. — Своего же и ухлопали!

Что и говорить, на взвинченного удачной боевой операцией пенсионера нашло настоящее упоение битвы. Потенциал хорошей солдатской злости и боевитости рвался из него на свободу, жаждая воплотиться в каком-нибудь приличном Т-34 или, на худой конец, в обычном АКМ.

Пенсионер уже забыл, что у него в этой схватке был союзник. Когда после второго выстрела этот бедняга упал в воду, он начисто ушел из памяти ветерана. Ведь если сказать правду, Половцев был для старика чем-то вроде катализатора для вскипания праведного гнева. Когда ветеран еще там, на станции, увидел его беспомощные ноги, не влезавшие в салон автомобиля, он понял, что «наших бьют» и кровь ударила ему в голову, помутив разум.

Даже в автобусе, куда его забросили эти бандиты с помощью несомненно подкупленного милиционера, он никак не мог успокоиться. Скрипел зубами и страшно ругался на всех: на милиционера-предателя, на водителя автобуса — тоже предателя, на пассажиров — трусов и дезертиров, на власть — воровскую и бездарную, наконец, на всю эту подлую эпоху вместе с продажной планетой Земля!


* * *

Странно, но увалень Половцев сравнительно легко донырнул до самого дна озера и начал шарить вокруг себя руками. Он примерно знал, где должен находиться утопленник, потому и исследовал ил метр за метром, не открывая при этом глаз. Обшарив дно, он, однако, так никого и не нашел. Лейтенанта исчез.

«Интересно, куда он делся?!» — недоумевал литератор, захватывая легкими новую порцию воздуха над поверхностью воды. Старика на пристани уже не было, и Половцев подумал, как бы ему не пришлось теперь вылавливать сразу двоих… О собственной безопасности литератор сейчас не думал. Конечно, кто-то стрелял с берега и очень возможно, что стрелял именно в него, Половцева. Но для него сейчас не это было главным. Главным, каким странным это ни могло бы показаться ему самому в этот момент, была жизнь лейтенанта, человека, который избил его.

Нырнув еще раз, Половцев открыл глаза и огляделся. Так и есть: лейтенант висел в толще воды под железным понтоном, как поплавок, и даже слегка покачивался, как дохлая рыба…


* * *

Литератор схватил бездыханного лейтенанта за шиворот и рванул на себя. Когда голова раненого показалась над поверхностью, Половцев, держась одной рукой за какое-то железо, крикнул:

— Эй, где вы там? Помогите мне поднять его!

— Не могу, браток! Плацдарм простреливается! Мы в кольце… Но я им не сдамся! А вы?

— Да помогите же мне, ведь он захлебнется!

— Так ему и надо, фашисту! А вы бросьте его, бросьте: собаке — собачья смерть! — крикнул пенсионер, выглядывая из-за укрытия и показывая палкой в сторону леса. — Вон еще кто-то из банды бежит сюда! Товарищ, будем держаться до последнего! На всякий случай: меня звали Михал Михалычем. А тебя как, сынок?

«Да пошел ты!» — подумал литератор и посмотрел на берег. Прямо по воде к ним бежал Богдан, сжимая в руке пистолет.

— Па-па! — вдруг услышал Половцев голос Андрея. Он кричал откуда-то с берега.

— Не высовывайся, Андрей! — что было силы крикнул Половцев, издав на самом деле что-то вроде простуженного хрипа жителя сырого бомжатника на Лиговском проспекте.

Добежав до понтонов, Богдан крикнул: «Всем лежать!» — и бросился в заросли. Пробегая мимо Андрея, он прошипел ему:

— Только не вставай, парень! Лучше не надо! Прислушиваясь к лесу и озираясь по сторонам,

Богдан стал пробираться вперед, к тому месту, откуда могли стрелять.

А Половцев тем временем буксировал лейтенанта к берегу. Цепляясь одной рукой за пристань, а другой держа лейтенанта за шиворот (у коротко стриженного Валентина, к несчастью, был лишь небольшой чуб, за который его просто невозможно было тащить), литератор кое-как добрался до места, где смог встать на дно.

— Это они тебя так? — тревожно спросил Андрей Половцева, когда тот, надрываясь, вытащил лейтенанта на берег и стал щупать пульс у него на шее.

— Зачем ты пришел сюда? — с отчаянием прошептал Половцев. — Зачем? Мы ведь договорились.

Литератор был удручен. Он понимал, что теперь все его надежды разом рухнули. Он до сих пор не верил ни единому слову «друзей».

— Но ведь они увезли тебя на машине… Я видел, я думал…

— Эх, Андрюша, Андрюша…

— Папа, он шевелит губами, он жив! — сказал Андрей, и Половцев приложил ухо к груди лейтенанта.

Из леса выскочил рыжеусый Богдан: лицо его было перекошено от злости. По берегу со стороны пляжа быстрым шагом к ним приближался еще кто-то. Это был майор.

— Андрей, — испытывая сильную боль, шептал Половцев сыну, не отрывая головы от груди лейтенанта и всем своим видом показывая, что слушает раненого. — Беги! Сейчас уже пойдут электрички. Приедешь домой — позвони маме и все расскажи ей…

— Ну и куда бежать, любезный? Под пули? — над Половцевым стоял Богдан и в упор смотрел на литератора. — Ну-ка, отойдите оба в сторону, — он опустился на колени перед лейтенантом и стал осматривать его.

— Ну что, Валя, живой? — спросил он лейтенанта, когда тот слабо застонал и открыл глаза.

К Пивню подошел майор Беркович и отвел его в сторону. Майор тяжело дышал, и прежде чем он заговорил, прошло около минуты.

— Видел, кто стрелял? — спросил он мрачного Богдана.

— Нет, только треск сучьев.

— Когда я шел сюда, двое или трое быстро шли к шоссе через лесополосу.

— Я их тоже видел. Даже позвал их, но ребята дали деру. Эх, надо было хоть одному задницу ковырнуть!

— Брось, Богдан, свои шутки! У нас тут уже керосином пахнет, а ты все зубы скалишь! Может, это и не они вовсе! Только вот почему эти ребята не по дороге шли, а через болото? Странно… — майор задумался. Он выглядел очень больным.

— Вот-вот… Мы тут разыгрываем комедию, дурака хором валяем, а нас вместе с нашей комедией уже кто-то в свою драму вставил и раком поставил! Полная хреновина! Ничего понять не могу!

— И я не могу. Или это за мной пришли, а? Дома не застали, вот и заявились сюда? Ведь я у них, судя по всему, — номер второй: первый номер был у Валеры Хромова. Но как они узнали, что я здесь, в Васкелове?… Да, Богдаша, обложили нас, как волков в норе. А, может, это «папин» оппонент? Может, это «лампасы»? — майор улыбался, но у него дрожали губы.

— Что, Боря, страшно? — Богдан ухмыльнулся. — Не бзди. Тебе голову открутят, только переступив через мой труп. Так что у тебя третий номер… Слушай, а что там Пахом, уже приехал?

— Нет еще… Как бы его… — начал майор.

— Его?! — грубо оборвал Пивень Берковича. — Этого… козла? Ты, Борюня, в людях не разбираешься. Пахом — жлоб, и за ним много чего водится.

— Ладно, я знаю: у вас с Серегой взаимная антипатия. Но теперь, Богдан, лучше забыть об этом, иначе нас… Кстати, что с Валентином? Рана серьезная?

— В грудь. Врача бы, — как-то лениво сказал Пивень. — А то сожмурится парень во цвете лет.

— Нельзя, Богдан… Уже нельзя.

— Знаю, майор… Ну что, будем связываться с «папой»?

— Нет, теперь не будем, сам позвонит, — ответил майор взволнованно. — А это что за «дух»? — Беркович указал рукой на пристань, от которой с шумом отчалила лодка.

В лодке суетился отважный пенсионер, изо всех сил орудуя доской литератора, как веслом, словно был не заслуженным ветераном, вспоминающим чувство глубокого удовлетворения и отдельную колбасу по два двадцать, а заправским гондольером в сыром венецианском квартале, никогда не знавшим уверенности в завтрашнем дне.

— Возможно, тот старый пень, о котором говорил лейтенант. Потом расскажу…

— Как бы он там, — Беркович указал на противоположный берег озера, — панику не поднял…

— Да кто этому идиоту поверит, Боря?

— Хорошо. Тащим Валентина на дачу. Там решим, как быть дальше… Теперь только этих двоих не упустить бы, — шепнул майор, кивнув на Половцева и Андрея, покорно ждавших около раненого лейтенанта своей участи.

Взяв лейтенанта на руки, рыжеусый понес его к даче. Впереди шел майор, сжимая в руке пистолет. Замыкали шествие литератор с сыном.

— Вот видите, до чего дошло, — обернулся майор к прозаику, криво улыбаясь. — Пуля предназначалась вам, любезный, а угодила в нашего человека. Берегите своего сына. Упаси вас Бог отсылать его куда-нибудь от нас! Ведь это охотятся за ним, да и за вами тоже. Не думаю, что вы сами сможете защитить его. А вот мы сможем. Так что оставьте свои глупости и держитесь поближе к нам.

Они подошли к даче. Рыжеусый положил раненого на траву, а сам, пригнувшись и озираясь по сторонам, пошел к дому. В доме уже могли быть «гости».

— Осторожней, — шепнул вдогонку майор. — Через дверь не заходи. Попробуй через кухонное окно.

Рыжеусый остановился и присел.

— Что-то мне здесь не нравится. Чего-то я никак не могу понять. Кто? Почему? Зачем? Одного звена какого-то не хватает, — сказал раздраженно Пивень, неприязненно посмотрев на Половцева и Андрея. — Зачем это все, майор?

— Надо, Богдан. Ради этих людей! — Беркович кивнул в сторону литератора. — Слишком большая ставка!

— Ну мы-то здесь ни при чем! — усмехнулся Половцев и поймал себя на мысли, что эти слова прозвучали против его воли. — Думаю, ставка в вашей игре гораздо больше, чем моя жизнь и жизнь моего сына.

Майор, прищурившись, посмотрел на литератора и спросил его:

— Откуда вы взялись? Ведь вас тут не должно было быть? — Половцев молчал. — Ладно, Богдаша, оставайся здесь, я пойду в дом, — на лбу у него выступили крупные капли пота, а лицо обрело землистый оттенок, как у раненого лейтенанта.

Взяв в руку пистолет, майор неожиданно резво подбежал к стене дома и начал осторожно заглядывать во все окна. Дойдя до края стены, он огляделся по сторонам и завернул за угол.

Через минуту дверь в доме открылась, и майор знаками показал, что можно входить.


* * *

Лейтенанта положили на кровать в одной из комнат. Пивень колдовал над ним с йодом и бинтами, взятыми из аптечки Половцева. Валентин пришел в себя, и теперь они с Богданом о чем-то тихо разговаривали.

— На станции, говоришь? — слышал Половцев приглушенный голос Богдана. — А какая у кучерявого была тачка? Значит, «опель»…

Майора знобило. Он сидел в большой комнате у окна и, кутаясь в одеяло, смотрел во двор. По его просьбе Половцев то и дело выходил в соседние помещения и там украдкой смотрел из окна.

Когда он в очередной раз выходил из комнаты, его внимание привлекла маленькая пустая ампула, валявшаяся возле дивана. Литератор поднял ее и недоуменно прочитал маркировку. Сидевший на стуле Андрей заметил это.

— Разве у нас это было? — задумчиво пробурчал себе под нос литератор и посмотрел на Андрея. Андрей глазами показал на Берковича, стоящего спиной к ним у окна, и сделал жест, который должен был означать укол в руку. Половцев с удивлением посмотрел на майора и на несколько секунд задумался. Потом покачал головой и туманно изрек: — С точностью до наоборот!

Майор резко обернулся.

— Вы что-то сказали? — он пытливо посмотрел на Половцева и Андрея, потом подошел к открытой двери, за которой находились Богдан и раненый. — Нет, не могу, — сказал Беркович, нервничая. — Если будем сидеть так, сложа руки, нас здесь, как куропаток, перебьют.

— Что предлагаешь, майор? Звонить нельзя, да и не можем. Телефон у водилы в машине. А сам он тю-тю…

— Не говори глупостей, Богдан. Что ты на него тянешь?

— Это мое дело, майор.

— Не заводись, Богдан Григорьевич, сейчас лучше не надо. Вот что, я все же выйду, вокруг дачи посмотрю. Они должны быть где-то здесь…

— Куда ты пойдешь, Боря? Тебя же всего трясет, температура небось под сорок? Езжай-ка ты отсюда, — усмехнулся рыжеусый, глядя на Берковича.

— Не говори глупостей! Все, пошел… — майор бросил взгляд на раненого лейтенанта, который беззвучно шевелил губами и, распахнув окно, прыгнул в шиповник.

После того как майор исчез, рыжеусый, оставив раненого, вышел в соседнюю комнату, где на диване молча сидели Половцев с сыном.

Литератор не шевелился. Только теперь, когда он сидел на диване, он чувствовал, насколько устал. Ноги и поясница сделались деревянными, руки налились свинцом и ныли, а многострадальная челюсть литератора, как после местной новокаиновой блокады, просто перестала существовать. Глаза его были закрыты.

Рыжеусый посмотрел на них и сказал:

— Вот так и сидите. Молча. Диван не покидать, из комнаты не выходить, если, конечно, пожить еще хотите.

К даче подъехала «Волга».

Из автомобиля вышел Пахомов с двумя объемистыми пакетами, в которых, очевидно, были продукты. Не оборачиваясь, он в полный рост и даже немного вразвалку шел по песчаной дорожке к крыльцу.

Рыжеусый подошел к окну и посмотрел на приближающегося водителя. Хмыкнув, он еще раз посмотрел на Половцева и, вытащив свой «Макаров», быстро вышел за дверь…


* * *

Когда водила, прижимая к груди тяжелые пакеты, проходил по коридору, из кухни навстречу ему стремительно вышел Богдан.

— Что так долго? — спросил он вздрогнувшего водилу.

— Да на станции в магазине пусто, хоть шаром покати. Пришлось гнать по шоссе до первого приличного сельмага…

— Ребят-то своих встретил? — Богдан невозмутимо улыбался, глядя в глаза водиле.

— Каких ребят? — насторожился Пахомов.

— Каких, каких… Крутых. Небось уже где-то вокруг окопались, а?

Пахомов опустил глаза. На его мускулистой шее вздулись жилы.

— Что за ерунда! Мне надо положить продукты, — тихо сказал он.

Пока Пахомов говорил это, рыжеусый буквально сверлил его взглядом. Когда же Пахомов сделал шаг вперед, чтобы, миновав Пивня, войти в кухню, тот, слегка посторонившись, сбил водилу с ног неожиданным жестким ударом своего тяжелого правого кулака. Клацнув зубами, Серега упал навзничь, выпуская из рук пакеты с едой.

Вытаращив глаза и раскрыв рот, из угла которого узкой струйкой побежала кровь, водила смотрел на Пивня. Он был оглушен таким неожиданным поворотом событий. Видя, что Пахомов собирается встать, Пивень рванул его рукой за грудки на себя и тут же нанес второй удар по болтающейся голове водителя.

После этого, уже убедившись в неспособности к физическому сопротивлению со стороны водилы, рыжеусый нанес ему третий удар, самый тяжелый — правой сбоку, в результате которого нижняя челюсть водителя на миг потеряла симметрию относительно верхней.

Отпустив водилу, голова которого безжизненно ударилась об пол, Богдан быстро прошел в кухню, где погрузил кулак правой руки в ведро с колодезной водой. Все это грозный рыжеусый нокаутер проделал без единого слова.

В страхе замерев и сжав рукой плечо сына, Половцев в это время напряженно слушал, что происходит там, за дверью. Никаких слов — только отдельные весьма характерные звуки, похожие на удары кулака по сырому мясу и потом звук падающего тела.

Отмочив в холодной воде кулак, Пивень обыскал Пахомова и, улыбнувшись, извлек у него из кобуры под мышкой пистолет. Подумав несколько секунд, Богдан приставил дуло пистолета водилы к его затылку и… Нет, убивать Пахома пока было нельзя. Эти двое за дверью могли его не так понять.

Вырвав с «мясом» ремень из брюк водителя, Богдан крепко связал ему руки. «Упаковав» таким образом Пахома, рыжеусый огляделся по сторонам. Взгляд его упал на пол, где четко вырисовывался квадрат крышки погреба. Дернув за веревочное кольцо, он открыл тяжелую крышку. В лицо остро пахнуло сырым и кисловатым холодом.

Под полом был довольно глубокий и вместительный погреб, представлявший собой бетонный колодец. На земляном полу внавал лежал картофель. Довольно хмыкнув, Богдан легко поднял связанного шофера и, словно мешок со старым хламом, бросил его вниз головой в бетонный колодец, нисколько не заботясь, удачно ли он приземлится…

Хлопнув крышкой погреба, Пивень поставил на нее пустое ведро и кастрюлю, которые должны были сигнализировать о том, что пленник очнулся и собирается податься в бега.

Внезапно где-то внизу около озера раздались выстрелы. Богдан остановился и вслушался. Стреляли из пистолета. И вдруг заговорило автоматическое оружие. «Узи!» — определил марку автомата Пивень.

Он открыл дверь в комнату и приказал вскочившему на ноги и бросившемуся было к окну литератору лечь на пол.

— И не подымайте головы! — сказал он с угрозой в голосе.

Половцев собрался возразить рыжеусому, что ложиться на пол глупо, что если только нападающим будет надо, они запросто расстреляют их, лежащих здесь на полу, даже из окна, что надо, пока не поздно, бежать отсюда.

— Или мы все же ваши заложники? — спросил он, пытаясь правильно выговаривать слова своей абсолютно не слушающейся челюстью.

— Может быть. А пока слушай мою команду: лечь! — сказал рыжеусый, с улыбкой направляя дуло пистолета на литератора. — Будете делать то, что я вам скажу. Лечь и не выходить из комнаты. Попробуете выйти — пеняйте на себя!

Отец и сын повиновались. Они легли на пол и испуганно смотрели на стоящего у окна рыжеусого, коренастого и хищно-пружинистого, по лицу которого пошли красные пятна. Стрельба приближалась. Бросив еще один, последний взгляд на испуганных «заложников», Пивень легко прыгнул в окно.


* * *

После того как шум ломающихся веток стих, Половцев поднялся с пола и выглянул в окно. Мальчик остался лежать на полу.

Прозаик наблюдал за рыжеусым, стоящим у бани с «Макаровым» в поднятой руке. Богдан осторожно выглядывал из-за угла бани и пытался определить на слух положение, а также направления передвижений противоборствующих сторон. Из низины доносилась то пистолетная, то автоматная стрельба.

И вдруг, пригнувшись, Богдан бросился вниз по склону — в низину. Совсем внезапно у него возникла мысль, так, предположение, на первый взгляд весьма нелепое, даже несуразное. Но оно само собой вытекало из всей этой странной и до сих пор непонятной. ему логики событий. «Зачем они так много стреляют?» — ухмыльнулся Богдан.

Крадучись и припадая ко мху, он приближался к тому месту, откуда прозвучала последняя очередь. Богдан старался не шуметь и не высовываться. Чтобы разгадать загадку, он должен был остаться незамеченным и при этом разглядеть действующих лиц. Вдруг кто-то побежал между деревьями метрах в пятидесяти от него. «Может, крикнуть, позвать его? — промелькнуло в голове Богдана. — Нет, подожди, спокойно. Сейчас я это дело…

Но Богдан не успел додумать!

Узи вдруг резко заговорил прямо напротив него из-за высокой, поросшей густым черничником кочки. Пули, ударяющие в грудь с силой и неожиданно острой болью, — это было так нереально!

С искренним удивлением он посмотрел на вспышки (лица стрелявшего человека он так и не увидел!), только и успев подумать: «Как?! Уже?!»

Банально, как фальшивый злодей из телесериала, он рухнул лицом в канаву с бурой, пахнущей гнилью болотной водой. Рухнул, даже не сумев заставить себя произвести ответный выстрел…


* * *

Половцев прислушивался к стрельбе. Там, в низине под дачей, продолжалось сражение.

«Но почему не здесь, в доме? — думал он. — Что-то здесь не так. Нет, все здесь не так. Даже эта ампула больного майора. Во всем этом нет даже элементарной логики. Кого защищают эти «друзья»? Андрея? Но от кого и почему именно здесь, в Васкелове? Елена Максимовна… Очень похоже на то, что у нее большие неприятности…»

Он продолжал размышлять… А тот невидимый, кто стоял за его спиной, кто уже не раз вмешивался в этот стремительно катящийся к развязке сюжет, все настойчивей стучался в него, вламываясь в сознание и буквально крича: «Уходи сейчас же! Скорей!»

Лишь на секунду прислушавшись к этому внутреннему крику, Половцев поспешил отмахнуться от него и тут же вступал с ним в полемику: «Но как я могу? Ведь там стреляют… А здесь, здесь мы, по крайней мере, в укрытии!»

«Не думай об этом! Уходи!» — волчком вращалось в его мозгах.

Литератор посмотрел на Андрея: мальчик спал на полу, положив голову на руки.

«Но я не хочу его будить! Он устал, и потом, я боюсь…» Внезапно Половцев услышал глухой стук, доносившийся из кухни и вспомнил о водителе.

«Этот рыжеусый оставил его где-то там. Ах да, он еще открывал крышку погреба. Я слышал, значит, водитель там!»

«Беги!» — острая волна страха ударила в виски литератору.

«Не могу, — оправдывался он, — ведь там живой человек, которому нужна моя помощь…» Конечно, этот Серега не вызывал у него особых симпатий. Но все же он казался литератору менее страшным человеком, нежели рыжеусый здоровяк, который всегда так неприязненно смотрел на инженера человеческих душ, что у того легкой поземкой пробегал мороз по спине.

Половцев бросился в кухню и, с одышкой нагнувшись, поднял крышку погреба, предварительно отшвырнув ногой ведро. Водитель стоял, повернув свое распухшее лицо к свету.

— Помогите мне! — прохрипел водитель. — Где Богдан?

— В доме никого нет, кроме меня и сына. Ваши коллеги «воюют» на болоте у озера, — ответил Половцев, стараясь не слышать свой «внутренний» голос.

— С кем воюют? — удивился водила.

— Не знаю… Какие-то люди сначала обстреляли нас у озера, — ответил литератор, с интересом глядя на одного из своих «преследователей», на лице которого выросли примерно такие же «излишества», какими пару часов назад «украсили» физиономию тишайшего литератора.

— Скорей развяжите меня! — глаза водителя лихорадочно заблестели. — Да нет, режьте ножом! Нельзя терять ни секунды, он может вернуться, и тогда всем нам крышка!

Половцев замер. Именно такой поворот событий он и предполагал, просто все это время боялся себе в этом признаться.

— Как?! Почему конец?! Что мы сделали?! — слова отчаянно прыгали у литератора в гортани, появляясь в эфире исковерканными и оттого немного смешными.

— Потому что этот Богдан… — Пахомов недоверчиво посмотрел на литератора. — Ладно, об этом после! А пока, — водитель легко выбрался из подпола после того, как Половцев разрезал на его руках ремень, — откуда стреляли?

— Со стороны озера, если я не ошибаюсь.

— Ждите меня здесь. Никуда не уходите. Я только разведаю обстановку… — и водила исчез на веранде, выходившей окнами в сторону озера.


* * *

По-рысьи мягко ступая по мху, Пахомов спустился к уборной и огляделся. Солнце едва просачивалось сквозь плотно сдвинутые кроны деревьев и лишь кое-где высвечивало ядовито-зеленые или малиново-красные фрагменты болота.

«Этот придурок издевается надо мной, что ли? Какая еще война? Здесь ведь стрельбище поблизости, вот ему и пригрезилась война… Хотя, может, это «братва» порезвилась?» — думал он, осторожно ступая по кочкам.

Выйдя на открытое место и ничего подозрительного не обнаружив, он начал разворачиваться, намереваясь бросить последний взгляд вокруг себя и бежать к машине…

И вдруг он замер: в пяти шагах от него лежал Богдан, погрузив голову и плечи в ржавую болотную воду. Водила присел и прислушался. Нет, Пивень уже не пускал пузыри. На корточках подобравшись к Богдану, Пахом стал его обыскивать.

Так и есть: его собственный «Макаров» был тут. Водила осторожно извлек из кармана Богдана вместе с какой-то бумажкой («Ага! План расположения „папиной" дачи!») свой пистолет и снял его с предохранителя. Потом он разжал пальцы правой руки мертво лежащего коллеги и сунул пистолет Богдана себе за ремень. Все это водила проделал быстро, с едва заметной улыбкой.

— Ну вот ты свое и получил, Богдаша! А это тебе на сдачу! — сказал сквозь зубы водила, приставив к затылку коллеги дуло пистолета.

— Богдан! Где ты? — вдруг раздалось метрах в пятидесяти. — Богдан!

Водила вздрогнул: он узнал голос Берковича. Майор шел сюда со стороны озера.

Пахомов упер ногу в бок Богдана, погруженного наполовину в болото, и столкнул его в воду. Плавно, словно с горки, Богдан Пивень съехал на дно глубокой воронки, наполненной черной болотной водой, разогнав ряску, которая, как только тело скрылось под водой, вновь затянула поверхность зеленой вуалью. Бросив взгляд в сторону озера, Пахомов стал пятиться к склону, ведущему к даче…


* * *

Литератор стоял над спящим сыном и растерянно смотрел на него. В его висках попавшей в силки птицей билась одна и та же навязчивая мысль: «Беги! Беги, еще не поздно!» Но бедный инженер человеческих душ никак не мог решиться на побег. Не мог, словно ему предстояло бежать через проволочные заграждения, раздирая свои белые руки и нежный зад стальными колючками, бежать под прицелом недремлющих охранников — поголовно чемпионов по стрельбе в «бегущего кабана».

Он почему-то знал, что ему уже никуда не убежать и не скрыться, поскольку теперь это было бы не обыкновенное бегство от опасности, а побег от самого себя.

Половцев мог бы теперь сгинуть, малодушно схоронившись в одной из лесных воронок, и заставить себя ни о чем не думать, но, увы, он не мог заставить молчать в себе то, что было выше страха боли и самой смерти. Ибо то мучительное и страшное, что предстояло ему, что ощущал литератор всем своим источенным болью и страданиями существом, он обязан был принять как должное и перетерпеть, пересилить, перемочь.

Он должен был выпить чашу до дна.

Половцев понял это, и на душе у него стало спокойно.

Он собирался с духом пусть для последнего, но самого главного в своей жизни мгновения…

— Скорей будите сына и за мной, к машине! Сейчас те, кому нужна голова мальчика, будут здесь. Где ваш сын? — водила глубоко дышал и все время смотрел в окно. — Спит? Будите его скорей и бегите к машине, — сказал водила и пошел к выходу.

— Простите, э… — Половцев не знал, как обращаться к водителю, — там, во второй комнате, лежит раненый.

— Раненый? Какой раненый? — Пахомов остановился и вытаращил глаза на литератора.

— Лейтенант. Его подстрелили на озере, — Половцев вопросительно посмотрел на водителя.

— Подстрелили на озере? С ума сойти! — округлив глаза, водила смотрел на литератора.

— Я вытащил его из воды. Он ранен в грудь…

— Ладно, уважаемый, берите сына и бегите к «Волге». У нас уже нет времени. Бегите, я — за вами. Только не через калитку, пожалуйста, а через забор. Быстрей!

— А может быть, мы подождем, пока… — литератор с подозрением смотрел на водилу.

— Пока не убьют меня, вас, вашего сына? Вы это хотели сказать? — не дал закончить Половцеву Пахомов. — Будите мальчика. Живо!

— Но разве мы оставим его, вашего лейтенанта? — Половцев показал рукой на дверь, ведущую в соседнюю комнату.

Водила открыл дверь и подошел к лейтенанту. Кинув на него беглый взгляд и приложив ладонь к его землистому виску, он обернулся и сказал:

— Похоже, мы уже ничем ему не поможем!

— Но я попробую, попытаюсь донести его до машины, ведь здесь недалеко, — сказал Половцев и, взяв раненого под мышки, с трудом приподнял его над кроватью. — Какой тяжелый!

— Оставьте его! Он не жилец! — раздраженно крикнул водила.

Литератор медленно распрямился и неожиданно для себя спокойно сказал:

— Не оставлю, потому что он еще жив! Водила плюнул себе под ноги и выругался.

Потом он подскочил к литератору и, грубо отпихнув его плечом, взвалил раненого на себя. При этом лейтенант слабо застонал.

— Ну если меня сейчас подстрелят, — засипел водила, — извините! Защитников у вас и вашего сына больше не останется!

— Давайте я помогу вам… — начал было Половиев, но водитель оттолкнул его и одними глазами показал на спящего мальчика.

Литератор быстро (и куда только делась его усталость?) подошел к сыну и разбудил его. Спросонья мальчик не понял, что от него хотят: он долго тер глаза и вспоминал, почему он спал на полу. Половцев уже распахнул одно из окон и ждал, когда Андрей наденет куртку.

— Андрюха, за мной! Бежим к «Волге». Не бойся, скоро будем дома! — сказал литератор и постарался улыбнуться мальчику.

Когда они побежали к забору, за спиной у них что-то тяжело шмякнулось о землю. Половцев оглянулся: лейтенант лежал на земле, неловко подломив под себя руки. Водила либо выпустил его из рук, когда вылезал из окна, либо попросту бросил. Половцев собрался броситься на помощь водиле, но тот гневно сверкнул на него глазами и кивнул головой в сторону «Волги».

Когда они уже были возле автомобиля, с другой стороны изгороди хлопнула калитка: кто-то вошел во двор. Водила приложил указательный палец к губам и, осторожно открыв багажник, положил туда раненого лейтенанта — прямо на запаску и пустую канистру. От удивления у литератора вытянулось лицо. Он не понимал, как можно так обходиться с ранеными.

— Скорей, иначе нас накроют! — шепнул водила и открыл дверь автомобиля.

Не успели еще Половцев с сыном влезть на заднее сиденье и закрыть дверь, как «Волга» рванула с места, глухо и напористо взревев.

Внезапно впереди по ходу движения автомобиля кто-то закричал «Стой!» и бросился наперерез. Половцев повернул голову и узнал последнего из приехавших сегодня «охранников». Это был майор.

Ломая грудью верхушки прогнившего штакетника, Беркович рыбкой перелетел через него и, уже на земле перевернувшись через голову, оказался в десяти метрах от автомобиля с пистолетом, направленным в лобовое стекло.

— Пригнитесь! — крикнул водила, и Половцевы мгновенно упали на сиденье. В тот же момент грянули сначала один и потом еще два выстрела уже сзади, рассыпая по салону стеклянные крошки.

— Отбой, — с облегчением сказал водила, когда дача под резкий скрип тормозов скрылась за поворотом. — Ну что, страшно было? — спросил он, радостно улыбаясь своим пассажирам в зеркало.


* * *

Вадим Анатольевич подошел к двери квартиры Елены Максимовны. Петр Сивцов все не звонил, а полковник не хотел раздражать товарища своими звонками. Он знал, что Сивцов обязательно выполнит его поручение, и если он до сих пор не позвонил, значит, еще не довел дело до конца. «Будем надеяться, что Петя скоро позвонит и даст мне еще один козырь», — подумал полковник и нажал кнопку звонка.

Елена Максимовна была искренне удивлена его приходом и немного раздосадована.

— Ты? Зачем пришел? Я болею. Зайди в другой раз, — сказала она сухо и уже хотела закрыть дверь, но полковник успел просунуть между косяком и дверью ботинок.

— В другой раз не могу. Другого раза не будет, — полковник улыбался и держал дверь.

Окинув Вадима Анатольевича холодным насмешливым взглядом с ног до головы, она прекратила оказывать бывшему любовнику сопротивление и широко распахнула дверь.

— Что ж, входи. Только недолго.

— Постараюсь недолго. Но это зависит не только от меня.

Полковник прошел за Еленой Максимовной в комнату и сел на стул.

Комната имела ухоженный вид. Тяжелые портьеры мягких красноватых тонов, не слишком блестящий гарнитур, какие-то вазочки, несколько десятков книг в переплетах с тиснением, современные светильники. Да, на письменном столе у окна стоял компьютер, одна из самых совершенных моделей…

— Ну, слушаю тебя, Вадим. Излагай суть, — хозяйка села напротив полковника в кресло.

— Хорошо, я начну.

— Только давай, Вадим, с главного. Слушаю тебя внимательно, — Елена Максимовна немного насмешливо смотрела на гостя.

— Вообще-то это я хотел тебя послушать… Ну да ладно. Ты сюжет в криминальной хронике видела, ну тот, где генерал выступал: про икону?

— Ах, тот… Ну и что ты мне хочешь сообщить?

— Брось валять дурака, Лена. Ты же знаешь, я ни при чем. Меня кто-то подставил.

— Да о чем ты?

— О микропленке, которую обнаружили в шпонке!

— Ну и что ты так волнуешься, Вадик, если не виноват? — Елена Максимовна, словно кошка, смотрящая на солнце, сощурила глаза. Не хватало еще того, чтобы она, глубоко зевнув, начала вылизывать себя. Видно было, что разговор ей пока нравится. И все же она немного волновалась.

— Ты знаешь — что! У тебя та моя фотография, где эта икона висит на заднем плане, — полковник пока сдерживался.

— Да, припоминаю…

— Отдай ее!

— Но ты сам подарил ее мне. Как же я верну ее теперь?

— Ну хватит! — полковник отрывисто рявкнул. — Хватит ломать комедию! Отдавай мне фотографию. Ты прекрасно знаешь, что эту икону я продал Гордону. С твоей, между прочим, подачи!

— Ну уж нет! Никто тебя за руку не тянул! Я тебе только предложила покупателя. Это тебе вдруг понадобилось столько «зелени», а не мне. Ты сам ее продал!

— Да, я продал ее, но никакой микропленки я в нее не закладывал! — закричал полковник.

— Не закладывал, и хорошо! Значит суд тебя оправдает! — зло засмеялась Елена Максимовна. — И не кричи на меня, пожалуйста! Это еще надо доказать, дорогой мой, что ты здесь ни при чем! Разве не ты говорил мне, что порядочный разведчик, настоящий профессионал, работает на две, а то и на три разведки сразу?

— Но это же шутка, Лена! Что-то вроде присказки! — полковник как-то по-женски всплеснул руками.

— Ну вот и расскажешь это московской комиссии. Они люди умные и образованные. Вместе с тобой посмеются над твоей шуткой! — закричала хозяйка, идя в наступление на гостя.

— Ну все, успокойся, — полковник старался говорить, не повышая голоса, — попробуем без крика договориться.

— Договориться? О чем?

— Ты мне отдаешь фотографию, а я тебе — твоего сына, — сказал полковник и решительно посмотрел на хозяйку. — Твоего Андрея, Лена.


* * *

— Мы едем домой? — тревожно спросил Половцев водителя, после того как тот свернул с шоссе на проселочную дорогу, подняв желтоватую пыль столбом.

— Домой нельзя. Там вас будут ждать.

— Кто?

— А вы не догадываетесь? — ухмыльнулся водила.

— Но ведь там, в городе, милиция, там, наконец, моя жена Елена Максимовна. Мы отвезем мальчика прямо к ней в Управление, — Половцев отчаянно пытался убедить водилу в том, во что и сам не очень верил.

— А вы уверены, что там он будет в безопасности? Мы ведь к вам как раз оттуда, из Управления, прибыли. Да и те, кто стрелял в вас, между прочим, там работают. Ну а в милицию — это уж точно исключено! Вы что же, уважаемый, действительно так доверяете родной милиции?

Литератор молчал, со все возрастающим волнением глядя в окно и пытаясь определить свое местонахождение.

— Домой мы не поедем. Поедем в одно надежное место и оттуда, — водила повернул голову к Половцеву и криво усмехнулся, — позвоним Елене Максимовне. Все будет хорошо, не беспокойтесь, дядя!

— Но у нас раненый… в багажнике! — кровь прихлынула к лицу литератора, когда он вспомнил о раненом, который теперь трясся в душном багажнике, безжалостно подбрасываемый на каждой кочке. Половцев подумал о том, что они вряд ли довезут лейтенанта живым.

— Ничего. Скоро приедем. Ему окажут помощь, — сухо ответил водила.

