"Далеко от Москвы" - читать интересную книгу автора (Ажаев Василий Николаевич)

Глава третьяНужен ли нефтепровод войне?

У Алексея оставалось много свободного времени в эти первые дни жизни в Новинске. Работа сводилась пока к ознакомлению с материалами проекта и отчетными документами. К тому же, после неожиданной их размолвки, Беридзе обособился и перестал разговаривать с Алексеем, хотя занимались они по-прежнему в одном кабинете.

На третий день Ковшов отправился пешком в город, на почту. От управления, расположенного в привокзальном районе, до города было восемь километров. Алексей свернул с пыльной ухабистой дороги, направился к сопкам, укорачивая путь. Издали, под солнцем, сопки казались как бы застланными коричневым бобриком. Когда Алексей приблизился, они стали мохнатыми и очень пестрыми.

По пути из Москвы, в поезде, Беридзе рассказывал Алексею о Дальнем Востоке, суля много интересного и нового. Действительно, дальневосточная природа поражала с первых же шагов.

Склоны сопки, на которую поднялся Алексей, покрывал низкорослый дубняк. Ржавые большие листья его мертвенно шелестели, колеблемые ветром, но не опадали. Поднимавшиеся над дубняком ветви лиственницы были оголены. Иглистый наряд этого осыпавшегося к зиме хвойного дерева хрустел под ногами. Все не так, как в Подмосковье: листья дуба остаются зимовать на ветвях, а хвойное дерево именуется лиственницей потому, что хвоя с него к зиме опадает...

Алексей спустился в овраг, побродил в высоких, почти в рост человека травах. Они перестояли и звенели, высохшие от солнца, не дождавшись своего косаря. В траве на каждом шагу вспыхивали яркие осенние цветы — желтые, пурпуровые и темно-синие, похожие, на крупные колокольчики. Они смело тянулись кверху, будто ждали не зиму, а лето.

Инженер быстро набрал большой букет невиданных им цветов, очень красивых, но без запаха, и стал выбираться к дороге. Ему попались заросли сухих невзрачных кустиков. Алексей остановился и смотрел на них с жалеющей улыбкой — он уже знал, что это и есть рододендрон, о котором, по книгам Жюль Верна, с детства создалось представление как о сказочно прекрасном растении.

Новинск тоже разочаровал москвича. Столько писали об этом городе — где же он?. Ни высоких красивых зданий, ни правильных линий улиц. Преобладали деревянные постройки. Вместо каменных мостовых и асфальта тянулись плохие грунтовые дороги. Пешеходы шагали по доскам, проложенным под окнами домов. Все главные улицы города начинались от реки и уходили от нее на несколько километров параллельными рядами стандартных построек. Среди них изредка встречались кирпичные здания — грубые большие коробки, лишенные архитектурной отделки.

На почте девушка сказала Алексею с усмешкой:

— Пишут.

Ковшов огорчился: он надеялся получить весточку из дому. С тещей он условился, что она будет писать ему о Зине, как только получит какое-нибудь сообщение. Значит, оттуда ничего нет. Алексей сдал в окошко письмо и телеграмму — лимит в двадцать слов для любого заочного излияния чувств. Про себя Алексей решил писать Зине — в надежде, что его письма и телеграммы из Москвы в конце концов удастся переслать и они все-таки попадут в ее руки.

Девушка за окошком пересчитала слова телеграммы, прочитала их и заинтересованно подняла глаза на Алексея:

— А кому же цветы?

— Никому. Могу подарить вам.

С серьезным лицом он отдал ей цветы, поклонился и вышел из помещения почты. Его собственная телеграмма еще больше разбередила душевную рану. В груди разрасталась боль, почти физически острая. Он остановился посреди дороги и вынул из кармана аккуратно сложенный клочок бумаги.

«Пошла на экзамены. Думай обо мне. Только особенно-то не волнуйся — наверное выдержу. Зина».

Случайно сохранившаяся в ящике стола записка с несколькими словами, найденная по выходе из госпиталя, — как много она значила для Алексея! Он мог перечитывать ее часами. Несчастьем представилось Алексею его пребывание в Новинске, в глубочайшем тылу, в безопасности и безделье.

