Троя, Гомер и война: псевдометаморфоза

Спросите любого русского, кто победил в Бородинском сражении, и он ответит: «Наши». Задайте подобный вопрос французу, и ответ будет адекватным. Мы гордимся героическим сопротивлением монгол о-татарском у игу; современные тюрки-кипчаки считают, что ни о каком завоевании речи быть не может, они приводили к повиновению невесть что возомнивших о себе рабов. Самой большой гордостью афинян была победа на Марафонском поле, а персы о ней даже не слышали et cetera.

Если верить Гомеру, то первой мировой войной следует считать Троянскую. В ней участвовали не только десятки народов, но даже бессмертные боги. Началась она, как известно, с пустяка: греки отняли у троянцев царевну Гесиону, троянцы им отомстили, утащив Елену Спартанскую. Уже Ксенофан в VI веке до н. э. критиковал Гомера. Аристофан откровенно смеялся над таким предлогом войны, как кража царицы, которую один раз уже умыкнул Тезей. Дион Хризостом в I веке н. э. выступил перед жителями Илиона (другое и настоящее название Трои) с речью, в которой выносил порицание Гомеру за вымыслы. Наконец, в V веке троянец Дарес, с троянской же точки зрения, написал историю войны. Она легла в основу средневековых европейских романов о Трое. Но авторитет Гомера устоял, и теперь во всех учебниках история Троянской войны излагается по нему и по Аполлодору.

Заметим кстати, что Гомер писал примерно через пятьсот лет после войны и опирался лишь на устную традицию. Многое ли тогда могла сохранить человеческая память? И не желал ли каждый потомок греческого вождя (а этих вождей под Троей было сорок три человека, потомков же — не сосчитать) выставить предка в наилучшем свете. Прежде всего, этим лишний раз подтверждались его права на царство. Но и это не главное. Важно было другое. Во времена Гомера Греция находилась в подавленном состоянии. От былого микенского величия и культуры не осталось и следа: нахлынувшие с севера орды дорийцев уничтожили все, включая письменность, которую пришлось изобретать заново. — И как всегда бывает в подобных случаях, уцелевшим ахейцам и эолийцам ничего не оставалось, как искать утешение в прошлом.[4] И манипулировать этим прошлым, чтобы поддерживать свой собственный моральный дух.

Переходя из одного города в другой, где царствовали потомки ахейцев, Гомер и подобные ему аэды поневоле вынуждены были преувеличивать заслуги древних «героев», чтобы не остаться без ужина и без ночлега. Стараясь угодить всем, они неминуемо допускали ошибки и искажения. Отыскать их и, возможно, пересмотреть итоги Троянской войны мы и попробуем.

Греческим союзным войском под Троей командовали два брата — Агамемнон и Менелай. Кто они такие? — Атриды. Этот род геройским никак не назовешь (пожалуй, только Менелай не совершил какой-нибудь откровенной гнусности). Родоначальник их Пелопс прибыл из Азии с большими деньгами, если верить Фукидиду. Потом он сделал так, что его будущий тесть погиб, вывалившись из колесницы.[5] Деньги укрепили власть и могущество Пелопса. Детьми его были Атрей и Фиест. Жена Атрея Аэропа оказалась женщиной не самой верной и скоро сошлась с Фиестом. Но вполне возможно, что она была и положительным персонажем, так как по одной из версий ей суждено было стать женой именно Фиеста. Как и полагается обманутым мужьям, Атрей об измене не ведал ни сном, ни духом. Вместо того, чтобы сторожить жену, он давал обеты принести в жертву Аполлону самого красивого ягненка, рассчитывая, вероятно, таким способом увеличить приплод у своих овец. И вот в его стаде родился золотой ягненок. Все обеты были тут же забыты: Атрей ягненка задушил и спрятал в сундук. Но Аэропа выкрала сундук и подарила Фиесту. В это время жители Микен и их царь Еврисфей, который придумывал подвиги Гераклу, узнали от оракула, что царствовать над ними должен потомок Пелопса. Фиест и Атрей поехали в Микены. Горожане не знали, кого из братьев посадить на царство. Тогда Фиест показал им золотого ягненка. Возможно, он добавил, что в его стадах только такие и появляются на свет. Микенцам Фиест понравился больше. Но не тут-то было. В дело вмешался Зевс и приказал Гелиосу совершить по небу путь в обратном направлении. Узрев сие чудо, микенцы извинились перед Фиестом и отдали престол Атрею.

Оставшись один и наблюдая за благоверной, Атрей скоро сообразил, что она изменяла ему с Фиестом: женщина ведь рано или поздно обязательно выдаст себя какой-нибудь глупостью. Атрей решил мстить и пригласил Фиеста на пир якобы для примирения. Фиест на дармовщинку купился. На пиру Атрей угостил брата мясом его же собственных детей, а потом прогнал с глаз своих. Фиест отправился к оракулу за советом. Пифия надоумила его сойтись с собственной дочерью, которая родит сына, и сей противоестественный плод за него отомстит.

Так оно и вышло. Эгисф — этот самый плод — вырос, убил Атрея и вернул Фиесту царство.

После Атрея остались две сироты — Агамемнон и Менелай, их приютили неподалеку, в Сикионе. Когда они выросли, то вернулись в Микены и навсегда изгнали Фиеста.

В это время в соседней Спарте правил царь Тиндарей. Когда-то у него было четверо детей, но теперь рядом с ним находилась только обесчещенная Тезеем Елена! Два сына его — Диоскуры Кастор и Полидевк — были сущими дьяволами, бандитами с большой дороги. Они носились по всему Пелопоннесу, воровали и грабили. От расправы местных жителей их спасало только то, что они были близнецами, а в те седые времена перед близнецами испытывали суеверный страх, потому что никто не мог понять, откуда они вдруг берутся. Но Диоскурам не повезло: в соседней Мессении жили такие же близнецы Афаретиды, тоже сущие воры. Вчетвером они сговорились угнать особенно большое стадо быков из Аркадии и угнали, но при дележе перессорились и поубивали друг друга. Тиндарей лишился наследников. Он выдал старшую дочь Клитемнестру за микенского царевича Тантала, сына Фиеста, и та уже родила ему ребенка. Но Агамемнон, когда изгонял Фиеста, убил Тантала и его ребенка, а сам по законам войны женился на Клитемнестре. (Когда через тридцать лет Агамемнон вернулся из-под Трои и был убит Клитемнестрой и Эгисфом, последние имели на убийство полное право: один мстил за брата и племянника, другая — за своего первенца и первого мужа. Этот факт почему-то ни у кого не вызывает интереса, хотя он-то и объясняет столь, казалось бы, бесчеловечное убийство "повелителя мира".)

Итак, у престарелого Тиндарея на выданье осталась только Елена. Понятно, что ее муж получал право на спартанский престол. Поэтому от царей-женихов не было отбоя, сама Елена со своей красотой вряд ли кого-нибудь интересовала. Но что это были за женихи! — голь перекатная. Например, Одиссей сам пахал, а из оружия имел только лук, да и тот никогда не выносил из дома, чтобы не потерять или ненароком не сломать. В душе Тиндарей мечтал о заморской Трое: богатый город, которым правит богатый царь Приам; у него пятьдесят сыновей. За одного из них не стыдно и дочь отдать, и трон ему передать, и со знатными людьми породниться. Вполне возможно, Тиндарей даже отправил соответствующее посольство с соответствующими предложениями, но из-за происков женихов и Агамемнона оно либо не доплыло до Трои, либо до родного порта из Трои. Иноплеменник никому нужен не был. В конце концов, Агамемнон уговорил Тиндарея отдать Елену за Менелая. Этим Агамемнон убивал двух зайцев: во-первых, теперь можно было не опасаться, что брат однажды вонзит ему в спину нож, чтобы самому царствовать в Микенах; во-вторых, по соседству с ним оказывался верный союзник из ближайших родственников.