— Он там может задохнуться. И потом, вы так бросили его…

— Перестаньте. У нас не было другого выхода. Или вы предпочли бы получить пулю в лоб? — водитель усмехнулся.

— А почему я? Я им не нужен! — разволновался литератор, чувствуя, что водитель, пожалуй, прав.

— Именно потому, что не нужны, и получили б! Так проще, а то еще возись с вами! — водила вновь обернулся и весело подмигнул инженеру человеческих душ, заставив его внутренне съежиться.

— Но почему мы едем по проселочной дороге, — вновь занервничал литератор, — да еще зачем-то петляем?

Он заметил, что водила уже несколько раз сворачивал с проселочной дороги в сторону и потом опять выруливал на нее.

— У того, кто сейчас стрелял в нас, свой собственный автомобиль. Заметили? Он непременно пустился за нами в погоню. Думаю, он поехал по шоссе с намерением догнать нас. Улавливаете мысль? Это раз. Во-вторых, у него есть еще люди, которым он — я просто уверен в этом! — уже сообщил о нас. И конечно, они попытаются перехватить нас где-нибудь на подъезде к городу, чтобы меня и вас, уважаемый, продырявить, а вашего сына…

— Прекратите! — Половцев оторвался от окна и посмотрел на пришибленно сидящего рядом Андрея. — Что вы себе позволяете?!

— Я лишь хотел вернуть вас, уважаемый, к действительности. Когда корабль тонет, то пассажиры имеют обыкновение толкать друг друга локтями или просто давить, поскольку шлюпок на всех почему-то всегда не хватает. Везет, как правило, сильным. Поэтому слабым обычно приходится пополнять собой список неминуемых жертв.

— Но мы-то с вами еще не тонем, — мрачно заметил литератор.

— Мы — сильные… По крайней мере, нам повезло! — хохотнул водила.

— А почему вы — с нами, а не…

— … с ними? Хотите знать, почему я на вашей стороне?

— Да. Почему все эти люди, которые якобы приехали охранять моего сына, на самом деле… — Половцев замялся, подыскивая нужное определение.

— Бандиты? Не стесняйтесь. Все правильно… Ведь это неважно, есть у тебя погоны и служебный долг или их нет. И человек в погонах станет бандитом, если ему хорошо заплатят. Как, впрочем, и бандит за хорошие деньги всегда может надеть себе погоны. Так что, уважаемый, как ни поверни эту жизнь, а с любой стороны «бабки» вылезут. Человек без «бабок» — жалкий продукт системы, болтающийся где-то в придонном слое между участником общественных маршей и отбросами общества, — водитель поднес к уху радиотелефон и набрал номер: — Все в порядке. Вы на месте? — весело спросил он. — Да. Буду минут через двадцать…


* * *

Молоденькая медсестра Катя вбежала в ординаторскую, где в мензурке уже закипала вода и, вытаращив глаза, сказала, что у тяжелораненого Хромова нет пульса, только что пропал. Бросив сигарету в пепельницу, доктор Горчаков быстро пошел в реанимационную палату. Медсестра еле поспевала за ним.

— Где его родные? — устало спросил Горчаков Катю, спустя некоторое время после того, как ему не удалось оживить Хромова.

— Еще едут. Телеграмму его жене послали, — испуганно сказала Катя. — Ой как жалко! — она всплеснула руками.

— Ничего, привыкнешь. На следующей практике уже не будешь так бездарно за докторами бегать. Сама управляться будешь… Надо было, милочка, самой попытаться: вот ведь вся аппаратура здесь. Возможно, и жил бы майор Хромов…

— Так это я виновата?! — девушка в ужасе прижала к груди руки.

— Не ты, а смерть. Она у нас с тобой не спрашивает разрешения. Пойду звонить полковнику. Не хотелось, конечно, огорчать его, но… Скажи Саше, чтобы убрал здесь все и вез майора к Буркову в прозекторскую. Ну-ну, ты еще тут плакать мне будешь! — Горчаков подошел к всхлипывающей Кате и взял ее рукой за подбородок: — А слезы-то, слезы! Пойдем-ка, девушка, лучше чаю попьем. Пойдем-пойдем…


* * *

Профессионально и весело перебросив бездыханного Хромова на каталку и накрыв его простыней, санитар Саша, от которого за несколько шагов разило спиртным, погнал каталку в больничный морг.

Лицо у Саши было суровым, даже чересчур суровым. Когда он особенно перебирал с «этим» (больше стакана спирта!) на своей нелегкой, но такой необходимой людям (а может, лучше: покойникам?) работе (на нем были все местные «жмуры» плюс чистота помещений), ему хотелось глупо улыбаться всему вокруг, потому что в эти высокие моменты он любил всех без исключения, даже своих «жмуриков». Но поскольку по этой его улыбочке старшая медсестра всегда безошибочно «вычисляла» Сашу даже из другого конца коридора и гнала его (конечно же, только словесно!), как француза по Смоленской дороге, санитар избрал для себя в качестве маскировки мрачную суровость и нелюдимость.

И посему, чем больше он пил, тем ближе к переносице сдвигались его брови, пряча бездонные и, надо сказать, глуповатые небесно-синие глаза санитара.

И в этот раз, находясь в высшей точке блаженства, он едва сдерживал свою улыбку и телячий восторг перед мирозданием. Все, что он мог себе в эти минуты позволить, — это философия. Да-да, санитар в душе был философом. Может, не настоящим, без диплома и звания, но философом.

Освобожденный от всяких обязательств перед семьей, страной и Организацией Объединенных Наций, ум санитара постоянно требовал работы, в которой крылатая душа его находила бы отдохновение. Не размышлять о жизни, о вселенной, то есть не философствовать, даже когда стены учреждения и медперсонал уже проплывали перед ним в дымке, как мыс Доброй Надежды, двоясь, троясь, четверясь, или попросту уплывали от него во мрак, он, увы, не мог.

«Что жизнь? — рассуждал он про себя, счастливо ощущая некоторую невесомость в теле. — А ничего! Вот хотя бы майор этот: говорят, у него и дача была. И как раз там, на даче, его и того… Ну и зачем дача? Жизнь должна быть чистой. Чем меньше у тебя есть, тем легче тебе: не надо ничего сторожить. Спи себе спокойно в любой канаве или гуляй по полям. Нет у тебя ничего — ты и свободен. Только тогда и свободен, когда ничего не имеешь… Вот взять меня. Ведь я для себя не обуза? Нет! Вот в чем штука вещей! Где меня ни положи — там и хорошо. А встал я — и пошел, куда хочу пошел, а не куда надо… Эх, я бы и отсюда ушел в Крым или на Азовское море: там ведь рыбы — завались, но не могу пока — здесь радость, то есть «шило», «шильце» родимое… Привязало оно меня. Нехорошо это… Ну что мне их деньги?! Зачем они мне?! Деньги, деньги. Помешались все на деньгах… Ну скажи мне, майор, зачем тебе нужна была эта дача? Нет, понимаешь, понавешают на себя вериг и потом стонут, не знают, как снять их. Ну что, майор, легче тебе стало? Да, теперь тебе хорошо. Теперь ты никому ничего не должен. Лежи себе да помалкивай, а тебя и разрежут, и выпотрошат, и в костюмчик новенький с ботиночками обрядят. А потом повезут под музыку новенького в ящичке. А там уже «бьется в тесной печурке огонь», потрескивает, понимаешь… Хорошо!»


* * *

— Что??? Ты… — растерянная Елена Максимовна стояла перед полковником.

— Да, твой Андрей у меня, у моих людей.

— Ну за это ты ответишь, подлец! — Елена Максимовна выскочила из кресла и подбежала к полковнику. — Где он?

— Я же сказал, у меня. Иди, сядь на место! И не смотри на меня так. Ты и сама знаешь, что пленка в иконе не моя, что меня кто-то хочет подставить. Сейчас, когда идет чистка, кому-то очень мешает моя персона. Да, Лена, я люблю жить широко: люблю предметы искусства, антиквариат, люблю все красивое. Вот и тебя я тоже не зря выбрал…

— Как антиквариат?

— Не надо так мелочно… Я, наконец, люблю деньги. А кто их не любит?! И мне надо много денег, очень много, потому что я такой человек: большой и широкий. Таким уж уродился: с размахом и с запросами… Но я — не предатель, и ты это знаешь. Так почему ж ты не хочешь отдать мне эту проклятую фотографию, которая может стоить мне карьеры, даже свободы? Ведь ты прекрасно понимаешь, что эта московская комиссия долго разбираться не будет. А если через полгода меня все же оправдают, поезд уже уйдет… Ты сама вынудила меня сделать это. Ведь я просил тебя по телефону вернуть фото? Пойми, Лена, у меня нет иного выхода…

— Ну и скотина ты, Вадик… Что с Андреем?

— Не волнуйся. Мои ребята охраняют его.

— Где они, в Васкелове?

— Это неважно. Хочешь, я позвоню им и спрошу о мальчике?

— Да, — взволнованная Елена Максимовна вновь встала со своего места и заходила по комнате, то и дело поглядывая на полковника.

Вадим Анатольевич набрал номер и стал ждать. Но и через минуту ожидания никто не вышел на связь.

— Не отвечают. Позвоню еще раз минут через десять, — сказал • полковник, пытаясь скрыть волнение.

— А ты не думаешь, что только за одно это тебя не то что уволят, а самым натуральным образом отправят за Полярный круг этапом в железном вагоне с решетками?

— Думаю, но у меня нет иного выхода. Ты сама меня вынудила сделать это…

— А если мальчик вдруг убежит от твоих людей и позвонит в милицию? Что тогда?

— Тогда, дорогая Леночка, мне крышка! Но я все же надеюсь на своих ребят.

Внезапно зазвонил радиотелефон. Полковник, не торопясь, поднес его к уху.

— Слушаю… Умер? — Вадим Анатольевич нахмурился. — Когда? Только что… Спасибо. Да нет, ничего не надо теперь. Да, в обычном порядке, — полковник задумчиво положил радиотелефон на колени и, не глядя на хозяйку, устало произнес: — Хромов умер. Еще одна ниточка оборвалась…

— Так его еще вчера убили, — Елена Максимовна удивленно посмотрела на полковника.

— Утром он был еще жив. Умер, не приходя в сознание. Теперь вся надежда на… — полковник запнулся и бросил быстрый взгляд на хозяйку.

И вновь зазвонил телефон. Теперь уже на журнальном столике.


* * *

Автомобиль свернул с проселочной дороги на едва заметную двумя широкими колеями в высокой траве тропинку и поехал на плоскую вершину большого холма, поросшего густым лесом. Вероятно, здесь совсем недавно проехал какой-то трактор или гусеничный тягач.

Половцев узнал это место. Это был полигон ракетной бригады, находившейся вблизи поселка Пери.

«Волга» упорно ползла вверх, а водила, словно пытаясь помочь автомобилю, напрягался телом всякий раз, когда мотор начинал захлебываться и реветь от бессилия.

Наконец они достигли ровного и довольно пологого места и на небольшой скорости выехали на небольшую поляну, где располагались три бетонные площадки. Половцев знал, что на этих площадках разворачивалась ракетная установка, и боевой расчет начинал готовить ее запуск в сторону своих северных соседей… Двадцать лет назад литератор проходил здесь офицерские сборы.

Навстречу автомобилю вышли трое молодых людей.

— Посидите в машине, — сказал водила и вышел навстречу молодым людям.

Несколько минут отец и сын томились в душном и горячем салоне. Андрей испуганно молчал. Он ничего не понимал.

Половцев потрепал сына по голове, чтобы хоть таким образом немного приободрить мальчика. Тяжелое, как свинец, предчувствие чего-то жестокого, предстоящего теперь ему и его сыну, давило на него, потихоньку вселяя в душу ту меру страха, которая способна парализовать волю…

Наконец водила вновь подошел к автомобилю и с улыбкой пригласил их выйти.

— Вот тут, в этом живописном месте мы и переждем, пока ситуация не уляжется. Те трое — мои люди. Это друзья. Слава Богу, мир не без добрых людей. Выходите, здесь у нас найдется место, где можно отдохнуть.

Половцев решил пока не задавать никаких вопросов. Ему хотелось прежде оглядеться и оценить ситуацию.

Новые «друзья» литератора, молчаливые и грубоватые, были одеты «по-рабочему», если иметь в виду их спортивные костюмы. По мнению инженера человеческих душ, именно такие ребята занимались рэкетом и съемом долгов. Что ж, может быть, они и впрямь служили в какой-то официальной силовой структуре, где у них был начальник офицер и два раза в месяц они получали жалованье у окошка кассы, но уж больно однозначны были их лица: плоские, увенчанные низкими и сложенными в сердитые складки лбами, которые и лбами-то назвать было нельзя, скорее затянувшимися надбровными дугами, мгновенно переходящими в волосяной покров теменной части черепной коробки. О самих «коробках», скорее служивших для того, чтобы носить на них прически, кепки и уши, Половцеву не хотелось даже размышлять.

Эти ребята общались в основном жестами… Хотя, возможно, на них так действовала жара, разжижавшая мозги.

Один из них, выгодно отличавшийся от своих коллег наличием улыбки на тонких бесцветных губах, протянул Андрею яблоко. Мальчик послушно взял его и посмотрел на отца. Литератор едва заметно кивнул.

— Пойдемте в землянку. Там можно отдохнуть. Вот эти двое — Кирилл и Владик — покажут, где она, — сказал водила и пошел вместе с «улыбчивым» к автомобилю.

Казалось, Кирилл и Владик абсолютно равнодушны к происходящему. Курчавый, как барашек, Кирилл все время зевал, не прикладывая ко рту ладонь и потому выставляя на обозрение огромную, как пещера людоеда, закопченную полость рта, а Владик, усмехаясь, смотрел на «барашка» и качал головой, словно говоря: «Ну и ну, рождаются же такие…» Далее на любой вкус можно подставить: козлы, идиоты, дебилы…

— Давайте скорей позвоним Лене, Елене Максимовне, — крикнул Половцев, пытаясь скрыть волнение.

— Куда вы торопитесь? Я же сказал: все будет хорошо, только не мешайте мне, — ответил водила.

— Нет, я требую: сейчас же позвоните моей жене! Ведь здесь ее сын, слышите?

— Я как раз и хочу позвонить ей. Постойте здесь: сейчас я соединюсь с Еленой Максимовной и потом попрошу подойти вас или вашего сына. Ну, вы довольны?

Половцев опустил голову: это было как раз то, чего он теперь желал. Но все равно литератор не верил водиле! Он не верил той легкости, с которой они избежали смертельной опасности.

Водила подошел к «Волге» и, взяв трубку радиотелефона, набрал номер. Половцев хотел подойти к водиле, но Владик его не пустил, грубо схватив на куртку и отрицательно покачав головой.

— Ну почему? — спросил Половцев Владика, делая попытку вырваться.

— Нельзя, тебе же сказали. Стой и не дергайся.

Водила вновь набрал номер и поднес трубку к уху… Неожиданно он позвал Андрея. Когда тот подошел, Пахомов приставил трубку к уху мальчика:

— Скажи маме что-нибудь веселенькое.

— Что сказать? — мальчик нерешительно взял верхнюю часть трубки радиотелефона: нижнюю часть не выпускал из своей руки водила.

— Ну, можешь сказать, что дядя Сережа Пахомов тебя спас, — сказал водила, подбадривая Андрея взглядом.

— Андрей, это ты? — услышал мальчик испуганный голос матери.

— Да, мама… И папа здесь. Где? Я не знаю, где-то в лесу, — неуверенно сказал мальчик и посмотрел на водилу, ожидая, что тот подскажет ему точное место.

Пахомов выхватил трубку у мальчика, поднес ее к уху и, плотно прижав ладонь к микрофону, сказал, обращаясь к Андрею:

— Давай, иди к отцу.

Андрей подошел к Половцеву и оглянулся: водила вполголоса продолжал что-то говорить. Неожиданно он обратился к своим коллегам:

— Отведите гостей в землянку. Пусть отдохнут. Нечего им тут жариться на солнце.

Кирилл и Владик, исподлобья смотревшие на водилу, молча кивнули и, переглянувшись, пошли куда-то в кустарник, приглашая следовать за собой «гостей».

— Ты сказал ей, где мы? — вполголоса спросил сына Половцев.

— Не успел. Дядя Сережа взял у меня трубку.

Половцев только сжал сыну плечо — так крепко, что тот даже остановился и удивленно посмотрел на отца.

Подтверждалось все, чего так страшился литератор.

Нет, пока ему эти люди ничего страшного не сделали. Все шло пока так, как и должно было идти в подобных ситуациях… Но вот детали: жесты, выражения лиц, недоговоренность и, главное, взвинченность и напряжение, царившие между этими людьми, говорили Половцеву о том, что ситуация имеет свой потаенный смысл, что это — западня, заговор против них: его и сына. И уже одно это маленькое открытие давало ему некоторое преимущество перед твердолобыми «друзьями».

«Пусть они думают, что я ни о чем не догадываюсь…»


* * *

Землянкой, к которой их привели, оказался заброшенный погреб, в котором, очевидно, стояли когда-то бочки с огурцами или еще какая-то солено-квашеная снедь.

Здесь, в земляной сырости, валялись разбитые ящики и потемневшие от времени бутыли. Посреди землянки был оборудован стол — большой ящик, на котором стояли бутылки и консервные банки. Рядом со столом находились стулья — ящики поменьше.

Литератор с сыном в нерешительности остановились у входа. Дверь в погреб была открыта, на толстой железной петле висел сбитый замок. Литератор обратился к Владику:

— В багажнике «Волги» раненый человек, ваш лейтенант. Ему необходим врач.

Владик удивленно посмотрел на Половцева, немного подумал, потом буркнул:

— Сейчас разберемся. Давайте, проходите…

— Мы лучше здесь, на солнышке, — попробовал улыбнуться литератор, но Владик сморщился, и, отрицательно покачав головой, толкнул его и Андрея в подземелье. — Вас приказано спрятать.

После этого Владик оглядел земляную нору, сказал, чтоб ничего здесь не трогали, и закрыл дверь, привалив ее снаружи толстым сырым бревном.


* * *

Елена Максимовна, победоносно сверкнув глазами, сняла трубку.

— Да, я! А Валентин? Даже вот как? — она гневно посмотрела на напрягшегося полковника. — Да, передай ему трубку, — здесь хозяйка заулыбалась, и деловой тон ее сменился на домашний: — Андрей, это ты?…

Продолжая говорить, Елена Максимовна не выпускала из виду полковника. Она видела, как кровь горячей волной хлынула ему в лицо. Полковник даже привстал со своего стула.

То, что Елена Максимовна узнала из этого телефонного разговора, поразило ее, а последние слова даже заставили насторожиться. Ей показалось, что тот, кто говорил с ней, чего-то не договаривает. Он сказал, что еще раз позвонит по дороге в город, но только пусть она пока ничего не предпринимает и никуда не звонит, потому что на то есть очень веская причина… Но почему позвонил Сергей, а не Валентин?

Елена Максимовна презрительно посмотрела на полковника и взяла со столика пачку сигарет. Полковник с готовностью вытащил из кармана зажигалку и сотворил желтый язычок пламени. Елена Максимовна ухмыльнулась и склонила голову, мол, благодарю покорно. Усталым жестом она положила себе на колени сумочку, которую взяла с письменного стола. Щелкнув замком, она открыла сумочку и, с раздражением порывшись в ней, вдруг извлекла из нее блестящий браунинг и направила его на полковника.

— Ладно, Вадим, не будем больше играть в эту идиотскую игру. Я устала. Та фотография уже у генерала. Пусть во всем этом теперь разбирается московская комиссия: им решать.

Полковник резко встал.

— Лена, ты… — он сделал шаг навстречу хозяйке и замер, поскольку Елена Максимовна подняла браунинг, целясь Вадиму Анатольевичу в грудь.


* * *

Положив телефонную трубку, Пахомов, улыбаясь, подошел к багажнику автомобиля и открыл его.

Лейтенант был еще жив: на его шее едва заметно билась лиловая жилка. Бескровное лицо лейтенанта приобрело ярко выраженный землистый оттенок, вокруг рта легкой пемзой запеклась пена. Водила, ухмыляясь, взглянул на раненого коллегу и обратился к «улыбчивому»:

— Кузя, иди сюда. Смотри, кого я тебе привез!

— Ничего себе! Кто это его так? — воскликнул Кузя и цокнул языком.

— Как кто, Кузя? Хочешь сказать, что это не ты его продырявил?

— Конечно, нет! Да у меня и калибр не тот, и задача была другая… Уж не ты ли его, Пахом?

— Я? Это же мой друг, спарринг-партнер! — засмеялся Пахомов. — В лоб ему дать могу, а подстрелить — ни-ни! Ладно, в общем, вовремя завалил. Не подстрели ты его, у меня бы возникли трудности…

— Да это не я, Серега!

— Ладно трепаться-то: не я! А кто ж еще? Кузя пожал плечами и взглянул на раненого:

— Слушай, Пахом, зачем ты привез его? Куда его девать теперь?

— Это господин литератор настоял. Он ведь гуманист. Ты же знаешь, Кузя, гуманиста хлебом не корми, дай ему только кого-нибудь спасти! — и Пахомов с Кузей нарочито громко засмеялись, с вызовом глядя друг на друга. — Слушай, пристрой его куда-нибудь… пока.

— А может, его…

— Нет, что ты. Литератор вой подымет!

— Ну и что? И его туда же…

— Еще не время, Кузя, он мне пока нужен. Вдруг мальчишка захочет услышать голос папеньки, прежде чем выполнит просьбу «дяди Сережи»? — Пахомов опять смеялся. — Не торопись, будет команда. Сейчас надо, чтобы мальчик был паинькой и раньше времени не засуетился. Он мне пока для страховки нужен. А потом, когда все будет на мази — думаю где-то около семи, — вот тогда действуй. Понял? Да, кстати, не вылезайте из землянки, пока я не позвоню. А то здесь солдатики бегают: засекут ваши похабные физиономии — и на доску почета в ментовке повесят! — водила похлопал Кузю по плечу: — Слушай, вытащи его отсюда, — Пахомов кивнул на лейтенанта, — а то коньки еще отбросит и машину мне всю обделает… на такой жаре.

— Не беспокойся, Серега, это ведь не сразу, часов через пятнадцать.

— Ну да, через пятнадцать! На такой-то жаре?! — и они опять дружно засмеялись. Посмеявшись вволю, водила сказал: — Сейчас уже поедем. Возьму с собой Филина и мальчишку, а клиент пусть пока дозревает.

— Зачем?

— Что зачем, Кузя? У тебя же голова не такая деревянная, как у Кирюхи? Мальчишка нужен мне для того, чтобы его мамаша не передумала. Если она будет слышать голос сыночка, то добровольно и без сожаления отдаст мне все, что я попрошу.

— Ас толстым, с гуманистом этим, что все же делать будешь?

— Ну ты даешь! — водила, с наглой ухмылочкой глядя на Кузю, всплеснул руками. — Он еще меня спрашивает! Толстый — не моя забота. Понимаешь? Он мне не нужен. Я сделал все, что от меня требовалось, и даже больше. Остальное — уже ваши трудности. Понял меня?

— Да-а… И зачем только ты привез эту падаль? — чесал темя Кузя.

— Не скули. Литератор без него не поехал бы. А мальчишка — он ведь папу слушается! — водила похлопал Кузю по плечу. — Все, еду. Зови Филина. Как выйду на связь — кончайте здесь все… только по-тихому, — водила многозначительно поглядел на Кузю и ухмыльнулся. — Ну теперь давай твой Узи!

— Жаль, конечно, отдавать, но делать нечего, — сказал Кузя и извлек из стоящей на земле сумки автомат.

Затем водила и Кузя, не очень-то церемонясь с раненым, извлекли его из багажника и, матерясь сквозь зубы, потащили к зарослям кустарника. Там они бросили лейтенанта в высокую траву. Кузя подошел к землянке, в которой сидели Половцев и Андрей, и, отбросив ногой бревно, подпиравшее дверь, крикнул:

— Выходи строиться!

Половцев и Андрей, щурясь на солнце, с готовностью вышли из погреба.

— Сообщаю обстановку, — начал бодрым тоном Пахомов. — Сейчас я отвожу мальчика Елене Максимовне в одно тайное место, которое она мне указала. Она встретит нас там. По дороге забрасываю лейтенанта в больницу. Вам, уважаемый, — обратился Пахомов к Половцеву, — придется подождать здесь: ведь вы свидетель! Если вы сейчас поедете домой или, еще хуже, на дачу, мало ли что может случиться! Вечером отвезу вас, куда прикажете. Но, повторяю, только не домой. Подумайте пока, где бы вы могли заночевать сегодня.

— Я без отца никуда не поеду, — сказал Андрей и посмотрел на отца.

— Отставить! Тебя ждет твоя мама, мы с ней обо всем договорились. Что еще за детский сад? — деланно возмутился Пахомов и строго посмотрел на мальчика.

— Почему он не может поехать со мной?

— Потому, что мы с твоей мамой об этом не договаривались! — сказал водила ровным голосом, но глаза зло сверкнули.

— Ну и что! Если отец не поедет со мной, я тоже никуда не поеду! — твердо стоял на своем Андрей.

У водилы желваки заходили на скулах, он едва сдерживался… А Половцев уже давно все понял. Сопротивление было бесполезно: судьба их была уже решена «друзьями». Но Андрей был им нужен. И поэтому у него были шансы. А у Половцева?…

— Поезжай с ними, Андрюша. Вечером я позвоню маме. Все будет хорошо, — литератор подтолкнул сына к водиле, пытаясь беззаботно улыбаться. — Давай, давай, парень. Тебя ждут!

Водила взял мальчика за руку и повел к автомобилю. Вслед за ним пошел Владик, он же Филин.

После того как «Волга» уехала, Половцева вновь закрыли в погребе. Однако не успел он успокоиться и оценить ситуацию, как дверь вновь отворилась и улыбчивый Кузя крикнул в полумрак:

— Принимай пополнение!

Неожиданно для Половцева Кузя и Кирилл внесли в землянку раненого лейтенанта.

— Давай, Кирюха, заноси тело. Дура, кто ж так носит? Рано его пока ногами-то вперед! — несмотря на то, что ноша была тяжелой, Кузя смеялся. Но смеялся он как-то искусственно. Было видно, что парень волнуется. — Ну вот и хорошо, вот и разместились с комфортом! Господин гуманист, вы тут не передеретесь, а?

Дверь закрылась, и Половцев остался наедине с раненым.

Литератор подошел к лейтенанту, сел рядом с ним на землю и положил его голову себе на ладонь. Голова раненого горела, но жар был не сильным.

Как ни странно, лейтенант был все еще жив.

Кровь из перевязанной раны уже не сочилась, а сердце билось хоть и слабо, но размеренно. Кризис миновал, и раненый пошел на поправку.

— Они ушли? — через несколько минут молчания вдруг тихо произнес лейтенант. Половцев вздрогнул от неожиданности.

— Нет, — ответил он, — они там, снаружи.

— Где… мы?

— В погребе, в землянке, — литератор старался говорить тише, ведь кто-то из «друзей» мог услышать их разговор.

— А где ваш сын?

— Его увез водитель, Сергей.

— Пахом? Это плохо, — сказал лейтенант, не открывая глаз.

— Знаю, — ответил Половцев, из последних сил пытаясь держать себя в руках. — Но, может, еще все обойдется?

Лейтенант промолчал. Открыв глаза, он пытался сосредоточиться.

— Что со мной? Меня сильно ранило? — спросил он литератора.

— В грудь. Но кровь уже не сочится. Нужен врач, я…

— Нужно выбираться отсюда, — произнес лейтенант и замер. Откуда-то издалека к ним приближался гул, напоминавший рев реактивных двигателей.

Дверь неожиданно открылась, и в подземелье спустились Кузя и Кирюха.

— Во понагнали-то солдатиков! Что им тут надо? — немного испуганно спросил Кирюха Кузю.

— У них тут работа, — спокойно ответил Кирюха. — Видел бетонные площадки? Так вот, это стартовые площадки для ракет.

— Ракет?

— А как ты думал! Тут ракетная бригада стоит. И сейчас у них учения.

— А, может, война? — Кирюха смотрел на Кузю круглыми глазами.

— Ну ты, Кирюха, даешь! Какая еще война! Денег-то в государстве нема: на что воевать? Чтобы такую ракету запустить, денег требуется больше, чем на БМВ вместе квартирой и дачей. Не бойся: вояки только ручки на скорость покрутят и пойдут ужинать. Отдыхай, Кирюха! — сказал Кузя и сел на ящик возле стола. Он посмотрел на часы, подумал и вытащил из внутреннего кармана куртки «бульдог».

— Ну что, сосед ваш копыта еще не отбросил? — Кузя с нагловатой улыбкой смотрел на литератора, сидящего на полу рядом с лейтенантом, и Половцев подумал, что улыбка, наверное, никогда не сходит с его лица. — Да, вот как жизнь-то иной раз оборачивается: жил человек, дышал, ел, спал, ходил в сортир с газетой «Известия», женщину имел, и не одну, и вдруг ничего этого больше не делает — не может. Шевельнуться не может, даже крикнуть: «Зачем вы меня так, от пупка до горла, ножичками своими точеными? Не хочу! Я ведь еще живой!» А его уже и в печь отправить готовятся, в топку гудящую; музыку траурную включили, плачут, сопли глотают. А он благим матом орет: «Я живой, сволочи! Живой! Что вы со мной делаете!» А они не слышат, машут ему платочками на прощание. И едет он, едет прямо в огонь адский, чтобы скрючиться там в три погибели да затрещать, как березовое полено! Вот ведь как с нашим братом получается.

— А вы, я смотрю, верите в бессмертие? — неожиданно для себя спросил Половцев.

— Ну, господин гуманист, в точку попали! — восхищенно заметил Кузя.

— А почему гуманист?

— Как почему? Вы ведь литератор, так? Так! Значит, и гуманист. Ведь это вы, писатели, если не ошибаюсь, сеете разумное, доброе и вечное?

— Но почему же, если разумное и вечное, то сразу обязательно — гуманизм? Как раз напротив: гуманизм отнюдь не разумное и уж совсем не вечное. Гуманист, он ведь всегда безбожник, то есть тот, кто в центр вселенной ставит себя, человека, а Творца, Создателя этой самой вселенной, отрицает, воспринимает максимум как факт культуры. Напрочь отрицая предвечного Творца, гуманист уже поэтому не способен на вечное! — Половцев сейчас слушал себя со стороны и никак не мог понять, что с ним: почему он говорит это, почему он вообще рассуждает вслух о вещах, над которыми никогда даже не задумывался. Какой Творец, тем более Создатель, что он такое несет? — Конечно, гуманист порой не отрицает существование Творца, но в самого Творца, увы, не верит, ибо верит в прогресс, в себя, в свои идеалы, которые, как правило, ложные и вредные для окружающих. И еще: гуманист обычно любит не конкретного человека, а человечество вообще. На конкретных людей у него не остается ни сил, ни времени. А любить все человечество сразу — это ведь ни к чему не обязывает!

— Да вы, господин литератор, философ! — удивился Кузя. — Ишь, как про гуманизм загнули! Всех своих собратьев по перу дураками выставили… Да!

— Ну почему же выставил? Я не о собратьях говорил, а о гуманизме.

— Так вы, значит, в Бога веруете, как обыкновенные люди, ну, вроде нас с Кирюхой? — кривлялся Кузя.

— Можно и так сказать, — с удивлением услышал себя литератор. Собственный голос показался ему предельно спокойным и уверенным.

— Очень интересно. Значит и вы, господин сеятель, в бессмертие души верите, вроде меня, дурака?

— И в это верю!

— Ну очень интересно, очень! Небось и бессмертным себя считаете?

— Вы зря смеетесь. Ни один волос не упадет с головы человеческой без вышней на то воли. И пока дни человека не сочтены и не пришел конец его в этом мире, он будет жить.

— А ваши дни сочтены, как вы считаете? — вдруг зло спросил Кузя.

— Это мне не известно.

— Вот как, значит: вашей жизнью и смертью распоряжается Творец, а мы, я, например, здесь ни при чем, так?

— Точно так.

— Ага. А ежели я, скажем, сейчас закончу ваше существование на земле при помощи вот этой, — Кузя показал на свой «бульдог», — штуки, не спросив на то высочайшего, — на этот раз он комично поднял глаза вверх, — соизволения? Что тогда?

— Вы этого не сможете, не посмеете, — спокойно ответил Половцев.

— Не смогу или не посмею? Да, дела… И кто же мне сможет запретить сделать это? Ваш Бог?

— Если мое время действительно пришло, то я уйду, воспользовавшись услугами хотя бы и такого человека, как вы. Но если не пришло мое время, тут вы бессильны.

Едва слышно зазвонил телефон.

— О! Думаю, ваше время пришло! — сказал Кузя и вытащил из кармана трубку. — Ну как? — спросил он, прижав трубку к щеке. — Значит, не раньше семи? Да чего тянуть-то, Пахом?… Ладно… — Кузя спрятал телефон в карман. — Так вот, уважаемый мой философ, на чем мы остановились? Ах да, на времени… Начальство дает добро. Добро на ваш уход. Уж и не знаю, спросить ли об этом разрешение у вашего Бога или обойтись? Ну что молчите?

— Я еще не могу уйти, — Половцев низко опустил голову.

— Это что еще за новости! Капризничаете, дорогой мой… Ну-ну, соберитесь, вам предстоит встреча на небесах! — Кузя сверкал глазами. Он уже не мог сдержать своего волнения.

— Я не могу уйти. Я еще должен встретиться… с Андреем.

— А там и встретитесь! — Кузя гортанно засмеялся. — Ну вы артист! Ай да литератор, ай да молодец! Смотри, даже не боится! — он встал над Половцевым и на мгновение задумался. — А может, вы, сеятель вечного, на самом деле чокнутый? Может, крыша у тебя поехала, вот ты и перестал бояться? Ты меня сбил с толку. Я-то думал, тут крик поднимется, ты на коленочках ползать будешь, обещать вести себя хорошо, умолять дать тебе подышать еще полчасика, а ты вон как… Хвалю. Слушай, Писатель, ты в рулетку играешь? — спросил Кузя, поигрывая своим «бульдогом» перед носом литератора. — Знаю, что в азартные игры не играешь. Но я тебе о другой рулетке говорю.

— Ты говоришь о гусарской рулетке, — тихо сказал Половцев.

— Ну молодец! Телепат — мысли мои читает! — Кузя заходил по тесному подземелью, расшвыривая ногами обломки ящиков, битое бутылочное стекло и при этом свирепо поглядывая на Ки-рюху, сидящего, на корточках у двери. — Ладно, тебе все равно не жить! Но… ты задел меня, за живое задел. Значит, говоришь, Бог? Ладно. Здесь у меня полный барабан. Я вытаскиваю один патрон, да-да, только один, остальные на месте, а ты — крути барабан. Все честно: ты — крутишь, я — нажимаю курок. Если Бог есть и тебе, как ты говоришь, еще не время «улетать» — жить будешь. Что, боишься умирать? Боишься, гуманист хренов! Любишь жизнь свою скотскую! Верно, и червяк ее любит. А вот я, твой палач, умереть не боюсь!

— Смерть… — спокойно и даже монотонно заговорил Половцев. — Я ее не страшусь, потому что смерти на самом деле нет. Смерть — это ведь лишь краткое затмение перед вспышкой света. Она — как момент отрыва самолета от взлетной полосы: еще секунду назад ты был на земле, а теперь уже небо… Вы говорите, что не боитесь умереть… Верно, не боитесь. И мне не страшно. Но в этом нашем с вами бесстрашии у нас разные отправные точки: я не боюсь смерти, а вы, вы просто ненавидите жизнь. Потому что она для вас хуже смерти. Она высвечивает вашу болезнь, вашу потаенную тьму. Вот вы и жметесь по темным углам да сырым норам и желаете тьмы, смерти, потому что свет жизни слепит вас… Думаете ТАМ, где уже никогда не будет света, вы наконец успокоитесь? Ошибаетесь. Вы больны, вам надо долго лечиться, чтобы научиться смотреть на солнце…

— Во загнул! Смотри, как красиво выражается. Даже жалко такому мыслителю мозги вышибать! Да, я больной, больной и темный внутри. Можешь считать меня садистом. Я и есть садист, потому что мне нравится разносить головы таким, как ты! Пусть я маньяк, садист, даже душевнобольной, ненавидящий твою вонючую жизнь! Но ведь с тобой Творец, Создатель, а Он, Он ведь Начальник, Он тут главный. Он гораздо главнее меня, маленького больного человечка, жалкого исполнителя, палача. Ведь Он тебе, такому хорошему и правильному, и один шанс из тысячи устроит! А тут, — он вскинул свой револьвер, — один из шести! Почти двадцать процентов! Я думаю, так будет справедливо: один больной садист против двоих — философа-праведника и его начальника — Бога. Ну что ж, будем крутить барабан. А ты, Кирюха, выйди из землянки, посмотри как там армия воюет; может, закончили уже в ляльки играть… — когда обалделый Кирюха вышел из землянки, Кузя истерично крикнул: — Крути, литератор, только сначала помолись хорошенько, — и засмеялся сухим, дерущим горло смешком.

