"Лунная радуга. Книга 2. Научно-фантастический роман" - читать интересную книгу автора (Павлов Сергей Иванович)

ПАССАЖ В ЧЕТЫРЕ РУКИ

Прогулка в новолялинском лесопарке им с Валентиной понравилась. Местность была живописная. Было много обомшелых старых деревьев, но гнилью не пахло, делянки выглядели опрятно. В букет летних запахов леса уже успели войти ароматы осени, кое-где отсвечивали желтизной визитные карточки листопада — первые во второй половине удивительно теплого августа.

Желтые листья Валентину явно интриговали. Она разглядывала их внимательно, с профессиональным (он это чувствовал) интересом. Хотел было полюбопытствовать, чем отличается увядающий лист уральского дерева от своего кавказского соплеменника, но передумал. Однажды какой-то банальный вопрос на прогулке в приморском парке вдохновил Валентину выложить всю сумму знаний, приобретенных наукой о семействе реликтовых за последние полтысячи приблизительно лет. Лекция была такая длинная, а ночь такая лунная… Он сделал себе зарубку на память: в обществе Валентины лирика для него, как ни странно, несовместима с ботаникой. Одно из двух.

К вечеру небо над лесопарком совсем очистилось, и здешняя ночь обещала быть тоже лунной. Закат застал их на просеке, отделяющей лесопарк от культурного парка с аллеями и цветниками. Приятно было идти, похрустывая гравием, поглядывать в небо и чувствовать запах раздавленных листьев. А когда Валентина спросила: «О чем задумалось Ваше Величество?» — он вдруг осознал, что думает о «Енисее», и почему-то ему было совестно признаваться ей в этом. Внимание Валентины отвлекла скульптурная группка оленей из отполированного до зеркального блеска металла. Оленье трио — самка, самец и детеныш — эффектно отсвечивало закатным пламенем, и возле скульптуры толпились люди. Он увидел сокурсника (в паре с медичкой из Центра), кивком поздоровался, перевел глаза на оленью семью. Головка самки то и дело склонялась к неуверенно стоящему на тонких ножках теленку — дескать, все ли в порядке, малыш? — а высоко поднятая голова самца медленно поворачивалась из стороны в сторону, словно выискивая опасность, и металлические рога вспыхивали багровыми отблесками. Люди смотрели молча. Какой-то особо осведомленный знаток монументального искусства бубнил про «удачную композицию», про «динамику изобразительных средств» и про то, что Новая Ляля имеет теперь «замечательный образец кинематической металлоскульптуры». Образец действительно замечательный, трудно с этим не согласиться, но голос был неприятный и мешал смотреть. Когда они уходили, знаток расхваливал «позицию» местных «мастеров светопластики» и «художников-имэджентистов». Это кошмарное слово — «имэджентисты» — Валентину очень позабавило.

С просеки они свернули в аллею. Закат догорел, вечерний сумрак сгустился, и ряды деревьев сделались темными, как стены ущелья. Неярко фосфоресцировали раковины парковых скамеек и светоузоры на плитах ковротуара; по слабым отблескам среди ветвей угадывались продолговатые пузыри лампионов, которые загадочно бездействовали в этом секторе, в то время как «прямо по курсу» — за тонкоствольной рощицей корабельных сосен — большой участок парка (по-видимому, центральный) уже сверкал скоплением огней.

Ужасно хотелось есть. Он было собрался предложить Валентине идти побыстрее…

— Гляди, Андрей, светлячок прилетел!

— Тебе показалось. Ну какие тут могут быть све…

Светлячок мелькнул у него перед носом и, пульсируя крохотным огоньком, пропал за темными кустами.

— Гляди-ка, еще один! И еще!.. Да их здесь уйма!

— Диво дивное!.. — Светоносных букашек он видел до этого только в субтропиках. — Южная фауна в северном Зауралье?…

— Тут чудеса, — пропела Валентина, — тут леший бродит… Знаешь, я немного устала. — Она взяла его под руку.

— Давай попробуем прибавить шагу, В центре парка наверняка есть рестораны или кафе. Поужинаем, потанцуем… И кто это сообразил привезти их сюда и выпустить на погибель?

— Никто их не привозил. Это, видишь ли… местное изделие.

— О, мастера светопластики! — Он рассмеялся. — Художники-имэджентисты!

Вышучивая эффект «южной фауны» и собственное легковерие, они зашагали быстрее. Рой «светляков» исчез.

До корабельных сосен было еще порядочно. Валентина сказала: — Тихо как… И безлюдно. И есть хочется, и луны нет. И осень скоро…

— Луна взойдет позже. Во-от такая!

Разведя руками, чтобы показать ей, какая взойдет луна, он ощутил сгибом локтя, как напряглись ее пальцы. Валентина остановилась. Он посмотрел вперед. Со слабо светящейся ленты ковротуара уходила в кусты хвостатая тень.

— Не бойся, — сказал он уверенно, громко (с тревогой, однако, припоминая рассказ о том, что в прошлом году таежная рысь забрела прямо в парк возле Дворца Космонавтов). — Обыкновенная кошка.

— Величиной с болотного лешего, — добавила Валентина.

— С лешими, я до сих пор полагал, ты знакома заочно.

— Зато я очно знакома с пилотом, который успел позабыть, как выглядит силуэт леопарда.

«Хоть тысяча леопардов, — подумал он, глядя туда, где исчезла жуткая тень, — лишь бы не рысь…» К новолялинским леопардам он склонен был относиться индифферентно.

Нет, ему не верилось, что бродячая рысь может напасть на людей — не в ее это правилах. Но ведь темно и… кто знает…

В кустах сухо треснула ветка. Раздраженное фырканье. Снова треск и возня… Это его успокоило. Рысь не слон — пробирается осторожно, неслышно, обнаружить себя не дает — тем и сильна.

Где-то рядом пронзительно (как в тропическом лесу) заорала и громко захлопала крыльями птица. Будто в ответ в отдалении коротко прозвучал низкий и очень внушительный рык.

— Ты не волнуйся. — Он обнял Валентину за плечи. — Не стоит внимания.

— Напротив. Мне любопытно послушать рычание местных художников-имэджентистов.

