"Иоанна - женщина на папском престоле" - читать интересную книгу автора (Кросс Донна Вулфолк)

Глава 15

Братья собрались в покаянном доме, рассевшись по старшинству на границах, ярусных каменных сиденьях вдоль стен. В этом помещении происходили все самые важные религиозные события, здесь обсуждались текущие дела, решались административные, финансовые вопросы, велись диспуты. Здесь также каялись в совершенных грехах и нарушениях, за них определялись наказания или выслушивались обвинения других монахов.

Джоанна всегда приходила сюда с трепетом в душе, опасаясь ненароком, неосторожным словом или жестом выдать себя. Если ее тайна будет раскрыта, она узнает об этом именно здесь.

Собрание всегда начиналось с чтения главы из Правил Святого Бенедикта. По этой книге устанавливалась ежедневная духовная и бытовая жизнь монастыря. Правило зачитывали от начала до конца, каждый день по одной главе, чтобы в течение года монахи полностью ознакомились с ее содержанием.

После чтения и благословления аббат Рабан спросил:

— Братья, есть ли у вас грехи, в которых должно признаться?

Не успел он закончить фразу, как брат Тедо вскочил.

— Отец, я хочу признаться.

— В чем, брат? — устало и обреченно произнес аббат Рабан.

Брат Тедо всегда первым признавался в своих ошибках.

— Я плохо выполнил свое задание. Переписывая житие Святого Амандуса, я заснул.

— Опять? — Аббат Рабан изогнул бровь.

Тедо понурил голову.

— Отец, я грешен и ничтожен. Пожалуйста, назначьте мне самое тяжкое наказание.

Аббат Рабан вздохнул.

— Хорошо, В течение двух дней ты будешь каяться перед церковью.

Монахи вяло заулыбались. Тедо так часто видели кающимся перед церковью, что он превратился в неотъемлемую часть ее украшения, в живое изваяние угрызений совести.

Тедо был сильно разочарован.

— Вы слишком милостивы, отец. За такой тяжкий проступок прошу о недельном наказании.

— Господь не приветствует гордыни, Тедо, даже в страданиях. Помни об этом, прося о Его прощении за твои другие грехи.

Эти слова попали в цель. Тео покраснел и сел на место.

— Есть ли еще грехи? — спросил Рабан.

Встал брат Хунрик.

— Дважды я опоздал на ночное бдение.

Аббат Рабан кивнул; медлительность Хунрика была известна, но он признался в своем проступке, не пытаясь скрыть его, поэтому наказание будет легким.

— Отныне, до дня Святого Дэни, ты будешь бдеть по ночам.

Брат Хунрик опустил голову. Праздник Святого Дэни всего через два дня. В течение двух ночей он должен не спать, следя за движением луны и звезд на небосклоне, чтобы как можно точнее определить приближение девятого часа, или двух часов ночи, а затем разбудить монахов для ночной службы. Это было чрезвычайно важно, поскольку время определялось только по солнечным часам, и конечно же по ночам от них не было никакой пользы.

— Во время бдения, — продолжил Рабан, — постоянно молись, стоя коленями на крапивном снопе. Он будет напоминать тебе о твоей лености и предостережет от греховной сонливости.

— Да, отец. — Брат Хунрик покорно принял приговор. За такой тяжкий проступок наказание могло быть хуже.

По очереди вставали еще несколько монахов и каялись в таких мелких грехах, как разбитая посуда в трапезной, ошибки в чистописании, риторике и принимали наказание со всей кротостью. Когда они закончили, аббат Рабан помолчал, убедившись, что желающих больше нет. Потом спросил:

— Есть ли другие грехи? Теперь пусть выскажутся те, кто обеспокоен спасением душ своих братьев.

Этого Джоанна боялась всегда. Внимательно глядя на ряды монахов, она остановилась на брате Томасе. Его глаза с тяжелыми веками, смотрели на нее с нескрываемой враждебностью. Джоанна поежилась. Не собирается ли он в чем-то обвинить меня?

Но Томас так и не встал. Поднялся брат Одило, сидевший в следующем ряду.

— В постную Пятницу я видел, как брат Хуг взял в саду яблоко и съел его.

Брат Хуг нервно вскочил.

