"Гайдамаки" - читать интересную книгу автора (Мушкетик Юрий Михайлович)

Глава пятая ВСТРЕЧА

В Корсуни гайдамаки стояли целую неделю. За это время у Зализняка побывало с десяток ходоков от обществ ближних волостей с просьбой прибыть к ним и помочь выгнать панов. Из Канева ходоки наведывались дважды. Максим уже сам подумывал об этом городе, его тревожило, что позади остается такой многочисленный гарнизон.

Однако больше всего беспокоила Умань, куда, как он знал, сбегались паны со всего правобережья. Мысль об Умани, раз зародившись, уже не выходила из его головы. Об этом городе, о его войске знал Максим давно. Наслушался о нём ещё в Сечи. С Уманью запорожцы вели самую большую торговлю. Если и нужно было ждать откуда-нибудь удара, то только оттуда.

Однажды Зализняк поделился своими сомнениями с Неживым.

— Боюсь я, Семен, — признался он. — Шляхты там сколько, войска реестрового. Я уже многих расспрашивал об этой крепости. Там что-то замышляют.

— Значит, надо туда идти, пока они с силами не собрались.

— И я так думаю. Нам первым следует ударить. Отвага — мед пьет. Но согласятся ли остальные?

— Согласятся. Давай сегодня созовем раду, всё сообща поразмыслим.

Рада проходила бурно. Одни хотели идти на Белую Церковь и Канев, другие — на Умань. Нашлись и такие, что были не прочь назад вернуться.

— Идти назад и ждать, пока придут паны и наденут на шею веревку? — возмутился Швачка. — Ни за что на свете. На Умань! Поспешим, пока там не собрались все шляхетские отряды и жолнеры не пришли, не то будет поздно. Недаром говорят: «Быстрая река берега размывает».

— Чем больше мы проходим городов и сел, тем больше у нас войска, — сказал Зализняк. — По всей Украине горят панские фольварки. Неужели мы допустим, чтобы они не догорели дотла?

— Кто об этом говорит? — снимая шапку и поглаживая потную шевелюру, пожал плечами Бурка. — Горят они и будут гореть. А нам спешить некуда, переждать надо. Шляхта уже хорошую науку получила. Да и в сенате, я думаю, люди с головами сидят, видят, до чего паны арендаторы людей довели. Больше они не дадут так измываться, может, и совсем крепостничество отменят.

На Бурку накинулись сразу несколько человек. Спорили долго и, наконец, порешили: дойти всем вместе до Богуслава, а оттуда половина гайдамаков пойдет на Умань, а другая половина — двумя отрядами на Белую Церковь и Канев.

В это время гайдамацкое войско насчитывало около десяти тысяч человек. Оно делилось на четыре куреня, во главе которых были Неживой, Швачка, Шило и Журба. Войско имело хоругвь и восемь флагов — по два на курень.

На Фастов и Белую Церковь порешили послать курень Швачки, на Канев — Неживого.

— После того как возьмете все крепости, идите к Умани. А мы тем временем там со шляхтой расправимся. А тогда уже вместе будем по Украине казацкие порядки заводить, — сказал в заключение Зализняк. — И ещё об одном хочу молвить. В войске нашем нет порядка. Надо учить гайдамаков строю, потому что не раз придется встречаться со шляхтой в чистом поле. Сегодня же пошлем запорожцев в сотни. А атаманам, которые не знают, я сам покажу.

Большую часть дороги Неживой ехал на возу или шел пешком вместе с другими гайдамаками. Уже давно отделился от него курень Швачки, свернул на разбитый Фастовский шлях. Из Богуслава с Неживым выступила только горстка людей — почти весь свой курень он оставил с Зализняком. Но уже через несколько дней след колес атаманова воза топтали сотни ног. Одни за другими вливались в войско Неживого встречные гайдамацкие отряды, приходили отдельные крестьяне. Чаще всего они присоединялись к войску после ночевки в селе. Утром вытаскивали из-под соломенной стрехи в сарае острые, клепанные нынешней весной косы и пристраивались в конце отряда. В беседах с гайдамаками Неживой старался показать себя спокойным, на первый взгляд даже безразличным ко всему. А в голове сновали тревожные думы. Там, с Зализняком, всё казалось проще. Они все сообща советовались, спорили, а только последнее слово всегда было за атаманом. Теперь же всё приходилось решать самому. Он придирчиво, даже с подозрением оглядывал некоторые ватаги, а за двумя гайдамаками даже поручил присматривать Даниле Хрену, которого послал в войско Неживого Зализняк.

