"Православное учение о спасении." - читать интересную книгу автора (Сергий (Страгородский) Архимандрит)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Возмездие

Таким образом, высшее благо и добродетель – понятия между собою тождественные. Сущность вечной жизни состоит в нравственном совершенстве, в действительном переживании в себе Божественного добра. „Благо Божие», следовательно, „не отделено от нашей природы и не отстоит где-нибудь далеко от решающих искать его; – оно в каждом неведомое и сокрытое, когда заглушается заботами и удовольствиями жизни, и снова находимое, когда мы обратим на него свое внимание» [237]. Если же человек, по словам св. И. Златоуста, и „создан для того, чтобы угождал человеколюбивому Богу и вкусил царствия грядущего» [238], если вне общения с Богом (в чем состоит бытие в царстве Божием) человека постигает нравственная смерть; то возможно ли представлять себе вечную жизнь только самым последним выводом из всей земной жизни человека, выводом, который достигается лишь после смерти? „То неверно, говорить преосв. Феофан, если бы кто стал думать, что когда Богообщение поставляется последнею целью человека, то человек сподобится его после, в конце, напр., всех трудов своих. Нет, оно должно быть всегдашним, непрерывным состоянием человека, так что, коль скоро нет общения с Богом, коль скоро оно не ощущается, человек должен сознаться, что стоить вне своей цели и своего назначения. Состояние, в котором человек сознает себя в Богообщении, „есть единое истинное состояние человека, есть единый решительный признак присутствия в нем начала истинно-нравственной и духовной жизни» [239]. Если Богообщение всегда может и должно быть присуще человеку, то, следовательно, и вечная жизнь не заключает в своем существе ничего такого, что бы препятствовало ее открытию здесь на земле, другими словами, вечная жизнь именно как состояние души человеческой, не зависит от условий пространства и времени, не приурочена только к миру загробному, а зависит исключительно от нравственного развития человека и, следовательно, может начаться для избранных и в здешней жизни. Этим колеблется основной догмат правового жизнепонимания – предвзятая мысль о безусловной противоположности вечной жизни земному существованию человека, – мысль, которая нужна приверженцам этого жизнепонимания, чтобы объяснить и обосновать другой свой и столь же чуждый православию догмат о доброделании из-за награды [240]. Православное учение, взятое в его чистоте и независимо от случайных придатков, признает вечную жизнь лишь продолжением жизни настоящей.

Последовательнее и яснее других священных писателей проводил эту мысль св. Апостол Иоанн Богослов, все писания которого могут быть названы проповедью о вечной жизни в смысле святого общения с Богом. Эта вечная жизнь вечна, по нему, не своею временною бесконечностью, а своим внутренним богатством, и потому не зависит от условий пространства и времени. «Верующий в Сына (уже здесь на земле) имеет жизнь вечную» (Ио III, 36). „Мы знаем, что (уже теперь) перешли от смерти в жизнь, потому что любим братьев; не любящий брата пребывает в смерти (1 Ио. III, 11). Жизнь вечная не обусловлена воскресением из мертвых, она раньше его, и как будто бы даже обусловливает его собою: „Ядущий Мою плоть и пиющий Мою кровь имеет жизнь вечную, и Я (как будто бы в силу этого) воскрешу его в последний день» (Ио. VI, 54). С другой стороны, „никакой человекоубийца не имеет «жизни вечной, в нем пребывающей» (Ио. III, 15), т. е. не только не имеет твердой надежды на получение вечной жизни в будущем веке, но прямо не имеет вечной жизни здесь на земле, как своего душевного достояния.

Что касается святоотеческих творений, то они, можно сказать, полны указаниями на такой смысл учения о вечной жизни. Так, напр., преп. Ефрем Сирин следующим образом рассуждает о различном достоинстве жизни: „Не всякая жизнь одинакова. Живут и бессловесные, но ничем не разнятся от мертвых; потому и закалающие их не подлежат осуждению. И жизнь грешников есть смерть, потому что томятся они тлением и смерти, живя, чтобы умереть для вечного мучения. Спаситель говорить: „Аз есмь живот» (Ио. XIV, 6). Посему праведники прекрасно называются живыми, потому что в здешней жизни услаждаются непрестанным созерцанием Бога и не делать или не терпеть никакого зла, действительно, есть жизнь» [241] так сказать, в собственном смысле. Если в царстве небесном наслаждение, и радость и духовное веселье в вечном свете будут иметь святые, то здесь еще святые и верные души удостаиваются получить залог и начаток сего чрез действенное общение Духа». Поэтому, „кто приобрел высший образ мыслей, тот еще здесь предвкушает царство небесное, начинает жить блаженною жизнью, ожидая себе блаженства, уготованного любящим Бога» [242]. Получить вечную жизнь не значит перейти из одной области бытия в другую, а значит прибрести известное душевное расположение. Вечная жизнь, таким образом, не получается, а постепенно растет в человеке. Поэтому и возможно молить Бога: „Да будет сердце мое доброю для Тебя землею, приемлющею в себе доброе семя, и благодать Твоя да оросит меня росою вечной жизни» [243].

Отцы церкви вообще представляли себе жизнь человека непрестающим развитием, которое начинается здесь на земле и продолжается за гробом. Земная жизнь для них была приготовлением к жизни загробной и именно в смысле предначатия последней, насаждения ее в душе. Человек, по учению св. Отцов, здесь на земле созидает себе то настроение, которое будет содержанием его жизни за гробом. „Приближаясь к Богу жизнью, делами и учением, более безопасным, приуготовляйтесь, убеждает св. Григорий Богослов, к тамошней истин и созерцанию о Христе Иисусе Господе нашем» [244]. „Что доброго прибрел кто здесь, то самое, по словам преп. Макария Египетского, и в оный день будет для него жизнью» [245]. Таким образом, загробная жизнь является прямым продолжением жизни настоящей, продолжением по своему содержанию тождественным со своим началом. Раз начало созидаться соответствующее настроение, человек еще здесь на земле может ощутить будущее блаженство» [246], может „и ныне пить воду живую» [247]. „Путь, возводящий человеческую природу от земли на небо, не иной, говорить св. Григорий Нисский, как бегство и удаление от земных зол, а средство избежать зла, по моему «мнению, не может быть иным, кроме уподобления Богу. А уподобиться Богу значит стать праведным и святым, и добрым, и т. п. Если кто-нибудь, насколько возможно, ясно (enargwV) напечатлел в себе черты этих добродетелей, тот само собою, без труда переселяется в небесную страну: потому что не пространственное (topich) расстояние между Богом и человеком, так чтобы у нас явилась нужда в каком-нибудь орудии или выдумке, чтобы эту тяжелую, обременительную и земляную плоть переселить в бестелесную и мысленную жизнь, но, по мысленном разлучении добродетели от зла, от одного человеческого произволения зависит быть там, куда он склоняется пожеланием» [248]. Св. И. Златоуст выражает ту же самую мысль в следующем кратком, но многосодержательном изречении: „Умертвить плоть, значит жить вечною жизнью, значит еще здесь на земле иметь в себе залог воскресения» [249].

Насколько учение о вечной жизни, как именно об устроении души, и о возможности ее раскрытия здесь на земле, было присуще отцам Церкви, это показывает пример преп. Макария Египетского. Сам восшедши на высоту добродетели и опытно ощутивши в себе будущее блаженное общение с Высочайшим Добром, преп. Макарий так глубоко проникся этим ощущением, что как бы уже не представлял себе, какое еще блаженство будет дано его душе за гробом, в какую славу она еще будет облечена и каких благ станет причастницей. Полное раскрытие вечной жизни в душе, полное наслаждение еще здесь на земле утехами небесного царства делало для св. отца как бы излишними какие-нибудь еще новые утехи, новое наслаждение. Поэтому, «душа, по словам преп. Макария, еще ныне приемлет в себе царство Христово, упокоевается и озаряется вечным светом» [250], на долю же будущего прославления человека остается как будто бы одно воскресение и прославление тела. „Воскресение умерщвленных душ бывает еще ныне (apo tou nun), а воскресение тел будет в оный день» [251]. Насколько душа достигла совершенства, настолько она наслаждается духовною жизнью здесь, в будущем же веке к ней присоединится и тело. „В какой мере каждый из нас за веру и ревность стал причастным св. Духа, в такой же в день он будет прославлено и тело его. Ибо, какое сокровище собрал ныне внутренне в душе своей, то самое откроется вне в теле его» [252]. – Таким образом, потусторонность вечной жизни только кажущаяся; христианин еще здесь на земле должен считать себя гражданином небесным, еще здесь на земле должен начать вечную жизнь, чтобы насколько возможно здесь же предначать и вечное блаженство.

