"Год рождения - СОРОК ПЕРВЫЙ" - читать интересную книгу автора (Кузьмичев Анатолий Петрович)

6

Все шесть дней, оставшиеся до наступления, комиссар Сотой Кирилл Иванович Филяшкин провел в частях, возвращаясь в штаб только переночевать.

Личный состав частей о предстоящем наступлении, а тем более о направлении действий дивизии и времени вступления в бой, разумеется, не знал. Но люди чувствовали: намечается что-то серьезное. Полки получали пополнение, оружие, боеприпасы, их командиров часто вызывали в штаб дивизии, интенсивно проводились и дневные и ночные занятия, на которых отрабатывались не только приемы ведения оборонительного боя — подразделения оттачивали элементы боя наступательного, сколачивались и учились эффективно действовать небольшие штурмовые группы. Наблюдатели и разведчики артиллерийских полков, сменяя друг друга, круглые сутки проводили в окопах частей первого эшелона, засекая цели на переднем крае и в глубине вражеских оборонительных позиций. Тыловые службы по ночам подвозили на пункты боепитания снаряды, патроны, гранаты, бутылки с зажигательной смесью. Везде прошли партийные и комсомольские собрания с одной для всех повесткой дня: в будущих боях коммунист — пример мужества и отваги. Более трехсот бойцов и командиров частей дивизии подали в эти дни заявления с просьбой о приеме в партию. И естественно, каждый догадывался, чувствовал сердцем — скоро будем наступать. Скоро!

Комиссар считал своим долгом, своей служебной и партийной обязанностью встретить по возможности каждую группу прибывающего пополнения, рассказать ему о боевой истории дивизии, о тех боях, которые она вела под Минском, о том, как дралась в окружении, пробиваясь к своим. Его по-настоящему порадовали прибывшие в дивизию сибиряки и молодые шахтеры Донбасса и Подмосковья. Но особое, трудно объяснимое чувство испытал он, знакомясь с пополнением, прибывшим из Ленинграда, — это были политбойцы-добровольцы коммунистического батальона. Его трогала молчаливая суровая решимость седоволосых ветеранов, старых партийцев, сильных своей верой и убежденностью, трогала искренность и чистота помыслов людей, ни разу еще не державших в руках оружия, но с открытым сердцем, добровольно пошедших служить Отечеству в тяжкий для него час. И больно — от великого уважения — сжималось сердце, когда он разговаривал с семнадцатилетними мальчиками — комсомольцами, бывшими учениками ленинградской артиллерийской спецшколы; они упросили-таки взять их на фронт, они уже чувствовали себя профессиональными военными, рвались в бой…

За несколько дней до начала наступления в дивизию вернулся измотанный боями за Ушаково 355-й стрелковый полк. Дислоцированный в лесах севернее деревни Кондраты, он тоже получил пополнение личным составом и материальной частью и, имея в качестве усиления отдельный дивизион противотанковых орудий и один дивизион 46-го гаубичного артиллерийского полка, по плану операции должен был находиться в резерве командования северной ударной группировки.

Последние часы перед наступлением… Ночь с 8 на 9 августа…

Вернувшись из штаба дивизии, командиры 85-го и 331-го стрелковых полков отдали приказ: выступать, начать выдвижение на исходные позиции. Их должен был поддерживать 34-й пушечный артиллерийский полк и другие средства усиления.

Из лесов в районе населенных пунктов Кряково и Подмошье батальоны вышли с таким расчетом, чтобы к рассвету уже быть на исходных позициях на рубеже Быково — Митино и успеть там окопаться. Узкими лесными дорогами колонны шли быстрым уверенным шагом. Артиллерийские батареи на конной тяге, обгоняя пехоту, выдвигались на свои заранее намеченные огневые позиции… Наконец лес остался позади — и показалось: громче и увесистей стало глухое бормотание передовой, как и все эти ночи, залившей горизонт негаснущими заревами пожаров.

Командир 85-го стрелкового полка майор Карташов выехал на свой командный пункт севернее деревни Митино несколько раньше и сам встретил подходившие батальоны. Каждый из них уже знал свой участок исходного рубежа, и указывать им позиции не было нужды — накануне провели рекогносцировку.

