"Рыбы у себя дома" - читать интересную книгу автора (Кучеренко Сергей Петрович)

Калуга

Гигантская рыба древнего происхождения. Очень своеобразна внешним видом и образом жизни. Типичный хищник. Долгожитель: созревает к 14–18 годам при полутораметровой длине. К старости в 60–80 лет вырастает до 4–5 метров, достигая веса в тонну и более. Туводная рыба Амура, живет преимущественно в его низовьях и лимане.

С этой невероятно громадной рыбой я познакомился в детстве и всю жизнь ее помню, хотя не видел достаточно больших особей уже лет тридцать. При удобном случае читал о калугах все, что удавалось достать, но то ли очень мало, как мне казалось, о них было написано, то ли не мог найти соответствующие труды…

Мне частенько думалось: «Странно, как часто мы слышим о царь-дереве кедре, о царе зверей тигре, о царь-птице орле, а вот царица-рыба калуга остается как бы в тумане. О щуке, сазане или соме написано в десятки раз больше, а что они значат рядом с первобытным, причудливой формы гигантом, пришедшим к нам вроде некоего ихтиозавра из немыслимых далей земной истории!..»


…Двенадцатилетним пацаном — как давно это было! — я плыл на легкой оморочке по широким разливам июньского половодья реки моего детства Тунгуски, что впадает в Амур в нескольких километрах ниже Хабаровска. Было тихо и жарко, с полуденного неба неистово шпарило солнце. Иногда его прикрывали облака, и тогда становилось удивительно приятно: жара сменялась заметной прохладой — и оттого, что солнце скрывалось, и потому, что тут же начинал тянуть легкими порывами ветерок. Воду рябило, нежно-зеленые верхушки торчащих из вод трав покачивало, а листья тальников показывали свои серебряные изнанки и начинали о чем-то шептаться, тоже радуясь живительным дуновениям.

Я смотрел на все это буйство лета и думал, где бы еще порыбачить. В оморочке тихо серебрились около двух десятков карасей, желтела дюжина косаток, пара сомов, щука, но мне так хотелось выудить сазана… Этак килограммов на десять, каких часто и запросто лавливал мой отец, а иногда и мне уже удавалось снимать с крючка.

Когда я сплыл с речного разлива на темное глубоководье, в дно оморочки ни с того ни с сего глухо и сильно ударило, и она подпрыгнула, по обеим ее сторонам поднялись огромные сверкающие пласты воды, а я растопырил руки и ноги в «свободном полете» за борт.

Сначала я скорее не испугался, а удивился: что это? И не зажмуривал глаза при падении в воду, чтобы все увидеть. Увидел, понял — навсегда запомнил. Будто сфотографировал в памяти.

Оморочка неожиданно наплыла на гревшуюся под солнцем или просто зачем-то всплывшую со дна одну из тех громадных рыбин, какие водятся лишь в бассейне Амура. Это была калуга. На той фотографии памяти я и сейчас вижу за переворачивающейся оморочкой мощную лопасть загребающего воду растопыренного хвоста, а рядом с собой — большущую острорылую рыбью голову. И тут страшно стало.

С калугами я к тому времени уже встречался: неоднократно разглядывал их на тонях рыбозавода и видел таких, что величиною с большое бревно. Примостишься на спину уснувшей — и словно верхом на коне. Только на голую спину садиться было неудобно: груба, шершава и колюча. При мне как-то из калужьего желудка выпотрошили с полмешка рыбы, среди которой были крупные сазаны, сомы и даже щуки. И даже колючие косатки.

Однажды рыбаки расправили и вытянули в трубу, напоминающую своеобразные меха, рот лежащей на боку небольшой калуги и смеются: «А ну-ка, Серега, попробуй, — влезешь?» Голову и плечи я просунул в ту беззубую, но страшную пасть свободно…

Все это в те секунды, когда я вылетел из оморочки, завспыхивало светлячковыми мгновениями памяти, и, окунувшись с головой в воду, я захлебнулся запоздалым страхом. Ухватился за опрокинутую кверху дном оморочку, ногами сучу и кажется мне, что вот-вот утянет меня этот водяной в свое царство и проглотит. А больше ничего не помню — даже как вычерпывал воду из оморочки и подгребал к далекому берегу и когда вернулся в отчий дом. Странны свойства нашей памяти…