Если же вечное блаженство возможно и в этой жизни, то что значат после этого все рассуждения св. Писания об открытии какой-то совершенно особой жизни, которое произойдет после всеобщего воскресения и обновления? Все эти рассуждения значат только то, что нет здесь на земле полного раскрытия вечной жизни, что эта последняя «возвращается человеку в настоящем веке в виде залога, в будущем же – во всей полноте» [253]. Причина же этого не в существе вечной жизни, а в состоянии теперешнего миpa и в нем человека. «Не сообразно было, говорит преп. Ефрем Сирин, жизнь блаженную иметь на земле проклятий и жизнь вечную обрести в миpе преходящем» [254]. В этом мире живет зло, вражда, себялюбие, в этом мире продолжает господствовать смерть, – жизнь мира является прямым отрицанием жизни вечной. Точно то же и в частной человеческой жизни. Начало греха, плоть всегда остается в человеке в той или другой степени, всегда его искушает, всегда, следовательно, препятствует полному его одухотворению. Себялюбие, как бы человек его ни старался уничтожить в себе, все-таки не исчезает совсем. Поэтому, и познание Бога, восприятие в себе небесного блаженства не может быть совершенным. «Понеже, говорит св. Тихон Задонский, не может совершенна зде быть любовь ради немощи нашей, то и радость не может быть совершенна, но токмо капля некая и, как малая солнечная луча, сквозь облака проходящая, любителей сердца сладко ударяет» [255]. Необходимо человеку и окружающему его миру обновиться, извергнуть из себя все греховное, чтобы потом со всей полнотой и совершенстве воспринять в себя грядущее царство. Это и произойдет при разрушении мира, в этом и смысл смерти и каждого отдельного человека. Эта последняя, по разуму св. отцов, состоит в разложении человека на составные элементы; чтобы потом человек мог восстать обновленным. „Истинному Художнику, говорит напр., св. Епифаний Кипрский; имеющему подобно скудельнику, попечение о созданном собственными руками создании и сосуде, когда сосуд сей потом по причине преслушания оказался с недостатком, и пока еще он был, так сказать, мягкою глиною, и в сосуде образовалась течь как бы сквозь трещину, – не оставлять сосуд так, но обратить в первоначальное смешение, чтобы потом в пакибытие, т. е. в воскресение, восстановить в первоначальную, и еще большую светлость сей сосуд, т. е. тела соделавших весьма много неправедного, но покаявшихся, отставших от собственных своих поступков, и усовершившихся в познании Господа нашего Иисуса Христа, так чтобы восставшее из земли смешение соделалось подобным смешению, размягченному Художником, и потом из него устроился первоначальный и еще лучший образ» [256]. После того, как «устроится этот первоначальный образ», человек и мир сделаются способными к полному восприятию вечной жизни, тогда и «сойдет на землю, небесный Иерусалим» (Апок. XX, 10), наступит полное раскрытие в мире царства Божия.

Таким образом, все дело спасения представляется в следующем виде: человек здесь на земле трудится, работает над собой, созидает в себе царство Божие и чрез это теперь же начинает мало помалу делаться причастником вечной жизни, насколько он имеет сил и способности для этого причастия; после же того, как злое начало будет окончательно изгнано, в век грядущий, человек, наконец, увидит Бога лицом к лицу, будет пользоваться вечной жизнью во всей ее бесконечной полноте. Нравственное обновление человека, таким образом, существенно связано с вечным спасением: последнее не особое какое-нибудь действие, не получение чего-нибудь нового, а только совершенное раскрытие, осуществление тех начал, которые заложены и развиты были человеком в настоящей жизни.

Если же вечная жизнь, в существе своем, является прямым последствием того или другого направления человеческой земной жизни, то как понимать после этого основной догмат христианства о загробном возмездии? Возмездие, по самому понятию своему, состоит в даровании труженику чего-ниб. особого, какой-нибудь, заслуженной им награды, т. е. чего-ниб. особого, нового, чего он еще не имеет и что могло бы заменить собою его труд. Если же вечная жизнь есть простое следствие человеческого труда, вывод из его нравственного развития, то как будто бы она уже перестает быть возмездием в строгом смысле слова. На это можно ответить утвердительно: действительно, правовое понятие о возмездии, при котором необходимо мыслится потусторонность вечной жизни, такое понятие имеет случайное происхождение в христианском мировоззрении, и, следовательно, если дело идет о христианстве по существу, такого понятия о возмездии в прямом и строгом смысле нельзя допустить.

В самом деле, понятие о возмездии связано неразрывно с правовым пониманием жизни человека, которое (понимание) высшее благо человека полагает не в нравственном добре, а в caмoycлaждeнии, и добро признает только благом относительным, только средством к достижению самоуслаждения в будущем мире [257]. С точки зрения этого жизнепонимания, очевидно, цель жизни человека не будет достигнута, если человек только сделается святым и в будущем веке будет проводить святую жизнь. Самоуслаждение требует награды еще сверх этого, требует награды за все труды и лишения, какие человек понес на земле при стяжании святости, позабывая ту простую истину, что для всякого стремящегося к истине и жизни, самая эта истина и самая жизнь являются наградой; потому что только для них он и трудился. Слыша же о загробном блаженстве и не желая понять, в чем оно заключается, самоуслаждение и признает это блаженство тем возмездием, которого ему нужно, чтобы покрыть труды человека.

Как построенное на себялюбии, такое понимание жизни всего более понятно и близко человеку греховному, себялюбцу, какими оказываемся в существе дела все мы, люди этого века. Вечная жизнь для себялюбца представляется, конечно, потусторонней; она в корне отрицает все те определения жизни, которые он признал за несомненные истины. Чтобы понять блаженство вечной жизни, нужно прежде полюбить добро, святость и в ней положить свое благо; между тем себялюбец больше думает о себе, чем о высших законах бытия, ищет счастья, а не истины. Понятно, что для него речь о блаженстве святости будет музыкой для глухого. Он не поймет убеждения быть добрым, если в виде награды ему укажут, что он и будет добрым, и более ничего. Не забудем, что ему предстоит прежде всего побороть свое злое настроение, побороть свои греховные привычки и страсти (Ио. Y. 37. 44). Требуется, следовательно, борьба с самим собою, и борьба упорная и тяжелая, продолжающаяся до последнего момента земной жизни. Нужно много страдать, чтобы сделаться добрым. И вот самолюбцу скажут, что самое это добро, которого он так боится и не понимает, и будет его высшей наградой. Конечно, это себялюбца не убедит. Для такого-то настроения и необходимо понятие возмездия, необходимо указать, что добро, как истина, только и может привести человека к истинной жизни, тогда как зло неминуемо грозит мучением, хотя, как всякая ложь, и льстит саможалению. Св. Григорий Нисский прекрасно объясняет происхождение понятия о возмездии, в указанном именно смысле. „У возводимых ныне в высшую жизнь, читаем мы в его сочинении, «О Надписании Псалмов», душа, как не приготовленная опытом и не привыкшая к такому уразумению, не имеют пока и достаточных сил усматривать доброе. А, что вовсе неизвестно, к тому, хотя оно и всего прекраснее, пожелание наше остается неподвижным; без предшествующего же пожелания не будет никакого удовольствия от такой вещи, к которой не чувствуют пристрастия; потому что путем к удовольствию служит пристрастие. Посему для не вкусивших еще чистого и Божественного удовольствия необходимо надобно придумать нечто такое, почему были бы приняты и уроки добродетели, будучи услаждены чем-нибудь увлекающим чувство. Так обычно поступать и врачам, когда какой-либо горький и противный вкусу целительный состав делают они непротивным для больных, приправив сладостию меда» [258]. Вот такою „сладостью меда» и является учение о возмездии за добро, хотя сила не в возмездии, не в самой сладости, а в добре, которое этой сладостью делается привлекательным и для грешника. Тут не происходит, конечно, ничего похожего на обман: блаженство, конечно, будет уделом праведника, но последний, можно сказать, и не заметит его в смысле самоуслаждения, потому что внимание его устремлено не на себя, а на Бога, о Котором Одном он радуется. Самоуслаждение занимает совершенно второстепенное место; но, если человек пока только его и понимает, дело любви, пришедшей грешники спасти, – конечно, начать с того, что грешники понимают, чтобы уже потом от „млека» возвести их и к „твердой пище», по примеру апостола. Это и объясняет присутствие понятия возмездия в Св. Писании и отеческих творениях. Не смотря, однако, на это присутствие; мы имеем полное право утверждать, что понятие возмездия в устах священных писателей и отцов церкви употреблялось только в смысле предварительном, только чтобы быть понятным обыденному настроению. Право так утверждать дают нам не только все предшествовавшие наши рассуждения, но и прямые указания Св. Писания и отец Церкви.