От обочины отделилась хвостатая угольно-черная тень. Лениво так, не скрываясь, вышла на середину аллеи. Легла. Зелеными самоцветами сверкнули глаза. Угасли. Вспыхнули снова… Крупная тварь. Валентина права: силуэт леопарда. Точнее — черной пантеры.

Сзади зашелестела листва. Он оглянулся. Еще одна пара светящихся глаз…

— Пробьемся! — весело сказала Валентина. — Прикрой тылы, следи за флангами, а я беру на себя фронтальный прорыв.

— Давай-ка присядем, стратег. Имэджентисты впали в амбицию, и добром они нас отсюда не выпустят.

Раковина скамьи приятно пружинила — сидеть вдвоем здесь было удобно. И было бы даже уютно, если б не эти горящие в полумраке — слева и справа — две пары зеленых глаз.

Сверху посыпались листья. Опять заорала «тропическим» голосом неизвестная птица и, по-куриному шумно хлопая крыльями, тяжело приземлилась (точнее, плюхнулась) прямо перед скамьей. Засеменила по тусклым разводам светоузоров, беспорядочно меняя направление, волоча длинный хвост и громкими криками выражая свое недовольство.

— Индонезия, — сказал он. Погладил смутно белеющий возле скамьи ствол березы, — Римба Калимантана. Пантеры, павлины, удавы…

— Где ты видишь удава?

— Нигде. И не хотел бы видеть. — Он сжал Валентину в объятиях и сразу нашел в темноте ее губы. Сладко пахло жасмином.

— М-м… погоди! На нас смотрят.

— Кто посмел?! А… старый знакомый.

На них глядели розовые глазки-пуговки ярко люминесцирующего удава. Библейская рептилия, аккуратно так навинтившись на ствол березы лимонно-желтой спиралью, неприлично виляла хвостом. Из открытой пасти выпирал большой апельсин.

Он поискал, чем бы швырнуть в змеиную голову. Швырнуть было нечем. Валентина спросила:

— Не помнишь, кто первый из нас помянул удава?

— Счастье, что я не успел помянуть королевскую кобру… — Ладонь Валентины чуть-чуть опоздала закрыть ему рот. Ладонь он с удовольствием поцеловал. — Виноват, первый был я.

— Ну тогда ты обязан его развлекать.

— Нет, не обязан. Я не умею развлекать рептилий. И не желаю. Я умею и желаю развлекать тебя. Пусть свинчивается обратно. Вот выну у него изо рта апельсин и скажу, чтобы проваливал ко всем чертям.

— Вот вынь и скажи.

— Я раздумал. Освобождать пасти рептилий от фруктовых затычек — женская привилегия.

Валентина погрозила люминесцентному удаву пальцем:

— Искушение не состоится. Сгинь!

Удав поморгал розовыми глазами, съежился и угас.

Птица, силуэтом похожая на павлина, перестала кричать, развернула веером хвост — перья вспыхнули языками лучистого пламени. Мягко прозвучал женский смех. И голос:

— Добрый вечер, молодые люди!

— Вечер добрый, — ответила Валентина.

Щурясь, он с удовольствием разглядывал пламенеющее костром изделие мастеров светотехники. Или светопластики — он плохо в этом разбирался. От Жар-птицы, как от костра, исходило тепло, с перьев сыпались искры. У нее были яркие голубые глаза и благодушно-степенная походка, как у добрейшего Ван-Ваныча, преподавателя теории опорных траекторий. Чинно вышагивая, голубоглазое произведение светопластического искусства нежным голосом пообещало:

— Ай да повеселю вас, молодые люди, ай да распотешу!..

Он переглянулся с Валентиной.

— Сударыни, — обратилась к птице Валентина, — вы меня извините, но здесь я вынуждена просить вас опустить занавес.

— Да, — подтвердил он смущенно. — Извините, торопимся.

Огнеперое днво застыло на одной ноге и перестало сыпать искрами.

— Вырубай Феникса, Митя, — прогундосил кто-то из-под скамьи унылым тенором. — Клиент… одно расстройство. Это ему не по вкусу, то ему надоело, здесь он торопится. Пусть идет к… куда ему надо.

— Лимон ты, Эдик, пополам с верблюдом! — жизнерадостно отозвался Митя (голос шел откуда-то сверху). — Ну критикнули твоего червяка — так вполне поделом! Знаем сами — кривы сани. К чему маневры?! Шедевры надо создавать, шедевры!

— Не могу я с такими работать, — упорствовал подскамеечный тенор. — Мне пластику надо держать, а они полемику развели. У меня от них уже в правом ухе звенит. И в левом.

— Некстати это у тебя, — с сожалением сказал Митя. — Я собирался вывалить на них весь сундучок бабушки Серафимы.

Они с Валентиной подняли головы кверху. Жар-птица угасла, и было слышно, как Митя вздохнул где-то там — в темноте березовой кроны. И вдруг негромкий смешок:

— А гениально мы их подсекли на светляках и пантерах!..

— Мальчики, — сказала Валентина, — было все интересно. С удовольствием поглядели бы ваше искусство, но увы, мы элементарно проголодались. Голодное брюхо к искусству глухо. Учтем на будущее.

— Вы впервые в саду неожиданностей? — полюбопытствовал голос Мити.

— Мы впервые в этом парке. И вообще — в Новой Ляле.

— Ах, значит, из Центра!.. Эдик, у нас в гостях небожители. Рожденным летать ты подсунул рожденного ползать. Чем прикажешь загладить вину?

— Дмитрий, отстань. Люди голодны, а до «Уюта» без малого километр.

— Не скучай работой, а скучай заботой… Скажите, вам удобно было на этой скамье?

— Да, — ответила Валентина. — Мы отдохнули и теперь отлично дойдем.

— Нет, вы поедете! — Жутко свистнув, Митя позвал: — Зара! Бара!

Пантеры откликнулись рыком. Угольно-черные силуэты и две пары зеленых светящихся глаз возникли перед скамьей. Он почувствовал, как по ногам мягко скользнул тяжелый хвост, и на всякий случай подтянул ноги на приступок скамьи.