Как во сне, не понимая, что он делает, Половцев коснулся рукой барабана и с силой крутнул его. «Бульдог» щелкнул, и барабан замер.

Смотря широко открытыми глазами на литератора, Кузя поднес к его виску руку с револьвером. Под бледной кожей виска литератора мощно пульсировала вздувшаяся вена. Револьвер водило кругами.

Половцев сидел на земляном полу и смотрел вниз: он действительно совсем не боялся. В самом начале этого странного разговора его состояние было каким-то болезненно лихорадочным: ему казалось, что он идет сквозь густой молочный туман, идет, чтобы с кем-то встретиться, с кем-то неясным, но знакомым ему… Кажется, он встретился с Ним, и теперь был абсолютно спокоен, потому что знал уже все наперед…

— Ну все, — прошептал Кузя, и отвернув лицо в сторону, поднес к нему ладонь с растопыренными пальцами, защищаясь от предполагаемых брызг. Болезненно прищурив глаза и весь внутренне сжавшись, он нажал на курок.

Боек металлически щелкнул. И все.

Выстрела не последовало.

— Я же говорил, — равнодушно произнес литератор.

— Ну если Бог с тобой, — заволновался Кузя, — я не застрелю тебя и на этот раз! — истерически вздрагивая и вращая выпученными глазами, он спустил курок… И на этот раз в сыром сумраке подземелья раздался лишь звонкий щелчок. — Ну литератор хренов! — заорал вдруг Кузя, теряя над собой контроль. — Не выйдет! Никто тебе не поможет! Я кончу тебя, кончу! Врешь ты все про Бога! Врешь, падло! — и он стал в бешенстве нажимать на курок.

Но револьвер только щелкал, щелкал, щелкал…

Барабан уже два раза повернулся вокруг своей оси, а выстрела все не было.

Половцев молчал. Он отключился от происходящего и весь словно окаменел. А тот, кто должен был распорядиться его жизнью — отнять ее, уничтожить, размазать по земляному полу, — видел его невозмутимым и спокойным. Видел, и даже не дрожь, а холодная трясучка все сильнее завладевала его членами.

Жертва не ползала перед палачом на коленях, не молила его о пощаде, не слизывала пыль с его сапог… Она даже не дрожала, невольно всем своим видом показывая, как он презирает своего палача. Глубоко задумавшись, Половцев сидел у ног Кузи.

— Ах, вот в чем дело, патроны! Мне просто подсунули брак! Негодные капсюли, некондиция! — засуетился Кузя, словно оправдываясь перед литератором. Руки у него дрожали. Ему стало страшно: а вдруг Бог и на самом деле есть?! Вдруг Он сейчас смотрит на него сверху?! А?! Что тогда?! Тогда крышка! Конец! Ему, Кузе-мокрушнику, никогда не оправдаться перед Ним! Никогда!

— Ты думаешь, твой Бог есть, да? Ты уверен в этом? — у Кузи началась настоящая истерика. Его трясло, его колотило. — Нет никакого Творца, просто патроны дрянь. Капсюли у них не действуют! Не веришь? Не веришь, гад? На, смотри! — и он поднес «бульдог» к своему виску. — Смотри, смотри сюда, падлюга! Меня не обманешь! Нет никакого Бога! Нет и не было! На-а! — закричал он в голос, и крик, выплескивающий наружу все его существо, всю затаенную злобу и ненависть, вышел-таки из его глотки, смешавшись с громом, взорвавшим полумрак подземелья вслед за вспышкой огня.

Половцев вздрогнул и поднял глаза. Стоявший над ним Кузя качнулся в сторону и, описав дугу, тяжело рухнул навзничь — прямо в обломки ящиков и осколки стеклотары в полуметре от раненого лейтенанта, гулко стукнувшись о землю.

Литератор медленно встал и подошел к своему палачу.

Рот мертвеца был оскален, словно у попавшего в западню зверя, а уже стеклянные широко открытые глаза — полны смертного ужаса и какого-то восторга перед той вдруг открывшейся ему страшной и великой правдой.

— Это ты?! Ты его?! — закричал с порога Кирюха и замер. Он стоял у открытой двери и, вытаращив глаза, смотрел на Кузю, безжизненно лежащего головой в маслянистой и все прибывающей дымящейся лужице крови.

Литератор медленно обернулся и строго, как на провинившегося ребенка, посмотрел на остолбеневшего Кирюху. Он в самом деле не мог понять, откуда вдруг взялся этот курчавый парень с испуганным лицом, и что здесь только что произошло, и кто эти люди, лежащие у него под ногами. И главное, он не мог вспомнить, где его сын…


* * *

А тем временем, придя в себя и внутренне собравшись, Кирюха осторожно двинулся на литератора, словно боясь вспугнуть его. От этого чокнутого, который застрелил Кузю (а Кирюха не сомневался в этом!), можно было всего ожидать.

«Кузя сам виноват! — думал Кирюха. — Не мог обойтись без своих штучек. Приставил бы ствол к затылку — и дело с концом. Сам, дурак, нарвался…»

— Ты кто? — Половцев неожиданно резко выбросил руку вперед, пальцем указывая на Кирюху, приблизившегося на расстояние двух шагов. Кирюха замер. — А это кто? — спросил литератор, указывая на лежащих.

— Слушай, дядя, успокойся. Я тут живу, я тебе ничего не сделаю, — Кирюха придвинулся к Половцеву вплотную и полез в карман за ножом.

— Не надо этого делать, — сказал литератор, не глядя на Кирюху. — Это для тебя плохо кончится… Беги домой.

Пока Половцев нес этот бред, Кирюха, стараясь не дышать, извлекал из кармана нож. Наконец он резко поднял руку с ножом вверх и, подумав: «Теперь не успеет!», ухмыльнулся, обнажая щербатый рот.

С лязгом выскочило стальное лезвие.

Отведя руку назад и целя Половцеву в шею, он с силой послал вперед кулак, сжимающий нож. Но кулак только описал полукруг в полумраке подземелья, так и не найдя шеи. Литератор при этом обернулся и гневно посмотрел на Кирюху.

В страхе Кирюха отступил назад, нутром понимая, что произошло что-то сверхъестественное. Что произошло? Когда Кирюха уже собрался вонзить нож в горло этому литератору, его словно кто-то ударил в плечо: по крайней мере в плечо тупо вошло что-то инородное.

— Ты чего это, мужик?! — Кирюха пятился к выходу, на всякий случай держа перед собой нож. — У тебя крыша поехала, да?

— Беги домой, — бормотал Половцев. — Домой… Быстрей!

Не отвечая на жалкие вопросы испуганного противника, литератор двинулся на него, по-бычьи опустив голову. Дважды Кирюха делал выпады. Первый раз лезвие блеснуло у самого живота противника, а вот второй — вошло до самой рукоятки ему в бедро…

Но за этим ничего не последовало.

Половцев все так же шел на Кирюху. Но ведь Кирюха-то отлично чувствовал, как оно входило в бедро литератора. Он все ждал, когда идущий на него наконец вскрикнет и остановится, чтобы со стоном прижать ладонь к ране…

Но Половцев не остановился, словно не почувствовал удара. И самое главное: кровь из раны не пошла, словно колол Кирюха не живого, а мертвого.

Половцев все теснил Кирюху, не обращая никакого внимания на отчаянно прыгающее перед носом стальное лезвие.

У самой двери Кирюха, которым уже овладела паника, запнулся ногой за выступ ящика и упал затылком на край старой бочки. Охнув, он обмяк и затих у входа.

Литератор еще некоторое время стоял посреди землянки, напрягая все свои извилины… Вдруг он почувствовал, что бедро его левой ноги горит огнем. Половцев опустил голову и увидел, как на брючине расплывается красное пятно. И тут ощущение тяжелого сна схлынуло с литератора, и он ощутил ясность, и одновременно с ясностью пришла ноющая боль в ноге и во всем теле.


* * *

В землянке лежали трое, и Половцев вспомнил их.

Неожиданно откуда-то с пола раздался слабый дребезжащий звонок. Литератор определил, что звук идет из-под Кузи. Он нерешительно встал над его телом.

— Это телефон, — еле слышно сказал лежащий рядом с Кузей лейтенант. — У него в кармане телефон.

Литератор вытащил из кармана Кузи радиотелефон и передал его Валентину, который, приподнявшись на локте, тревожно смотрел на литератора.

Раненый взял трубку в руку и поднес ее к лицу. В подземелье вошел чей-то далекий, но очень знакомый голос. Половцев узнал голос водилы.

Лейтенант поспешно протянул трубку литератору, морщась от боли и знаками показывая, чтобы говорил именно он…

— Ну, Кузя, что молчишь? Зарыл клиентов? — водила хрипло смеялся.

— Зарыл… А как там, — Половцев замялся, подыскивая нужные слова, — наши дела? Что… мальчик этот…

— Какой мальчик, какие дела? Нет никакого мальчика и не было!… Ты, Кузя, часом не заболел? Или стакан лишний на грудь принял? — водила перестал смеяться.

— А пошел ты, — тихо сказал Половцев и бессильно опустил руку с телефонной трубкой.

— Ладно, Кузя, не ной. Через пять минут отбой. Сидите пока в землянке. Сейчас примерно без трех минут семь. Ровно в семь контрольный звонок: расскажу вам, где ваши два «куска» лежат. А мешки-то с «мясом» поглубже зарой, а то вокруг солдаты да собаки бродят. Не ровен час пронюхают! — Пахомов засмеялся и прервал разговор.

— Как это вам удалось? — спросил лейтенант Половцева, когда тот протянул ему радиотелефон.

— Что удалось?

— Да вот так говорить с ним. Странно: и как он только не узнал вас? У того, — лейтенант кивнул на Кузю, — голос скрипучий был: ваши голоса совсем не похожи. Но это-то ладно. Как вам удалось этого бандита на тот свет отправить?! Я ведь все слышал.

— Что слышал?

— Ну все, что вы ему говорили, — лейтенант впервые едва заметно улыбнулся.

— А что я ему говорил? Я не помню, — Половцев озадаченно смотрел на раненого.

— Вы ему много наговорили… Скажите, вы действительно это… ну, про Бога?

— Не знаю…

— Странно! Как же так? Вы же сами его…

— Подождите, Валентин, что-то здесь не так! — сказал Половцев глядя на свои часы-луковицу. Часы встали. — Что-то не так, а что — понять не могу! Он сказал, что позвонит в семь. Почему в семь? Нет, здесь что-то не так.

И вдруг он понял, что не так!

Часы, его часы стояли… но он прекрасно слышал тиканье часов где-то совсем рядом. Да, рядом тикал часовой механизм!

Половцев подскочил к лейтенанту.

— У вас часы механические? — спросил он.

— Мои часы встали, когда я рыб кормил, — ответил лейтенант.

— А у того? — Половцев кивнул на Кузю.

— У него электронные, — лейтенант недоуменно смотрел на Половцева.

— У курчавого тоже, — сказал литератор и замер.

— А что такое? — насторожился лейтенант.

— Тикает! — шепотом произнес Половцев и посмотрел на Кирюхины часы. — Без десяти секунд семь. А в семь… Скорей!

Половцев схватил лейтенанта за шиворот и потащил его вон из землянки. Лейтенант, понимая, что сейчас произойдет что-то страшное, помогал ему изо всех сил. Литератор вышвырнул лейтенанта из землянки. Оставалось еще около двух секунд… Склонившись над Кирюхой, Половцев обнял его под мышки и буквально вынырнул из-под земли, накрыв Кирюху собой. И земля дрогнула.

Грянул взрыв. Вырвавшийся из-под земли огонь отбросил Половцева и Кирюху от землянки. Взрывная волна подняла в воздух горящие обломки и что-то круглое. Раздался тонкий надрывный писк, резко запахло паленым мясом.

Откатившийся от землянки опаленный шар вдруг развернулся и оказался большой крысой. Шерсть на крысе почти полностью сгорела, и синеватое в прожилках тело ее покрылось пузырями ожогов.

Но крыса была еще жива. Издавая непрерывный писк на самой высокой ноте звучания, она уползала в кусты…

Половцев не потерял сознания. Огонь, только лизнув его тело и опалив одежды, вынес его из-под земли и положил в прохладную траву.

— Вы уже дважды спасли меня, — прошептал удивленный лейтенант. — Почему?

— Послушайте, Валентин, — Половцев сидел на земле рядом со сладко «почивавшим» Кирюхой, — надо догнать этого вашего водителя, — лицо литератора выражало решительность.

— Как же мы его догоним? Ведь мы не знаем, где он. И потом, я не могу идти…

— А мы и не пойдем. Мы поедем, — Половцев вновь с крайним удивлением прислушивался к себе. Это были не его слова и не его поступки. Кто-то посторонний (потусторонний?) властвовал в нем.


* * *

Патологоанатом Миша Бурков все поглядывал на своего нового клиента.

«Молодой еще, — думал он вполне равнодушно, — жира совсем нет. Это хорошо…» Мысли патологоанатома постепенно приходили в норму после его утренней стычки с семьей. После чая жена потрясла у его ничем не выдающегося носа театральными билетами и угрожающим тоном заметила, что если только он (гад такой!) заставит ее ждать хотя бы минуту, то грянет буря, потому что она, видите ли, женщина, а женщина любит, чтобы ее саму ждали где-нибудь с букетом цветов.

Бурков не любил театр, где только играли жизнь. Он не любил сцену, на которой жалко кривлялись — охали, ахали, обнимались и обманывали друг дружку! — все его будущие клиенты, не обращая никакого внимания и даже не замечая Миши Буркова — своего последнего Станиславского и Немировича-Данченко. «Не верю! — зевая, говорил Миша сам себе. — Не верю, пока не проверю!» Тут Миша хитро улыбался, хотя мог бы и гомерически захохотать, как, например, Мефистофель в опере Гуно…

Итак, Миша не любил театр. В последнее время в нем очень уж часто раздевались прямо на сцене, и тогда патологоанатом ловил себя на мысли, что искусство стремительно приблизилось к больничной анатомичке.

Выпустив сюжетную нить, он начинал вполне профессионально «прицениваться» к материалу, одним взглядом повторяя с телами молоденьких и бесстыжих барышень те характерные бесстрастные движения от паха к подбородку, которые он привык проделывать с помощью своих больших и острых ножей. Когда Бурков сидел в первых рядах и к тому же имел в руке бинокль, в который видел все: и круги под глазами и одутловатость лица и дрожание пальцев, он иной раз позволял себе даже сделать что-то вроде медзаключения, например: «Э, голубчик, да у вас печень не стандарт! Хм, а вот почки как раз пока ничего себе, можно еще пользоваться… А вот мы щас посмотрим!»

Как раз это последнее восклицание (вслух и весьма громко!) и возвращало обычно патологоанатома к действительности, вернее, к сладкому обману лицедейства…

На этот раз жена Буркова с вызовом взялась гладить его черный костюм.

— Ну только посмей мне опоздать! Если тебя в полседьмого не будет дома, я разорву эти билеты и… и…

— Я буду, — покорно сказал Бурков и вздохнул. — «Вишневый сад», так «Вишневый сад»… Интересно, а там, у Чехова, сегодня будут раздеваться или потерпят?


* * *

ОН спешил. ОН уже сделал все, что мог, но, увы, ОН не сделал всего, что могло бы предотвратить катастрофу.

Имея возможность проникать в тайные замыслы людей, извлекать из их сознания самое сокровенное, ОН, однако, уже не мог действовать через кого-то из них, не мог пользоваться ими: их мышцами, чувствами, нервами. Действительно, нервный ресурс этих людей был истощен, исчерпан, и ОН боялся, что они больше не выдержат ВТОРЖЕНИЯ.

Но выход из этой ситуации был. И был он где-то совсем рядом: нужно было только найти его.

Обернув внутрь себя «зрачки» и сконцентрировав «зрение», ОН мучительно вглядывался в себя, пытаясь понять, кто ОН есть: откуда ОН и зачем. Да, именно в этом была разгадка. Нужно было вспомнить себя…

И ОН вспомнил. ОН вспомнил все, что было с НИМ до того. Но, вспомнив это, ОН сразу перестал знать, что будет с НИМ после.

Нужно было возвращаться назад, к себе. Нужно было спешить. Но прежде ОН должен был найти себя.

Ощущения не обманывали ЕГО. ОН чувствовал, что если не поспешит теперь войти в СЕБЯ, то уже никогда не вернется…

Но ОН должен был вернуться. Иначе зачем тогда ОН был здесь, на Земле?!

Паря над огромным городом, широкой, почти фантастической панорамой, развернутой под НИМ, легко проникая сквозь крыши и стены, проходя насквозь толщу земли и запросто входя в вагоны, летящие в туннелях метрополитена, ОН искал СЕБЯ.

И вдруг ОН вспомнил СВОЕ имя и сразу понял, где надо искать.


* * *

Взяв нож, Бурков сдернул с майора простыню и еще раз внимательно посмотрел на «жмура».

«Хорош!» — мысленно воскликнул он и даже цокнул языком, вполне удовлетворенный своим первичным осмотром.

Несмотря на то, что причиной смерти было кровоизлияние в мозг или еще какая-нибудь пакость в черепной коробке, науке была интересна не только голова майора. Науке был интересен весь майор, даже если драгоценные его внутренности и были, так сказать, в образцовом порядке.

«Нет, братец, — думал Бурков, — не выйдет. Ты сейчас предъявишь мне (и науке, конечно,) свой драгоценный ливер! Обязательно предъявишь, даже если он у тебя на все сто! Безусловно жаль, что такой идеальный материал пропадет зря, но тут уж ничего не поделаешь. Главный сказал: нельзя… Ты, майор, как выяснилось, был человеком немаленьким. Вон какие люди дрожат над тобой, как над сокровищами… Так что твое внутреннее, хе-хе, «содержание» — хочу я этого или не хочу — должно остаться при тебе во избежание скандала. Ладно, мы люди подневольные. Нам приказали — мы исполнили. А все-таки жаль: такие почки пропадут! А печень какая! Ну страна, ну идиоты, не умеют деньги считать, и все тут! Можно сказать, национальное богатство в землю зарывают! Ну да ладно: пожалуй, приступим!»

ОН висел над телом где-то под потолком и не мог понять, как ЕМУ ВОЙТИ. В том, что это была именно его оболочка, он уже не сомневался. ОН знал ее и прежде, а теперь, лишь бросив поверхностный взгляд на нее, моментально вспомнил.

Нужно было немедленно входить в нее, но как? Как это можно было сделать? Где был тот вход, тот канал, по которому ОН должен был прорваться к СЕБЕ?

Человек в белом халате стоял над его безжизненной оболочкой с огромным ножом в руке, стоял и явно примеривался к низу его живота.

Нет, этого нельзя было допустить!

Если только он сделает свой длинный — от паха до горла — разрез, тогда уже невозможно будет ВОЙТИ. Тогда ЕМУ уже никогда не вернуться.

ОН заметался над оболочкой и вдруг в отчаянии бросился на нее. Бросился… и пролетел насквозь, не найдя, за что зацепиться. ОН еще раз попробовал войти через ногу, потом через грудь, через голову…

Да, через голову!

Именно через голову, через затылок! Но тут был какой-то мощный черный сгусток — какая-то плотная материя, от которой веяло ледяным холодом…

А человек в белом халате, хищно раздувая ноздри, уже погрузил острие ножа в пах безвольно застывшему на мраморном ложе телу. Еще мгновение и он… И ОН буквально свалился на прозектора, войдя в его мозг.

Внезапно в голове Буркова всплыл раскаленный докрасна утюг, лежащий на парадно-выходных брюках прозектора, уже дымящих, как крематорская труба.

«Да она мне там костюм сожжет! — мысленно возопил Миша. — Как пить дать сожжет! Опять включенный утюг дура такая оставила — да еще прямо на брюках!… Да что это я? При чем здесь брюки? Она их еще утром погладила. Глупости какие в голову лезут… Нет, не глупости! Сожжет, обязательно дырищу на заднице сделает!… Да нет же, с какой стати? Она такая аккуратная и хозяйственная… Как же аккуратная! Дурная она, дурная и сварливая! Спалит, не только брюки, весь дом спалит!»

В прозекторе Буркове совершенно неожиданно образовалось два фронта, между которыми шла невидимая брань.

Одна из противоборствующих сторон всячески успокаивала прозектора, настаивая на том, что все это бред, вялотекущая шизофрения, что жена, да хотя бы из скупости, просто не позволит себе прожечь на его костюме даже маленькую дырочку. Но другая сторона подзуживала его и всячески намекала на то, что жена Буркова — необыкновенно сварливая и зловредная баба, причем способная на любые подлости. В результате прозектор решил, что будет, наверное, даже очень хорошо, если она спалит ему брюки, но зато не тронет квартиры!

Он отбросил эти навязчивые мысли об утюге и, недовольно хмыкнув, уткнул острие ножа в майора, намереваясь наконец-таки сделать глубокий разрез вдоль всего его тела…

Но тут ему вдруг стало до слез жаль своего парадно-выходного костюма.

«А вдруг она действительно забыла об утюге и пошла болтать по телефону. Это она может. А проклятый утюг стоит себе преспокойно на штанине, которая вот-вот задымится… Костюм еще можно спасти! А что, если позвонить ей сейчас и снять с себя все эти страхи? Возможно, я успею предотвратить катастрофу. Ведь не зря же мне все это пришло сейчас в голову?!»

С чисто профессиональным вожделением взглянув на майора и со вздохом отложив нож в сторону, прозектор пошел наверх в кабинет звонить домой…


* * *

ОН вошел в черный клубящийся сгусток и сразу словно впал в другое пространство. Здесь ОН уже не мог свободно перемещаться с какой угодно скоростью, одновременно оказываясь сразу в двух, а то и трех местах. То, что раньше давалось ЕМУ без усилий, здесь не получалось вовсе. Движения были замедлены и затруднены: холод сковал, сдавил ЕГО. И самым удивительным было то, что ОН ощутил вдруг слабость и начал задыхаться. Эта холодная и безвоздушная масса втягивала ЕГО в себя, засасывала, как болото… А ОН не мог дышать, не мог двигаться.

Умаляясь в размерах, скованный по рукам и ногам, ОН неудержимо уходил в черное ничто. Болезнь проглатывала его, чтобы перемолоть в своих глубинах, смешав с черным прахом безвременья… Но в самый последний момент уже краем своего почти погасшего сознания ОН вдруг зацепился за память СВЕТА, того самого, который уже вернул ЕГО однажды на землю.

И еще: ОН вспомнил Того, кто вернул ЕГО. И все живое в НЕМ потянулось к этому СВЕТУ. Сконцентрировав всего себя в этом стремлении, ОН закричал: «Я не могу больше! Спаси меня!… Спаси и помилуй!»

Ледяной холод начал ослабевать. Черный сгусток вокруг НЕГО с шипением рассасывался, ослабляя свое чудовищное давление. ОН снова дышал. Яркий свет начал заливать его отовсюду…

Глазницы его дрогнули и начали медленно поворачиваться к свету.


* * *

«Так и есть! — думал прозектор, подходя к анатомичке. (Он дошел таки до телефона, но когда уже набрал номер и услышал уверенный голос жены, в страхе бросил трубку: ему вдруг стало ясно, какой он дурак и что все это не более, чем наваждение.) — Экая дурь в башку лезет, а я паникую! Эта слабая женщина только обложила бы меня, как рыночная баба. Эх, так мне и надо, дураку!… Ну и ладно. Начну, пожалуй, тебя, братец мой, потрошить. Уж не взыщи, но начнем с ливера, а «коробку» твою оставим, так сказать, на закуску!»

Подходя к «жмуру», Миша Бурков деловито потирал ладони, предвкушая момент постижения еще одной тайны. Ибо что есть человек, как не тайна, даже если он уже на мраморном столе голышом и над ним колдует пытливый патологоанатом?

Приблизив свое лицо к белому телу майора, прозектор взял в руки нож и уже собрался произвести вскрытие, но тут до его слуха донесся едва уловимый шепот:

— Утюг…

— Что утюг? — вздрогнул Бурков и прикусил язык.

«Вот опять эта самая дрянь наползает», — подумал он.

— Да, брат Миша, нервы. Нервишки шалят. А все этот спектакль дурацкий! Голову на отсечение даю, что Гаев будет ходить по сцене максимум в плавках, а Раневская непременно разденется где-нибудь за шкафом и выскочит в таком виде к накрашенному, как гомик, Лопахину, — громко, скорее всего для того, чтобы успокоиться, сказал прозектор и вновь склонился над покойником.

— Пропал твой костюм, Миша, — спокойно сказал покойник вполне человеческим голосом.

Прозектор замер. Он понял, что это галлюцинации, и для того, чтобы побыстрее избавиться от наваждения, с чувством опустил острое, как бритва, лезвие ножа в тело покойнику чуть выше лобка.

— Ой! — закричал покойник и дрыгнулся так, что прозектор отскочил от стола, округлив глаза. Покойник лежал все в той же позе, не шевелясь.

— Так, — Бурков старался быть рассудительным. — Пойду-ка приму душ. Верно, душ Шарко против «глюков» первейшее средство. Потом «хлопну» стаканчик «шила» и полчасика придавлю в ординаторской… и не пойду в театр. Во, точно! А она там пусть себе визжит свиньей недорезанной и топает ногами сколько ее змеиной душе угодно! — стараясь не смотреть на говорящего покойника, Миша бодряцки хлопнул себя по бедру.

Он подумал, что до принятия всего комплекса процедур, ему, пожалуй, надо бы воздержаться от общения с этим покойником.

Но подобно гоголевскому Хоме-философу, прозектор не смог сдержаться!

Идя к выходу из анатомички, он все же задержался около майора и с интересом заглянул ему в лицо…

Глаза майора были открыты!

«Непорядок!» — подумал Бурков и собрался своей ладонью закрыть их, но в этот момент голова майора начала подниматься с легким скрипом суставов, застывших на холоде. И прозектор, чертыхнувшись, решил досмотреть свою «покойницкую» галлюцинацию до конца.

Майор сначала с трудом повернул голову вправо, потом очень медленно — влево, и его взгляд встретился с глазами Буркова. Прозектор Бурков старался не думать и не делать никаких выводов, прежде чем… В общем, он решил поменять порядок лечебно-профилактических процедур, которые только что назначил сам себе. Он решил начать сразу с «мерзавчика»!

Не отрывая глаз от «жмура», прозектор попятился к стене, где в тумбочке стояла бутыль. Поскольку времени найти стопку у Буркова не было, он, все так же не сводя глаз с покойника, вытащил зубами стеклянную пробку из бутыли и выплюнул ее себе под ноги.

— Ну ладно! — мстительно сказал прозектор и, шумно выдохнув, влил в глотку сразу граммов сто чистейшего медицинского. Глаза прозектора попробовали было выскочить из орбит, но медик усилием воли не позволил им это сделать. Он только сморщился и смахнул с ресниц слезы. — Щас посмотрим, щас! — угрожающе прошипел Бурков и на всякий случай добавил еще столько же чистейшего.

Покойник внимательно смотрел на прозектора. Глаза его прояснились, и он ласково сказал прозектору:

— Не надо, Миша!

— Миша?! — заорал Бурков, возмущенный такой наглостью «жмурика». — А ну на место! Ложись, я тебе сказал! Что себе позволяешь? Тут люди работают! Умер, так лежи и не капризничай, не мешай другим работать, долг, понимаешь, служебный выполнять!

Покойник слез с мраморного ложа и взял лежащую рядом простыню, под которой еще совсем недавно его привез сюда санитар-философ.

— Извини, Миша, спешу, — накинув на плечи простыню, покойник, ежась от холода, пошел к выходу, отодвинув плечом Буркова, вставшего у него на пути с намерением задержать беглого «жмура».

Прозектор посмотрел на желтые, натурально покойничьи пятки майора и пробормотал:

— Факт: пятки желтые и пульса нет… Ну куда он такой пойдет?! Кому он такой нужен-то?!

После этого Миша Бурков глотнул еще немного «бодрящего» из бутыли и посмотрел на стол, втайне надеясь, что покойничек все же на месте, что «лекарство» подействовало и кризис миновал. Увы, мрамор был пуст.

Растерянно поморгав еще несколько минут, прозектор, цепляясь за стены, отправился принимать душ Шарко, показывая дули окрестным покойничкам, ждущим от него хирургического вмешательства в их сокровенные глубины, и с обидой в голосе сообщая им, что раз они теперь без спроса бегают по своим делам, то ни в какой театр он не пойдет. А там пусть хоть вся ихняя труппа трясет в своем гадком «Вишневом саду» два часа подряд сиськами, позоря имя незабвенного душеведа Чехова, ему, прозектору Мише Буркову, плевать хотелось на такое новаторство!


* * *

В больничном коридоре его встретил раздетый до трусов санитар Саша, дико хохотавший над чем-то. Поскольку состояние Миши было идентичным состоянию Саши, души обоих медицинских работников с нежностью потянулись друг к другу.

— Почему? — с трудом выговорил прозектор, имея в виду внешний вид санитара. — Где форма одежды, брат? — прозектор все же заставил свой язык пояснить свой первый вопрос.

— «Жмурик» раздел! — хохотал Саша, багровый от веселья и неподдельного ужаса. — Майор-то деру дал! В моих штанах, понимаешь, в рубахе. Во, даже ботинки снял. Ругался, что жмут… А от носков отказался. Почему отказался? Я их ношу-то всего полгода…

— Значит, все верно, — грустно сказал Миша.

— Что, Михал Семеныч, верно?

— Да про утюг! Погорел мой костюмчик, погорел!

И прозектор стал вдруг всхлипывать, как обиженный ребенок. Он хотел сказать совсем не о костюмчике. Он хотел сказать о незыблемых законах природы, которые больше не выполняются, поскольку натурально умерший человек может самовольно уйти из-под ножа в голом виде, наплевав на другого человека, например, честного прозектора с именем, репутацией и профессиональным долгом. Наплевав ради своих суетных сиюминутных желаний.

«Ведь все равно еще раз умрет рано или поздно, — думал, всхлипывая, Бурков. — Куда ж он от меня денется?» Честно говоря, прозектор расценивал этот побег «жмура» как оскорбление действием.

— Не плачь, Семеныч, — санитар перестал смеяться и ласково посмотрел на прозектора, бесконечно теперь ему симпатичного. — Раз такое дело, давай добавим?

— Давай, — всхлипнул Бурков.

— А у тебя, Семеныч, есть? — санитар вплотную подошел к прозектору и обнял его. — Есть?

— Есть, сколько хочешь есть, — все так же всхлипывал Семеныч.

— Хорошо! Как хорошо! Хотел уходить от вас сегодня, раз такое дело, раз «жмурики» повсюду бегают да еще людей раздевают. А теперь не уйду. Тебя бросать не хочу! Доведут они тебя, Семеныч! Брось ты их, «жмуриков»-то! Айда со мной на Азов, на песочек: рыбку ловить будем и соленую ее с пивом… Хорошо!

— Костюмчик мой того, Саша, нету… Без костюма я теперь, — Михаил Семенович доверчиво прижал голову к плечу санитара, как младенец, ища утешения.

— Ну и плюнь на него! И я без костюма! — санитар старался приободрить друга.

— Плюну… А пойдем, Сань, Шарко принимать? Я уже иду.

— Пойдем, Семеныч. Только сначала добавим по граммульке!

И обнявшись, как закадычные друзья, наконец-то встретившиеся после долгой разлуки, санитар и прозектор повернули к анатомичке, где у Михал Семеныча Буркова оставалась еще «недобитая» бутыль чистейшего медицинского.

Стоит ли говорить о том, что друзья так и не сподобились принять душ Шарко и что испуганная жена прозектора обнаружила его, мертвецки пьяного, ночью в анатомичке среди «жмуриков» на мраморном ложе, как раз на том, с которого сбежал майор? Рядом на полу покоилось тело санитара. Саша крепко сжимал в руках пустую бутыль. Он таки добил ее, «родимую»…

При санитаре не нашли никакой верхней одежды, кроме трусов, носков и белой простыни. У жены прозектора и насмерть испуганного медперсонала сперва возникло даже подозрение, что здесь разыгралась какая-то страшная трагедия. Но, не обнаружив никаких ран на теле обоих, все понемногу успокоились.

Мизансцену оживляли отдельные всхрапы прозектора и «аромат», исходящий от носков санитара. Этот самый «аромат» забил все мыслимые запахи анатомички.

Когда Михал Семеныча и Сашу выносили из морга почему-то вперед ногами, старшая медсестра недосчиталась одного «жмура».

В ужасе она шепнула практикантке Кате:

— Майор пропал… В морге нету.

— Ай! — прижала Катя ладонь к открытому рту. — А, может, они его, — Катины глаза округлились до правильной геометрической формы, -…съели???

— Ага! — пришла в себя старшая медсестра. — Закусили, как огурчиком! — и, выразительно глядя на Катю, она красноречиво покрутила у ее виска указательным пальцем.


* * *

Майор Хромов стоял на больничном дворе и решал, как ему быть дальше. После того как он позаимствовал верхнюю одежду у пьяного санитара и с треском влез в нее, не обращая никакого внимания на икавшего ему в спину Сашу, он окончательно вернулся к себе.

Нужно было спешить, счет шел уже на минуты.

Во дворе стоял медицинский «рафик». Майор подергал дверь кабины. Дверь была заперта. Тогда он подошел к боковой двери и рванул ее. Дверь тут же открылась. Не теряя времени, Валерий Николаевич перелез через спинку кресла водителя и стал ковыряться в проводах, пытаясь завести мотор.

— Эй-эй, парень, ты что там делаешь? — к «рафику» подскочил средних лет мужчина, вероятно, шофер.

— Ключи при тебе? — спросил Хромов водителя

— Да, а что?

— Ну так давай скорее сюда, — Валерий Николаевич открыл дверь и с нетерпением протянул руку.

— Эге, да кто ты такой? Я тебя не знаю! — шофер невольно сделал шаг назад и отвел за спину правую руку.

— А я тебя знаю, — с улыбкой сказал Хромов. — Ты, Федор Иванович, час назад съел триста граммов полукопченой колбасы с батоном и выпил кисель из банки.

— Ну и что? — уставился на Хромова Федор Иванович.

— А то, что ты, старый мерин, — голос Хромова зазвучал строго и по-прокурорски убедительно, словно он читал обвинительное заключение в зале суда, — пока ел колбасу, все время подло думал о соседке своей Зое, хитрой и гулящей бабе, которая утром тебе, дураку, подмигнула, когда твоя жена Нюра, женщина выше всяких похвал — трудолюбивая и честная, сказала, что поедет к своей матери в Саблино и там заночует!

Федор Иванович, как метко выражается наш соотечественник, натурально офонарел. Он опустил руки и открыл рот. Валерий Николаевич уже вышел из машины, взял из безвольной руки водителя ключи и вновь сел в «рафик», а тот все стоял и смотрел на этого неизвестно откуда здесь взявшегося субъекта, напомнившего ему о неминуемо грядущем Страшном Суде.

Когда «рафик» выезжал с больничного двора, Федор Иванович перекрестился и подумал, что ему уже давно пора сходить в храм исповедаться… «И свечку Михаилу Архангелу поставить надо. Никак он приходил?» — спросил водитель сам себя и тут же в благоговейном страхе отвесил земной поклон последнему колесу удаляющегося микроавтобуса с красной полосой на борту.