Где-то неподалеку от войска Неживого ходила большая гайдамацкая ватага Бондаренка; Семен несколько раз посылал людей отыскать её, но посланцы через день-два возвращались и докладывали, что Бондаренка не видели. Атаман был неуловим. Он не задерживался долго на одном месте и шел всегда туда, где его меньше всего ожидали. Ватага у него была большая, рассказывали, будто в ней ходило немало и таких крестьян, которых Бондаренко заставил идти в гайдамаки силой.

Стояла жара. Тихо-тихо шелестели высокие хлеба, ветер колыхал полные колосья, напевая знакомую с детства песню полей. Широко раскинулись нивы золотой пшеницы, плескались сильными волнами, нашептывая обнищавшим селам о богатом урожае.

Кому только достанется он?

— Буйные хлеба выдались, — сказал Семён. Он перегнулся с седла, сорвал колосок и положил его себе на ладонь.

— Если и дальше простоит такая погода, через месяц жать будем, — промолвил гайдамак, который ехал рядом, и дернул за веревочный повод коня, тянувшегося губами к пшенице.

Вместо седла у гайдамака лежал набитый сеном мешок, поверх него прицеплены постромки с двумя петлями на концах — стремена. На коленях гайдамак держал пучок зеленой гороховой ботвы.

— Говоришь, Канев — город не очень большой? — снова начал Неживой прерванный разговор.

— Но и немалый. Сорок церквей там!

— Вал есть, палисад?

— Валом обнесен только греческий город. Но вал невысокий. Вот замок весьма крепок, Королевским называется. На горе стоит, а вокруг овраг такой, что страшно взглянуть. Только с одной стороны место ровное. Да и оттуда рвом огорожено, и частокол в три ряда.

Гайдамаки въехали в какое-то селенье. Зажатое между холмами, оно состояло только из двух улиц, которые утопали в садах. Над плетнями клонились ветвистые черешни, усыпанные спелыми ягодами; раскидистые яблони почти достигали ветвями противоположной стороны улицы. Гайдамаки останавливали коней под вишнями, подставляли шапки, рвали в них ягоды.

— Не знаешь, почему крепость Королевской называется? — спросил Неживой.

— Палаты в ней есть Станислава Понятовского, племянника короля. — Гайдамак возился с гороховой ботвой, отыскивая стручки. — А комендант в крепости злой, чистый тебе антихрист. И при нём не жолнеры, а головорезы. Он к нам на винокурню приезжал. Один человек бежал оттуда, так нам всем для острастки по двадцать палок всыпали. Двое там и кончились. А теперь, как я уже говорил, все тюрьмы обывателями позабивал, все крамолы доискивается.

Они как раз выехали из села, и гайдамак обломком прута указал на широкую долину:

— Вон уже начинается урочище Винаровка, сразу за нею — яр.

Теперь овраги тянулись один за другим. Они привели гайдамаков в город, под самый замок. Всю ночь гайдамаки простояли в лесу. Костров не разжигали, коней поить водили не к Днепру — он был на виду у крепости, а в глубь леса, где билась о корни небольшая речушка Сухой Дунаец.

Утром Неживой, Хрен и ещё несколько гайдамаков вышли на опушку. Прямо перед ними виднелся замок, несколько правее — город. Он скрывался в ярах, утопая в зелени садов. Слева от крепости, ближе к Днепру, синела дубрава, а возле неё — хатки и мельницы по речке.

— Глядите, мельницы все, как одна, не мелют, — заметил какой-то гайдамак.

— Около Днепра тоже никого не видно, — добавил Хрен. — И на валу ни души, хотя дозорные должны бы быть. Тут что-то не так.

Неживой тоже долго вглядывался в крепость.

— Кто-то предупредил? Или может?..

— Сейчас я всё доподлинно узнаю.