— Как вы это делаете? — спросил он.

— Секрет фирмы, — небрежно обронил Митя. — Рекомендуем посетить заповедник фантасмагорий и уголок Бажова — неделю в себя не придете… Итак, до свидания! Нет-нет, пока не надо вставать, я собираюсь произнести магические формулы ужасных заклинаний. — Шутейным голосом чародея Митя проговорил: — По щучьему велению, к вашему недоумению… Зара, Бара, бзыс бой!

Раковина скамьи внезапно качнулась под ними и вслед за пантерами лихо вырулила на середину ковротуара. Смех Мити, жизнерадостный крик:

— Синхронной безекции! Приятного аппетита!

— Спасибо! — догадалась выкрикнуть Валентина.

Аспидно-черные кони-звери шли на рысях, до автоматизма синхронно перебирая лапами. По обеим сторонам аллеи химерическую упряжку сопровождала пульсирующая волна вспышек, и в трепетном свете блиц-фонарей было видно, как на антрацитово-глянцевых спинах леопардорикш вздувались и опадали под шкурой мускульные бугры. Редкие парочки прогуливающихся жались к обочине, но почти никто из них не смотрел на необыкновенный транспорт. Валентина поправляла сбитые ветром волосы и никак не могла удержаться от хохота. Он был рад за нее.

Во время внезапного старта ей было заметно не по себе, а теперь на нес снизошло очень веселое настроение. Неудержимо-заливистый смех Валентины был для него откровением.

А потом, когда они, приятно возбужденные увеселительной ездой, ужинали в павильоне действительно уютного кафе «Уют», он заприметил в глазах Валентины озорную лукавинку и подумал, что такого во всех отношениях безмятежного дня у них, пожалуй, еще не. бывало. От этой мысля ему сделалось невыразимо уютно. Он понял, что влюблен в эту женщину по уши и навсегда. Низко подвешенные над столами большие роскошные лампионы давали мягкий свет, на подсвеченный снизу овал танцплощадки невесомо падали радужные пузыри вперемешку с зелеными искрами. Сквозь решето стен то и дело врывались внутрь павильона отсветы полыхающей где-то в парке феерии светотехнических чудес, и в эти мгновения стеклянные детали интерьера вспыхивали мириадами разноцветных огней. Музыкальная машина без пауз грохотала новинками модного ритма «конта-модерн» — публика была довольна. Почти все танцевали. Он ждал, когда Валентине захочется танцевать. Ей не хотелось. Почему? Есть причина — перед отъездом сюда она консультировалась с медикологами. Нет, не надо тревожиться, она абсолютно здорова. Дело в другом. Дело совсем в другом… Он догадался: «Великое небо! Ты… Это правда?» Она кивнула: «У нас с тобой будет дочь». — «И ты об этом так… прозаично!» — «Да? А как я должна? Стихами?» — «У нас будет дочь! К чему маневры?! Пусть слышат и знают все! Шедевры!..» — «Андрей, не дури. Соседи уже обращают внимание.» — «Калинка-малинка моя Валентинка!..» В голове царил радужный беспорядок. Потом все это вдруг прошло. Он почувствовал себя отцом, главой семейства. Рядом сидела жена, мать его будущего ребенка, и надо было эту будущность трезво осмысливать. Мешала музыка. Пойдем, мать, отсюда. Поедем на монорельсе и через десять минут будем дома. Жаль, что нельзя уехать прямо за этим столом. Зара, Бара, бзыс бой!..

Их первый семейный дом светился на территории Центра широкими окнами. Круглое семиэтажное здание, роскошное, как свадебный торт. Над зданием висела слегка ущербная луна. По дороге к дому он бережно вел Валентину под руку. Она глядела на луну и рассеянно улыбалась. Где они будут жить? Она сказала, что согласна жить там, где он пожелает, и работать там, где для них будет удобное — хоть на Луне. А как же аспирантура? Она сказала, что закончит аспирантуру без отрыва от производства. Что же касается имени для будущей дочери, то выбор она уже сделала и просит его это имя одобрить, поскольку оно пришлось ей по вкусу. Да? А какое имя пришлось ей по вкусу? Она сказала. Он одобрил. Имя красивое, но почему именно Лилия? Потому что на счастье. Потому что ей доводилось встречать лилейные знаки на форменной одежде наиболее уважаемых деятелей космофлота. Так что ботаника сливается здесь с космонавтикой. Ей хочется, чтобы имя дочери было не просто именем, а несло бы в себе смысловую нагрузку, способную пробудить у отца хотя бы слабую тягу к тщеславию. Будущему папаше капелька тщеславия не повредит. Кстати, каково конкретное назначение золотого лилейного символа на эмблеме? Он пояснил: лилия — принятый на космофлоте знак отличия постоянного члена командного совета корабля. Эмблематические изыскания Валентины выглядели забавно. «Вот я и хотела бы видеть тебя в командном составе», — сказала она. Он промолчал. Она еще не видела его в новой форме. Это был безмерно счастливый день и безумно счастливый вечер. И таких дней было много… Иногда, правда, он чувствовал, что Валентину время от времени подмывает вышутить его «отчаянную обыкновенность», но ему и в голову не приходило, что это у нее всерьез. Он и предполагать не мог, что волей-неволей именно здесь придется ему заподозрить причину семейного катаклизма. Вот и пришлось… Других причин вроде бы не было… Но, собственно, какого рода «обыкновенность» в нем ее угнетала? «Обыкновенность» внешности? Нет. Он нравился женщинам и знал об этом. «Обыкновенность» интеллектуальной организации двух его мозговых полушарий? Да, он не имел ученых степеней, да, не ощущал в себе тяги карабкаться на административный Олимп. Ну и что? Быть хозяином межпланетных трасс — это зазорнее, чем, например, властелином реторт и пробирок? Какая чушь, однако! Он выбрал себе профессию по призванию и не собирался петлять как заяц. Свою профессию любил, профессиональное свое мастерство совершенствовал и мастерством этим очень гордился. И считать это «отчаянной обыкновенностью», по меньшей мере, несправедливо с ее стороны. По большей — серьезно быть увлеченной кем-то другим. По-видимому, этот кто-то — действительно необыкновенная личность… И если окажется, что Валентина сделала выбор, то… здесь ничего уже не поделаешь… Остается взять себя в руки и больше не думать об этом.