«Сабанеевских» рыб в те годы я уже знал, но не упоминалось в книге Сабанеева о калуге ни словом. Определенный интерес представляло описание ее очень близкой родственницы белуги, но ей было отпущено страниц в 5–7 раз меньше, чем каким-то плотве или голавлю. Правда, Л. П. Сабанеев написал книгу о речных и озерных рыбах, а белуга живет в основном в море, в реки же заходит нереститься. Однако в них-то она пребывает подолгу, потому что неспешно путешествует по пресноводью на многие тысячи километров туда и обратно, да еще и зимует в глубоких речных ямах. Но ведь и лосось-семга «разрывается» между морем и речкой, а как внимательно она обрисована в той книге.

Нет, не удовлетворил уважаемый Леонид Павлович мой интерес к царице-рыбе. Но уже хорошо и то, что узнал я из тех страниц о белуге, что она «достигает длины нескольких сажен и веса до 70, даже 80, а в прежние времена и 100 пудов».

У нашего школьного врача Парыгина была оригинальная библиотека, почти целиком состоящая из толстых старинных книг в прочных темных, тисненных по коже золотом переплетах, и был среди них трехтомник знаменитой «Жизни животных» Брема. О калуге в ней тоже не оказалось и слова, а о белуге… несколько строчек. Заинтересовавшись моими поисками, добрый доктор принес мне из поселковой библиотеки новехонький полупудовый том «Жизни животных по Брему». Амурской царицы и в нем не оказалось, а белуга «прописалась» на полутора страничках с картинкой. «Образ жизни этой рыбы почти неизвестен». И еще запомнилось: какой-то путешественник (называлась фамилия) в 1730 году видел-де белугу в 18,5 метра, а близ Астрахани в 1922 году выловили великаншу в 1230 килограммов.

И лишь много лет спустя посчастливилось мне познакомиться с мудрым и многоопытным амурским ихтиологом Михаилом Лукичом Крыхтиным. Дал он мне толстый старинный фолиант и сказал: «Солдатов о калуге и осетре эту книгу написал еще в 1915 году». Открыл я титульный лист и прочел: «В. К. Солдатов. Материалы к познанию русского рыболовства. Исследования осетровых Амура. Санкт-Петербург». Быстро пролистал: великолепная плотная бумага, прекрасно отпечатанные фотографии, масса содержательных таблиц.

Конечно же, я эту книгу «проглотил» в три дня и так много узнал и о калуге, и об осетре. Но еще больше об этих рыбах потом рассказывал мне Михаил Лукич.

Меня немного смутило почти единодушное утверждение ихтиологов и ученых о том, что в отличие от белуги это строго речной вид, живущий только в бассейне Амура и за пределы его лимана да близлежащих опресненных вод Татарского пролива в море не выходящий. Но упорно помнится мне рассказ одного моего друга.

Плавали они в районе Шантарских островов. В 1956 году. Осенью. И заметили старую плавучую мину. Ну, что делается в таких случаях ясно. Короче говоря, через некоторое время мина была взорвана. Всплыло много оглушенной рыбы, которую грех было не собрать.

Среди непредвиденного улова оказались две метровые и одна полутораметровая калуги. Та, которая побольше, весила около 20 килограммов… И хотя мой друг был не только заядлым, но еще и грамотным рыболовом, я весьма усомнился в достоверности услышанного и с пристрастием расспросил о внешности этих рыб, но все вроде бы говорило о том, что были то калуги, а не сахалинские осетры, в морях обычные.

Долго носил я в себе это удивление, но разрешили его ученые Магаданского отделения ТИНРО. Его заведующий В. К. Клоков рассказал, что факты единичного обнаружения калуги в прибрежных водах Охотского моря достоверны, и что заходит она даже в северные его районы. Инспектора Охотскрыбвода свидетельствуют: метровые калужата изредка попадаются в сети и в районе устья реки Уды — в полутысяче километров от Амурского лимана.

