"Маска времени" - читать интересную книгу автора (Габриэль Мариус)

5

В течение месяца они занимались любовью несчетное число раз. Жажда ее была неутолимой, а его сила неисчерпаемой. Их страсть, подобно ветру над пустыней, уносила влюбленных от прошедших лет на мощных крыльях.

Но Джозефу надо было лететь дальше, намного дальше, чем потная мягкая постель Тани в деревянной избе.

— Я никогда, никогда не забуду тебя.

И тут он увидел, как резко изменилось выражение ее грубых черт. Еще секунду назад она лежала, безмятежно откинувшись на огромной подушке:

— Что ты хочешь сказать?

— Я не могу остаться с тобой.

— И куда же ты собираешься идти? — недоверчиво спросила женщина.

— Домой.

Сначала она попыталась заглянуть ему в глаза. Затем улыбнулась печально. Джозеф видел, что Таня все поняла.

— Какой же ты ребенок. Где она, твоя семья? Все уверены, что ты уже мертв. У твоей жены появился новый муж, а у детей — новый отец. Оставь их. Так будет лучше.

— Все равно мне надо идти, Таня.

— КГБ через сутки найдет тебя и отправит в другой лагерь.

— Там, куда я пойду, никакого КГБ нет.

— И куда же ты пойдешь?

— На Запад.

На это Таня только рассмеялась.

— Ты сумасшедший.

— Но именно оттуда я и пришел.

Глаза Тани широко раскрылись от удивления:

— Так ты с Запада?

— Да.

— И ты не русский?

— Нет.

— Врешь. Ты говоришь, как мы.

— Но я все равно не ваш. И я должен возвратиться. Голая, Таня вдруг поднялась с постели:

— Как же ты мог так поступить со мной?

— Прости, — неуверенно произнес Джозеф.

— Прости! — Таня прошлась по всей избе нагая, тряся большими грудями. Джозефу слышно было, как она ругалась и сплевывала в гневе, желая хоть как-то успокоиться. — Я люблю тебя. Кто еще полюбит такого? Кто?

— Не знаю.

Она подошла к нему и уставилась прямо в лицо Джозефа:

— Да стоит только увидеть тебя, как любой тут же лишится чувств. Ты же — урод, чудовище. И только такой же урод способен посмотреть на тебя и не отвернуться.

Когда Таня вновь подошла к Джозефу, ее гнев почти прошел. Ее маленькие поросячьи глазки были красными, а рот искривила трагическая гримаса. В руках она держала бутылку водки. Таня налила два полных стакана и села рядом с постелью, широкие бедра расплылись на сиденье стула:

— Ты действительно готов встретиться с семьей? Ведь ты знаешь, я права.

— Знаю.

— Зачем же тогда возвращаться?

— Чтобы взять свое.

Таня опять громко рассмеялась.

— На Западе тебя что, ждет сокровище?

— Там меня ждет то, ради чего я жил все эти годы.

Она качнулась вперед и посмотрела в глаза Джозефу.

Они были черными и казались бездонными, как пропасть, где глубоко-глубоко еще жило пламя. Таня передернула плечами от неожиданности.

— А у тебя глаза волка, зэк. Но ты-то не волк. Ты ребенок. — Она налила еще по стакану водки. — И как же ты собираешься добраться до своего Запада? Хочешь просто расправить крылья и улететь, а?

— Если понадобится, то и ползком поползу.

— Ты никогда не любил меня. И когда отправишься?

— Весной.

Таня с облегчением вздохнула:

— Ну, вёсны тут поздние, волчонок.

И они вновь обнялись, ища в этом объятии покой и мир. А затем она опрокинула Джозефа на спину и легла на него сверху всем своим тяжелым телом.

— Сейчас нам снова будет хорошо вместе.

Таня потерлась бедрами о его бедра, и он быстро почувствовал возбуждение. Тогда она направила его плоть в свою. Глаза Тани закрылись от удовольствия:

— Ты никогда, никогда не забудешь меня, зэк.

— Знаю.

Она стала раскачиваться на нем, управляя своим телом, делая его нежным и легким.

— Как? Хорошо? — спрашивала женщина. — Хорошо?

— Прекрасно, — шептал Джозеф в ответ.

С силой, на которую он, казалось, не был способен, Джозеф перевернул Таню и оказался на ней. Она рассмеялась в изнеможении, а потом вдруг заплакала, когда Джозеф вновь вошел в нее.

