"Жук и геометрия. Рассказы" - читать интересную книгу автора (Третьяков Юрий Фёдорович)

4. ГЛУБОКОПОДВОДНЫЙ СКАФАНДР

Никогда Тимку Утенка так несправедливо не обижали. Что мамы имеют привычку расстраиваться и ругаться по разным пустякам, это давно всем известно, но вчера Утенку попало — хоть кто скажет — ни за что.

Другие вон мальчишки зря болтаются целыми днями неизвестно где: как убегут утром на речку, или в лес, или еще куда, так до ночи их лучше не ищи — и ничего. А Утенок почти целых два дня сидел дома, никуда не ходил. Помогал маме изо всех сил. Маленького поросенка, которого недавно купили, развлекал, чтобы тот скорее привык и не скучал по своим поросячьим родственникам, — обливал его холодной водой из кадки, гонял по двору «для физкультуры» и учил ходить на задних ногах.

Потом полдня выковыривал косточки из вишен для варенья. После на зубах сделалась такая оскомина, что на вишни противно было смотреть. А когда варенье сварили, пенок оказалось так много, что они могли бы и прокиснуть, если их не съесть… И Утенок их съел.

Больше он уже ничего делать не мог, даже когда мама попросила принести из колонки воды взамен вылитой на поросенка, — он не мог: лежал в сарае, и его тошнило. Лучше бы он тогда заболел и умер. А не заболел и не умер он только потому, что обратил внимание на ножную швейную машину, которая стояла в углу под пыльной рогожей. Сколько себя помнит Утенок, она всегда стояла там, пылилась без всякой пользы. И Утенку пришла в голову великолепная мысль: а что если взять эту бесполезную вещь и сделать из нее точило! Круглый точильный камень тоже давно валялся в сарае, только крутить его было нечем.

Если этот камень приспособить к швейной машине (кое-что, конечно, от нее придется отломать, а потом, если понадобится, все это можно и обратно приделать!) и наточить все, какие есть в доме, ножи и ножницы — вот мама обрадуется! Тошнота сразу прошла. Утенок раскутал машину и, вооружившись молотком и зубилом, приступил к отламыванию ненужных частей. Они очень крепко держались… Случайно в сарай заглянула мама…

Словом, сегодня Утенок, как только проснулся, сразу ушел из дому, даже завтракать не стал: очень нужно! Ни завтракать, ни обедать, ни ужинать он теперь вовсе не будет — пусть знают! Хотел сделать лучше, а тут, не разобрав в чем дело…

Он дошел до реки — там одни только маленькие ребятишки плескались на мели (и кто их, таких, на речку пускает! Их бы по затылку!) — и побрел вдоль берега: будет вот так все идти и идти, все дальше и дальше, и совсем куда-нибудь уйдет…

Взойдя на мост, он остановился, потому что там знакомые мальчишки окружили рослого загорелого парня в тельняшке — Костю, которого все звали «Моряк»: он был настоящим моряком и раньше плавал на разных кораблях, а теперь работал в ДОСААФе.

Длинный Горька сразу с ним подружился: в ДОСААФ Горька еще в школе вступил, но теперь и он и все друзья забросили свои игры и только и делали, что неутомимо изучали морское дело, особенно когда Костя достал где-то шестивесельную лодку и стал учить их настоящей «флотской» гребле. Ну и гордились же они: поглядите-ка, что у меня за огромные мозоли на ладонях — это от весел; пощупайте, ведь правда, — куда тверже стали мускулы, где вам, «сухопутным», знать, как восхитительно ноет все тело после двухчасовой работы тяжелым веслом — это развивается вся мускулатура!