Недавно охотники и рыболовы из Николаевска-на-Амуре и с Сахалина рассказали, что в Татарском проливе и по его берегам в зимнюю и ранневесеннюю пору им неоднократно доводилось раньше, и особенно зимой 1983-84 года, находить больших и средних мертвых калуг, как плавающих вверх брюхом, так и выброшенных на берег. Сперва я подумал, что все-таки живет эта рыба и в соленом Татарском проливе, потом решил, что выходит она в него в середине и конце зимы вынужденно, вследствие загрязнения подледных вод и критического обеднения их кислородом. А М. Л. Крыхтин прояснил этот вопрос следующим образом на примере 1983 года. Бывает, запоздалые высокие осенние паводки сильно опресняют южную часть лимана и прилежащие к нему воды Татарского пролива, и калуга туда выходит погулять. А потом вдруг ударит свирепый ледяной шторм северо-восточных и северных румбов, нагонит и перемешает в лимане и проливе воду, и быстро станет она по-морскому соленой. Такое стремительное увеличение солености для калуги очень опасно. К тому же соленая вода остывает до минус 1–2 градусов, а это для рыбы губительно… Осенние штормы с густым снегопадом тоже приносят беды: наиболее пресные верхние слои лимана, в которых калуга ищет спасения от нагонной соленой воды, густеют снежным «салом», отчего ее жабры зашуговываются… Впервые такое бедствие русские промышленники наблюдали в 1900 году, последний раз — в 1983-м.


…И еще: иногда в многоводье в Татарский пролив и Сахалинский залив пресная вода из Амура как бы наплывает на более тяжелую соленую этакими озерами без берегов. Линзами. В них и калуга рискованно гуляет…

Судьба царицы амурских рыб печальна, а все потому, что она велика, мясо ее изумительных пищевых достоинств, не говоря уже о всесветно известной икре, которой в иной особи бывает до 10–15 пудов. Отец рассказывал, что на его глазах из пятиметровой калуги вынули двадцать ведер икры. За икрянку в 40–50 пудов весом в дореволюционное время платили как за пару хороших коров.

Не удивительно, что алчные промышленники, в том числе и иностранные, так жадно навалились на калугу, что год от года ее становилось меньше. В конце прошлого века в Амуре ловили до 11–12 тысяч центнеров осетровых, из них примерно половину составляла калуга. В газетах то и дело писали:

«На базаре появилась калуга колоссальных размеров. На прошлой неделе была доставлена с Амура икряная калуга в полсотни пудов весом и продана за 170 рублей. На днях же калуга в 42 пуда продана за 125 рублей…»

Старики и теперь хорошо помнят речных цариц, которые едва умещались на двух состыкованных санях.

Рядовой рыбак из казаков или крестьян небольшой примитивно-самодельной крючковой снастью за осень ловил до 170 калуг и осетров, за одну проверку снимая с крючков по 6–8 штук. А таких снастей в Амур опускалось много тысяч…

В первые годы XX века уловы осетровых в Амуре, в том числе и калуги, упали в два раза, и они продолжали снижаться, но мало кого это беспокоило. Перед первой мировой войной добывалось уже не более полутора тысяч центнеров калуги и столько же осетра. В 1915 году указом приамурского губернатора был запрещен на два года лов осетровых в период от весеннего ледохода до 15 июля и введена минимальная промысловая мера: на калугу — 168 сантиметров, осетра — 112. Но как мог повлиять кратковременный запрет на состояние стад медленно размножающихся и поздно созревающих рыб!

В гражданскую войну лов калуги велся совершенно бесконтрольно. И не скоро удалось упорядочить рыбные промыслы, обуздать рыбацкую вольницу да браконьерство.

В газете «Утро», издававшейся во Владивостоке в начале 20-х годов, в номере от 3 декабря 1922 года напечатано письмо одного из жителей села Верхнетамбовского, что в низовьях Амура, под заголовком «Хищничество». Вот оно:

«Ежегодно, начиная с ледохода, все дно Амура усеивается крючковой снастью, которой ловятся калуги и осетры.

Этот способ лова использует главным образом русское население. Инородцы им мало занимаются, так как не имеют дорогостоящих крючков и других материалов.

В течение прошлогодней зимы крестьянами нашей Тамбовской волости было поймано до 10 тысяч пудов осетровых пород. Среди пойманной рыбы было много маломерных, то есть таких, которые запрещены к лову. Кроме того, рыба ловилась на запрещенные размеры крючков, и вообще улов производился без соблюдения установленных правил.