В любви и согласии Менелай прожил с Еленой около десяти лет, во время отъезда Елены в Трою у нее была девятилетняя дочь Гермиона. Никаких позывов к посторонней мужской плоти за царицей в это время не замечалось.

Перенесемся в Трою. Расположенный в Малой Азии в пяти километрах от берега, город этот прикрывал проход через Дарданеллы в Черное море. Согласно археологии, первая крепость на холме была построена пять тысяч лет назад (современное название этого холма — Гиссарлык — так и переводится "крепость"). Жители крепости не только контролировали проход в Черное море, но и держали в своих руках переправу между Европой и Азией. Расцвет первой крепости пришелся на 2300 год до н. э. Именно этим временем (создания вещей, а не по времени захоронения) датируют десять золотых и серебряных кладов, обнаруженных Шлиманом. Следовательно, жители не бедствовали, но за богатства свои дрожали. И не напрасно.

Так оно и случилось. В XXI веке до н. э. Троя была разрушена.

Несколько веков на ее месте существовали небольшие поселки, затем около 1900–1800 годов до н. э. крепость была захвачена пришельцами с севера. Они, вероятно, сразили потомков первых троянцев тем, что умели ездить на лошадях, о которых в тех местах не подозревали.[6] Захватчики, которые вне всякого сомнения были индоевропейцами, построили еще более мощную и по размерам большую крепость.

В XV веке до н. э. на юго-западе Малой Азии греки-ахейцы основали свою первую колонию Милет. До этого они уже создали некое политическое объединение на острове Родос, которое хеттские источники именуют страной Ахийавой. Как видно, греки продвигались вперед осторожно.

Тогда же появились упоминания о Трое у хеттов под именами Вилусия и Труиса, из которых под первым обычно понимают название города (Илион),[7] а под вторым — местности (Троада). Но еще более раннее упоминание Илиона можно встретить на знаменитом Фестском диске, если следовать переводу с древнелувинского, сделанному болгарским профессором Ивановым.

Около 1350–1250 годов до н. э.[8] город был разрушен сильным землетрясением, следы которого в виде разломов до сих пор видны в стенах, и сожжен. Однако непонятно, произошел ли пожар вследствие землетрясения, или кто-то из соседей (больше всего на эту роль подходит хеттский царь Тутхалийя IV) воспользовался катаклизмом и разграбил беззащитную Трою.

После этого на холме поселяются пришельцы из центральной Европы, и с этого времени начинается история Трои, отраженная в мифах. Но во все времена, как видно, район Босфорского пролива всегда был костью в горле для многих народов. Троя только первой приняла удар, вторым пришлось «отдуваться» Калхедону, следом — Византию, который сменил многострадальный Константинополь, а сейчас — Стамбулу.

Согласно Гомеру, основателем Трои был внук Дардана, сын Эрихтония, по имени Трос. От брака с дочерью реки Скамандр он имел сыновей. Одного из них — Ганимеда — похитил Зевс (по методу сына капитана Гранта), а другой — Ил — каким-то образом тоже стал основателем Трои и назвал ее по своему имени Илионом.[9]

Сын Ила Лаомедонт окружил город высокой стеной. Для этого он нанял не кого-нибудь, а Посейдона и Аполлона. Те возвели стену, которую невозможно было разрушить, так как камни они впервые скрепили цементом (или похожим составом). Только они это и могли сделать: ведь цемент, разбавленный водой (а вода — стихия Посейдона), затем затвердевал на солнце (солнце — стихия Аполлона), превращая сооружение в монолит. Сделав дело, боги потребовали гонорар. Лаомедонт им ничего не дал. Для этого у него были два основания: во-первых, Посейдон с Аполлоном были у троянского царя как бы в ссылке за бунт против Зевса; во-вторых, логично рассуждал Лаомедонт, у богов и так все есть. Аполлон согласился с его логикой и тихо ушел, но Посейдон (кстати говоря, в большинстве мифов проявивший себя как явный психопат) затопил все пашни Трои и потребовал, чтобы дочь царя Гесиону отдали на съеденье морской чуде-юде. Гесиону — в лучших традициях Андромеды — привязали к прибрежной скале. Все рыдали, но слезами делу помочь не могли: воды у Посейдона и без них хватало. Но тут появился Геракл; он возвращался из похода на амазонок. Лаомедонт пообещал ему за спасение дочери коней. Этих коней дал троянцам Зевс, когда похитил и растлил Ганимеда. Геракл сразил чуду-юду одной стрелой. Но Лаомедонт, верный принципу абстинента: всё добро — только в дом, — и тут ничего не заплатил. Геракл рассвирепел и с горсткой своих дружинников взял неприступную Трою в один день (немного позже лучшим героям древности числом в сто тысяч на это потребовались десять лет и гнусная хитрость Одиссея). Геракл убил всех сыновей царя, сделав исключение лишь для юного Приама. Гесиона принуждена была выйти замуж за Теламона, который первым ворвался в Скейские ворота Трои. Теламон увез троянскую царевну на Саламин, где она родила ему Тевкра, другая женщина родила ему Аякса.

Распрощавшись с Гераклом и пожелав ему (про себя, разумеется) побыстрей надеть хитон Несса, этот, с позволения сказать, герой участвовал потом в уничтожении родины матери, только если его отец проник в город через ворота и первым, то Тевкр пробрался в коне. Теламон так разгневался на сына, что по возвращении выгнал его из дома. Приам обзавелся гаремом и деятельно стал восполнять собственным потомством демографический урон, нанесенный Гераклом. У него было пятьдесят сыновей и столько же дочерей, из которых наиболее известны Гектор, Парис, Деифоб, Кассандра и Поликсена. В Кассандру влюбился Аполлон и получил отказ. Другие боги в подобных случаях, не стесняясь, брали дев силой, но Аполлон придумал более изощренное издевательство: плюнув ей в рот, он сделал Кассандру пророчицей, которой никто не верил. Собственно, наказание было совсем другого рода: он обрек бедняжку на вечную девственность.[10] А не верили ей совсем по другой причине. Есть подозрения, что Кассандра, мягко говоря, была от рождения либо дурой, либо сумасшедшей. И в самом деле, будь у нее хоть капля мозгов, она бы сообразила, как ей выкрутиться: если люди не верят ее пророчествам, надо говорить все наоборот. Например, она пророчествовала, что в троянском коне сидят вооруженные ахейцы, и ей не поверили. А ведь стоило сказать, что внутри коня никого нет, и она спасла бы родной город!

Париса, как известно, при рождении выбросили, потому что его матери приснился дурной сон. Жизнь с детства приучила его быть хитрым, изворотливым, когда нужно — льстивым, когда надо — наглым. При всем при этом он был прост и неотесан от беспрерывного общения с природой и животными. Парис, он же Александр,[11] поселился с пастухом на соседней горе Иде. Здесь он женился на нимфе ближайшего источника Эноне и был вполне счастлив, играя на дудочке овцам. Энону же когда-то любил Аполлон и за любовь наградил даром прорицания (ничем другим он, видимо, за любовь никому не-платил). Энона поведала мужу, что ему суждено похитить Елену, стать причиной гибели многих славных мужей, да и самому снизойти в Аид. Парис не придал ее словам никакого значения: весь мир для него замыкался горой Идой и овцами.

— Каких мужей? Баранов, что ли? — спросил он.

Сию пастораль решили разрушить боги. Можно привести тысячи примеров, когда олимпийцы не могли спокойно спать, если кому-то на земле жилось счастливо.

На свадьбе, последствием которой должно было быть рождение Ахилла, три богини переругались из-за яблока (на самом деле это был гранат или айва). Зевс отправил их на Иду к третейскому судье Парису. Решение — более чем странное. Ну что за судья Парис? Пастух, предположительно знавший, какого он роду-племени. Мыслимое ли дело, чтобы три величайшие богини доверились такому судье? (Представим, что Македонский, Цезарь и Наполеон за решением, кто из них самый великий завоеватель, обратились бы к эскимосу!) Парис был в состоянии судить только о красоте своих овец, да и судил он только своих овец, и, как правило, приговор у него был один — смертная казнь и через час ужин. Расчет Зевса мог строиться только на одном: когда богини поймут, что судить об их красоте поручили сельскому дураку, они просто не примут его решение всерьез, посмеются и забудут о кознях Эриды, богини мщения. Плохо же Громовержец знал женщин!