Цель Слова Божия не умозрение, а наставление, и притом грешников. Неудивительно, поэтому, если в Слове Божием мы находим только намеки, только следы того понятия о возмездии, которое бы отвечало вполне существу христианства и при котором вечная жизнь является не наградой, как чем-то внешним, а естественным следствием трудов человека в снискании добра. Тем не менее, следы эти есть.

Прежде всего, в В. Завете встречаем такие выражения, что Господь „любит миловать» (Мих. 7, 18) и что „Он не по изволению сердца Своего наказывает и огорчает сынов человеческих» (Плач Иepeм. 3, 33). Подобные выражения понятны только тогда, когда Божественный приговор будет произноситься, именно, в зависимости от способности или неспособности человека к вечному блаженству. Грешник сам себя ослепляет и потому не может видеть света. Не так, что Господь, вопреки желанию и способности грешника, отлучает его от общения с Собою, а так, что общение с Богом совсем невосприемлемо для грешника. Эта мысль вполне ясно выражена в следующем месте книги пророка Исаии: „Устрашились грешники на Сионе, трепет овладел нечестивыми: кто из нас может жить при огне пожирающем? кто из нас может жить при вечном пламени?» Тот, кто ходит в правде и говорит истину; кто презирает корысть от притеснения, удерживает руки свои от взяток…, тот будет обитать на высотах» (Ис. 33, 14 – 16). Таким образом, для соблюдающих закон нет ничего невозможного обитать на Сионе, между тем для грешников там вечное пламя, огнь пожирающий. Грешники сами 6егут от Бога и царства Божия, потому что для них быть там невыносимо. „Свет Израиля для грешников делается „огнем и Святый его пламенем» (Ис. 10, 17). Тот же смысл имеют и выражения подобные Ос. 14. 10: „правы пути Господни и праведники ходят по ним, а беззаконные падут на них», так как устроение души праведников соответствуют путям Господним, вообще царству Божию, они и могут ходить этими путями, для грешников же эти пути – гибель. Еще более определенно выражается естественная зависимость возмездия от того или другого направления жизни человека там, где говорится, что грешники в самих себе носят огонь, который и пожжет их в день суда. „Вы беременны сеном, разродитесь соломою, дыхание ваше – огонь, который пожрет вас. И будут народы, как горящая известь, как срубленный терновник, будут сожжены на огне (Ис: 33. 11 – 12). „И я извлеку из среды тебя огонь, который и пожрет тебя» (Тез. '28, 18). Или же представляется дело так, что грешники своими беззакониями разжигают огонь, который и будет их участью. „Вот все вы, которые возжигаете огонь, вооруженные зажигательными стрелами, – идите в пламень огня вашего и стрел разженных вами. Это будет вам от руки моей: в мучении умрете» (Ис. 50. 11). Таким образом, Бог воздает грешнику тот самый огонь, который грешник возжигает своими грехами.

В книге же Притчей Соломоновых мы находим прямое указание на то, что понятие возмездия может приниматься именно в смысле естественного последствия. Так Премудрость говорит: „за то, что они возненавидели знание и не избрали для себя страха Господня, не приняли совета моего, презрели все обличения мои, за то и будут они вкушать от плодов путей своих и насыщаться от помыслов их. Потому что упорство невежд убьет их, и беспечность глупцов погубить их» (Притч. I, 29 – 31). Если человек презрел указания премудрости, ему естественно терпеть последствия своего неразумия, между тем, эти последствия являются в тоже время и наказанием ему за то, что он не внял Премудрости. Возмездием служить естественный вывод из поведения человека.

В Новом Завете нельзя, вместе с св. Григорием Нисским, не остановить своего внимания на Лук. XYI, 25 – 26. Здесь мы читаем: „Авраам сказал богатому (мучившемуся во аде): чадо, вспомни, что ты получил уже доброе твое в жизни твоей, а Лазарь злое; ныне же он утешается, а ты страдаешь. И сверх всего того, между вами и нами утверждена великая пропасть, так что хотящие перейти отсюда к вам не могут, так же и оттуда к вам не переходят». Это место замечательно именно тем, что становясь на обычную, правовую точку зрения на возмездие, оно дает намек и на более глубокий его смысл. Стих 25-й обращается к нравственному сознанию грешника и говорит о том, что, как страдания богача, так и блаженство Лазаря вполне оправдываются с точки зрения правовой и то, и другое справедливо вознаграждают каждого за его земную жизнь. Но не в этом сила. Если бы это было и не так, богатый и Лазарь все-таки не могут перейти один на сторону другого, это было бы не только несправедливо, но и прямо невозможно, самое существо дела не допускает такой перемены. „Сверх всего того», кроме этой сообразности настоящего положения вещей, „между нами и вами утверждена великая пропасть», существует некоторая как бы естественная необходимость, в силу которой положение вещей измениться не может. Если же иметь виду первую половину слов Авраама, то окажется, что такую необходимость создало поведение богача и Лазаря в земной жизни, т. е. известное направление духовно нравственной жизни каждого из них. Св. Григорий Ниссккий так именно и понимает притчу о богатом и Лазаре. В разговорах с Макриной о душе и воскресении он влагает в уста Макрины следующую речь: „Подробностями сего повествования, т. е. притчи о богатом и Лазаре, Евангелие обозначает некие догматы, касающееся вопроса о душе. Патриарх, сказав сперва богатому: в плотской жизни ты получил часть благих», сказал подобное о 6едном: „и он исполнил служение тем, что причастился зол в жизни», потом, продолжая о бездне, которою отделяются они друг от друга, чрез это, по-видимому, великий некий догмат открывает в слове. Догмат же этот, по моему мнению, таков: в начале жизнь человеческая была однородна. Однородною же называю ту, которая представляется в одном добре и к которой неприкосновенно зло… Но человек добровольно свободным движением, оставив недоступную худшему долю, восхитил жизнь срастворенную из противоположностей. Впрочем, Промысл Божий неразумия нашего не оставил неисправимым. Но поелику с преступившим закон необходимо последовала присужденная законом смерть; то, разделив человеческую жизнь на две части… по человеколюбию дал власть, кому что угодно избирать из этого то и другое, – разумею же доброе и злое, или в этой краткой и скоропреходящей жизни или в оных нескончаемых веках, предел которых есть беспредельность. Поелику же подобоименно называется и доброе и злое, и делится каждое из них по двоякому понятию, – разумею уму и чувству, и одни причисляют к доброй доле то, что приятным кажется чувству, а другие уверены, что постигаемое только мыслью и есть и называется добром (различие блага нравственного от счастья блага эгоистического): то у кого рассудок необучен и неспособен видеть лучшее, те в плотской жизни с жадностью иждивают следующую естеству долю добра, ничего не сберегая для жизни последующей, а распоряжающиеся своей жизнью с разборчивым и целомудренным рассудком, в краткой сей жизни истомленные оскорбляющим чувство, сберегают доброе веку будущей жизни, чтобы лучший жребий простирался для них на вечную жизнь. Итак, вот что, по моему понятию, значит бездна, которая не разверзшеюся землею образуется, но которую производит суждение, разделявшееся в жизни на противоположные произволения. Ибо однажды избравший приятное в настоящей жизни и не исправивший своего безрассудства покаянием, недоступною, для себя после сего делает область благ, неминуемую эту необходимость ископав пред собою, как бездну некую зияющую и непроходимую. Потому-то кажется мне, и благое состояние души, в каком слово Божие упокоевает подвижника терпения, названо лоном Авраамовым. Ибо сей первый из бывших когда-либо патриарх, как повествуется, на надежду будущих благ обменил наслаждение настоящими; совлекшись всего, что было у него первоначально в жизни, имел он пребывание у чужих, настоящим злостраданием искупая чаемое блаженство» [259]. Таким образом, непроходимую бездну, которая, кроме» правовой сообразности, тяготеет над богатым и Лазарем, создало направление жизни того и другого. Первый полагал цель жизни в самоуслаждении и поэтому оказался неготовым к вечной жизни; второй же, вместе с Авраамом, предпочел чувству ум (дух), нравственный закон, и потому естественно переходит в царство нравственного добра.