А разве Утенок не стал бы грести веслом, запоминать сигналы флажками и другие прекрасные вещи, которым Костя Моряк учил мальчишек? Еще как стал бы, да только мальчишки взяли моду постоянно насмехаться над его изобретениями, а Горька — больше всех…

Сейчас они о чем-то горячо рассуждают с Костей. Утенку очень хотелось узнать, о чем это они рассуждают, и он решил на минуту задержаться и послушать, а уж потом идти куда глаза глядят…

— За этим-то и все дело стало, ребята, — разводя руками, говорил Костя. — Все есть: доски, бревна, плотников найду, да где ее ставить? Мелко везде! Так и прыгнешь — головой в песок! А что вышка необходима — кто не знает! Сам бы сейчас прыгнул с удовольствием…

— А вот здесь, у моста… — сказал конопатый Вовка, Димов брат, — глубина ужасная…

— Глубина-то глубина… Примерял — лучше не надо, да на дне там разного хлама полно, с войны еще… Говорят, когда немцы отступали, а наши на них с воздуха насели, они, чтоб дорогу очистить, всякую свою разбитую технику с моста в речку сбрасывали. Многое потом вытащили, а кое-что осталось.

— Верно-верно, — сразу согласился Вовка. — Прошлым летом мы купались здесь, так Тимофеюшка, у которого яблоки, и говорит: «Я могу залезть на перила и оттуда — вниз головой»… А Славка говорит: «Не можешь». — «Ага, не могу? Давай спорить». — «Ну, прыгай». Тот залез на перила и прыгнул. Выплыл, а у него рука разбита и из плеча — кровь… Знаешь, как сильно… Обо что-то, говорит, ударился… Хорошо еще, что не головой, правда? Мы его поскорей перевязали. Я даже свою майку разорвал; у меня майка уже старая была, ее, когда еще я в детский сад…

— Ну ладно, ладно… — перебил Горька, видя, что Вовка намерен пуститься в дальнейшие воспоминания о своей знаменитой майке, — как же дно очистить?

— Да-а… — сказал Костя. — Водолазного костюма у нас нет… Но что-то такое надо придумать.

Утенок, толкаясь, пролез вперед:

— Я знаю что! Я изобрету водолазный костюм!

Сперва все смолкли. Потом Костя засмеялся и провел ладонью по Утенковым волосам — со лба на затылок:

— Давай-давай! Ты у нас изобретатель известный!

Тут все оживились: загоготали, захихикали.

— Чего смеетесь? — с обидой сказал Утенок. — Не знаете, а смеетесь… Изобрету! Такой вот: называется — скафандр. И все со дна достану…

— Скафандр! — притворно ужаснулся Горька. — Вы слышали — скафандр. Из чего ж ты его сделаешь, Тим-ка, а? Из штанов?

— Ха-ха-ха-ха!..

— Го-го-го!..

— Хи-хи!..

— Не верите? — сказал Утенок. — Ну и не верьте. Увидите… — и пошел.

— Свисток!.. — крикнул Вовка и засвистел.

— Мюнхгаузен! — добавил Горька.

Кто-то запустил в спину изобретателю огрызком яблока.

Утенок даже не обернулся: сейчас смеются, радуются неизвестно чему, а вот увидят скафандр, тогда сразу небось примолкнут! И Горька скажет: Тимка, давай вместе играть, или: пойдем, Тимка, с нами клад откапывать, или: на тебе, Тимка, почитать какую-нибудь интересную книжку. А Утенок играть не захочет. И клад пусть одни ищут. Книжку пускай Горька сам читает…

А скафандр сделать очень просто — как же он раньше не додумался? Надо взять обыкновенный противогаз, коробку отвинтить, а гофрированную трубку сделать длинной-длинной, чтоб свободный конец ее находился над водой, и через эту трубку дышать, а в очки все будет видно. И можно ходить по речному дну хоть весь день. Противогаз был. Он висел на стене в школьной кладовой, а ключ от нее находился у сторожихи Про-кофьевны. Бабушка очень уважала Утенка, особенно после того, как он починил ей репродуктор, и всегда угощала разными фруктами и овощами со своего огорода. Но все-таки выпросить у нее противогаз было не просто.

Утенок вернулся домой как ни в чем не бывало (теперь не время вспоминать разные мелкие обиды!), кое-как поел и, захватив удочку, побежал обратно к реке.

Часа через два Утенок подошел к дому Прокофьевны, неся штук двадцать пескарей, нанизанных на нитку.

Прокофьевна сидела в холодке у крыльца и вязала чулок. Ее любимый кот Яшка лентяйничал, растянувшись на траве, потягивался и жевал какие-то травинки.

— Здравствуйте, бабушк… — сказал Утенок, просовывая голову в калитку, — можно к вам?..