Толчок в спину был неожиданный, сильный: взмахнув руками, Андрей ударился грудью о штангу захвата, чувствительно «достал» носом стекло гермошлема, выронил сварочный пистолет. Успел заметить метнувшийся в сторону ярко-зеленый отблеск. Что за черт!.. В ошеломлении он постоял, ничего не видя во мраке. Наконец спохватился, включил наплечные фары и обернулся — настолько быстро и резко, насколько это можно было сделать в скафандре с прилипшими к палубе геккорингами подошв. Свет фар, лизнув по пути ступоход «Казаранга», канул в прямоугольную пропасть. Ничего подозрительного сзади не было. Сзади вообще ничего не было, кроме распахнутого в Пространство горизонтально-щелевого выхода из вакуум-створа. Черный, как африканская ночь, прямоугольный кусок Внеземелья с невзрачным созвездием Девы. Самая яркая точка созвездия — голубовато-белая Спика, звезда навигаторов…

Андрей подвигался, высвечивая вдоль и поперек помещение вакуум-створа — изрядно помятое металлопокрытие палубы, обшарпанные стены, трубопроводы пневмокоммуникаций, телескопические штанги двух манипуляторов захвата, округлый корпус драккара с высокой кормой. Ступоходы драккара сложены на паучий манер — коленными шарнирами кверху. Нет, что за чушь в самом деле — пинок в спину и отблеск!.. Странный отблеск — словно бы перед носом шевельнули зеркальную дверь с зелеными катофотами.

Он выключил фары и наклонился немного вперед, копируя прежнюю позу ради эксперимента. Подождал. В темноте догорал остывающий шов на штанге захвата. Эксперимент не удался: темнота и спокойствие. Ни ударов в спину, ни отблесков… «Ну хорошо, — подумал Андрей, — отблеск мне просто привиделся. Обмануться глазами — куда ни шло. Но обмануться спиной!..»

— Как дела, шкип? — спросил шлемофон голосом Аганна.

Андрей, продолжая осмысливать ситуацию, ответил:

— Порядок. Великолепный вид на созвездие Девы. Попутно провел визуальное наблюдение Спики.

— Случилось что-нибудь? — настаивал Меф.

— В темноте всегда опасаешься, как бы чего-нибудь не случилось.

— Светильники пробовал?

— Ты мог бы припомнить, когда они светили у тебя в последний раз?

Шлемофон промолчал. Андрей представил себе, как Аганн стоит там, у пульта, вытирает ароматической салфеткой свои веснушчатые руки — все сплошь в синяках, царапинах, ссадинах.

— Давай воспользуемся фарами «Казаранга», — предложил Меф. — Все равно мне надо выводить его перед тобой на рысистые испытания.

Андрей осветил «Казаранга». Н-да… Конек-горбунок, С грацией машины Уатта. Или паровоза Черепанова. Шевельнулось слабое подозрение… Он осмотрел носовую часть лыжеобразно загнутого кверху днища, круглые копыта ступоходов с щетиной геккорингов и втянутыми в пазы крючьями когтей, глянцево-серый пузырь керамлитового блистера кабины. Задержал взгляд на отверстии клюза с торчащим из него кончиком щупальца втянутого в корпус гибкого манипулятора.

— Меф, кроме обогрева, на борту катера что-нибудь включено?

— Нет. Катер на полуконсервации. Давай подведем к нему шланги заправки и кабель дистанционного контроля. Кстати, проверишь, как действуют вакуум-гифы.

— Действуют оперативно. Кабель агрегата сварки был у меня все время внатяжку: стоило выпустить пистолет из руки — только я его и видел.

— Соскочила пружина фиксатора… А что ты подваривал?

— Упор на штанге захвата. Полуцилиндр держался там на одном честном слове.

— Спасибо, — тихо произнес Аганн.

— Номера шлангов и кабеля для драккара?

— С восьмого по десятый.

— Понял. Будь на приеме.

Андрей поковылял в обход «Казаранга». Настороженно, с оглядкой. Странное ощущение, будто пинок в спину должен вот-вот повториться, не покидало его, хотя было ясно: катер здесь ни при чем. Устаревшие флаинг-машины такого типа были знакомы ему еще со времени курсантской летной практики, и теперь, иногда натыкаясь на них, он ничего, кроме жалости, к ним не испытывал. Подозревать «Казаранга» в способности к самопроизвольным действиям не было оснований. Абсурд. Это все равно что опасаться пинка от кухонного холодильника. Впрочем, здешние холодильники тоже не без греха…

Лучи фар осветили участок стены, сплошь утыканный короткими хоботами вакуум-гифов. На одном из хоботов висел утерянный сварочный пистолет. Андрей нашел гифы под нужными номерами и потянул на себя концы шлангов и кабеля, для удобства собрав их в пучок. Экономным усилием отрывая геккоринги от металлонастила, раскачиваясь и мысленно поругивая невесомость, с крутым наклоном тела вперед поволок эту связку к драккару. Как волжский бурлак на поразительной картине Ильи Ефимовича Репина.

— Готово, кэп! — сообщил он Мефу и для порядка подергал крепежные муфты разъемов. — Твой «Казаранг» на привязи. Я отойду, пожалуй, немного в сторонку, а ты заставь эту музейную редкость выпрямить ноги, — Понял, шкип. После заправки дашь звуковой пароль для контакта. Командовать катером будешь сам.

Андрей отковылял к внешнему краю палубы на выходе из вакуум-створа. Край обрывался в звездно-черную пустоту. На нем сохранились две секции поручней релинга (было же время: в вакуум-створах делали поручни!). Сохранилась и надпись по краю медной наклепкой: АНАРДА. Танкер класса «дальний-АН», последний из танкеров-ветеранов знаменитой юпитерианской флотилии… Решение снять его с транспланетных линий опоздало лет этак на десять.