* * *

— Я тебе не судья, Вадим, — сказала Елена Максимовна, продолжая сжимать в руке браунинг. — Пусть тебя судят другие… Мальчик, слава Богу, скоро будет здесь. Пожалуйста, сядь на стул и не шевелись, а то мне придется тебя застрелить. Я слабая женщина и мне с тобой не справиться. Прошу тебя, не шевелись. Сейчас мне позвонят, а потом я позвоню в Управление, и за тобой приедут…

— Ты ошибаешься, девочка. Не все так просто, как тебе хотелось бы. Ты, вероятно, считаешь меня этаким великовозрастным хлыстом, не способным к оценке и анализу происходящего… Кто тебе сейчас звонил?

— Один из так называемых твоих людей.

— Моих или твоих?

— Теперь это не важно. Важно то, что у тебя сорвалось, что шантаж не удался. Вот, что важно!

— Ошибаешься. Ах, как жестоко ты ошибаешься! Ты ведь совсем не умеешь считать варианты. Странно, Леночка, работая на такой работе, ты не играешь в шахматы. Как это возможно? Как ты можешь вести борьбу с такими зубрами, как я, не просчитывая ситуацию на три хода вперед и не рассматривая все возможные варианты? — усмехнувшись, полковник посмотрел на хозяйку.

— Ты блефуешь, Вадик, я тебе не верю. Ты проиграл и теперь боишься признать это. Я тебе не верю! Сиди смирно!

На столике вновь зазвонил телефон. Елена Максимовна вскочила с места и буквально сорвала телефонную трубку с рычагов.

— Это ты? Едешь?


* * *

— Да, это я, Елена Максимовна, — ответил водила. Голос его был глух и предельно сосредоточен. Они ехали по какой-то пустынной дороге параллельно шоссе. — Где я? Километрах в двадцати от вас. Да, ваш сын рядом, — водила поднес трубку к лицу Андрея, сидевшего на заднем сидении. — Скажи что-нибудь матери…

— Мама, я еду… — мальчик хотел сказать еще, но водила с улыбкой убрал трубку.

— Ну вот, все в порядке. Да… Сейчас, минуточку. Стойте у телефона я вам сейчас перезвоню, — водила притормозил у обочины и вышел из автомобиля. — Андрей, — сказал он озабоченно, — а ведь у нас в багажнике раненый! Мы совсем забыли!

— Я не забыл. Только вы все едете и едете: мы уже два медпункта проехали!

— Верно, парень. Давай, выходи, помоги мне, — водила открыл багажник «Волги» и склонился над ним. Мальчик с готовностью вышел из машины и подошел к багажнику. — Вот это номер! — воскликнул водила.

Мальчик заглянул в багажник. Он был пуст: здесь лежал только какой-то хлам, пустая канистра и запаска.

«Вот как здорово», — услышал он за спиной насмешливый голос водилы. Но Андрей даже не успел удивиться: в голове у него как будто лопнула электрическая лампочка и свет погас.

Успев подхватить мальчика прежде, чем он упал на дорогу, водила огляделся по сторонам: машин не было. Рывком он забросил Андрея в багажник и перевел дух. После этого, не торопясь, он связал мальчика и завязал ему рот носовым платком. Заклеивать рот пластырем водила побоялся: ведь тогда мальчик мог задохнуться в багажнике. Хотя заклеить было бы надежней. «Ладно, потом заклею!» — подумал он.

На все это у водилы ушло не более двух минут…

— Елена Максимовна, вы меня слушаете? Так вот, мы с Валентином тут немного поменялись ролями: теперь я на коне и к тому же командую парадом. Да-да… А что вас удивляет? Не вешайте трубочку, не надо, — водила весело засмеялся, — это не в ваших интересах… Как так? А так! Ваш сын? Он уже спит. Спит рядышком под моим присмотром. Ну что вы! Ему ничего не грозит… пока. Я вам говорю, не бросайте трубку! Это, между прочим, ваш сын. Вот что, дорогая моя Елена Максимовна, хочу предложить вам сделку. Какую? Очень выгодную, Елена Максимовна. Я бы сказал, обоюдно выгодную! Что мне нужно?

Мне нужно кое-что из вашего замечательного компьютера, да, информация. Откуда я знаю? О, я многое знаю. В отличие от вас, каблуков и каблучат, я имею университетское образование. Это вас удивляет? Не удивляйтесь… Так вот, мне нужны документы по закрытым работам одного физика. Какие? Вы знаете какие, не хуже меня… Да, те самые, по рентгеновскому лазеру. Бедный физик: за его гениальную идею ему не то что не заплатили, а даже уволили. Да, бедняга спился, жаль его… Но я отвлекся. Мне нужны все эти материалы. Расклад такой: вы мне материалы — я вам сына. Хорошая сделка? Э нет, не сразу, я как образованный Буратино должен успеть сделать ноги из страны дураков, прежде чем меня объегорят и обдерут, как липку, доброхоты с кошачьими физиономиями… Вы получите сына в самом конце, когда я буду уже вне пределов досягаемости компетентных органов. Как я возьму эти материалы? Хороший вопрос. Для этого вы не должны бросать трубку. Если вы положите трубку, я буду считать, что мое предложение вам не подошло, и тогда… Да, мне это нужно, чтобы контролировать вас. А как же? Телефончик-то у вас с проводами, дальше квартиры вы с ним никуда не денетесь. С этого момента мы будем говорить с вами непрерывно, пока все не закончится. Да, и говорите, пожалуйста, не останавливаясь. Я должен все время слышать ваш ангельский голосок. Вас это устраивает? Тогда к делу. Теперь самое интересное: подойдите к входной двери, да, шнур до нее достанет — я проверял, и откройте ее. За ней стоит мой человек…

Елена Максимовна, бессильно опустив свою маленькую руку с браунингом в изящной ладони, разбитая и измученная обрушившейся на нее правдой, стояла рядом с телефоном и слушала, слушала все, что говорил ей Сергей Пахомов. Ах, как бы ей хотелось прогнать эту жестокую, страшную новость, развеять ее, словно дым, наваждение, и продолжить свое маленькое торжество. Ведь ей так нравилось быть победительницей.

Последние несколько минут рядом с ней стоял и полковник, почти касаясь своей щекой нежнейших хозяйкиных волос и напряженно вслушиваясь в далекий чуть дребезжащий голос водилы.

Он уже не обращал никакого внимания на браунинг в руке Елены Максимовны, для которой эта фарсовая игра в агнцев и волков потеряла всяческий смысл, поскольку грозные тучи подлинной человеческой трагедии сгущались над ее хрупким материнством.

Хозяйка потеряла присутствие духа. Она уже не была тем всегда собранным и деловитым майором с острым язычком и кошачьими коготками, педантичным служащим в белой шелковой кофточке и строгой форменной юбке. Елена Максимовна была теперь слабой и беззащитной женщиной в халате. Это другим она давала дельные и умные советы, как вести себя в той или иной ситуации; это посторонних и глубоко безразличных ей людей она, когда это было необходимо, холодно утешала и советовала побыстрее обо всем забыть, чтобы жить дальше…

Но теперь жизнь, как водитель со стеклянными глазами, накатила и на нее десятью тоннами ужаса и почти животного страха, на нее, прежде неуязвимую и расчетливую. Накатила, и не оставила даже маленького шанса на то, что она вот-вот проснется, смахнет с век хмарь ночного кошмара и, приняв душ, постарается побыстрее забыть его.

Как специалист Елена Максимовна прекрасно знала, чем заканчиваются подобные похищения для похищаемых, в частности, для детей, которыми обычно прикрываются, как щитом, мерзкие и жестокие джентльмены, пытаясь уйти от преследования. Поэтому она уже не могла надеяться на благополучный исход.

Но как мать она надеялась, надеялась изо всех сил…

Она надеялась на чудо.


* * *

Полковник уже буквально поддерживал ее, чтобы она только не упала. Услышав последнюю фразу о человеке, стоящем за входной дверью, он взял браунинг из ладони Елены Максимовны, беспомощно посмотревшей на него, и встал за портьеру, знаками показывая ей, чтобы она пошла и открыла входную дверь.

Продолжая лепетать в трубку, что вот она — пусть Сережа только так не волнуется! — уже идет к двери, чтобы открыть ее, что она, конечно же, передаст все имеющиеся у нее секретные материалы, что она верит Сергею и очень надеется на то, что с Андреем ничего страшного не случится. Да-да, пусть он не сомневается, ведь она не дура и не будет делать никаких глупостей! И звонить она тоже никуда не собирается…

Елена Максимовна лепетала в трубку, а водила, вдруг всей своей шкурой ощутивший, что обратного пути уже нет, что ставка здесь не столько жизнь мальчика, сколько его собственная жизнь, откровенно смеялся в трубку. Он шел ва-банк. Инициатива пока принадлежала ему. Значит, он и должен был победить.

«Только не бояться! — убеждал себя Пахом. — Надо идти напролом: тогда они не успеют собраться и обдумать все варианты. Они только рот откроют, а я уже буду далеко-далеко…»

Не переставая говорить, Елена Максимовна открыла входную дверь. За дверью стоял высокий, жилистый парень в спортивной куртке и солнцезащитных очках. В правой руке парня был ТТ.

— Вы одна? — спросил он, стоя на пороге и с опаской осматривая открывшееся обзору уютное помещение.

— Одна… Да, он уже здесь, — Елена Максимовна протянула парню телефонную трубку. — Вас…

— Да, я уже в квартире, — заговорил тот, продолжая осматривать коридор и медленно продвигаясь к комнате. По пути он дулом пистолета открывал двери кладовок и прощупывал висящую вдоль стены одежду. — Похоже, больше никого нет. Сейчас посмотрю еще в комнате и ванной… Да, чисто… Что? За портьерой? Ладно…

Елена Максимовна вся напряглась и вытянулась, как струна. Глаза ее горели, а щеки пылали лихо-рад очным румянцем.

«Вот сейчас, сейчас все сорвется, — думала она, внутренне мертвея, — и я больше никогда не увижу Андрея».

Молодой человек почему-то крадучись подошел к окну и взялся за тяжелую портьеру, за которой должен был находиться полковник.

Перед тем как распахнуть ее, он посмотрел на пол… и увидел носки ботинок полковника. Замерев, он испуганно открыл рот:

— Да тут… — в этот момент из-за портьеры вынырнула рука с браунингом и уперлась парню в лоб. Одновременно другой рукой Вадим Анатольевич схватил ствол ТТ и рывком опустил его вниз. Вслед за рукой показалось насмешливое лицо полковника: зловеще улыбаясь, он одними губами закончил фразу парня, показывая тому, что от него хотят услышать. И парень, не сводя своих глаз с полковника, несколько ошарашенно озвучил движение его губ: -… все нормально.

— Не понял, — насторожился водила. — Повтори еще раз.

Проглотив в горле комок, молодой человек хрипло повторил:

— Все нормально. В квартире только хозяйка.

— Передай ей трубку и следи за всем, что она будет делать. Будешь громко дублировать все то, что увидишь на мониторе компьютера. Говори громче, чтобы я слышал ее и твой голос. Все понял?

Когда трубку взяла хозяйка, водила приказал ей:

— Включайте компьютер, входите в свой секретный диск и открывайте все материалы. По мере того как они будут появляться на мониторе, читайте их названия. Только внятно, все. У вас две минуты.

Хозяйка подошла компьютеру и включила его. Позади нее стояли испуганный молодой человек с поднятыми руками и нешуточный Вадим Анатольевич, веско прижавший к его затылку дуло браунинга. Оценив внушительную фигуру полковника, молодой человек даже не помышлял об оказании сопротивления или бегстве. Он был уже согласен с тем, что его эпизодическая роль (что-то вроде: «Карета подана!») безжалостно вычеркнута этим главным режиссером с браунингом в руке и ТТ в кармане.

Елена Максимовна перечисляла открытые файлы, и парень повторял за ней, следуя советам водилы на том конце провода и постоянно поверяя свои слова реакцией «главного режиссера», который в случае своего недовольства бесцеремонно давил браунингом в затылок.


* * *

«Так, значит, это — Пахомов, — думал полковник. — «Крот», засевший в отделе, — Пахомыч? Нет, не может быть! Мелковат для такой роли Сережа. Но все равно: смотри, какой способный мальчик! Так круто забирает — и страху ноль. Хотя, наверное, все же боится… Но тогда он еще опаснее. Тот, кто боится, способен на все… Но за ним явно кто-то стоит, обязательно стоит!… Да что это я! — спохватился Вадим Анатольевич. — Ведь у него мальчишка!»

— Стой спокойно, — шепнул он парню, у которого от долгого стояния в позе «Девочки на шаре» Пикассо уже затекли руки. Парень испуганно кивнул и чуть скосил глаз на попятившегося от него «режиссера».

Вадим Анатольевич извлек из кармана свой радиотелефон и набрал номер.

— Локшин? — глухо спросил он, сдерживая волнение. — Слушай, делай, что хочешь, только определи мне место, откуда сейчас звонят… — и он назвал адрес «гнездышка» Елены Максимовны, а также номер ее телефона. — Звонят, конечно, по радиотелефону. Действуй, только в темпе. Как определишь, выходи на меня — звони. Да, мне, на мой номер…

Полковник положил радиотелефон в карман и вновь приставил браунинг к затылку молодца, вникая в суть передаваемых по модему сведений.

Елена Максимовна продолжала «сеанс» передачи совершенно секретной информации, то и дело умоляюще поглядывая на полковника. Она прекрасно понимала, что если только полковник захочет, он тут же прервет передачу, и тогда ей уже не видать своего Андрея.

Майор Половцева, позоря мундир, предавая интересы своего всемогущего ведомства и всей страны, совершала сейчас государственное преступление при попустительстве человека, которого всего полчаса назад она готова была застрелить. Еще полчаса назад она по-женски эмоционально праздновала свою победу над ним, наслаждаясь смятением и минутной слабостью этого крупного, волевого мужика, в глубине глаз которого — ей действительно это показалось! — застыла мольба…

И вот уже раз сто Вадим Анатольевич мог громоподобно рявкнуть: «Все, баста!» и прервать этот акт прилюдного и постыднейшего предательства. Ему это ничего не стоило, совсем ничего.

Даже напротив. Только одним этим поступком он выводил себя из-под огня и преспокойно делал ее, только что вкушавшую от лавра победы, главной преступницей и «козлом отпущения». Но он не делал этого, не делал… И она не знала, что ей теперь о нем думать.

Полковник просто обязан был воспользоваться спасительной для него ситуацией… но не воспользовался ею. Может, он хотел дождаться звонка от своего подчиненного и узнать, откуда, из какого места звонит сюда Пахомов? Узнать, чтобы накрыть его и не дать уйти секретной информации за рубеж. Но ведь информация уже могла идти через Пахомова транзитом куда и кому угодно. Сам Пахом мог быть здесь лишь проводником, контактом или обычным распределительным щитом. И тогда… тогда полковник, не прервавший этот сеанс, не пресекший передачу секретной информации неизвестно кому, сам невольно становился соучастником Елены Максимовны. Да, теперь они были в одной упряжке. Но, может быть, полковнику было важнее спасти ее мальчика?

«Неужели только ради Андрея он жертвует своей карьерой и даже будущим? Не понимаю, не понимаю!» — в смятении думала майорша.

То теряя, то вновь обретая лихорадочно пульсирующую мысль, она силилась понять человека, который был способен на все ради своего благополучия и который вдруг отказывался от своего шанса сохранить, спасти это самое благополучие.

Секретная информация была почти исчерпана. Оставалось совсем чуть-чуть. «Сейчас все закончится, и связь прервется… И где я тогда буду искать Андрея? Где???»

Едва слышно зазвонил телефон полковника.

— Да, — приглушенно прохрипел он. — Витя, гони туда своих людей, скорей. Только шума не подымай. Никому ни слова, понял? Да, это и тебя касается… Если хватит сил, перекрой все подходы к зданию. Что смотреть? Черную «Волгу». Какую? Мою, Витя, мою!

Полковник опустил руку с радиотелефоном и выразительно кивнул Елене Максимовне. На его лице от волнения выступили багровые пятна. Не прекращая читать информацию с монитора, она урывками поворачивала к Вадиму Анатольевичу свое благодарное лицо и с надеждой смотрела на него.

— Я закончила, Сергей, — наконец сказала она в трубку дрожащим от волнения голосом и кивнула парню, который в изнеможении опустил свои онемевшие руки себе на макушку.

— Она закончила, — хрипло подтвердил парень и, повернувшись, виновато-подобострастно улыбнулся полковнику, желая показать свое понимание ситуации и абсолютную лояльность.

— Очень хорошо, господа, очень хорошо. Елена Максимовна, — голос Пахомова звучал ненатурально торжественно, — надеюсь, вам понятно, что конец — делу венец, что надо побыстрее заканчивать наше дело, то есть кончать?

— Сережа, теперь ты отпустишь Андрея? — осторожно и почти ласково, словно боясь спугнуть юркого зверька, спросила Елена Максимовна Пахома.

— Мальчишку? Да что вы о нем так беспокоитесь? Забудьте о нем… Его уже… нет. Неужели вы не поняли этого сразу, еще в самом начале нашего разговора? Уверен, что вы подозревали это, нет, даже абсолютно точно знали! Но вы боялись этого своего знания. Ведь так? Боялись признаться себе, что его уже нет. Боялись, я знаю! Ну зачем, скажите, мне нужно было тащить его с собой? Ведь все равно вы, зная, что мальчишка в моих руках, отдали бы мне любую информацию, и даже больше… — водила гадко усмехнулся и сделал паузу. — Он ведь мог мне все испортить!

— Сережа! — взгляд остекленевших от ужаса глаз Елены Максимовны уперся в стену комнаты. — Я не верю тебе, нет! Ты не можешь! — закричала, не помня себя, Елена Максимовна. — Сереженька, миленький, ну скажи, что ты пошутил, ну скажи, пожалуйста! Скажи!!!

— Пошутил? — Пахомов расхохотался в трубку. — Вот и муж ваш, этот тюлень долбаный, он так же думал. И его, этого бескорыстного человеколюба, уже нет. Потому что он был здесь не нужен. Не нужен! Вот и вам даже не нужен. Ну и нет его…за ненадобностью. А ваш мальчишка стал не нужен мне, только и всего. Да и вам-то он, собственно, для чего? Для вас он обуза. У вас ведь — карьера, крутые поклонники, заманчивые перспективы… У вас всего этого так много, что одной вам с этим не справиться: всей жизни не хватит. Так зачем вам еще какой-то сопливый мальчишка, а?! Живите налегке, дорогая моя!

— А-а! — закричала Елена Максимовна и упала без чувств рядом с журнальным столиком. Телефонная трубка при этом ударилась об пол, и полковник одними глазами приказал парню поднять ее.

— Кончай ее, Филин, в висок. Быстро! — кричал водила в трубку, нервно смеясь. — Видишь, тебе даже не придется смотреть ей в глаза. Ну давай, паренек, жми на гашетку! Что, кишка тонка? Ладно, можешь через платок или через подушку. Ну?!

— Погоди… — засопел Филин, ошарашенно глядя на Вадима Анатольевича и ожидая его указаний.

Полковник вытащил из кармана ТТ и выстрелил в пол, многозначительно глядя на испуганного Филина.

— Ну и куда ты ее… нежную? — спросил водила взволнованно.

Полковник поднял дуло ТТ и приставил его к уху парня.

— В голову, — прохрипел Филин, — в висок.

— Ай да Филя! Пушку вложи ей в руку и рви когти! Да, не забудь сначала рукоятку протереть, а то тебя оперы по отпечаткам сразу вычислят. Свои «бабки» возьмешь в бардачке, как условились, — ив трубке раздались короткие гудки.

Полковник приказал парню встать к стене, а сам принялся приводить в чувство хозяйку.


* * *

Литератор уже давно пришел в себя. Мысль его невольно крутилась вокруг сына.

«Где он? — думал Половцев, испытывая сильное волнение и дрожь во всем теле. — Где его искать теперь??? Успокойся… Я уверен, они поехали в город. Да, в город. Ведь все это связано с моей женой, по крайней мере с ее работой. Если водила поехал к ней, то… Но как добраться до города?»

Литератор стоял над бесчувственным Кирюхой. Все еще светило солнце. Гул техники доносился откуда-то снизу. По-видимому, военные уже закончили свои учения. В ложбине рычали тягачи, преодолевающие крутой подъем к ангарам, смеялись солдаты и покрикивали сержанты.

Анализируя события последних двух часов, он никак не мог убедить себя в реальности происходящего. И самым удивительным для него было то, что он, тихий литератор, был тут главным действующим лицом. Несколько минут назад человек, который собирался убить его, Половцева, вдруг застрелил себя в результате какого-то необъяснимого психического надлома. Что он увидел, что вдруг открылось ему, чего он уже не мог вынести? И главное, почему тонкий в кости интеллектуал вышел из этой безнадежной ситуации победителем? Нет, все это было настолько нереальным, что Половцев даже серьезно подумал: а не сон ли на самом деле все это? Не кошмар ли это, из которого ему никак не удается вернуться к действительности?

— Вы сможете сами идти или мне вам помочь? — спросил он сидящего на земле лейтенанта.

— Сам доползу. Вы лучше свяжите пока этого парня. Он нам еще понадобится.

Половцев занялся Кирюхой, а лейтенант тем временем ощупывал себе грудь. Странно, что человек, которого еще час назад можно было считать уже мертвецом, теперь сидел под деревом и заинтересованно прислушивался к себе. На щеках у лейтенанта лихорадочно проступило некоторое подобие румянца.

— Все, готово! — сказал Половцев, распрямившись. — Мне надо в город, очень срочно! Очень!!! Этот ваш Серега звонил в землянку. Я знаю, он дал команду прикончить нас. Теперь я боюсь за сына.

— Растолкайте того балбеса, которого вы связали и тащите сюда. У них здесь где-то должна быть тачка, — лейтенант посмотрел на удивленное лицо литератора и добавил: — Автомобиль.

Половцев нагнулся над Кирюхой и принялся тормошить его за плечо. Кирюха застонал и зачмокал губами.

— Не могу, — крикнул Половцев.

— Не церемоньтесь, нахлестайте его по щекам, да посильней! — усмехнулся лейтенант.

Половцев вдруг подумал о том, что его нерешительность может сыграть с ним дурную шутку: он просто не успеет спасти Андрея… И тишайший прозаик, что называется от души, врезал бандиту по скуле своей белой ладонью. Кирюха тут же пришел в себя.

«Сработало! — мелькнуло в голове литератора. — С этим народом, наверное, так и надо: сразу в морду. А то б я его тут до второго пришествия уговаривал!»

— Ты что, мужик? Ты чего, гнида, а? — Кирюха испуганно заморгал и напрягся, пытаясь обрести власть над своим телом. — Что я вам сделал? Развяжите! А!

— Не ори! Где ваша тачка? — спросил лейтенант Кирюху, направляя на него дуло изъятого у Кузи револьвера. — Только не юли, отвечай быстро и четко.

— Какая еще тачка, нет никакой тачки… Если тебе надо — ищи, — Кирюха еще не осознавал всей серьезности ситуации: он даже пытался хамить.

— Ладно, тачку мы и так найдем. А тебя, фуфло… Отойдите, пожалуйста, от этого куска в сторонку. Боюсь, он вас сейчас забрызгает тем жидким дерьмом, которое у него в башке! — и лейтенант, холодно глядя на связанного Кирюху, взвел курок и прищурился.

— Эй-эй, мужики, вы чего делаете?! Я-то здесь при чем?

— Верно, — сказал лейтенант, — ты здесь ни при чем. Поэтому нам незачем с тобой возиться! У нас нет времени. Извини, дурачок! — и лейтенант вновь прицелился.

— Не делайте этого! — закричал Половцев. — Зачем убивать этого человека?!

— Бросьте, господин литератор, какой же он человек?! Это уже труп: вон у него уже и лоб зеленкой намазан! Не беспокойтесь: бросим его потом в землянку рядом с тем, психованным, если он, конечно, не сгорел дотла, а дверь землицей присыпем да дерном обложим. Обложим и уедем, — пока лейтенант говорил, он все время смотрел в глаза Кирюхе. — Думаю, их не раньше следующей весны найдут: во время половодья всплывут они, голубчики, как два дирижабля, из недр и пойдут в даль путешествовать. Ведь ключи-то от машины уже у меня! — криво улыбаясь, лейтенант показал литератору и побледневшему Кирюхе ключи зажигания.

— Все понял! — взвился Кирюха. — Все покажу!

— Спасибо, конечно, но нам уже не надо. Да, ты там, — лейтенант показал глазами на небо, — дружку своему привет передавай и не забудь спросить: с чего это он вздумал стреляться? Ну а мы спешим! Ну, кучерявый, закрой глаза! Тебе пора баиньки! — и полный холодной решимости лейтенант направил ствол точно между глаз Кирюхе, сразу по-собачьи заерзавшему по земле худым задом.

— Стой! — завопил Кирюха. — Погоди! Я знаю, где он!

— Вот это другой разговор, — выдохнул лейтенант и опустил «пушку». — Но смотри, если обманешь…

— Что ты, что ты! — нервно захихикал Кирюха. — Я же не дурак! Наплевать мне на Пахома: он кашу заварил — ему и расхлебывать. Я-то ведь ни при чем, меня втянули…

— Ах ты бедненький! Втянули, значит, тихого мальчика… А зачем же ты, мальчик, ножик с кнопочкой с собой носишь? Карандаши точить, что ли? Или, может, картошку у пионерского костра чистить?

— Картошечку, начальник. Клянусь, не виноват! — Кирюха «канал» под дурачка, понимая, однако, что эта «хитрая» его игра вся — как на ладони.

— А вы, — лейтенант повернулся к Половцеву, который заметно нервничал, ибо «цирковое» представление затягивалось, но все же с надеждой смотрел на Кирюху, — свяжите ноги нашему сорванцу, как бычку на выпасе, а то деру даст.

Не мешкая, Половцев вытащил из своих брюк ремень и спутал Кирюхе лодыжки, оставив сантиметров пятнадцать ремня между ногами, чтобы тот мог хотя бы семенить по земле.

— Давай, бегом к машине. Ходчей, пионер, ходчей. Если неудобно, так петушком прыгай. Бег в мешках наперегонки помнишь? Вот, действуй! — сказал лейтенант Кирюхе, который старался держать равновесие и при этом не раздражать лейтенанта, от которого — Кирюха это нутром почувствовал — теперь целиком зависела его жизнь.

Половцев помог подняться лейтенанту и положил его руку себе на плечо.

— А он не убежит? — шепотом спросил он лейтенанта.

— Пусть попробует! — специально громко ответил лейтенант. — Люблю поохотиться! Эй, прыткий, ты все же не так быстро, а то мне придется тебе в заднице твоей червивой дырок наковырять!


* * *

Вадим Анатольевич вместе с Еленой Максимовной и Филином выбежали из дома во двор и быстрым шагом пошли к проспекту, где они надеялись поймать такси или тормознуть частника. Перед самым уходом полковник попросил у пришедшей в себя Елены Максимовны те самые документы вместе с экспертной оценкой, которые покоились здесь же в сейфе.

— Так будет надежней! А то ведь копию уже кто-то выкрал! — сказал Вадим Анатольевич, пряча бумаги, свернутые вдвое, в карман пиджака. Елена Максимовна при этом не сопротивлялась. Сил не было…

Филин (он же Владик) шел первым в двух шагах от полковника и майорши. Его руки были связаны и на них для маскировки лежал легкий плащ Елены Максимовны. Сама майорша, бледная и измученная, держалась за локоть полковника. Полковник с жаром убеждал ее:

— Он блефует. Мальчик нужен ему, нужен хотя бы для того, чтобы, если ситуация выйдет из-под его контроля, использовать Андрея как заложника. То, что он говорил тебе, — обыкновенный трюк, психологический прессинг. Он сознательно хотел ввести тебя в это состояние, чтобы сообщнику было легче расправиться с тобой. Не волнуйся, мальчик жив, и у нас теперь инициатива: Пахомов думает, что ты мертва. Кроме того, он не знает, что я с тобой и что его уже обложили со всех сторон, как медведя в берлоге. Вот увидишь, Лена, все будет хорошо. Через полчаса ты получишь своего Андрея целым и невредимым.

— Правда? Ты так думаешь? — Елена Максимовна с благодарностью посмотрела на полковника, в душе, однако, не веря столь радостной перспективе.

— Да, конечно… А вот муж твой, — полковник досадливо покачал головой, — наверняка… В общем, его убрали.

— Но как он оказался на даче? Ведь он там не должен был присутствовать…

— Не должен был? — насторожился полковник. — Ты что же, сына одного отпустила на дачу?

Они подошли к проспекту, и Елена Максимовна, подняв руку, пробовала остановить частника.

— Брось, Вадим… Ты прекрасно знал это. Иначе ты просто не затеял бы всей этой… комбинации. Не знаю откуда, но ты знал, что я должна была ехать в Васкелово сегодня поздно вечером.

— Но ведь и ты, Лена, предполагала, что я буду там! Почему? — спросил полковник, вдруг осознав, что Елена Максимовна знала о его «операции» и потому заранее подготовилась. — А что, Пахомов твой человек?

— Не надо! — Елена Максимовна умоляюще посмотрела на Вадима Анатольевича.

— Хорошо, потом поговорим…

Рядом с тротуаром остановился «жигуленок». Елена Максимовна, оставив полковника и Филина, бросилась к нему.

— Куда? — мрачно спросил водитель в потертой кожаной куртке и кепке.

— В центр.

— Сколько?

— Сколько скажете. Только, если можно, поскорее, мы опаздываем, — заговорила Елена Максимовна, просительно прижимая к груди руки и со страдальческой улыбкой глядя на водителя.

— Можно, — водитель гадко ухмыльнулся в лицо женщине. — А кто это мы? — грубо спросил он.

— Тут еще двое…

— Не пойдет!

— Пятьдесят тысяч! — сказала майор, открывая сумочку и с надеждой глядя на водителя. — Нам очень, очень надо, молодой человек!

— Тогда сто тысяч, если очень! — сказал водитель, с вызовом глядя в глаза Елене Максимовне.

— Но у меня только пятьдесят. Поймите, мой ребенок…

— Я сказал, сто тысяч! Раз ребенок — тем более! Чего скупиться-то?

— Хорошо! Вот вам сто тысяч! — открыв дверь автомобиля и усаживаясь рядом с водителем, Елена Максимовна вдруг вырвала из сумочки браунинг, который еще на квартире вернул ей полковник, и направила его на водителя. — Этого хватит?

— Ах ты… — водитель потянулся к браунингу, но эта маленькая нахальная бабешка ловко отвела его руку в сторону и сама одновременно подалась назад, так что водитель промахнулся и повалился грудью к ней на колени. В тот момент, когда голова разгневанного парня оказалась на уровне локтя Елены Максимовны, она ввела ствол браунинга прямо в его открытый рот, глухо лязгнув холодным металлом по еще натуральным зубам молодого человека.

— Ну как, сладко или горчит? Пятьдесят тысяч — хорошие деньги! Не капризничай, парень!

В салон заглянул полковник, сжимавший в кулаке рукав Филина.

— Ну что, можно ехать? — спросил он присутствующих в салоне «жигулей», с пониманием глядя на хозяина автомобиля, который пытался осторожно выплюнуть никелированный ствол вместе с осколками зубной эмали.

— Можно, — пробурчал водитель, глядя на внушительную фигуру полковника.

— Заводи, милый. Нам надо очень быстро. На светофоры можешь не смотреть. Если что, ГАИ войдет в положение…


* * *

Кирюха допрыгал до какого-то бревенчатого дома, из-за которого выглядывал автомобиль. Это был «опель» — в меру гнилой, но еще вполне способный передвигаться в нужном направлении.

— Садись за руль! — приказал Кирюхе лейтенант. От быстрой ходьбы он был бледен. Литератор поддерживал его. — Поведешь быстро, но аккуратно. Только смотри — без резких движений, а то я себя плохо чувствую и разбираться долго не буду: сначала тебя пришью, а потом уже думать начну и переживать за тебя.

Кирюха посмотрел на лейтенанта широко открытыми глазами и сказал:

— Я не умею. У меня и прав-то нет…

— А вы? — спросил лейтенант Половцева.

— В институте сдал на права… Но машину никогда не водил.

— Раз сдал, значит, можешь ехать, — криво усмехнулся лейтенант. — Садитесь за руль, а этот кучерявый пусть садится рядом. Да вы не бойтесь…

— Если мы упадем в кювет, вы меня не пристрелите? — попробовал пошутить Половцев.

— Постараюсь… Хотя, кто знает? — и лейтенант без всякой улыбки поднял руку с револьвером. — Снимите с ручного тормоза. Так. Теперь надо выжать сцепление, ключ зажигания, включайте передачу и жмите на газ.

— Поехали! — возбужденно воскликнул литератор.

— Ну вы прямо Гагарин! — сострил лейтенант.


* * *

Сергей Пахомов сидел перед экраном монитора и ждал. Он находился в помещении одной из лабораторий НИИ, занимающегося проблемами Мирового океана.

В помещении — небольшой комнатке, уставленной персональными компьютерами, — было пусто. Несмотря на то, что в институт попасть без пропуска было нельзя (вход в здание лежал через проходную с вертушкой), Пахомов спокойно прошел мимо вахтера, едва заметно кивнув ему. Вахтер видел его в первый раз, кроме того, кивнувший не предъявил пропуск и не сказал ни слова, хотя, конечно, пропуском был и этот кивок головы уверенного в собственной правоте человека.

Вот если бы он начал, заикаясь, говорить, что ему очень-очень нужно Марину Сергеевну с третьего этажа или Самуила Ароновича из подвала, тогда бы доблестный вахтер заслонил грудью проход и потребовал с просителя как минимум паспорт, форму допуска и направление с гербовой печатью и подписью Михал Иваныча Калинина или самого Лаврентий Палыча… Ну а если ты лишь кивнул, тогда проходи, тогда, значит, свой.

Правда, вахтер хотел что-то сказать ему вдогонку, но судорожный зевок человека, которому страшно даже шелохнуться, чтобы, не дай Бог, не выпасть из нирваны безделья, сковал его нержавеющей стали челюсти…

Пахомов всегда проходил в институт именно таким образом, и никто из вахтеров еще ни разу не остановил его.

Здесь, примерно два месяца назад, еще работал его давнишний приятель. Он позволял Пахомову пользоваться своим компьютером, на котором был установлен модем. Пахомов обычно давал приятелю «червонец», и тот радостно бежал вниз, в буфет, «добавить». Пахомов же в полной тишине и одиночестве получал здесь информацию от «заказчика»…

Сергей Пахомов смотрел в окно на вершины пыльных тополей и желтые стены корпусов Адмиралтейского объединения. Оставалось всего несколько минут до выхода «на связь» мистера X. Так он называл «заказчика» — человека или, возможно, даже организацию, с которой он сотрудничал последние месяцы.

Год назад «заказчик» вышел на него сам. Для начала он подбросил обалдевшему от неожиданности Пахомычу (так звали на службе Сергея Пахомова) некоторые эпизоды из его прошлого. Пока Пахомыч (ну, или Пахом — уже для самых близких и самых криминальных «дружков») пребывал в состоянии нервного потрясения, не зная, как ему быть, «заказчик» начал передавать ему эпизоды из его настоящего. Тут Пахом прижал уши и по-волчьи оскалил зубы. А «заказчик» продолжал обрабатывать Пахома, настоятельно рекомендуя аккуратно и по первому требованию выходить с ним на связь, иначе… Иначе все эти интересные со всех сторон эпизоды станут достоянием гласности. И Пахом загрустил. Он понял, что вырваться из лап «заказчика» ему не удастся. Психологически сломленный и с виртуозной легкостью загнанный в угол, он «раскололся» и «закукарекал».

Рыча и все более озлобляясь, он стал перекачивать «заказчику» всю требуемую от него информацию… Но однажды он получил худенькую пачку «зеленых». Пересчитав купюры и потратив часть их в шикарном ресторане, Сергей Пахомов плюнул на свои душевные терзания и решил, что пора перестраиваться. Раз жизнь сложилась так, что его сначала взяли за горло и потом властной рукой надели на него ошейник, то надо, принять этот факт и постараться как можно больше выжать из этого собачьего положения.