Все богини предстали перед Парисом обнаженными и предложили взятки. Пастух поначалу опешил от такого количества голых дам и решил дать деру, но прибывший на суд Гермес убедил его, что "так надо".

Будь Парис опытным бабником, он легко бы справился с задачей. Ведь достаточно было бы сказать:

— Та из вас, которая уйдет отсюда быстрей всех и никогда больше не появится, та и самая красивая, — и он бы вышел победителем.

Но что взять с неотесанной деревенщины? Парис видел перед собой трех женщин: Геру, возраст которой уже несколько тысяч лет не позволял ей прибегнуть к спасительной поговорке: "В сорок пять — баба ягодка опять"; Афину — ее растренированные ежедневными упражнениями бицепсы и икры пригодились бы, если бы деревня Париса вышла стенка на стенку с соседней деревней, но на конкурсе красоты от них было мало толка (потому-то Афину никогда и не изображали голой); и Афродиту! — богиню любви и дальнюю родственницу.

В самом деле, трудно найти другой такой царский род, в котором все мужчины были бы как на подбор. Боги от их красоты просто млели. Первым отличился Зевс. С этой же горы, на которой Парис теперь судил и рядил, Кронион украл юного красавца Ганимеда и "отдал самому себе на поругание". (Потом, правда, одумался и сделал виночерпием на Олимпе.) Отсюда же "младая с перстами пурпурными Эос" утащила к себе родного дядю Париса — красавца Тифона. Наконец, и сама Афродита явилась однажды чуть ли не в этот самый шалаш к двоюродному дяде Париса Анхизу (этот и сейчас с Афродитиным приплодом живет в Трое) и сказала:

после чего отдалась на подстилке и сделала Анхиза отцом Энея. Так что Парис воспринял предложенную ему первую красавицу Греции как само собой разумеющееся. Не богиня Елена, конечно, но все-таки. Все-таки дочь Зевса!

Парис поступил, как честный судья: вынеся приговор, он воспользовался только одной взяткой, а две другие вернул.

Скоро на празднике в Трое Парис был опознан родителями и вернулся в отчий дом, забыв бедняжку Энону на Иде. Далее — опять несуразица: Приам вдруг решает послать Париса на Саламин и потребовать выкуп за свою сестру Гесиону. Как троянскому царю могло прийти в голову такое безрассудное желание? Ведь Гесиону взяли как военную добычу, да и самому малолетнему Приаму Геракл охранил жизнь лишь после того, как Гесиона, ползая возле его ног, умолила пощадить последнего брата! Рассчитывать на то, что раз Теламон не сделал ее рабыней и как честный человек женился, значит, должен платить калым — не приходится. Следовательно, Приам считал себя правым требовать выкуп, из чего вытекает, что "врут всё" греческие мифы "за древностию лет". Не брал Геракл Трою, да и не мог взять: ведь построившие стены Посейдон и Аполлон сделали их неприступными. К тому же, согласно решению Зевса, Троя не могла пасть, пока в ней находился Палладий — деревянный истукан на согнутых ногах и высотой около 140 сантиметров. В одной руке истукан (точнее истуканша) держал копье, в другой — веретено и прялку. Этот Палладий Зевс сам сбросил в Трою, а троянцы поставили его в храме Афины. Каким же образом Геракл мог взять город, не владея Палладием и не имея возможности перебраться через стену? Никаким. Он и не брал город. Историю об этом придумали сами греки, дабы приписать своему любимому герою еще один подвиг и себя воодушевить памятной доблестью предка. А Гесиону действительно похитил Теламон. И Геракл даже хотел его за это убить. Греки и этот факт сумели переделать в удобном для себя свете: будто бы Теламон ворвался в Трою первым, опередив Геракла, чего первый герой Эллады не мог спустить соратнику. Наконец, чего стоила доблесть сотни тысяч ахейских героев, просидевших под Троей десять лет и взявших ее лишь обманом, когда такое дело было по плечу Гераклу со своим отрядом?

Итак, Парис сел на корабль и во главе посольства поплыл на Саламин, где царствовал Теламон. Здесь он потребовал выкуп за тетку или саму тетку. Теламон ответил ему так (цитирую средневековый рыцарский роман о Троянской войне):

— Не хочу я расстаться с драгоценной моей добычей, и ты немедля оставь мою землю, а не то умрешь страшной смертью!

Перепуганный Парис тут же ретировался и, вероятно, решил обратиться к третейскому судье — самому могущественнейшему в то время царю Эллады Агамемнону. Однако ему показалось (опять-таки вероятно), что идти одному к Агамемнону — мало толка, и решил заручиться поддержкой его брата Мене-лая. Может быть, о последнем в те времена ходили по ойкумене слухи как о порядочном человеке. Парис приехал в Спарту и был принят хорошо, по тем временам. Но Менелай ввязываться в возможные неприятности не собирался, он охотно проводил с Парисом время в пирах, но просить за Гесиону и Приама перед Агамемноном у него никакого желания не было. Менелай только ждал повода, чтобы куда-нибудь улизнуть из города и дождаться, когда лопнет терпение Париса и тот отчалит к родным пенатам. Такой повод скоро представился: Менелаю потребовалось «срочно» ехать на Крит, где умер его дед с материнской стороны и оставил ему наследство. Парис понял, что над ним издеваются. В. гневе и в восточных пурпурных одеждах он был прекрасен. Об этом нашептывала Елене и верная данному на Иде слову Афродита. Та и сама была не слепая: в овечьих шкурах на голое тело и пропахшие потом ахейцы давно ей опостылели. Менелай был ничем не лучше — мужлан из проклятого богами рода! Разве он пара дочери Зевса?

По вечерам Парис рассказывал Елене о Трое, но и тут нехотя попадал в точку, ибо между Троей и Спартой в те времена была такая же разница, как теперь между Парижем и Крыжополем. Нам остается только предполагать, от кого исходила идея увезти Елену в Трою. Вся логика событий свидетельствует, что именно от Елены. Ведь ее уже один раз умыкал Тезей. Погуляла она тогда, повеселилась, порезвилась вволю, потом братья вернули ее обратно. Что в этом плохого? Чем прозябать в Спарте, сидеть, портя гибкий стан, за прялкой целыми днями в гинекее, лучше мир посмотреть и себя показать. Елена принадлежала к тому типу женщин, которых поэты называют "красивыми и бездушными дурами". Действительно, искусство обольщения мозгов не требует. Известно, что из десяти совращений девять провоцирует женщина. Если б это было не так, то человечество давно бы вымерло. Виновность Елены подтверждали уже древние. "Отец истории" Геродот писал о ней:

По вечерам Елена сладострастно нашептывала Парису:

— Увези меня! Можешь даже со всеми моими драгоценностями. Тогда ахейцы не смогут отмолчаться и заставят Теламона обменять меня на Гесиону. Меня уже увозил Тезей, и ничего ему за это не было. Наоборот, все его только зауважали, а от женщин с тех пор отбоя не было. Даже племя амазонок к нему специально на свидание прискакало.

И Парис купился: если ахейцы воруют женщин, то чем троянцы хуже?

(Самое интересное во всей этой истории, что Елена прекрасно понимает, кто она такая и чего стоит. Уже в Трое она говорит брату Париса Гектору: "Твою душу объяло больше всего страдание из-за меня, суки (так дословно у Гомера; в переводе Гнедича — недостойной), и из-за помрачения Париса, которому Зевс положил злую гибель".)