— Отец, это верно, я сорвал яблоко. Было очень трудно полоть сорняки, и я сильно ослаб. Но, святейший отец, я не съел яблоко, а откусил от него лишь маленький кусочек, чтобы набраться сил для работы.

— Слабость плоти не оправдывает нарушения правил, — резко ответил аббат Рабан. — Это испытание ниспослано Богом, чтобы проверить силу веры. Подобно Еве, матери греха, ты не выдержал этого испытания, брат. Серьезное прегрешение, особенно потому, что ты не отважился признаться сам. В наказание ты будешь поститься в течение недели, отказавшись от всякой пищи до дня Богоявления.

Неделя голодания были привычным наказанием для монахов. Они и без того питались лишь овощами, травами, бобами и только иногда рыбой до самой праздничной литургии! Эта неделя будет наиболее трудной, потому что в это время со всей округи в монастырь поступали продуктовые пожертвования, поскольку христиане каялись в своей сытости и опасались за свою душу. Медовые пироги, всевозможные пирожки, аппетитные жареные цыплята и прочие вкусные блюда на короткое время украсят столы аббатства. Брат Хуг свирепо взглянул на брата Одило.

— Креме того, — продолжил аббат Рабан, — в благодарность брату Одило за его заботу о твоем духовном благополучии, ты сегодня ночью падешь ниц перед ним и кротко омоешь его ноги.

Брат Хуг опустил голову. Он сделает так, как велел аббат Рабан, но Джоанна сомневалась, что с благодарностью. Наказание тела вынести легче, чем наказание души.

— Есть ли другие прегрешения, о которых необходимо сказать? — спросил аббат Рабан. Все молчали, и он мрачно произнес: — Должен сообщить, что среди нас есть тот, кто погряз в грехе, в преступлении, омерзительном пред Богом и Небесами… — Сердце Джоанны дрогнуло. — В нарушении святой клятвы, данной Богу.

С места вскочил брат Готшалк.

— Отец, это была клятва моего отца, а не моя! — задыхаясь произнес он.

Готшалк был молодым человеком, всего года на два или три старше Джоанны, с кудрявыми черными волосами и так глубоко посаженными глазами, что они казались двумя темными синяками. Подобно Джоанне, он был завещан монастырю с рождения отцом, саксонским аристократом. Теперь, став взрослым мужчиной, он решил покинуть монастырь.

— Совершенно законно, когда христианин посвящает своего сына Богу, — решительно заявил аббат Рабан. — От такого пожертвования невозможно отказаться, не согрешив.

— Не равный ли грех удерживать человека вопреки его природе и воле?

— Если человек не оглянется, он обнажит свой меч, — высокопарно произнес аббат Рабан. — Он преклонит свой меч в ожидании. Он приготовит орудие убийства.

— Это насилие, а не истина! — выкрикнул Готшалк.

— Позор! Греховодник! Позор, брат! — послышались разгневанные голоса монахов.

— Непослушание, сын мой, подвергает твою бессмертную душу опасности, — печально предупредил аббат Рабан. — От этой болезни есть лишь одно лечение… Справедливы и грозны слова Апостола: «Tradere hujusmodi hominem in interitum carnis, ut spiritus satvus sit in diem Domini» — такого человека необходимо принудить умерщвлять плоть, чтобы спасти его дух пред Всевышним.

По знаку Рабана двое братьев, отвечающих за дисциплину в монастыре, схватили Готшалка и вытолкнули на середину комнаты. Он не сопротивлялся, когда они поставили его на колени и подняли рясу, обнажив ягодицы и спину. Из угла комнаты брат Гермар, старший дьякон, принес крепкую узловатую, витую плетку, хранившуюся специально для таких случаев. Встав поудобнее, он размахнулся и сильно хлестнул по спине Готшалка. Звук удара разнесся по комнате.

Шрамы на спине Джоанны заныли. Кожа обладала собственной памятью.

Брат Гермар снова размахнулся и ударил еще сильнее. Все тело Готшалка содрогнулось, и он плотнее сжал губы, чтобы аббат Рабан не насладился его криком. Плетка все хлестала Готшалка, но он молчал.

После обычных семи ударов брат Гермар опустил плетку, но аббат Рабан приказал продолжить. Брат Гермар удивился, но повиновался.