— Да никак это Тимочка старуху навестить пришел! Заходи, заходи, родной… Вот как хорошо-то… — приветливо закивала бабушка.

Кот Яшка, завидев Утенка, скакнул к плетню.

— Яшка! Яшенька… Куда ты, мошенник?.. Это же Тимочка, аль не узнал?.. Господь с тобой!.. Ах, глупенький… — испуганно запричитала Прокофьевна, и кот остановился, готовясь, в случае чего, все-таки скрыться.

Утенок подумал, что кот не такой уж глупенький, раз не забыл, как вчера заработал от «Тимочки» палкой по спине, когда сидел на карнизе и примеривался, как бы получше вытащить из-под него недавно вылупившихся воробьят…

— Что же это ему попритчилось?.. — обеспокоилась бабушка. — Сидел смирно, а тут — здравствуйте! Может, ударил ты его когда-нито, Тимочка?.. А то грех — животное…

— Что вы, бабушк… — Утенок даже вспотел от волнения. — Разве я когда кошку ударю?.. Я кошек люблю… и Яшку вашего тоже… Я даже вот рыбки ему принес… А вы говорите — «ударил»…

— Вот спасибо так спасибо! Ах, внучок мой дорогой! А то ведь он, бродяга, совсем от рук отбился: «Ешь молоко!»— не ест, хлеб ему и на погляденье не нужен. А подай ему мяса, рыбки. Что ты с ним будешь делать?.. Любит рыбку, мошенник! Ах, любит! Посмотри-ка ты сейчас на него… Яша! Яшенька! Иди, иди сюда, милый!.. Чего глядишь?

Кот медленно приблизился, взглянул недобрыми зелеными глазами на Утенка: знаем, мол, — рыбка рыбкой, а ухо держи востро… А Утенок думал: противогаз нужен, а то не пескарями бы тебя кормить, полосатого жулика, а хворостинкой потолще…

Он кинул коту пескарей вместе с ниткой. Кот проворно схватил их и принялся хищно пожирать, будто три дня не ел, давясь, дрожа и беспрерывно ворча.

— Ишь ты, жаднюга… — любуясь котом, приговаривала довольная бабушка. — Ты гляди-ка, ты гляди, Тимочка… Ах ты, мошенник, дождался рыбки. Чисто человек… Ешь, ешь, милый…

Кот сожрал пескарей за какую-то минуту и отвратительно заныл: давай еще…

— Не наелся! Ах, обжора! — восторгалась бабушка. — Хватит с тебя, слышишь? Ка-а-кой рыбник!

— Я ему, бабушк, еще принесу! — пообещал Утенок.

— Разбалуешь ты его вконец, ну его к лешему! Совсем ничего жрать не будет. И на том спасибо. Чем же тебя отблагодарить, Тимочка, уж не знаю…

— Ничем, — сказал Утенок. — Это я так. Думаю, надо Яшке рыбки понести, чтоб он ел. А радио у вас нормально работает? А то я могу починить…

— Нет, нет, — замахала руками Прокофьевна. — Спасибо тебе. Не надо мне никакой починки. Чем же тебя угостить: арбуз будешь или компотцу?..

— Арбуз, — сказал Утенок. — И компотцу… Только знаете что, бабушк, не надо мне ни арбуза, ни компотцу, а вы лучше дайте мне противогаз. Я его потом принесу. Он там в кладовой на стенке висит…

— На кой тебе, Тимочка, противогаз? — изумилась Прокофьевна. — Ай ты воевать собрался?.. Да и не помню я, чтоб он где-то был…

— Он там, в углу. Там такие ящики с книгами стоят, на них — картонные коробки, где разные камни — коллекция, а справа на стенке — он. Пойдемте, бабушк, я покажу…

— Да на кой он тебе, Тимочка? — сопротивлялась бабушка, которую Утенок тянул за руку. — Ну его к нечистому: век бы его не видать… Ты, Тимочка, погоди-ка, послушай, что я тебе скажу: вы вот там озоруете, все бы вам в войну вашу окаянную играть, а ну-ка да тебе как-нибудь ненароком голову прошибут — матери-то твоей каково? Ведь так я говорю?