В ту же ночь Парис и Елена бежали. Елена захватила свои драгоценности и служанку Эфру — мать Тезея. Она не взяла только прижитую от Менелая дочь Гермиону. Именно это событие оказалось решающим в десятилетней осаде Трои. И этот же факт косвенно свидетельствует, что Елена собиралась уезжать навсегда, оставляя по законам тех времен бывшему мужу, прижитых от него детей.

До дворца Приама беглецы добрались в три дня; в первую же ночь, в порту Елена овладела Парисом: семь бед — один ответ.

Когда Менелай вернулся в обесчещенный дом, то ужас его вызвало не столько бегство супруги и пропажа ее драгоценностей (которые он давно считал своими), сколько тот факт, что он больше не царь. Он и раньше был царем постольку поскольку, он был мужем царицы и в Спарте правил волей случая: на его месте мог оказаться любой жених. Спартанская родовая оппозиция теперь запросто могла послать его обратно в Микены и сделать царицей девятилетнюю дочь Елены Гермиону, а над ней поставить выбранного ими же опекуна. Потом ее выдадут замуж за какого-нибудь мессенского или аркадского царевича—и тогда песенка Менелая точно спета. А ведь он рассчитывал на царскую гробницу, а не на грубое антропоморфное надгробие на городском кладбище. Правда, Гермиона от рождения помолвлена с Орестом, сыном Агамемнона. Но пока она войдет в брачный возраст, всякое может случиться. Те же троянцы заявят свои претензии на Пелопоннес.

Менелай бросился к брату. Агамемнон с ходу оценил сложность «внутриполитической» ситуации и сказал (опять цитируется средневековый источник):

— Что ты, брат мой, плачешь не переставая? Лучше вспомни о том, что ты храбрый воин!

Менелай постарался.

Братья деятельно стали собирать войско, объезжая удельных царьков, большинство из которых только таковыми назывались, а на самом деле были голь перекатная. Вожди среднего достатка, как правило, владели небольшой крепостью и держали при себе банду, которая грабил. а всех проходящих и проплывавших и скудно питалась за счет окрестных селян. Самые же бедные цари легко могли указать границы своих владений, плюнув на четыре стороны света. Но были и такие, которые могли бы выставить тысячу, а то и две воинов. Общий сбор назначили в беотийском порту Авлиде. Туда якобы (по Гомеру) прибыло 1186 кораблей,[12] а войск чуть ли не сто тысяч. Все это, конечно, "поэтический вымысел". Население Греции не насчитывало тогда столько людей. Но что оставалось делать Гомеру: песни его должны были наполнять души современников тоской по ушедшей эпохе. Ведь ничем другим в тот момент греки гордиться не могли. Дикие орды дорийцев и эолийцев низвели их до такого первобытного состояния, что они даже письменность свою забыли.[13]

Итак, «армия» представляла собой сброд авантюристов, проходимцев и людей, оставшихся без всяких средств к существованию и способных лишь продать умение владеть мечом или луком.[14] Недостающее оружие предоставили купцы — наиболее заинтересованные в падении Трои, как торгового и перевалочного центра. Возможно, они провели и соответствующую идеологическую обработку «мстителей», и дали свои пиратские корабли (в те времена слова «купец» и «пират» были синонимами).

Возглавил карательную экспедицию Агамемнон. Среди других вождей выделялись: Менелай; владыка мирмидонян (то есть муравьев) Ахилл; царь трудно различимого на карте острова Итака Одиссей; царевич Саламина Аякс; другой Аякс из Локриды; царь Крита Идоменей; царь Аргоса Диомед; царевич Эвбеи Паламед; царь Пилоса Нестор; царевич фессалийского городка Филака Протесилай и еще несколько будущих «героев». Был и штатный прорицатель Калхант. Других участников карательной экспедиции упоминать не имеет смысла. Есть подозрения, что в "Каталоге кораблей" Гомера перечислены все, кто отплыл к Трое. Имена их легко найти в любом издании «Илиады» в разделе "Указатель имен". Все они совершенно не интересовались ни Менелаем, ни Еленой. Большинство рассчитывало лишь поживиться, а наиболее дальновидные рассчитывали, уничтожив Трою, продолжить разбой в Черном море.

Так началась Троянская война!

Что же в то время представляла собой Троя, судя по Гомеру и по археологическим материалам?

Первый аэд Эллады (да и мира) не жалеет для нее эпитетов. Она и «обширная», и «красивая», и "прекрасно построенная", и Сзлатообильная", и "ветрам открытая", и "хорошо населенная", и «широкоуличная» и многая, многая, многая.

Потомки ему верили и, располагая ориентировочными данными, упорно искали на азиатском берегу Дарданелл такой холм", который мог бы скрывать в себе соответствующие руины. Такой был только один и назывался Бунарбаши. Но от него до Сигейского мыса, где находился лагерь ахейцев, сорок километров. А все битвы происходили под стенами или вблизи Трои. Мыслимо ли идти восемь часов на битву, сражаться и в тот же день возвращаться в лагерь? К тому же на Бунарбаши не нашли ничего, кроме змей. Но столь сильна была вера в Гомера, что когда Шлиман объявил об открытии Трои на холме Гиссарлык, его поднял на смех весь ученый мир. Даже фельдмаршал Мольтке, герой Седана, поддержал ученых заявлением, что сорок километров для солдата — не переход, а прогулка. Появились сотни статей, критикующих Шлимана, как дилетанта (которым он и являлся), при этом критиковали его не только ученые, но и сами дилетанты. Верхом идиотизма можно считать доклад отставного капитана Беттихера, которого поддержал на Парижском конгрессе археологов сам "хозяин Лувра" Соломон Рейнак. Беттихер утверждал, что открытые Шлиманом руины вовсе не город и уж тем паче не Троя, это — гигантский крематорий и некрополь одновременно. Многометровые слои образовались не от жизни полутора сотен поколений, а в результате сжигания трупов на протяжении тысячелетий. "Дворец Приама" — это сам крематорий, а остальные здания — усыпальницы, где хранились урны с прахом и традиционные скелеты. Напрасно уверял Шлиман, что за тринадцать лет раскопок он нашел три скелета и человеческий пепел в двух урнах. "Вот уже год, как огонь моего крематория-некрополя озаряет своим светом все земли и страны! — отвечал ему Беттихер. — Это начало новой эпохи в археологии. Сторонники отживших теорий, почуяв опасность, ополчились против меня!".[15]

Спорить с такими трудно, их лучше не замечать.

Но дело в том, что обнаруженная Троя действительно никак не вязалась с описаниями Гомера. Особенно та Троя, которую Шлиман принял за гомеровскую и которую теперь датируют XIV–XXI веками до н. э. Город этого времени представлял собой мощную крепость, каменные стены которой имели толщину от 6 до 10 метров, высота же их и поныне достигает 9 метров. Если учесть, что поверх камня был положен сырцовый кирпич, то высота стен могла достигать 15 метров. Внутри крепости стоял большой дворец царя. Вероятно, Троя этого времени представляла собой резиденцию царя (как позднее на Крите), а подвластное население жило вокруг в поселках. Крепость была очень богата (по тем меркам) за счет «участия» в транзитной торговле между Европой и Азией. Именно в этом слое Шлиман обнаружил самый знаменитый клад.[16] Он, разумеется, приписал его Приаму, а какой-то предмет, похожий на ключ, навел Шлимана на мысль, что клад был в ларе. Простая мысль, как можно в запертый ларь положить ключ и почему нет замка, — не пришла великому самоучке в голову.

После разгрома этой Трои на ее месте пришельцы построили другую, расцвет которой пришелся на XVIII–XIII века до н. э. Диаметр этой крепости увеличился вдвое и составлял чуть более двухсот метров, стены крепости были выстроены заново из камня и кирпича. Внутри крепости жители устроили широкие террасы, на которых стояли храмы и дома знати. Над ними возвышался царский дворец. В городе могли проживать не более 3,5 тысячи человек. Правда, позднее под холмом на плато удалось обнаружить на востоке, юге и юго-западе идущий полукругом посад, но и он не способен сильно увеличить население Трои.