Еще три удара, четыре, пять, но тут раздался страшный звук. Плетка коснулась обнаженной кости. Готшалк откинул голову назад и взвыл. Страшный, душераздирающий крик из самой глубины его существа повис в тишине, потом перешел в долгий, надрывный стон.

Аббат Рабан удовлетворенно кивнул, и подал знак брату Гермару остановиться, Когда Готшалка подняли и полувывели, полувытащили из комнаты, Джоанна заметила посередине его багровой спины белое пятно. Одно из ребер Готшалка выступило наружу.

В лазарете было непривычно пусто. В этот теплый и безветренный день стариков и хронических больных перевели на улицу погреться на солнышке.

Брат Готшалк лежал ничком на кровати в полубессознательном состоянии. Кровь из его открытых ран проступила на простыне. Лекарь, брат Бенжамин, склонился над ним, пытаясь остановить кровотечение, и наложил новую повязку. Но и та уже пропиталась кровью. Он посмотрел на подошедшую Джоанну.

— Хорошо, что ты здесь. Передай мне еще повязки с полки.

Джоанна поспешила на помощь. Брат Бенжамин снял старую повязку, бросил ее на пол и наложил новую. Через несколько минут и эта повязка пропиталась кровью.

— Помоги повернуть его, — попросил Бенжамин. — Надо вправить ребро, иначе кровотечение никогда не остановится.

Джоанна перешла на другую сторону кровати и умело поставила руки, чтобы одним быстрым движением вправить кость.

— Теперь осторожно, — сказал Бенжамин. — Хотя он и не совсем в сознании, но будет больно. Только по моему знаку, брат, один, два, три!

Джоанна потянула кость на себя, в то время как Бенжамин подтолкнул ее. Последовал выброс свежей крови, но кость скользнула в открытую рану.

— Deo, juva mе! — Готшалк поднял голову в мучительном возгласе и потерял сознание.

Они промокнули кровь и обработали раны Готшалка.

— Ну, брат Иоанн, что следует делать дальше? — спросил брат Бенжамин, когда они закончили.

— Наложить бальзам… из чернобыльника, возможно, смешанного с болотной мятой. Намочить повязки в уксусе и наложить их, как заживляющую примочку, — быстро ответила Джоанна.

— Очень хорошо. Еще добавим немного любистока от инфекции.

Они работали рядом, приготавливая смесь, и острый запах свежерастертых трав наполнил комнату. Когда повязки были пропитаны и готовы к применению, Джоанна передала их брату Бенжамину.

— Лучше ты это сделай. — Отступив, он с удовольствием наблюдал, как его молодой ученик плотно стянул рваные куски кожи и ловко наложил повязку.

Затем Бенжамин подошел и осмотрел больного. Повязка получилась отличная, пожалуй, лучше, чем у него самого. И все же ему не понравился вид брата Готшалка. Его кожа, холодная и липкая, побелела, как полотно. Дыхание было неглубоким, учащенный пульс едва прощупывался.

«Он умирает, — с отчаяньем подумал брат Бенжамин, и тут же в голову пришла другая мысль: — отец аббат будет в ярости. Рабан превысил свои полномочия и отлично знал об этом. Смерть Готшалка приведет к большим неприятностям. А если известие об этом дойдет до короля Людовика… даже аббаты не избегут наказания».

Брат Бенжамин пытался сообразить, что еще сделать. Возможности лечения ограничены: нельзя давать больному лекарства и даже воду, чтобы утолить жажду и избавить от обезвоживания, пока он без сознания.

Голос Иоанна Англиканца вывел его из оцепенения.

— Можно развести огонь и нагреть несколько камней?

Бенжамин удивленно посмотрел на ученика. Обкладывание больного горячими камнями, завернутыми в тряпицы, применяли зимой, когда холод высасывал из больного все силы. Но теперь, в последние теплые дни осени?…

— Лечение ран по Гиппократу, — напомнила Джоанна. В прошлом месяце она отдала ему свой перевод прекрасной работы великого грека.

Брат Бенжамин нахмурился. Ему нравилось лечить, и он отлично знал свое дело. Но новшеств он не любил, ему было спокойнее пользоваться надежными, знакомыми средствами.

— Шок при сильных ранах, — продолжила Джоанна с нетерпением. — По Гиппократу, при таком шоке человек умирает от пронизывающего холода, исходящего изнутри.

