"Юлиус Фучик" - читать интересную книгу автора (Филиппов Василий)

В СТРАНЕ, ГДЕ ЗАВТРА ЯВЛЯЕТСЯ УЖЕ ВЧЕРАШНИМ ДНЕМ

В апреле 1930 года Фучик направился в Советский Союз в составе рабочей делегации, приглашенной на празднование пятилетнего юбилея чехословацкой коммуны «Интергельпо», находившейся в далекой киргизской степи. Делегатов выбирали на рабочих собраниях. Прага назвала рабочего ЧКД Йозефа Червенку, моравские земледельцы — крестьянина Алоиса Догнала, строители Закарпатья — Йозефа Штрауса, остравские горняки — жену шахтера Гелену Шнайдерову. Оставалось пятое место. Шахтеры Лома и Моста единодушно отдали его Фучику, которого хорошо узнали во время недавней забастовки. Шахтеры наказали Фучику в письме: «Смотри хорошо! Ходи всюду с открытыми глазами. Ты должен увидеть у них успехи и трудности. Мы хотим учиться у них. Нам все нужно в этой школе, успехи и недостатки». Просьба выдать им заграничные паспорта была отклонена «по соображениям общественной безопасности», и делегация приняла решение переправиться через границу нелегально, без виз в кармане.

До Берлина добрались благополучно, но пребывание здесь неожиданно затянулось. Четырнадцатого мая Фучик пишет из Гамбурга: «Мы не смогли выехать ни в четверг, ни в пятницу. Выехали только через неделю. И слава богу, что выехали. 18 дней, проведенных в Германии, — это больше чем достаточно. Зато теперь мы вознаграждены. Берлин, Гамбург, Дания, Швеция, Ленинград… Правда, если все продлится в восемнадцать раз дольше, чем мы предполагали (ведь в Германии мы должны были провести один день), то я не вернусь в Прагу и через пять лет. Меня все уже принимали за почетного гражданина города Берлина. Я действительно мог бы здесь быть гидом. Надеюсь, мне не придется сделаться специалистом по Гамбургу». Здесь Фучик встретил своего приятеля по университету и по работе в журнале «Авангард» писателя Ф.К. Вайскопфа. Теперь он главный редактор прогрессивного журнала «Берлин ам морген». Вместе с ним и другими немецкими коммунистами Фучик тайно, по ночам, расклеивал на улицах первомайские плакаты и революционные лозунги, а 1 Мая принял участие в демонстрации. В памяти берлинского пролетариата еще свежа была кровавая расправа, учиненная над демонстрантами год тому назад. Тридцать три рабочих пали тогда на баррикадах в берлинском районе Веддинг. И на этот раз двухсоттысячная колонна рабочих была окружена на площади плотными рядами полицейских, вооруженных до зубов.

В рабочем предместье выступал Эрнст Тельман:

— Товарищи, выше знамена! Кулаки вверх! Слава павшим — в бой, живые!

Больше двух часов наблюдал Фучик шествие рабочих. На жилом доме из красного кирпича, у которого он стоял, висела табличка с надписью:

«1 мая 1929 года у этого дома были убиты два коммуниста».

В Гамбурге чехословацкая делегация поднялась на борт советского парохода и направилась в Ленинград. Фучик смотрел на морской горизонт и думал о цели своего путешествия — о том неизвестном «шестом континенте», куда, как он писал четыре года назад, «едут… Колумбы из Западной Европы не только для того, чтобы открыть новую землю посреди великих морей, но чтобы открыть целый новый мир посреди множества форм правления и общественного устройства старого мира… Каждая поездка в Москву — это путешествие первооткрывателей, и их дневник не менее интересен, но при этом гораздо более значителен, чем дневники тех, кто, скажем, овладел неприступной вершиной».

Четыре дня делегаты были в Ленинграде. Здесь, размышлял Фучик, все началось. Выстрел «Авроры» возвестил всему миру, что начался, говоря словами Ленина, «величайший, труднейший в истории переход» — переход от капитализма к социализму.

