Преданный второй Рим

Загадочен исчезнувший Вавилон, сонмище народов и противоречий древних эпох, "столица мира". Но не меньше не разрешимых нынешними методами загадок, связей и противостояний содержит Царь-город Константинополь, нынешний Стамбул (Истанбул), прежняя Византия. Город, существующий на месте древнего, фактически растворил в себе громадную историю, и специалисты часто не могут прибегнуть к раскопкам и вынуждены пользоваться лишь письменными свидетельствами прошлых эпох. Двадцать девять раз в своей истории Византия подвергалась осаде многими и многими завоевателями. Лишь семь раз осажденные не выдерживали осады. Последний, решительный бой, был тридцатым и роковым для христианского Константинополя. Однако пожары и разрушения, принесенные чужаками, иногда не шли ни в какое сравнение с тем ущербом, какой наносили византийцы себе сами. Внутренние пружины бывали закручены гораздо сильнее и ударяли больнее.

Эту главу нам удобнее начать с события, в котором ярко проявились скрытые и открытые механизмы, приводившие город на грань катастрофы: произошло оно в конце первой трети VI века от Р. X. Речь идет о так называемом "восстании Ника" в январе 532 года, во времена царствования императора Юстиниана.

Сложный социальный состав населения усугублялся не только демографическими нюансами (трудно назвать, какие народы не населяли Византию), но и религиозными различиями, ибо наряду с христианами, уже поделенными на католиков и православных, значительную часть населения составляли язычники всевозможного толка. Деление города на квар-. талы, закрепление их за определенными «языками» не спасало положения. Римская империя, созданная силой оружия, все свои противоречия передала по наследству Византии. Межнациональные конфликты, с различными социальными оттенками, так или иначе происходили, сближая одни и отдаляя друг от друга другие народы. А стремление удержать в равновесии эти силы приводило к неизбежному усилению центральной власти, базировавшейся на законах, которые не всегда были глубоко продуманы, каким и явился свод законов Юстиниана, призванный упорядочить многие стороны жизни, производства и торгошти, закреплявший некоторые права собственности, но во многом отнимавший прежние свободы. Трудно было обнаружить социальный слой, в котором не было недовольных новыми законами. К январю 532 года противоречия вылились в неожиданный взрыв народного гнева.

Однако любое социальное выступление могло произойти лишь через определенные социальные институты. Это могли быть, скажем, квартальные комитеты, демы, общество любителей философских бесед, или народное собрание… Как в Греции. В Византии существовало не так уж много возможностей выразить свое отношение к действительности рядовому жителю. У аристократии был, в конце концов, сенат, у торгово-промышленного класса, к которому относились и ремесленники, — свои профессиональные объединения по типу гильдий. А вот народ нашел способ выражения в деятельности так называемых партий ипподрома. Такое разделение на партии возникло в Византии в конце IV века и окончательно оформилось к VT веку. Образовавшись всего лишь по принципу спортивного клуба болельщиков, димы (фракции) очень скоро включили в себя единомышленников отнюдь не на основе спортивных игр (ристалищ). И хотя население разбилось на две партии — прасинов и венетов, — их пристрастия проявились вполне определенно. Венеты (голубые) были чисто православные, а прасины включали христиан-еретиков, представителей язычников, иудеев и т. д. Все недовольство, накопившееся на чисто социальной почве, высказывалось в отношении к игре, к противникам из другого дима, и частенько выливалось в мятеж.

Летописцы оставили нам удивительное свидетельство препирательств императора с обиженными прасинами, происходивших во время скачек на ипподроме. В истории этот документ зафиксирован под именем "Акты по поводу Калоподия". Ученые склоняются к тому, что с этой перепалки и началось воcстание. Полный текст диалога хранит «Хронография» Феофана. Однако прежде, чем привести его, скажем, что за некоторое время до того дня, когда состоялась эта перепалка, произошли другие, не менее знаменательные события, зафиксированные историками. Уже лилась кровь: прасины и венеты нападали и убивали друг друга. Заметьте, в бурном разговоре с императором на ипподроме венеты и прасины — заодно, они подливают масла в огонь!.. Впрочем, само молчание венетов гораздо красноречивее их реплик: вдумчивому читателю становится ясно, что в претензиях к императору венетов и прасинов больше общего, чем в их разногласиях между собой. Вот тот самый текст, подлинник, наполненный страстями.

"Прасины. Многая лета, Юстиниан август, да будешь ты всегда победоносным! Меня обижают, о лучший из правителей; видит Бог, я не могу больше терпеть. Боюсь назвать (притеснителя), ибо, как бы он не выиграл, я же подвергнусь опасности.

Мандатор (чиновник, говоривший с народом от имени императора). Кто он, я не знаю.

Прасины. Моего притеснителя, трижды августейший, можно найти в квартале сапожников.

Мандатор. Никто вас не обижает.