— Это так, — охотно согласился Утенок. — Это вы, бабушк, все верно говорите… Только я его вам потом обратно принесу, вы не беспокойтесь…

От Прокофьевны Утенок ушел с противогазом в сумке через плечо.

Самое трудное было сделано! Остальное все — легко и интересно.

Скрывшись в чащу бузины, разросшейся в конце огорода, Утенок до самого вечера в глубокой тайне мастерил свой аппарат.

— Чего это ты бегаешь взад-вперед как угорелый? — заинтересовалась мама, подозрительно оглядывая Утенка, когда он, потный, озабоченный, пробегал через двор с пузырьком керосина в руке. — Опять что-нибудь затеял? Куда керосин потащил? Вот наделай, наделай мне пожар!..

— А я что? — обиженно шмыгнул носом Утенок, придерживая в кармане спички, чтоб не гремели. — Это керосин не для пожара, а для ржавчины… Всегда вот ты так… Не разберешь сначала и ругаешься…

Заглянуть бы маме в бузинную заросль: там у забора горел костёр, на костре топилась в консервной банке смола, в углях докрасна раскалялся длинный железный прут с острым концом, а Утенок стругал срезанные под корень самые толстые стволы бузины…

Скафандр был готов, когда уже совсем стемнело. Напоследок Утенок примерил его. Скафандр выглядел очень таинственно и необычно. Хобот от маски шел под мышку и на спине соединялся с длинной деревянной трубкой (в три Утенковых роста), хитроумно составленной из толстых стволов бузины. В них раскаленным железным прутом была выжжена похожая на твердую вату сердцевина, концы прочно скреплены тонкими деревянными планками, проволокой и залиты смолой; на спине «дыхательная трубка» (как назвал ее изобретатель) прикреплялась к треугольной деревянной раме, которая надевалась как ранец. Слишком длинная, она при каждом шаге покачивалась, дрожала, но держалась прочно.

Если ходить осторожно — ничего. Только дышать через нее немного трудно, воздух шел со свистом, лицо заливалось потом, и очки поминутно запотевали. Но у противогаза был «нос», чтобы, не снимая маски, протирать очки. Словом, скафандр был хоть куда!

Засыпая, Утенок думал: скорее бы наступило завтра! Чуть рассветет, он отправится испытывать скафандр, доставать с речного дна все, что там лежит. Один все достанет, никого в помощь не возьмет — не нужны, раз смеются. А потом придут и удивятся: дно чистое, строй вышку хоть сейчас. А кто очистил? Тимка Утенок. Неужели один? Один! Тогда небось сразу примолкнут…

Спал он очень беспокойно, все ворочался и поднимал с подушки голову, взглядывал на окно: не рассветает ли?

Чуть только в комнате посветлело, а в курятнике, наверное только продрав глаза, во все горло заорал петух, Утенок вскочил с постели.

Без шума, чтоб никого не разбудить, оделся и на цыпочках вышел во двор. Солнца еще не было, стоял туман, было тихо-тихо и очень тепло.

Взяв в сарае аккуратно сложенный скафандр и сумку от противогаза, в которую еще вчера вечером были уложены блок, небольшой моток железного троса, упакованный в резину электрический фонарик и ременной пояс, Утенок, махнув рукой, — все равно уж отвечать за все разом! — снял со стены бельевую веревку, такую толстую и длинную, что, свернутая в кольца, она была тяжелее и скафандра и сумки вместе.

Темный след оставался за ним на серой от росы траве.

Утенок представил, как он сейчас придет к реке, скрытой туманом, который над рекой был гуще, чем везде, как полезет в воду, и съежился.

Но пока он шел по мокрому лугу, стало совсем светло, небо покраснело, потом пробились откуда-то солнечные лучи, туман почти исчез и остался только над речкой…

Утенок сложил скафандр и веревку на траву, достал из сумки блок и, походив немного по берегу, прикрепил его тросом на самом толстом суку старого, наполовину сухого вяза, росшего у берега. Потом продел в блок веревку и для пробы покачался на ней, вцепившись руками и ногами, как обезьяна: очень прочно! Отыскав на берегу несколько подходящих камней, он привязал их проволокой к принесенному поясу.