Из Москвы Фучик пишет домой:

«Мы в восторге. Москва — замечательная. Ленинград — совершенно город рабочих. Все бедно — богатство строится…»

Да, советские люди жили еще бедно. Фучик не мог не заметить отсутствия некоторых товаров в магазинах, скромную одежду москвичей, длинные очереди в магазинах. Он по-своему находит этому объяснение: «Советский Союз должен стать страной промышленности, а для этого нужны, во-первых, машины, во-вторых, машины и, в-третьих, опять-таки машины».

В стране совершались огромные перемены. Это было время первой пятилетки, время создания промышленности и коллективизации сельского хозяйства. Облик старой России менялся на глазах, страна превращалась в передовую промышленную державу. Это было время очередной антисоветской истерии на Западе. Папа Пий XI призывал к крестовому походу против большевистских еретиков. В одной из крупных французских газет появилась статья русского белоэмигранта, миллионера Рябушинского, под многозначительным заголовком «Необходимая война».

Газета чехословацких социал-демократов еще вчера давала «мудрый совет»: «Пусть те, кто восхваляет диктатуру пролетариата, поедут посмотреть на нужду и рабство в стране, где она существует. Пусть поговорят с русскими рабочими, те им скажут — если, конечно, за спиной у них не будет стоять агент ГПУ, — как они жаждут освобождения из большевистского рая. Пусть, если им не нравится наша демократия, съездят туда и поглядят, а потом, когда вернутся, честно расскажут правду… если только они не умрут там с голоду».

Это было время резких контрастов и созидания новой жизни…

«Таков Советский Союз тридцатого года, — писал Фучик. — Самые отсталые методы труда наряду с самыми современными машинами. Канаты и бревна рядом с мощными подъемными кранами. Керосиновая лампа наряду с крупнейшими в мире электростанциями. Трактор рядом с деревянным плугом. Верблюд и железная дорога».

Огромное впечатление на Фучика произвела Москва, шумная жизнь столичного города. Все в ней будто летело вперед — веселые толпы молодых рабочих на улицах, красные трамваи, автобусы, с трудом пробирающиеся сквозь поток пешеходов на перекрестках, большие грузовики. Ломались старые здания, передвигались дома, расширялись улицы. Москву асфальтировали: везде стояли котлы с асфальтом. Около асфальтовых котлов грелись беспризорные, но уже готовилась картина «Путевка в жизнь» о конце беспризорщины.

Воздвигались вышки, похожие на крепостные башни деревянных укреплений: это были шахты метро. На улицах Москвы яркие плакаты и лозунги:

«За два года по добыче нефти мы выполним пятилетку на 80 %».

«Ты враг своих детей, если не посылаешь их в школу».

Яркое впечатление произвело на чехословацкую делегацию посещение цирка. Его никак нельзя было сравнить с цирком из брезентовых полотнищ на площади против дома инвалидов в Праге. Это было нечто другое: шло ревю Владимира Маяковского «Москва горит». Десятки мастеров цирка и спортсменов участвовали в этом представлении, захватывающие сцены которого воскрешали октябрьские события 1917 года. Когда в финале в ослепительном свете прожекторов взвились красные знамена и на манеж, тесня охваченных паникой врагов, рысью выехала группа акробатов-наездников в красноармейской форме, зрители приходили в неописуемый восторг. В это же время на экране под куполом цирка замелькали кадры документальных фильмов, повествующих о революционных событиях, гражданской войне и о современном промышленном и сельскохозяйственном строительстве.

Во всех концах страны вставали новые промышленные гиганты — Днепрострой, Тракторострой, Магнито-строй, Турксиб, Волгострой. Равнодушных не было, пятилетка — кровное дело всех и каждого! Надо всем властвует человеческий труд, свободный и равный.

Из Москвы с Казанского вокзала делегация отправилась в поезде дальнего следования «Москва — Красноводск». Путь в Рязань, а оттуда через Сызрань, Самару и Оренбург дальше на юг, в Среднюю Азию.