Св. Ириней Лионский подобное же указание на выясняемый нами смысл возмездия видит в Ио. III, 18 – 21. „Верующий в Него (Сына) не судится, а неверующий уже осужден, потому что не веровал во имя Единородного Сына Божия». Далее объясняется, что значит слово „суд». „Суд же состоит в том, что свет пришел в мир; но люди более возлюбили тьму, нежели свет»; и потому сами не воспользовались тем благом, которое ниспослал им Бог, и, таким образом, сами подвергли себя лишению света, наказанию во тьме. Причина же такого нерасположения к царству Божию заключается в том, что, дела их были злы», заключается в противном царству Божию направлении их предшествующей жизни, в устроении их души. „Ибо всякий, делающий злое, ненавидит свет, и не идет ко свету, чтобы не обличились дела его, потому что они злы. А поступающий по правде идет к свету, дабы явны были дела его, потому что они в Боге соделаны». Раз человек устроил себя по образу Божию, он к Богу и стремится, потому что в Боге он найдет только оправдание своего устроения и сродную себе стихию жизни. Но если человек делал зло, если он думал только о самоуслаждении, тогда, конечно, в царствии Божием он найдет только обличение своей жизни, только ее полное отрицание, и потому возлюбит тьму, не пойдет к свету, чтобы остаться ему при своем. Таким образом, каждый получает то, к чему приготовлена его душа. Утешение праведнику в том, что он пришел ко свету, которого искала и по которому устрояла себя его душа, а грешник наказывается самой той тьмой, которую он возлюбил.

Что касается св. – отеческих творений, то мысль о естественной зависимости будущей участи от направления земной жизни находит там уже не намеки, а прямое, ясное и подробное раскрыло. Отцы церкви не могли ограничиваться наставлением, как жить, чтобы жить истинно, но должны были и объяснить философски, почему так нужно жить, должны были посвящать свое время и умозрению. Поэтому, наряду с обычным наставлением, мы встречаем в их творениях и гносисе, философское постижение веры.

Более ясно и подробно учение о возмездии раскрывается в творениях св. Иринея Лионского и Григория Нисского. С них мы и начнем.

В четвертой книге „Против ересей» св. Ириней пишет: „Бог, зная наперед все, приготовил соответствующие обиталища для тех и других, – тем, которые искали света нетления и обратились к нему, милостиво сообщая этот желаемый ими свет, – а для презрителей и ругателей, которые бегут и отвращаются от этого света, которые, как бы ослепляют себя, Он приготовил тьму; соответствующую тем существам, которые противятся свету, – Он наложил также соответствующие наказания на тех, кто будучи Его подданными, стараются убежать. (Как же понимать это наложение наказаний?). Покорность Богу есть вечный покой, так что те, которые удаляются света, имеют место достойное их удаления, – и те, которые бежат от вечного покоя, имеют обитание соответственно их бегству. В самом деле, коль скоро все блага находятся у Бога, то те, которые по собственному решению бегут от Бога, лишают себя всех благ, имеющихся у Бога, они вследствие этого подпадают праведному суду Божию. Ибо те, кто удаляется покоя, по справедливости, подпадают наказанию, и те, кто избегают света, по справедливости обитают в тьме. Ибо, как относительно этого временного света, те, которые удаляются его, предают себя тьме, так что становятся причиной своего лишения света и своего обитания во тьме, – а свет, как я уже сказал, не есть причина такого их состояния, – так те, которые удаляют себя от вечного света Божия, который содержит в себе все блага, сами служат причиной своего нахождения в вечной тьме, лишения всех благ, сами становясь причиной такого жилища» [260]. Грешник, таким образом, наказывается ни чем иным, как удалением от Бога, от Которого он сам удаляется произвольно. Наказание не иное что, как естественное следствие принятого направления жизни.

В пятой книге „Против ересей» святой отец выражается еще яснее и подробнее. Он говорит: „Бог Слово придет на погибель неверующих в Него, – тех, которым •Он грозит большим наказанием в день суда, чем Содому и Гоморре (Лук. X, 12), – и на воскресение верующих и исполняющих волю Его Отца небесного. Пришествие Сына, таким образом, будет для всех, но будет иметь целью суд и отделение верных от неверных, ибо и верующие веруют по их собственному выбору, точно так же и не соглашающиеся с Его учением не соглашаются по их собственному выбору… Тем, которые пребывают в своей любви к Богу, Он дарует общение с Ним. Но общение с Богом есть жизнь и свет и наслаждение всеми благами, какие есть у Него. На тех же, которые по их собственному выбору удаляются от Бога, Он налагает то разъединение с Собою, которое они выбрали по собственному соглашению. Но разъединение с Богом есть смерть и разъединение со светом есть тьма, и разъединение с Богом есть лишение всех благ, которые есть у Него. Поэтому те, которые чрез отступничество теряют эти вышеупомянутые вещи, будучи лишены всего блага; – испытывают всякого рода наказания. Однако Бог не наказывает их непосредственно Сам, но это наказание падает на них, потому что они лишены всего того, что есть благо. В самом деле, благо вечно и без конца находится с Богом и, следовательно, лишение блага тоже вечно и не имеет конца. В этом случае происходит то же, что при возлиянии света: те, которые ослепили себя или ослеплены другими, совершенно лишены наслаждения светом. Но не так, чтобы свет наложил на них наказание за слепоту, но эта слепота сама собою принесла им несчастье. Поэтому Господь объявил: „верующий в Меня не судится» (Ио. III, 18), т. е. не разъединяется от Бога, ибо соединен с Ним верою. С другой стороны, он говорит: „Неверующий уже осужден ибо он не веровал во имя Единородного Сына Божия»; т. е., он по своему собственному соглашению разъединил себя от Бога. Ибо в том суд, что свет и т. д. Приводятся 19 – 21 стихи III главы Евангелия от Иоанна, которые мы рассматривали выше, и в заключении св. Ириней говорит: „Итак, коль скоро некоторые люди в этом мире отдают себя свету и посредством веры соединяются с Богом, другие же бегут света и разъединяют себя от Бога, – Слово Божие придет приготовить соответствующее обиталище для тех и других: для тех, кто во свете, чтобы они могли получать блаженство от света и блага, заключающаяся в нем, – а равно и для находящихся во тьме, чтобы они были причастны ее бедствиям. По этой причине Он и говорит, что находящиеся по правую руку позваны в царство небесное, а находящихся по левую руку Он пошлет в вечный огонь, – ибо они лишили себя всех благ [261].

Нам кажется, что яснее выразить понятие о возмездии невозможно. „Бог, по мысли св. Иринея, не наказывает грешников непосредственно Сам», наказанием для них явится та самая жизненная стихия, которую они добровольно избрали и возлюбили в земной жизни. Точно так же и радость праведников будет состоять в том, что они будут вращаться в свете, в святости, в Богообщении, что и в настоящей жизни было для них содержанием души. Замечательны приведенные слова св. Иринея и в том отношении, что он дает естественное объяснение самым крайним выражениям которые часто могут казаться основанием для правового мировоззрения. Св. Ириней говорит и о наложении наказания, упоминает и картину страшного суда, где воздаяние, по-видимому, имеет совсем внешний характер. Все эти явления для св. Иринея имеют глубокую естественную сообразность, чем дается вместе с тем и пример, как нужно понимать подобные выражения, встречающиеся в Св. Писании.

