"Статьи 1998-1999 г." - читать интересную книгу автора (Кара-Мурза Сергей Г.)

Взглянем ли правде в лицо?

Сегодня все приличные люди избегают серьезно ставить вопрос: что нас ждет в будущем? Их можно понять, Россию загнали в такую точку, из которой любой путь к разумной жизни кажется невозможным. На любой тропе заложены мины, на которые никак нельзя напороться — а как их разрядить, неизвестно. Понятно, что об этих минах политики говорить и не хотят — люди могут отшатнуться.

Ни власть, ни оппозиция не ведут диалога даже со «своими». Думаю, и в тесном кругу. Мы должны думать сами, начать разговор «снизу». И всем бы надо отбросить гонор и найти общий язык — и демократам, и коммунистам. А общим языком может быть сейчас только язык простых земных понятий.

Посмотрите: производство упало вдвое. А нефти, что нам оставляют, уже не хватает даже на обогрев жилищ, все чаще перебои, мерзнет Сибирь. Между тем говорится об увеличении экспорта нефти и газа. Только и слышно: тот газопровод пойдет по дну Черного моря, этот через всю Сибирь в Корею. Значит, и речи нет о росте нашего производства. Ведь это — законы физики, а не истмата, их не нарушишь. Топлива на восстановление хозяйства нет, и распродажа последних месторождений ставит на этом вопросе точку.

Как только Россия бросит свои энергоресурсы на мировой рынок, всякое производство в нашей холодной стране станет нерентабельным. Известен расчет: в СССР, если бы был одинаковый с США технологический уровень, затраты энергии на каждую единицу валового продукта были бы на 30% выше, чем в США — из-за климатических условий. Но это было для СССР в среднем! Сейчас, без теплых зон Средней Азии, Кавказа, Украины, Молдавии и Прибалтики, энергоемкость продукта в России сильно подскочила. В идеальном случае она уже достигает, видимо, 1,5 от уровня США, а из-за деградации технической базы она еще выше. Это — очевидность, и не могу понять, как еще могут разумные люди, видя это, верить в рыночную утопию.

Чем дальше мы заходим на этом пути, тем труднее любой выход. Государственность «демократов», не успев утвердиться, тает на глазах. В русских областях, включая Москву, на последние выборы пришло, если говорить начистоту, менее четверти избирателей. Это — полное разочарование в самом устройстве власти, недоверие ко всем партиям вообще. При этом внешне выигрывает режим — его сторонники, опасаясь за свою шкуру, на выборы всегда пойдут. Но жизни все равно не будет. Власть лишается легитимности, авторитета. Ну какой авторитет может иметь «представительный» орган, депутаты которого собрали по 7-8 процентов голосов?

Равнодушно глядят и граждане, и партии, и правительство на вал технологических катастроф, что накатывает на Россию. Когда с 1988 г. перестали вкладывать средства не то что в развитие, а даже и в поддержание технологии хотя бы на минимуме безопасности, специалисты предупреждали, что рано или поздно наступит неприемлемый износ. Считали, что он даст о себе знать уже в 1995 г. Построенные в СССР системы оказались прочнее. Но не вечные же они. От того, что вдовам шахтеров выдали пособия, шахты безопаснее не стали.

Так же равнодушно смотрят люди за тем, как правительство погружает страну в долговую яму. Депутаты от оппозиции, даже имея «парламентский час», не хотят внятно и доходчиво объяснить гражданам, что это означает. Сказать, какие есть варианты выхода из этого положения. Ведь люди же не знают, что происходит, опыта такого мы не имеем. Если мы и занимали у приятеля пятерку до получки, то он с нас процентов не брал, из квартиры не выселял.

Без комментариев, до очень малого числа людей доведено страшное сообщение о том, что почти все товары, производимые в России, стали дороже, чем импортные — даже при нищенской оплате труда. И дело не в налогах — ведь их тоже собирается с гулькин нос, даже солдат нечем кормить. В то же время торопятся втолкнуть Россию во Всемирную торговую организацию. Но ведь тогда Россия будет обязана снять все таможенные барьеры и прекратить всякие дотации отечественным предприятиям. Значит, все производство должно будет остановиться — дешевле станет покупать, чем производить свое. И дело не в отсталости — у новейших предприятий положение не лучше. Представьте два одинаковых завода: в Перми и на Тайване. Как винтик в технологии, тайваньский рабочий не хуже нашего, подготовка доведена до совершенства. Но расходы на содержание и завода, и рабочих на Тайване намного меньше, чем в Перми.