Хрен отделился от всех и пошел к крепости. Шел медленно, переваливаясь, и не прямо, а вдоль обрыва, который тянулся от леса. Когда до крепости осталось не больше сотни саженей, Хрен остановился к помахал рукой. В тот же миг из-за частокола прозвучало с десяток выстрелов. Хрен пошатнулся и покатился по склону обрыва.

— Убили! — воскликнули сразу несколько человек.

Долго стояли гайдамаки за деревьями, не зная, что делать. Они уже хотели спускаться лесом в яр, идти разыскивать труп, как вдруг из-за кустов прозвучал голос:

— Вот, нечистая мать, все штаны о колючки разорвал.

К ним подходил Хрен. Одежда на нем в нескольких местах висела клочьями, левая рука и бок были запачканы глиной, пышные русые усы раскосматились и торчали во все стороны. Хрен закинул оселедец за ухо и, отряхивая кунтуш, молвил:

— Нас тут давно с гостинцами ждали. Все как есть на валу лежат. Вот они — и не прячутся.

На валу действительно поднялись несколько жолнеров.

Посоветовавшись с гайдамаками, Неживой спустился в яр и написал коменданту крепости письмо, в котором предлагал сдаться. С письмом послали двух гайдамаков. Ждали больше часа, но посланцы не вернулись. Тогда Неживой приказал выходить из лесу. Гайдамаки стали напротив дверей крепости. В ответ на валу поднялся густой ряд ружей.

Семен написал ещё одно короткое письмо. Посланцу приказал в крепость не въезжать, а подать письмо на стену. Тот нацепил письмо на конец копья, но поехал не к стене, а к воротам. Неживой видел, как открылись ворота, как ввели за повод коня в крепость. А ещё через несколько минут на валу появилось копье с головой гайдамацкого посланца. С вала до гайдамаков донесся хохот и насмешливые выкрики. Гайдамаки ответили руганью. Несколько человек, выкрикивая бранные слова, подошли совсем близко к частоколу. За ними двинулись остальные. Ближе всех подошло левое крыло гайдамацких войск, некоторые гайдамаки стояли от частокола не дальше чем в двухстах саженей. И вдруг на валу грохнули пушки, вспугнули грачей. Одному гайдамаку ядро оторвало голову, ещё трое упали на землю раненые. В гайдамацком стане раздался громкий крик. Без команды повстанцы беспорядочными толпами двинулись к валу, под густой рой пуль. Тщетно Неживой метался на коне, напрасно кричал охрипшим голосом. Гайдамаки скатывались в ров, лезли на вал. Сбитые оттуда, они снова катились в ров. Часть уже не поднималась. Лестниц было всего три, у нескольких человек еще в руках были длинные жерди, но они не доставали до верха частокола. Семен соскочил с коня, пытаясь установить хоть какой-нибудь порядок в своем распыленном войске, направить осаждающих в одно место, на выступ у ворот. Но гайдамаки так же внезапно, как и начали было наступать, вдруг побежали назад, оставив под стенами более полусотни трупов.

Семен с ужасом ждал вылазки. С помощью Хрена и ещё нескольких человек он собрал с полсотни гайдамаков и, наблюдая за воротами, стал отходить к лесу. К счастью, никто не преследовал отступающих. На опушке остановились. Один за другим подходили гайдамаки. Усталые, мрачные, обходили стороной атамана и становились позади, строились в батову.

— Видно, невелик гарнизон в крепости, а то бы они непременно погнались за нами, — сказал Хрен, вынимая трубку.

Семен не ответил. Он смотрел на крепость. И ему становилось ясным — отсюда её не возьмешь. Тем более нечего было и думать подойти к ней с других сторон.

— А, чтоб ты сгорела! — выругался сзади какой-то крестьянин. — Пустить бы тебя за дымом!

— А зачем сами начали? — молвил со злостью Хрен. — Стадом, словно скотина, поперли. В бой нужно идти строем. А вы… Сохой пахать, сено кидать — это вы ещё умеете…

Неживой вздрогнул. Молнией промелькнула в голове мысль и угасла.

— Чем, как? Разве что?.. — он подозвал Хрена. — А что, если поджечь крепость? Стены у нее деревянные. Подвезем сена стогов пять, тут недалеко, — Неживой показал на берег Днепра.