И как только он внутренне смирился с верховодством «заказчика», он тут же успокоился и начал не просто работать, а зарабатывать. Его гонорары стали расти. И очень скоро он перестал считать деньги. А как только он перестал считать деньги, он ощутил в себе небывалый прилив сил и, как ни странно, внутреннее расположение к «заказчику», который платил щедро и аккуратно.

«Заказчик» вышел на связь с Пахомом накануне всех этих событий и объяснил ему, в чем, собственно, состоит его основная задача, за выполнение которой ему причитается очень солидная сумма либо наличными, либо на его счет в швейцарском (!) банке, куда уже «капало».

У Пахомыча не было оснований не доверять «заказчику», поскольку тот всегда отличался завидной точностью и даже скрупулезностью в финансовых расчетах.

Но теперь в руках у него была информация, которая стоила так много, что могла сделать его независимым от «заказчика». Теперь он никому не собирался отдавать ее задешево, даже «заказчику».

Пахом чувствовал, что эти сведения стоили много больше той суммы, которая ему причиталась в итоге. Он еще не решил, сколько просить за нее: сто, двести, триста тысяч долларов? А может быть, миллион?


* * *

Минут через пятнадцать Половцев освоился с управлением автомобиля. Только, пожалуй, он был слишком уж напряжен. Кроме того, литератор все время забывал переключать скорости.

Рядом сидел Кирюха, то и дело с опаской поглядывая на дремлющего на заднем сиденье лейтенанта.

— Гоните в Васкелово, на дачу, — сказал лейтенант Половцеву.

— Но так мы теряем время, — литератор умоляюще посмотрел на лейтенанта.

— Нет, много времени мы не потеряем. Но если наши еще там…

— Какие ваши?! Один из них, рыжеусый, избил этого вашего Сергея и бросил в погреб, из которого мы с Андреем его на свою голову освободили. А ваш старший, который был там, да, майор, выскочил нам наперерез, когда мы уезжали и даже стрелял в нас.

— Не в вас, наверное, а в Пахомова… — лейтенант задумчиво покачал головой, потом глубоко вздохнул. — Ну а рыжеусый?

— Я не знаю. Но в лесу была перестрелка. Может, его…

— Да, все смешалось в доме… номер четыре. «Похоже, в королевстве Датском гниль…» Ну и что теперь будет?! А? Вы не знаете? — задумчиво говорил сам с собой лейтенант. — Господин литератор, как вы думаете, кто в меня стрелял? — вдруг спросил он, не открывая глаз.

— Не знаю. Стреляли из леса, я никого не видел… Когда вас принесли в дом, ваши товарищи побежали туда. Они говорили, что видели там двоих или троих подозрительных… Потом, как я уже говорил, началась стрельба. Стреляли даже из автоматов, если я, конечно, не ошибаюсь, — медленно отвечал Половцев, стараясь не отвлекаться от дороги.

— Да-а… Прямо детектив. Слушай, пионер, — обратился лейтенант к Кирюхе, — а это не вы меня… из леса-то?

— Да у меня и оружия-то нет! Не, я стрелять не умею. Вот ножичек… — тут Кирюха опомнился и стал неудержимо кашлять, словно ненароком проглотил лесную осу. Прокашлявшись, он добавил: — Картошечку у костра покромсать — это я могу!

— Скажите, а почему вы находились на даче? — не обращая внимание на глупо моргающего Кирюху, спросил лейтенант Половцева.

— А где я, по-вашему, должен был находиться?

— Верно… И все же не понимаю, кто в меня стрелял. Зачем, за что? Хотя сделать это мог… — лейтенант на мгновение замолчал и далее как-то неуверенно произнес: — Даже Пахом. Он вновь беседовал с собой.

— Едем в город? — спросил Половцев лейтенанта.

— Да, в город. А в Васкелове, вы правы, уже никого нет… Эй, паренек, как въедем в город, будешь показывать дорогу. Смотри, если заставишь петлять!

— Нет, прямо к Пахому повезу! Зачем мне петлять? — Кирюха постарался сказать это как можно убедительней. — Знаю, где он сейчас быть может: около одного НИИ.

— Где именно? — лейтенант открыл глаза.

— На Мойке!

— А что он там делает? — насторожился лейтенант.

— Я не знаю. Кузя мне как-то говорил, что Пахом там на компьютере играет. В общем, ерунда какая-то… Но сегодня он хотел получить там документы: расчеты или чертежи какого-то прибора… Кстати, уважаемый, — Кирюха повернул голову к литератору, — Пахом для этого и взял вашего сына с собой.

— Какого прибора? — лейтенант подался вперед. — Ну, вспоминай живо! — и он приставил дуло револьвера к курчавой голове несчастного бандита.

— Я не помню, начальник, забыл, ей-богу, забыл! — возопил Кирюха.

— Вспоминай! Считаю до трех: раз, два…

— Вспомнил! Только опусти ствол, брат! Не пугай так — сердце колотится. Я же нервный: могу прямо здесь концы отдать! Вспомнил, вспомнил… кино еще такое было, про инженера.

— Какого еще инженера?! Я сейчас из тебя мозги выбью! — лейтенант был очень возбужден, у него тряслись руки.

— Гарина! Инженера Гарина! — вопил Кирюха.

— Гиперболоид! — боясь, что лейтенант сейчас пристрелит бандита, испуганно крикнул Половцев.

— Лазер… — тихо произнес лейтенант и опустил грозную «пушку» себе на колени. — Ну Пахом, ну шустрила! Никак он весь кусок заглотить собрался?!


* * *

Сергей Пахомов все еще сидел перед экраном включенного компьютера в ожидании связи и размышлял о полученных от майорши документах.

Это была чистая физика. Несколько десятков страниц о каналированном излучении, о рентгено-рамановском резонансе, об экситонных долгоживущих межатомных уровнях. Но самым интересным здесь были расчеты и чертежи макета установки рентгеновского лазера, не использующего для «накачки» ядерный взрыв. Пахом кое-что смыслил в физике. Он прекрасно понимал, сколько миллионов может отвалить Пентагон за подобные чертежи. Рентгеновский лазер — оружие будущего…

Каким образом эти материалы попали в Управление, Пахомов не знал. Но он знал, что несколько месяцев назад пропал без вести один человек — полусумасшедший физик Солнцев, пытавшийся опубликовать в России свои труды. Никакие солидные издания не желали даже смотреть в сторону Солнцева: брезгливо воротили носы и трудов не публиковали.

На работу физика также нигде не принимали.

Увидев тесемки тренировочных, торчащие из-под брюк, рубашку из секонд-хэнда и пиджак, который на всякий случай следовало бы подвергнуть санобработке, а уж потом зашить, Солнцева не пускали дальше порога учреждения, а иной раз вызывали милицию, чтобы только избавиться от «козла душного».

А он, размахивая своим открытием, упрямо ходил по всем инстанциям, говоря, что может произвести переворот в области вооружений, в частности космических, что с его лазером Россия заткнет за пояс Америку.

И ему все же позволили выступить со страниц одной из питерских газет. После этого на квартиру к Солнцеву, который в это время питался, как помоечный кот, продавая из дома все, что только брали на барахолке, и теша себя грядущими научными премиями, пришли ласковые иностранцы с гостинцами и попросили физика дать им почитать его рукопись, ну скажем, до завтра.

Пылая неподдельным торжеством, физик показал им всем огромный и, надо признаться, весьма грязный кукиш, сказав, что ни за какие коврижки не отдаст проклятым немцам то, что принадлежит только России! И даже салями в упаковке и несколько банок «хот-догов» с бутылочкой водки не сломили его железной воли.

Выталкивая ласковых охотников поживиться «на халяву» чем-нибудь новеньким и секретненьким, он выкрикивал, что только через его труп эти засранцы с тупыми идиотскими рожами и толстыми сигарами во рту получат его интеллектуальную собственность и что он готов даже сдохнуть от голода и тоски здесь, в России, ограбленной всякими Хаммерами и Бернштейнами, лишь бы только не ехать на Гудзон к мертвякам в их крашеные гробы.

Особенно досталось двум японским «товарищам».

— Ага! — закричал вне себя от гнева физик, как только увидел приторно-сладкие мандариново-лимонные физиономии. — И вы туда же, косоглазые?

При этом он схватил обоих «товарищей» за шиворот и, не дав им даже переступить порог и просюсюкать что-нибудь очень вежливое и сугубо восточное, спустил обоих с лестницы вместе с их многочисленными японскими подарочками.

В тот же вечер после ухода иностранных гостей, шипящих от досады и уже вынашивающих злодейские замыслы по изъятию у этого русского хама любопытного матерьяльца, к Солнцеву на квартиру заявились молчаливые товарищи из компетентных органов и попросили материалы физика для ознакомления и научной экспертизы.

Физик от радости бросился к ним на шею:

— Наконец-то! Ну теперь они у нас попляшут, все эти засранцы да косоглазые! — кричал он, вероятно, имея в виду «засранцев» из Пентагона и НАТО, а также «косоглазых» с островов восходящего солнца…

Но уже на следующий день физик пропал.

В объявлении, данном по телевидению, было сказано: «Вышел из дома в одной рубашке вынести помойное ведро и не вернулся…» Сказано это было так скорбно, словно Солнцев не вернулся из разведки.

И вот в последнее время люди из Управления особенно плотно занялись пропавшим физиком. Дело в том, что экспертиза и научные консультанты подтвердили правильность и перспективность выбранного физиком пути создания рентгеновского лазера. А в одном из секретных институтов Министерства обороны уже шли работы по созданию опытной установки.

Однако ученым не все было ясно: они требовали автора для объяснений. Но, увы, автор был либо в бегах — где-нибудь в штате Алабама под фамилией Старк или Кларк и с пятью охранниками из ФБР за спиной, в шкафу и сортире, — либо безымянным трупом в сырой земле-матушке на балансе у червей, мокриц и каракатиц.


* * *

«Ну что же он не выходит на связь?» — думал Лахом. «Заказчик» уже давным-давно должен был сделать это. Вот сейчас, еще несколько секунд… Как все же хорошо, что не надо делиться, что теперь он один и, главное, нет свидетелей… Хотя один все же остался. Но это все равно. Уже завтра он, Сергей Пахомов, будет за пределами необъятной родины. «А может, все же не отдавать информацию «заказчику», а взять ее с собой? — думал он. — Да, так будет надежней! Что я без этой информации? Ничего. Ну будут у меня «бабки» на первое время. Но свое дело с ними не начнешь. Маловато. Нужен миллион, чтобы начать. Да, мне нужен миллион, не меньше. Никак не меньше!»

Пахомов уже «перебросил» информацию с винчестера на дискету и положил ее в карман. Как приятно было ощущать в кармане целый миллион долларов!

Наконец «заказчик» вышел на связь…

Пахомов с ходу сообщил «заказчику», что секретная информация у него, но за нее он требует миллион, потому что информация того стоит. Нет, конечно, она стоит в десятки раз больше, но ему нужен миллион, и если он этот миллион не получит, информация останется у него.

«Заказчик» возражал, что миллион это очень большая сумма и ему ее никто не заплатит — ни здесь, ни там. Пахомов никак не реагировал на возражения «заказчика». Он уже решил для себя: сегодня же перебраться за границу через свой «коридор» и лететь в Европу. В швейцарском банке у него для начала была приличная сумма…

«Выслушав» (зачитав!) «заказчика», Пахом передал ему, что обстоятельства изменились, что он разрывает связь с «заказчиком» и ложится на дно. Почему? Потому что остался в живых один свидетель, майор. Вновь возникла пауза. «Заказчик» обдумывал информацию, полученную от Пахомова. А сам Пахомов уже просчитывал варианты своего перехода через границу.

Пора было уходить. Со своими людьми он уже сполна «рассчитался». Действительно, помощнички были ему уже не нужны. Пахомов набрал на клавиатуре последнюю свою прощальную фразу и собрался выключить компьютер, но тут произошло необъяснимое.

На его мониторе стали высвечиваться те самые секретные файлы: тексты, формулы, рисунки и чертежи, за которые он только что требовал с «заказчика» миллион и которые сейчас лежали у него в кармане, записанные на маленькую трехдюймовую дискету. Пахомов приник к монитору. Его прошиб липкий холодный пот.

«Как же так? — повторял он про себя. — Как же так? Ведь я стер эту информацию с винчестера, оставив ее только на дискете. Откуда она здесь? Да это же он, «заказчик», передает ее мне!»

Не веря своим глазам, Пахомов откинулся на спинку кресла и зло выругался.

Он все понял.

Но как же он не додумался до этого элементарного хода «заказчика»? Пока он, торжествуя и предвкушая обильные лавры, принимал эту сверхсекретную информацию от майорши, которую он с азартом доводил до истерики, «заказчик» преспокойно перехватывал информацию на свой компьютер. Перехватывал, а он этого даже не замечал…

Дав проглотить своему «исполнителю» эту горчайшую пилюлю, «заказчик» извинился перед ним за свой невинный проступок, продиктованный разве что благоразумием человека, привыкшего лишний раз подстраховываться. Да-да, он на всякий случай продублировал прием этой ценнейшей информации на свой компьютер через модемную связь с компьютером «исполнителя», поскольку все ведь могло случиться…

Далее «заказчик», используя официальный язык дипломатов, поведал Пахомову, что, несмотря на односторонние действия «подрядчика» (Пахома!), нарушающие ранее достигнутые договоренности, их прежний договор остается в силе. И та сумма, которая была обещана, будет в точности передана ему послезавтра. Так что пусть он скорее доводит дело до конца, то есть пусть он…

Пахомов и сам понимал, что от него требуется. Оставался опасный свидетель, от которого следовало сегодня же избавиться.

«Где может быть теперь майор Беркович? Ну только не в Васкелове… И не в городе! Он на даче у „папы"!»

Пахомов встал из-за стола и выключил компьютер. Перед тем как выйти из комнаты, он бросил взгляд в окно и увидел… медленно прогуливающегося под окнами Локшина.


* * *

Полковник вместе с Еленой Максимовной и Филином молча ехали к Мойке.

Лишь иногда майорша просила водителя увеличить скорость, но тот, бледный и чуть пришибленный таким криминальным соседством, одними глазами показывал на светофоры, на которых то горел красный, то долго мигал зеленый — по крайней мере так ему казалось…

Пока они ехали, полковник позвонил в Управление и попросил одного из сотрудников связаться с Локшиным и передать ему, чтобы встречал: он сейчас будет на месте.

Как ни старались цедящий сквозь зубы грязные ругательства шофер и эта не терпящая возражений экзальтированная дамочка с блестящим браунингом в модной сумочке, средняя скорость автомобиля не превысила шестидесяти километров. Они буквально доползли до нужного адреса.

Когда настал момент расплаты и Елена Максимовна протянула набычившемуся шоферу пятьдесят тысяч, тот, скосив глаза на пассажира внушительной внешности, насмешливо смотревшего на него, буркнул себе под нос, что пятидесяти, пожалуй, много, и спрятал свои злые испуганные глаза под густыми бровями.

— Тут еще за моральный ущерб, — Елена Максимовна сунула бумажку водителю в руки и выскочила из машины.

Полковник, хмыкнув, вышел вслед за ней и вытащил за плечо Филина. Где-то здесь должны были находиться люди Локшина. Повернувшись к Мойке, он увидел спешащего к нему человека.

— Лена, иди… Подожди меня вон там, — сказал полковник и указал на черную чугунную решетку, тянувшуюся вдоль набережной. — Ну что, Локшин, машина здесь? — спросил он подошедшего к нему человека.

— Здесь, Вадим Анатольевич! — Локшин пристально смотрел на полковника. — А это кто с вами?

— Этот птенец? Да вот добровольно вызвался помогать нам. Зовут Филином. Так тебя именуют, птица?

— Так, — Филин, затравленно улыбаясь, смотрел то на полковника, то на Локшина.

— Да уж, на орла не похож! — весело сказал Локшин.

— Я же говорю — Филин. Между прочим, типичный уголовный элемент: в меру нагл, в меру жесток, но и в меру труслив. За хорошие деньги маму родную продаст, но если получит очень хорошие деньги — тут же маму обратно выкупит. В общем, нормальный бандит с обостренным, как у грызуна, чувством самосохранения. Живет от живота, но когда припрет, может и соображать. Этакая морская свинка… Ну хватит о физиологии. Как клиент?

— Пока никто из проходной не выходил… А кто он?

— Да один мой человечек, — сказал полковник, холодно и даже зловеще улыбнувшись. — Мальчик вообразил, что уже стал взрослым и самостоятельным — вот и безобразит. Ну ничего, я его выпорю… Твои люди давно здесь?

— Были через пятнадцать минут после вашего звонка, — отчитывался Локшин.

— Очень хорошо. Тогда мы его накрыли. Пойдем к машине.


* * *

Елена Максимовна с нетерпением ждала полковника, прислонившись к чугунной ограде. Где-то там, рядом с черной «Волгой», стояли люди Локшина. Полковник подошел к майорше.

— Вадим, скажи им. Я должна увидеть Андрея сейчас же! — Елена Максимовна была очень возбуждена. Полковник кивнул ей и вновь подошел к Локшину, напряженно смотрящему на одну из входных дверей здания.

— В салоне кто-нибудь есть? Ну или что-нибудь? — спросил Вадим Анатольевич Локшина.

— В салоне вроде пусто, хотя трудно сказать. Стекла-то темные! Правда, мои люди говорят, что на заднем сиденье что-то есть. Что-то большое.

— Ну давай, наблюдай. Уверен, он вот-вот появится. Деваться ему некуда! — полковник показал рукой на дверь, за которой наблюдал Локшин и, похлопав того по рукаву, не торопясь направился к майорше. — Андрей на заднем сиденье или в багажнике, Лена. Не беспокойся. Через пять-десять минут все разрешится.

— Я хочу сейчас же… — только начала Елена Максимовна.

Внезапно в кармане полковника зазвонил телефон и прервал ее на половине фразы.

— Да, я… Сивцов, ты? Тебя плохо слышно, брат. Ну давай, выкладывай, что там у тебя… Кто к нему приезжал? Кто-кто? Вот так номер! А детали? Ну, внешность… Ах вот как?! — полковник слушал Сивцова очень серьезно. Наконец он поблагодарил коллегу и рассеянно с ним попрощался. — Да, вот так номер! — воскликнул полковник и с интересом взглянул на Елену Максимовну.

— Вадим, давай уже откроем багажник! Теперь ведь Пахомов от нас не уйдет! Ну, Вадим, — Елена Максимовна тормошила полковника за плечо.

— Еще не время, — сказал полковник и, не в силах сдержать улыбку, посмотрел на Елену Максимовну.

— Прошу тебя, скажи своим людям, пусть пропустят меня к «Волге».

— Подожди минутку, — полковник остановил

Елену Максимовну. На лице у него сейчас болезненно отражалась какая-то внутренняя борьба. — Погоди, погоди…

Наконец он сделал глубокий вдох и посмотрел Елене Максимовне в глаза.

— Лена, зачем тебе понадобился этот спектакль?


* * *

Хромов гнал «рафик» «скорой помощи» по Выборгскому шоссе. Он ехал к сосновым лесам и скромным деревянным дачам, затерянным в душистой хвое.

Если бы не этот Миша Бурков, не этот беззаветный Дон Кихот трепанации и вивисекции, не этот Джек Потрошитель с комбината скорби и слез, предпочитающий банальное вскрытие трупа бессмертной чеховской пьесе, он, Валерий Хромов, на время вырвавшийся из собственной оболочки и получивший легчайшие сверхзвуковые крылья, завершил бы начатое дело и разорвал черное кольцо вокруг невинных душ, попавших в смертельную давильню по прихоти гениального и безжалостного режиссера.

Но Хромов более не имел возможности присутствовать одновременно в нескольких местах и не мог не только видеть насквозь, но и вторгаться в человека, вкладывая в него собственную волю, знания и веру. Тяжкая и тесная телесная оболочка сразу приковала его к земле и сделала таким слабым и беспомощным, каким может быть только человек…

Валерий Николаевич чувствовал, что опаздывает. Тот, кому он должен был помешать, ехал впереди него, и между ними было сейчас больше двух десятков километров.

Хромов надеялся сейчас только на то, что сей субъект не сразу приступит к делу. В пользу этого говорили некоторые черты характера субъекта: болезненное эстетство, приправленное садизмом, любовь к театрализации и рискованным инсценировкам… Ибо субъект более всего на свете любил зрелище: оно было целью и смыслом его существования. Ничто в жизни так не ценил он, как непосредственное участие в каком-нибудь гадком спектакле в качестве режиссера-постановщика или, на худой конец, исполнителя одной из главных ролей.

Хромов знал, что любитель зрелищ и на этот раз не удержится от того, чтобы разыграть трагедию, где он поначалу не спеша натянет на голову красный колпак палача с прорезями для глаз, потом возьмет в руки топор и заставит жертву умереть от страха прежде, чем топор коснется ее шеи.

Убить приговоренного дважды — вот в чем была изюмина!

В этом эстетском «изыске» и заключался собственный «художественный» метод субъекта…

Около постов ГАИ Хромов, не снижая скорости, включал сирену и строгие люди в фуражках и со страшными жезлами в руках лишь понимающе смотрели ему вдогонку.

Наконец «рафик» миновал дорожный знак «Комарове».

Сердце Хромова учащенно забилось. Только сейчас Валерий Николаевич поймал себя на том, что голова его была легка и ясна, как после пробуждения с первыми лучами солнца в палатке среди соснового леса.

Вот она, та злосчастная дача, с которой все началось.

Хромов теперь знал, что именно посещение этого дома сыграло в его судьбе роковую роль. Хотя именно благодаря этим роковым и трагическим для себя обстоятельствам, он познал нечто такое, что выводило его за рамки человечества. И эта жизнь, страстная и жестокая, превращенная воспаленной гордыней в погоню за призрачными достатком и успехом, более не устраивала его.

Сейчас ему было страшно и одновременно стыдно вспоминать, кем он был до этой своей «смерти»…

Вот какая-то иномарка, припаркованная возле автобусной остановки рядом с другими автомобилями.

«Он уже здесь, — подумал Хромов и промчался мимо. — Если остановлюсь прямо у дачи — выиграю пару минут!»


* * *

«С чего бы ему здесь быть?! — думал Пахомов, глядя на прогуливающегося под окнами Локшина. — Меня накрыли? Да нет, кто знает, что я сейчас здесь?! Просто у них здесь какой-то свой оперативный интерес. Простое совпадение. Но все равно Пахом — человек предусмотрительный, когда речь идет о таких «бабках». Он все продумал! — еще раз выглянув в окно, Пахомов усмехнулся. — И кого же вы, ребята, пасете здесь? А может быть, «папу»? Увидели его «тачку» и навострили уши. Ну-ну, давайте! Только вот почему Локшин? Он ведь вроде «папин»? Хотя за хорошие деньги и «папу» продать можно… Кто может знать, что я сейчас здесь? Филя… Или майор! Нет, майору это не нужно. Сюда он не сунется. За ним ведь идет охота, да и жив ли он? Ну да ладно: береженого Бог бережет…»

Открыв дверь, Пахом осторожно выглянул из комнаты. Коридор был пуст. Пахомов вытащил пистолет и, стараясь бесшумно ступать, быстро прошел по грязному линолеуму до конца коридора, где была лестница. Спустившись на первый этаж, он перешел в другое крыло здания и крадучись подошел к одной из дверей. Дверь была заперта. Из другого конца коридора доносились голоса припозднившихся сотрудников института. Усмехнувшись, Пахомов с силой отжал дверь в сторону и неслышно отворил ее.

Оказавшись в комнате, Пахом подошел к окну, спокойно открыл все шпингалеты, как фокусник, вытащил два больших гвоздя, вбитых в гнилое дерево рам и подоконника. Потом одним резким движением распахнул окно.

Эта стена институтского здания выходила в соседний с институтом парк, обнесенный красивой оградой, посреди которого раскинул свои флигели старинный особняк. В особняке шли какие-то реставрационные работы, и у почерневших от времени стен фасада лениво шевелилось несколько строителей.

Пахомов еще раз посмотрел по сторонам и, убедившись, что поблизости нет никого из молодых людей, отличающихся сдержанностью и спортивной выправкой, прыгнул на землю.

Нужно было спешить: в квартале отсюда стоял его личный автомобиль, на котором он и планировал завершить начатое дело.

— Слушай, парень, отсюда я как-нибудь могу выбраться? — спросил Пахомов одного из строителей, приветливо улыбаясь.

— А как забрался, так и выбирайся, — молодой парень в куртке, испачканной мелом, даже не повернул к нему головы.

— Так неинтересно. Мы ведь легких путей не ищем! — весело сказал Пахомов, подойдя вплотную к парню. — Посмотреть можно? — спросил он, указывая рукой на открытые двери особняка.

— Если печь с изразцами не унесешь, тогда валяй, — лениво ответил парень.

— Печь не трону, — усмехнулся Пахомов и вошел в особняк.

Спокойно пройдя мимо реставраторов, он вошел в одно из дальних помещений, в котором были разобраны полы, оторвал от окна доски и выдавил стекло. После этого Пахомов деловито вытащил из рамы остатки стекла и пролез в окно, держась руками за подоконник.

Под ним был тротуар соседней улицы. Люди с нескрываемым интересом смотрели на этого «реставратора» с повадками квартирного вора. Пахомов не обращал на них никакого внимания. Здесь уже не могло быть людей Локшина.

Спрыгнув на тротуар, он не спеша отряхнулся и пошел к своему автомобилю.

«Ну что ж, подождем развязки!» — усмехнулся Пахомов и сел за руль.

— Ну вот, профессор, и кончилось ваше заточение! Я к вам с корабля на бал!

В дверях комнаты, в которой вот уже который месяц безвылазно существовал физик Солнцев, скрываясь от кровожадных агентов иностранных разведок, охотившихся за гениальным русским и его открытием, стоял элегантный средних лет человек.

Бросив даже беглый взгляд на пришельца, можно было безошибочно угадать в нем человека, любящего дешевый блеск мишуры, денежные купюры и не очень дорогих, но веселых женщин. На нем был клетчатый, почти цирковой, пиджак, черная шелковая рубашка и широченные брюки с отливом.

Солнцев равнодушно смотрел на него своими мутными глазами, выцветшими, словно акварель на стене в антикварном магазине. Смотрел и никак не мог выйти из своего обычного полусонного, даже полуобморочного состояния…

И куда только девался прежний артезианский напор и почти обезьяний темперамент Солнцева, доставлявший столько хлопот отечественному чиновничеству?

Солнцев, обычно летавший от одной инстанции к другой с горящими от перевозбуждения глазами и перекошенным ртом, л при этом не знавший устали, теперь едва передвигался по скрипучему полу, всем своим видом показывая, что этот идиотский мир ему смертельно надоел. Казалось, что жизнь, имевшая в нем свой потаенный исток и ювенильные глубины, а потому в любых ситуациях бившая из него большим петергофским фонтаном, вмиг иссякла.

Этот непобедимый жизнелюб, всегда зверски хотевший есть и с упоением жевавший даже сухую хлебную корку, теперь неделями не притрагивался к еде, хотя ее было достаточно… Его пугал малейший шорох за окном. И самое главное: Солнцев стал бояться солнечного света.

Поначалу он пробовал заниматься своим любимым детищем: доводить до ума лазер. Но работа не шла… А все потому, что он вынужден был скрываться здесь от этих негодяев, этих вездесущих агентов вражеских разведок, рыщущих повсюду в поисках его самого и его гениального открытия. Физику не хотелось в затвор, но обстоятельства требовали от него этого монашеского уединения.

Привез Солнцева сюда тот самый человек, который спас его, буквально вырвал из лап злодеев, расшвыряв их, огромных и спортивных, вооруженных какими-то тупыми предметами, как снопы, в темном проходном дворе и даже произведя два выстрела из газового пистолета.

Спаситель подхватил тогда его, ошеломленного бандитским нападением, под мышки и, наставив пистолет на темный полукруг арки, втащил его в свой автомобиль. Спаситель так и повез его: в одной рубашке и с грязным помойным ведром в руке.

Петляя по переулкам, они пытались оторваться от преследовавшего их автомобиля. Им это удалось — спасибо светофорам и двигателю!

Человек, который спас физика, потом признался ему, что с самого начала, как только ознакомился с его газетным выступлением, предполагал подобные действия со стороны агентов иностранных разведок. Именно поэтому он и оказался в нужном месте в нужный момент. Физику просто повезло: опоздай спаситель лишь на пару минут, и физик, душевно сломленный и подавленный, уже давно делал бы свои чистосердечные «признания» акулам и ястребам из Пентагона…

Спаситель — имени своего он не называл из соображений секретности! — еще тогда строго предупредил физика, что в сложившейся ситуации нельзя даже думать о каком-то легальном убежище для него, поскольку и в недрах их могущественного и сверхпроверенного ведомства всегда найдется парочка-другая «кротов» — людей, работающих еще на две-три державы, которые продадут его как миленького с всеми потрохами ненавистной буржуинской Америке. И эта самая Америка, воспользовавшись его русским лазером, с превеликой радостью в шесть секунд поставит на колени горячо любимых соотечественников от Калининграда до Находки.

Нет, только в условиях сырой комаровской дачи, на сугубо нелегальном положении, можно было пересидеть эти трудные времена, пока «компетентные органы» только раскачивались и ждали от всяческих «светил» результатов научной экспертизы предложенного Солнцевым рентгеновского лазера. Увы, нужно было скрываться!

«Как Ленин в Разливе?» — шепотом спросил тогда физик, возбужденный быстрой ездой и грифом строжайшей секретности, который накладывал на его светлое чело суровый спаситель своими колдовскими речами.

«Как Борман в Аргентине!» — ответил так же шепотом спаситель.

Физик был тогда очень возбужден: он верил этому человеку и старался быть с ним предельно откровенным, как откровенны только с дедушкой, скоропостижно отыскавшемся где-то в Южной Америке, верхом на сундуке с несметными сокровищами, которые ну просто некому завещать…

И потянулись недели ожидания результатов экспертной оценки, переросшие в месяцы.

Спаситель приезжал к нему на короткое время, привозил продукты и кое-что из выпивки. А физик тем временем худел, скучнел и постепенно терял интерес не только к своему лазеру, но и к жизни. Словно изнутри его точил огромный и жадный червь, выедая всякую волю и любое желание…


* * *

— Кто вы? — вяло спросил физик и бросил отрешенный взгляд на стол, где из открытой консервной банки выглядывал оливковый и мускулистый, как Мистер Вселенная, таракан. — Вы за мной?

— Да. Час настал! — торжественно сказал гость и сделал вкрадчивый и одновременно торжественный шаг к столу, за которым, положив подбородок на руки и понимающе глядя на самодовольного таракана, сидел заброшенный и пропахший безвременьем физик.

— А вы не русский человек, — равнодушно сказал физик.

— Это почему еще? — насторожился гость, по-крысиному улыбаясь.

— У нас с вами отрицательная комплементарность. От вас так и веет буржуазным благополучием… — физик криво усмехнулся. — Знаете, если бы я не был теперь болен, я бы вам, пожалуй, дал в вашу наглую рожу. От души бы приложился!

— Это за что?! — гость опешил. В голове у него подул свежий апрельский ветерок, который моментально смешал все карты, или, если угодно, словно карточный дом, развалил блестящий план действий, разработанный «наглой рожей» по дороге сюда. — Вы не в себе!

— Да нет, пока в себе, — тихо ответил Солнцев, все так же наблюдая за тараканом, резвившимся среди сухих крошек белого хлеба. — Ох и дал бы я вам, ох и мызнул бы! За все хорошее приложился бы по вашей сытой физиономии…

— Что вы себе позволяете?! — зашипел гость. — Как вы смеете!

— Ну что ты пришел? — физик с трудом перевел на гостя свой затуманенный взор. — Убить меня? Убить… Вот все вы, толстозадые, одинаковы. На весь мир вопите о своей помощи слабым и обездоленным, охаете да ахаете, если где-то обижают демократию: не живых людей, а вашу сраную демократию, ради которой вы этих самых людей и давите… Утром спасаете, чтобы ночью перерезать глотку… Нет, конечно, не ножом, а нежно так, бескровно — санкциями да блокадами. Ну что молчишь? А я ведь тебя знаю!

— Очень интересно!

Гость стоял в двух шагах от стола, не решаясь подойти к физику ближе, и самым натуральным образом дрожал. Он понимал, что слова физика — бред, безумие, что надо скорей делать дело и уходить. Но он боялся этого безумца.

— И Кто же я?

— Ты? Ехидна, крыса… Выбирай, что тебе ближе. Вот ты и говоришь вроде по-русски, а не то: веет от тебя… душком. Я ведь, как баба-яга, дух человечий за версту чую. Так вот: у тебя духа-то совсем нет. Так, душок один. Ну что, палач, топор у тебя с собой? — и Солнцев, громко скрипя суставами, поднялся из-за стола, смахнув с него вместе с крошками вдруг мелко засуетившегося таракана, словно пытался спасти его от гостя. — Давай, действуй. Думаю, мои расчеты уже у тебя и, значит, я теперь не нужен…

Пришелец попятился к двери и остановился на безопасном расстоянии от безумца.

Теперь они стояли друг против друга. Физик устало улыбался; в тусклых глазах его даже вспыхнули слабенькие огоньки, отдаленно напомнившие прежний огонь, благородно пылавший когда-то в топке его бессмертной души.

— Как вы сообразительны. А ведь на первый взгляд — обыкновенный безумец, свихнувшийся на красных митингах где-нибудь у «стены плача», — гость хищно улыбался, нащупав у себя за поясом на спине спасительную рукоятку.

— Я долго не мог понять, почему все вы, добропорядочные и терпимые, сытые и законопослушные, так ненавидите нас, вечно голодных и нетерпимых, иррациональных и непредсказуемых… Но теперь я знаю. Даже если мы станем такими же богатыми и законопослушными, вы все равно будете люто ненавидеть нас. Дело тут не в образе жизни, мышления и даже не в нравственных ценностях… Все дело в истине, да, в истине! Вы ведь уже сотни лет воюете не с нами, а с истиной. Не золото и нефть наши нужны вам, не дешевая рабсила и даже не интеллект — вы пришли сюда воевать истину! Ты думаешь, можно победить истину? Даже если она голодна и не имеет крова, даже если ее оболгали и ошельмовали целые поколения ваших самодовольных пророков?

— Что ты несешь, идиот? Какая истина?! Что ты, жалкая личинка, можешь знать об истине?

Плотно сжав губы, гость вырвал сзади из-за пояса ствол с длинным набалдашником глушителя.

— Когда я создавал свой лазер, я думал об этом нашем с вами вооруженном нейтралитете, о противостоянии вас — цивилизованных, и нас — пещерных. Думал, и сердце мое наполнялось предчувствием грядущего торжества. Мне хотелось посмотреть на ваши вытянутые лица в момент предъявления вам этой моей игрушки. Только один краткий миг смятения и страха в глазах сытого, уверенного в себе зверя! Этого мне было бы достаточно… Но теперь до меня дошло: все это ерунда, мальчишество. Просто во мне жила обида: я видел, как меня обворовывают и при этом вежливо улыбаются, как, оскалившись, смеются над тем, что для меня свято, и выбрасывают на помойку то, что я храню в сердце. И еще я понял: мой лазер — обыкновенный большевизм, адская машина… Зачем защищать истину, если она непобедима? Скажи мне, зверь, разве можно победить истину?

— У меня нет теперь времени дискутировать с вами, уважаемое ничто. Ибо вы уже несколько минут как ничто. Сделать вас, господин ничтожество, куском остывающей плоти для меня уже не проблема и не вопрос, а лишь легкое движение указательного пальца! Вот и вся цена вашей философии!

— Верно, так даже лучше… Я воевал с ветряными мельницами… Здесь, на этой части суши, мне уже больше нечего делать. Нечего, потому что истина не нуждается в моей защите. Увы, мой палач, истина неуязвима! Видишь, мне не страшно. Я не боюсь смерти тела… — физик спокойно повернулся спиной к гостю и подошел к окну. — А лазер мой без меня — всего лишь игрушка. На бумаге я оставил только его половину; вторая половина — вот тут, — он постучал пальцем себя по темени, — в этой коробочке. Хочешь посмотреть, что там? На! — и Солнцев наклонил голову, ожидая выстрела.