Глядя на звезды, Андрей внезапно нашел объяснение удару в спину: газовый метеорит! Простота объяснения неприятно его поразила. Медленно соображаем, шкип, все данные для догадки были, что называется, под рукой. А главное, была «под рукой» прямоугольная пасть вакуум-створа, открытая в ледяную тьму. Комочки смерзшегося газа с замысловатыми траекториями скоростных миграций не редкость в лунных системах Дальнего Внеземелья.

Внизу (если смотреть с края палубы) звездно-черная пропасть резко переходила в угольно-черную, совершенно беззвездную бездну. Провал в распахнутом мире звезд, овеществленный образ самой Бесконечности… С трудом осознаешь, что дело обстоит как раз наоборот: перед глазами всего лишь большая заслонка — ночное полушарие ледяного Япета (вдобавок погруженное в конус тени Сатурна). Недаром философски настроенный персонаж «Махабхараты» Ману сказал: «Запредельное, То, Самосущее образа не принимает». А жаль. Иллюзия овеществленного образа Бесконечности — одна из самых редчайших и впечатляющих.

Взмах ногой между стойками поручней — из палубного клюза выскользнул, развернувшись словно змея, страховочный фал. Андрей поймал концевой карабин, выключил фары и, защелкнув карабин на поясном кольце, плавным толчком катапультировал себя из вакуум-створа наружу; непроизвольно втянул голову в плечи, ошарашенный многоголосым треском в шлемофоне.

Глаза слепил зеленый бортовой огонь, облицовка борта едва угадывалась во мраке, а шлемофон разливался пронзительно-певучим стрекотом: объединенный хор миллиардной, по меньшей мере, армии цикад. Он попытался вообразить, откуда здесь, на задворках Сатурн-системы, может распространяться в эфире такое мощное радиострекотание. Пожал плечами, насколько это позволил сделать скафандр. Многоголосый стрекот был скорее забавен, чем неприятен.

Зеленый бортовой огонь и входная щель вакуум-створа сместились кверху, и он понял, что остаточное ускорение, сообщенное телу рывком фала, потихоньку заносит его под брюхо танкера. Он посмотрел на Япет. Пустынный и практически еще не тронутый людьми спутник Сатурна укрыт плотным мраком — ни огонька. Но постепенно обострившееся зрение начинает вылавливать в недрах тьмы красноватые пятна. Это, конечно, иллюзия. Начинает казаться, будто пятна вспухают лохматыми клубами, темнота становится слоистой и распадается на смутно видимые, непонятные глазу отдельности…

Он почувствовал, как его прижимает бедром к борту танкера, и локтем подстраховал себя от удара. На шершавой, покрытой защитным слоем поверхности рука нащупала кромку паза, и ему стало ясно, что он налетел на крышку лацпорта сливного тамбура. Дальше по борту, вплоть до хвостовых трегеров, обозначенных лиловыми огоньками габарит-сигналов, должны быть еще два десятка лацпортов. «Анарда», даром что неказиста на вид, несла в своем чреве сорок танков и два балкер-трюма. Андрей усмехнулся, припомнив, как был изумлен, когда обнаружил, что оба трюма буквально завалены гранулированной пластмассой.

Тем временем завершался цикл затмения ночной стороны Сатурна Япетом — из-за края планетоида медленно выплывал узкий пурпурный серп гигантской планеты, перечеркнутый лезвием Кольца. В серединной части серпа пылал самоцвет — кроваво-красный рубин сказочного достоинства. Это сквозь самый верхний слой атмосферы Сатурна уже пробивались лучи маленького, по-неземному злого Солнца.

— Вышла из мрака младая… с перстами пурпурными Эос!.. — пробормотал Андрей, вспоминая полузабытые строки.

— Достаточно, — остановил его голос Мефа.

— Ты о чем? — не понял Андрей.

— Я просил тебя дать звуковой пароль на борт «Казаранга».

— А, Гомер в роли контактного импульса.

— Ну и что?

— Да так, ничего. Слишком роскошно для «Казаранга», вот что.

— Какая разница? Катер должен запомнить твой голос, и все дела… Что за стрекот там у тебя? Откуда помехи?

— Не знаю. Это не у меня.

С помощью фала Андрей подтянулся к поручням вакуум-створа. Зависнув у входа, опять посмотрел на ошеломительно пламенеющий серп окольцованного гиганта. Подумал: «Ради этого стоит летать» — и пожалел тех людей, которым не суждено самолично знакомиться с фондом сокровищ Дальнего Внеземелья.

Освобождаясь от фала, он упорно искал глазами далекую Рею. Будто надеялся разглядеть на ее орбитальном рейде «Байкал». Багровым ломтем парил среди звезд полумесяц Титана, и нежно светился тоненький серпик Тефии. Реи не было видно.

В глубине вакуум-створа шевелились лиловые, красные и голубые огни светосигналов ожившего катера. Через подошвы Андрей ощутил слабое сотрясение палубы и шагнул навстречу драккару. Шага от края было довольно, чтобы цикады помех разом умолкли. Тишина в шлемофоне. Голос Мефа:

— Замечательно, шкип, теперь у тебя не фонит. Гомера стираю и разрешаю вспомнить что-нибудь из Омара Хайяма.

— Зара, Бара, бзыс бой, — вспомнил Андрей. — К Хайяму, впрочем, это не имеет отношения.

— Неважно. Пароль принят на борт, можешь командовать катером. Кстати, я до предела заправил его сжиженной атмосферой. На случай, если ты возымеешь охоту…

— Не возымею, — перебил Андрей. Он понимал: идею Мефа вывести катер на летные испытания надо придавить в зародыше. Пока не поздно. Влипнешь в аварийную ситуацию на этой груде музейного металлолома — сраму не оберешься. Смеху на весь космофлот. — Кэп, фары у него в порядке?

Свет фар ударил в упор. Андрей моргнуть не успел — сработал светозащитный фильтр-поляроид стекла гермошлема. При ярком свете старое, обшарпанное оборудование вакуум-створа производило гнетущее впечатление.

— Внимание, шкип! — неожиданно выпалил Меф, — Шлангам пневмозаправки отстрел.

— Да. Убери, пожалуйста, избыток иллюминации.