Прасины. Он один-единственный обижает меня. О, Богородица, как бы не лишиться головы.

Мандатор. Кто он такой мы не знаем.

Прасины. Ты, и только один ты знаешь, трижды августейший, кто притесняет меня сегодня.

Мандатор. Если кто и есть, то мы не знаем кто.

Прасины. Спафарий Калоподий притесняет меня, о всемогущий.

Мандатор. Не имеет к этому отношения Калоподий.[48]

Прасины. Кто бы он ни был, его постигнет участь Иуды. Бог скоро накажет его, притесняющего меня.

Мандатор. Вы приходите (на ипподром) не смотреть, а грубить архонтам.[49]

Прасины. Того, кто притесняет меня, постигнет участь Иуды.

Мандатор. Замолчите, иудеи, манихеи, самаритяне.

Прасины. Ты называешь нас иудеями и самаритянами? Богородица со всеми!

Мандатор. Когда же вы перестанете изобличать себя?

Прасины. Кто не говорит, что истинно верует, владыка, анафема тому, как Иуде.

Мандатор. Я говорю вам — креститесь во единого (Бога).

Прасины начали перекликаться друг с другом и закричали, как приказал Антлас: я крещусь во единого.

Мандатор. Если вы не замолчите, я прикажу обезглавить вас.

Прасины. Каждый домогается власти, чтобы обеспечить себе безопасность. Если же мы, испытывающие гнет, что-либо и скажем тебе, пусть твое величество не гневается. Терпение — Божий удел. Мы же обладая даром речи, скажем тебе сейчас все. Мы трижды августейший, не знаем, где дворец и управляется государство. В городе я появляюсь не иначе как сидя на осле. О, если бы было не только так, трижды августейший!

Мандатор. Каждый свободен заниматься делами, где хочет.

Прасины. И я верю в свободу, но мне не позволено ею пользоваться. Будь человек свободным, но, если есть подозрение, что он прасин, его тотчас подвергают наказанию.

Мандатор. Вы не боитесь за свои души, висельники!

Прасины. Запрети этот цвет,[50] и правосудию нечего будет делать. Позволяй убивать и попустительствуй (преступлению)! Мы — наказаны. Ты — источник жизни, карай, сколько пожелаешь. Поистине такого красноречия не выносит человеческая природа. Лучше бы не родился Савватий,[51] он не породил бы сына-убийцу. Двадцать шестое убийство совершилось в Зевгме.[52] Утром человек был на ристалище, а вечером его убили, владыка!

Венеты. На всем ристалище только среди вас есть убийцы.

Прасины. Ты убиваешь и затем скрываешься.

Венеты. Это ты убиваешь и устраиваешь беспорядки. На всем ристалище только среди вас есть убийцы.

Прасины. Владыка Юстиниан, они кричат, но никто их не убивал. И не желающий знать — знает. Торговца дровами в Зевгме кто убил, автократор?

Мандатор. Вы его убили.

Прасины. Сына Эпагата кто убил, автократор?

Мандатор. И вы его убили, а теперь клевещете на венетов.

Прасины. Так, так! Господи помилуй! Свободу притесняют. Хочу возразить тем, кто говорит, что всем правит Бог: откуда же такая напасть?

Мандатор. Бог не ведает зла.

Прасины. Бог не ведает зла? А тот, кто обижает меня? Философ или отшельник пусть разъяснит мне различие между тем и другим.

Мандатор. Клеветники и богохульники, когда же вы замолчите?

Прасины. Чтобы почтить твое величество, молчу, хотя и против желания, трижды августейший. Все, все знаю, но умолкаю. Спасайся, правосудие, тебе больше здесь нечего делать. Перейду в другую веру и стану иудеем. Лучше быть эллином,[53] нежели венетом, видит Бог.

Венеты. Что мне ненавистно, на то и не хочу смотреть. Эта зависть (к нам) тяготит меня.

Прасины. Пусть будут выкопаны кости (остающихся) зрителей".

И в эти злосчастные мгновенья прасины покидают ипподром, демонстративно нанося императору (и уж потом — венетам) оскорбление. Венеты, как выяснилось, не очень-то приняли его на свой счет: пройдет всего несколько дней, и они станут заодно с прасинами в восстании против императора и правительства.

Все-таки после ипподрома кровопролитные стычки на улицах между венетами и прасинами были. По результатам наведения порядка арестовали множество людей. И префект Евдемон присудил семерым смертную казнь. Четверо были обезглавлены, а трое должны были быть повешены.

И здесь произошло то, что считается настоящим чудом: сломалась виселица, и остались живы двое повешенных — один прасин и один венет. Когда их стали вешать вторично, они опять упали на землю. Тогда в дело вступили монахи: они отвели висельников в церковь св. Лаврентия, что у Золотого Рога. Префект окружил здание храма, но не распорядился атаковать его, а только сторожить осужденных.

