"Статьи 1998-1999 г." - читать интересную книгу автора (Кара-Мурза Сергей Г.)

О фашизме

К — Сергей Георгиевич, сегодня, в канун 22 июня, я хотел бы поговорить с вами о фашизме.

У вас в «Правде» был цикл статей, где вы объясняли, как и почему нынешний режим в России сможет разыграть «карту фашизма» против оппозиции и вообще патриотических движений. Пугало фашизма использовалось и раньше — мы все помним ярлык «красно-коричневых» (Козырев даже хвастал, что это он ввел его в политический оборот). Но вы в тех статьях верно угадали, что разработка темы «русского фашизма» — это большая политическая программа, а не разовая акция. Ведь именно накануне 22 июня прошлого года Б.Н.Ельцин в своем радиообращении, посвященном годовщине нападения германского фашизма на СССР, главной темой сделал «угрозу русского фашизма». Это, дескать, сегодня — самая большая опасность для России и мира.

Как вы думаете, к чему эти выходящие за рамки всякого здравого смысла заявления? Именно в этот день — и обвинять русских в фашизме. Ведь это — на грани абсурда. Кто же может поверить?

К-М — Не надо удивляться. Новые идеологи работают в самом грязном стиле манипуляции массовым сознанием. А еще мастер этого дела Геббельс говорил, что ложь должна быть именно абсурдной, выходящей за рамки логики. Она должна ошарашивать человека — тогда он скорее в нее поверит. Кроме того, мы наблюдаем и у нас, и на Западе новое явление — политики освоили уголовные приемы, которые с трудом умещаются в сознании порядочного человека. Они вдруг могут нанести подлый, парализующий удар — вроде расстрела парламента или бомбардировок больниц и мостов. А могут хладнокровно и подло оскорбить оппонента, вывести его из себя: запретить компартию именно 7 ноября, обозвать фашистами 22 июня, замахнуться на Мавзолей. Думаю, пора нам перестать обижаться на такие вещи и тратить так много пыла на эмоции. По мне, так идет война. Оскорбить меня пытается не добросовестно заблуждающийся идейный противник, а враг моего народа.

К — Хорошо, не будем о дате. Поговорим о факте: ведь многим в России удалось внушить, что угроза русского фашизма реальна и велика. И носителями его якобы являются как раз те, кто в тяжелой войне разгромил фашизм и их идейные последователи.

К-М — В принципе, войны между сторонниками одной и той же идеологии — не редкость, и расчет тех, кто изобрел ярлык «красно-коричневых», не в логике. Они просто знают, что для наших ветеранов и всех тех, кто остается в русской культуре, понятие «фашист» омерзительно и наполнено глубоким, почти религиозным смыслом. Это для нас исчадие зла, нечто тотально антирусское, и потому кличка для нормального человека так оскорбительна. Над нами измываются, а мы своей обидой их радуем.

К — Хорошо, давайте перейдем от эмоций к сути фашизма, а потом посмотрим, возможно ли в принципе такое явление, как «русский фашизм».

К-М — Суть фашизма сложна, так что надо ограничить тему. Сначала возьмем на заметку простую вещь. Вот уже более десяти лет в России в этой области работает на службе новому режиму две группы специалистов. Одни из них, гуманитарии, создают из большей части русского народа образ вселенского врага под названием «фашисты». Они прекрасно знают, что этот образ совершенно ложный, это типичный инструмент психологической войны. Другие специалисты — работники СМИ — с помощью имеющейся у них технологии внедряют этот образ в общественное сознание. Также прекрасно зная, что это образ ложный. Я считаю, что специалисты, составляющие эти две группы, давно вышли за рамки деятельности, которая оценивается этическими нормами. Их деятельность уже является преступной.

К — Но ведь технологию, то есть «идеологическую машину» эти специалисты унаследовали от КПСС.