Передние и кормовые фары драккара погасли. В лучах фар по левому борту было видно, как дернулись оба шланга и, выдохнув облако снежной пыли, фиолетово-черными змеями шустро втянулись в хоботы вакуум-гифов.

— КА-девять, — позвал Андрей. — Контакт. Подойди.

Катер сменил голубые огни на зеленые, повернул в сторону человека раковины лидаров и стал приближаться, равномерно и плавно перебирая голенастыми ступоходами. Палубу слегка потряхивало.

— Стоп! — тихо приказал Андрей.

«Казаранг» послушно остановился.

— Подними передние ноги.

«Казаранг» откачнулся назад и, точно лошадь, вставшая на дыбы, приподнял передние ступоходы.

— Хорошо, опусти.

Андрей похлопал машину рукой по коленным шарнирам. «Еще попрыгает, — подумал он. — Утиль, конечно, но еще попрыгает.»

— Ты доволен?! — В голосе Мефа скрытое торжество.

— Чем?

— Ну, в общем… Его поведением.

— Да, у него хорошая реакция на голос… Даже геккоринги ступоходов в порядке. И если летные качества будут не хуже, то…

— Надежная машина, шкип. Может быть, я слегка старомоден, но «Казаранга» считаю самой удачной моделью малого катера.

Андрей облизнул подсушенные кислородом губы. Этот «слегка» старомодный рыбак знает, куда забрасывать удочку. Чувствует, до какой степени надоело эксперту две недели топтаться среди орбитального хлама, и предлагает прогулку на отнюдь не «слегка» старомодном драккаре. Серьезный соблазн, леший его подери… Мышцы, подыгрывая воображению, сами собой напряглись и с профессиональным автоматизмом «сбутафорили» типовую динамику схода с орбиты и форсированного реверс-маневра для разворота над планетоидом. Эксперту экспертово, пилоту пилотово. Желание оказаться в кабине драккара было настолько мучительным, что пришлось на минуту крепко зажмурить глаза.

Ладно, потерпим. Тринадцать суток терпел. На борту «Байкала» все станет на свои места. Еще перетерпеть каких-нибудь трое суток… А на «Байкале» перетерпеть беседу с Копаевым. От специального разговора с функционером МУКБОПа никуда, понятно, не денешься. Вернее — с функционерами, потому что на этом дело вовсе не остановится. Теперь даже ему, наивному эксперту, ясно: Международное управление космической безопасности прицепилось к «Анарде» и ее капитану не зря…

Его наивность была беспредельной: за одиннадцать дней спокойной работы бок о бок с Аганном он успел привыкнуть к мысли, что мрачные сведения Аверьяна Копаева являют собой результат каких-то тяжелых ошибок почтенного ведомства. Меф не вписывался в компанию легендарных экзотов. Человек как человек. С хорошими манерами, вежлив, любезен, уравновешен. Словом, таков, каким был всегда, В тесных и до предела запущенных интерьерах «Анарды» ничего примечательного тоже не обнаружилось. Ни «черных следов», ни разбитых экранов. Ни тем более гипотетических призраков, скупой информацией о которых Аверьян достал его на прощание в спину, точно булыжником.

Да, он поверил Копаеву и в первые дни, осваиваясь на борту «Анарды», наивно был озадачен тем, что на танкере ничего экзотического не происходит. Потом привык к размеренному ритму суток, и нервное напряжение стало ослабевать. Работа, отдых, сон, еда. Возня с документами. Осмотр устарелого оборудования в запыленном и душном чреве ужасно изношенного «кашалота», вечерние посиделки у электрокамина в салоне (единственный, кроме кают, уголок, где Мефу удавалось поддерживать чистоту), неторопливые беседы за ужином. Кстати, про Оберон и «Лунную радугу» Меф, как и прежде, не обмолвился ни единым словом. До утра не засиживались, ровно за час до полуночи желали друг другу приятного сна и разбредались по своим каютам. Постель, тишина и всякие разные мысли. Тоска по «Байкалу»…

Убаюканный десятисуточным однообразием, позавчера утром он вдруг осознал, что навязанная ему разведывательная миссия прокалилась с треском. Он подумал об этом почти равнодушно, без удовольствия и без тени злорадства. Но зато ощутил себя так, словно выбрался на прямую тягу после изнурительного контрметеоритного маневра. С другой стороны, было немного досадно за своего земляка. По вине каких-то оболтусов из оперативно-следственных отделов МУКБОПа земляк сел в лужу сам и едва не усадил рядом с собой доверчивого пилота. Самая опасная разновидность паники — это когда паника выползает из отделов службы безопасности…

Днем он еще острее почувствовал, как смертельно здесь ему все надоело. Ближе к вечеру, правда, случился маленький праздник — «Титан-главный» ретранслировал на борт «Анарды» сообщение из УОКСа: коллегия летного сектора утвердила Андрея Васильевича Тобольского первым кандидатом на должность капитана суперконтейнероносца «Лена». Меф наладил с «Байкалом» видеосвязь; улыбки товарищей, поздравления, шутки. Ярослав поручил Мефу Аганну как старейшему капитану Дальнего Внеземелья взять на себя обязанности «регента» и присвоить «принцу Андрею» звание «шкипер» (традиционный на космофлоте развлекательно-поздравительный ритуал). За ужином новоиспеченный «рег» и «шкип» посмотрели видеозапись юбилейного торжества, прогремевшего в лунной столице. Встречая на экране кого-либо из общих знакомых, оживленно комментировали происходящее. Однако за два часа до полуночи Меф повел себя странно: нервно гримасничая, стал к чему-то прислушиваться, говорить невпопад (глаза виноватые) и, наконец очень рассеянно пожелав кандидату приятного сна, покинул салон. Обескураженный кандидат смотрел ему вслед, пытаясь понять, какая муха вдруг укусила обычно любезного, деликатного капитана…