Поэтому «мировой Госплан» в Давосе уже в 1994 г. обнародовал план глобального разделения труда: США и Западная Европа будут заниматься наукой, конструированием и дизайном. Китай и вообще Азия будут промышленной зоной. Россия в этом плане вообще не предусмотрена. Если она реально вступает в это «разделение труда», она как целостная страна исчезает. Остаются добывающие отрасли и обслуживание их работников. Да и сколько у нас осталось рабочих? Что значат для мирового рынка эти 20-30 миллионов странных русских людей по сравнению с 200 миллионами дисциплинированных и здоровых китайских рабочих?

И это — не замыслы злодеев-масонов. Это — неизбежное следствие решений, которые принимаются не просто у нас на глазах, но и при нашем участии. Разве Римский клуб приказывает русским сократиться до 50 миллионов? Нет, он честно оценивает реальность, а приказы пишутся в Кремле и в Думе. И каждый из нас, кто не хочет даже задуматься, ставит на этих приказах свою личную визу: «Согласен».

Какой-то обозреватель с телевидения, рассуждая о Норильске, сказал как вещь очевидную и разумную: придется эвакуировать все население с Севера, бросить эти города. Чтобы оживить их, средств у России никогда не будет. Надо было только добавить: средств не будет у этой России. В воздухе висел вопрос: а почему же для этого были средства у той, советской России?

Если бы дело было в том, что к нынешнему положению нас привела политика Ельцина — было бы полбеды. Народ каким-то образом сделал бы усилие и сменил режим. Беда в том, что режим имеет согласие слишком большой части народа. Согласие не на частности — тут большинство кряхтит и проклинает — а на то главное, на чем стоит этот режим. На идею масштаба религиозного: жить, наслаждаясь малыми радостями, даже если народ в целом умирает. И режим создал узаконенные «зоны наслаждения» буквально для всех: для пьяниц и спортсменов, для христиан и сатанистов, для демократов и коммунистов. Множество маленьких мирков, которые обособились в свои капсулы, приобрели статус и небольшую подпитку — при условии, что они не мешают народу в целом умирать.

Почему же в советской России были средства и строить Норильск, и привозить в Эрмитаж детей с Камчатки? Потому, что на несколько десятилетий общество устроилось как семья — при всех неудобствах, несвободах и даже тирании, какие бывают в семье. Отсюда вытекал и принцип хозяйства — думать обо всей семье и жить по средствам. Внутри семьи понятие рентабельности не имеет смысла. На этом строилась вся наша цивилизация.

Помню, после войны у нас в доме была старая бутылка с хорошей пробкой — для масла. Кончалось масло, я шел в магазин, и мне из бочки черпаком наливали. Я ощущал рукой форму, фактуру стекла, вес. Это была одна из простых вещей, которые полвека «держали» семью.

В какой-то момент началась модернизация нашей жизни. Сначала исчезли бочки с маслом, потом и поставленные было автоматы для розлива (помните: бросил полтинник — получай в свою бутылку). Исчезли и старые бутылки. Появилась удобная упаковка из пластика. Пустую — в мусор. Мы стали переходить к «цивилизации упаковки» — а значит, к разрушению России как семьи. Оплатить упаковку можно было только через обеднение части народа.

Пластиковая бутылка для масла — мелочь, для примера. В целом на Западе совокупные затраты на упаковку потребительских товаров примерно равны стоимости этих товаров. Россия как семья могла жить только скромно — иногда есть сласти, но из простого бумажного пакета. Решив тратиться на упаковку, мы должны были так сократить количество самих сластей, что их могло хватить лишь меньшинству. А чтобы это узаконить и отодвинуть большинство, надо было уничтожить советский строй. Впрочем, большинству дали рекламу сластей по телевизору — людям и незачем теперь жевать их, они, глядя в экран, представляют себе их вкус даже более прекрасным, чем он есть на самом деле.

В этом суть того поворота, на который согласился русский народ. Согласился по незнанию, по лени, под влиянием обмана — не важно. Важно не то, почему согласился, а то, что не видно воли к тому, чтобы осознать тот выбор, во весь голос признать его или отвергнуть. Пока что политика и режима, и оппозиции сводится к умолчанию. Думаю, подсознательно люди потому и решают не ходить на выборы.