Наконец все было готово. Утенок разделся, подпоясался тяжеленным поясом, который сразу потянул его к земле, на пояс навесил фонарик, привязал за спину раму с «дыхательной трубкой», надел маску и, ежась, вошел в воду, неподвижную и теплую, как парное молоко.

Глубина начиналась прямо от берега. Ступив шаг, Утенок погрузился сразу по горло; он остановился, повертел головой, в последний раз оглядывая розовый от зари мир, который он покидал, сделал еще шаг и вдруг ухнул с какого-то подводного обрыва, чуть не зачерпнув воды в трубку.

Голову сдавила вода. Утенок выдохнул воздух.

— Бум-булюм-булюм-бум! — сказали воздушные пузырьки, вырываясь из «выдыхательного клапана» и устремляясь вверх. Они шумели так громко, что водолаз оглох и ничего больше не слышал, кроме еще какого-то бульканья, которое производили потревоженная вода и непонятные колючие пузырьки, поднимавшиеся со дна по ногам… Очки сразу запотели. Вывернув пальцем «нос», Утенок протер стекла.

Видно было плохо. Вернее, ничего не видно, кроме темной пелены. Утенок включил фонарь и обрадовался: в луче света проплыла стайка мальков и закачались водоросли — как в настоящем море!

— Ничего, усовершенствуем! — сказал Утенок вслух, и его голос раздался глухо и странно, как чужой. Отважному водолазу вдруг сделалось отчего-то так страшно, что он чуть не выскочил обратно на берег. Но потом он отправился дальше в темноту, светя перед собой фонариком и осторожно двигая ногами.

«Дыхательная трубка», преодолевая сопротивление воды, гнулась и не давала свободно идти. Ноги ступали то по колючим водорослям, то по липкой тине, как по мокрой вате. Потом, непонятно откуда, на дне появилось огромное количество камней, щепок и пустых раковин, — Утенок вспомнил, что он и сам всю жизнь кидал с моста всякую дрянь, и воспрянул духом: значит, он близко от цели!

Вдруг он ударился ногой о какое-то громоздкое железо, скрытое в водорослях, споткнулся, чуть не упал и тут различил очертания огромных темных предметов. Подойдя к ним вплотную и протерев очки как следует, водолаз разглядел в свете фонарика, что это были разбитые полусгнившие повозки с большими колесами.

Их почти совсем занесло грязью, и они обросли тиной и водорослями.

Утенок обошел их кругом, на каждом шагу спотыкаясь о какие-то бревна и железки, увязшие в ил. Потом стал искать, что бы вытащить сначала — для пробы. Он вернулся к той громоздкой железке, о которую споткнулся, осторожно присел, стараясь, чтобы трубка стояла прямо, ощупью обмотал вокруг какого-то выступа конец веревки и пошел к берегу, торопясь, потому что дышалось все труднее, а пот стекал по лицу уже не каплями, а струйками.

Как только Утенок почувствовал, что голова его высунулась из воды, он сорвал маску и всей грудью вдохнул воздух. Так все дышал бы и дышал! Оказывается, воздух можно пить, как воду!

А кругом трава, небо, цветы, солнце, кузнечики стрекочут, стрекозы трещат над камышом — как прекрасно!

— Эй-ей-ей! — заорал Утенок на всю речку, выскочил на берег, расстегнув, сбросил на траву пояс, осторожно снял и положил скафандр и, растопырив руки, как крылья, помчался кругами по мягкой траве-мураве, крича от переполнившего грудь беспричинного восторга:

— Эй-ей-ей-ей!

Отдохнув немного, он ухватил конец веревки, потянул изо всей силы. С радостью почувствовал: движется! Идет! Идет!

Блок скрипел, вертелся туго, и веревка медленно, но двигалась. И вот из воды появилось что-то черное от ила, зеленое от водорослей и застопорилось у берега. Бросив веревку, Утенок вбежал в воду и руками выволок тяжелый предмет на берег. Потом присел на корточки: что бы это могло быть? И вдруг узнал, сначала даже не поверил глазам, — пулемет! Настоящий пулемет, хоть и насквозь ржавый, но пулемет! Утенок оттащил его подальше от воды, долго ощупывал и разглядывал.