Св. Григорий Нисский в своем сочинении „О детях умерших до крещения», прямо должен был заниматься православным определением понятия «воздаяние». Воздаяние, по его мнению, нужно употреблять отнюдь не в смысле какой-нибудь особой платы за понесенный труд, не в смысле получения чего-нибудь нового, а в смысле условному подобном, напр., получению здоровья после старательной борьбы с болезнью. В помянутом сочинении св. отец говорит: «Так как Писание говорит, что причастие Бога есть жизнь души, а причащение, по мере вместительности, есть ведение, неведение же есть не осуществление чего-нибудь, а напротив того отнятие деятельности ведения, и как скоро не стало совершаться причастие Бога, необходимо последовало отчуждение от жизни, и так как это было бы крайним из зол; то, вследствие этого, Творец всякого блага производит в нас врачевание от зла (ибо врачевание есть благо), но способа врачевания, конечно, не знает тот, кто не обращает взора к евангельскому таинству. Посему, так как, по доказанному, худо быть отчужденным от Бога, Который есть жизнь; то врачеванием от такого недуга служить усвоение Богу и вступление снова в жизнь. И так как жизнь сия естеству человеческому предлежит в уповании, то нельзя в собственном смысле сказать, что причастие жизни бывает воздаянием за прежние добрые дела, а обратное – наказанием за дела худые [262]. Сказанное же подобно примеру с глазами. Мы, ведь, не называем различение видимого наградою и отличием каким-нибудь, которое воздает очистившему зрение и, наоборот, не называем наказанием того обстоятельства, постигшего больного, что он лишен зрительной деятельности. Но как человеку, находящемуся в нормальном состоянии и необходимо видеть (tw cata fusin diaceimenw), а выведенному болезнью из нормы естественно лишиться способности зрения (to mh energein thn orasin), – так и блаженная жизнь сродна и свойственна имеющим чистые органы душевных чувств (ta thV yuchV aisJhthria), a у кого болезнь неведения, подобно какому-то гною, служит препятствием к приобщению истинного света, для того необходимым последствием бывает не иметь части в том, приобщение чего называем жизнью для приобщающихся». Немного ниже та же мысль выражается еще яснее. „Если, спрашивает св. Григорий, воздаяние благ делается по справедливости (т. е. есть понятие юридическое, есть награда в собственном, внешнем смысле); то в числе каких будет окончившие жизнь в младенчеств и в продолжении настоящей жизни не сделавший ни добра, ни зла, чтобы ему воздано было по достоинству? На это, имея в виду исследованное выше, отвечаем, что ожидаемое благо, хотя свойственно роду человеческому по природе, однако оно же самое в некотором смысле называется и воздаянием. Эта мысль уясняется тем же примером (с глазами). Предположим, что зрение двух данных людей постигнуто каким – то недугом, и один из них с большим тщанием предал себя врачеванию, перенося все предписания врачебного искусства, как бы трудны они ни были; а другой пусть до невоздержности расположен будет к баням и употреблению вина, не принимая от врача никакого совета к сохранению здоровья глаз. Посему мы, смотря на конец, постигающий того и другого, говорим, что оба достойно восприемлют плоды своего произволения, именно, один – лишение света, а другой наслаждение светом. Ибо, что по необходимости следует, то, по извращению (смысла) называем воздаянием [263]. Это можно сказать и на вопрос о младенцах: наслаждение той жизнью свойственно человеческой природе; но так как почти всеми, живущими во плоти, обладает болезнь неведения, то очистивший себя надлежащими врачеваниями и смывший подобно какому гною неведение с душевного ока, по достоинству пользуется плодами своего старания, вступая в жизнь для него естественную (en th xwh th cata fusin); избегающий же очистительных средств добродетели и обольстительными удовольствиями делая болезнь неведения неисцельною, по противоестественному расположению, отчуждается от того, что естественно, и делается не имеющим части в свойственной и приличной нам жизни» [264]. Слова эти настолько ясны и определенны, что, нам думается, не нуждаются ни в каких пояснениях.

На той же мысли о естественной зависимости возмездия построено и другое сочинение св. Григория Нисского: „О душе и Bocкpeceнии», выдержку из которого мы приводили выше в толковании притчи о богатом и Лазаре. В этом сочинении св. Григорий причиною страданий и, так сказать, содержанием их считает в загробной жизни то плотское начало, которым услаждались и которое развивали в себе грешники в продолжение земной жизни. „Из повествования о богатом и бедном дознаем, говорит св. отец в лице Макрины, и другой догмат… Когда душа Лазарева занята настоящим, не обращается ни к чему оставленному; богатый и по смерти, как бы составом каким приварен к плотской жизни, которой и по кончине не совлекся совершенно, напротив предметом забот его является еще плоть и кровь; ибо из того, что за находящихся с ним в родственном союзе просит об избавлении их от зол, явно, что он не освободился еще от плотского пристрастия. А посему полагаем, что Господь повествованиями сими учит следующему: живущие во плоти всего более должны добродетельною жизнью отдаляться и отрешаться от привязанности к плотскому, чтобы по смерти снова не было нам нужды в новой смерти, очищающей от остатков плотского припая, – но чтобы течение души ко благу, как бы по расторжении каких уз, сделалось легким и свободным, когда никакая телесная скорбь не будет отвлекать ее к себе. Если кто весь и всецело оплотянел умом, всякое движение и действие души занимая исполнением желаний плоти; то, став и вне плоти, не расстается таковый с плотскими страстями, но, подобно проживавшим долго в зловонных местах, которые, когда перейдут туда, где воздух свеж, не очищаются от неприятного запаха, каким запаслись в долговременное пребывание в нем: так и плотолюбцам, по переходе их в жизнь невидимую и безвидную (ahdh cai ablepton), невозможно, конечно, не привлечь с собою сколько-нибудь плотского зловония, от которого мучение делается для них еще более тяжелым, потому что душа от этого грубее овеществляется (ulwdesteraV ec tauthV perisiasewV ths yuchV ginomenhV) [265]. Другими словами, загробные мучения не есть нечто совершенно новое для грешника; корень свой они имеют опять таки в его же душе, в том, что она, преданная плотским вожделениям на земле, по переходе в загробный мир, как овеществленная, оказывается совершенно неприготовленной к духовному существованию, и, таким образом, мучится в своем роде духовным голодом. Вспомним приведенные выше слова из того же сочинения, в которых св. отец говорит о некоторой, так сказать, физической необходимости, определяющей положение праведного и грешника в загробном мире: „Однажды избравший приятное в настоящей жизни и не исправивший своего безрассудства (aboulian) покаянием, недоступною делает для себя после сего область благ, ископав пред собою зияющую и непроходимую бездну (baraJron acaneV te cai aparodeuton) этой неминуемой необходимости» [266]. Конечно, это – сравнение, но оно слишком выразительно чтобы ему быть только сравнением. В связи с другими словами и рассуждениями, эта „бездна» и будет значить невозможность для грешника пользоваться блаженством, потому что душа его не воспринимает этого блаженства, потому что не к таким удовольствиям привык он в этой жизни.

В творениях других отцов церкви мы, конечно, не находим уже такого прямого раскрытия понятия о воздаянии, однако не может быть сомнения в том, что и им не была чужда мысль об указанном смысле возмездия. Особенно это нужно сказать об отцах-аскетах, которым ближе приходилось и чаще вдумываться во внутренний, нравственный смысл истин вероучительных.

Первый, кто дал нам и осветил действительный, православный смысл возмездия, это был преп. Макарий Египетский. Прочитав творения этого отца церкви, мы и получили руководящую нить для чтения творений других отцов. У преп. Макария нет прямых указаний, подобно св. Григорию, во все его рассуждения, все его учение тогда только и могут быть поняты, если мы признаем возмездие именно естественным следствием.