Костюмы были из мягкого, как облако, кашемира нежных оттенков.

Везде, где появлялась Эвелин, продавцы тут же превращались в подобострастных слуг. Хождение по магазинам превратилось в тяжелый десятидневный труд, в кропотливый выбор одежды, о которой Катарина не могла бы и мечтать прежде. Продавщицы обслуживали ее, а она неподвижно стояла у зеркал, как изваяние, пока те обсуждали, что нужно, то и дело принося и унося всевозможные вещи.

Эвелин обычно сидела и молча наблюдала за всем происходящим. Цены не упоминались, но Катарина взглянула как-то на ярлычок. Таких денег бабушка или дядя Тео не могли бы потратить и за месяц.

Перед Катариной на прилавке лежала целая дюжина костюмов, и Эвелин выглядела вполне довольной.

— Выбери из них себе три, — попросила она девушку.

По-видимому, Катарина должна была долго выбирать понравившееся, но она не глядя взяла то, что лежало сверху, и сказала: — Вот эти.

Эвелин переменилась в лице:

— Но ты даже не потрудилась выбрать?

— Я выбрала, — недоуменно пожала плечами Катарина, не совсем понимая, в чем она не права.

— Мне казалось, тебе будет приятно подбирать себе одежду.

— Все костюмы так похожи.

Катарина не собиралась ее злить, но Эвелин была явно на пределе. Она постукивала пальцами по конторке кассира, пока покупки аккуратно упаковывали в зеленую и золотистую бумагу.

Катарина никогда раньше не слышала о магазинах «Харродс», и вообще ей никогда не приходилось бывать в таких огромных магазинах. Роскошь повсюду бросалась в глаза. У Катарины появилось чувство тошноты и совершенного греха, словно в детстве, когда ей случалось съесть шоколад без спросу. И в то же время ей все казалось, что это происходит не с ней, а с кем-то другим и что все окружающее ей просто приснилось.

Когда они вышли из отдела, лицо Эвелин оставалось напряженным. На эскалаторе она так резко остановилась, что спешащие следом покупатели стали на них натыкаться. Эвелин повернулась к Катарине, ее губы были сжаты:

— Почему ты не предупредила меня, что эти костюмы тебе совсем не нравятся?

— Я только сказала, что для меня они все одинаковые.

— Да, такие костюмы явно не в твоем вкусе, потому что они не из кожи и не украшены заклепками.

Катарина промолчала.

— Ты ведешь себя как умственно отсталая. Стоишь и молчишь, уставившись в одну точку. Кажется, тебе не понравилось ничего из того, что ты перемерила. У тебя на лице не было никаких эмоций, ты была похожа на зомби.

Черные глаза Катарины засверкали:

— Но вас же не интересует мое мнение. Вы очень хорошо знаете, как я должна выглядеть, так какая разница, что я об этом думаю?

— Тебе легче высказать недовольство, чем…

— Никакого недовольства я не чувствую. — И благодарности тоже.

— Если хотите правду, — заметила Катарина, — то очень трудно быть благодарной, когда тебя заваливают вещами, которые ты не хочешь иметь и в которых совершенно не нуждаешься.

Покупатели продолжали сновать взад и вперед, не обращая внимания на двух женщин, которые стояли и напряженно глядели друг другу в глаза.

На лице Эвелин появилось раздражение:

— Значит, из того, что мы купили, тебе ничего не понравилось?

— Я этого не говорила.

— Не говорила. Ну так скажи наконец. И есть ли в магазине хоть что-нибудь поразившее твое воображение? Вещь, которая понравилась тебе, и ты могла бы сказать: «Да, я хочу это!»

Катарина огляделась по сторонам. Они стояли напротив отдела, где продавался хрусталь, расставленный на стеклянных полках с зеркальными задними панелями и сияющий, как застывшие потоки воды. В этих зеркалах девушка вдруг увидела свое раздвоившееся отражение, словно два образа: Катарина — Кейт. Черные глаза у девушки в зеркале впервые не прикрыты буйной челкой; на ней новая одежда, в которой она чувствует себя неловко. Уже чужой, но все-таки такой родной образ, как будто старый друг, неожиданно мелькнувший в толпе.

— Ну? То, что ты хотела, здесь есть? Катарина медленно оглядывала отделы магазина:

— Есть.