Сколько можно обманывать самих себя! КПРФ требует изменить «курс реформ». Но можно ли его изменить, не изменив созданного в России общественного строя? Нельзя, ибо именно «реформа» создает и укрепляет этот строй. Но ведь на основы этого строя, этого жизнеустройства Дума нисколько не посягает. Она требует лишь, чтобы все по закону. Она обещает «защитить отечественного товаропроизводителя». Зачем? Чтобы он мог производить конкурентоспособные товары — такие же, как на Западе. С упаковкой. Но это значит, что угнетение большинства лишь возрастет, ибо кто-то же должен покрывать неустранимую разницу в себестоимости.

Идеалы «общества как семьи» в России подорваны, опорочены, придушены. Но переползти в рыночное общество, с идеалом «падающего — подтолкни», Россия тоже не смогла. Застряла на мели. К каким же идеалам и интересам можно взывать, чтобы вовлечь в напряженный труд большую массу людей?

Речь идет о задаче, которой не было аналогов в истории. Самым близким, видимо, можно считать период после февраля 1917 г., но он закончился Октябрем, а затем гражданской войной. В качестве другой аналогии часто (особенно на Западе) называют Веймарскую республику в Германии. Однако там происходил обратный процесс — «отмена» гражданского общества и выход из кризиса через утопию фашизма.

В известных программах восстановления и развития ХХ века условием мобилизации людей был национальный катарсис — всеобщее очищающее бедствие, разрушающее обывательские стереотипы. Это — вторая мировая война для СССР, Германии и Японии, гражданская война для России в начале века, война с США для Вьетнама, культурная революция для Китая.

Хотя по своим последствиям перестройка и реформы 1990-1997 гг. в России сравнимы с крупной тотальной войной, катарсиса они не вызвали — благодаря наркотическому воздействию телевидения, культурному прикрытию со стороны большой части интеллигенции и тщательно определенному «безопасному» темпу изменений. Таким образом, и с этой точки зрения возможная программа в России не имеет аналогов.

Люди в целом устали. Устали для общего дела — и даже для осознания своего положения. Для себя и для своих близких еще барахтаются, но это не требует духовного преодоления, тут хватает инстинктов.

Неизвестно, сами ли «реформаторы» догадались так утомить народ или им подсказал кто-то умный. Людей утомили мутным потоком «гласности», двумя тысячами партий, маскарадом мэров и президентов — невыносимой всепроникающей пошлостью. Людей утомили бедностью, постоянным подлым и наглым ограблением, которое к тому же сопровождается глумливыми обещаниями «выплатить, индексировать, адресно помочь» и т.д. — на фоне ернической физиономии Ливщица. Не то чтобы гордость людей была сломлена — они попали в иной, отделенный от их «работодателей» мир. Даже нет смысла ни протестовать, ни требовать — перед кем, у кого? Мы же в ином мире. То положение, в котором очутился сегодня русский работник, не имеет аналогии в истории и не описано ни в каких учебниках классовой борьбы. Если бы режим Ельцина не довел нас до такого состояния, он бы долго не продержался. Общая усталость предопределяет и состояние оппозиции. Она не имеет ни притока свежих сил, ни давления снизу. За последние восемь лет в оппозиции даже имен новых не появилось, не то чтобы крупных проектов.

Писатель М.М.Пришвин в своем неприятии грядущей советской революции доходил до прозрений. В первые дни после Октября он признал: «Просто сказать, что попали из огня в полымя, от царско-церковного кулака к социалистическому, минуя свободу личности». Именно — Октябрь преодолел либеральное уклонение Февраля и продолжил путь России («горилла поднялась за правду»). Стал Пришвин размышлять, из чего же возникла эта «горилла». И уже 31 октября выразил почти в притче. Возник в трамвае спор о правде — до рычания. И кто-то призвал спорщиков: «Товарищи, мы православные!».

В бессильном отрицании признает Пришвин, что советский строй («горилла») — это соединение невидимого града православных с видимым градом на земле товарищей: «в чистом виде появление гориллы происходит целиком из сложения товарищей и православных». Но только в таком соединении и жива Россия, в конце концов признал это и Пришвин, и Вернадский. Но не предвидели они, какие огромные силы будут брошены на то, чтобы разделить товарищей и православных — и в обществе, и в душе.

И сегодня встала Россия на путь гибели, потому что «новые русские», с согласия тех, кто надеется кормиться при них, сказали: «Господа, мы — не товарищи и не православные!».

1998