К-М — Это лишь отягощает вину. Тот, кто на фронте надевает чужую форму — военный преступник. Успех идеологического переворота во многом тем и определялся, что ложные образы подавались в старых советских программах, в газетах «Комсомольская правда» и «Московский комсомолец». А советские СМИ были такого типа, что человек от них не должен был защищаться и психологической защиты против них не выработал.

К — Но ведь они тоже были идеологическими СМИ.

К-М — Разница большая. Советский строй был идеократическим, он не прибегал к манипуляции сознанием, а предписывал человеку нормы поведения открыто, прибегал к открытому принуждению. Многим именно это и не нравилось, они верили, что при ельцинской или НАТОвской демократии они будут свободными. На деле при такой «демократии» принуждение заменяется более изощренными, безболезненными, но разрушительными для души средствами — тайным внедрением желаний и установок. Человеком манипулируют, он — как счастливая марионетка.

Мы оказались вдвойне беззащитны, поскольку в нашем государстве тайно сменили тип господства, и мы не успели переключиться. Средний советский человек до сих пор еще не готов к этому, он не выработал даже минимальных способов защиты против манипуляции. Понятно, что очень многим смогли внедрить в умы не просто ложные, и порой и абсурдные идеи и мнения. Иногда они даже несовместимы с самой жизнью человека — потому-то у нас такая смертность.

К — Что вы имеете в виду?

К-М — Насколько мощной была манипуляция, видно из того, что массы людей равнодушно, а иногда и с радостью принимали действия, которые вели к утрате этими людьми необходимых средств жизни — рабочих мест, зарплаты, здравоохранения, жилья. Это был уникальный в истории случай наведенного с помощью СМИ массового социального помешательства.

Думаю, что когда в России восстановится какая-то разновидность правового общества и нормы общей морали, то интеллектуальные авторы и исполнители этой преступной программы понесут наказание, пусть символическое. Чем быстрее, тем лучше для них же самих. Нормальное общество должно быть восстановлено, пока жертвы манипуляции не ожесточились. Если человечество хочет жить, оно такие вещи не должно забывать и замалчивать.

К — Но ведь эти гуманитарии и эти журналисты сами воспитаны советским строем!

К-М — Да, и здесь тяжелая проблема, хотя эти люди, в основном, враги советского строя, выращенные в его лоне. Так бывает. Но советскому строю можно бросить и сильный упрек — он выращивал для себя особую челядь (в том числе интеллектуальную), которая была готова выполнять любую работу вне всякого морального контроля. Выращивал удобных слуг — и себе же могильщиков.

Создавая миф о «русском фашизме» и целый ряд других идеологических мифов, эти гуманитарии совершенно сознательно шли на научный подлог. Это не злодеи, не люди, одержимые большой, хотя бы и злой, идеей. Это работники среднего ранга, которые служили изо дня в день, без эмоций, за небольшую зарплату.

К — Это вы об исполнителях. Но ведь есть и заказчики. Они ставили задачу, выдвигали идеи.

К-М — В нашем вопросе и заказчики никаких идей не выдвигали. Сам метод очернения политического оппонента через присвоение ему ярлыка «фашиста» отработан на Западе довольно давно. Наши идеологи получили от хозяев готовые методики и почти ничего нового в них не внесли.

К — По сути, это было одним из исходных идеологических штампов холодной войны: фашистская Германия и СССР — два тоталитарных общества, различия между ними ничтожны, оба античеловечны. В связи с всей доктриной холодной войны роман Гроссмана заслуживает очень внимательного анализа. Это — этапное произведение. Там сравнение фашизма и коммунизма дается через восприятие евреев, но это лишь заостряет проблему. Тем более, что речь идет о судьбе евреев во время войны. Ведь вывод-то каков: гитлеризм и сталинизм — одно и то же!

К-М — Конечно, этот штамп фашизма в приложении к русским был заготовлен давно, только у нас его смогли пустить в оборот лишь после смены поколений. Ведь книга Гроссмана «Жизнь и судьба» написана давным-давно, только ждала своего часа.

Вообще-то антирусские и антисоветские мифы начали вводить в оборот уже в 70-е годы, а перестройка нас ошарашила лишь силой удара.