Хищническому истреблению осетровых способствовало также и небывалое мелководье. Этим объясняется сильное поредение рыбы в этом году. Количество уловов на семью приходилось при наличии 80 снастей — 400 пудов (селение В. Тамбовское). Исходя из среднерыночной цены 4 рубля золотом за пуд, доходность семьи определяется приблизительно в 2000 руб. золотом в год.

В течение лета рыба эта ловится сплавными сетями-двухстенками и снастями. Местный улов идет преимущественно для собственного употребления. Количество улова достигало до двух и более тысяч пудов в лето.

Таким образом, доходность нашей волости от улова осетровых пород в 1921 г. зимой и в 1922 г. до осени выразилась в 48–50 тыс. рублей золотом. Часть этой рыбы вывозилась на рынки в Николаевск и Хабаровск, а часть съедена самим населением…

Рыбнадзор только нынче начал проявлять активность, но в очень слабой форме. Цело в том, что представители рыбнадзора, не получая вовремя жалованья, очень часто в материальном отношении зависят от населения и поэтому делают ряд поблажек. Если же эти поблажки не делать, то крестьяне всячески стараются изжить стражу из деревни измором. И в результате страдают интересы государства.»

В 1923 году ловить калуг и осетров запретили, но просуществовал этот запрет лишь семь лет, и местными рыбаками он нарушался сплошь да рядом. А потом на рыб, составляющих гордость и славу Амура, дружно навалились многочисленные бригады гослова и колхозов. Почти до конца Отечественной войны официально добывали по 1400–1700 центнеров калуги, причем наибольшие уловы приходились на район «трубы» — от устья Горина до Сухановки, где река стискивается горами. И ловилась там, как правило, калужья молодь, которая должна бы обеспечивать будущее калужьих племен. Промышляли и далеко от лимана, в частности под Хабаровском. А потом уловы резко пошли вниз: 1946 год — 742 центнера, 1947-й — 652, в 1948 году добыли 612 центнеров. В 50-х годах благодаря оснащению рыбаков очень уловистыми капроновыми сетями специально для добычи калуги — аханами — ее заготовки несколько лет возрастали, достигнув к 1956 году 2238 центнеров. Это был явный перепромысел, и через пару лет последовал новый запрет на лов осетровых.

Сильно запоздал он, но все же… Все же благодаря ему через 18 лет только в лимане Амура численность калуги, по расчетам М. Л. Крыхтина, возросла до 48–50 тысяч штук. Если в 1954–1956 годах в летние месяцы на ахано-сутки в среднем приходилось всего 300 граммов пойманной калуги, то в 1975—1976-м улов возрос до 12 килограммов. В сорок раз увеличился! И вполне обоснованно с 1976 года ее стали в строго лимитированных размерах полавливать. По нескольку сот экземпляров и тоже жестко определенных размеров — от полусотни до ста килограммов, — общим весом в пределах полутысячи центнеров, под особым контролем. Взрослых ловить запрещено.

Лимитированный лов не мешает росту калужьего поголовья: к началу 80-х годов в лимане насчитывалось уже более 50 тысяч калуг, в том числе до 2 тысяч половозрелых. В русле Амура ниже села Ленинского поголовье этой рыбы достигло 60 тысяч, однако взрослых здесь пока еще очень мало — не более тысячи особей. Обитель матерых калуг — просторное глубокое низовье Амура и его лиман.

Теперь познакомимся с царицей-рыбой, как говорится, в лицо. А оно хищно заостренное, с большим ртом полулунной формы в мясистых губах, с двумя парами усов снизу. Длинное курносое рыло переходит к покатому лбу. Спина гребнистая, почти как у некоторых динозавров, большой хвост акульего рисунка… Настоящий реликт далеких миллионолетий! У нее и скелет-то не из костей, а хрящевой. Но и на хрящевой основе эта рыба достигает поистине гигантских размеров: представьте себе ее длиной в 4–5, а то и 6 метров при весе в полторы тонны…

Сразу же возникает интерес: а есть ли в Амуре такие гигантские рыбы сейчас? Вероятно, все же есть — какие-нибудь единицы могли уцелеть от недавнего прошлого, когда они существовали достоверно. Замечательный дальневосточный поэт Петр Комаров засвидетельствовал добычу под Хабаровском калуги весом в 98 пудов — 1568 килограмов! Прикиньте: это вес трех бугаев! Писатель — тоже рыбак — Александр Грачев записал: у села Пермского подледной снастью поймали 80-пудовую (1280 килограммов) калугу. Опять же П. С. Комаров поведал о поимке гигантской «царицы» в низовьях Зеи — в 2 тысячах километров от лимана. И была та столь могуча, что уволокла тяжелую снасть на десяток километров против течения, потом сплавлялась с нею вниз 70 километров, и остановили ее лишь быки железнодорожного моста, за которые снасть зацепилась.