Жители вели бурную торговлю с хеттами, ахейцами, финикийцами, Кипром, египтянами. Шлиман даже нашел янтарь безусловно балтийского происхождения. Аналогичный янтарь он нашел и в Микенах.[17] Интересно, что многочисленные находки ахейского импорта доказывают, что троянцы и ахейцы были тесно связаны друг с другом в течение длительного времени.

Археологам удалось выяснить, что среди домашних животных преобладали овцы, свиньи, козы, коровы и собаки. Лошадей было мало, хотя этот факт можно и оспорить: если лошадей не употребляли в пишу, то как их кости попадут в отбросы? Совсем не было кошек, зато змей вокруг — в изобилии. Пищей троянцам служили ячмень и пшеница грубого помола, моллюски и устрицы (при раскопках раковины от них зачерпывали лопатами), рыба, окрестная дичь, фасоль и горох. Интересно, что они не ели кур и черепах, хотя последних в Троаде до сих пор много. Объяснение этому пока не найдено. Интересно и прямо противоположное наблюдение: у Гомера нигде герои не едят рыбу, хотя она была основным продуктом питания у троянцев, и уж тем более у греков. Но показательно также, что по сравнению с другими народами троянцев можно считать долгожителями того времени: Анхиз, к примеру, был родным братом деда Приама, а Приам сам выступает как глубокий старец, отец ста детей. Это может говорить либо о каком-то особом климате вокруг Трои, либо о значительных мерах санитарии.

До нас не дошло ни одной статуи того времени. Возможно, они были деревянными, как упомянутый выше Палладий. Изображения же на керамике слишком условны, чтобы о них можно было судить о внешнем облике троянцев. Удивительно также отсутствие письменности в столь крупном торговом центре. Но вне всякого сомнения, троянцы в основном своем ядре были индоевропейцами. Постепенно среди них ассимилировались фригийцы, хетты и ахейцы.

Такова была Троя, когда против нее ополчились "рати ахейские". Даже Шлиман, верящий любой сказке Гомера, недоуменно разводил рукамл, если его спрашивали, зачем было вести 1186 кораблей и стотысячное войско против городка с населением в четыре тысячи человек, включая стариков и детей?

— Как греки десять лет боролись против горстки троянцев, которых могли бы шеломами закидать?

— Почему ахейцы встали лагерем, а не сразу пошли на штурм крепости, диаметр которой двести метров, а длина стен чуть более семисот?

— Если б ахейцы встали вокруг города, тесно прижавшись друг к другу, их ряды окружили бы город семьдесят раз!

— Помните ли вы стихи о взятии Трои Гераклом:

— Но вы все-таки можете утешиться, что Гомер не такой фантазер, как авторы Библии. Там, равный по площади Иерихон одновременно штурмуют четыре миллиона человек! Правда, они управились в семь дней.

Но вернемся в Авлиду и проследим за походом армады Агамемнона к Трое. Может быть, тут удастся найти разгадку Троянской войны.

Перед отплытием к Трое «мстители» принесли жертву Аполлону или Зевсу, хотя в данный момент была бы уместна жертва владыке морей Посейдону. Ну и бог с ними, скоро они за это поплатятся. Пока они приносили жертву, на столетний платан подле алтаря забралась змея и сожрала восемь птенцов, а потом и мать. Вполне мудрый для своих лет Калхант изрек, что Троя падет на десятом году войны. Стотысячное войско расхохоталось ему в лицо.

Наконец, сели на корабли, командовать которыми поручили могучему повелителю муравьев Ахиллу. Тому в ту пору только минуло пятнадцать (уж не отсюда ли позаимствовал Жюль Верн своего капитана?). Насколько вся эта карательная экспедиция была авантюрной, выяснилось сразу, как только ветер надул паруса: ни сам наварх Ахилл, ни один из участников экспедиции не имели ни малейшего понятия, в какую сторону плыть.[18] Остается только гадать на бобах, каким образом это же направление вычислили плававшие до них аргонавты и откуда в археологической Трое огромное количество ахейских товаров.

Наши герои, видимо, поплыли, куда ветер дует, лишь бы не грести. Скоро показался берег. Все почему-то решили, что это и есть Троада, выскочили на берег и стали грабить окрестные поля и деревни. Хозяевам такая наглость пришлась не по душе. Завязалось нешуточное сражение. Скоро подоспел и местный царь с воинами. Ахейцы, нагруженные чужим добром, побежали к морю, где сидел одинокий Ахилл. Его оставили сторожить 1186 кораблей. Ахейцы драпали без оглядки, бросая мешки и бурдюки с вином, и проворство спасло многих. Все-таки без убитых не обошлось, и среди них оказался Терсандр, внук Эдипа.[19] Видя, что судьба экспедиции висит на волоске в самом начале, против местного царя выступил Ахилл. Царь не выдержал натиска юного героя, побежал и запутался в виноградных лозах. Ахилл уж приготовился разлучить его с жизнью, но тут произошла сцена из "Золотого теленка": "Брат Вася! Узнаешь брата Колю?" Поверженный враг оказался Телефом, сыном Геракла, царем страны Мизии, лежащей на противоположном от Троады конце Малой Азии.

Извинившись перед родственником, суеверные ахейцы решили плыть обратно в Авлиду и стартовать повторно, ибо такое гнусное начало похода и в дальнейшем не сулило ничего хорошего. Однако те, кто настаивал на повторном старте, держали в голове совсем другое. Прибыв в Авлиду, они стали подбивать греков разойтись по домам. Можно легко вычислить зачинщиков: это те, кого в поход затянули силой, — Одиссей, у которого недавно родился сын; Протесилай, который за день до похода женился, и, вероятно, подлый Терсит. Аргументация их была убедительной:

— Калхант предсказал, что мы возьмем Трою на десятый год войны. Войну мы объявили. Так какого же рожна нам торчать под вражескими стенами девять лет. Лучше разойдемся по домам, соберемся здесь же через девять лет и поплывем наверняка, если к тому времени кто-нибудь узнает дорогу.

Так они и сделали.

Вышеизложенная версия кажется предпочтительнее древней. Троянская война действительно длилась десять лет, но под Троей ахейцы провели всего год.

По традиции же, ахейцы разошлись по домам после неудачного похода в Мизию, а через девять лет собрались и поплыли к Трое, где провели еще десять лет в неустанных стычках. Но в этой версии выступают такие временные несостыковки, что даже говорить о них неудобно. Возьмем за точку отсчета сватовство к Елене. Греки обычно женились в 28 лет. Но пусть женихам в среднем было по двадцать пять. Когда Парис похитил Елену, им было по тридцать пять. Когда они второй раз собрались в Авлиде — по сорок пять. Трою они взяли в пятьдесят пять. А на. родину Одиссей вернулся в шестьдесят пять. Но это женихи. А что прикажете делать со старцем Нестором? Этот греческий Мафусаил был старцем уже тогда, когда Агамемнон пешком под стол ходил. А как быть со служанкой Елены и матерью Тезея Эфрой? В поверженной Трое ее нашли еще живой.

Через девять лет ахейцы опять собрались в Авлиде. Чудесным образом за это время никто из них не умер естественной смертью, не погиб на охоте и не был свергнут с престола. Чудесным же образом в жизни их за это время ничего не изменилось: ребенок Одиссея, например, не вырос ни на один день, а Проте-силай как женился вчера, так через девять лет и приехал на второй день медового месяца, ибо с женой он провел только одну ночь (о чем повествует самый человечный древнегреческий (надеюсь, не) миф). Теперь их повел поверженный в «мизийском» походе Телеф. Только он в Элладе знал дорогу!

Подплыв к Троаде спустя десять (или одиннадцать) лет после похищения Елены, эллинов посетила трезвая, но сильно запоздавшая мысль: а почему бы не отправить для начала послов? Может быть, Елену и сокровища вернут без взаимного смертоубийства? Возможно, решение о посольстве было принято из тех соображений, что прошлый раз не сообразили кого-нибудь послать и оказались совершенно в другом месте. Но возможно, полупиратский отряд устрашил сам вид крепости. А ну как не сладят?