Ехали целую неделю. Часто железная дорога проходила мимо какого-нибудь колхоза, и Фучику все казалось как в нравоучительном рассказе, автор которого признает только черное и белое. «Черное мы видели справа: крошечные единоличные хозяйства, плохо обработанная земля, целые поля, лежащие нераспаханными, маленькие, пригнувшиеся к земле избушки крестьян. Но когда мы поворачивались налево, когда мы смотрели в противоположное окно вагона, мы уже видели тракторы, видели богатые всходы, новые здания, амбары, новые поселки. Там был колхоз».

Начались бескрайние азиатские степи. Юлек радостно, прямо по-детски рассмеялся, увидев впервые верблюда: это древнее мудрое животное тащило арбу с бочкой, заменяя лошадь, а рядом шел человек в тюбетейке, как в сказках из «Тысячи и одной ночи». Но он не только любовался восточной экзотикой. В поезде он познакомился с ленинградским геологом и девушкой-казашкой. По-разному сложилась жизнь этих людей. Но Фучик раскрывает общее в их духовном облике и судьбе — героизм, рожденный великой идеей. «Мы знаем, что каждый метр в глубь земли, к залежам нефти — это шаг вперед, на шаг мы ближе к социализму», — говорит геолог, объясняя, почему семьдесят советских рабочих и специалистов добыли нефть там, где ранее отступила перед трудностями английская экспедиция. «Мы читаем Ленина. Я ведь уже член комсомола», — с гордостью говорит девушка-комсомолка. Об этих людях Фучик напишет очерки «Флакон одеколона» и «Комсомолка из Кзыл-Орды».

После двух суток поездки по степи пейзаж вдруг резко изменился: Фучик увидел вдали «белый Александровский хребет, нагорье, растянувшееся на несколько сот километров. Мы не потеряем его из виду в течение всего времени нашего пребывания в Киргизстане. Белые облака на белых ледниках — для нас в этом есть что-то таинственное, и это очень красиво».

30 июня, около двенадцати часов, в канцелярии коммуны «Интергельпо» затрещал телефон. Звонили из Арыси: в два часа дня приедет делегация из Чехословакии. Это было неожиданностью. Ведь делегацию ждали два месяца назад — к Первому мая.

Встреча была исключительно сердечной… «На вокзале толпы рабочих. Наши земляки, свободные рабочие из Чехословакии, лица русских, киргизских, узбекских, украинских товарищей. А над ними красные транспаранты, красные знамена.

Знаете ли, сейчас мы вам не можем точно описать, как мы выбрались из поезда, как мы вдруг неожиданно оказались посреди шумной радостной массы людей, как перед нами вдруг возник стол, превратившийся в импровизированную ораторскую трибуну.

Теперь мы можем признаться, как мы были тогда растроганы. Не тем, что нас торжественно встречали, но тем, какой свободной, радостной была эта встреча, как вольно все здесь себя чувствовали, все — и мы в том числе.

Нас приветствовали. Выступали представители „Интергельпо“, киргизского правительства, партии, заводских рабочих, Красной Армии; мы отвечали. Мы не будем воспроизводить здесь эти речи. Незачем в стотысячный раз показывать вам, как выглядит цензурная конфискация на страницах этой газеты. Сначала мы говорили, правда, еще под некоторым влиянием собраний в ЧСР, словно за спиной у нас стоял полицейский комиссар, напоминая о тюрьме. Но потом мы с восторгом вспомнили: ведь мы в свободной стране, здесь мы свободны!

Звучат последние приветствия и поздравления.

Сводный интергельповский и красноармейский оркестр играет гимн пролетариата „Интернационал“».