К — Какой штамп вы поставили бы в один ряд с ярлыком «фашизма»? Есть ли у него предшественники?

К-М — Очень похож по своей структуре и по методу использования ярлык «антисемитизма». Это — также искусственно созданный образ, в целом ложный, лишенный определенных, четко выявляемых черт. Но здесь, к чести многих видных еврейских гуманитариев на самом Западе, было организовано заметное интеллектуальное сопротивление этой программе. В США противники этой кампании, которую они считали вредной для самих евреев, опубликовали довольно большое число глубоких, убедительных и хорошо обоснованных работ. Когда в обществе доступны разоблачительные работы такого качества, манипуляция затруднена. У нас сегодня она так успешна лишь потому, что СМИ практически монополизированы политическим режимом. Можно кому угодно лепить ярлык и фашиста, и антисемита — отмыться ему будет трудно.

К — Почему же образ «фашизма» был введен лишь в конце 80-х годов?

К-М — Раньше у нас было невозможно. Старшее поколение обладало еще исторической памятью и не приняло бы подлог. Ведь ставить знак равенства между тоталитаризмом и фашизмом — именно подлог. Это вообще понятия разного уровня, фашизм — одна из множества разновидностей тоталитаризма. Совершенно разных! В ходе большой смены поколений всегда идет перестройка исторической памяти, а у нас ее сознательно пустили по пути полного разрушения, по пути создания душевного хаоса, беспамятства. Когда почва была подготовлена, идеологи совершили культурную диверсию, подменив понятие тоталитаризма понятием «фашизм».

Кстати, проблема далеко выходит за рамки политики. Ведь новое поколение тем самым лишили знания и понимания одного из важнейших явлений новейшего времени — фашизма. Не зная его корней, философии, культуры, языка, социального и экономического проекта, молодые люди просто не смогут понять современного Запада. Ведь фашизм, как крайнее и в известном смысле высочайшее порождение западного духа, никуда не исчез. Запад им питается.

У нас же молодежь, вскормленная нынешним телевидением, в понимании фашизма опустилась до уровня ребенка — для нее это понятие — не более чем ругательство.

К — Но у нас благодаря прессе и категория «тоталитаризм» воспринимается как бранное слово.

К-М — Да, мы теряем очень важные понятия, сильно обедняем мышление. У нас ведь теперь и слово «демократ» воспринимается как ругательство.

К — Но это без всякой помощи телевидения. «Демократы» это своими делами заслужили.

К-М — Но ведь и бранное понятие «демократ» — ложный штамп. Гайдар да Немцов незаконно присвоили себе имя «демократ» — столь же незаконно, как присвоили своим оппонентам имя «фашист». Показав свое истинное лицо, Гайдар и вся его братия загубили имя. А ведь разобраться в нем тоже было бы очень важно.

К — Давайте вернемся к сравнению фашизма и советского строя — если хотите, советского тоталитаризма. Роман Гроссмана — вещь старая, но совсем недавно в Берлине была устроена выставка, главная идея которой была та же самая: фашизм и русский тоталитаризм — равноценные явления.

К-М — Попробуем подойти к вопросу не в рамках ельцинской пропаганды, а сами, стараясь взглянуть на дело трезво. Некоторые уважаемые люди говорят, что в России фашизма нет и быть не может (близок к этой мысли, например, Валентин Распутин). Боюсь, что это уже не так. На мой взгляд, фашизма не может быть как массового явления в русской культуре, этот вывод совершенно надежен, и в этом смысле Распутин прав. Но ведь уже сегодня существенная часть наших сограждан выпала или выпадает из русской культуры, отрывается от нее. Одновременно эти люди деклассируются и в социальном плане — теряют работу, нормальные семейные и дружественные отношения, самоуважение. Те из них, кто не находит опоры в новых общественных нишах, могут отчаяться. Для них доктрина фашизма станет близка и соблазнительна. Сколько таких людей? Как далеко зашли они в своем разрыве с нашими культурными корнями? Пока что точно ответить трудно.