Посольство вернулось с отказом. Тиндарей сам обратился к Приаму с предложением выдать Елену за троянского царевича. Парис лишь исполнил волю покойного. Зачем пожаловали вооруженные гости — непонятно.

Тогда ахейцы решили высаживаться. Удивительно, что троянцы ждали их на берегу и никаким образом не помешали высадке с моря. Неужели у троянцев не было флота? Хотя бы десятка кораблей? Как они с суши могли контролировать Дарданелльский пролив? На чем, в конце концов, приплыл в Спарту Парис? Очевидно, на зафрахтованной у финикиян триере.

Отогнав троянцев от берега и заперев их в городе, ахейцы вытащили корабли на берег, разбили лагерь и защитили его валом и рвом. Началась десятилетняя осада, перемежающаяся битвами.

Гомер начинает свое повествование с десятого года войны. Этот год он описывает очень подробно, иногда по дням, о предыдущих если и упоминается, то по ходу общего повествования. Впечатление складывается однозначное: этих лет не было, и, чтобы создать их видимость, приходится хоть чем-нибудь заполнять временную лакуну.

Мы не будем пересказывать содержание «Илиады» и перечислять давно отмеченные промахи Гомера в тексте (например, герой Диомед в пятой песне ранит в бою Афродиту и самого бога войны Ареса, а в следующей главе колеблется выступать против смертного Главка, заявляя: "Сражаться с богом я не стану"; или — лагерь ахейцев то защищен валом и рвом, то открыт и доступен), Все эти нестыковки объясняются довольно просто: странствуя из города в город и имея про запас готовый набор штампованных эпитетов, Гомер или другой аэд в угоду местным слушателям легко мог подменять одного героя другим, местным, делая их шаблонными, или показывать только выигрышные стороны того же героя. Но уже в следующем городе следовало выступать иначе. Это умение быть хамелеоном спасало интеллигенцию во все времена. Сменившие аэдов ораторы также неуклонно следовали тому же принципу. Дион Хризостом честно признавался:

"Право же, если 6 перед аргивянами (участниками похода против Трои) я осмелился спорить с Гомером и показывать, что его творение перевирает самое важное, то было бы, пожалуй, в порядке вещей, если б они рассердились на меня и выгнали вон, коль скоро им стало бы ясно, что я умаляю и ниспровергаю их славу, созданную обманом".

Само начало «Илиады» свидетельствует о том, что она написана для разных аудиторий. Во первых строках своей песни Гомер предвещает, что будет петь о гневе Ахилла, о злоключениях и гибели ахейцев, о том, что многие остались непогребенными под стенами Трои (то есть души их обречены на вечные скитания и лишены покоя), тела их достались стервятникам, а другие перенесли неслыханные страдания и скитались по миру, как бездомные собаки. Такие слова могли быть приятны только покорившим ахейцев неотесанным дорийцам и эолийцам. У нас, например, до сих пор живой интерес вызывает личность Наполеона, хотя России он сделал много дурного. Но нам выгодно прославлять Наполеона, потому что в любой момент мы можем сказать:

— Да, Наполеон велик! А кто же тогда мы, если мы его победили?

Но чтобы этот же первый стих можно было прочитать и среди ахейцев, Гомер весьма остроумно заканчивает его словами: "Совершалась Зевесова воля!" Я, дескать, тут ни при чем, я только констатирую факты.

Еще хитрее поступает Гомер, описывая конкретные поступки ахейских героев. В характеристику каждого он старается привнести явную несуразность. Есть подозрение, что аэд разбросал их по тексту сознательно, причем довольно равномерно, чтобы при исполнении отдельной части[20] всплывала определенная несообразность: умный поймет. Почти все они рисуют греков с отрицательной стороны:

— Вожди безостановочно грызутся между собой.

— Каждый решает сам, выступать ему сегодня в битву или провести день в лагере.

— Хотя Гомер (и другие авторы, повествовавшие о Троянской войне) без устали награждает главных героев самыми лестными эпитетами, большинство вождей в ходе войны совершают хоть один неблаговидный (а с нашей точки зрения, аморальный) поступок. (Из ахейцев, пожалуй, только в Менелая и Патрокла нельзя кинуть камень.)

Агамемнон, например, на десятом году войны трусит и предлагает вернуться на родину.[21]

Одиссей подбрасывает Паламеду мешок с золотом и объявляет, что того подкупили троянцы. Героя Паламеда забрасывают камнями, как иерусалимскую блудницу.

"Козырная карта" греков — Ахилл равнодушно смотрит, как троянцы избивают его товарищей прямо в лагере, но продолжает злиться, что у него отняли девку.

Аякс, не получив по смерти Ахилла его доспехи, как самый доблестный среди эллинов воин, решает ночью перебить всех товарищей по оружию, но сходит с ума и бросается с мечом на стадо коров, а потом приходит в ум и кончает с собой.

Даже Елена, заварившая всю кашу, помогает Одиссею выкрасть Палладий, хотя знает, что после этого гибель Трои неизбежна.

И в то же время троянцы предстают прямой противоположностью ахейцам: это открытые, добродушные и доверчивые люди. Из-за своего добродушия и доверчивости они и погибают, по поэме. В третьей песне даже рисующийся всем жалким трусом Парис сам предлагает решить судьбу Елены поединком с Менелаем. Все это совершенно не вяжется с образом людей из торгового города, но именно такими их рисует Гомер. Он явно на их стороне.

Скрытая издевка есть у Гомера и в самих эпитетах, которыми аэд наделяет героев. Множество раз Ахилл называется «быстроногим». Но вот от него убегает Гектор. Он как минимум вдвое старше. Трижды они обегают вокруг Трои, но «быстроногий» Ахилл не может его догнать. При этом ситуация «героической» беготни — абсолютно бессмысленна. Ведь если Гектор боится Ахилла, то почему он не забежит в первые же ворота Трои и не укроется от Ахилла? Если же он готов к поединку, то чего бегает?

Поэма заканчивается убийством Гектора. Последние две песни (погребение Патрокла и выкуп тела Гектора) давно уже считаются поздними добавлениями. Дальнейшие события известны нам из других источников, еще более поздних. Некоторые из них, причем самые важные (например, «Энеида» Вергилия), от событий отделяет уже более тысячелетия. Суть такова.

Ахейцы притворно заключают с троянцами перемирие: первые клянутся, что никогда не пойдут войной на Трою, пока в ней правят потомки Приама, а троянцы обещают не воевать против Пелопоннеса, Беотии, Эвбеи, Фтии, Итаки и Крита.[22] На прощанье греки строят деревянного коня, в котором прячется засадный полк. Троянцы вводят коня в город, разрушив часть стены. Ночью Троя гибнет. При взятии ворвавшиеся ахейские герои ведут себя так, что перепиши их «подвиги» современным языком, даже у насильников из Матросской тишины волосы встали бы дыбом. Потом греки разъезжаются, однако почти никого на родине не ждет счастье, а многие погибают на обратном пути.

Начнем с коня. Во-первых, никакой это не конь, а обычный корабль, нос которого украшен скульптурной головой лошади. Во-вторых, все Источники в один голос утверждают, что конь был оставлен как посвящение Афине, потому что в Трое был храм Афины. Но конь никогда не был животным Афины. К тому же Афина — богиня позднего[23] и не имеющего никакого отношения к Малой Азии происхождения. Из Малой Азии в Грецию пришли Афродита, Аполлон, Артемида, может быть, Посейдон (по крайней мере, он азиатского происхождения). Именно конь был животным символом Посейдона. В образе коня владыка морей обожал совокупляться (например, с Деметрой), а в упряжке носился по морям. Принести посвящение именно Посейдону для греков было еще более уместно потому, что они (покрайней мере, на словах) собирались в обратный путь морем. Наконец, Посейдон был ужасен не только на море, но и на суше. Греки дали ему эпитет Колебатель Земли, то есть все землетрясения приписывали его гневу. Как мы помним, незадолго до Троянской войны город был разрушен землетрясением. Незадолго — в том случае, если придерживаться традиционной хронологии (война случилась в начале XII века до н. э.). Однако хронология эта вычислена по библейскому принципу "Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова" и словам Геродота, что на один век приходится три поколения. Спрашивается, как троянцы могли разрушить часть стены и втащить в город коня, если стены Трои нельзя было разрушить никому, кроме Посейдона? Да и зачем им разрушать стену, проще разобрать коня и собрать его внутри города. Дальнейших выводов делать не станем, ибо слишком много фантазий приходит в голову.