— Это верно, я видел, как люди внезапно умирают от неопасных ран, — ответил брат Бенжамин. — Deus vult, думал я, Божья воля…

Иоанн Англиканец ждал, что ему разрешат продолжить лечение.

— Хорошо, — согласился брат Бенжамин. — Разведи огонь в жаровне. Брату Готшалку от этого хуже не будет, но вдруг поможет, как утверждает языческий лекарь. — Он уселся на скамью, с удовольствием давая отдых пораженным артритом ногам, а его энергичный молодой ученик засуетился, разводя огонь и нагревая камни.

Когда камни накалились, Джоанна завернула их в толстую ткань и обложила ими Готшалка. Два самых больших камня она положила ему под ноги, чтобы слегка приподнять их, следуя рекомендациям Гишюкрата. После этого Джоанна накрыла больного легким шерстяным одеялом, чтобы сохранить тепло.

Через некоторое время веки Готшалка затрепетали, он застонал и пошевелился. Брат Бенжамин подошел к кровати. Кожа Готшалка порозовела, дыхание восстановилось.

— Слава Богу. — С облегчением вздохнул брат Бенжамин и улыбнулся Иоанну Англиканцу. «У него талант, — подумал брат Бенжамин почти с отеческой гордостью, но не без легкой зависти. — Мальчишка подает большие надежды». Именно поэтому Бенжамин и попросил его помогать ему, но не представлял себе, что тот преуспеет так быстро. За несколько лет Иоанн Англиканец усвоил то, на что брат Бенжамин потратил всю жизнь.

— У тебя целительские способности, брат Иоанн, — сказал он благосклонно. — Сегодня ты превзошел своего учителя. Мне скоро нечему будет тебя учить.

— Не говорите так. — Джоанна огорчилась, потому что любила Бенжамина. — Мне еще многому предстоит научиться у вас, я это знаю.

Готшалк снова застонал, его потрескавшиеся губы зашевелились.

— Он начинает чувствовать боль. — Брат Бенжамин быстро приготовил красное вино с шалфеем, добавив туда несколько капель макового сока. Этот препарат требовал соблюдения величайшей осторожности: в малых дозах он приносил облегчение от невыносимой боли, но мог и убить. Все зависело от искусства лекаря.

Приготовив снадобье, брат Бенжамин передал полную чашу Джоанне, и та поднесла ее к губам Готшалка. Он оттолкнул ее и, сделав резкое движение, вскрикнул от боли.

— Выпей, брат, — ласково попросила Джоанна и снова поднесла чашу к губам Готшалка. — Тебе нужно поправиться, чтобы завоевать свободу, — добавила она шепотом.

Готшалк удивленно взглянул на нее. Отхлебнув сначала немного, затем он жадностью выпил все, словно человек, нашедший колодец после многодневного путешествия по пустыне.

Позади раздался властный голос:

— Не полагайся на травы и снадобья.

Обернувшись, Джоанна увидела аббата Рабана в сопровождении монахов. Она опустила чашу и выпрямилась.

— Господь дарует людям жизнь и разум. Только молитва способна укрепить этого грешника. — Аббат Рабан подал знак монахам, и те тихо обступили кровать.

Аббат Рабан начал молитву о болящих. Готшалк не присоединился к ним. Он лежал неподвижно с закрытыми глазами, словно спал, хотя Джоанна видела по его дыханию, что Готшалк притворяется.

«Его раны заживут, — думала она, — но искалеченная душа — нет». Всем сердцем Джоанна была на стороне молодого монаха. Она понимала, почему он упрямо отказывается подчиниться тирании Рабана. Джоанна отлично помнила свою отчаянную борьбу с отцом.

— Прославление и благодарение Богу. — Голос аббата Рабана возвышался над хором монахов.

Джоанна присоединилась к прославлению Бога, но в душе благодарила и язычника Гиппократа, идолопоклонника, чьи кости истлели задолго до рождества Христова, но чья мудрость спасла Его сына.

— Раны прекрасно заживают, — успокоила Джоанна Готшалка, сняв повязки и осмотрев его спину. После наказания прошло две недели, и сломанная кость срослась, а рваные края раны зарубцевались, хотя, так же как у нее, шрамы на спине Готшалка останутся навсегда.

— Благодарю за заботу, брат, — ответил Готшалк. — Но думаю он непременно изобьет меня снова.