По представлению преп. Макария Египетского, здешняя жизнь со всеми ее трудами и страданиями имеет чисто воспитательное значение: приготовить душу, дать ей возможность crhsimeusai, – быть пригодной, благопотребной, т. е. подходящей по своему расположению к нравственной среде небесного царства, небесного отечества, быть по своим желаниям родственной ему. Возмездие (необходимо следует заключать отсюда) состоит в усвоении того, что свойственно человеку при известном расположении его души. „Душе, истинно верующей во Христа, по словам преп. Макария, должно переложиться и перемениться из нынешнего порочного состояния в другое состояние доброе и из нынешней уничиженной природы в другую Божественную природу, и переделаться в новую (cainhn authn apergarJhnai) при посредстве силы Св. Духа. И, таким образом, она может crhsimeusai в небесное царство. Достигнуть же этого можно нам, если мы веруем и любим Его истинно и во всех Его святых заповедях вращаемся» [267]. Или в другом месте: „Если душа, обрученная Христу, не сделает угодного Ему, не последует воле» Его, не будет содейственницею присущей ей благодати Духа; то с поруганием подвергается постыдному бесчестию и отлучению от жизни, как оказавшаяся неблагопотребною и неспособною к общению с небесным Царем» [268]. Вспомним рассуждения преп. Макария о том, что вечная жизнь начинается еще здесь на земле и т. п. После этого получают совершенно нарочитый смысл и такие выражения преп. Макария, как то, что вечное блаженство получается праведниками настолько же по благодати, как и по правде. Напр., он говорит: „По благодати и Божественному дару Духа каждый из нас приобретает спасение; верою и любовью при усилии свободного произволения, можно достигнуть совершенной меры добродетели, чтобы сколько по благодати, столько и по правде наследовать жизнь вечную, – как сподобляясь полного преспеяния не одною Божественною силою и благодатью без принесения собственных трудов, так опять достигая в совершенной мере свободы и чистоты не одною своею рачительностью и силою без содействия свыше Божьей руки» [269]. Очевидно, преп. Макарий таким и подобным способом выражения хочет только сказать, что вечное блаженство или вечное мучение делаются достоянием людей не по одному беспричинному изволению Божию, что участь человека определяется действительным состоянием его души. Преп. Макарий, другими словами, хочет утвердить не то, что спасение совершается по законам права, а то, что оно имеет себе прямое основание в душе человека. „Если душа, говорить св. отец, в сем еще мире не примет в себя святыни Духа за многую веру и за молитвы, и не сделается причастною Божественного естества, то она не пригодна для небесного царства» [270], в этом смысле нужно понимать и рассуждения о спасении не по одной милости, но и по правде.

Преп. Ефрем Сирин точно так же учил, что человек должен здесь на земле созидать в себе царство Божье, чтобы потом на суде раскрыто было внутреннее хранилище вашей души и мы поступили туда, куда себя подготовили. „Иоанн, говорит преп. Ефрем, в откровении своем видел великую и чудную книгу; написана она была Самим Богом, и седмь было на ней печатей (Aп. V, 1). Ни на земле, ни на небе никто не мог прочесть ее, кроме одного Сына Божия, потому что Он и написал и запечатал ее. Книга эта – душа, написанная в царстве; кроме Написавшего никто не знает, что она такое. Никакое око не может видеть, никакое ухо не в состоянии слышать и никакое сердце не представить себе, что написано в душе. Написано в душе царство и положено в ней, как приданое, чтобы, когда придет Наследник царства, ввел ее с Собой в брачный чертог. Когда Царь придет во славе своей и соберутся сонмы земнородных; тогда уготовятся и выйдут в сретение Ему мудрые девы, с которыми обручился Он и написал им приданную роспись. С радостью идут они во сретение Царю, когда приходит Он торжествовать с ними брак. Поелику сохранили они обеты свои, то входят с Ним в брачный чертог. А которые утратили девство свое, те отходят в тьму кромешную. Жених берет у них приданое, которое написал им и о котором говорить: царствие Божье внутри вас есть. Поелику Сын Божий в тебе, то и царство Его в тебе. Вот богатство небесное – в тебе, если хочешь сего. Вот царство Божие внутри тебя, грешник. Войди в самого себя, ищи усерднее и без труда найдешь его… Вне тебя – смерть и дверь к ней грех… Войди в себя, пребывай в сердце своем; ибо там – Бог» [271].

Таким образом, человек готовится в царство Божие, но царство это внутри его души. Нужно ее очистить от греха, тогда без труда откроется это царство, и человек получит чрез то залог, предначатие того блаженства, которое дарует ему Царь на суде. С другой стороны, грешники отходят в тьму кромешную, потому что не сохранили и не развили в себе дарованного задатка, который потому и отбирается от них. „Как здесь, поясняет преп. Ефрем свою притчу в другом месте, каждый возрастил крыло свое, так там воспаряет в горняя; как здесь очистил каждый ум свой, так и там увидит славу Его, и в какой мере возлюбит Его каждый, в такой насыщается любовью Его» [272]. Таким образом, награждение человека происходит не так, чтобы нравственное развитие человека являлось лишь основанием воздать человеку известную долю блаженства как что-то особое, внешнее, а так, что самое это развитие дает человеку возможность и способность воспринять высшую степень блаженства. Этим именно различием в степени восприимчивости к благу и объясняет преп. Ефрем, вместе с преп. Исааком Сирином, различие степеней блаженства праведников в царстве небесном. „Многими обителями Отца Спаситель, по словам преп. Ефрема, называет меры разумения водворяемых в оной стране, разумею же те различия и разности, с какими наслаждаются там, сообразно с своим разумением. Ибо Господь наименовал многие обители, не по разности мест, но по степени дарования. Как лучами солнца чувственного наслаждается всякий, по мере чистоты зрительной силы и впечатления, и как от одного светильника, освещающего один дом, каждый луч бывает различен, между тем как свет не делится на многие светильники: так в будущий век все праведные водворяются нераздельно, в единой радости. Но каждый в своей мере озаряется единым мысленным Солнцем, и по степени достоинства почерпает радость и веселье, как бы в одном воздухе и месте, седалище, созерцании и образе. И никто не видит меры ни высшего, ни низшего, чтобы, смотря на превосходную благодать другого и на свое лишение, не иметь для себя причины к скорби и беспокойству. Да не будет сего там, где нет ни печали, ни воздыхания, но всякий, по данной ему благодати, в, своей мере веселится внутренно, а по внешности у всех одно созерцание и одна радость» [273].

Св. Василий Великий, полагавший, как мы выше видели, загробное блаженство в созерцании Бога, в общении с Ним, объясняет степень общения степенью приготовленности человека, степенью чистоты его души. „Дух, говорит св. Василий, в каждом из удобоприемлющих Его пребывает, как ему одному присущий, и всем достаточно изливает всецелую благодать, которою наслаждаются причащающиеся, по мере собственной своей приемлемости, а не по мере возможного для Духа. Освоение же Духа с душою есть не местное сближение (ибо бестелесное может ли приближаться телесным образом?), но устранение страстей, которые привзошли в душу впоследствии от привязанности ее к телу, и отдалили ее от сродства с Богом. Посему, кто очистился от срамоты, какую произвел в себе грехом, возвратился к естественной красоте, чрез очищение как бы возвратил древний вид царскому образу, тот единственно может приблизиться к Утешителю» [274]. Способ воздаяния, таким образом, по мысли св. Василия, совершенно обратный тому, какой предполагает правовое понимание. С точки зрения этого последнего выходит как будто бы, что человек, несмотря на свои грехи еще не потерял способности к Богообщению и не уменьшил ее. Но Бог, желая быть справедливым, не дает ему вполне воспользоваться его силой восприятия, дает ему только известную долю созерцания, меньшую сравнительно с людьми, более заслужившими. Между тем, по мысли св. Василия, Господь Весь устремляется к человеку, «Пребывает в каждом, как ему одному присущий», всякому «изливает всецелую благодать», и, если степени созерцания и блаженства различны, то причина не в том, что Дух не сообщает всем, «по мере возможного Ему», а в том, что степень «собственной приемлемости» не у всех одинакова, что зависит от неодинакового душевного развития каждого. Точно так же и наказания нельзя понимать в том смысле, чтобы правда Божия требовала для Своего удовлетворения мучений человеческих, чтобы она, желая соблюсти равномерность в воздаянии, лишала людей блаженного общения с Собою, несмотря на то, что общения этого они всей душей желают и к нему приготовлены, способны. Мучения происходят опять-таки от душевного устроения человека. «Для каждого, говорит св. Василий Великий, будут дела его причиною мучительности наказания; потому что сами себя приуготовляем к тому, чтобы стать годными к сожжению, и, как искры огненные, возгнетаем в себе страсти душевные для возгорения геенского пламени, как и палимый жаждою в пламени богатый томим был за собственные удовольствия. Ибо, по мере приемлемых в себя стрел лукавого, подвергаемся большему или меньшему жжению» [275]. Таким образом, ничто иное, как те самые «стрелы лукавого», которые принимает в себя человек в здешней своей жизни, те страсти, которые человек в себе питает, – и делают человека «годным к сожжению», так искажают его духовную природу, что в будущем веке она неминуемо должна терпеть мучения.