Теперь рассмотрим другие факты, относящиеся к взятию Трои.

Зачем грекам, уверенным в скорой победе, заключать перемирие и давать перед богами ложные клятвы (а клятвопреступление в Древней Греции наказуемо богами), если они уверены в победе?

Незадолго до падения Трои ахейцы послали на родину за подмогой, и оттуда действительно прибыли Неоптолем, сын Ахилла, и Филоктет. Странно, что войско, готовящееся к решающему штурму, подает "SOS".

Ограбив город, убив мужчин и поделив пленниц, ахейцы собрались на сходку. Тут впервые поссорились Менелай с Агамемноном. Можно привести десяток причин, из-за чего разгорелась ссора. Наиболее вероятная: Агамемнону донесли, что его жена Клитемнестра путается с Эгисфом, как когда-то его мать с Фиестом, отцом Эгисфа. Поэтому он пребывал в раздумье или уже послал наемных убийц и ждал результата. Менелай же спешил, потому что боялся потерять власть над Спартой, если Гермиону выдадут замуж без него. Но дело не в их ссоре, дело в том, что не в обычае победителей ссориться. Как правило, подобным образом ведут себя люди, стоящие на краю гибели. Они же могли позволить себе потерять и Спарту, и Микены. В руках их была Троя.

Только Амфилох, Калхант, Подалирий и еще несколько вождей решают возвращаться домой пешком. Остальные садятся на корабли и плывут к Эвбее через открытое море. Дело происходит зимой. Плавание в те времена было только каботажным (то есть вдоль берега[24]) и сезонным, летним. Плыть напрямик по бушующему зимнему морю могли только самоубийцы или люди, у которых не было другого шанса на спасение. Многие в этом плавании и погибли, среди них Аякс, сын Оилея.

Все греки покидают троянское пепелище. Спрашивается, за что же они сражались? Не за Елену же, которая сама себя именует весьма неласково. Естественно, из-за господства над проливом в Черное море. Место тут хорошее и проплывающими мимо дарами обильное. Город, хоть и сгорел, но руки-то остались, можно отстроить, а потом живи, грабь и радуйся. Но ахейцы, вопреки очевидной выгоде, рвутся на нищую родину.

Добравшихся до родины никто не встречал как героев и победителей. Агамемнона убили, едва он вошел в дом. Микенцы это убийство приветствовали и посадили убийц — Эгисфа и Клитемнестру — на царство. Менелай узнал о судьбе Агамемнона и скрылся с Еленой в Египте. Он боялся, что его убьет Эгисф. Одиссея ветры занесли черти куда, и он десять лет скитался. Хотя на самом деле он выжидал, когда на родине забудут последствия похода под Трою. Диомеду, как и Агамемнону, в его отсутствие изменила жена, и он вынужден был бежать и окончить свои дни в Италии. Там же нашли последнее пристанище Филоктет, друг Геракла, и Идоменей, внук Миноса, изгнанный критянами. Неоптолем, сын Ахилла, воспользовавшись умопомешательством Ореста, женился на Гермионе и завладел Микенами и Спартой, но Орест скоро опомнился и убил его. Практически все участники Троянской войны окончили свое существование или на чужбине, или в нищенском рубище. Это очень напоминает «победное» отступление войск Наполеона из Москвы. Но троянцы не преследовали греков. Это было слишком рискованно для собственной жизни. Ахейцев покарали свои же, вместо того чтобы забросать венками.

И совсем наоборот повели себя «уцелевшие» троянцы. Эней, взяв сильную дружину, переселился в Италию, так как стать царем в Трое при стольких потомках Приама он не мог. Сын Приама, Гелен, казалось бы, должен был как от чумы бежать из Греции, а он вместе с Неоптолемом[25] отправляется в Эпир. Они завоевывают молоссов, и Неоптолем отдает Гелену в жены свою мать Деидамию. После отъезда Неоптолема Гелен становится царем этого греческого государства.

Таковы факты, и каждый может сам решать, взяли ахейцы Трою или с позором бежали.

Но Троя-то разрушена!

К сожалению, да. Остается лишь выяснить, кто это сделал.

Вопрос о том, кто был Гомер, какого рода-племени, напрямую увязывается и с Троей, и с Троянской войной, ибо труд его ("Илиада") субъективен, следовательно, противоречив. Прежде всего, не ясна позиция автора, на чьей он стороне.

Что нам известно об авторе? До нас дошло восемь жизнеописаний великого «слепца», которые никакой исторической ценности не представляют. Английский гомеровед Т. Аллен свел их воедино и получил такие данные. Отцом Гомера были бог Аполлон, Телемах, Меон, Мелет и Дсамагор. Среди матерей называли Крефеиду, Фемисту, Гирнефо, Метиду, Климену, Поликасту, Эвметиду и безымянную итакийку.[26] Сам Гомер будто бы прежде носил имя Ме-лесиген, потому что мать родила его на реке Мелета. Потом Мелесиген ослеп и стал называться Гомером, как обычно эолийцы зовут слепцов.

Не менее разноречивы сведения и о том, где родился Гомер. По Греции веками ходила эпиграмма:

Семь городов, пререкаясь, зовутся отчизной Гомера: Смирна, Хиос, Колофон, Пилос, Аргос, Итака, Афины.

И даже этот список варьировался.

Самое удивительное здесь то, что обычное имя грека было трехзначным: собственное имя, имя отца, город (или область), где родился. Например: Перикл, сын Ксантиппы, афинянин. В более ранние времена для людей из низов могли не указывать имя отца, но родину указывали всегда. Нам известны месторождения практически всех людей искусства, бывших до-, современниками или живших чуть позже Гомера: Орфей из Либетр Фракийских, Мусей Элевсинский, Лин из Эвбеи, Эпименид Кносский, Гесиод Беотийский, Евмел Коринфский, Терпанд Лесбосский. И только родина Гомера осталась для всех загадкой.[27]

Имя Гомер скорее всего подлинное, едва ли можно придумать такое. Уже в древности его переводили не только как «слепой», но и как «заложник». Институт последних был весьма распространен при заключении мирных договоров. Тем не менее национальная гордость греков не допускала даже мысли, что имя Гомер может быть вообще не греческое. Хотя известно множество иноплеменников, которые сыграли важную роль в развитии эллинской культуры: Орфей, Алкман, Фалес, Анахарсис. Но опять-таки их родина известна. Почему же Гомер оказался "безадресным"?

Вывод напрашивается парадоксальный: Гомер был троянец. Одно описание долины реки Скамандр, где происходили бои, говорит о том, что он ее знал, как свой огород. Второе — описание Трои, которую он видеть не мог, так как она была погребена под его ногами, но, конечно же, в детстве слышал рассказы стариков, и в этих рассказах была тоска и гордость по былому могуществу. Отсюда и эпитеты, которыми он наделил Трою, поставившие Шлимана в тупик после того, как он ее откопал. В гомеровское же время она представляла собой совсем убогое зрелище — рядовое поселение на холме. Но кое-где еще высились над землей остатки прежних шестиметровой толщины стен. Соседи разбирали их, чтобы построить новый дом или хлев. Иногда им попадались удивительные вещи, которых осталось и на долю Шлимана. Все это не могло не разжечь любопытство впечатлительного мальчика

Но в странствиях своих из города в город уже взрослым, зрелым аэдом Гомер нигде не мог объявить о своей родине, это прозвучало бы как парадокс: Троянец? Будет нам петь? О нашей победе?.. Он, часом, не сумасшедший?