Вместо недели делегация задержалась во Фрунзе почти три. Фучика интересовало все, что отражало борьбу старого и нового, зарождение и победа ростков социализма в экономике и культуре Советского Востока, борьба с неграмотностью, с обычаем давать калым за девушек, то есть попросту продавать их. Своими глазами ои видел, как Советская Киргизия идет от феодализма к социализму. Везде, где побывала чехословацкая делегация — на партийных собраниях, на встречах с трудящимися, с сотрудниками редакций республиканских газет, в горкоме партии, — везде местные представители делились замыслами, идеями, планами, целью которых будет полное преодоление вековой отсталости народов Востока, создание национальной экономики, повышение культурного уровня.

Делегаты присутствовали на шестой областной партийной конференции. Фучик, приветствовавший конференцию от имени Чехословацкой компартии и газеты «Руде право», говорил о международном единстве пролетариата: «…Съезды и конференции проводятся не только здесь, в Советском Союзе, они проводятся и за границей, где коммунистические партии также проверяют свою работу, которая проходит под знаком поддержки западным пролетариатом строительства социализма в СССР, помогая выполнять пятилетку и тем самым укрепляя Советский Союз, победа которого является решающей победой и заграничного пролетариата…»

Яркое впечатление оставило у Фучика посещение горсовета Фрунзе, где гости подробно интересовались вопросами городского хозяйства, строительства, структурой Совета. Делегации были вручены депутатские книжки. Свой депутатский билет номер 189 — маленькую красную книжечку, на обложке которой золотыми буквами было написано «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», Фучик хранил как драгоценную реликвию.

«Папа, мама и все близкие! — пишет Фучик родным в Пльзень. — Чувствую себя замечательно. Ем за четверых, совершенно не ощущая никакой разницы между Средней Азией и Средней Европой. Только климат здесь несколько иной. Сегодня было 48 градусов. Мой загар соответствует этой температуре. Если я проведу здесь еще месяц, то даже специалист не отличит меня от киргизов. Я абсолютно счастлив. Встречают нас прекрасно. Мы во Фрунзе уже 14 дней и пробудем еще 5, хотя первоначально рассчитывали всего на 5. Нас не хотят отпускать, и самим нам уезжать не хочется. Когда тебе, Либугде, кто-нибудь будет болтать о здешних ужасах, запомни, что над тобой бесстыдно издеваются».

В летнем лагере Киргизской конной дивизии Фучик принял участие в военном параде на большом учебном плацу. Ему выдали почетное удостоверение кавалериста и красноармейскую форму: белую гимнастерку, темно-синие галифе и белую полотняную фуражку с красной пятиконечной звездой. (В этой форме Фучик появился в буржуазно-чопорной Праге после возвращения на родину. — В. Ф.) Сияющий, он пытается скрыть свое волнение шуткой:

— Я и Красная Армия родились в один и тот же день. Мои собратья по перу подшучивают надо мной, говоря, что я присвоил себе монополию в любви к Красной Армии.

Его внимание привлекали легенды и сказки, киргизские народные песни: одну он даже выучил наизусть. Фучик посетил театр во Фрунзе. Это был незабываемый вечер. Театр был построен за два с половиной месяца под руководством строительного рабочего из «Пнтергельпо». На сцене Фучик увидел черный концертный рояль на двух ножках, третью заменял стул. Московский пианист сидел за роялем и играл Листа. Было слышно, как в гамме отсутствует нота до.

Лист без до.

«Можно представить себе смятение пражских любителей музыки, если бы что-либо подобное случилось в Праге, — думает Фучик. — Они бы не слышали Листа, они слышали бы только отсутствие до. А здесь этот Лист, хорошо исполненный Лист. Отсутствие одной струны в рояле здесь никому не мешает».

На этом примере Фучик довольно быстро найдет нужную ему тональность для описания советской действительности, когда какая-нибудь одна искрометная многозначная, предметная деталь расцвечивает весь материал. Горький однажды сказал: «Брать надо мелкое, но характерное и сделать большое и типичное». Очерки Фучика о Средней Азии показывают это. «Они не испугались ни отсутствия струны до, ни двух ножек у рояля, не испугались ни 99 процентов неграмотности, ни труднодоступность горных юрт, и везде, не только на сцене города Фрунзе, но и высоко в горах Тянь-Шаня, повышают культуру всего народа», — писал он в очерке «Лист без до».