Заметьте, что благополучная часть из них назвала себя «новыми русскими». Но столь же «новыми» могут быть и неудачники. И важное свойство этой «новизны» как раз в том и заключается, что она снимает бывший у русских иммунитет против фашизма.

К — Но ведь Козырев и Сатаров не их имеют в виду, не «продукт» своей реформы, не порождение «демократов», а именно тех, кто продолжает быть частью нашей культуры.

К-М — Да, и здесь, кстати, еще один подлог, опасный для общества. Ведь они, крича о «русском фашизме», отвлекают внимание от того, что именно реформа «демократов» создает вполне реальные фашизоидные группы. Соблазн фашизма не просто может, но и наверняка зародится в среде «новых русских», как разбогатевших, так и опустившихся на дно.

К — Но это все же особая тема, о ней надо говорить отдельно, и разговор это будет трудный. А если все же взять ядро общества, не кажется ли вам, что многие наши сограждане уверовали, что фашизм и сталинизм — чуть ли не одно и то же?

К-М — Я думаю, что таких, кто уверовал, все же очень немного. Мы часто преувеличиваем глубину проникновения в массовое сознание той идейной мути, в которой барахтаемся в Москве.

К — Ну, пусть не уверовал в сходство фашизма и сталинизма, но признал, что и советский тоталитаризм был антинароден и античеловечен. Сколько таких и каковы их доводы?

К-М — Думаю, не так уж много, хотя сболтнуть человек может всякое. Насколько это мнение укоренилось и насколько оно последовательно — вот вопрос. Любая власть — не сахар, тоталитарная тем более. Но ведь каждый разумный человек про себя спросит: а было бы лучше, если бы в войну мы вошли не со Сталиным и Молотовым, а с Ельциным и Степашиным? Не с Жуковым, а с Грачевым?

А вообще, вопрос о том, что лучше — советский строй, фашизм или демократия Ельцина и Клинтона — логике не поддается. Это дело вкуса. Ведь кое-кто из наших интеллектуалов-демократов всерьез жалеет, что немцы не победили СССР в войне.

К — Да, Александр Минкин, «золотое перо» демократов, в журнале «ХХ век и мир» прямо писал: «Лучше бы Германия победила СССР в 1945 г. А еще лучше, если бы в 1941». И дальше он резонно рассуждает, что при этом и многие из евреев сумели бы спастись в США и т.д.

К-М — Что нам спорить с Минкиным! Бесполезно переубеждать и тех, кто уверен, что после победы немцев у него из крана текло бы баварское пиво, а ездил бы он на «мерседесе». Нам надо между собой разобраться, а то эти «новые» так и будут сидеть у нас на шее.

К — Не только между собой, но помочь и тем, кто пока что читает Минкина.

К-М — Ну что ж, пойдем небольшими шагами. Итак, что лучше, советский тоталитаризм или фашизм — дело вкуса. И в 1941 г. были люди, которым немецкий порядок нравился больше нашего, и они переходили на сторону немцев — по своей воле. Это ведь была война на уничтожение нашего типа жизни, нашей культуры. И какая-то часть русских делала в этом конфликте свой выбор в пользу немцев — даже в страшном обличье фашизма. Таковы были их идеалы, и бесполезно было бы им говорить, что «Россия лучше Германии». Они были отщепенцы.

Но мы не будем копаться в их психологии. Обратимся к тем, кто пошел на Отечественную войну. Или даже пусть струсил, дезертировал, даже ради шкуры пошел в полицаи — но желал, чтобы Россия выстояла. А выстоять она могла, только победив фашизм. Так вот, эти люди знают: в 30-40-е годы Россия могла собрать все силы, чтобы приготовиться и выстоять в той войне только в том случае, если бы мы сплотились в общество военного типа. То есть, на время стали тоталитарным обществом. И никуда от этого было не деться. Пусть старики это продумают до точки — и объяснят детям и внукам. Вдолбят им это в голову. Выбор был один: или с Минкиным — или со Сталиным.