Сон не был приятным. Таких странных снов он отродясь не видывал. Он проснулся и долго таращил глаза в темноту. Грань между сном и явью была неестественно зыбкой, и даже розово-светящиеся цифры на часовом табло казались достоверной деталью жуткого сновидения. Без двадцати минут полночь… Он натянул на себя одеяло, заснул и снова проснулся в тревоге. Снилось одно и то же: будто бы рядом с постелью стоят какие-то двое и с молчаливым упорством каменных идолов смотрят на него, спящего. Во мраке он их не видит, но чувствует холод массивных фигур и неподвижность зрачков… Утомленный диковинным сновидением, он включил разноцветный фонтан ночника. Походил по каюте, остановился у двери. В чем дело? Нервы, что ли, шалят?… Не прибегая к услугам пневматики, мускульным усилием рук раздвинул дверные створки. После отбоя в коридоре царит полумрак — до утра ничего здесь не светится, кроме синих полос по краям дорожки (контур зоны искусственной гравитации), и красное дерево стен выглядит глянцево-черным. Повернув голову вправо, он замер: на подсвеченном через открытую дверь капитанской каюты участке стены коридора как на красном экране дергалась тень многорукого пианиста… Зашипела пневматика — створки двери освещенной каюты захлопнулись. Тишина. Давящая тишина и мертвенная синева дорожки…

Определение «многорукий пианист» пришло ему в голову несколько позже, а в тот момент он просто ничего не понял. В каюту капитана «Анарды» вошел Некто (хотя кто здесь может войти в каюту Аганна, кроме Аганна?!). Тень на стене (а силуэт коренастой фигуры был достаточно четким) вполне могла принадлежать Аганну, если бы… если бы не одна ошеломительно-бредовая особенность: фигура имела две пары рук. Разведенные в стороны руки извивались и дергались… Вот, по сути, и все, что он увидел. Эпизод какого-то непонятного полуночного действа, неслышимо-бурный пассаж в четыре руки на невидимом фортепиано… Он приблизился к двери капитанской каюты и уж было решился нажать кнопку вызова, но вспомнил наставления Копаева: «Пройди мимо и сделай вид, будто ничего особенного не заметил». Делать вид было не перед кем. Чувствуя сухость во рту, он побрел по коридору обратно — мимо своей каюты, мимо кают отсутствующего экипажа, — отодвинул дверь кухонного отсека и, перешагнув порог, угодил ногой в лужицу. Вспыхнул свет. Зеркальная стена отразила среди белоснежного кухонного оборудования загорелый торс эксперта в плавках. Вид у эксперта был неприглядный — волосы в беспорядке, с лица, еще не сошло выражение недоумения и брезгливого неудовольствия.

Потягивая ледяной березовый сок, он обратил внимание на лужу возле одного из холодильных боксов. Тронул кнопку — дверная крышка, чмокнув уплотнителем стыковочного паза, съехала в сторону. Бокал с березовым соком едва не выскользнул из руки: на полу морозильника стояли ботинки Аганна… Он окинул взглядом заросшие снежной шубой стены, заиндевелые «лапы» бездействующих фиксаторов и снова уставился на капитанскую обувь. Добротные, но просто кошмарные по расцветке ботинки: оранжевый верх, красная с белым рантом подошва, золотистые бляхи. Обувь в холодильнике — бессмыслица, но еще более дико смотрелись на плотном снегу рядом с ботинками талые отпечатки босых ступней, А на заснеженных стенах — отпечатки ладоней… Он ущипнул себя за ухо. Ковырнул пальцем стыковочный паз: там, ему показалось, застрял какой-то блестящий лоскут. Но это был не лоскут. Это было… Черт знает что это было! Оно потянулось за пальцем: сверкающее, липкое и, подобно паутине, почти не осязаемое!.. С внезапностью проблеска молнии пришло озарение: в апокалипсическом перечне свойств, присущих экзотам, Копаев упоминал о некой ртутно-блестящей субстанции, которую кожа экзота выделяет под воздействием низких температур. «Стоит поплавать в ледяной воде или сильно продрогнуть…» Концы с концами вроде бы сходятся: холодильник — следы босых ног на снегу — липкий блеск…

В душевой он вымыл и продезинфицировал руки. Блеска на пальце не было, но, вспомнив затяжной медосмотр, которым Грижас удивил его на прощание, вымылся весь и перепробовал на себе все из имевшихся в наличии антисептических средств. Делал это размеренно, как автомат. Мысль о том, что МУКБОП поступил с ним просто бессовестно, не вызвала должных эмоций, он подумал об этом холодно и спокойно. Важнее было другое: Копаев прав, Аганн — экзот. Но в какую из сущностных категорий прикажете отнести «многорукого пианиста»?… Копаев, правда, оговорил вероятность появления призраков, но касательно их внешнего вида — ни слова. Утаил? Или не знал? Скорее последнее. Функционеры МУКБОПа, видимо, плохо себе представляют детали всего этого дела, иначе бы вряд ли послали с разведкой плохо подготовленного эксперта. Разведка угодила в лужу на первом же перекрестке. Ей было ясно одно: следы на снегу — не просто следы на снегу. Это следы далекого «радужно-лунного» прошлого Мефа Аганна. А насчет «пианиста» можно было думать все что угодно…

Остаток ночи прошел в размышлениях. Под утро кое-как задремал. Во сне увидел Аганна с двумя парами верхних конечностей, проснулся в холодном поту. Сколько мог, оттягивал выход к завтраку. Но деваться некуда, хочешь не хочешь — надо идти… Долго стоял перед дверью салона. Ладони влажные. «Ты аферист, Копаев, — думал он, пытаясь унять сильное сердцебиение, — Ты зачем послал меня сюда одного!..» Он вошел в салон и почувствовал слабость в ногах от огромного облегчения. Аганн выглядел обыкновенно. Красно-синий комбинезон, красно-бело-оранжевые ботинки, обыкновенные руки, свежее, тщательно выбритое лицо. Голубые глаза на этом лице смотрели приветливо: «Салют, шкип! Как настроение? Вид у тебя… не очень веселый». — «Салют, капитан. Значит, говоришь, не очень?…» Рухнув в кресло, он еще раз взглянул на ботинки Аганна, расхохотался. Не мог сдержаться. Это была реакция. Аганн смотрел на него с интересом. Все утро они приглядывались друг к другу с интересом и взаимно были ужасно любезны. А потом весь день он старался держаться от Аганна подальше — придумал работу по экспертизе вакуум-оборудования на причальной палубе (в скафандре чувствовал себя почему-то увереннее). В кухонный отсек, разумеется, заглянул (для очистки совести и для того, чтобы у Копаева не было оснований смотреть на разведчика с презрением и досадой). Можно было и не заглядывать: следы аккуратно стерты…