Фучик ознакомился с хозяйством «Интергельпо», его интересовала история возникновения коммуны, его успехи и проблемы.

Основателем коммуны был чех красноармеец Рудольф Маречек. В годы революции и гражданской войны он сражался в горах и степях Киргизии. Здесь познал жизнь среднеазиатских народов и полюбил этот край. В октябре 1922 года Советское правительство привяло решение, которое давало возможность группам иностранных рабочих и крестьян переселиться в Советский Союз и принять участие в экономическом и культурном строительстве первой социалистической страны в мире. КПЧ поручила Маречеку организовать переезд чехословацких колонистов в СССР. В октябре 1923 года в Тбилиси начал работать чехословацкий кооператив. Строили завод по ремонту сельскохозяйственных машин (56 ремесленников из города Сланы, недалеко от Праги).

В апреле 1925 года в Киргизию из словацкого города Жилина прибыл специальный поезд с тремястами двадцатью переселенцами. Они организовали сельскохозяйственно-промышленный кооператив «Интергельпо». Позже в СССР появились и другие чехословацкие коммуны: «Кладненская», «Словацкая» и «Рефлектор». Ядро колонистов составляли преследуемые рабочие-коммунисты, безработные, а также словацкие и венгерские революционеры, бойцы венгерской Красной Армии. У «Интергельпо» были свой герб и своя эмблема, изображающая трех рабочих, несущих на своих плечах земной шар. Равнинная местность между центром города Фрунзе и вокзалом, где предполагалось построить жилые и промышленные объекты коммуны, была в ту пору пустырем, поросшим ковылем, полынью и осокой. Переселенцы с женами и детьми нашли на первых порах убежище в полуразрушенном бараке, где до этого жили австрийские военнопленные. Киргизия по своей территории почти в полтора раза больше Чехословакии. Но население в ней в то время было едва ли в полтора раза больше, чем в одной Праге. Казалось, что люди здесь затерялись среди гор. Раскинувшийся в зеленой долине реки Чу город Фрунзе был тогда глиняным и пыльным городом: в центре его шумел базар, мимо тополей и арыков тянулись, покачиваясь, как лодки на волнах, караваны верблюдов.

Колонистам приходилось преодолевать тысячи трудностей. Они были двоякого рода: и внешние (нехватка жилья, тропические болезни — в первый же год умерло от малярии восемь детей, стихийные бедствия и т. д.), и внутренние (разногласия и противоречия в коммуне, подрывающие ее единство и трудовой энтузиазм). Среди переселенцев были и любители приключений, мечтавшие лишь о деньгах. Те, кто надеялся на быстрое и легкое обогащение, не выдержали суровых испытаний и дрогнули. Нашлись даже изменники и вредители. Летом 1926 года, когда появились первые плоды работы всего коллектива, в коммуне от рук вредителя вспыхнул пожар. Сгорели столярная и слесарная мастерские: убытки составили 75 тысяч рублей.

Но коммуна пережила это испытание. Переселенцы из Чехословакии продолжали прибывать. Там, где некогда стояли глиняные дома, вырос белый городок. Ровные, широкие улицы, высокие тополя вдоль арыков, и в их тени, среди богатых садов, белые односемейные домики, большое здание школы, нового клуба. Загудела сирена текстильной фабрики, вступили в строй паровая мельница, кожевенный завод, предприятия пищевой промышленности. Такой увидела коммуну делегация чехословацких рабочих. Фучика и его друзей коммунары засыпали вопросами, настойчивыми, серьезными и шуточными:

— Как там у нас? Что говорят об «Интергельпо»? Это правда, что в стране уже триста пятьдесят тысяч безработных? Насколько сильна сейчас партия?