— Открыто сопротивляясь ты провоцируешь его. Тебе удастся добиться большего, если проявишь осторожность.

— Я буду противостоять ему до последнего дыхания. Он дьявол, — возмущенно произнес Готшалк.

— Ты сообщил ему, что отказываешься от своей доли земли в обмен на свободу? — спросила Джоанна. Ребенка посвящали монастырю, давая в придачу солидный участок земли. Но если этот человек впоследствии желал уйти из монастыря, он мог забрать свою долю.

— Неужели ты думаешь, что я не предлагал ему этого? Ему нужна не земля, ему нужен я, вернее, мое тело и душа. Но этого он не получит никогда, даже если убьет меня.

Если это борьба характеров, Готшалку не выиграть ее. Лучше всего забрать его отсюда, пока не случилось непоправимое.

— Я думал о твоей проблеме, — сказала Джоанна. — В следующем месяце в Майнце состоится собор синода. Туда съедутся все епископы Святой Церкви. Если бы ты подал петицию об освобождении, им пришлось бы рассмотреть ее, и их решение заставит аббата Рабана уступить.

— Синод никогда не воспротивится воле великого Рабана Мора. Его власть велика, — возразил Готшалк.

— Власть аббатов, даже архиепископов бывала повергнута и прежде. Ты имеешь сильный аргумент, потому что тебя завещали монастырю в младенчестве. Тогда ты не мог принимать решения самостоятельно. Я нашел в библиотеке несколько страниц у Джерома, который принимает такие аргументы. — Джоанна вынула свиток пергамента из-под рясы. — Вот, смотри, я переписал для тебя.

Готшалк прочитал, и его глаза заблестели. Он радостно взглянул на нее.

— Это же замечательно! Дюжине Рабанов не удастся опровергнуть такой превосходный аргумент! — Однако вскоре он снова помрачнел. — Но у меня нет возможности подать петицию в синод. Он никогда не разрешит мне покинуть монастырь даже на один день и, конечно же, не отпустит в Майнц. Зачем ты это делаешь? — спросил Готшалк.

Джоанна пожала плечами.

— Человек должен иметь свободу выбора. — А про себя добавила: «Женщина тоже».

Все прошло, как было задумано. Когда Бурхард зашел в лазарет, чтобы взять снадобье для жены, Джоанна передала ему петицию. Он вывез её, спрятав под седлом.

Через несколько недель в монастырь явился неожиданный посетитель из Оргара, епископ Триер. После официальных приветствий в монастырском дворе епископ попросил о срочной аудиенции с аббатом и получил ее.

Новость, которую привез епископ, ошеломила всех. Готшалка освобождали от клятвы, и он мог свободно покинуть Фульцу в любое время.

Готшалк предпочел уйти немедленно, не желая оставаться в монастыре ни одной лишней минуты. Сборы были недолгими. Хотя он провел в монастыре всю жизнь, забирать ему было нечего, ибо у монаха не должно быть никакой собственностью. Брат Ансельм, монастырский повар, собрал котомку с провизией, чтобы Готшалк продержался в пути первые несколько дней.

— Куда ты пойдешь? — спросила его Джоанна.

— В Шпеер, — ответил он. — У меня там замужняя сестра, остановлюсь у нее на какое-то время. А потом… не знаю.

Долго и безнадежно борясь за свободу, Готшалк ни разу не задумался о том, как поступит, если вдруг получит ее. Он не знал иной жизни, кроме монастырской; ее безопасность и предсказуемость была естественна для него, как дыхание. Хотя Джоанна видела, что Готшалк горд своей победой, в глазах его затаились страх и неуверенность.

Братья не вышли проводить Готшалка всем миром, потому что Рабан запретил им. За тем, как он выходил за пределы монастыря, наблюдали только Джоанна и несколько монахов, оказавшихся в тот момент во дворе. Наконец-то свободен! Джоанна видела, как Готшалк направился по дороге. Его высокая, худая фигура постепенно исчезла из виду.

«Будет ли он счастлив?» Джоанна очень надеялась на это. Но Готшалк походил на человека, постоянно стремившегося к чему-то недоступному, выбиравшего тернистый путь. Она будет молиться за него, как и за все печальные и мятежные души, в одиночестве бродившие по дорогам.