Вот это да! Это не какая-то там паршивая швейная машина! Лечь бы сейчас за него и — тра-та-та-та-та! Но только слишком проржавело оружие от долгого лежания в воде: по мере того как высушивало его горячее солнце, оно делалось от ржавчины желтым и пористым, как песочное пирожное.

Первый раз полез — пулемет! Надо скорее опять лезть и вытащить еще что-нибудь. Эх бы — пушку! Скорее, пока нет ребят. Они не нужны. Без них обойдется.

Один. Никому не даст даже за веревку подержаться. Вот удивятся: придут, а на берегу—повозки, пулеметы, всякие такие штуки, а на дне — чисто! Ну-ка, кто тогда Мюнхгаузен?

Но тут на берег пришел пастух. Фамилия его была Брыкин, а прозвище — Гыр-Гыр. Так его Горька прозвал неизвестно за что. Мальчишки его не любили, а он мальчишек терпеть не мог, потому что думал, что они потихоньку воруют рыбу из сетей и вентерей, которые были расставлены у него по всей реке. А на самом деле эту его рыбу никто и не думал воровать — очень нужно!

Где-то далеко на заросшей кустами вырубке во все горло орал на коров и хлопал кнутом подпасок Тишка, белобрысый, весь какой-то облупленный, но такой же, как Гыр-Гыр, вредный и ехидный.

Кнут его — длинный и толстый, сплетенный из ремешков, на конце — кисточка из конского волоса. И хлопал этим кнутом жмот Тишка, как из ружья, когда надо и когда не надо, а кому другому — ни за что не даст, хоть не проси.

— Это ты что же тут такое выделываешь? — набросился Гыр-Гыр на Утенка. — Тебе кто ж это разрешение дал тут безобразия устраивать? Вот хулиганье-то, а?

— А что? — обиженно спросил Утенок. — Чего ругаетесь-то?

— «Что»… — ехидно передразнил Гыр-Гыр. — «Что»… Намедни кто у меня с перемета крючья срезал? А?.. Не ты?..

— Какие крючья?.. Я почем знаю… Кому нужны ваши крючья… Может, щука…

— «Щука»… Я те дам — «щука»! Знаем мы этих щук! Куда ни пойдешь — и вот они!.. Веревка у него какая-то… Спер небось?

Утенок испугался: Гыр-Гыру и отнять веревку ничего не стоит. Он покраснел и сказал, запинаясь от волнения и злости:

— Это веревка «Освода» и все — «Освода»… Попробуйте только троньте!.. Как напишут на вас… контрибуцию — будете знать!

«Контрибуцию» Утенок вычитал в книге, а что это такое — не знал. А пастух неизвестно — знал или нет, но только сразу струсил:

— «Контрибуция»… Ишь, как их, чертей, образовали… Законники все… Дам вот сейчас по шее — пиши на меня, что хошь!.. Тьфу!

Плюнул и ушел.

Утенок гордо посмотрел ему вслед. Ага, испугался…

Для полного посрамления врага он заорал что было мочи сложенный Горькой сатирический куплет, который все мальчишки считали для пастуха очень обидным.

Таким образом пастух был окончательно «уничтожен», а Утенок приступил к дальнейшему осуществлению своего плана.

Он вновь отправился на речное дно и привязал веревку к колесу первой попавшейся повозки.

Вылез на берег, потянул веревку — ни с места. Утенок упирался пятками в землю, пыжился, виснул на веревке и дергал ее — не идет…

Тогда он в третий раз полез в воду, внимательно изучил положение повозок и понял, что одному и стараться нечего вытащить: огромные, черные, тяжелые, они прямо-таки вросли в дно.

Что делать?

Вдруг послышались какие-то громкие странные звуки: шлеп!.. шлеп!.. шлеп!..

Утенок постоял, постоял и вдруг сообразил: да это же ребята на шлюпке!

Когда он поспешно добрался до мелкого места и, стоя в воде по грудь, сдернул маску, лодка причалила к берегу. Горька уже успел выскочить из нее и, сидя на корточках перед пулеметом, ковырял его пальцем, одновременно оглядываясь на блок с веревкой и не зная, что обследовать в первую очередь. Но едва из воды, все равно как какой-нибудь подводный житель, вылез Утенок, Горька бросился к нему:

— Сделал, а? Скафандр, а?! И потянулся к противогазу.