«Кто ты сейчас? — спрашивал он себя с негодованием.— Кто ты, беспечно прогуливающийся среди мирной природы, когда твоя подруга и товарищи воюют за родину, когда самое родное и дорогое, без чего немыслимо жить — будущее твоего народа, Москва каждую минуту подвергается смертельной опасности?..»

Случилось так, что Беридзе сумел переубедить его в Данилове! Из Новинска уехать труднее, всякая попытка, наверное, будет воспринята Батмановым и Беридзе неверно, враждебно, скандально, они не поймут истинных его побуждений, не поверят, что он просто не может поступить иначе. С другой стороны, ссора с Беридзе может пойти на пользу: Батманов не станет задерживать его, поскольку Беридзе уже отступился...

На повороте Ковшова обогнала, обдав едкой пылью и газом, легковая машина. Немного отъехав, машина остановилась. Когда Алексей поравнялся с ней, сидевший за рулем человек окликнул его и предложил подвезти.

Машина шла на большой скорости, ловко избегая неровностей дороги.

— Вам куда? — спросил шофер.

— К управлению строительства, где начальником Батманов. Известно такое?

Шофер кивнул головой и внимательным быстрым взглядом окинул Ковшова.

— Вас я почему-то не знаю, — сказал он, перекидывая папиросу из одного угла рта в другой. — Никогда не видел.

— Разве вы обязаны всех знать?

— Обязан. Во всяком случае, я запомнил бы вас, если бы хоть раз увидел.

— Вы правы, я здесь всего три дня. Приезжий.

— Из Москвы? Тогда я знаю, кто вы. Инженер Ковшов?

— Почему же именно Ковшов? Нас трое приезжих. Один из троих, действительно, носит такую фамилию.

Шофер бросил папиросу и улыбнулся, золотой зуб во рту сверкнул, как огонек. Взгляд его живых глаз снова скользнул по лицу Алексея.

— Я определил вас по методу исключения. Вы не Батманов.

— А может, Батманов?

— Батманов — человек моего возраста, с такими вот печальными признаками увядшей молодости,— шофер коснулся рукой своего тронутого сединой виска. — Батманов — популярная личность.

— Значит, я Беридзе.

— Какой же вы Беридзе! — засмеялся шофер. — Судя по фамилии, Беридзе — грузин. Вы же русский, к тому же москвич. Вас выдает московский говор и вздернутый русский нос, у Беридзе нос с горбинкой, черная борода. И хотя говорит он чисто, без акцента — все-таки не по-московски.

— Откуда же, однако, вам известно про черную бороду и речь Беридзе? Успели познакомиться?

— Признаюсь: Беридзе и Батманов старые мои знакомые. Три года назад я провожал их с Дальнего Востока на запад. Уже тогда Беридзе носил бороду, а Батманову стукнуло сорок лет. Ну, сдаетесь, товарищ Ковшов?

— Сдаюсь. Вам остается назвать себя — и мы можем считать себя знакомыми.

Машина, подскакивая, проехала по бревенчатому мосточку.

— Не буду называть себя. Догадайтесь сами, — шутливо предложил шофер.

Алексей рассматривал человека за рулем. Серый костюм, свежая, расстегнутая на две пуговицы, серая шелковая сорочка. Черные тусклые волосы мелким каракулем, посеребренные лишь на висках. Темное от загара лицо, чистая улыбка. От улыбки возле глаз собираются лучики, и лицо добреет.

Уловив на себе изучающий взгляд, человек за рулем рассмеялся.

— Хорошую задал загадку?

— Мне разгадать вас трудно, не за что зацепиться. Одно ясно: вы не шофер, хотя отлично ведете машину. Наверное, вы руководящий товарищ, имеющий какое-то отношение к строительству.

Человек за рулем снова засмеялся. Он, по-видимому, любил пошутить.

— Вы в городе были? Понравился вам Новинск? — спросил он после минутного молчания — он выводил машину на дорогу, к зданиям вокзального района.

— Нет, — не задумываясь, ответил Ковшов с некоторым раздражением. — Не понравился. Разве это город? Несколько тысяч одинаковых деревянных домов, вытянутых в шеренги. Ничто не радует глаз, все, по существу, придется ломать, если строить настоящий город. Зря его расхваливали в газетах, ваш Новинск.