Со своего НП командир полка мог бы без помех наблюдать за движением стрелковых рот, но сейчас, в серых предрассветных сумерках, их разглядеть было трудно. К тому же на окраине Митина там, где были основные исходные позиции полка, еще дымилось несколько догорающих изб, и розоватый, словно подкрашенный кровью дым стелился по самой земле.

Телефонная связь с батальонами была установлена быстро. Теперь оставалось ждать выхода на назначенные рубежи остальных частей дивизии и начала артиллерийской подготовки. А потом в полном соответствии с планом наступления северной группировки войск 24-й армии на Ельню — вперед и только вперед!

Тревожный длинный зуммер телефона поднял майора Карташова с земляного выступа в стене землянки. Звонил командир первого батальона:

— Меня атакует пехота противника!

Спустя несколько минут об атакующем их противнике доложили и другие комбаты. Выходит, немцы почувствовали недоброе и решили нанести упреждающий удар. И то, что в дивизии посчитали обычным «дежурным» артобстрелом, было, по сути дела, артподготовкой. А батальоны-то почти на голом месте, они наверняка не успели окопаться на исходных, да и окапываться всерьез был ли смысл: здесь же не рубеж обороны, а исходный рубеж для броска вперед!

Карташов немедленно связался с командиром дивизии, доложил обстановку.

— Знаю, — жестко и раздраженно ответил ему генерал Руссиянов. — Позиций не оставлять ни при каких условиях. Все!..

(Здесь необходимо сказать вот что: Гитлер сумел-таки убедить своих генералов — наступление на Москву было отложено. Разумеется — ненадолго, временно, до решения других стратегических задач, казавшихся фашистской верхушке более важными и более легко выполнимыми. Но глубинная суть дела заключалась тут не в заранее спланированной стратегии, а в реально складывающейся обстановке, которую вермахт и его командование пытались, но не могли подчинить своей воле. Стойкое, становившееся все более организованным и продуманным сопротивление Красной Армии на западном стратегическом направлении заставило танковые дивизии Гудериана и Гота притормозить, а вслед за ними остановились полевые армии Штрауса и фон Клюге. Потери в войсках и технике, особенно в танках у немцев были огромными. Тут уж не до наступления на Москву!..

Но в полосе группы армий «Юг» обстановка для противника складывалась более благоприятно. Пополнив солдатами и новыми машинами 2-ю танковую группу, гитлеровское командование повернуло ее и часть полевых армий на юго-восток, рассчитывая окружить наш Юго-Западный фронт, и прежде всего — советские войска в районе Киева. Однако вести серьезное наступление в том направлении можно было при одном обязательном условии — прочного прикрытия левого фланга наступающей группировки, так как над ним угрожающе нависали армии Резервного фронта русских. В числе прочих мер, принятых в. этом смысле командованием немецких сухопутных войск, было и укрепление Ельнинского выступа, который в дальнейшем предполагалось использовать как трамплин для решительного прыжка на Москву.

Именно поэтому фашистская разведка очень внимательно следила за всем, что происходит у русских на западном направлении и в частности — в районе Ельни. Нашим же частям даже при самых тщательных и строгих мерах предосторожности скрыть подготовку к наступлению было очень трудно, тем более что у нас в тылах действовала вражеская агентура, в основном — сброшенная с самолетов. И вполне естественно, что как только у противника возникли обоснованные подозрения в том, что наши войска готовят наступательный удар, он попытался их упредить).

Фашистская пехота двинулась на позиции 85-го стрелкового полка после короткой, налетевшей, как шквал, артиллерийской подготовки. Со своего наблюдательного пункта на высотке чуть западнее Митина майор Карташов видел в бинокль, как по вытоптанному, местами выгоревшему некошеному полю идут сквозь сизый, слоящийся по земле дым цепи немецких автоматчиков. Идут то шагом, то легкой рысцой, почти не пригибаясь, не используя никаких укрытий… «Шнапсом подогрели сволочей… Ладно, сейчас встретим!»

Ему удалось быстро связаться с командиром 34-го артиллерийского полка, только что занявшего огневые позиции. Майор Минервин, сменивший недавно выбывшего из строя майора Останьковича, был на своем наблюдательном пункте за позициями одного из стрелковых батальонов. Сказал, что все видит и скоро даст огоньку.