В январе 1984 года на сахалинские берега шторм выбросил громадную калугу. Нашедшие ее охотники не имели возможности взвесить гиганта, но замерили длину: 490 сантиметров без хвостового плавника. Конечно же, потянула бы она около тонны. Другая находка охотников — калуга в 420 сантиметров — 5–6 центнеров.

А вот история, поведанная М. Л. Крыхтиным.

«Поплыли мы ловить красавицу. Выметали на течении ахан. Так называется специальная крупноячейная сеть стометровой длины, сплетенная из капроновых веревочек толщиной почти с карандаш. Плывем. Ждем. Вдруг чувствуем: попалась! Подтягиваем сеть. Идет трудно. Всем миром навалились. Вытащили на поверхность и замерли: лежит на воде чудо-юдо. Распласталась вдоль „Казанки“. Длина больше 5 метров. Лежит наш трофей и так спокойно на нас смотрит: „Ну что, мол, дальше делать будем?“ Мы и сами уж не рады. Тут калуга сжалилась над нами, плавниками этак небрежно повела, ахан сбросила и скрылась в пучине амурской…»

Астафьевской царь-рыбой, погибельно тянущей Игнатьича в пучину енисейскую, был, конечно, осетр, и был он не тяжелее центнера, максимум — полтора, потому что больших осетров в Енисее теперь нет. Крепкий здоровый человек с ним не справился. А калуга вроде той, о которой рассказывал М. Л. Крыхтин, сильнее самого царственного осетра из сибирской реки раз в десять. Попытайтесь это осмыслить…

Удивительно в столь гигантском существе его спокойствие и смирение. Не только в мягкой сетке, но и на вонзившихся в тело громадных стальных крючьях калуга редко когда буйствует, а чаще всего при виде людей спокойно вильнет хвостом и медленно уйдет в глубину. И дубинкой ее еще не били… Меня до сих пор поражает виденное в детстве: затягивают в лодку этакое живое могущество весом в 3–4 центнера, а ему хоть бы что, «вежливо» повиливает хвостом, ворочается да шевелит жаберными крышками. Живая! Да рванись она хотя бы раз и вполсилы — быть бы лодке кверху дном, а рыбакам в воде, но нет же… И в лодке лежит спокойно.

Но в лодки таких без буксировки к берегу, как правило, не затаскивают. А вот представьте себе, как подтягивают водяного великана к проруби вместе с крючковой снастью: идет себе он, как конь на поводке, хвостом лениво водит. А из ран — кровь. Вонзили ему «под дых» стальной боевой крюк — ворохнулась, притопла немного… Но вот она снова у проруби. Рыбаков галдящая толпа набежала, лошадь на помощь примчали… Да прояви эта калуга хотя бы сотую часть сазаньей или сомовьей боевитости — ни один крюк ее не удержал бы, ни единая железная хребтина снасти не выдержала бы и никакие кони не выволокли ее на лед. Но нет же…

Говорят, что когда ее крючковой снастью или сетью переворачивают кверху брюхом, у нее не то шок наступает, не то «сознание» теряется. Может быть. Но вот нанайцы и удэгейцы раньше били этих гигантов… острогою с оморочки. На что рассчитывали? На удар дубинкой? Рисковали ли? Или хорошо знали калужьи повадки?

И все-таки риск был. М. Л. Крыхтин рассказывает:

«Случалось, калуга так рванет, что никакая сеть или снасть ее не удерживает. И покалеченные ею рыбаки есть…»

Да. Случалось, конечно. Есть. Но не в порядке ли исключения из правила?