Замечания Ковшова заметно не понравились его спутнику.

— Слишком резко, я бы сказал — тенденциозно разделались вы с Новинском. Предубеждение, пожалуй, понятное: вы приехали из Москвы и сравниваете с ней. Я полагаю, мнение о нашем городе у вас скоро изменится. Вы, например, не видели действующих заводов — они сделают честь любым предприятиям в мире — кстати и нефтеперегонного, к которому вам придется тянуть нефтепровод. Вы не видели строящихся заводов. Не видели ни театра, ни Дворца пионеров. Новинск расхвалили справедливо. Города вырастают столетиями — нашему Новинску нет и десяти годиков, он подросток. Вы, молодой человек, избалованы, вам и в голову не приходит сопоставить: что было — и что есть теперь. Разве можно не оценить размаха, с каким строился и будет дальше строиться город после войны? Мы с вами минут пятнадцать едем по диаметру будущего города. Вам неизвестно, что всего несколько лет назад на этих местах нанайцы ставили ловушки на соболей. Эту огромную ровную площадку вырвали у тайги, а ее загнали на тот берег. Вам надо бы посмотреть проект будущего Новинска. Разве прежние градостроители знали заранее, что у них получится?

— Слишком усиленно защищаете Новинск. Вы что, архитектор или заведующий горкомхозом?

— Поживете — узнаете. Я вам еще припомню злое слово о Новинске.

— Не страшно. У вас ничего не выйдет: я собираюсь в обратный путь, на запад.

Машина остановилась около четырехэтажного широкого кирпичного дома управления.

— Я схожу, а вы следуйте дальше по диаметру вашего города. И больше мы, наверное, не увидимся. Спасибо, что подвезли. Прощайте,

Незнакомец рассмеялся.

— Прощайте... прощайте...

Но он тоже вышел из машины и пошел вслед за Алексеем. Тот задержался.

— Вы к нам?

Незнакомец кивнул головой и спросил серьезно, почти сердито:

— Насчет обратного рейса вы к чему сказали? Пошутили или есть такое распоряжение?

— Никакого распоряжения! По собственной инициативе буду изо всех сил добиваться отправки меня на запад. Три дня живу здесь — и три дня у меня уши горят от моего постыдного благополучия.

Они остановились у подъезда.

— Теперь вы мой враг, — сказал незнакомец мрачновато. — Человек, охаявший Новинск и удирающий с Дальнего Востока, мой личный враг.

Алексея осенило.

— Я догадался: вы — Залкинд, секретарь новинского горкома? Мне Беридзе рассказывал про вас. Его вы тоже однажды объявили своим личным врагом.

Лицо Залкинда просветлело:

— Рассказывал про меня Беридзе? Значит, не забыл. Ну, с ним я больше не враждую: он вернулся. А вам — беспощадный враг. Между прочим, учтите, со вчерашнего дня я не только секретарь новинского горкома, но и парторг строительства.

Вечером Ковшов написал рапорт Батманову. На двух страницах инженер настойчиво доказывал, что должен безотлагательно вернуться на запад. Вручив бумагу секретарю начальника строительства, Алексей приготовился ждать ответа.

Комнаты общежития выходили в коридор. Комната Алексея оказалась самой крайней. Комендант распахнул перед ним дверь.

Железная кровать с тощим матрацем, плоской подушкой и серым солдатским одеялом. Больничного типа тумбочка. Маленький стол, два стула. На стене — портрет Димитрова, на столе — кабинетная черная лампа, изогнутая вопросительным знаком. На окне — полуспущенная штора из синей светомаскировочной бумаги.

Зашли в комнату вдвоем, и стало тесно. Комендант с сомнением посмотрел на Алексея и удивился его словам:

— Роскошно... Больше мне ничего не надо.

Новый жилец с полотенцем прошел по коридору, тускло освещенному единственной лампочкой. Открыл крайнюю дверь: увидел большую кухню — грязную и неудобную, какие часто встречаются в коммунальных квартирах. В широком тамбуре нашел умывальник — два железных корыта — одно над другим. Из верхнего торчали вниз соски. Стараясь не громыхать, Ковшов умылся.