— Так покажи мне.

Девушка пошла в нужном направлении и привела Эвелин в отдел кожгалантереи, здесь был особый, неповторимый запах. Она показала:

— Я хочу вот это.

— Тетрадь для записей? — Эвелин взяла ее в руки. Вещичка действительно была изящной, из тонкой, хорошей кожи, с бумагой под мрамор. — И что же ты будешь делать с ней?

— Записывать.

— Что записывать?

— Мысли. События.

Эвелин открыла тетрадь и уставилась на пустые страницы, будто хотела в них увидеть что-то такое, что способно объяснить внутренний мир этой молчаливой смуглой девушки:

— У тебя уже был когда-нибудь дневник?

— Да.

— В Италии?

— Да.

— А где он сейчас?

— Я сожгла его перед отъездом.

Эвелин закрыла кожаную обложку:

— И ты действительно это хочешь?

— Да.

— Так скажи, как надо.

— Я действительно хочу это.

Эвелин взяла ежедневник и понесла к кассе. Катарина смотрела ей вслед, на ее высокую и стройную фигуру, плывшую среди покупателей. Девушка уже не сердилась и, кажется, начала понимать Эвелин, но вряд ли Эвелин когда-нибудь поймет ее.

Эвелин принесла тетрадь и отдала Катарине:

— Вот. Это первая вещь, которую ты сама выбрала.

— Спасибо, — просто сказала девушка.

— Было бы неплохо, если бы ты научилась улыбаться при этом, — заметила Эвелин. — А теперь пойдем, а то опоздаем на ленч.

Они вошли в маленький, уютный ресторанчик, отделанный бархатом и красным деревом, со старинным серебром на столах и белыми льняными скатертями. Затем началось изучение меню, словно это катехизис. Катарина молча слушала, пока Эвелин объясняла ей, что значит наименование каждого блюда, описывая и сам процесс приготовления. Затем она выбрала за себя и за нее, Кейт, а услужливый официант записал все в блокнотик. Эвелин откинулась на спинку кресла и закурила сигарету «Балкан собрейн», что она делала довольно редко, особенно днем, — значит, она все еще была взволнована.

— Ты объявила нам психологическую войну с того момента как приехала, Кейт. Честно говоря, я уже на пределе.

— Не понимаю, о чем вы?

— Думаю, что понимаешь. С момента твоего появления здесь над нашим домом словно нависло темное облако.

— Я не просила, чтобы меня привозили сюда, — еле слышно проговорила девушка. — Они не имели никакого права писать вам.

— Но письмо пришло. И вот ты здесь.

— Не по своей воле. И это вовсе не сделало меня счастливее.

— О, ты ясно дала нам понять, что ни о каком счастье не может быть и речи, несмотря на все усилия с нашей стороны. Мы ведь так стараемся, но тебе все равно. Сегодня ты испортила мне прекрасное утро.

— Простите.

— Я могу еще как-то понять твою грубость по отношению ко мне. Но при чем здесь, скажи, отец?

Катарина отвернулась:

— Я ему не сказала ни одного грубого слова.

— Вот это я и имею в виду, — резко заметила Эвелин. — Ты даже не смотришь в его сторону. Ты ведешь себя так, будто его не существует.

— Он не хотел, чтобы я приезжала сюда. Он беспокоится только о том, что напишут газеты, если, не дай Бог, они узнают о моем существовании.

— Плохо с твоей стороны так говорить о нем.

— Но это правда.

— Если учесть твое прошлое, то мы могли бы рассчитывать хотя бы на уважение.

— Вы хотите сказать, что если я бедна, то должна прыгать от радости, видя, какие деньги вы тратите на меня?

Эвелин с силой затушила наполовину выкуренную сигарету:

— Хорошо, что ты хотя бы заметила, что это все чего-то стоит.

Катарина тяжело вздохнула, из последних сил пытаясь сдержать свое раздражение:

— Прежде всего, мне очень трудно понять, зачем тратить на меня большие суммы. В моей семье таких денег никогда не было, и поверьте, принять все это совсем непросто. Это расстраивает меня больше, чем вы можете себе вообразить. Но я сейчас начала понимать: это просто игра, и я в ней игрушка, а не партнер.

— Что значит игрушка?

— Кукла, если хотите.

— Ты действительно так думаешь?