Св. Кирилл Иерусалимский в 15-м огласительном слове так объясняет картину страшного суда, которая, по-видимому, должна бы давать основание для внешнего представления о возмездии: „И разлучить их друг от друга, якоже пастырь разлучает овцы от козлищ». Как же разлучает пастырь? Справляясь ли с книгою, что – овца и что – козлище? Или разлучает по одному виду? Овцу не обнаруживает ли волна, а козлище не обнаруживает ли жесткий и косматый волос? Так, если и ты будешь уже чист от грехов, то и дела твои впоследствии уподобятся чистой волне, и риза твоя останется неоскверненной, и будешь говорить всегда: «совлекохся ризы моея, како облекуся в ню (Песн. Песн. V, 3)?» По одеянию известно будет, что ты – овца. А если окажешься волосатым, подобно Исаву, который был космат волосом и худ сердцем, за снеди утратил первородство и продал свое первенство, то поставлен будешь ошуюю» [276]. Правовое понимание и требует именно, чтобы пастырь, разлучая овец от козлищ, «справлялся с книгой», вспоминал прошлое человека,, не обращая внимания, каков он теперь (т. е. способен ли и расположен ли к жизни в общении с Богом): пастырь взвешивает прошлое человека и объявляет, что он овца или козлище. На самом же деле, берутся в расчет в качеств лишь слагаемых того душевного устроения человека, которым он обладает во время суда. Устроен человек так, что он может быть членом царства Божия, тогда он ставится на правой стороне; не устроен, тогда он отсылается в огонь вечный. Св. Кирилл понимает, таким образом, изображение страшного суда в Евангелии приблизительно так же, как его понимал св. Ириней Лионский в приведенном выше месте его «Против ересей».

В творениях св. И. Златоуста, как мы уже говорили, можно находить кажущиеся основания для самого крайнего внешнего, судебного представления о будущей судьбе человека. Вечная жизнь, по его словам, так существенно отлична от настоящей, и вступление в нее так будет поразительно, по своей новизне, для человека, что может сравниться разве с состоянием новорожденного младенца, которому вдруг вручили бы управление государством. «Представь, говорит святитель, что царскому дитяти, которое, доколе находится во чреве, ничего не чувствует, случилось бы, вышедши оттуда, внезапно вступить на царский престол и не постепенно, а вдруг получить все. Таково будет и тогдашнее состояние» [277]. Однако, так решительно противополагать вечную жизнь можно только нашему обычному, себялюбивому настроению. Для нас жизнь для земных интересов так обычна, мы так глубоко и искренно веруем в непреложность принятых у нас законов н житейских правил, что всякая другая жизнь сделалась для нас совершенно непонятной и непредставимой. Поэтому-то и св. И. Златоуст, обращаясь к слушателям обычного житейского склада и мог прибегнуть к приведенному способу представления.

Но мысль о естественной зависимости воздаяния отнюдь св. Златоусту не была чужда. Это доказывает и то, как святитель сравнивает будущее воскресение с воскресением грешника от своих грехов. „Когда, говорит святитель, блудник делается целомудренным, сребролюбец – нищелюбивым, жестокосердый – кротким; тогда еще здесь в человеке совершается воскресение, служащее началом будущего [278]. Начало, таким образом, тому воскресение, в котором человек вступит в царство Божие, полагается здесь на земле воскресением души от греха. Настоящая жизнь, следовательно, является временем воспитания, насаждения в человеке тех начал, которые полнее раскроются в будущем воскресении. „После кратковременных вразумлений безопасно будем, говорит св. Златоуст, наслаждаться будущими благами, будучи в настоящей жизни, как бы в некотором училище, болезнями, скорбями, искушениями, нищетою и другими, как мы их называем, бедствиями воспитываемы к тому, чтобы стать способными усвоить себе грядущие блага» [279]. В этой-то способности к восприятию и заключается вся цель человеческого развития и смысл загробного воздаяния.

Заключим наше обозрение отеческих свидетельств по данному вопросу свидетельством ученика св. Иринея Лионского, св. Ипполита, епископа пристани близ Рима, – свидетельством, которое не допускает перетолкований. Св. Ипполит поясняет самый способ загробного воздаяния грешником следующим примером: „Подобно тому, как вследствие неправильного образа жизни, во внутренностях может образоваться смертоносная желчная влага, которую врач своим искусством может привести к болезненной рвоте, не подвергаясь сам обвинению в произведении болезненной влаги в теле человека; ибо то, что причинило ее было отступление от диеты, знание врача только обнаружилось, – так, хотя может быть сказано, что мучительное воздаяние, которое падает на избравших злое, приходит от Бога, однако с здравым разумом согласно думать только, что зла этого рода находят и свое начало и причину в нас самих [280], т. е. в том, что мы, выражаясь словами св. Василия Великого, в этой жизни „возгнетали» в себе тот пламень геенский, которым будем мучиться за гробом, что мы образовали в своей природе начала, которые не мирятся с царством Божьим и с жизнью в Боге, и потому приводят нас к страданию.

Итак, по воззрению священных писателей и отцов Церкви, вечная жизнь по своему существу лишена той потусторонности, которую ей, стоя на своей точке зрения, приписывает человек обыденный. Вечная жизнь, напротив, может быть начата еще здесь на земле до телесной смерти, и эта последняя, вместе с воскресением плоти, обусловливают только полное и совершенное раскрытие вечной жизни, а не начало ее в собственном смысле. Поэтому, и слово „воздаяние» может быть употреблено в вопрос о будущей участи человека только ec catacrhsewV, в смысле условном и с большими ограничениями. „С здравым разумом согласно» только то представление о загробном воздаянии, по которому это последнее является прямым выводом из того или другого состояния человека, того или другого направления его душевной жизни, а это направление и состояние зависит от того, как человек проводил жизнь. За дела человек получает воздаяние, но это воздаяние в самих же делах, в том отпечатке, какой они кладут на душу человека. „ Если мысленные очи» человека, вследствие греховной жизни, „слишком темны, чтобы прозреть в обитель радостей» [281], если он не развил их настолько, то он и принужден будет обитать во тьме и мучиться, потому что все, в чем только человек полагал благо жизни, все это у него отнимется; а между тем человек по-прежнему этого жаждет и только в этом может найти пищу своей душе. Приготовивший же себя к духовной жизни и будет ей наслаждаться, и притом в той степени, как себя приговорил. „ удел блаженства, говорит преосв. Феофан, выражая святоотеческое учение, каждому присудится и дан будет такой, сколько кто вместить может в себя сего блаженства; вместимость же сия определяется тем, как кто раскрыл свое естество для принятия небесных благ, а раскрытие это зависит от трудов над собою. Если разны сии труды, разно раскрытие естества; если раскрыло cиe разно, разна вместимость; если разна вместимость, разна и степень блаженства. Относительно разности мучений можешь судить по противоположности сему, т. е. они будут соответственны степени погружения в грехи и ожесточения в них» [282].

Изложенное учение св. отцов Церкви о возмездии и объясняет, почему в их умах никогда не возникала та раздвоенность, то противоречие между правосудием и любовью Божественной, которое никак не могли разрешить различные еретические секты. Секты эти стояли всецело на почве своих прежних языческих или подзаконных понятий и брали понятие правосудия в римском смысле. Правосудие Божье, по их мнению, означало такое свойство в Боге, по которому Он не может простить ни одного греха без соответствующего удовлетворения. Между тем христианство провозгласило, что Господь есть любовь и что Он простит человеку все, лишь бы только он обратился и принял предлагаемый ему дар. Конечно, этим само собою отрицалось привычное язычнику понятие о карающей Фемиде, которая не допускает никому никакого снисхождения. Для язычника вывод отсюда только один: христианский Бог не может быть одним и тем же с Богом правды. Явился гностический и пр. дуализм.