— Не трожь… — угрюмо сказал Утенок.

И тут случилось невиданное: гордый, задиристый Горька, которому и посильнее-то ребята не осмеливались перечить, вдруг отдернул руку и спросил, заискивающе улыбаясь:

— Сам сделал, а?

— Сам, — сказал Утенок. — Чем зря скафандр трогать, лучше взяли бы да за веревку дернули все вместе…

Горька послушно оглянулся на сооружение из блока и веревки и, сразу поняв, зачем она, повернулся к ребятам, которые тоже повыскочили из лодки, обступив кто Утенка, кто пулемет, и властно крикнул:

— А ну, идите все сюда! Эй, там, у пулемета, сюда давайте. Вовка, кому говорят! Прилип, как будто пулемета никогда не видел, — потом рассмотришь! Давай берись за веревку! Все взялись?.. Ну, — раз, два, — дернули!

Мальчишки, облепив веревку и стараясь один перед другим, изо всех сил дернули. Веревка подалась.

— Еще — взяли!!!

Веревка продвинулась дальше.

Так они тянули и тянули, пока наконец из воды, как допотопное чудовище, показалась повозка — вся в водорослях и грязи.

— Ура-а-а! — закричали ребята.

— Давай, давай! Еще! — подбадривал их Утенок, одной рукой держа противогазную маску, другой помогая тянуть и даже забыв снять тяжелый пояс с камнями.

Когда повозку подтянули к самому берегу, Утенок отвязал от нее конец веревки и сказал Горьке:

— Вы пока выкатывайте ее на берег, а я полезу другую привязывать.

Горька послушно кивнул, не спуская глаз со скафандра. Утенок натянул маску и скрылся под водой.

— Давай! — крикнул он, появившись через несколько минут.

Ребята впряглись в веревку. Когда и Утенок захотел присоединиться к ним, Горька, обернув красное от натуги лицо, проговорил:

— Ты не берись… Ты будешь главный… А ну — взяли! Главный водолаз, говорю… Еще — взяли! Стой и грейся… А мы будем тянуть… Это называется… разделение труда…

Утенок стал в стороне и принялся наблюдать, крича поминутно:

— Непрерывно давайте, непрерывно! Не надо рывком, тебе говорят! Эх!.. Ну куда, ну куда тянешь? Не видишь — блок! Прямо надо и постепенно! Во-во-во! Ага-га-га-га! Подается! Пошла!

Когда солнце стало прямо над головой, две повозки уже лежали на берегу. Оставалась последняя — вытянуть ее было труднее.

К речке подошло на водопой коровье стадо.

Подпасок Тишка несмело приблизился к Утенку и уставился на скафандр, опустив свой изумительный кнут.

— Это что? — робко осведомился он наконец.

— Скафандр, — высокомерно сказал Утенок, — глубокоподводный, понял?

— Понял… — вздохнул Тишка.

— То-то, — сказал Утенок. — Дай-ка кнут.

Взял кнут, широко размахнулся, хлопнул: хорошо, громко, как из ружья. Хлопнул еще и еще. Так и хлопал бы всю жизнь — до чего приятно!..

В это время третью повозку торжественно выкатывали на берег…

Шли женщины доить коров, остановились около, поставив на землю ведра, и стали смотреть.

Шли рыбаки с бреднем и плетневой корзиной, постояли и, положив бредень и корзину, принялись помогать.

Когда все повозки стояли на берегу, пришел Гыр-Гыр. Он достал кисет, свернул цигарку и, подсев к отдыхающим ребятам, приветливо похлопал Горьку по плечу:

— Трудитесь, значит?.. Развиваетесь?.. Как говорится, — спорт, хе-хе-хе!.. А тележки-то эти куда хотите?

— Никуда, — сказал Горька, освобождая плечо, — куда их?

— Это верно. Где их возьмут — гниль. Вот, ребятки, отдали б их мне… Верно говорю, куда вам?

— Берите, берите, дядь! — воскликнул великодушный Утенок. — Нам зачем? Хоть сейчас берите!..

И все, кто ни шел, останавливались — дивились.