Не все жильцы спали. С шумом распахнулась входная дверь, вошла девушка в кожаной куртке и сапогах. Она не очень-то соблюдала тишину и, отпирая свою комнату, напевала: «Спят курганы темные...»

— Тише! Люди спят кругом, а не курганы, — сказал Алексей.

— Ой! Я вас не заметила. Вы новый истопник?

— Новый жилец, заинтересованный, чтобы здесь было тихо ночью.

Она подошла к нему, приглядываясь с любопытством.

— Значит это для вас готовили утром комнату? Комендант сказал — для нового главного инженера или его заместителя. Вы и есть?

— Признаюсь.

— Я ругала коменданта. Вам дали холодильник вместо комнаты. Сейчас — и то прохладно, а каково будет зимой? В ней только овощи хранить, живой человек не выдержит. Вы отказывайтесь, пусть дают другую.

Ковшова обрадовало нарушение его тягостного одиночества, он с удовольствием слушал болтовню девушки. Она на минуту забежала к себе и вернулась без кожаной куртки, в легкой шелковой кофте. Поправляя волосы, она закинула голые по локоть полные руки за голову и опять принялась уговаривать его.

— Сейчас освободится много жилой площади. Говорят, новый начальник строительства решил всех нас разогнать. Управление почти целиком упаковалось и собирается уезжать со старым начальником.

— Вы не умеете потише разговаривать? — спросил Алексей.

— Зачем потише? У нас привыкли не стесняться. Часов в шесть утра убедитесь сами: никто не будет говорить «потише». Вон напротив живет Гречкин, начальник планового отдела. У него четверо детей, и они никогда не орут поодиночке — обязательно хором. Но не это самое страшное. Самое страшное — Лизочка, супруга Гречкина. Она маленькая, худенькая, но у вас всегда будет звенеть в ушах от ее крика.

Девушка заочно познакомила Ковшова с жильцами. Не спросив разрешения, вошла в комнату инженера, оглядела ее критически и осталась недовольна.

— Сыро. Вымыто плохо, смотрите, какие потеки у плинтусов. Обстановка случайная, хлам. Матраца, считайте, нет, вместо него положили лист папиросной бумаги. На нем спать нельзя, заболят бока.

— Можно спать, вполне, — решил Ковшов. — Тем более, мне не придется особенно-то нежиться в постели.

Девушка закончила осмотр комнаты и перевела взгляд на инженера, глаза у нее были большие и ласковые.

— Вы, наверное, холостяк и привыкли жить впопыхах да в сухомятку?

— Я женат, правда недавно.

Она изумленно посмотрела на него и заливисто рассмеялась.

— Молодую оставили дома? Мило!

Инженеру не понравился поворот в разговоре, он сразу потерял интерес к болтовне девушки. Она заметила эту перемену и ушла, пожелав спокойной ночи.

Спать не хотелось. Алексей приник лбом к холодному стеклу. На улице было светло, как днем. Фосфорный неживой свет луны заливал барачного типа постройки и великое множество пней, оставшихся как следы тайги, оттесненной с площадки. Правее, за последним бараком, блестел величавый Адун. Где-то неумолкаемо выла и визжала циркульная пила, иногда она плакала, как женщина.

Тоскливые мысли вновь толкнулись в голову. Днем пришло письмецо от брата. Митенька, восемнадцатилетний паренек, писал из военной школы, что учится бить немца и скоро пойдет на фронт. В этих нескольких фразах прозвучал для Алексея горький укор.

Одиночество Ковшова нарушил Беридзе. Алексей вскочил, смущение и радость отразились на его лице: размолвка с товарищем тяготила его, он чувствовал себя виноватым.

— Пришел ругать тебя и бить, — сказал Беридзе и, подойдя к товарищу, неловко, сбоку обнял его.

Главному инженеру тоже не понравилась комната Ковшова.

— Я слышал, стены покрываются льдом. И мрачная она какая-то. Тоску нагоняет. Ты перебирайся ко мне, у меня тепло, и хозяйка заботливая.

— Спасибо. Я буду пока жить здесь, меня комната устраивает.