В творениях же отцов правда Божья и любовь никогда не ставятся одна против другой, если, конечно, не вызывает на то спор с теми же еретиками. Это и понятно. Правду Божью они, согласно с Св. Писанием, понимали не в смысле карающего гнева, а в смысле такого свойства Божья, по которому Бог „каждому», т. е. свободному существу, „воздает по делам его», т. е. сообразно тому, куда человек себя определил.

Прекрасно можно видеть это свойство правды Божьей, в отличие от правды человеческой, в ХХХ III – й главе пророка Иезекииля. Стоя на своей человеческой точке зрения, народ еврейский думал, что нет ему помилования от Бога: „преступления и грехи наши на нас и мы истаиваем в них», беззаконий своих человеку никогда забыть нельзя, совершенного нельзя признать не бывшим. А раз не забыты грехи нужно, следовательно, ждать себе наказания за них, так как правда требует удовлетворения. „Как же мы можем жить?", в отчаянии восклицают израильтяне. В ответ на эти-то греховные сетования, Господь и открывает истинное свойство Своего Правосудия. „Скажи им: живу Я, говорит Господь (так важно было это сообщение и так оно могло показаться невероятным с людской точки зрения, что Господь клянется Собою в непреложной истине Своих слов): не хочу смерти грешника, но чтобы грешник обратился и жив был. Обратитесь, обратитесь от злых путей ваших; для чего вам умирать, дом Израилев»? (ст. 10 – 11). Грех, таким образом, никогда не может окончательно победит благоволения Божья к человеку. Господь всегда Один и тот же и всегда желает спасения грешника. Бог не человек, чтобы преследовать кого-нибудь за прошлые грехи. Да оставит нечестивый путь свой и беззаконник помыслы свои, и да обратится к Господу, – и Он помилует его, и к Богу нашему, ибо Он многомилостив. Мои мысли – не ваши мысли; ни ваши пути – пути Мои, говорит Господь. Но, как небо выше земли, так пути Мои выше путей ваших и мысли Мои выше мыслей ваших» (Ис. 55, 7 – 9). Согрешивший Израиль, таким образом, не должен судить по человечески, он должен ожидать от Бога и милосердия Божеского. „И ты, сын человеческий, продолжаем мы читать в книге пророка Иезекиля,… скажи сынам народа твоего: праведность праведника не спасет в день преступления его, и беззаконник за беззакония свои не падает в день обращения от беззакония его, равно как и праведник в день согрешения своего не может остаться в живых за свою праведность (ст. 12). Вот то основное представление о правде Божьей, которое раскрыл в своих писаниях святой апостол Павел. По закону правды человеческой, каждый поступок имеет свою ценность сам по себе, и никогда этой ценности не потеряет, будь он совершен десятки лет назад, и пусть о нем позабудут всё. Воздаяние за него должно последовать, не смотря ни на что. Поэтому, покаявшийся разбойник все-таки должен понести следуемое наказание за прежние дела: а с другой стороны, праведник за свою праведность должен пользоваться некоторым снисхождением. Не так правда Божия. Господь раз навсегда определил, что смерти грешника Он не желает, поэтому, простив человеку всякий грех настоящий, прошедший и будущий, Господь устремляется к человеку и предлагает ему жизнь, предлагает безразлично всем и праведным и грешным. Но, конечно, необходимо, чтобы люди приняли этот дар. Раз они отвращаются, то будь они праведные или грешные, одинаково лишатся жизни, потому что Господь не насилует никого. Но, если они предлагаемую жизнь принимают, тогда тоже никакое прошлое человека не вспоминается, Господь дождит на праведные и неправедные. „Когда Я скажу праведнику, что он будет жив, а он понадеется на свою праведность (подумает, что он за нее жил, а не по милости, станет таким образом на человеческую точку зрения) и сделает неправду, то все праведные дела его не помянутся, – и он умрет от неправды своей, какую сделал». Это и понятно. Господь прощает человека и дает ему жизнь не потому, что получил от него удовлетворение за грехи, а просто потому, что решил простить человека и дать ему жизнь, так как, иначе человек погибнет. Какой же смысл будет иметь предшествующая праведная жизнь, если в настоящий момент, когда человеку дается жизнь, он оказывается совершающим грех? Несмотря на всю милость Божью человек этот погибнет, потому что принять жизни он не хочет. Наоборот, когда скажу беззаконнику: „ты смертно умрешь», и он обратится от грехов своих и будет творить суд и правду, если этот беззаконник возвратит залог, за похищенное заплатит, будет ходить по законам жизни, не делая ничего худого, – то он жив будет, не умрет. Ни один из грехов его, какие он сделал, не помянется ему; он стал творить суд и правду, он будет жив» (12 – 16). Почему же так? Это объясняется подробно в гл. XYIII. „Если, читаем мы там, праведник отступает от правды своей и делает беззаконие и за то умирает, то он умирает за беззаконие, которое сделал (он в таком состоянии теперь, что жить не может). И беззаконник, если обращается от беззакония своего, какое делал, и творит суд и правду, – к жизни возвратил душу свою. Ибо он увидел и обратился от преступлений своих, какие делал; он жив будет, не умрет» (26 – 28). Вот причина, почему один живет, а другой умирает, несмотря на то, что первый был беззаконник, а второй праведник: первый возвратился к жизни, и потому живет; последний же имел жизнь, но отступил от нее, потерял ее, и потому естественно должен умереть. „Разве Я хочу смерти беззаконника? говорит Господь Бог. Не того ли, чтобы он обратился от путей своих и был жив»? (23). Причина смерти в самом человеке. Что же делать Израилю? „ Покойтесь и обратитесь от преступлений ваших, чтобы нечестие не было вам преткновением. Отвергните от себя все грехи ваши, которыми согрешали вы, и сотворите себе новое сердце и новый дух (этим вы вступите в жизнь,); и зачем вам умирать дом Израилев? Ведь, вы причина своей смерти, а не Я. „Ибо Я не хочу смерти умирающего (если он умирает, это не значит, что Господь присудил его к смерти, хотя он и имеет силу жить и блаженствовать, – он умирает от себя), говорит Господь Бог; но обратитесь и живите», и вы будете жить (30 – 32).

В этом и состоит праведное воздаяние человеку, „по путям его» (Иез. XVIJI, 29 – 30). „Поэтому-то, говорит св. Иустин Мученик в объяснение слов пророка Иезекииля, нам Господь Иисус Христос и сказал: в чем Я найду вас, в том и буду судить» [283].

Правда Божья, следовательно, обнаруживается и действует не так, что Бог для своего удовлетворения хочет мучения и смерти грешника, хотя бы этот последний и был способен к жизни, – а так, что Бог, как именно Святой Носитель жизни и истины, от вечности дал право на жизнь и блаженство только добру (Быт. I, 31) и осудил зло, как прямое отрицание Божественной жизни, на смерть и мучение. Поэтому, всякое бытие, избирающее по своей воле (иначе не было бы правды, а произвол) зло, тем самым обрекает себя на определенную злую часть: грешник должен умереть. Действие правды Божьей в жизни отдельной личности теперь состоит, следовательно, в том, чтобы каждому воздать ту участь, какая естественно следует из принятого каждым направления жизни. „Отец Небесный хочет покаяния грешника, а не мучения его [284], – но, если грешник выбирает смерть, то он сам от себя и умирает. Это не значит, что грешник наказывается помимо Бога: так было бы только в том случае, если бы виновником настоящего, противного злу устроения Mиpa (по которому зло погибает, грех наказывается) был не Бог, а кто-нибудь другой. А так как мир и законы его бытия своим началом имеют волю Божью, то и первой причиной наказания зла служит ничто иное, не какая-нибудь независимая от Бога сила, римский фатум, а та же правда Божья, только руководится она уже не чувством оскорбления, а нравственным достоинством бытия. Эта-то правда и не может противоречить любви, потому что она побеждается не желанием удовлетворения, исключающим любовь, а прямой невозможностью, не отрицая Себя, даровать мир и жизнь беззаконию.