Незнакомец поднял ствол, целясь физику в темя… Но убить, застрелить жертву просто так, без отчаянного ее сопротивления и смертельного ужаса на бледном искаженном лице?! Увольте! Этого было слишком мало. Этого он не мог себе позволить. Слишком просто, возмутительно просто… Действительно, без острого, обжигающего нервы соуса человеческого отчаяния эта казнь просто не лезла палачу в глотку.

После некоторых раздумий он недовольно опустил ствол. Нужно было срочно оживлять ситуацию и реанимировать врожденные инстинкты приговоренного с тем, чтобы на высокой ноте животного ужаса в широко открытых глазах жертвы завершить любимый спектакль.

— Не торопитесь на тот свет, это не убежит от вас. Ведь вы не знаете самого главного. Хотите узнать? Нет? А зря! Вы сделали открытие. Ваше имя уже начинает свое триумфальное шествие по академиям и королевским обществам. Вы становитесь великим…

— Теперь мне не хватает только одного, — улыбнувшись, тихо сказал Солнцев.

— Чего же вам не хватает?

— Смерти. Смерть отполирует мое имя до блеска, и тогда уж оно будет сиять… как самовар. Неужели вы еще не поняли, что мне это безразлично?

— Но вечность уже стоит за вашей спиной в лучах славы! — возмутился гость, понимая, что его попытка повысить у приговоренного жизненный тонус и тем самым вызвать законный страх расставания с человеческим муравейником, оказалась тщетной.

— А кто стоит за вашей спиной во тьме? — спросил Солнцев, вдруг страшно сверкнув глазами.

— Наконец-то! — шумно выдохнул гость. — Этого блеска в глазах мне уже достаточно. И на том спасибо! А то я решил, что вы стали бесчувственным, как труп.

— Кто стоит за вашей спиной? — не слушая своего клетчатого гостя, напряженно и даже хищно глядя как бы сквозь него, повторил свой вопрос Солнцев и сам на него ответил: — Смерть во тьме…

— Что ж, пора, мой друг, пора! — засуетился клетчатый. — «Мой ум созрел для зла!» — с издевкой процитировал он, целясь Солнцеву в голову.

Но выстрелить клетчатый не успел.

— А вам, мистер, не страшно? — услышал он сзади себя вполне «загробный», хотя и немного насмешливый шепот. Оружие дрогнуло в руке палача, и он, чуть слышно простонав «ой!», едва не спустил курок. Чья-то холодная тяжелая десница коснулась его тщательно выбритой и густо ароматизированной щеки и по-отечески потрепала ее, при этом больно ущипнув. Гость замер, мелко, по-крысиному дрожа всем телом от этого ледяного прикосновения «командора». — Смерть… во тьме… неплохо сказано, а?

Палач медленно опустил пистолет и бросил его на пол. Этот вкрадчивый бархатистый голос «смерти» вынул из него его трепетную душу, словно моллюска из раковины, и бросил ее в кипящий котел животного страха!

Все гениальные замыслы палача посыпались из отлаженного механизма злодейства, словно шестерни, лишенные оси.

И кроме того, палач проглотил язык и теперь был не в силах даже промычать.

Какой-то другой режиссер, маститый и властный, взял своей каменной и несуетной десницей любимое детище палача — его авторский спектакль, его блестящую постановку, а его самого, такого талантливого злодея, высосал, как муху, и уже только одну влажную шкурку швырнул на сцену для мучительной роли старика Полония, которому истеричный правдоискатель непременно воткнет ржавые ножницы в брюхо или, на худой конец, в задницу!

— Какой спектакль? — насторожилась майорша, глядя на полковника.

— Этот самый, с похищением твоего сына!

— Что ты говоришь?! Разве не ты его похитил? — глаза Елены Максимовны хищно сверкнули.

— Я. Но придумала это ты. Ведь ты специально спровоцировала это похищение, верно?

— Похищение собственного сына?! Ты в своем уме?

— Именно своего! В этом вся соль твоей комбинации. Ведь тогда тебя никто ни в чем не заподозрит! А для того, чтобы похищение закончилось в твою пользу, чтобы сына тебе вернули, ты проинструктировала своего человека. Ведь Пахомыч-то твой, верно?

Зло глядя на полковника Елена Максимовна молчала. Только крылья тонкого хищного носа слегка подрагивали.

— Твой, я знаю… Думаю, что он вместе с Валентином — а я знаю, что ты последние полтора месяца крутишь голову нашему пылкому лейтенанту! — должен был «спасти» твоего Андрея: вырвать его из «грязных лап» похитителей, которые этим поступком обнажали свою «злодейскую сущность» и тем самым обнаруживали себя с головой. Ведь налево-то «уходила» именно их информация! И я, как их патрон, то есть «предводитель шайки», — полковник криво усмехнулся, — должен был с тобой торговаться. Только ждала ты от меня не визита, а телефонного звонка оттуда, из Васкелова. Но вот оказалось, что лейтенант вышел из игры — я еще не знаю почему! — а твой Пахом немного подкорректировал курс. Его можно понять: когда все вокруг делают деньги, трудно удержаться и не стянуть что-нибудь подороже…

— Подонок, — сквозь зубы сказала Елена Максимовна и полковник не понял к кому именно относится этот «лестный» эпитет.

— Я знаю, ты хотела спровоцировать меня на похищение, чтобы все потом свалить на меня. Все — это утечка информации. Но как спровоцировать? Да через любителя живописи и антиквариата мистера Гордона. Думаю, с твоей подачи он намекнул мне на похищение ребенка. Знаешь, тут я тебя не сразу заподозрил. Слишком уж дикое, я бы сказал, идиотское предложение… С какой радости я, полковник, должен пойти на это как какой-то бандит с большой дороги?! Мне казалось, что это предложение действительно исходит от Гордона. Гордон-то, между нами, человек авантюрный и даже криминальный. Его ведь Интерпол разыскивает… И я подыграл ему, согласился… Я же тебе уже говорил: ты не умеешь играть, ходы вперед не просчитываешь и зеваешь фигуры. Вот и Пахома ты прозевала… Ну так вот, потом, когда тебе в гнездышко позвонил Пахомыч, я понял, что идиотская идея похищения ребенка все же твоя.

— Что ты говоришь, что ты несешь! — Елена Максимовна, не отрываясь, смотрела на полковника, увлеченно излагавшего свое открытие.

— Ведь и трюк с иконой и микропленкой — тоже твоих рук дело, верно? Но почему ты так самоуверенна? Скажи на милость, какому оперативнику, не говоря уже о более серьезных работниках, придет в голову такая банальная подставка? Эх, Лена, Лена, несмотря на твои серьезные погоны, ты — самый несерьезный в нашем деле романтик. Это же курам на смех — микропленка в шпонке старинной иконы! Какой-то студенческий капустник, чистая поэзия, которая должна быть немножко глуповатой… Небось до сих пор «Анжеликой» и «Королевой Марго» зачитываешься? Скажи мне наконец, почему ты хотела сделать из меня «крота»?

— А разве это не ты? — поджав губы, ядовито улыбнулась майорша.

— Это ты, Леночка!

— Я?!

— Ну-ну, не надо кривляться, майор. Это ты еще год назад узнала «ключ» к шифрам защитной системы в наших компьютерах. Об этом я еще скажу позже. Это ты «сливала» в течение всего года информацию с наших секретных дисков, определив шифр каждого компьютера. Только свой не трогала и думала, что подозревать можно любого, только не тебя… Но аналитики из центра взялись и за тебя. И тут ты испугалась. Действительно подозрительно, почему это у всех утечка секретов, а ты одна, понимаешь, чиста — ни пятнышка. Да, здесь ты дала маху!

— Продолжай, мне даже интересно, — Елена Максимовна уже спокойно улыбалась. Странно, но она, кажется, совсем забыла о том, что в багажнике черной «Волги» томился ее сын.

— Никак не могу понять: зачем ты пошла на этот трюк? Думаю, только потому, что вдруг сильно испугалась разоблачения. Да и времени придумать что-нибудь стоящее у тебя, пожалуй, не было. Ты засуетилась и пошла на этот вариант с похищением… Именно у тебя дома я понял, что это так. Вот ведь ты даже собиралась меня застрелить там, чтобы спрятать концы в воду. Ведь так? Так! А Пахом спас меня! Предал тебя и тем самым помог мне… Да, и еще. Это ты послала своего человека в Комарово убить Хромова!

— Значит, и Хромова я убила?

— Не ты, конечно, а твой человек. Думаю, это был Пахомов. Ведь Валера перед своей поездкой заезжал в Управление к ребятам и говорил, куда едет. Да и я потом позвонил им, сообщал, что Хромов нашел что-то интересное в Комарове, связанное с «кротом». Когда тебе это стало известно, ты послала в Комарово Пахома.

— А у тебя богатая фантазия, Вадик!

— Нет, Лена, это не фантазии, а изложение, причем близкое к тексту оригинала. Я лишь воссоздал тогдашнюю ситуацию и постарался быть логичным. Так вот, твой человек — а я уверен, что это был именно Пахомов, — вызнал что-то у Валеры перед тем, как его грохнуть. И это что-то касалось одной тайны — тайны «золотого ключика»: ключа к шифрам защитной системы.

— Ну уж тут, полковник, пошла какая-то галиматья. Не думаю, что тебе поверят люди из центра. Смотри, Вадик, не загреми на Пряжку с таким видением ситуации! — Елена Максимовна даже удовлетворенно хохотнула.

— Ты, может, и выглядела бы теперь правдоподобно, а я сильно смахивал бы на пациента клиники Скворцова-Степанова, если бы не один штришок, деталька в общей картине. Ведь это именно ты год назад выпытала в Москве этот «ключ» у господина Паукова, разработчика нашей защитной системы! Об этом мне только что сообщил Сивцов. Что он сказал? Сказал, что у Паукова тогда был один человек из Питера, а именно женщина, как две капли воды похожая на тебя! Эта женщина — ты, Лена! Что, попал в точку? Ну-ну, не ухмыляйся, рано пока! Так вот, теперь, почувствовав, что и эта твоя маленькая тайна раскрыта, ты послала своего человека в Москву к Паукову… Но программиста спас Сивцов! Ну вот ты и не возражаешь, потому что свидетель остался в живых. Думаю, он с удовольствием укажет на тебя пальцем, так сказать, при личной встрече…

— Захватывающий сюжет, — устало выдавила из себя Елена Максимовна и не смогла заставить себя улыбнуться.

— Да, остаются еще мои люди, мои преданные солдаты… Оставались… Судя по всему, их уже нет в живых. Я правильно рассуждаю, Лена? Ведь и это входило в твои планы: показать, что в Управлении действовала целая группа завербованных агентов, целая шпионская сеть… Но чтобы они не могли оправдаться потом, их следовало… Правильно?

— И тебе совсем не жалко своих людей? — спросила бледная, измученная Елена Максимовна, с трудом растягивая свои дрожащие губы в насмешливую, но на самом деле жалкую и беззащитную улыбку. Они стояли на берегу Мойки, прислонясь к черным чугунным перилам и смотрели на оранжевые и белые заводские дымы.

— Жалко, очень жалко. Но теперь мне важнее другое. Теперь, — Вадим Анатольевич тяжело положил свои широкие ладони на плечи Елене Максимовне и заглянул ей в глаза, — важно вывести тебя из-под удара. Это первое… и самое главное.

— А что второе? — Елена Максимовна, в который раз за сегодняшний день, с искренним удивлением взглянула на полковника.

— Второе? Ты должна помочь мне выйти на «крота».

— «Крота»?

— Да, на того, кому ты за малую мзду «сливала» информацию. И не надо так смотреть на меня! Все это ты, Леночка, делала за деньги. Вот и квартирка твоя, скромное твое гнездышко, разве не из тех «зеленых»? Я ведь все просчитал. Даже твою квартирку. И дебет с кредитом у меня только тогда сошлись, когда я допустил у тебя наличие левых доходов.

— Ну ты… — майорша только качала головой, не зная, что ей сказать.

— Не надо, Лена, сейчас не время разыгрывать сцены. Мы должны выйти на того, с кем ты поначалу лишь играла в кошки-мышки, наивно полагая, что неуязвима. Ведь ты была анонимна, действуя через компьютер. Кроме того, ты «сливала» чужую, а не свою засекреченную информацию. Я не знаю, как ты получала деньги, это для меня сейчас и неважно. Но я — не перебивай! — я обо всем забуду, обо всем! За это ты поможешь мне выйти на него. Мне нужен «крот» и больше ничего! «Крот» — это моя лебединая песня. Генерал стар: его все равно отправят в отставку — если не в этом месяце, то через полгода обязательно. И то место на верху пирамиды — мое. Это мое место, понимаешь ты? Если я найду «крота», из центра не будут присылать нового человека. Ведь это было бы нелогично. Это мой шанс… Не беспокойся, Сивцов будет молчать, а тот, кого ты послала к программисту в Москву, — полковник усмехнулся, — тот сгинет.

— Но как же утечка информации? Что ты здесь предложишь?

— Ерунда! Все спишем на мертвых, им все равно уже не помочь. Этим я сам займусь… Лена, кто «крот»?

— Я не знаю… Я думаю, что…

— Не надо думать! — перебил Елену Максимовну полковник. — Ведь ты знаешь это точно!

— В том-то и дело, что не знаю.

— Не играй со мной! — глаза полковника заблестели, а голос исполнился звенящей сталью и стал угрожающим. — Или ты хочешь пойти под нож, на мясо?! Я сдам тебя Москве, сдам с потрохами, если ты сейчас не скажешь, кто «крот»!

— Гордон. Мистер Гордон, американец…

— Да какой он американец! Он в Америке-то всего год жил на пособия да на подачки разные, а в Европе на него даже дело завели за мошенничество и еще кое-что: Интерпол по всем европейским городам и весям нашего американца уже год как разыскивает! Наш он, Лена, наш: шустрый одесский паренек, я его вычислил. У него американского — только нос, фамилия да родня на Брайтон-бич.

— Нет, это он, Вадим, он…

— Лена, — Вадим Анатольевич укоризненно покачал головой, — не усложняй себе жизнь. Ведь жизнь — штука сладкая, нежная, а ты на нее горчицу ножом намазываешь. Нехорошо… Жить надо легко и расчетливо. Вот как я, например: все предусмотрел, все варианты просчитал, плюс — везение. Теперь ты мне вернешь фотографию с иконой? Я знаю, она все еще у тебя…

— Да, — Елена Максимовна достала из сумочки фотографию и протянула ее полковнику.

— Вот он, жалкий лист бумаги, клочок, ради которого… — Вадим Анатольевич бросил быстрый взгляд на Елену Максимовну и не договорил, пощадил ее.

— Вадим, но ведь остается еще Пахомов? Ведь он сейчас…

— Пахомов? Можешь считать, что он уже труп. Мне он не будет интересен, если ты прекратишь капризничать и назовешь имя «крота». Хорошо, подожди меня здесь и подумай, а я пойду переговорю с Локшиным.

— Но, Вадим, — начала беспомощно Елена Максимовна.

Однако полковник уже не слушал ее: он шел к зданию института, у одной из дверей которого курил Локшин и кто-то из его людей.

Елена Максимовна была в шоке. Голова у нее шла кругом. Впервые в жизни на нее обрушилась такая лавина событий и, накрыв ее с головой, буквально выдавила из нее железное жало расчетливого царедворца.


* * *

— До сих пор никто не выходил, Вадим Анатольевич. А кто должен выйти? — спросил полковника Локшин.

— Ишь какой нетерпеливый, — полковник усмехнулся. — Может, тебе это знать и не положено! А впрочем… Если из этой или из какой другой двери выйдет мой Пахомов с поднятыми руками, в плен его можешь не брать. Думаю, он и сам не захочет сдаваться.

— Ого! — покачал головой Локшин. — Пахомыч — «крот»?

— Сам ты «крот». У «крота» кишка потолще. Серега — обыкновенный воришка, щенок, у которого зачесались зубы. Понял? Ну вот и молодец! Давай сюда моего орла.

Полковник дружески подтолкнул Локшина, и тот зашел за угол здания, откуда привел осторожно улыбающегося Филина, на руки которого были надеты наручники..

— Сними с него браслеты. Он сейчас у меня будет работать. Ну, птица, пойдем вон к тому автомобилю, — полковник указал глупо улыбающемуся Филину на стоявшую метрах в восьмидесяти черную «Волгу». — Сможешь открыть?

— Обижаете, начальник! Айн момент! А что мне за это будет? — Филин суетливо, как щенок, крутился вокруг полковника.

— Пряник!

— Это разговор! Значит, годик скостите! — радостно воскликнула «птица».

— Можно и два, если на тебе «мокрое» не висит. Не висит, парень, а? В Васкелове четверых ребят замочили. А ведь хорошие были ребята.

— Боже упаси, начальник! Боже упаси! — попятился от Вадима Анатольевича Филин.

— Ну пойдем, болезный. Не нравится мне только, что ты так суетишься! Чую, есть на тебе смертный грех! Ох есть! — и полковник похлопал по щеке разом вдруг поскучневшую «птицу», уже проникшуюся собачьей любовью к своему новому хозяину. — Ладно, не скорби так, птица. Я же тебе лоб зеленкой не намазываю! — и полковник зычно засмеялся.

Вместе с «птицей» они подошли к «Волге». Несколько минут Вадим Анатольевич изучал через стекла «обстановку» в салоне автомобиля. Наконец он сказал сквозь зубы:

— А мальчишку-то Пахом, похоже, кончил… Да, размах у Сережи. Ну открывай, Филин.


* * *

— Давайте к Мойке, как можно быстрее! — взволнованно сказал лейтенант Половцеву. — Я буду говорить, куда ехать и где сворачивать. Все, жмите на педальку, уважаемый!

И Половцев нажал на педальку.

Поначалу он боялся, что не справится с управлением. Но машина его слушалась. Он уже почти машинально включал и выключал передачи. На одном из перекрестков их тормознул «гаишник». Но лейтенант, стиснув зубы, первым вышел из автомобиля и быстро переговорил с сержантом, сунув ему в нос свое удостоверение. Козырнув и даже не заглянув в салон, сержант отпустил их.

— Куда теперь? — спросил Половцев.

— Вон туда, по Английской набережной, потом налево и через мост. Этот институт там! — ответил Кирюха.

После того как лейтенант дал команду мчать в город, Кирюха замолк и нахохлился. Он видел, как изменился лейтенант, узнав про лазер, и это пугало его.

«Этот гебист меня пришьет! Как пить дать пристрелит! Эх, не надо было мне говорить о Пахоме! Не нравится мне настрой этого лейтенанта: темнит он что-то. Ох, темнит! А этот литератор придурок какой-то: все хочет мальчишку своего у Пахома вызволить. Да зачем Пахому мальчишка?! Он его давно уже на небеса отправил!»


* * *

Елена Максимовна бежала к «Волге». Ей хотелось первой увидеть своего Андрея.

— Вадим! — крикнула она полковнику. — Подожди, я…

Огромное желтое пламя взметнулось над тем местом, где только что стояли «Волга» и полковник с «птицей». В клубах ярко-желтого пламени, растущего на глазах, как гриб ядерного взрыва, Елена Максимовна с удивлением увидела черные человеческие фигуры, напором огня подброшенные вверх на несколько метров, как старые тряпичные куклы. После этого раздался оглушительный взрыв.

Горячая и жесткая волна ударила маленькой майорше, еще бегущей по инерции вперед, в лицо и грудь и бросила ее навзничь с такой легкостью, с какой злодей бросает наземь свою бессильную жертву.

Когда затылок Елены Максимовны коснулся асфальта, она перестала чувствовать боль и ужас, за мгновение до того разорвавшие ее маленькое сердце.

В тот момент, когда Половцев уже выруливал на мост через Мойку, высматривая глазами черную «Волгу», в которой должен был находиться его сын, грянул оглушительный взрыв.

Из-за крыши института вверх потянулось черное клубящееся облако. Что-то чужое и огромное бешено заколотилось в груди литератора.

«Это она! — вихрем пронеслось в мозгу литератора, и он даже зажмурился, стараясь отогнать страшную догадку. — Нет-нет, это не она! Только не „Волга"!» — заклинал он себя.

— Куда! Стой! — заорал Кирюха в ухо литератору.

Литератор вдруг увидел, что прямо на него несется УАЗ. За рулем УАЗа сидел какой-то молодой парень и широко открытыми глазами смотрел на Половцева. Когда между автомобилями оставалось не более пяти метров, литератор, вдруг очнувшись, резко повернул руль вправо и, выехав на тротуар, врезался в стену здания института в считанных сантиметрах от средних лет мужчины.

При столкновении литератор больно ударился грудью о руль, не давший ему вылететь из кресла. Зато Кирюха, выдавив головой лобовое стекло, лег на исковерканный капот, автомобиля на расстоянии мизинца от институтской стены.

— Приплыли! — радостно прокукарекал Кирюха, видя перед своим носом стену и чувствуя при этом несказанный прилив энтузиазма.

Половцев с трудом выбрался из салона автомобиля и бросился туда, где несколько секунд назад что-то взорвалось. За ним ковылял лейтенант, держа Кирюху под руку. А Кирюха так и семенил своими спутанными, как у бычка, ногами.

За углом литератору открылась страшная картина. Горел какой-то автомобиль, очень похожий на «Волгу». Правда, цвет автомобиля уже невозможно было определить. В нескольких метрах от факелом горящего автомобиля суетились люди, один из которых отдавал другим команды. Примерно в десяти метрах от догорающей машины лежало два полуобгорелых тела.

На улице уже скопилось множество зевак, молчаливо вкушавших зрелище, каждый из которых мог совершенно бесплатно занять место в первом ряду. Литератор слышал отдельные реплики. Среди прочих фраз в его мозг впечатались слова одного из стоявших над трупами: «Полковника насмерть: даже костюм с какими-то бумажками погорел, а урка еще ногами дрыгает…»

Не соображая, что он делает, Половцев механически шел прямо на огонь. Ему хотелось заглянуть в салон и в багажник горящего автомобиля и убедиться, что Андрея там нет. Еще ему хотелось заглянуть в лица обгоревших, чтобы убедиться, что это не Пахом и не… Нет, об этом он не мог думать. Еще ему хотелось узнать у суетящихся возле автомобиля людей, что это никакая не черная «Волга», а белый «мерседес».


* * *

— Стойте, сюда нельзя! — кто-то шел наперерез Половцеву.

— Мне надо. Мне можно. Там… Кто там сгорел, какой полковник? Это черная «Волга»? — едва слышно монотонно твердил литератор.

— Я же сказал: нельзя! — человек в сером пиджаке, взяв литератора за руку, с силой развернул его и толкнул от себя: — Иди отсюда.

Все так же механически Половцев пошел назад. Он шел, глядя сквозь дома и людей, словно пытаясь заглянуть за край земли — в завтрашний день и увидеть там Андрея… Литератор шел до тех пор, пока не уперся грудью в ладонь лейтенанта.

— Ну что там? — спросил лейтенант, стоявший под руку с испуганным Кирюхой метрах в пятидесяти от толпы. — Есть жертвы?

— Там кто-то большой лежит, и второй тоже… Полковник насмерть, а урка ногами дрыгает… Андрея там нет, — с видимым нажимом, заученно произносил Половцев, глядя на лейтенанта стеклянными глазами.

Лейтенант внимательно посмотрел на литератора и тихо сказал:

— Ну конечно, его там нет, — Вдруг он словно опомнился и скороговоркой переспросил Половцева: — Полковника насмерть? Вы так сказали, да?

— Полковника насмерть, а урка… — литератор смолк и только сейчас увидел перед собой лейтенанта, которой одной рукой схватился за голову, -… ногами дрыгает…

— Поехали, — очень тихо сказал лейтенант. — Наверное, я знаю, где ваш сын.

— Поехали, — сказал Половцев, равнодушно глядя сквозь лейтенанта своим остановившимся взглядом. — Его зовут Андрей.

— Зачем теперь ехать-то, начальник! — вдруг захныкал Кирюха, нутром чуя опасность и пытаясь вырваться от лейтенанта. — Ведь это — та самая «тачка»! Сами же видите! Я никуда не поеду! — Кирюха даже взвизгнул.

— Поедешь… А еще раз дернешься, тогда точно здесь останешься, но уже навечно! — и лейтенант так посмотрел на испуганного Кирюху, что тот сразу присмирел.


* * *

Когда наконец прозвучал взрыв, Пахомов улыбнулся и включил зажигание. Надев на голову черную кепку, он медленно подъехал к углу дома, за которым стояла «Волга». Заглушив мотор, он вышел из автомобиля и присоединился к толпе зевак.

Взрыв получился хороший. Те двое, которые пытались проникнуть в «Волгу», лежали на асфальте. Даже в этих полуобгоревших телах Пахомов сразу узнал Филина и, к своему немалому удивлению, полковника.

«А „папа"-то откуда здесь?» — подумал он и вдруг увидел в нескольких десятках метров от себя лежащую на тротуаре Елену Максимовну. Над ней склонилось несколько прохожих. Одна старушка, стоявшая рядом с майоршей, вдруг заголосила:

— Тут женщину убило!

Пахомов боялся подойти к лежавшей недалеко от него Елене Максимовне, поскольку его мог заметить Локшин или его люди, суетившиеся возле «папы» и Филина. Около лежавшей начала скапливаться толпа. Приметив одного мужчину, который выбрался из этой толпы зевак и пошел прочь, Пахомов догнал его.

— Что с женщиной? — спросил Пахомов, остановив мужчину.

— Наповал! — кратко ответил тот и, усмехнувшись, пошел дальше.

— Тем лучше, — пробурчал вслед ему Пахомов и направился к своему автомобилю.

Теперь он думал только о майоре Берковиче. Ситуация, попробовав выкинуть неожиданный фортель с майоршей, которая почему-то осталась в живых (правда, теперь он понимал почему!), вновь складывалась таким образом, что он, Пахом, должен был отыскать майора Берковича и уничтожить его как последнего свидетеля. Уничтожить, чтобы получить свои деньги и не потерять при этом жизни.

Пахомов крутил в руках план, ту самую бумажку, которую нарисовал полковник и которую он извлек из кармана мертвого Богдана там, на болоте. На даче у «папы» все они должны укрыться на случай, если что-нибудь у них в Васкелове сорвется. Теперь полковник и Богдан были мертвы. Но в доме полковника мог, нет, должен был находиться Беркович. Ведь он-то еще не знал, что «папы» уже нет.


* * *

Солнцев без всякого удивления взирал на нового посетителя своей берлоги.

Крепко сбитый мужчина в мятом медицинском халате, который не застегивался у него на груди, с засученными до локтей рукавами, грубо держал палача за шиворот и снисходительно улыбался.

Клетчатый был подавлен, даже морально раздавлен таким поворотом выстраданного им злодейского сюжета. Неожиданный порыв ледяного ветра реальности безжалостно сорвал с него красный колпак палача и набросил на шею уже намыленную петлю судьбы, которая начала затягиваться, холодя кровь в жилах. (Действительно, откуда вдруг взялся здесь этот спаситель в белом халате?) Кроме того, у клетчатого неожиданно возникли проблемы с животом: он переминался с ноги на ногу и с тоской человека, которому все равно сейчас умирать, внутренним взором следил за бурными процессами в собственном кишечнике.

— Вы готовы… к смерти? — низким и немного трубным голосом спросил «командор» клетчатого, с трудом сдерживая улыбку.

— Мне бы в туалет… сначала, — опустив голову и боясь взглянуть на «командора», прошептал клетчатый.

— А стоит ли? — все тем же голосом, только еще басовитее и «загробнее» спросил «командор», на этот раз отвернув голову в сторону и беззвучно смеясь.

— Очень надо, — пропищал клетчатый и боком-боком, не оборачиваясь на посланника преисподней, начал продвигаться к выходу, где был туалет. Что-то в клетчатом надломилось: он вдруг понял, что никакой он не палач, то есть великий труженик вечности, утомленный ответственностью перед обществом и своими нелегкими «заплечными» трудами, а обыкновенная жертва.

Не было в клетчатом высокой философичности могильщика, как воздух, необходимой в данном «топорном» деле, исключающей всякие сомнения и угрызения, а также напрочь отменяющей страх перед смертью.

Да, он боялся смерти, боялся до полного и почти мгновенного расслабления желудочно-кишечного тракта, когда можно запросто испортить воздух в обществе приличных людей, поскольку вам уже все равно с ними не жить.

Потолкавшись во все двери и наконец найдя нужную, клетчатый, пролепетав: «Минуточку…», уединился, проскрипев задвижкой.

Солнцев наблюдал за этой картиной со все возрастающим вниманием. Постепенно физик пробуждался, сбрасывая с души тяжелую, плотную пелену безразличия.

«Командор» поднял с пола пистолет клетчатого и спрятал его себе за пояс брюк, которые, плотно и подробно, как у молодого человека с танцплощадки семидесятых годов, облепили его ниже пояса. Улыбнувшись, «командор» кивнул головой в сторону туалета, в котором сейчас исполнялась целая симфония.

— Пора, — низко и торжественно сказал «командор» и сделал три нарочито тяжелых шага в сторону туалета.

И тут в туалете началась какая-то невообразимая возня, словно на одном квадратном метре за несчастным клетчатым гнались сразу пять или шесть разбойников с топорами и суковатыми дубинами, гнались и не могли догнать.

Сейчас, сейчас… — еще раз страшно продудел «командор».

Вдруг за дверью туалета возник вакуум или саднящая слух звенящая тишина, то есть разом куда-то пропали и клетчатый, и пять-шесть ушкуйников с топорами и дубинами. Было такое ощущение, что баллистическая ракета, ревевшая до сих пор в пусковой шахте с включенными двигателями, наконец преодолела земное притяжение и ушла в космос через дырку в потолке.

— Он катапультировался, — сказал Солнцев, впервые за несколько последних месяцев улыбнувшись. — Но как? В сортирное окошко голова-то едва пролезет, а у джентльмена такая задница!

— Пусть бежит. Во шпарит, просто спринтер какой-то! — сказал «командор», выглядывая в окно и с удовольствием разглядывая драпающего клетчатого, на котором, уже не было его замечательного пиджака в клетку а широкие с отливом брюки болтались вместе с подтяжками где-то возле колен.

Весь в красных лучах заходящего солнца, огненный, как Прометей, несчастный палач бежал к своему автомобилю. Он все время пытался уцепиться руками за брюки, чтобы поднять их и застегнуть на животе, но они ему не давались: всякий раз выскальзывали из потных и дрожащих ладоней. Уже два раза, запутавшись в них, он упал на асфальт. При этом палач совсем не почувствовал боли, а стильные брючки благополучно превратились в половую тряпку.

Злосчастного клетчатого сейчас вполне бы устроил забег и без штанов. Ему казалось, что бежать без штанов можно и легко, и стремительно, и даже грациозно, как лань.

А что? В том, что он сейчас мчался на глазах у всех, сверкая белоснежными и густо волосатыми ногами истинного джентльмена, не было ничего удивительного. Ведь мог же он, в самом деле, застигнутый врасплох свирепым рогоносцем, бежать от чужой жены?

Возле автомобиля клетчатый (уже не клетчатый, а беспорточный!), повизгивая, принялся судорожно попадать ключом в скважину дверного замка. Только после того, как он взялся за ключ обеими руками и кое-как сгладил колебания ключа, ему это удалось.

Весь дрожа и тонко, словно щенок, повизгивая, он стоял без штанов перед своей шикарной «тачкой» на полусогнутых и не обращал никакого внимания на двух припозднившихся мальчишек, которые с восхищением смотрели на черные с белыми пиратскими черепами трусы «придурка».

— Класс! — сказал один из них, а второй подтверждающе покачал головой, мол, конечно, только у них, там, можно достать такие «клевые» трусы.

Взревел мотор, и автомобиль, набирая с места предельную скорость, помчался в сторону российско-финляндской границы. За рулем автомобиля, заново рождаясь и потому визжа от восторга, сидел несбывшийся палач без штанов.

Он так и не оглянулся на «командора». И правильно сделал: если б он только обернулся, сердце его оборвалось бы и, как воздушный шарик, улетело в космос.

«Все! — ликовала душа беспорточного. — Пусть меня лучше посадят там, чем прикончат здесь! Там хорошо, там у человека права и отдельная камера с телевизором и магнитофоном! А рацион какой! Лет пять отдохну, отосплюсь… Хорошо!»


* * *

Лейтенант сидел на заднем сиденье и теперь, не отрываясь от дороги, смотрел вперед. Поскольку лобового стекла уже не было, Половцев вел автомобиль на небольшой скорости, щуря глаз

Рядом с литератором сидел Кирюха и все время решал про себя задачу: сможет ли он выскочить из машины на такой скорости? А если сможет, то как надежнее это сделать: через дверь или через отверстие лобового стекла? Конечно, через отверстие было надежнее: он моментально попадал под колеса и с вероятностью, близкой к ста процентам, эта поездка, как, впрочем, и вся его бандитская карьера тут же заканчивалась под фанфары предсмертного «ай!». Кирюха забыл о колесах, потому что позади него сидел страшный человек с револьвером в руках и только искал повода для того, чтобы застрелить несчастного «пионера». Кирюха это спиной чувствовал!

— Что делать, что делать… — тихо твердил лейтенант.

Он весь ушел в себя… Вдруг он замер и, вытерев со лба пот, извлек из кармана радиотелефон — тот самый, который был им экспроприирован у покойного Кузи.

— Так, в город он не поедет, нельзя, — размышлял лейтенант вслух. — В Васкелове тоже не останется… Может, позвонить ему по тому телефону? Может, там откликнутся? Чего в жизни не бывает… — лейтенант набрал номер телефона: — Алло… алло!

Через несколько продолжительных гудков на том конце линии сняли трубку. Лейтенант услышал неприятный женский голос.

— Да, я вас слушаю.

— Простите, — неуверенным голосом начал лейтенант, — а Борис Борисыча можно?

— Какого еще Борис Борисыча? — строго спросила женщина.

— Простите, я, наверное, ошибся. Просто мне дали этот номер… — лейтенант уже собрался закончить связь, но вдруг услышал голос майора Берковича, прорвавшийся к нему откуда-то издалека:

— Валя, это ты? Положите трубку, это звонят мне.

После того как женщина с явным неудовольствием положила трубку, майор продолжал: — Как хорошо, Валя, что ты нашел меня. Откуда ты? Как себя чувствуешь?!

— Борис Борисович, я в машине. Немного оклемался. Еду из города. Минут через двадцать буду на Сосновском направлении. Со мной литератор и один из бандитов — тех, что стреляли в лесу…

— Я не стрелял! — в ужасе завопил Кирюха.

— Да, ситуацию контролирую, — не слушая Кирюху, продолжал лейтенант. — Пахомов выкрал мальчишку и увез в город. Ах да, вы в курсе. Так вот, ему нужны секретные документы, на которые он собрался обменять мальчишку. Какие? Ему нужен лазер! И еще, Борис Борисович, Пахом приказал бандитам убить меня и литератора, но господин литератор необъяснимым для меня образом спасся сам и заодно вытащил меня с того света, за что ему, конечно, великое спасибо.

Половцев видел в зеркальце бледное лицо улыбающегося лейтенанта.

— Но это не главное. Борис Борисович, «папы» больше нет. Сгорел… Да, думаю, это Пахом… — лейтенант замолчал, слушая майора.

— Валя, в город нельзя, ни в коем случае нельзя! — кричал в трубку Беркович. — Понимаешь? Там нас ждут! Кто? Точно не знаю, но думаю, что генерал и его люди. Им дана установка. Ты слышишь?

— Но почему?!

— Потом объясню. Слушай, они уже приходили ко мне на квартиру, но меня там, к счастью, не было. Не исключено, что «папа» — дело их рук. Вот увидишь, все дерьмо обязательно выльют на нас и выставят в таком виде в глазах комиссии из центра. Так что нельзя, лейтенант, пока нельзя…

— Я знаю, что нельзя, понимаю, — перебил майора лейтенант.

— Кстати, Валя, какие у тебя мысли насчет мальчика? Где он может быть сейчас?

— Я же сказал, он у Пахома. Нам обязательно надо найти Пахома.

— Надо, ты прав. У меня есть соображения на этот счет, — задумчиво произнес майор.

— А где вы? Мне к вам приехать? — оживился лейтенант.