— Ты и в самом деле решил добиваться возвращения в Москву? — в упор спросил Беридзе.

— Да, — коротко ответил Алексей. Он понял, зачем пришел к нему Беридзе. — Тебе Батманов сказал? Отпускает он меня или нет?

— Батманов ничего не говорил о тебе. Ты успел к нему обратиться?

— Вчера я подал ему рапорт.

— Эх, зря! — сказал Беридзе с досадой. Он явно расстроился и начал расхаживать по комнате: три шага вперед, три шага назад. — Ты, Алексей, человек взрослый, у тебя своя голова на плечах, но по-дружески скажу тебе: напрасно затеял волынку. Ты еще не включился в работу, вот и мечешься. Вздор. Надо подавить в себе это настроение.

Ковшов сидел на низкой кровати, склонив голову. Беридзе едва удержался, чтобы не подойти и не погладить его по русым волосам.

— Неудобно перед Батмановым, голубчик. Ему трудно сейчас: организационный хаос, люди в разброде. Мы приехали вместе с ним и теперь — главная его опора. И вдруг рапорт: «Прощайте!» Смахивает на удар в спину.

— Слишком красиво изображаешь, Георгий Давыдович. Начальнику не придут в голову такие тонкости. Я для него маленький человек, он вполне без меня обойдется.

— Понятное дело, обойдется. Но согласится ли обойтись — не знаю. Во всяком случае, он не отнесется к твоему рапорту равнодушно. Ты и меня ставишь в неудобное положение — я за тебя ручался. Предвижу неприятности.

Постучав, в комнату зашел Залкинд. На нем было легкое летнее пальто. Он внимательно огляделся.

— Помирились? — спросил парторг у Беридзе, присаживаясь на кровать, рядом с Алексеем. — Напрасно. Что до меня, я не собираюсь с ним мириться.

— Слышал? Он успел подать письменный рапорт начальнику строительства, — сказал Беридзе.

— Тем хуже для него. — Залкинд положил руку на плечо Алексея. — Вам потом самому станет неудобно, вы пожалеете об этом рапорте.

— Почему? — раздраженно спросил Алексей. — Я не путевку прошу на курорт.

Залкинд подпер голову обеими руками.

— Некоторые люди у нас здесь рассуждают так. Мол, на карту войны поставлено все, страна напрягается до предела, на учете каждый человек и каждый патрон. Между тем, на Дальнем Востоке бездействуют крупные вооруженные силы. Надо немедленно снять их отсюда и бросить на запад. Дальневосточные дивизии хорошо обучены и оснащены — они помогут остановить фашистов. Если японцы воспользуются этим и оттяпают у нас Дальний Восток — не беда, обойдемся без Дальнего Востока. Нам де города, села и земли ближней России милее и дороже неуютных дальневосточных пространств. Как вы расцениваете этакое рассуждение?

— Рассуждение гнусное! Я бы с такими рассуждателями не стеснялся.

— Правильно и патриотично! — одобрил Залкинд. — Каждый камень и каждая пусть захудалая речка — все дорого родине. Будь мы просто потомки Ермака и Пояркова, и то не имели бы права отдавать ни одной песчинки Дальнего Востока. Кстати, тут каждая песчинка золотая. А мы не только потомки Ермака, мы — наследники Ленина, советские люди, мы дали этому краю новую жизнь.

— Спрашивается: при чем здесь инженер Ковшов? — спросил Алексей.

— Инженер Ковшов, патриотично осудив антипатриотические высказывания, на деле согласен отдать японцам весь Дальний Восток. Ему дорога одна Москва.

Алексей поднял брови.

— Может быть, я уже отдал японцам Дальний Восток?

Залкинд оставил его замечание без внимания.

— Незачем говорить о роли тыла в войне, — продолжал он. — Все мы знаем: устойчивость и работоспособность тыла значат столько же, сколько и сама армия. Что такое тыл? Заводы, колхозы, разные строительства, сотни и тысячи больших и малых учреждений государства, перестроенных на военный лад...

— Очень интересно, — улыбнулся Алексей. — Правда, немного похоже на очередную статью из местной газеты. Вы полагаете, мне не ясны столь популярные истины?