Но и разрывы снарядов, уже через минуту начавшие вздымать землю в гуще цепей немецких автоматчиков, казалось, не произвели на тех никакого впечатления. Убитые оставались лежать на земле, а те, кто уцелел, продолжали настырно продираться к окраине Митина сквозь густой дым разрывов. Думалось: нет им конца — они лезли как саранча, перешагивая через убитых и раненых. Десятками косили их расчеты пулеметных рот полка, но гитлеровцы не останавливались — с воплями и стрельбой шли напролом.

— Приготовиться к контратаке, — приказал майор Карташов комбатам и снова связался с майором Минервиным, попросив его прекратить артогонь, чтобы не задеть своих: через минуту-другую стрелковые роты должны подняться в рукопашную.

Он опустил бинокль, вытер платком уставшие воспаленные глаза и, когда снова поднял его, чтобы посмотреть, что там на передовой, увидел, как в дымное, жаркое, несмотря на утренний час, небо и справа, и слева, и в центре занимаемых полком исходных позиций взлетают красные ракеты.

Сотовцы пошли в штыковую.

Первые сутки боя показали многое. Своим отчаянным фанатичным сопротивлением, прочностью созданных им оборонительных позиций противник подтвердил, что придает Ельнинскому выступу огромнейшее значение и в ближней, и в дальней перспективе, что просто так он его не отдаст, что он ясно сознает: потеря Ельни может резко изменить ситуацию — сразу нависнет угроза над его войсками, готовящими удар в юго-восточном направлении, а в последующем вермахт будет лишен важного стратегического плацдарма, трамплина для запланированного на осень прыжка к Москве. Именно поэтому и на северном фланге выступа, и на южном, и в его центре враг не только отчаянно оборонялся, но и предпринимал попытки сбить наши части с занимаемых ими тактически выгодных рубежей, улучшить свои позиции. Высоты, деревушки, лесные массивы, рощи неоднократно переходили из рук в руки. Наши артиллеристы успешно срывали попытки врага вклиниться в глубину позиций советских войск. Но если врагу не было, как говорится, житья от нашей артиллерии (о точности и силе ее огня с ужасом рассказывали пленные), то фашистская авиация частенько не давала нашим артиллеристам поднять головы, выискивала их и пыталась уничтожить. Кто-то предложил для дезориентации и отвлечения немецкой авиации создать в районе занимаемых Сотой рубежей несколько ложных огневых позиций артиллерии. Нашли бревна, соорудили макеты орудий, замаскировали их небрежно — и фашистские летчики «клюнули». Обнаружив «русскую артиллерию», они обычно вываливали на ложные позиции весь запас бомб, но едва успевали пересечь линию фронта, как по немецким окопам и траншеям, по тыловым дорогам, по огневым позициям вражеской артиллерии опять точно били пушки и гаубицы Сотой. Только две батареи 46-го гаубичного полка (ими командовали лейтенанты А. Букай и В. Титаренко) нанесли врагу урон, исчислявшийся сотнями солдат, десятками орудий и пулеметов, несколькими наблюдательными пунктами, не одной колонной грузовых автомашин с боеприпасами. Меткие выстрелы артиллеристов сносили башни с зарытых в землю немецких танков, поднимали на воздух вражеские дзоты. Против фашистской пехоты успешно действовал 34-й артиллерийский полк дивизии. Его командир майор Н. А. Минервин дневал и ночевал на позициях стрелковых батальонов, подбирая для себя удобные наблюдательные пункты, чтобы точнее и эффективнее управлять огнем. Невысокий, очень подвижный, казалось, заговоренный от вражеских пуль и осколков, он вместе со своим телефонистом переходил по траншеям с одного наблюдательного пункта на другой, указывал цели, отдавал команды. И стоило только фашистским автоматчикам предпринять попытку очередной атаки, как они тотчас же попадали под прицельный огонь артиллеристов…

Жаркой была первая половина августа. Бои с короткими перерывами шли почти круглые сутки. Генералу Руссиянову пришлось выдвинуть на передний край стоявший в резерве 355-й стрелковый полк. Командирам батальонов и рот зачастую самим приходилось принимать решения на контратаку — «согласовывать с верхами» не хватало времени. Нередко сами бойцы и сержанты, видя, что складывается тяжелая обстановка, поднимали в рукопашную своих товарищей. Именно так поступил 12 августа помощник командира взвода комсомолец старший сержант Александр Сашко. Видя, что дело плохо, что фашистские автоматчики вот-вот могут прорваться в тылы батальона, он первым выскочил из окопа, увлекая товарищей:

— Вперед! За мной!..