Гигантских калуг много было до конца прошлого века, и особенно в Амурском лимане. Но как выявил В. К. Солдатов, уже в самом начале нашего столетия не только изредились калужьи ряды, но и измельчали, и даже 50-пудовые попадались не каждый год. За пять лет своих исследований на Амуре Солдатов зафиксировал по одной калуге: длиной 560 сантиметров (взвесить не удалось), 418-сантиметровая потянула 545 килограммов, в 406 сантиметров — 381, в 388–451 килограмм. Средний вес лиманной калуги оказался равным полуцентнеру (конечно, усреднение это с учетом многочисленной молоди).

Ихтиолог А. Н. Пробатов для 30-х годов на большом материале установил средние размеры калуги в уловах по нескольким пунктам Амура: Елабуга — 154 сантиметра — 30,5 килограмма; Савинское — 157 сантиметров — 32,3 килограмма; Лиман — 220 сантиметров — 114,1 килограмма. Бросаются в глаза большие размеры лиманной калуги. Случайность? Ошибка? Исключено: обмеряно и взвешено ни много ни мало 707 рыбин, из них две трети оказались длиною от 240 до 320 сантиметров.

Средние размеры рыб свидетельствуют о состоянии их популяций, ибо перепромысел и снижение поголовья сопряжены с измельчанием особей. И вот по этому вопросу информация для размышления. По материалам А. Н. Пробатова, в 1929–1930 годах усредненная длина калуги составляла 248 сантиметров; к 1957 году она уменьшилась до 179 сантиметров. А в 1975–1976 годах М. Л. Крыхтин, обмерив 1346 калуг, определил ее средний размер в 187 сантиметров — больше, чем перед запретом лова, но гораздо меньше, чем 46 лет назад.

Издавна считается, что калуга распространялась по громадным просторам Амурского бассейна — вплоть до Шилки и Аргуни — многочисленными обособленными стадами, или популяциями, среди которых были и типично речные, и полупроходные. Еще со времени исследований В. К. Солдатова неоднократно повторялось: полупроходные калуги, живущие в лимане, совершают к местам своего нереста тысячекилометровые вояжи с возвратом, путешествуя до Шилки, Зеи и Ханки. Самых крупных «цариц» относили к таким путешественницам, речные же в царских рангах не оказывались.

Но вот пометил М. Л. Крыхтин в лимане несколько тысяч калуг, и ни единая из них из русла Амура не возвратилась. Не означает ли это, что она и не уходила туда? Стало быть, склонность калуги к дальним нерестовым странствиям — под вопросом. Возможно, она угасла, но, может быть, ее и не было? Как на самом деле, покажет будущее.

До недавнего времени считалось, что родителем калуга становится в 18–22 года, в этом возрасте ее длина — за 2 метра, а вес — не менее 5 пудов. По новейшим материалам М. Л. Крыхтина, половое созревание этой рыбы уточнено: у самцов оно наблюдается на 14—21-м годах жизни при длине тела 163–234 сантиметра и весе 44—120 килограммов; у самок — на 17—23-м годах, при 185–251 сантиметре и 56—169 килограммах. Такие растянутые сроки взросления вполне естественны, ибо многими факторами они определяются — генетической наследственностью, гидрологическим режимом, обеспеченностью пищей и другими условиями жизни.

В пору «свадеб» собираются эти громадины в глубоких ямах по руслу реки на каменистых россыпях, галечнике с песком, в закоряженных местах с чистой родниковой водой, прогревшейся до 10 и более градусов. Брачные процессы растягиваются с весны почти до середины лета, а протекают на необозримых просторах.

На первый взгляд, странно: так велика рыба, а икра ее мельче, чем у ленка — всего 2–3 миллиметра в диаметре. Но зато как много ее — до 4–5 миллионов! В среднем плодовитость когда-то определялась в 1,5 миллиона штук, теперь — 786 тысяч. Накануне нереста вес икры калужихи составляет четверть ее общей массы.

В прежние годы калуги собирались на определенных нерестилищах большими стадами. Гуляли по тихим плесам, поднимались к их поверхности и даже выпрыгивали из воды. Одиночками и парами. Старики рассказывают, что иной раз такие из воды выворачивались, что сердце обмирало и дух перехватывало.

О том, как много калуги табунилось на нерестилищах минувшего времени, можно судить по такому примеру: на одном из них — у села Среднетамбовского — собиралось до 200 рыбачьих лодок с калужьими сетями, и редко в какой потом не оказывалось добытых взрослых гигантов… Таких нерестилищ давно не стало.