Беспокойная ночь отозвалась усталостью, он рано лег спать и проспал двенадцать часов мертвым сном. За это время на борту «Анарды» могло произойти множество самых экзотических событий — ему было все безразлично. Танкер в полном распоряжении Аганна и призраков, пусть делают здесь что угодно. Пусть обрастают инеем в холодильниках или поджариваются в стеллараторах, если это им нравится. Пусть только не очень шумят. Он слишком устал, и ему в самом деле было все безразлично. Утром, однако, нервное напряжение снова вернулось, и, так же как и вчера, сегодня он предпочел болтаться в скафандре среди музейных экспонатов вакуумного хозяйства. Он боялся, как бы недоверие к Аганау не переросло в неуправляемую враждебность. В неодолимое отвращение, в слепую ненависть и — чего доброго — в страх. Ни желания общаться с Аганном, ни прочной веры в неколебимость собственного самообладания у него не было. С другой стороны — пассивно отсиживаться в бронированной скорлупе скафандра глупо и унизительно. Надо что-то решать. Перейти к активным методам разведки? Допустим. А что это за зверь такой — «активные методы»? Как это в принципе делается? Вдобавок вряд ли МУКБОП одобрит активную самодеятельность, Аверьян в своих наставлениях внятно предостерегал от вмешательства: «Пройди мимо…» К черту Копаева и его наставления. Кроме Копаева и МУКБОПа, существует земная цивилизация, в интересах которой жизненно важно узнать, насколько опасен для нее суперэкзот под маской благообразной личины капитана дряхлого «кашалота».

— Кэп, слышишь меня? — проговорил Андрей.

— Да, превосходно.

— Я возвращаюсь. Закрывай вакуум-створ.

— Внимание! — капитанским голосом скомандовал Меф. — На вакуум-палубе в створе щита не стоять!

Андрей почувствовал холодные мурашки на спине, вообразив, как громогласно, нелепо роняет спикер слова команды в устоявшуюся тишину отсеков, кают, коридоров этого мертвого, в сущности, корабля.

Иллюминация «Казаранга» угасла. Палуба дрогнула, беззвучные челюсти вакуум-створа сомкнулись. Андрей включил фары скафандра и двинулся к темному отверстию люка шлюзового тамбура.

— Связь прекращаю, — предупредил Меф.

Андрей машинально выдал «квитанцию»:

— Понял, конец связи, конец… — Он стоял у входа в тамбур и разглядывал стену.

Сама стена ничего особенного собой не представляла — монолитный участок внутреннего корпуса из модифицированного металла. Грязноватый, правда, участок, но дело в другом: свет фар, скользнувший вдоль этой твердыни, выхватил из темноты полосу, вернее, цепочку зеркально-блещущих пятен.

Пятна блестели как свежевымытые зеркала. Ни дать ни взять — зеркальные кляксы. Размеры — чуть больше ладони. Цепочка клякс пересекала участок стены прямолинейным пунктиром. Наискось. В одном месте (на уровне груди) в пунктирной цепочке был пробел — двух клякс недоставало, — и Андрей мгновенно сообразил, где находятся недостающие «звенья»… Простая и ясная версия о газовом метеорите неожиданно усложнялась. Точнее — летела ко всем чертям, потому что новоявленное настенное украшение вызывало иные ассоциации. Например, такую: кто-то (скажем, ради забавы) окатил правый борт танкера струей из импульсного огнетушителя-брызговика, заправленного ртутью; струя ворвалась в открытый вакуум-створ, тяжело хлестнув по пути в спину скафандра… Но откуда, леший бы ее побрал, хлестнула эта струя? Ведь на правом траверзе Пространство было чистым. Не было там ничего подозрительного. Ничего подозрительнее созвездия Девы.

Он осторожно потрогал ближайшую кляксу. Ее зеркальная поверхность не прогнулась под натиском пальцев и даже не сморщилась, хотя это зеркало было странно мягким на ощупь. Нажим посильнее — рука, медленно преодолевая сопротивление, погрузилась в зеркало на треть толщины ладони. Это его поразило. Похоже на то, как если бы подстилающий зазеркалье модифицированный металл утратил твердость!.. Так, чего доброго, можно шутя добраться рукой сквозь стену до скафандрового отсека… Впрочем, он сознавал, что имеет дело с какой-то необыкновенной иллюзией. Потянул руку обратно. Обеспокоенно рванулся, но вытащить ладонь из липкой западни удалось не сразу: блестящая субстанция обладала клейкостью густой смолы. Вот так «иллюзия»!..

Он ошеломленно взглянул на металлизированное покрытие перчатки. Никаких повреждений. И никаких следов блестящего вещества. Таинственная «бесследность» липучего блеска напомнила эпизод с «лоскутом», прилипшим к двери холодильного бокса…

С запоздалой опаской он отступил от стены и, подняв руку к стеклу гермошлема, посмотрел на светосигнал радиометра, вмонтированного в рукав. Уровень радиации нормальный (для здешних условий — естественный фон). Заодно посмотрел на часы. Снова уставился на «мягкие зеркала», не зная, что предпринять. И только теперь заметил: кляксы постепенно таяли. Величина каждого «зеркала» была теперь меньше ладони. Эта блестящая мерзость скоро, должно быть, исчезнет совсем… Он торопливо поковылял к противоположному краю палубы, освободил страховочный фал.

— Меф, связь!

Молчание. Он повторил вызов, поймал концевой карабин. Голос Аганна:

— Ты еще не в отсеке?

— Нет. Открой мне вакуум-створ. А впрочем… — Он медлил соображая. Подумалось: «За двумя зайцами…» Отшвырнул карабин и сказал: — Впрочем, не надо.

Конечно, разумнее постараться успеть бросить взгляд на спину скафандра.