— Вы огорчили меня и Беридзе нежеланием понимать некоторые популярные истины. Нефтепровод наш участвует в войне в той же мере, как завод боеприпасов или танковая дивизия. Строительство нефтепровода имеет прямое отношение к вооруженным силам Дальнего Востока. Вы возмущаетесь людьми, предлагающими снять армию с дальневосточных границ. Почему же на деле вы поддерживаете их, отрицая необходимость нефтепровода для войны?

Ковшов встал, протиснулся между столом и кроватью и сел у столика в углу, напротив Беридзе. Тот молча играл перочинным ножом с целым набором инструментов — от консервного ножа до шила.

— Ничего не отрицаю. Просто вижу, что невозможно построить его так быстро. Следовательно, ему не придется участвовать в войне.

Залкинд взял из рук Беридзе перочинный нож и стал внимательно открывать предмет за предметом.

— Ваши слова ничего не весят. Вы не имеете представления об общем плане войны, не знаете ни ее ресурсов, ни сроков. Конечно, мы тоже знаем не все. Все знают только наши большие руководители в Москве. Они и решают. Перед ними стоял вопрос о нефтепроводе, один из миллиона вопросов. Грубский доказывал: построить за год нельзя. В Москве с ним не согласились. Нефтепровод нужен для войны, отказаться от него невозможно. Отсюда решение: выполнить стройку за год. Это равно приказу — стоять насмерть и сделать невозможное. Отсюда смена руководства на строительстве... Теперь оно в надежных руках. Вам не приходилось в свое время читать очерк в «Правде» про Батманова и Беридзе: «О людях, которые умеют делать невозможное»?

— Не помню, — сказал Алексей.

— Был такой очерк в свое время, — с гордостью подтвердил парторг. — Меня очень обрадовало решение Совнаркома о форсировании строительства. В этом я увидел еще одно проявление нашей силы. Подумайте: если нефтепровод, отстоящий от фронта на несколько тысяч километров, нужен и занимает в войне определенное место, хотя и поспеет только через год, то какая мудрость предвидения заложена в общем плане войны с фашистами!

— Я все понимаю, признаю, со всем согласен! — воскликнул Алексей, вскакивая. — Но вы-то можете меня понять или нет? Я хочу на фронт, туда, где сейчас труднее всего! Нас учили с детства, и на школьной скамье, и в комсомоле: не прятаться от трудностей, быть там, где опаснее всего.

— А разве вас не учили, кроме того... дисциплине? В конце концов, нужно или нет подчиняться старшим товарищам? — жестко спросил Залкинд. — Разве не учили тому, что нельзя себя выделять из общего? Если не учили, тогда и на фронте вы будете рассуждать: «Это не участвует в войне, а это участвует, это важное, это мне подойдет а это не подойдет». Или мы для вас не старшие товарищи? Мне Беридзе говорил, будто фронт опалил вас. Честно признаться — незаметно. Советую хорошенько обдумать то, что мы вам говорим...

Залкинд вернул Беридзе нож и поднялся. Встал и главный инженер. Алексей прислонился спиной к стене, чтобы дать им пройти. Проходя, Залкинд нажал на него плечом и засмеялся:

— Приперли парня к стенке в прямом и переносном смысле!

— Чего вы хотите от меня, старшие товарищи? — спросил Алексей.

— Чего мы хотим от него, Георгий Давыдович? Скажи ему.

— Мы хотим, голубчик, чтобы ты перестал думать об отъезде. Я ведь очень рассчитываю на твою помощь, пора влезать в работу по уши. И еще соображение. Твой отъезд плохо повлияет на управленцев. И без того неспокойно. С Батмановым я улажу: возьму у него рапорт, и тебе не придется с ним объясняться...

Алексей внимательно посмотрел на поздних гостей:

— Не надо брать рапорт, я не боюсь объяснений. Сам, если надо, поговорю с начальником строительства.

— Это полезно, — усмехнулся Залкинд, видимо представив себе предстоящий разговор, и, ткнув Алексея пальцем в живот, вышел. Минуту постояв, за ним последовал Беридзе.

Под жалобный визг и стоны маятниковой пилы Алексей начал укладываться на своей жесткой постели.