Запорожец выпустил носом дым и только после этого посмотрел на луг. Снова затянулся. На какое-то мгновение глаза его скрылись в клубах дыма.

— Можно, а если и не удастся выкурить, то ослепить наверняка ослепим. Сено слежалось, от него дым густой будет.

Вскоре от Днепра потянулись возы, груженные сеном. Несколько небольших стогов зацепили веревками и целиком втащили на холм. В лесу нарубили длинных жердей, связали по нескольку и вынесли на опушку. В полдень огромный вал стал подвигаться к крепости. Оттуда открыли сильный огонь, пытались поджечь сено, но безуспешно. Оно загорелось только тогда, когда гайдамаки подкатили его под частокол и подожгли сами. Клубы сизого, почти белого дыма поползли вверх, укрыли стены. Вспыхнула одна, за ней другая башня, огонь перекинулся на какой-то хлев, оттуда на комендантский дом и его пристройки. С другой стороны огонь наступал от ворот. Когда загорелись ворота, откуда-то из-под земли послышались отчаянные жалобные крики: под воротами была тюрьма. Гайдамаки стояли перед крепостью, ожидая сигнала. Сигналом был пистолетный выстрел Неживого. Раскидывая клочья тлеющего сена, цепляясь за выступы, гайдамаки полезли на стены. Крепость превратилась в настоящий ад. Огонь лизал пересохшее дерево строении, трещал на камышовых кровлях, клубами бил из окон и дверей. Кто-то из осаждающих разбил дверь тюрьмы, и оттуда, спасаясь от огня, выбежало больше сотни узников.

Готовясь к штурму, Неживой оставил под лесом полсотни гайдамаков во главе с Хреном. За дымом они не видели всей крепости, им была видна лишь восточная часть, с которой прыгали и катились в ров жолнеры, вылезали на противоположную сторону рва и бежали к причалу на Днепре. Гайдамаки кинулись наперерез. Жолнеров становилось всё больше. Они падали в челны и лихорадочно гребли к противоположному берегу. Хрен видел, как с горы к байдаку,[67] около которого суетились четверо жолнеров, бежал офицер. Голубой шарф болтался у него на шее, офицер на бегу рванул его и кинул под ноги. Видя, что до байдака не добежать, он (это был комендант крепости) повернул к берегу и вскочил в небольшой, выдолбленный из дуба рыбацкий челн. Но к берегу уже подбегали гайдамаки. Заскрипел под днищем песок, сполз на воду остроносый челн. Он разрезал носом пенистые волны, три пары весел дружно опустились в голубоватую воду. С каждым их взмахом сокращалось расстояние между челном гайдамаков и маленькой лодчонкой коменданта. Комендант понял — дальше бежать некуда. Он знал: пощады ему не будет. За поясом у него торчал пистолет. Бросив весло, он выхватил пистолет и выстрелил себе в рот.

На колокольне возле Красного яра зазвонил колокол часто-часто, потом почему-то захлебнулся, ударил ещё раза два и замолк. Из разбитых окон панских домов на улицу летели стулья, столы, зеркала. В воздухе вишневым цветом кружился лебединый пух из мягких перин. Трещали двери в лавках, но не выбегали на тот треск лавочники. Вместо этого они ещё глубже прятались по погребам и чердакам.

Огибая толпы гайдамаков, Семен спешил к винокурне. Она стояла между двух холмов на краю города, словно нарочно спряталась от людского глаза. Винокурня могла причинить сейчас много хлопот. Это понял Неживой. На дворе уже стояли два воза, тут и там слонялись гайдамаки, выкатывая бочонки и бочки. Некоторые уже успели напиться. Семен удивился, увидев между ними и Хрена. Присев около бочонка, запорожец саблей выковыривал затычку.

— Тебя я никак не ожидал тут узреть, — молвил Семен. — Нашел себе дело, нечего сказать, — отвернулся он от Хрена, который обиженно смотрел на него, и крикнул: — Выбирайтесь со двора, слышите, все до одного!

Неживой нашел около стены лопату, выбил окно и крикнул внутрь:

— Выходите быстро, сейчас подожгу, — он порылся в кармане, будто и в самом деле искал кресало.

— Вот у меня есть.