В «Интергелъпо» Фучик чувствовал себя свободным и счастливым. По вечерам, когда багряный диск солнца катился к закату, а бескрайняя степь дышала жаром, как раскаленная печь, Фучик подолгу сидел с друзьями в саду у небольшого белого домика и слушал рассказы коммунаров. Его записная книжка быстро пополнялась. В пятилетней истории «Интергельпо» Фучик видел будущую историю всего чехословацкого трудового народа. Из ранее бесправных пролетариев вырастали гордые, уверенные в своих силах советские граждане. Да, говорил он себе, и мы когда-нибудь будем строить в нашей стране свое будущее, находя счастье в успехах и плодах своего труда, и плоды эти будут принадлежать только тем, кто заслужил это.

Газета «Советская Киргизия» 25 июня 1930 года опубликовала автограф и текст написанного Фучиком по-русски обращения к трудящимся Киргизии:

«Строителям социалистической Киргизии прощальный привет от делегации чехословацкого пролетариата, всем товарищам, которые строят социалистическую Киргизию, которые дали нам возможность увидеть своими глазами это великое дело, прощальный привет. Мы ехали в страну, о которой буржуазные сказочники рассказывали как о дикой экзотической стране. Но мы попали в страну, темпы строительства которой значительно выше, чем в самых передовых „наицивилизованнейших“ странах капиталистического Запада. Единая кровь течет в жилах пролетариата Киргизии. Единая воля и творческая сила сплачивают его своей энергией. Трудящиеся Киргизии зарядили нас. То, что мы получили здесь, у вас, мы повезем всему пролетариату Западной Европы. Спасибо вам за все. Мы обещаем, что не прекратим своей работы до тех пор, пока великая стройка социализма не начнется у нас, в будущей Чехословакии».

После трехнедельного пребывания в Советской Киргизии чехословацкая делегация направилась в Казахстан. Дорога шла через труднопроходимые горы Курдая и бескрайние степи. По пути Фучик написал Густе коротенькое письмо:

«Большой привет, путница, любящая бродить по горам. Сейчас я как раз смотрю с высоты 3400 метров на долину и голые горные склоны и вспоминаю те маленькие и красивые холмики, которые называют Крконошами. Здесь же горы немного превышают 4600 метров, но подняться до вершины я не могу: солнце уже постепенно клонится к закату, мне пора спускаться вниз, где ждет автомобиль и вся делегация. Здесь я один, только в нескольких сотнях метрах подо мной видны киргизские юрты, где два часа назад меня так славно угостили. Девочка, никогда я не чувствовал себя таким свободным, как здесь. Тут прекрасно, и то, что я вижу в СССР, превосходит самые смелые мои предположения. Передай всем привет и скажи, что за то, что я здесь увидел, стоит бороться».

До гостиницы в Алма-Ате, где делегации предстояло жить, не доехали. Алма-атинские текстильщики, узнав о прибытии делегации, выехали встречать ее в пятидесяти километрах от города. Рабочие ждали до самой ночи — и дождались. Отвезли делегатов к себе на фабрику и там в одиннадцать часов вечера устроили собрание, затянувшееся до глубокой ночи.

На следующий день делегация была принята руководителями строительства Туркестано-Сибирской железной дороги, с которыми беседовала о состоянии строительства и значении Турксиба для Средней Азии.

Через шесть дней делегация приехала в Ташкент. Здесь она посетила механический завод Главхлопкома, кожзавод № 4, Красновосточный завод, фабрику «Красная Заря», хлопководческий совхоз-гигант «Пахта-Арал», расположенный там, где была Голодная степь. Раньше про нее говорили: «Птица пролетит — крылья опалит. Человек пройдет — ноги обожжет». Прорезали степь оросительными каналами, напоили ее, дали жизнь столетиями пустовавшей земле. Фучик смотрел на плантации, где цвел розовым цветом, созревал хлопок. На шелководческой ферме он увидел, как выращивают целые леса тутового дерева — шелковицы для гусениц шелкопряда.