— Я не думаю, я знаю. — Катарина начала вдруг говорить громко, почти перекрывая общий гомон. — С момента моего появления здесь вы забавляетесь мною.

Вы сами выбрали для меня прическу, сами отвели в дорогие магазины и купили одежду.

— Но ты же выглядела как дикарка. И у тебя действительно ничего не было подходящего из одежды.

— Вы водите меня по очень дорогим ресторанам и выбираете еду, которую мне следует есть, и вино, которое надо пить.

— Потому что ты сама ничего не умеешь.

— Вы говорите мне, как следует вести себя за столом, как держать нож и вилку…

— Бога ради, Кейт! — не выдержала Эвелин. — Я просто пытаюсь учить тебя. Разве ты этого не поняла? Просто пытаюсь показать, как надо делать.

— Нет. Вы пытаетесь переделать меня и сделать меня такой, какой я никогда не смогу быть.

Появился официант с заказанными блюдами, и женщины тут же замолчали. Когда он ушел, Эвелин наклонилась слегка вперед и сказала:

— Видно, настало время отправить тебя в школу. Я хотела подождать до следующего семестра, но сейчас поняла, что сделала ошибку. Твоим мозгам необходима работа, и тебе нужна компания сверстниц, а не мое общество. Может быть, они быстрее выбьют из тебя эту дурь. На следующей неделе мы вместе отправимся в Нортамберленд, и ты начнешь учиться в школе Святой Анны. Когда-то я сама в ней училась, и директор школы — моя крестная. Думаю, тебе там понравится. — На мгновение глаза Эвелин засветились, а затем вновь погасли: — Сколько раз говорить тебе, что так вилку никто не держит.

Не переставая, неделя за неделей, снег сыпался из нависших над самой землей туч, но река так и не застыла. Она несла свои быстрые, темные воды прямо в Балтийское море.

Река указывала путь Джозефу. Вдоль нее он мог идти до самой Риги, если, конечно, его никто не остановит и не спросит документы, которых у него не было, или если он не утонет где-нибудь в непролазной грязи.

После Риги Джозеф продолжил бы свой путь до заброшенной деревни на берегу моря.

Там Джозеф назначил бы встречу с Таниным братом Петром Николаевичем, который был знаком с контрабандистом — капитаном траулера. Деньги Тани нужно передать этому капитану.

Шведы обычно встречались с контрабандным траулером в открытом море и перегружали на него свой товар: всякого рода аппаратуру — транзисторы и телевизоры, которые могли ловить даже шведские передачи. Этот товар высоко ценился на всем Балтийском побережье. Шведы получали взамен значительно более легкий груз — промышленные алмазы.

Джозеф собирался таким путем добраться до Бургсвика.

А с острова Готланд он хотел на пароме переправиться на континент.

В этом плане было столько «если», что Таня невольно рассмеялась, услышав все подробности.

Но волчий взгляд Джозефа был полон огня, энергия бурлила в нем, и противоречить казалось просто бессмысленным.

— А почему ты думаешь, волчонок, что твои деньги все еще на месте?

— Потому что я оставил их там до войны.

— В банке? Твои капиталисты их давно уже украли.

— Капиталисты не все воры. А швейцарские банки никогда не подводят своих клиентов.

— Все банки воруют, — отрезала Таня. — А что, если твоя семья успела истратить деньги?

— Никто, кроме меня, не знал о них.

— Но если денег не окажется и ты не заплатишь шведам, то они просто перережут тебе горло.

— Они все пацифисты.

— Вы только послушайте, как много знает этот ребенок, — с издевкой произнесла Таня. — Значит, и банки не воруют, и шведы не убивают!

Она начала пристально разглядывать и ощупывать лицо Джозефа. Швы стали серебряно-белыми, некоторые уже закрывала отрастающая седая борода. Губы Тани были мягкими и влажными, когда она целовала Джозефа, все время повторяя одно и то же:

— Я не хочу, чтобы ты уходил, волчонок, не хочу, чтобы тебя убивали.

Весь последний день она плакала.

Джозеф расцеловал ее в последний раз и ощутил солоноватый привкус слез, словно морские брызги Балтийского моря.

Не оборачиваясь, он вышел из деревни и пошел по следу от колес «Москвича», все время придерживаясь тающей колеи. И в однообразном ритме дороги Джозеф начал постепенно улавливать пульс другой, новой жизни, которая ждала его впереди.