Вот и приходилось бедному аэду каждый раз придумывать себе новую родину. Зато это позволяло говорить «троянскую» правду. Хотя и намеками. Ведь Гомеру пришлось «сплавить» две прямо противоположные версии и, по возможности, согласовать их. Именно поэтому он начал поэму, с десятого года осады (о предыдущих троянцы ничего не знали), поэтому же он оборвал ее смертью Гектора и ничего не стал говорить о падении Трои. Это же объясняет и многие другие мелочи, например, почему нигде не упомянут троянский флот. Во времена Гомера у Трои если и был флот, то состоял он из пяти-шести рыбацких баркасов.

В одном месте Гомер даже выступил как настоящий Нострадамус и двумя строками перечеркнул «Энеиду» Вергилия. Эта поэма посвящена бегству Энея из поверженной Трои, его странствиям и основанию праРима. Но по Гомеру, Эней не только никуда не уезжает, а становится царем Трои:

Допустив, что Гомер родом из Трои, сразу станет понятно его отношение к грекам (презрительно-уважительное) и его отношение к троянцам (добродушное). Умные понимали и восторгались, дураки не понимали, но тоже восторгались. Впрочем, в одном месте Гомер не удержал язык и проговорился. Кто же другой, как не сын Трои, мог вложить в уста Зевса одни из самых патриотичных слов в мировой литературе:

Так, под сияющим солнцем и твердью небесною звездной, Сколько ни зрится градов, населенных мужами земными, Сердцу моему наиболее чтима священная Троя, Трои владыка Приам и народ копьеносца Приама?

Достоверных фактов того, что Гомер был троянец, — нет. Надеяться на их появление, к сожалению, не приходится.

К сожалению, данные о жизни Трои в последующие времена весьма отрывочны и сумбурны: в благочестивом порыве найти Трою Приама Шлиман срывал и выбрасывал все, что не имело, по его мнению, отношения к гомеровским временам. Таким образом он умудрился снести даже Трою Приама, потому что следующая (расцвет которой пришелся на XXIV–XXIII века до н. э.) выглядела более мощной и грандиозной и, следовательно, более соответствовала духу поэмы. Только прибывший из Олимпии профессиональный археолог-архитектор Дёрпфельд остановил это дилетантство и сумел спасти из самого верхнего (римского) слоя остатки скульптур, фрагменты метопов, фризы, колонны и лежащий восточнее акрополя театр. Шлиман уже не возражал против их сохранения: в начале раскопок он смотрел на все, что позже времени Гомера, как на современность.

После смерти Шлимана Дёрпфельд продолжил раскопки и доказал, что Троя Приама находилась тремя слоями выше той, которую «боготворил» миллионер-самоучка. В Первую мировую войну в битве за Дарданеллы английский боевой флот снарядами нанес холму Гиссарлык больший урон, нежели Шлиман всем своим трудолюбием и деньгами.[28] Этим не преминули воспользоваться вездесущие американцы (находки можно было подбирать пригоршнями на дне воронок). Третьи по счету раскопки возглавил Бледжен. Это был аккуратный и точный человек, делавший все методологически правильно. Когда результаты его трудов были опубликованы, газеты всего мира опять заговорили о Трое. Выяснилось, что и Троя, которую открыл Дёрпфельд, вовсе не гомеровская: она погибла не в пожаре, а от землетрясения около 1350 года до н. э.

Троей же Гомера американские ученые объявили город, который построили на руинах разрушенного и который действительно сгорел. И тут случилось невероятное, чему способствовал пришедший в Германии к власти фашизм и подъем национального духа. Если пятьдесят лет назад в ученом мире считалось чуть ли не признаком хорошего тона пройтись, как катком, статейкой по "великому археологу" Шлиману,[29] то теперь самые мудрые головы Германии стали склоняться на его сторону и готовы были признать гомеровской ту Трою, которую раскопал Шлиман. Поскольку материала было много и культурные слои на Гиссарлыке сильно перемешаны людьми и временем, немцам почти удалось найти веские контраргументы в защиту того человека, плюнуть в которого двумя годами раньше они считали своим научным долгом. Начавшаяся Вторая мировая остановила их, поэтому до сегодняшнего дня считается, что Трою Гомера нашел Бледжен, а Шлиман и Дёрпфельд прошли мимо.

После того как Троя на рубеже XIII–XIII веков до н. э. была разрушена сильным пожаром, она не восстанавливалась. Через какое-то время на ее месте возникло новое поселение. Это был совершенно другой народ, пришедший из Подунавья и характеризующийся особой цветной керамикой.

Потом Троя долгое время оставалась скромным городком в пяти километрах от побережья. Она ничем не выделялась среди десятка других, разбросанных вокруг, за исключением того, что продолжала почитаться как священная всеми средиземноморскими народами. Город пережил бурную юность, героическую зрелость и теперь тихо доживал свой срок на пенсии. Он походил на старика, который грелся на завалинке и поглядывал на суда, плывущие в Геллеспонт. Иногда на его глазах навертывались слезы: прохожие просили поведать историю его жизни. И в этот момент старик преображался и словно всплывал из небытия.

В 480 году до н. э. сюда по пути в Грецию пришел во главе самого большого по тем временам войска персидский царь Ксеркс. Следующие слова Геродота свидетельствуют о том, что руины Трои были на поверхности:

"Затем Ксеркс прибыл к реке Скамандру (это была первая река с тех пор, как выступили из Сард, которая иссякла и в ней не хватило воды, чтобы напоить войско и скот). И вот, когда царь прибыл к этой реке, он, желая осмотреть кремль Приама, поднялся на его вершину. Осмотрев кремль и выслушав, все рассказы о том, что там произошло, царь принес в жертву Афине Илионской тысячу быков. Маги же совершили героям жертвенное возлияние".

Через сто пятьдесят лет, когда греки и македонцы решили наказать персов за нашествие Ксеркса, в Трое объявился Александр Македонский. Он принес в дар Приаму свое оружие (найти бы его!) и умолял его дух больше не гневаться на Неоптолема,[30] от которого вел свой род Александр. Потом он положил на землю венок и дал клятву построить на этом месте такой же великий город. Клятвы свои ему не суждено было исполнить. Запутавшись в тонких восточных делах, Александр Македонский предался беспробудному загулу, от которого и умер, бросив созданную им империю на произвол судьбы. Но один из его полководцев, Лисимах, дабы его царь не вошел в историю клятвопреступником, возвел вокруг Трои стены длиной сорок стадиев (более 7 километров).

Гай Юлий Цезарь и его племянник Август Октавиан вели свой род от Юла, сына Энея, поэтому отношение их к Трое можно назвать благоговейным. Оба собирались сюда на поклон предкам, да так и не собрались. Но троянцам даровали все земли, расположенные вокруг, и они были освобождены от всех государственных повинностей. В это время Троя называлась Новым Илионом.

Последним тут «отметился» римский император Каракалла, которого по количеству совершенных им чудовищных преступлений смело можно поставить в один ряд с Калигулой и Нероном. Прибыв к Трое, Каракалла возомнил себя Ахиллом и решил повторить погребальные игры, устроенные Ахиллом в честь Патрокла. Все должно было быть натурально, а для этого требовалось кого-нибудь убить. Каракалла приказал отравить своего друга Феста.

Впрочем, и Каракалла оказался не последним. Эта «честь» выпала Константину Великому. Он приехал сюда, когда выбирал место для своей будущей столицы. Но вид заболоченного Скамандра и оглашающих непрерывным кваканьем мириадов лягушек подвигнул его остановиться на Византие.

В VI веке на холме Гиссарлык опустели последние хибары. После долгой агонии больная скончалась. Больше всего ей подошла бы такая эпитафия:

"Здесь лежит женщина, которая прославилась тем, что рожала великих мужей от поэта".