Икринки донные, способные приклеиваться к всевозможным подводным предметам. Но почему же тогда медленно размножаются эти великаны? Причины известны: родительская зрелость приходит к ним через много лет после рождения, и большинство взрослых нерестится с перерывом 4–5 лет, и очень много икры, личинок да мальков, сплывающих по течению, гибнет.

Зато те будущие гиганты, которых беды минуют, растут быстро: к первой осени в них уже 20–25 сантиметров, в первую годовщину — 32 сантиметра при 160 граммах. О, как у этой молоди остры шиповатые жучки: не всякий хищник посмеет тронуть!

И теперь темпы прироста, а особенно привеса, будут быстро нарастать: в 5-летнем детеныше около метра в длину и до 4–5 кило на весах, в 10-летнем подростке — за 1,5 метра и 30 килограммов, 15-летние «юниоры» переваливают за два метра и почти 5 пудов… Голиафам, превысившим 5-метровую длину, очевидно, под 75–80 лет. Таких теперь мало. Теперь человек не позволяет рыбам доживать до глубокой старости.

Калуга лишь в младенчестве пробавляется такой мелюзгой, как личинки комаров и поденок, речные креветки и моллюски, не гнушается и водорослями. Но уже годовички питаются в основном рыбой. Сначала пескарями, корюшкой да чебачками, потом коньками, миногой, карасями. Взрослые же — отъявленные хищники. Особенно активно они жируют во время нерестового хода кеты и горбуши — во второй половине лета и осенью, а позже — в ход миноги. Трехметровая особь легко заглатывает полуметровую кету, в желудок же их вмещается до десятка. А вместе с кетой — прочая крупная амурская рыбица: сазан, толстолоб, верхогляд… Даже небольшого тюленя способна заглотить! Но иной раз и мелочи вроде пескарей и косаток не гнушается.

Меня долго поражало: такие острые у скрипуна да плети колючки, такая ядовитая на них слизь, а калужьему желудку хоть бы что. Удивительно! Но когда я пощупал своими руками этот желудок, все стало на свои места; он многослоен и чрезвычайно прочен. Ножу с трудом поддается. А кроме того, желудочный сок кость быстро размягчает.

Очень большой рот калуги открывается трубой-мехами вниз, и потому ей собирать поживу со дна легко: обнаружила, подплыла, открыла пасть и засосала вместе с мощным потоком воды. Отцедила, проглотила — и дальше в поиск. Когда же идет кета, сима, горбуша или минога, и идет густыми косяками, прожорливая охотница занимает удобные позиции и знай пасть в нужные мгновения раскрывает, всасывая поживу в неодолимом потоке воды.

Мясо у калуги такое же прекрасное, как и у белуги и других осетровых. В нем 16–17 процентов белка, около четырех — жира. Но цифрами не передашь главное — аромат и вкус осетрины, а кто к таким качествам равнодушен! И потому белуга с осетром издавна поставлялась царским дворам, а заодно — сановитым вельможам и прочей знати. Черная зернистая икра была украшением самых изысканных столов. Без нее знаменитые русские пиры не мыслились. Потом к этим яствам приобщилось богатое купечество…

А вот аборигены Приамурья калугой и осетром интересовались совсем мало, и потому этих рыб в Амуре было очень много вплоть до второй половины прошлого века. За них крепко взялись лишь в конце столетия. Крепко и алчно. И так быстро подорвали запасы чудной рыбы деды и прадеды, что внукам их и правнукам приходится восстанавливать былые богатства вот уж которое десятилетие.

Калуга — представитель семейства осетровых. В Советском Союзе значатся 23 вида и подвида, а вот Амур ими беден: осетр и калуга. Уместно напомнить, что это касается не только запасов рыбы, но и зверей, и птиц…

Относятся наши герои к подклассу лучеперых, а входят в группу костно-хрящевых рыб. Хотя их скелет состоит в основном из хрящевой ткани, но уже есть в нем и настоящие кости. Они имеют своеобразный, ни с какой другой группой рыб не сравнимый внешний вид, разве что с акулой. На удлиненном веретенообразном теле пять продольных рядов костяных жучек — спинной, боковые и брюшные, — а между этими рядами мелкие костные зернышки и щитки-пластинки.