— Да, обязательно. Вместе решим, как быть дальше. Я встречу тебя на шоссе… Посмотри, нет ли сзади хвоста.

— Нет. Я всю дорогу смотрю: никого. Да и откуда им взяться? В городе нас никто не заметил. Кстати, видел там Локшина. Он занимался «папой», вернее тем, что от него осталось.

— Хорошо, езжай вперед. Скоро увидишь мою машину. Помнишь ее?

— А как же! Нас тоже узнать нетрудно: мы со стеной дома поцеловались, но километров шестьдесят пока выжимаем. Так что «опель» с разбитой «мордой», цвет — серебристый металлик. Все, отбой, — лейтенант выдохнул и спрятал радиотелефон в карман. — Еще не все потеряно, — сказал он задумчиво Кирюхе, который преданно смотрел на лейтенанта.


* * *

Половцев даже не пытался вникнуть в суть телефонного разговора лейтенанта. Он не думал, не анализировал, не надеялся: он просто сжимал в руках баранку и тупо смотрел на дорогу. Всякий раз, когда на встречном курсе мимо него проскакивал тяжелый грузовик или автобус, Половцев удивлялся, что все еще жив, что этот бесконечный день, уже вынувший из него жизнь, все длится и длится…

Половцев ехал у самой осевой линии. Несколько раз скоростные автомобили недовольно «моргали» ему сзади и даже сигналили, пытаясь согнать на обочину, но он не реагировал на их пронзительные «реплики».

Солнце уже закатилось за край, но серо-голубое небо было еще светлым.

Внезапно их обогнали красные «Жигули».

— Господин литератор, держитесь за этим «жигуленком», — взволнованно сказал лейтенант.

Вдруг «жигуленок» свернул с шоссе и поехал проселочной дорогой, поднимая пыль. Литератор, не раздумывая, свернул следом.

Почти бесконечный летний петербургский день был на исходе. Небо на западе уже покраснело, предвещая ветреное и тревожное завтра. Половцев прыгал по кочкам и ухабам вслед за идущим впереди автомобилем, то и дело ударяясь больной грудью о руль. Но он не чувствовал боли. Он уже давно не чувствовал боли: с той самой секунды, как увидел горящий автомобиль. Что-то внутри у него заблокировал ось…

Со стороны тишайший литератор походил теперь на робота, которому в качестве генератора вложили в железную грудь перпетуум мобиле.

Едущий впереди «жигуленок» сбросил скорость и свернул с проселочной на лесную дорогу, которая была едва намечена между деревьями двумя колеями.

Минут двадцать они ехали по лесу… и вдруг выехали на бетонную дорогу, спрятанную в лесу. На бетонке «жигуленок» вновь набрал скорость, и Половцеву пришлось прибавить газу.

Литератор уже давно не ориентировался.

Внезапно по правой стороне пошли неказистые, побуревшие от времени строения, одноэтажные сельмаги, бараки или коровники. Пронзительно кисло потянуло с окрестных полей силосом, густо запахло деревенским бытом.

За самым крайним строением «жигуленок» свернул и, проехав еще пару километров вдоль поля, остановился у кирпичного дома, стоящего на отшибе. Половцев также остановился, глядя перед собой немигающими глазами.

— Помогите мне выйти! — сказал лейтенант Половцеву, взглянув на вышедшего из «жигуленка» и идущего навстречу майора Берковича.

Литератор открыл дверь «опеля» и, стараясь не думать о том, что смертельно устал, вышел из автомобиля. К ним уже подошел майор. Он был чем-то озабочен.

— Как ты, Валя? — спросил он.

— Держусь пока, но силы на исходе. Все думал, как на курок нажимать буду, если этот кучерявый на меня бросится, — усмехнулся лейтенант..

— А вы как? — спросил майор Половцева.

— Сына надо найти, — равнодушно пожав плечами, сказал бесчувственный литератор. — Его Андреем зовут.

Майор посмотрел на литератора, на несколько секунд задумался и потом, положив ладонь ему на плечо, произнес:

— Найдем Андрея…

Половцев никак не отреагировал на слова майора, а лейтенант навострил уши.

— Как это?

— А вот так! Мы его с тобой, лейтенант, вычислим! Пошли в дом. У меня уже есть план действий. Эй, кудрявый, — крикнул майор побледневшему от испуга Кирюхе, когда Половцев, подставив плечо лейтенанту, повел его в дом, — а я ведь тебя в лесу со «стволом» видел! Ты что же, нехороший мальчик, хотел меня завалить? Ну, не бойся гак, я тебя не трону, если, конечно, будешь послушным… Послужишь мне?

— Послужу! — не раздумывая, сказал Кирюха и даже вытянулся по стойке «смирно», подобострастно глядя на майора.

Майор подошел вплотную к Кирюхе и с усмешкой посмотрел на него тяжелым и холодным взглядом. Кирюха в смятении опустил глаза.

— Иди за мной, — тихо сказал майор и, повернувшись, пошел в дом. Сзади него с готовностью трусил Кирюха, словно он был не крутым парнем, а измотанной голодом и блохами дворняжкой. — Пахом у вас паханом был? — тихо спросил майор, не оборачиваясь.

— Да, вроде как старшой, — робко ответил Кирюха.

— А остальные? Я знаю: вас ведь без Пахома трое. Где они?

— Кузя застрелился, а Филин сгорел вместе с одним из ваших — с полковником, — вяло ответил Кирюха.

Майор кивнул головой и остановился.

— Ну а почем ты знаешь, что Филин сгорел? — спросил он Кирюху, пристально глядя на него.

— По носкам узнал и по кроссовкам. Они у него яркие… были. Странно: Филин сгорел, а кроссовки целы. Умеют же делать, гады!

— Кто гады?

— Фирмачи, кто ж еще! — ухмыльнулся Кирюха, доверительным тоном беседы словно приглашая майора к обоюдовыгодному сотрудничеству.

— Значит, ты один остался? — майор внимательно смотрел на Кирюху, будто оценивал его, как товар перед покупкой. — Вот что, паренек, у меня проблемы. У тебя — тоже. Будешь помогать мне. Понравишься, оставлю тебя еще пожить.

— Какие у вас проблемы? Может, я…

— Может. За мной охотятся, ну, скажем, как за волком. Гонят между флажками прямо на стрелков, понимаешь? А мне надо продержаться. Но для этого мне нужен помощник.

— Я согласен, — сказал Кирюха с жаром.

— Но ведь ты пока не знаешь, что от тебя потребуется, — улыбнулся майор.

— А разве у меня есть выбор? — улыбнулся Кирюха майору.

— Ну молодец! — майор ладонью похлопал Кирюху по шее, потом взял его за ухо. — А ведь ты меня, там, в лесу…

— Нет, это не я! Это Кузя! — Кирюха сделал круглые глаза и даже свел на переносице для пущей убедительности брови.

— Не оправдывайся, я понимаю: ты ведь это за «бабки» делал, иными словами, честно зарабатывал. Ну, пойдем, молодец, в дом.


* * *

Половцев помог лейтенанту лечь на старенький диван, на котором спал черный кот (интересно, чем он жил в этом пустом и холодном доме? мышами?), и сам сел рядом с ним на стул, прямо, словно спина у него не гнулась.

Но бездействие было для него невыносимо: оно добивало литератора. Поэтому он, несмотря на свои тяжелые, гудящие, как трансформаторная будка, ноги, с трудом поднялся со стула и начал взад и вперед ходить по комнате, мрачно поглядывая на кота, пытавшегося потереться о его ноги.

Помещение, где они расположились, представляло собой не очень уютную берлогу холостяка. В общем, женщиной — хлопотливой хозяйкой в халате с полотенцем на голове и с веником в руках — здесь и не пахло. Было даже как-то расточительно лишать такие просторные хоромы людской заботы и тепла.

«Где теперь Андрей? — довольно спокойно, даже тупо размышлял Половцев, стараясь не углубляться во всякого рода сомнения и догадки. — Может, он сам приедет домой? Нет, он приедет на дачу! Но тогда он должен поспешить, ведь надвигается ночь. Да, ночь! Так поздно он еще никогда не гулял! Но у меня там ничего не готово. Что он будет есть? Надо сейчас же ехать на дачу, ведь Андрей испугается, если меня там не будет! Что я здесь делаю? Зачем я сюда приехал? Кто этот человек на диване?»

Половцев остановился и удивленно уставился на лейтенанта

— Кто вы? — пролепетал он, ощутив, что неудержимо, неминуемо сходит с ума.

— Успокойтесь, уважаемый, вы в безопасности, — сказал лейтенант, тревожно глядя на литератора и на всякий случай усаживаясь на диване.

Половцев метнул взгляд стеклянно блеснувших глаз на дверь и начал пятиться к ней.

— Мне надо ехать. Уже поздно, — ненормально улыбаясь, говорил литератор. — Скоро пойдет последняя электричка! Отпустите меня, пожалуйста? Ведь там Андрей совсем один!

— Успокойтесь, сядьте на стул. Мы найдем вашего сына, — говорил лейтенант, все тревожнее глядя на литератора. — Мы скоро найдем его!

Все так же улыбаясь, Половцев метнулся к двери… и грудью налетел на Кирюху. Вслед за Кирюхой в комнату вошел Беркович.

— Борис Борисович, литератору плохо! — взволнованно сказал лейтенант. — Он все в Васкелово рвется, на последнюю электричку.

— Ну куда вы поедете на ночь глядя? — майор взял Половцева за руку и подвел его к стулу. — Садитесь. Завтра утром поедете.

— Нет, не могу, спасибо. Там сын, его Андрей зовут. Ему одному страшно, — твердил литератор, усаживаясь на стул.

Майор многозначительно посмотрел на лейтенанта. Вдруг черный кот, крутившийся до этого у ног Половцева, выгнул спину и зашипел.

— Ты что же, киска, ругаешься? — майор пошел к коту, который стал пятиться от майора боком, при этом не переставая угрожающе шипеть. Майор ловко поймал кота за шкирку и поднял его. — Ну что, не признаешь меня, зверюга? — спросил майор ухмыляясь. — Нехорошо так приветствовать добрых людей, нехорошо… — майор покачал головой, а кот вдруг начал отчаянно визжать и извиваться в руке майора, пытаясь вырваться. Вероятно, майор сдавил коту какой-то жизненно важный орган.

— Тут, на даче, наверное, мыши, — сказал лейтенант, улыбнувшись.

— Да, крыса, — вдруг заговорил, как безумный, Половцев, глядя перед собой стеклянными глазами, — большая и сильная, с острыми, как бритва, зубами, что питается человеками…

— Человеками? — Беркович усмехнулся. — Прямо как в Священном писании: человеками… Ну иди погуляй! — ласково сказал майор все так же извивающемуся коту и вынес его в соседнюю комнату, откуда вдруг послышался неистовый кошачий визг. Майор вернулся, улыбаясь: — Во зверюга! Глаза горят, даже страшно. Ну хорошо, господин литератор, вы сейчас поедете в Васкелово, только сначала чаю попейте и немного отдохните. Не беспокойтесь, на последнюю электричку вы еще успеваете.

— А тут ходят электрички? — вдруг засомневался Половцев.

— Ходят, ходят… От нас до станции двадцать минут хода. Не волнуйтесь, я вас отвезу на станцию. Как ваше лицо, не болит? — спросил майор, дотрагиваясь до распухшего лица литератора.

— Я его не чувствую, мне теперь хорошо. Только давайте скорее чай. Я хочу холодный. Я только холодный пью, так всегда быстрее, — пытался обмануть майора литератор.

— Конечно, холодный, сейчас, — сказал он и вышел в еще одно соседнее помещение, которое, вероятно, было кухней. Через минуту он вернулся оттуда с кружкой, полной красноватой бурды. — Вот, прямо из заварочного чайника. И примите, пожалуйста, вот это. Не бойтесь, это успокоительное, — майор, протянув Половцеву две таблетки, повернулся и снова вышел из комнаты.

Половцев сделал несколько глотков чая, не почувствовав при этом никакого вкуса. В комнату вновь возвратился майор. В руках у него был медицинский чемоданчик.

— Теперь буду лечить тебя, Валя, — сказал Беркович с улыбкой и вытащил шприц.

И вдруг Половцев, все это время не сводивший с майора глаз, вспомнил ампулу: ту самую, которую он нашел у себя на даче. И еще он вспомнил название того лекарства, которое колол себе майор. Вспомнил, и в его голове молнией вспыхнуло: «Лекарство не настоящее!» Он медленно перевел взгляд на свои таблетки.

— Пейте, пейте. Вам это необходимо, — сказал майор заботливо, как сестра милосердия.

— Я не хочу это! — твердо сказал литератор.

— Придется выпить! — еще тверже сказал улыбающийся майор и сделал шаг к литератору.

Половцев попятился от майора, не понимая, почему этот спокойный человек с ласковыми глазами настаивает. Когда майор вплотную подошел к литератору и нетерпеливо взял его за руку, тот поспешно и как-то воровато положил таблетки себе в рот. Сделав большой глоток чая, литератор мучительно закашлял, бросив на пол кружку и прижав руки к груди.

— Вот и молодец! — сказал майор, пристально глядя на заходящегося от кашля литератора. — Отведи его в соседнюю комнату и уложи там, — обратился он к Кирюхе. — Будешь там при нем, пока не позову. Только не рыпайся — на окнах все равно решетки. Попробуешь сбежать — тогда мы с тобой ни о чем не договаривались, понял? — сказал майор Кирюхе.

Кирюха с готовностью подхватил под руки Половцева и вывел его из комнаты. У литератора заплетались ноги, и кашлял он все слабее, словно с кашлем из него выходили последние силы.

— Он проглотил? — спросил лейтенант майора, когда Кирюха вывел Половцева.

— Да, — сказал майор, -*г я проконтролировал.

— Через сколько… подействует?

— Уже… Перейдем к делам текущим, — майор расстегнул на лейтенанте рубашку и теперь промывал его грудь перекисью. — Пуля там?

— Да нет, похоже, навылет… Уже не так болит. Ноет, правда, — лейтенант застонал, поскольку майор пытался оторвать от раны прилипшую рубашку. — Мне бы марафету кубика два!

— А не много? Смотри, привыкнешь!

— Уже привык… Колите! — усмехнулся лейтенант.

— Тебе в больницу надо, к хирургу… но нельзя, — досадливо покачал головой майор.

— Но почему нельзя-то? Я так до конца и не понимаю почему?

— Почему? А ты «папу» видел?

— «Папа» сгорел…

— Ну и как он тебе понравился? То-то и оно! Я тоже не хочу вот так — поджаренным куском мяса валяться. А ведь «папа» говорил, что уж он-то им не по зубам!

— Так значит, это все же люди генерала, то есть наши, из Управления? — лейтенант беспомощно смотрел на майора.

— Какая разница, кто это? Важно другое: нас хотят перебить, как куропаток, чтобы потом на нас все и списать. Вот и Пахомов работал на этих людей, Валя. Ему терять нечего: у него теперь «лазер» в кармане, а это большие деньги там, на Западе. Думаю, Елена Максимовна уже на том свете. Зачем ему ее оставлять? Кстати, и тебя с литератором тоже нет, по крайней мере он на это рассчитывает. Богдан убит на болоте в Васкелове. Думаю, это Сережа сработал… Ну а мальчик… так его нет. Такой, как Пахомов, не станет церемониться. Кроме того, держать его при себе слишком опасно. Вот видишь, остался один я, я, который знаю о Пахомове все. И значит, надо или убить меня, или со мной договориться. Ну или сбежать… Договориться со мной невозможно. Сбежать… слишком большой риск. Значит, нужно убить меня, тогда все останется в тайне.

— Почему все останется в тайне? — тихо спросил лейтенант, глядя на майора, который все держал в руке шприц и ампулу.

— Потому что Серега сегодня выходной, и никто уже не сможет указать на него пальцем, никто из тех, кто был с ним сегодня. Теперь ты понимаешь, почему я не еду в город. Пахом и его бойцы обязательно достанут меня.

— Ну а завтра, что изменится завтра?

— До завтра у него не выдержат нервы, и он сбежит. Но ведь еще остаются те, кто охотится за нами и о ком мы ничего не знаем, только предполагаем.

— Так что же нам делать? — лейтенант был подавлен.

— А ничего, ждать. Все и без нас прояснится, — майор улыбнулся. — Я — на больничном. Ведь никто не знает, что я был с вами. Я к вам с дачи приехал. А ты… ну об этом позже.

— А литератор?! Ведь он… — глаза лейтенанта испуганно смотрели на майора.

— Валя, он уснул… Его уже нет. Пойми, чудак, если б мы его оставили, то нам бы уже не выкрутиться, никогда не выкрутиться. И в первую очередь пришлось бы плохо тебе, Валя. Ведь ты с Пахомом гнался за ним, ты бил его. Нет, писатель должен был заснуть хотя бы ради тебя. Лейтенант подавленно молчал.

— Не беспокойся, — зашептал майор, — тот парень, которого ты привез, поможет нам. А литератора мы потом на него спишем.

— Но если Елена Максимовна еще… жива? — лейтенант беспомощно посмотрел на майора. — Ведь она сама послала меня в Васкелово, чтобы я в удобный момент увез ее сына. Ведь это она все с «похищением» выдумала. Выдумала, чтобы подставить «папу»!

— Не беспокойся, — майор с интересом посмотрел на лейтенанта и усмехнулся, — таких свидетелей в живых не оставляют!

Потом он отколол носик ампулы и набрал шприц. Постучав в дверь, в комнату вошел Кирюха и сел на стул рядом со столом.

— А вы как себя чувствуете? У вас ведь была температура? — с трудом заставил себя переменить тему лейтенант, в беспомощных глазах которого поселилось смятение. Валентин решил в этой почти безнадежной ситуации полностью положиться на старшего товарища и судьбу. Он очень устал, и у него просто не было сил самому искать выход из тупика.

— Гораздо лучше. Сейчас и тебе полегчает. Держись, парень, — усмехнулся Беркович и вколол в руку лейтенанта иглу.

Лейтенант зажмурился, сделал глубокий вдох и задержал дыхание. Наконец он, сделав блаженное лицо, выдохнул.

— Хорошо, — сказал лейтенант, закрыл глаза и будто уснул.

— Сиди здесь, карауль их! — сказал Беркович Кирюхе вполголоса и пошел к выходу. У двери майор остановился, посмотрел на «ручного» бандита и покачал головой. Он подошел к чемоданчику с медикаментами и неожиданно извлек из него… наручники. После этого майор подошел к Кирюхе, накинул одно кольцо ему на руку и подвел бандита к еще одной двери, ведущей из комнаты. Беркович открыл ее. Это оказался шкаф с висящим на вешалке брезентовым плащом, и телогрейкой. — Становись.

Кирюха испуганно встал в шкаф. Его вновь охватила мелкая дрожь. Второе кольцо майор защелкнул на железной штанге для вешалок, являвшейся одновременно трубой местного парового отопления.

— Я скоро. Отдохни, — сказал майор, с тонкой и даже страшной улыбкой глядя на Кирюху. — На вот тебе, только не дрожи! — Беркович протянул прикованному к трубе нож с кнопкой, почти такой же, каким Кирюха «точил карандаши и чистил у пионерского костра картошку».

После этого майор вышел в соседнюю комнату, на полу которой лежал литератор. Из-под стола безмолвно сверкал красными и глубокими, как два колодца, зрачками кот.

Прикрыв за собой дверь, Беркович склонился над Половцевым и повернул его к себе лицом. Литератор не дышал. Майор приставил к его рту и носу ладонь и подержал ее пару секунд. После этого он приподнял веко бездыханного литератора, обнажив его глазное яблоко. Литератор стеклянно смотрел на Берковича. На всякий случай майор взял Половцева за руку, но тут же бросил ее. Неожиданно для себя он обнаружил в одном из карманов литератора часы-луковицу. Часы не шли… Беркович сунул «луковицу» обратно в карман литератору и выглянул в окно, прислушиваясь к гулу редких автомобилей.

Постояв так несколько секунд, майор взял Половцева под мышки и потащил к выходу. На улице, оглядевшись по сторонам, Беркович подтащил большое тело литератора к разбитому «опелю» и бросил его на заднее сидение (примерно так же, как это сделал сегодня утром водила). Ключ зажигания был на месте. Майор с третьего раза завел мотор и поехал вдоль поля.

Он торопился.


* * *

— Нам надо спешить, — сказал «командор» физику.

— Но кто вы? — устало спросил Солнцев, глаза которого вновь затянули унылые серые тучи, закрывшие огонек жизни.

— Вы сами сказали: тот, кто стоит за спиной, — улыбнулся «командор».

— Я говорил о смерти…

— Ну уж это совсем не обязательно! — «командор» взял физика за локоть и повлек к выходу. — Нам надо торопиться.

— Зачем?

— Нужно забрать с обочины двух ребят… В общем, я здесь не только ради вас.

— А зачем ко мне приехали? — равнодушно спросил физик.

— Понял, что они там и без меня пока управятся. А вот вы… Вас я этим… крокодилам не отдам! У меня здесь машина с красной полосой. Так что поедем под музыку!

— Но мне нельзя выходить отсюда. За мной охотятся…

— Я знаю. Но теперь я с вами! — «командор» заглянул в глаза Солнцеву и улыбнулся. — Там, в «скорой помощи», у меня аптечка. Вам необходимо взбодриться.

— А тот, без штанов, не вернется больше?

— Никогда! Теперь он будет гнать на форсаже до самой границы. Сюда он больше не сунется! Я его, мазурика, знаю! — «командор» открыл дверь «скорой помощи» и пригласил Солнцева. — Вот шприц и ампула. Сами себе укол сделать сможете?

— А зачем? Я и так вроде живой.

— Скорее, полуживой. Вас все это время пичкали транквилизаторами и еще какими-то наркотиками: подавляли волю, а заодно — интерес к жизни. Не бойтесь, этот укол только взбодрит!

— А я и не боюсь. Чего мне теперь бояться? Делайте, что хотите… А вы что-то не похожи на человека оттуда, — сказал Солнцев, вяло улыбнувшись.

— Откуда оттуда? — замер «командор».

— На мертвяка не похожи, — сказал Солнцев, имея в виду заграницу, но «командор» не понял его и с интересом посмотрел на «провидца».

— Не похож-то не похож, а чуть не разрезали и не выпотрошили, как селедку! — ухмыльнулся «командор», делая физику укол в руку. — Все, оживайте. У нас всего час времени, чтобы успеть в одно место. Без нас там не обойтись! Придется включать сирену.

«Командор» захлопнул дверь и завел мотор. Когда «рафик» выехал на шоссе, он включил сирену.


* * *

Около леса Беркович притормозил. Примерно в пятидесяти метрах от него находились огромные амбары и еще какие-то щелястые постройки. Рядом с амбаром стояли тракторы с косилками, бульдозер и телеги. За амбаром находились три силосные ямы. Именно оттуда исходил всепобеждающий аромат торжества земледелия.

Стараясь не дышать носом, майор быстро обежал вокруг одной из ям и вернулся к автомобилю. Еще раз бросив взгляд на дорогу и поле, он съехал в яму и заглушил мотор.

Утопая по щиколотку в жиже, Беркович стал выбираться из ямы. Вдруг он, вспомнив. о часах Половцева, остановился, вернулся к машине и спрятал себе в карман старинную «луковицу». После этого он подошел к бульдозеру. С минуту повозившись у него в кабине, майор запустил дизель.

Как заправский бульдозерист, майор подъехал к силосной яме и, с грохотом опустив на землю испачканный глиной нож, сдвинул огромную силосную кучу прямо на автомобиль. «Опель» жалобно скрипнул и затих под сырой и невыносимо благоухающей темно-зеленой толщей.

После этого Беркович, не теряя времени, поставил бульдозер на место, заглушил дизель и бегом бросился к дому. Он бежал через поле напрямик, вслушиваясь в звуки, идущие со стороны шоссе и поглядывая на часы. Перед самым домом он перешел на шаг.


* * *

Пахом гнал свой автомобиль по пустынному шоссе. Он наконец разобрался в маршруте, который начертил еще утром «папа».

Что толку было размышлять о том, в доме Беркович или нет? Нужно было просто доехать до этого дома и все узнать. Это решение успокоило Пахомова.

«А если Берковича там нет, — думал довольный собой водила, — то все равно он не сможет ничего доказать. Да, я увез мальчишку, но кто это видел? Майор? Да ему первому никто не поверит. Ведь он должен был находиться дома по болезни, а не в Васкелове на весьма сомнительном «задании». Ведь еще утром он был смертельно болен… А в самом деле странно, почему больной майор так резво бегал и прыгал да еще и умудрился пострелять? Шустрый парень, очень шустрый!»

Уже где-то на подъезде к дому полковника Пахомов сбросил скорость и начал крутить головой по сторонам.

«Так, это должен быть кирпичный коттедж, стоящий на отшибе. Полковник как-то говорил, что он там один такой. Значит, ошибиться будет невозможно!»

Водила миновал поселок, изображенный на схеме вытянутым четырехугольником, и увидел его: большой двухэтажный, белого кирпича, обнесенный забором. Все правильно…

И вдруг — вот оно!

Водила увидел «девятку» майора Берковича, и сердце глухо застучало у него в висках. «Ну вот и все, Боря…»


* * *

Свет в доме не горел, по крайней мере так ему показалось. Оставив свой «жигуленок» метрах в ста от дома, Пахомов побежал вдоль редких зарослей, росших у дороги. У дома он перешел на шаг и вытащил свой «Макаров».

Обойдя вокруг дома и заглянув во все окна, Пахомов понял, что через окно ему не удастся проникнуть в дом — на всех окнах были решетки. Поэтому он решил действовать напрямик.

Ему не показалось странным, что дверь в дом была открыта. Он почему-то ожидал этого.

Едва слышно скрипнув дверью, водила оказался в маленькой прихожей, дверь из которой вела в гостиную. Он вдруг подумал о том, что тот, кто ему нужен, там, в гостиной…

Серый свет петербургской ночи падал на круглый стол, покрытый клетчатой клеенкой. Рядом со столом стоял венский стул с плетеным ковриком. Один угол комнаты занимали тяжелый комод и книжный шкаф со старыми журналами и потрепанными книгами, а другой — диван с длинными валиками и квадратными подушками, обтянутый темно-красным плюшем.

На диване, укрывшись шерстяным пледом, спал человек.

Сердце отчаянно колотилось у водилы под горлом, когда он наводил дуло своего «Макарова» на лежащего под пледом. Оставалось только спустить курок — и все, и пятьдесят тысяч долларов у него в кармане. И никто никогда уже не докажет его причастность к утечке сверхсекретной информации. Сделав ЭТО, он может больше никуда не спешить и не прятаться. Все: отныне он свободный человек!

Но стрелять-то, стрелять зачем?

«Стрелять нельзя: баллистическая экспертиза сразу «вычислит» мой «Макаров», — думал Пахом. — Придется кончать Борис Борисыча, как поросенка… А вдруг он визжать станет?»

Пахомова даже передернуло. Однако он вытащил из своего внутреннего кармана нож и выбросил лезвие, которое неожиданно громко лязгнуло в тишине.

Спящий застонал сквозь сон и начал поворачиваться лицом к Пахому. Дрожь охватила все члены водилы, по спине у него поползли холодные мурашки.

Чувствуя, что еще через мгновение он уже не сможет сделать ЭТО, Пахом прыгнул к дивану и с размаху опустил кулак с зажатым в нем ножом на основание шеи жертвы. Лежавший на диване даже не вскрикнул. Напрягшись всем телом и задрожав, как в лихорадке, он через секунду умер.

Вырвав из-под него подушку, Пахом брезгливо накрыл ею голову умершего и осторожно вытащил нож, прижимая его к подушке и тем самым вытирая его.

Пахом спрятал нож во внутренний карман. Дышать стало трудно. Оказалось, что это совсем не так просто — убить…

Держась за сердце, Сергей Пахомов сел у стола и попробовал обрадоваться тому обстоятельству, что теперь он «чист». Действительно, в мире не оставалось больше ни одного свидетеля!

Но радость не получалась. Пот градом катился по его бледному лицу, а у него не было сил даже вытереть его. Пахом так и сидел: бессильно привалясь к столу и не обращая внимания на крупные капли, падавшие прямо ему на ладони со лба и кончика носа.

Нужно было уходить. Да, нужно было спешить домой. Скорей домой, а там, выпив бутылку «Пятизвездной», забыться до завтрашнего утра… Да, и еще кое-что надо успеть сделать! Но это уже пустяк, ерунда, мелочь…

Пахом встал и, покачиваясь, пошел к двери. Ему хотелось бежать отсюда, с места преступления. Страх гнал его, не давая возможности все хорошенько обдумать.

— Ну вот и все! — произнес он вслух. Резко распахнув дверь и сделав шаг вперед,

Пахем не сразу понял, что с ним произошло.

Что-то инородное обжигающе остро вошло ему под ложечку. На миг отделившись от страшной, нестерпимой боли, он бросил взгляд вниз и увидел чей-то кулак, приставленный к его животу.

— Пахом… ты??? — кто-то почти закричал ему в лицо, обдав горячим запахом гниющих зубов. — Ты???

Не в силах ни закричать от боли, ни вздохнуть, Сергей Пахомов, крепко, словно навсегда, прижав свои сильные ладони к животу, с искривленным от страдания лицом смотрел перед собой. В густом полумраке он видел один только ужас, застывший в глазах Кирюхи, того самого Кирюхи, который еще несколько часов назад должен был умереть.

— Зачем?! — только и выдавил из себя Пахом. Не зная, что ему делать и что отвечать, Кирюха заскулил, захныкал и вырвал свой нож из огненной раны Пахома.

Перегнувшись пополам, Пахомов сделал два шага назад и упал на пол, пытаясь сжаться в комок, чтобы наконец заглушить боль.

— Пахом, прости! — взвизгивал Кирюха. — Я не знал, Пахом! Я думал…

Вдруг прогремел выстрел: раненый Пахом не дал оправдаться Кирюхе.

Ударом пули и раскаленных газов Кирюху отбросило назад, на стену. Ноги его подогнулись, и он затих в шкафу, повиснув на руке, прикованной к трубе отопления.

Видя, что Кирюха мертв, Пахомов бессильно отбросил свой пистолет в сторону…

И в этот момент кто-то засмеялся из противоположной стороны комнаты. Пахомов, напрягая последние силы, повернул голову и увидел майора Берковича. Майор стоял, спрятав руки в карманы куртки, и смеялся в голос, то и дело запрокидывая голову.

— Беркович… — прохрипел Пахом.

— Да, Сережа, майор Беркович собственной персоной, — смеялся майор. — А ты думал, что убьешь меня и все, да? А меня нельзя убить, нельзя!

— А кто… это? — смертельно побледнев и часто-часто дыша открытым ртом, спросил Пахом.

— А ты не догадываешься? Друг твой — Валентин. Очень он переживал, что ты обманул его и предал. Очень, понимаешь, убивался, — майор издевался над Пахомом, — хотел даже «разобраться» с тобой. Не доработал ты с ним. Да и литератор еще полчаса назад здесь воздух портил, все домой отпрашивался. Пришлось взять грех на душу. Вот только часики от него и остались. Встали, понимаешь, завод у них кончился, а это не дело! — Беркович вытащил из кармана «луковицу» и, улыбаясь, начал заводить механизм. — Но я не переживаю: я на тебя все спишу или на подельника твоего кучерявого. Кстати, тебе понравилась моя комбинация со встроенным в стену шкафом с «сюрпризом»?

— Гад… — Пахом, не отрываясь, смотрел на майора.

— Вижу, что ты оценил! Я ведь и стульчик специально таким образом поставил, чтобы ты только дверь в шкаф и видел, а о входной двери после этого мерзкого убийства своего спящего товарища напрочь забыл. Я все правильно рассчитал и, главное, талантливо. Этот мой психологический этюд достоин учебника по криминалистике. Но кто мне поверит, что именно так все и было?

— Гад…

— Ну не повторяйся, Сережа, а то мне станет неинтересно, и я перережу тебе горло. Мне ведь надо хоть с кем-то делиться?! Вот и послушай немного, потерпи. Я намерен тебе еще кое-что интересное рассказать. Итак, ты хотел меня прикончить: прирезать, как порося… Эх, Сергей, мало того, что я умнее всех вас вместе взятых, в сто раз умнее, я еще и нужнее! Спросишь, кому нужнее? Да кому угодно: хотя бы тому, кто заказывает музыку. Мне заказывают хорошую музыку за хорошие деньги, и я пишу свою оперу, в которой каждому из вас, родные мои, достается по арии. Вы-то все думаете, что поете исключительно свои собственные арии, притом заглавные, а на самом деле исполняете мои, причем второстепенные. Не удивляйся, Сережа, это я тасовал вас, словно колоду карт, и раскидывал по полю; это я двигал фигуры с той и с другой стороны доски, а вы лишь доблестно сражались друг с другом и умирали, потому что я, и только я дал вам это право умирать под мой аккомпанемент! Эх, Пахом-Пахом, занимался бы лучше рэкетом, целее был бы. Ну что это тебя потянуло на тонкие игры? Тебе только в «очко» играть, а ты сел за преферансный столик! И с кем сел?! Со мной, господином игры! Денег больших захотелось? Тебе же давали хорошие, даже очень хорошие для тебя. Так тебе, дураку, показалось мало!

— Так «заказчик» — это ты?!