Что будет именно так, что мы будем стоять перед таким выбором и вынуждены будем собраться в тоталитарное общество, ясно было уже в конце прошлого века. Вот Д.И.Менделеев, никак не коммунист, консервативный мыслитель. Он предупреждал, что Россия долго еще будет вынуждена жить «бытом военного времени». Что это такое? Тоталитаризм. У нас он принял форму «казарменного социализма». Хотя на курорте жить приятнее, чем в казарме.

Я себя в войну помню ребенком. И мы все тогда понимали — даже не сознанием, а нутром, почти кожей: если бы русские не сплотились в общество «полного единства» (это — перевод латинского слова тоталитаризм), то мы не только бы не победили, но и физически не выжили. В эвакуацию нас везли в теплушках до Кустаная, а потом по степи на тракторных телегах. У меня было ощущение, что я мог бы идти пешком через всю страну, заходить в любой дом и везде я был бы родным человеком. Вот это и есть основа тоталитаризма, а все остальное — надстройка над этим.

К — Культ Сталина — в этой надстройке?

К-М — Конечно. Такой культ искусственно не организуешь. Культ Сталина был создан самим народом как культ командира, из инстинкта, который пробуждается при «быте военного времени». Вспомните, как недалекие Хрущев и Брежнев пытались устроить что-то вроде культа. Это вызывало только смех — добрый или насмешливый — не более. Не было в культе потребности.

К — В надстройке тоталитаризма было много жестокого.

К-М — Да, «быт военного времени» — страшная вещь. Жестокость, с которой подавляют всех, кто мешает, даже без умысла, соединиться, потрясает тех, кто живет благополучным бытом. Эта жестокость ему непонятна. Как это так — люди требовали расстрела «врагов народа», руководителей оппозиции! Что за звери эти советские люди!

Не понимать сегодня человека тоталитарного общества нормально — нельзя же вечно переживать войну. Но если это непонимание возводят в ранг государственной политики и объявляют признаком высокой морали, то происходит национальная катастрофа — как сегодня в России.

К — Вы считаете, что сегодня у нас уже изжит инстинкт тоталитаризма?

К-М — Думаю, он был изжит в 80-е годы, а сегодня поневоле опять оживает. Заставляет общая беда, пробуждается многовековая историческая память. В нынешних страшных условиях наше общество обнаруживает поразительную устойчивость именно потому, что оно опять в существенной мере тоталитарно — но уже не вместе с властью, а против власти «демократов». Хотя это тоталитаризм пока что подспудный, без открытой идеологии. То, что люди работают, не получая зарплаты, но и не платят целыми городами за жилье и свет — признак общинной круговой поруки, способ объединиться, чтобы выжить. Именно поэтому и «реформы не идут».

К — Но ведь после победы и восстановления основания для тоталитаризма исчезли. Как повело себя наше общество?

К-М — Оно стало исключительно быстро «демонтировать» тоталитаризм. Тут сказалась гибкость нашей культуры: общество менялось на глазам, удивительно быстро нарастала терпимость ко всякого рода отклонениям. Вспомните «шестидесятников». В 60-е годы был их расцвет, но выросли-то они в 50-е годы. Их установки и поведение были сильным отклонением от «нормы», но общество было к ним не только терпимо — оно их чуть ли не лелеяло. Только сегодня на них ворчат — да и то не слишком, если учесть, как они нагадили. Их лелеяли, а они стариков в гроб сегодня вгоняют.

Та пластичность и почти элегантность, с которой мы вышли, без душевных потрясений, из тоталитаризма, как раз должна была бы стать объектом исследований. И смерть Сталина вовсе не была ни причиной, ни условием для этого. Я вспоминаю школу начала 50-х годов. Такая раскованность мышления и такое разнообразие взглядов и мыслей! Нынешней школе далеко до этого, даже удивительно, как ее придавила ползучая «демократия».

1999