Сотовцы погнали автоматчиков от своих позиций на подступах к деревне Гурьево, и когда показалось, что положение выправилось, что взвод лейтенанта Литвиненко (добровольца из коммунистического батальона москвичей) уже отбил вражескую атаку, командир взвода был тяжело ранен.

Сашко не растерялся, обернулся к товарищам:

— Командую я!.. Вперед!

Осколок немецкой мины огненно полоснул по его правой руке. До того мига, как Александр почувствовал боль, он успел подумать: «Как же без правой-то?.. Я ведь художник, гравер…» Но в горячке боя, как это нередко бывает, Александр Сашко почти не ощутил боли — она свалила его через несколько секунд. Но тогда он невероятным усилием воли заставил себя перехватить винтовку левой рукой, окровавленную правую взметнул вверх, крикнул:

— Вперед! За Родину!.. Вперед!..

И упал на иссохшую, развороченную танковыми гусеницами и снарядными воронками землю.

Был ему тогда двадцать один год {26}.

…Из-за пометок красным и синим карандашами на полевой карте почти ничего невозможно было разглядеть. Короткие и длинные, прямые и изогнутые стрелы, ромбики, подковки, окружности и овалы — все это было так перемешано, что лишь с большим трудом удавалось определить, где же на данный момент находятся батальоны полка и где противник. И тем не менее карта отражала истинную суть событий — быстро и часто меняющуюся обстановку на передовой.

Пятый день дивизии 24-й армии, объединенные в северную группу, вгрызались во вражескую оборону на подступах к Ельне, но продвижения здесь пока, по существу, не было. В одном месте нашим частям удавалось продвинуться на два-три километра, зато в другом приходилось чуть подаваться назад под натиском превосходящих сил противника. Деревушки, высоты, перекрестки дорог по нескольку раз переходили из рук в руки.

И вот теперь, в который уж раз разглядывая карту с сотнями красных и синих пометок, командир 355-го стрелкового полка Сотой полковник Николай Шварев думал: что же еще можно предпринять, чтобы выйти наконец к Макаринкам, зацепиться за южную окраину этой деревушки и тем самым значительно улучшить позиции полка, если иметь в виду дальнейшее продвижение на юг, как это было определено боевым приказом. Вошел адъютант, пристроившийся вместе с телефонистами в соседнем отсеке землянки, как-то не очень уверенно доложил:

— Товарищ полковник, к вам… это… посетитель.

— Посетитель? — вскинул голову Шварев. — Кто такой?

— Герой Советского Союза, Фамилии не назвал, но говорит, что вы его знаете лично, поэтому хочет сделать… это… сюрприз, Пропустить?

— Ладно, пропусти.

Командир полка был озадачен не менее адъютанта, и когда пропущенный к нему человек остановился у брезентового полога, заменявшего дверь, и вытянулся в струнку, Шварев действительно узнал его, хотя и не сразу. Спросил для верности:

— Неужели Хмаладзе?

— Он самый, товарищ полковник!

— Ну проходи, садись… Какими судьбами?

После боев на Карельском перешейке замполитрука Илья Григорьевич Хмаладзе, удостоенный звания Героя Советского Союза, тяжело раненный при штурме дота на линии Маннергейма, долго лечился в госпитале, а поправившись, вернулся к себе на родину — в Грузию, стал работать в колхозе…

— А когда немцы напали, разве я мог, товарищ полковник, оставаться дома? Надел старую военную форму, в которой домой пришел, орден и Золотую Звезду и поехал искать свою родную дивизию, свою Сотую, Она мне — как вторая мать, честно говорю!.. Я знал, что дивизия в Минске, но вот пока добирался, пока нашел, пока некоторым бюрократом доказывал, кто я такой и чего хочу, — много времени прошло… Поэтому прошу: извините за опоздание. И дайте оружие.

— Дам, Илья Григорьевич, дам! Но как здоровье-то?

— Фашистов бить — хватит! А больше зачем сейчас здоровье?