— Не перебивай, еще не время вопросов. Сначала я изложу тебе всю мою гениальную комбинацию. Я ведь, Сережа, секретной информацией приторговываю. Это тебе, брат, не портвейн или водка из-под полы и даже не бензин левый! Это, брат, ого-го что! Спросишь, как? Долго перед тобой распинаться не буду — все равно не поймешь или, чего доброго, не успеешь уяснить — перейдешь в мир иллюзий. Скажу в общих чертах. Как-то мне повезло: жена одного нашего сослуживца, ныне покойного, — Беркович даже хохотнул, — которая состоит со мной в «интересных» отношениях, как-то подсказала мне, как можно вычислить секретные шифры всех компьютеров Управления, на которые год назад ставили систему защиты информации, ту самую, московскую. Она еще и помогла мне — слетала по этому делу в Москву к разработчику. Так вот, вычислил я шифры и стал «сливать» с ваших компьютеров секреты, помаленьку «сливать», не слишком зарываясь. Даже со своего «сливал»! А пока «сливал», то делал так, чтобы все вы друг друга подозревали, в общем, подставлял вас по очереди. Теперь чувствуешь, кто был ваш настоящий хозяин, кто крутил вами?… Но вот мне понадобилась информация, которая стоила очень хороших денег, та самая, которую ты сегодня добыл для меня, Сережа. В общем, решил я хорошо заработать. Но как? Информация эта на компьютере у нашей прекрасной Елены Максимовны: она дело пропавшего физика Солнцева ведет. А защитная система на ее компьютере совсем другая, какая-то импортная, так что мне никак невозможно было проникнуть в ее компьютер. К тому же в Управлении комиссия из центра трудится — лысые мальчики сидят с бумажками да потихоньку на допросы нашего брата тягают. Вот-вот накроют и начнут колоть нас, как орехи. Лысые-то эти — совсем не дураки! Они, друг Сережа, уже давно вычислили, что «ручеек» этот кто-то из нас устроил. Так что сиди и жди, когда на хвост наступят и голову свернут. Что делать? Денег-то больших ой как хочется! Тебе, наверно, тоже, курилка? Ну лежи, лежи спокойненько… Значит, надо брать «кассу». А как? Умственно! То есть посредством гениальной комбинации, причем желательно — чужими руками. И я придумал, сотворил! Правда, в самом начале все едва не сорвалось. Наш коллега, майор Хромов, нагрянул прямо в мою «ставку». Ну и пришлось начинать с «мокрого». Бр-р! Не люблю я эти мокрые дела! Да и Валерку жаль, такой умный мальчик был: вышел на меня оттуда, откуда я никого вообще не ждал. Одной силой ума! Очень способный был, очень… Но встал у меня на пути, а это, сам понимаешь, нехорошо. Ведь чуть мне всю комбинацию не испортил…

— Сережа! — обратился Беркович к Пахомову, глаза которого были уже закрыты. — Ты еще не умер? Подожди, сейчас будет самое интересное! Ну так вот, избавился я от Валеры и приступил к осуществлению своего грандиозного прожекта. Сначала я подобрал фигуры. Они все уже были подготовлены и, так сказать, предельно развиты мною на доске. Этим я давно уже занимался: готовил для себя козла отпущения. Ведь рано или поздно пришлось бы отвечать: я ждал этих ребят из центра. Раз утечка информации существует, значит должен существовать и тот, кто проковырял дырочку. А раз я лично не собираюсь быть «кротом», значит, его надо создать и потом тихонечко подставить комиссии. Я тогда еще только выбирал, кого подставить… Ах, как уморительно я разыгрывал слежку за каждой из «фигур», заставляя их поверить в эту чепуху. И вы все, может быть, кроме тебя только, верили в то, что за вами кто-то «охотится». Скажи, пожалуйста, какие важные все «фигуры»: лейтенантик Валя, свирепый Богдаша, майор Беркович… А на себя я даже напал однажды! Во какой идиотизм разыграл, а вы все поверили… С «папой», правда, пришлось в этом плане поработать. Он ведь не дурак. Да уж, пришлось мне попотеть и кое-чем пожертвовать. Но зато он, похоже, клюнул: стал думать, что «генерал» его «разрабатывает» как возможного конкурента на самое высокое кресло. Ох уж эти карьеристы! Подавай им власть! А деньги, которые под ногами валяются, разве не власть? «Папа» все боялся, как бы его из-за иконок да картинок всяких не зацепили за ушко. Какая невинность! Да кому он нужен с двумя-тремя своими пейзажиками и пятью иконками, когда вокруг такими деньгами ворочают! Да, подвела его любовь к живописи, отстал он от времени, безнадежно отстал… Итак, фигура номер один — «папа»: нечист на руку, ценит хорошеньких женщин, любит живопись и антиквариат, обожает зеленые деньги. Пришлось провернуть трюк с иконой. Я ведь держу на крючке одного иностранца, который имел делишки с полковником. Завтра разберусь с ним наконец… Да, так вот, я сразу понял, как зацепить «папу»! Полковник продал иностранцу икону, которая висела у него дома на стене и при этом присутствовала на одной интимной фотографии, которую старый дурак «папа» подарил очаровательной майорше. Я однажды видел эту фотографию у нее. С этой милой фотки все и началось. Искал я зацепку, и вдруг на ум эта фотка приходит. И только попробовал связать святую вещь с «папиным» моральным обликом, как гениальный план родился прекрасной Афродитой из пены моего богатого воображения. Посоветовал в ультимативной форме иностранцу икону купить, а потом отнял ее. Попросил его по телефону оставить икону в одном месте. Этот дурак Гордон до сих пор не знает, на кого он работает. Но работает, поскольку боится: нашел я в нем одну струнку и сыграл на ней собачий вальс. Гордон-то уголовником оказался. Его, понимаешь, Интерпол ищет по всей Европе, а он здесь бизнесмена из себя разыгрывает. Ну я и пригрозил ему, что устрою его высылку из России или сразу выдачу Интерполу. Но это все лирика! Далее я специально сунул в шпонку иконы микропленку с какой-то фигней: я сделал это для того, чтобы «папа» заподозрил нашу майоршу. Только женщина может такое придумать. Думаю, у меня это получилось. Ведь я столько работал над тем, чтобы столкнуть их лбами: убедить каждого из них в том, что другой — «крот». Думаю, мне это удалось… О чем я? Ах да, о фигурах. Так вот через своего иностранца, которого Елена Максимовна считала то ли американским шпионом, то ли просто «грязным» бизнесменом, я спровоцировал похищение младенца. Сначала иностранец сказал мамочке, что злой дядечка полковник хочет похитить ее сыночка, чтобы та вернула компрометирующую полковника фотографию, потом он намекнул об этом полковнику. Нет-нет, Сережа, «папа» совсем неглуп! Поэтому-то сие предложение и было напрямую сделано ему Гордоном. Гордый «папа» понял, что кто-то затевает с ним интересную игру, в результате которой «папе» удастся выйти на «крота». А бедная мамочка действительно считала, что «крот» — это негодяй «папа», которого, конечно, будет трудно взять с поличным; даже фотография тут мало поможет. Но если спровоцировать его на похищение ее сына, то задача доказательства вины полковника упростится. Он выдаст себя этим. Я верил в то, что у милейшей Елены Максимовны только на это и хватит ума. Верил и не ошибся… Кстати, Гордон намекнул ей, что недурно послать вместе с полковником своего соглядатая, который в нужный момент и вырвет ее сына из грязных лап «похитителей». Вырвет и отвезет к мамочке. Бедная женщина клюнула и на это. И для этой роли был приглашен наш Валя, убиенный тобой, Сережа, лейтенантик. Дело в том, что наш лейтенантик жил с майоршей в последнее время, жил, так сказать, по любви. Она сама выбрала его, и ради него бросила нашего «папу». Я знал это, прекрасно знал. Но лейтенант — романтик, он не подходил для роли, которую сыграл в конце концов ты… Так вот тогда мистер Гордон с моей, разумеется, подачи предупредил мамочку, что поскольку дело она имеет с потенциальными бандитами, то соглядатая, то есть нашего лейтенантика, надо бы подстраховать. Я знал, что вы с Валей — друзья. И кроме того, ты был уже отлично мною подготовлен: деньги уже давно захватили, даже заглотили тебя, дорогой мой Сергунчик! Итак, я даже не сомневался, что Валентин предложит тебе подстраховать его: как же, ведь вы с таким упоением чистили друг другу физиономии в спортивном зале! Я приказал тебе быть в это время, несмотря на твой отпуск, в городе и ждать визита или звонка от лейтенанта. И тот, словно действительно находясь в силовом поле моих желаний, позвонил тебе. Когда тебя решили взять в Васкелово «водилой», я даже не удивился — так сильно был в этом уверен. Правда, был один человек, который мог испортить мне игру. Богдан! А знаешь почему? Нет, ты ничего не знаешь! Ты думаешь, что ты один такой крутой: рэкет, угрозы, своя вооруженная братва, собирающая дань с коммерсантов? Скажи правду, ведь это твои ребята неделю назад расстреляли четверых бандитов в районе Васкелова?

— Ну… — как-то неопределенно прохрипел Пахом, словно сквозь сон.

— Так вот, это была Богданова «братва». Да, Сережа, Богдан был твоим конкурентом на ниве разбоя. Похоже, вы, как незабвенные дети лейтенанта Шмидта — Шура Балаганов и Паниковский, не поделили территорию… Я знал о Богдановой «братве» еще год назад и через это пытался к нему подобраться. Но Богдан — настоящий бандит, врожденный. Ему миф и ореол вокруг его загадочной и оттого страшной фигуры важнее всяких денег. Он не стал работать на меня. Он сам начал искать меня, чтобы открутить голову. Думаю, открутил бы, если бы только добрался… А в нашем случае Богдаша имел на тебя зуб: подозревал тебя в причастности к «конкурирующей фирме». Так вот, там, в Васкелове, он увидел что-то, может быть твой контакт с твоими «ребятами» — ведь признайся, ты Встречался с ними в Васкелове, когда уезжал за продуктами, встречался, чтобы дать указания! — увидел и все понял. Уже одного этого было для меня достаточно, чтобы убрать Богдана. Ведь он собирался поквитаться с тобой… Я все думал, как это сделать, и вдруг он собрался в охоту на меня! Сначала я даже не понял почему, но потом… Видишь ли, Пахомыч, я колол себе один препарат для повышения температуры тела, чтобы выглядеть больным, чтобы официально быть дома, а на самом деле… Наверное, он прочитал маркировку на одной из моих ампул и «расколол» меня. В лесу я увидел твоих ребят и путем нехитрой комбинации — простыми перебежками! — подставил его под них. У кого-то из «ребят» был Узи. Он неплохо сработал! А вот нашего Ромео — лейтенанта — ранил я сам, когда увидел, что ты тянешь с «похищением». Пришлось нагнетать обстановочку и, так сказать, катализировать процесс. В общем, ты не обманул моих ожиданий, Сергунчик!

— Помоги мне, — прохрипел Пахомов, пытаясь подняться. — Я хочу встать.

— Нет, что ты! Лежи, Сережа, так умирать проще. Не бойся, я подожду. Вот умрешь, тогда начну здесь уборочку. Надо избавить местный «антиквариат» от своих отпечатков. Как ты думаешь, все эти трупы на тебя спишут?

— Помоги мне встать! — зарычал Пахом.

— Слушай, угомонись! Свое дело ты сделал, теперь ляг и усни, — Беркович присел на корточки напротив Пахомова и, ласково улыбаясь ему в лицо, продолжал спектакль: — Я бы дал тебе деньги, ну те, которые обещал. Но ведь они тебе больше не нужны. Я оставлю их себе, ладно? А ты не дергайся. По моим прикидкам ты должен кончиться на этом полу без посторонней помощи. Кстати, у тебя, наверное, с собой дискета. Дай-ка я посмотрю! — майор обшарил не сопротивляющегося Пахома и извлек из его кармана то, что искал. — Да, вот она. Теперь все в порядке. Завтра-послезавтра обменяю ее на чемоданчик с никелированными замочками и устрою себе праздник. Нет, Сережа, — мечтательно закатил глаза Беркович, — никуда я из этой страны дураков не уеду. Деньги надо здесь делать, потому что здесь — проще, здесь, брат, как я уже заметил, одни дураки…

Внезапно майор почувствовал резкий неприятный запах и обернулся. На пороге комнаты стоял грязно-зеленый от земли и силоса литератор, в упор смотревший на майора Берковича.

— Где он? — глухо произнес литератор.


* * *

— Откуда вы, прекрасное дитя? — в свою очередь выпалил Беркович, шокированный таким неожиданным и грозным появлением с того света «ароматного» покойничка. Майор даже затрепетал, представив себе еще полчаса назад мертвого человека, встающего из праха и разваливающего тяжелые зеленые комья силоса, а потом со стеклянными глазами выходящего для своего последнего рукопожатия. — Вас уже не должно быть! Вы, господин упрямец, все-таки не проглотили мои пилюли. А жаль! Ваша кончина могла быть светлой и радостной, а теперь придется сделать вам больно, — майор вытащил свой пистолет.

— Где Андрей? — еще глуше произнес литератор, не двигаясь с места и не сводя глаз с приближающегося майора.

— Нет, вы несносны! Эту страну давно пора проредить, как грядку. Через одного дураки! Ну зачем ты пришел? Чтобы еще раз умереть? — майор был уже на расстоянии двух шагов от литератора. — Почему ты не умер сразу, глупенький? — и майор вдруг громко и нервно засмеялся, понимая, что сейчас ему придется убивать.

— Где он? — литератор набычился, опустив подбородок на грудь.

— Где? Только тот, кто у меня за спиной, знает это! Думаю, он съел вашего Андрея! Не грустите, сейчас вы отправитесь к своему сыночку! — и майор Беркович вскинул руку с пистолетом, целясь литератору в сердце.

— Смотри! — прошептал литератор и снизу от колена бросил в лицо майору кота, которого до этого момента держал у себя за спиной, взяв за шкирку.

Беркович инстинктивно вскинул руки к лицу, защищаясь от острых и цепких кошачьих когтей, и в этот момент литератор с силой толкнул его.

От неожиданности майор сделал широкий шаг назад, отклонив при этом корпус и ища удобный момент, чтобы произвести выстрел. Но его ноги запнулись за свернутый до половины ковер, и он потерял равновесие. Уже падая навзничь прямо на Пахома, он все же успел выстрелить в потолок…


* * *

Половцев увидел, как упавший на водилу майор внезапно выгнулся и весь задрожал. Тишину наступившей ночи внезапно разрезал его пронзительный утробный крик, который так же внезапно оборвался.

Осторожно ступая, словно это был не добротный деревянный пол, а топкое болото, литератор подкрался к выгнутому судорогой майору и остановился.

В открытых глазах майора Берковича, уже подергивающихся траурной дымкой, застыли и удивление, и протест, и, главное, страх неотвратимо надвигающегося небытия. Взяв майора за плечо, литератор рывком скинул его с Пахомова и повернул лицом вниз. Между лопаток у Берковича торчала рукоятка ножа, который до последнего момента сжимал в слабеющей руке смертельно раненный водила.

Равнодушно посмотрев на большое тело майора, Половцев прохрипел:

— Где Андрей?

— Там… — одними губами ответил Пахом.

— Где там? Где???

— Там, — Пахом улыбнулся и выдохнул. Голова его безвольно упала на грудь.


* * *

Литератор вышел из дома в тишину. Было как раз то время, когда предыдущий день уже дошел до своей последней черты и умер, а грядущий все еще не смеет родиться; время, в которое все живое и здоровое предпочитает сны яви; время, в которое спит даже измученный бессонницей неврастеник; время, в которое вурдалак, упырь или какой-нибудь скромный учитель Чикатило, в кровь раздирая себе глотку, воет на слепое, бескровное небо от душащего его бессилия и тоски. Было время безвременья, в котором есть все, кроме жизни.

Половцев шел по грунтовой дороге, ведущей к шоссе. «Там! — крутилось в его голове. — Там!»

Ему более ничего не было нужно от этого мира. Ничего, кроме одного теплого комочка, который когда-то давным-давно он с радостным удивлением и непонятной тревогой прижимал к своей груди, боясь уронить. Прижимал, пытаясь коснуться его нежного розоватого шелка своей небритой щекой, словно он, этот слабо пищавший и пульсировавший комочек, мог дать ему что-то несказанно большое, счастливое и вечное…

Теперь Половцев желал от мира только его. Его, могущего сделать из тебя человека, презирающего смерть, и оттого уже непобедимого; его, вместившего в себя вселенную и даже смысл мироздания.

Но Половцев не знал, где ему искать эту вселенную… Он уже ничего не знал.

Даже если бы Половцева сейчас спросили, как его зовут, он лишь надолго задумался бы, тупо сдвигая тяжелые надбровья, и задумался бы прежде всего над смыслом этого вопроса. Все слова потеряли для литератора свою силу, исчерпали свой изначальный смысл, потому что в нем пропала эта ножевая граница между жизнью и смертью. Та невозможная для земного ума жирная и страшная черта между двумя океанами исчезла в сознании литератора, как гигантская плотина, и две стихии, две беспредельности хлынули одна навстречу другой, с ревом смешав две клубящиеся бездны в один бесконечный хаос безвременья.

Выставив в сторону ладонь, Половцев скользил ею по листве приземистого кустарника, словно ждал от него какого-то сигнала.

Когда жизнь выплеснулась за рамки смысла, а смерти не стало, Половцев, без сожаления умалясь до жалкого эмбриона, всем своим существом превратился в траву, листву и хвою, обратился в один нервный сгусток, клубок, мыслящий, видящий и слышащий одновременно каждой своей клеткой…

Внезапно рука его скользнула по чему-то гладкому металлическому. Литератор скосил глаз в сторону и увидел мерцающий капот и крыло автомобиля. Еще не зная, зачем он это делает, Половцев начал дергать дверные ручки, словно намеревался вырвать их с мясом. Он даже не заметил, как мертвая предрассветная тишина разродилась отчаянным криком сирены охранной системы автомобиля.

Схватив валявшийся поблизости булыжник, литератор с силой погрузил свою руку с булыжником в темное нутро автомобиля, даже не заметив ледяной корки стекла и не почувствовав боли. Только брызнувшая из глубокой раны кровь удивила его.

Распахнув дверь автомобиля, он на мгновение замер, взял с приборной панели зажигалку и сунул ее в карман. После этого литератор начал методически долбить приборную панель булыжником, который так и не выпустил из руки, сокрушая почти безупречный дизайн салона и заливая его собственной кровью, словно в самом деле ненавидел это невинное детище прогресса.

Только когда сирена неожиданно стихла, он прекратил свою варварскую работу. Не обращая никакого внимания на все усиливающееся кровотечение, Половцев неторопливо вытащил из-под водительского сидения монтировку и… автомат Узи. Половцев знал, что это за игрушка.

Передернув затвор, он сунул автомат под мышку, взял в руку монтировку и подошел к багажнику. Одним легким движением руки Половцев открыл его, словно это была пивная бутылка, а не автомобиль.

Затем, даже не изменившись в лице, и абсолютно механически литератор свободной рукой вырвал из багажника вместе с грязным брезентом тот самый теплый комок, который стоил для него вселенной.

Связанный по рукам и ногам мальчик с залепленным ртом смотрел испуганными, глубоко запавшими глазами на своего безумного отца, который в свою очередь смотрел на него, смотрел… и не видел.

Неожиданным рывком Половцев поставил Андрея на ноги и, не говоря ни слова, с каким-то утробным рыком разорвал узел на его ногах. Потом высвободил руки мальчика и оттолкнул его от себя. От слабости Андрей упал. Ноги его затекли, и только теперь, когда во все отсеки его занемевшего тела наконец спасительно хлынула кровь, он почувствовал, что не сможет сделать ни шагу. Трясущимися руками мальчик отодрал пластырь и сделал глубокий, бесконечно глубокий вдох.

— Папа, — срывающимся, прыгающим по гортани голосом выдохнул Андрей.

Но литератор его не услышал. Отступив от автомобиля на два шага, он, по-армейски твердо держа автомат в руках, нажал на курок и выпустил в сверкающее лаком совершенство весь магазин.

Во время стрельбы мальчик начал отползать от машины, пытаясь спрятаться от безумца. Из пробоин автомобиля тонкой струйкой потек бензин.

Бросив еще гудящий стрельбой автомат в бензинную лужу, литератор достал зажигалку и щелкнул кремнем. Отойдя от машины на несколько шагов, стараясь не погасить собственной кровью продолговатый язык огня, Половцев плавным размашистым движением бросил зажигалку в быстро растущую лужу. Лужа вспыхнула. Половцев повернулся и быстро пошел прочь.

Через несколько секунд грянул взрыв, и в небо, словно неизвестное огненное светило, взвился белый с черным по краям шар. Литератор даже не пригнулся.

Ни боль, ни страх, ни смерть не существовали для него.

Подойдя к мальчику, испуганно лежащему на спине и с мольбой смотрящему на отца, Половцев, все так же стеклянно глядя сквозь сына, обеими руками поднял его, пачкая теплой кровью, и, подхватив на руки, потащил прочь от чудовищно гудящего в мертвой предрассветной тишине факела.


* * *

— Папа, у тебя кровь, — шептал потрясенный мальчик, глядя на густую и черную кровь, уже накрепко склеившую Половцеву пальцы. — Кровь! Кровь! — стонал он.

Половцев, не обращая внимания на слова мальчика и кровь, напрягаясь, как лошадь в упряжке, тащил свою ношу к шоссе, к узкой сереющей среди мрачной зелени полоске, словно именно она и являлась наконец осознанной целью всей его жизни.

Он уже не дышал, он хрипел при каждом вдохе. Жилы его напряглись и вот-вот грозили разорваться от этой непосильной ноши. Но он шел, шел неизвестно каким усилием воли, шел, все убыстряя шаги, словно там его ждала божественно сладкая, как влага в пустыне, смерть.

Не дойдя до асфальта всего нескольких шагов, Половцев остановился, ноги его подогнулись, и он упал навзничь в редкую, покрытую трауром пыли, траву.

До крови кусая губы и уже не сдерживая горлом хлынувших слез отчаяния, Андрей пытался оторвать от земли тяжелое тело отца, которое вдруг словно налилось ртутью.

Мотая головой из стороны в сторону и сжав зубы до скрежета, загоняя внутрь себя крик, уже встающий горьким комком в гортани, Андрей обхватил отца за плечи и оторвал его от земли, но тело выскользнуло из его рук и голова отца глухо ударилась о сухую и твердую землю.

Тогда, встав перед отцом на колени, преодолевая страх и брезгливость, Андрей в отчаянии сжал ладонью кровоточащую рану на его руке и закричал звериным предсмертным криком, криком, проклинающим этот по-волчьи безжалостный и по-крысиному жестокий мир человеков.

Бледный и почти нереальный в сероватой предрассветной дымке автомобиль остановился рядом с мальчиком, стоящим на обочине на коленях.

Это был «рафик» «скорой медицинской помощи».

Из «рафика» выскочили двое: один — здоровенный, в белом халате с чужого плеча и другой — в мятом сером костюме, в жеваной рубашке и с лихорадочно блестящими глазами. Не говоря ни слова, они подняли литератора с земли и внесли его в машину. Мальчик покорно шел сзади.

В автомобиле литератора положили на носилки и над ним склонился здоровяк в белом халате.

— Солнцев, — представился мальчику второй, бледный и небритый, и протянул руку. — А вас как величать?

— Андрей, — удивленно произнес мальчик и неуверенно протянул свою руку, которую Солнцев неожиданно крепко пожал сухой горячей ладонью. — Что с папой? — тихо спросил мальчик.

— Ничего особенного! — ответил здоровяк. — Он просто устал и давно не ел!

— А кровь? — спросил Андрей. — Было очень много крови… Такая липкая и густая.

Здоровяк обернулся к мальчику и улыбнулся.

— Поехали, — сказал он ему и подмигнул. — Вам с отцом надо спешить.

Мальчик доверчиво приблизил лицо к Солнцеву и спросил, кивая головой на здоровяка:

— А это кто?

— Это? — Солнцев пожал плечами и, кивнув на здоровяка, ответил таким тоном, словно был крайне удивлен неосведомленностью собеседника: — Тот, кто стоит за спиной!

Автомобиль ехал по шоссе на большой скорости. Здоровяк включил сирену и, весело глядя вперед, кричал:

— Подъем! Подъем! Всем подъем!

И сирена будила чутких жителей окрестных pout и полей, готовых каждое свое мгновение, запрокинув головы в зенит и раскрыв клювы, радостно славить чудо мироздания и его вдохновенного Творца.

Вторя «скорой помощи», навстречу ей промчались три пожарные машины с включенными сиренами. Они спешили к даче полковника, рядом с которой коптил небо догоравший автомобиль.

— Куда вы потом? — спросил Хромов физика.

— Куда? Поеду домой, буду жить дальше…

— А ваш лазер? Будете совершенствовать конструкцию? — Хромов с улыбкой смотрел на сидящего рядом Солнцева.

— Да пошел он! Если из-за него уже столько копий сломано и столько народу угроблено, то будет лучше для всех плюнуть на эту затею, а оставшиеся бумажки сжечь! А то ведь набегут засранцы со своими миллионами, наштампуют этих «игрушек» и начнут поджаривать направо и налево! — с чувством ответил физик. Он уже полностью пришел в себя и был готов к бурной деятельности на любой сколь-нибудь заметной ниве.

— А как же научный прогресс? Ведь мысль, ее не остановишь?

— А ну его в задницу, этот ваш прогресс! Кому он нужен? Трудящимся? Да трудящихся он только калечит! Что мы с вами с него имеем? Скажете, самолеты, телевизоры да пилюли для похудения? А я вам так скажу: трубы мы имеем, трубы крематориев, в которых горим давным-давно синим пламенем. Что ни изобрети, все против нас же самих и оборачивается! Тот же автомобиль, что он дал? Свободу и скорость передвижения? Животы толстые с гиподинамией одним и гробы фанерные другим — вот что он дал, да еще иллюзию, что мир за спину летит. А мир-то стоит, где стоял. Это мы, как крысы в общественной столовой, мечемся… Разве не так?

— Может, и так, — задумчиво произнес Валерий Николаевич и улыбнулся.

— Ну а вы куда, на небеса? Или к себе на службу, лямку тянуть?

— На небеса, — усмехнувшись, ответил Хромов и весело прищурился.

— А если серьезно?

— Если серьезно… Жены у меня больше нет, да и не было, наверное. А служба моя… О ней лучше не вспоминать! Так что…


* * *

Они ехали в Васкелово. Справа от них мелькали корпуса пионерского лагеря.

— Ой, вот наша дача! — крикнул мальчик.

— Командуй, парень! Где сворачивать будем? — обернулся к Андрею здоровяк.

«Рафик» остановился у изгороди. Солнцев и Хромов вынесли из автомобиля носилки с литератором и понесли их в дом вслед за мальчиком.

Половцева уложили на диван и накрыли его старым шерстяным одеялом в клетку.

— Может быть, папу лучше отвезти в больницу? — робко спросил «медицинских работников» Андрей.

— Зачем в больницу? Руку я ему перевязал. Рассечение над глазом в норме. Челюсть у него, конечно, припухла, даже отекла, но, самое главное, — цела. К вечеру отек рассосется. Есть хочешь?

— Нет, — сказал мальчик и опустил голову.

— Ну и зря! — бодро сказал Солнцев. — Вот что, мы тут у тебя на кухне минут двадцать похозяйничаем и отвалим. Хлеб есть?

— Не знаю…

— Ладно, иди отдыхай, — сказал Хромов. — Есть мы тебя позовем. Да, и вот еще что… — Валерий Николаевич мягко положил свою тяжелую руку мальчику на плечо. — Мы обо всем, что было с тобой и твоим папой, знаем. Только ты, пожалуйста, не спрашивай нас ни о чем, ладно?

— Ладно… А откуда вы все знаете?

— Ну вот, мы же договорились. И еще, последнее: папу ты тоже ни о чем не спрашивай, так для него будет лучше… и для тебя. Понял? — здоровяк смотрел смеющимися глазами на Андрея.

— Понял, — тяжело вздохнул Андрей. — Так, конечно, будет лучше…


* * *

Солнце уже ослепительно лезло во все щели.

Тревожно прислушиваясь к себе, Половцев смотрел в потолок, по которому ползли солнечные зайчики. Какой ужасный сон приснился ему! Но, может быть, это был не сон?

ЭТО был не сон?!

От такой мысли на лбу у литератора выступила испарина. «Сегодня должен приехать Андрей! А что же я тогда лежу? — лихорадочно вспоминал он. — Или парень уже приезжал… вчера? И его… и его… Почему я здесь, на даче? А, может быть… Стоп!»

Усилием воли Половцев, как омерзительного гада, раздавил в себе эту мысль. Раздавил и прислушался.

В кухне кто-то двигал посудой. Бац! Кажется, ложка упала! Нет, вилка! А вот это эмалированная кружка! «Да кто ж там орудует?» — подумал литератор и провел языком по сухим и горячим от волнения губам. Лицо у Половцева пылало, а сердце ухало в груди, как фабричный молот, грозя проломить ноющие ребра.

— Андрей! — дрожащим голосом робко позвал Половцев и весь сжался, закрыв от волнения глаза.

Из кухни послышались легкие шаги. «Это его шаги!» — от головы до пяток Половцева пронзила острая, как игла, радость.

— Ну и здоров же ты спать! — Андрей стоял в дверях и с улыбкой смотрел на отца. В руках у него была сковорода с жареным картофелем, который пах, ей-богу, пах настоящим жареным картофелем. — Вставай, хватит барсучить. Сосед уже на середине озера. Наших лещей вылавливает, — устало улыбаясь, мальчик произнес все те фразы, что обычно шутливо употреблял сам Половцев. В первый раз он так по-взрослому говорил с отцом.

И Половцева прорвало.

— Слушай, Андрюха, а мне тут такая ерунда приснилась, ну просто я не могу! — быстро затараторил литератор, пытаясь удержать свой вдруг переставший подчиняться ему голос, который то и дело срывался на фальцет. Половцев в диком темпе пытался сказать сыну все, что хотел сказать. При этом он глотал буквы, слоги и даже целые слова. Речь его была несуразна, чудовищна, даже безумна. И при этом он, как безнадежно больной человек, как последний идиот из психушки, улыбался, улыбался, улыбался, растягивая губы до самых мочек ушей, наконец осознав, что такое дикий телячий восторг.

— Давай, иди есть! — смеясь, воскликнул Андрей.

— Нет, ты послушай! Это же кино, настоящее кино! И ты там был! — Половцев вскочил с дивана и, подбежав к сыну, первым делом потрогал его: настоящий ли? Ощутив крепость костяка и на всякий случай хлопнув его по плечу (а вдруг лопнет, как мыльный пузырь, или рассеется, как дым?), он закрутился по комнате. — Ну я напишу об этом, ну я им всем покажу! Слушай, Андрюха, сейчас я тебе такое расскажу!

Пробегая мимо платяного шкафа, литератор бросил беглый взгляд на зеркало и замер.

Из зеркала на него смотрел человек с опухшим и разбитым лицом. К тому же этот человек был абсолютно седой. Редкие кудри его были белы, как снег. Только сейчас Половцев заметил, что кисть правой руки у него перевязана. Вмиг онемевший литератор по-детски беспомощно смотрел на свой искаженный образ.

— Андрей, — едва слышно прошептал литератор, — кто это?

— Это ты…

— Так значит… все это не сон? — Половцев обернулся и посмотрел на сына глазами, полными отчаяния и какой-то смертельной усталости.

— Не будем папа, — спокойно сказал Андрей. — Зачем? Ведь ты есть… и я есть, и все это вокруг тоже есть… Пойдем рубать картошку, а? — мальчик подошел к отцу и, улыбаясь, заглянул ему в глаза. — Ну пойдем!

— Пойдем… — неуверенно ответил Половцев, всматриваясь в сына, такого родного… и все же такого незнакомого. — А червяки? — спросил вдруг, сам не зная почему, литератор и робко улыбнулся.


* * *

Открыв глаза, Елена Максимовна долго не могла понять, где она находится. Вдоль зеленоватых стен стояли койки, на одной из которых кто-то стонал. Слабый свет раннего утра проникал с улицы через большое окно. Сильно пахло лекарствами. Елена Максимовна поняла, что находится в больнице и к ней сразу же вернулась реальность.

Нет, ей не нужна была эта больничная явь, явь, в которой она еще существовала, но в которой уже не было ее сына. Она зажмурилась, но сон уже ушел. Сон, в котором она видела своего Андрея и Половцева. Они ловили на озере рыбу. Все было так, как рассказывал ей когда-то сын: резиновая лодка, панамы на головах, удочки и полный штиль на воде. Она стояла на берегу, а они все плыли и плыли к ней навстречу, плыли и не могли приплыть. Они были далеко от нее, но зато они были…

Елена Максимовна села на кровати и, стараясь не реагировать на головную боль, стала искать обувь под койкой. На стуле у соседней кровати, на которой спала какая-то грузная женщина с открытым ртом, лежал больничный халат.

Елена Максимовна, стараясь не выпустить из головы память сна, не расплескать его чудесные детали, завернулась в этот халат и извлекла из-под стула разношенные тапки. Выйдя из палаты, она прямо и немного замедленно, вытянув перед собой руки, пошла в конец коридора. Дежурная сестра, которую Елена Максимовна миновала, даже не повернув в ее сторону головы, спала, как ребенок.

Маленькая майорша вышла на больничный двор и, сориентировавшись, пошла к метро. Она шла, шлепая по асфальту чужими тапками, и не давала страшным мыслям о смерти завладеть ее мозгом. Не давала, потому что сон, его отголоски и краски были еще сильнее этой еще только наливающейся утренним светом действительности.

В метро Елена Максимовна сказала контролеру, что ушла из больницы, потому что смертельно устала и соскучилась по сыну. Женщина в форменной одежде пристально посмотрела в глаза майорше и тут же отвела взгляд, буркнув: «Проходите!»

Елена Максимовна доехала до Девяткина в пустом вагоне, забившись на крайнее сиденье и закрыв глаза.

На платформе, где ее и еще несколько десятков пассажиров уже поджидала электричка, она улыбнулась огромному желтому шару восходящего солнца.

«Как странно, ведь я была майором, у меня даже китель в шкафу на плечиках! — неожиданно пришло ей в голову. — Зачем?!»

И это «зачем» вдруг, как молния, прошило маленькую майоршу насквозь, высветив ее изнутри. И Елена Максимовна засмеялась.

Уже несколько пассажиров перешли в другой вагон — подальше от «чокнутой», а она все смеялась, сидя в одиночестве у окна стремительно летящей к сосновым лесам электрички. Когда сил смеяться у Елены Максимовны не осталось, она заплакала.


* * *

В Васкелове она вышла на платформу, забыв в вагоне больничные тапочки. Елена Максимовна улыбалась, но эта улыбка была улыбкой мертвеца.

Около получаса она медленно брела по обочине шоссе, то и дело спускаясь в придорожную канаву и рассматривая сосновые шишки. Прежде она никогда не видела сосновых шишек. Набрав их полные карманы, она несла теперь свое сокровище на дачу, чтобы показать их маленькому Андрею.

Не дойдя до дома полкилометра, Елена Максимовна свернула в лес: там за этим лесом и болотом было озеро с лодкой и Андреем, которое она видела во сне…

Очень скоро она поранила обе ноги и теперь с интересом смотрела на собственные следы-ямки, в каждой из которых было немного крови. Елена Максимовна не чувствовала боли, потому что эта боль ровно ничего не стоила по сравнению с той…

Озеро было пустынно, но она все же минут двадцать обследовала его квадрат за квадратом, боясь, что пропустит маленькую оранжевую точку клипер-бота. Нет, на озере не было никаких лодок. Елена Максимовна взяла в руки прутик и, сев, нарисовала на плотном сером песке большую лодку. В лодку она посадила двоих пассажиров с удочками и подписала рисунок. Одного из пассажиров звали Андрей, второго Писатель. Рядом с нарисованными человечками Елена Максимовна с улыбкой высыпала свои шишки. Немного подумав, она подвинула шишки ближе к «Андрею».

Теперь она сидела, подставив непокрытую голову солнцу, рядом со своим рисунком и смотрела на «Андрея»…

Когда на песке появился первый дачник с большим махровым полотенцем на плечах и начал делать энергичные движения всеми своими конечностями, Елена Максимовна медленно поднялась с песка и пошла в лес. До дачи было не больше минуты ходу, но она, похоже, не знала этого.


* * *

— Андрей, скажи мне, кто были те люди, что привезли нас сюда? — Половцев пристально смотрел на сына. Они сидели в комнате за столом и ели жареный картофель.

— Не знаю, папа. Один из них попросил меня не разговаривать с тобой об этом и все забыть, — тихо ответил Андрей, опуская глаза.

— Но ведь были же у них имена? — настаивал Половцев.

— Не знаю… Но когда я у одного из них спросил про другого, кто это, мне ответили: «Тот, кто стоит за спиной». Странно, правда? Кто это, папа?

Половцев улыбнулся и, немного подумав, ответил:

— Этого мы не узнаем уже никогда. Да это, наверное, и не нужно. Тот, кто стоит за спиной… Очень похоже на правду. Знаешь, ведь у каждого человека кто-то стоит за спиной. И у меня и у тебя, парень… Тот, кто стоит за спиной, может быть черным и злым, а может — светлым и любящим. Все зависит от того, кого из двух ты выбираешь, кому из них отдаешь свое сердце. Делаешь злое, творишь дела тьмы, и вот уже черный за твоей спиной. Но если терпишь до последнего, как библейский Иов, не поддаешься злу, — нет ему рядом с тобой места. И ангел светлый ходит за тобой по пятам, защищая и осеняя тебя своей любовью… А вот и мама!

Через окно на них смотрела Елена Максимовна. Ее было трудно узнать. Черные полукружья под горящими глазами, прыгающие губы… Отпечаток безумия лежал на этом некогда волевом, а теперь изможденном страданием челе.

— Мама, почему ты там стоишь? — испуганно воскликнул Андрей и встал. — Иди скорей сюда, к нам.

— А почему вы… не на рыбалке? — спросила Елена Максимовна сквозь слезы, переводя взгляд с сына на абсолютно седого Половцева, с мягкой улыбкой глядящего на нее. — Вы должны быть на рыбалке.

— Почему? — спросил Половцев. Он больше не трепетал в присутствии жены.

— Потому что мне… это… приснилось, — плача, говорила она.

— Не плачь, мы уже идем, — Половцев встал из-за стола и обнял Андрея. — Поплывешь с нами? — обратился он к жене.

— А вы меня… возьмете? — шепотом спросила Елена Максимовна и вдруг зрение ее прояснилось: она увидела, что все это не сон, что ясный, прекрасный мир, мироздание с чистым голубым небом и шумящими в высоте соснами, мир зверей и птиц, а главное, мир этих действительно любимых ею людей существует. И она поняла, что нет в мире большего счастья, чем любовь и это широкое синее небо, в котором теперь ослепительно сияло солнце.

Сев на землю прямо под окном, из которого на нее смотрели муж и сын, Елена Максимовна, плача, во все глаза смотрела на солнце, и ей не было больно…