И еще немного для кругозора: в роде белуг всего два вида — калуга и белуга, осетров же 16 видов, в том числе амурский осетр. Он далеко не так популярен, как калуга, потому что экземпляры тяжелее 1,5–2 центнеров были большой редкостью даже в прошлом веке. Но все же и этот размер внушителен: полуторацентнеровый осетр имеет в длину почти 3 метра.

В Амуре прежде он был распространен от лимана до Онона и Ханки, однако и тогда выше Благовещенска и устья Уссури попадался очень редко, а теперь и подавно: его добывали сверх всякой меры в то же время и теми же темпами, что и калугу.

Осетр — донная пресноводная рыба, столь же древняя и оригинальная, как ее сановитая родственница. Живет отдельными местными стадами, любит быстрое течение и глубину, но летом изредка заходит в мелководные озера и даже на разливы. Нерестится через четыре года. Брачный сезон — с конца мая до начала июля, на песчано-галечных косах, галечных россыпях и на перекатах, плодовитость — от 28 до 434, в среднем 105 тысяч икринок. Черных. Самые молодые из размножающихся — 8—10-летние, достигшие длины метр и веса 4–8 килограммов… Судите сами, какова разница в размерах между осетрами и калугами.

Растет осетр медленно: в 5-летнем возрасте хотя и набирает 75–80 сантиметров длины, но весит-то немного более 2 килограммов. Год от года подрастает в среднем на 8 сантиметров, а к 15 годам утяжеляется лишь до 12–15 килограммов. Три четверти века назад В. К. Солдатову удалось обмерить таких гигантов из осетрового племени: 288-сантиметровый потянул 152 килограмма, 258-сантиметровый — 86 кг. В том, что был длиною 2,5 метра, оказалось 60 кило, в 2-метровом — 35… Вникнешь в эту размерность и отметишь: что-то нет четкой закономерности в соотношении длины и веса. А все дело в том, что икрянки на 20–25 процентов тяжелее «пустых».

Главный современный дом осетров в Амуре — его низовья. В лимане их нет — там господствует калуга. По обильным промысловым уловам прошлых лет был установлен средний размер осетра из района Николаевска: 173 сантиметра — 37 килограммов, возраст — начало третьего десятка лет. Выше по Амуру осетры бывают в основном на нерестовых миграциях. В уловах здесь гораздо чаще оказываются неполовозрелые индивиды, и поэтому средние размеры руслового амурского осетра оказались мельче: около метра длины.

Кормится осетр в основном со дна и мелкотой: личинками ручейников и поденок, моллюсками, раками и небольшой рыбой. Зимует на глубине, причем активности не теряет. В море не выходит… А в остальном он — как младший брат калуги. И такова же его судьба — в ней много достойного печали и сожаления.

Промысел осетра запрещен уже давно, и даже лимитированный лов его не разрешается. Это должно бы привести к восстановлению его поголовья, да беда в том, что не получается: слишком сильно переловили этого красавца, эту гордость Амура когда-то наши отцы и деды.

Два злостных врага у осетра — браконьер с сетью или самоловной крючковой снастью и грязная вода. Зимой Амур покрыт сплошной ледяной броней, под которой вода теряет кислород. Чем ближе к устью, тем его меньше. А тут еще множество загрязнителей. Осетр же, как и калуга, любит и постоянно ищет чистые светлые струи.

Нижнеамурцы рассказывают: «Задыхающиеся подо льдом осетры в январе — феврале ошалело прут из Амура к устьям речек, несущих с гор чистую воду, забивают их. И здесь-то на них наваливаются с сетями… Даже просто с крючками…» Вот ведь какая несправедливость к одному из братьев наших меньших.

Но верю я, что вернем мы Амуру былые богатства. Одной строгой охраны и борьбы за чистоту воды мало — нужен еще хороший завод по разведению осетров. Безотлагательная необходимость в нем высказана уже давным-давно, и проект много лет как в деталях разработан. В чем же дело? Разве Амур хуже Волги, где таких заводов уже много, и дают они огромный биологический и хозяйственный эффект?

Ах, Амур-Амур, когда же у тебя появится добрый и всемогущий хозяин! Ведь позволяет же эта славная река в недалекой перспективе давать нам 20–25 тысяч центнеров калуги и 10–11 тысяч — осетра…