Неживой оглянулся. Позади него, с шапкой в одной и огнивом в другой руке, стоял какой-то крестьянин.

— Ты кто такой будешь?

— К вам я, пане атаман. Помогите! Лошаденку ваши казаки забрали.

Неживой оглядел крестьянина.

Изнуренное, изрытое морщинами лицо, вся в дырах сорочка, стоптанные постолы.

— Откуда ты?

Крестьянин назвал сельцо, которое гайдамаки миновали перед Каневом.

— Всю жизнь на неё собирал, всё не мог приобрести… Снизу, как говорят, отрезал, а сверху латал. А теперь вот собрался было с деньгами, купил…

— Ты видел своего коня? Нет? Придется искать…

Последние слова Неживого прервал конский топот. Во двор, пригнувшись в низких воротах, влетел запыленный всадник. Удивленный Неживой узнал Романа. Тот уже соскочил с коня и поздоровался. Не выпуская атамановой руки, потянул его за собой.

— Весь город облетел, тебя разыскивая. Зализняк приказал идти в Медведовку. Шляхта захватила крепость. Наши все по лесам разбежались.

Роман коротко передал рассказ Чуба.

— Сегодня и выступай. Ничего не будешь передавать?

— Ты разве назад едешь?

— А как же, надо уведомить атамана. И про Канев рассказать, я уже всё видел. А тогда проситься буду в Медведовку.

— Скажи атаману, выступаем немедленно. — Неживой направился к коню.

— Пане атаман, вы обещали коня… — в отчаянии кинулся за ним крестьянин. — Как я без него домой вернусь?

— Некогда уже его искать.

Неживой оглядел двор. Возле коновязи заметил коня, запряженного в глубокий, похожий на арбу воз.

— Бери этого.

Крестьянин поглядел на коня, что-то прикинул в голове.

— У меня кобыла была, с лошонком.

— Где же того батька украсть, когда нет его. Бери в придачу… Ну, взяли!

Семен схватил за ручку огромный медный котел, что валялся во дворе, и вдвоем с крестьянином понес его к возу.

В Смеле Неживой решил остановиться на день-два и разведать, что делается в Медведовке. Выслали две разведки, одну в направлении Жаботина, другую — через Замятинцы, мимо Черкасс.

Отряд отдыхал по дворам.

Семену уже было известно о пребывании в Смеле около тысячи завербованных пикинеров, и поэтому он нисколько не удивился, когда на следующий день по приезде возле двора, в котором он остановился, увидел двух солдат в зеленых мундирах. Семен поднялся из-под груши, где отдыхал на разостланной кирее, и, поздоровавшись с солдатами, пригласил садиться. Те не заставили себя долго просить. Хозяйка, увидев у атамана гостей, вынесла и поставила на кирее миску сочной черешни и положила с десяток ранних яблок-падалиц.

— Говорил я: встретимся, вот и встретились, — промолвил один из солдат, глядя в лицо Неживому.

— Кто говорил, когда? — Семен настороженно взглянул на солдата.

На мгновение в голове сверкнуло какое-то воспоминание и угасло. «Где я его встречал?» — подумал Неживой. Но за последнее время перед его глазами прошло столько людей, столько промелькнуло лиц, что никак не мог вспомнить, где он видел этого солдата.

— Где-то мы с тобой встречались, а где — не помню.

Солдат с улыбкой взглянул на него. Он брал по одной ягоде и не спеша клал в рот. Семен ещё раз напряг память, но напрасно.

— Не знаю, — вздохнул он.

— Подвозил ты меня. В Черкассы с горшками ехал.

— Василь? Илья Муромец?

Озеров усмехнулся.

— А я тебя не раз вспоминал. Помнишь наш разговор?

— А как же! Разговор у нас тогда был серьезный. И ведь исполнился он немного. Ты тут зачем?

— Не немного, а как следует. Я вот и пришел продолжить его. Мы тут с командой, в пикинеры казаков вербовали… Да не удалась пикинерия. Передумали хлопцы. А мы, солдаты, тоже заодно с ними. Давно уже хотели пристать к гайдамакам, да не выпадало случая. В полк возвращаться я уже не думаю, и хлопцы тоже. Принимаешь к себе?