— Фашистов бить — сейчас главное, — согласился Шварев. — Да вот еще не всегда у нас получается.

Хмаладзе попытался заглянуть ему в глаза!

— Тяжело? Обстановка тяжелая, да?

— Скоро сам увидишь. — Командир полка помолчал, словно что-то прикидывал в уме, потом сказал — решительно и твердо: — Даю тебе третий батальон.

— Целый батальон?

— Да. С командирами у нас туго, Илья… Так что отказа я не приму. Сегодня же примешь батальон. С командиром дивизии я согласую.

— У нас все еще Ермаков?

— Нет — Руссиянов. Генерал-майор Руссиянов Иван Никитич. Крут, требователен, любит порядок. Но дело знает и себя не жалеет. И героев очень уважает… Сейчас я прикажу тебя обмундировать, накормить, поставить на все виды довольствия, а через час поедем в; третий — я представлю тебя командирам и личному составу.

И еще день, и другой, и третий все три стрелковых полка Сотой, составлявшие авангард северной группировки, продолжали при сильной поддержке своей и приданной артиллерии расшатывать вражескую оборону на рубеже Ушакове — Картино — Макаринки — Быково — Митино. Бои с переменным успехом шли за каждую деревушку, в деревне — за каждый дом. Чем активнее действовали наши наступающие части, тем яростнее и фанатичнее становилось вражеское сопротивление. За сутки иногда не удавалось продвинуться и на километр.

15 августа на рассвете 355-й полк подошел вплотную к Макаринкам, сумел выбить немцев из полыхающей деревни. Полковник Шварев, правомерно считавший это значительным успехом своего полка, решил сам пройти в подразделения, укреплявшиеся в Макаринках, чтобы лично дать указания по устройству оборонительных позиций (потом они должны были стать исходными для нового броска на юг), — было бы жаль вновь потерять этот тактически очень выгодный рубеж.

Дело шло к полудню, над передовой стоял недвижный раскаленный зной. И когда до Макаринок, до закреплявшегося там батальона осталось каких-нибудь пятьсот метров, противник начал артиллерийский обстрел ближних тылов полка. Мины стали рваться и на поляне, через которую тянулась дорога в Макаринки.

— Товарищ полковник, сюда! — крикнул Швареву адъютант, пытаясь увести его в сторону, в небольшую ямку меж двух берез.

Мина, показалось командиру полка, беззвучно полыхнула в это мгновение совсем рядом. Потом громыхнуло — и тьма.

Когда он очнулся, увидел себя лежащим на носилках. Рядом — командир дивизии, начсандив, какие-то бойцы. В обеих ногах — обжигающая острая боль, по всему телу — свинцово-недвижная усталость. Медленно повернул голову, перехватил взгляд полковника медслужбы, пересохшим голосом спросил:

— Отвоевался? Конец?

— Николай Александрович, — сказал командир дивизии с укором, и Шварев, кажется, впервые заметил, что тот может улыбаться. — Николай Александрович! Мы с тобой еще в Берлине побываем {27}.

— Я серьезно: отвоевался?

Генерал Руссиянов повернулся к начсандиву:

— Скажите ему правду.

— Правда такова, товарищ полковник, — открыто глядя в глаза Швареву, сказал тот. — Сильная контузия, осколочные ранения обеих нижних конечностей, значительная потеря крови. А насчет отвоевался — ни в коем случае! Мы вас поставим на ноги — и в прямом и в переносном смысле.

— Спасибо… Иван Никитич, вместо меня пусть пока Гутник.

— Да-да, Николай Александрович, за полк не беспокойтесь. Старший батальонный комиссар Гутник уже принял командование… И, к сожалению, не смог приехать проводить вас.

Через двое суток, поднимая в контратаку один из батальонов своего 331-го стрелкового полка, погиб его командир майор И. Солошенко. А еще спустя сутки без командира остался 85-й стрелковый полк: вражеская пулеметная очередь насмерть сразила майора В. Карташова. Пал в бою командир разведбата майор С. Бартош, были тяжело ранены командиры батальонов В. Бабий и Ф. Безуглов, выбыли из строя многие командиры рот и взводов, политработники полкового, батальонного, ротного звена… А существенного успеха наступающие части пока не добились.