В Ташкенте малярия заставила Юлиуса слечь в постель, но через несколько дней его записная книжка снова наполняется множеством сведений об истории, мятежах в царское время, о бегстве жителей в Китай, где они превращались в рабов, о борьбе с басмачами… Это был настолько интересный, богатый материал, что Фучик не мог охватить его за одну поездку и решил во что бы то ни стало побывать здесь еще раз:

«Говорят, есть в Риме колодец, обладающий волшебной силой.

Если напьешься воды из него, полюбишь Рим глубокой любовью, снова и снова будешь к нему возвращаться. Так рассказывают люди, которые любят легенды.

Не знаю, вода из какого арыка Средней Азии могла бы годиться для такой легенды. Во всех арыках там вода мутная, такую поэты не воспевают в любовных песнях, да и у арыков там более серьезные дела: нужно напоить хлопковые поля, оазисы в степях, тутовые деревья, карагачи, которые дают тень, яблони, цветы. И пить из арыков не особенно приятно. Пока не привыкнешь, со страхом считаешь дни, требующиеся для того, чтобы тифозные бациллы начали действовать.

И все-таки ты, однажды пройдя по советской Средней Азии, полюбишь эту землю глубокой любовью, снова и снова будешь к ней возвращаться. Не вода, а люди имеют здесь такую притягательную силу, и это не волшебство, а сила рук их оказывает на тебя такое действие.

Жизнь здесь растет на твоих глазах».

Фучик неохотно уезжал из Средней Азии. Он полюбил этот край, полюбил не только его дикую, девственную природу, высокие, до небес горы, зеленые долины и бескрайние степи, не только его тысячелетнюю древнюю культуру и восточную экзотику базаров, мечетей и храмов, но главное — его талантливый народ, пробужденный Октябрем к новой жизни.

«Наша делегация, — писал Фучик в газете „Правда Востока“, — прибыв в Среднюю Азию, была поражена колоссальнейшим размахом строительства. В то время как капиталистические страны поражены острой безработицей (миллионы безработных пролетариев вынуждены буквально влачить жалкое существование), Советский Союз благодаря социалистической стройке не только ликвидировал безработицу, но фактически еще больше нуждается в обученных и подготовленных кадрах. Наше пребывание в Средней Азии убедило нас еще в том, что европейское местное население республики рука об руку, без проявлений шовинизма и национализма строит, индустриализирует, коллективизирует этот огромный край».

Темпы, темпы, темпы. Это бросалось в глаза всюду, где побывала делегация в Средней Азии, и на обратном пути; в Самаре, Сталинграде, в Ростове-на-Дону, в Харькове, а затем снова в Москве и Ленинграде. «Кипи, ломая скалы, ударный труд», — пели в то время. На десять месяцев раньше срока вошел в строй Сталинградский тракторный завод. Свой первый трактор рабочие завода направили в подарок XVI съезду партии. Москва устроила посланцам завода торжественную встречу на всем пути от вокзала до Большого театра, где заседал съезд.

Завод «Ростселъмаш» оставил у Фучика неизгладимое впечатление: он мог выпускать в 1,5 раза больше сельскохозяйственных машин, чем все заводы царской России. В Харькове делегация побывала в детской коммуне имени Ф.Э. Дзержинского, которой заведовал А.С. Макаренко.

Фучик твердо решил, что о Советской стране он напишет книгу, когда вернется домой. В Москве он принял участие в организованной журналом «Вестник иностранной литературы», редактируемым А.В. Луначарским, анкете «Какова будет ваша позиция, если империалисты развяжут войну против Советского Союза?». На этот вопрос ответили многие прогрессивные деятели культуры на Западе. Фучик в письме в редакцию отвечал: «Сейчао я как раз езжу по Советскому Союзу и собственными глазами вижу чудеса пролетарского энтузиазма. Вижу гигантское строительство социализма. Вижу, как вы пересаживаете страну на автомобиль, а крестьянина на трактор. Вижу, как под рукой диктатуры пролетариата расцветает богатая, но отсталая Средняя Азия. И теперь лучше, чем когда-либо, я вижу, что первый наш долг — не допустить нападения обанкротившихся капиталистов на Советский Союз».

Наступил день отъезда на родину.