— Вас? А как же!.. — Неживой от радости не находил слов. Осуществлялись его надежды. Вместе с ним идут русские солдаты. Увеличивались силы, а паче того… напишет он письмо, и их земли присоединят к левому берегу, ко всей державе Российской.

«А может, Озеров пошутил?» — вдруг подумал Семен. Он начал расспрашивать, рассказал о своих намерениях. Будто не похоже на шутку. Но снова в его голове возникла тревога, и он с некоторой настороженностью спросил Озерова:

— А начальник ваш как?

— Начальник? Ему мы ещё ничего не говорили. Он человек хороший, не такой, как все другие. Странный немножко. Он уже сам догадывается обо всём. Пойдем к нему вместе.

Станкевича, который вдвоем с денщиком жил в пустом панском флигеле, застали дома. Он лежал на диване, на полу валялись две пустые бутылки, какая-то книжка, несколько листов бумаги и сломанное пополам перо. Капитан лежал в мундире, он был навеселе. Озеров отдал капитану честь и сказал, что он и атаман Неживой просят разрешения поговорить с ним. Услышав фамилию Неживого, Станкевич сел. Стал искать ощупью на диване трубку, а сам с любопытством разглядывал атамана. Хмель постепенно уходил. Капитан не нашел табаку и попросил его у Озерова. Неживой достал кисет, быстро протянул Станкевичу, который молча набил трубку.

— Слышал о таком. Может, за мной пришел? — Станкевич, не рассчитав, затянулся и закашлялся.

Семен удивленно посмотрел на капитана. Не понял: в шутку сказал он эти слова или серьезно.

Озеров решил прекратить это неприятное молчание.

— Мы, ваше благородие, пришли вам сказать вот что: солдаты не вернутся в полк. Не все, конечно, девятеро нас здесь остается, — Озеров перечислил фамилии. — Пикинеры тоже.

Станкевич молчал. Василю стало на мгновение жаль его, ведь это так просто капитану не пройдет. Озеров даже почувствовал себя немного виноватым в чем-то. Боясь, чтобы не заговорил Станкевич, он решил сказать всё до конца.

— Вернуться, чтобы Кологривов запорол до смерти? Нет. Вам спасибо большое, вы один не допускали до рукоприкладства, милосердны были к солдату. Но в полку вы не вечно. И ещё одно хочу сказать: мы тоже крепостные, дома плеток тоже перепробовали. Правда, там не научились плести такие, как тут, у здешних надсмотрщиков они вчетверо, а у нас в большинстве тройчатки, а всё другое без отличия. От Москвы до Кракова — беда одинакова. Вы, ваше благородие, не возвращайтесь в полк. Оставайтесь с нами.

Станкевич снова не ответил. Он тупо смотрел куда-то в окно, не замечая, что трубка наклонилась и на камзол посыпался тлеющий пепел. Неживой сдул его с камзола и растер ладонью по дивану. От прикосновения Семеновой руки Станкевич вздрогнул и, повернув голову, встретился с ним взглядом. В его глазах Семен увидел тоску, страшную, безысходную тоску, которая бывает только от никогда не затихающей боли.

— Ваше благородие, — тихо сказал Семен. — Разве вы не видите? Мы не разбойники. А вы бы помогли нам.

— Иди с ними, Озеров. Я не думаю даже словом задерживать тебя. Ты душой, сердцем чуешь, где твоя правда. Если бы я знал, где моя! Вижу и верю, не разбойники вы, — перевел Станкевич взгляд на Неживого, — за свою правду бьетесь. Идите!

— А вы?

— Я не пойду.

Ничего больше не вымолвил капитан. Но эти слова были сказаны таким голосом, что Озеров и Неживой не решились настаивать больше. Они простились и пошли из комнаты.

К вечеру вернулись оба разъезда. Разведчики доложили, что в Медведовке, в Черкассах, Чигирине, Жаботине снова лютуют конфедераты. В Медведовке стоит большой конфедератский гарнизон. Однако крепость и въезды охраняются плохо.

Возможно, раньше Неживой не отважился бы идти прямо на Медведовку. Но теперь, когда к ним присоединилось столько пикинеров и русские солдаты, он без колебаний повел свое войско туда. Повел не кружными дорогами, а широким пыльным Чумацким шляхом.