Наступило 13 января. Начались иды, и император позволил устроить на ипподроме ристания. На результаты скачек никто не обращал внимания. За два заезда до конца состязаний (всего заездов было 24 по семь кругов) венеты и прасины, постоянно выкрикивая слова о помиловании тех двоих, которых спас сам Бог, не дождались ответа императора. Тогда пронеслось восклицание:

— Многая лета человеколюбивым прасинам и венетам!

Эти слова были началом союза венетов и прасинов и «сигналом» к началу восстания. «Ника» ("Побеждай!") — это клич, ставший «паролем» восставших, а позднее давший имя самому восстанию.

Вечером народ пришел к префекту и потребовал убрать солдат от церкви св. Лаврентия. Не получив никакого ответа, восставшие подожгли преторий города. Мало того: народ ворвался в тюрьму и освободил не только несправедливо, по его мнению, осужденных на казнь, но и вообще всех заключенных, среди которых были жестокие воры и убийцы — простые уголовники. А охрана, по словам Прокопия Кесарийского, была перебита.

Подожгли вторую тюрьму, на Халке. Это было деревянное сооружение, покрытое медными листами с позолотой — так был оформлен вход в Большой дворец. Пожар в мгновение распространился по городу. И в пожаре погибли храм св. Софии — гордость Византии, портик Августеона, находившиеся там же здание сената и бани Зевксиппа. Поджигали и грабили богатые частные дома — вероятно, не без помощи освобожденных уголовников.

Правда, очень многие горожане, не желавшие участвовать в беспорядках — кто в страхе, кто по убеждению, — бежали на азиатский берег Босфора.

14 января Юстиниан, не наученный опытом двух ипподромных инцидентов, приказал опять провести игры. Может быть, ему казалось, что народу недостает «зрелищ». Когда же начались состязания, димоты[54] подожгли часть ипподрома, а сами собрались на Августеоне.

Посланцы императора сенаторы Мунд, Василии и Константиол пришли узнать, что нужно народу. И получили требование избавить Константинополь от Иоанна Каппадокийского (префекта претория Востока), квестора Трибониана и префекта города Евдемона. Причем мятежники требовали смерти первых двоих.

На этот раз император постарался мгновенно среагировать на желания своих подданных: он сместил всех троих чиновников и назначил других — префектом претория Востока стал патрикий Фока, сын Кратера, место Трибониана занял патрикий Василид, а место Евдемона — сенатор Трифон.

Это не возымело видимого действия: толпа продолжала бушевать.

Тогда Юстиниан призвал Велисария и велел ему с отрядом готов утихомирить народ. Готы врезались в толпу и порубили многих. Но бунт продолжался.

15 января народ захотел избрать нового императора. Им должен был стать патрикий Пров, племянник Анастасия. Толпа вломилась в дом патрикия Прова, но не нашла там его. Подожгли и этот дом.

В пятницу 16 января горели канцелярия префекта Востока, странноприимный дом Евбула, странноприимный дом Сампсона вместе с больными, церковь св. Ирины, бани Александра. 17 числа димоты уже избивали друг друга, ища доносчиков. Не щадили никого, даже женщин. Трупы бросали в море.

Юстиниан уже не мог справиться с восставшими своими силами: в городе было только три тысячи солдат. Но и они боялись высунуться: женщины и дети забрасывали их с крыш камнями и горшками. Поэтому позвали подкрепления из Евдома, Регия, Калаврии и Атиры.

Толпа, преследуемая войсками, укрылась в здании высшей школы — красивейшем дворце Октагоне (он был восьмиугольным). И его подожгли уже солдаты. Сгорели еще церковь св. Феодора, портик аргиропратов, церковь Акилины и дом ординарного консула Симмаха. Горела центральная улица Месе, прилегавшие кварталы. Сгорел остаток Августеона Ливирнон.

Юстиниан поступил неординарно. Наследующий день он взял Евангелие и отправился на ипподром. Услышав это, на ипподром отправилась и толпа. Там

Юстиниан поклялся на Евангелии, что не предполагал подобного развития событий. Он признавал вину за собой, а не за народом. Говорил о своих грехах, которые не позволили ему исполнить справедливые требования, высказывавшиеся здесь же, на ристалищах. Кое-кто уже готов был, как говорится, "сложить оружие", раздались отдельные возгласы одобрения. Именно так поступил за двадцать лет до этого события другой император — Анастасий.

Но большинство проскандировало:

— Ты даешь ложную клятву, осел!

И все выкрикивали имя Ипатия — еще одного племянника Анастасия.

Подозревая, что будет именно так, Юстиниан еще накануне отправил двух братьев — Ипатия и Помпея — из своей резиденции, дав им наказ "каждому сторожить свой дом". Это уже стало известно мятежникам и позволило им думать, будто Ипатий с ними, а не с василевсом.

С ипподрома император и толпа отправились в разные стороны: восставшие спешили к дому Ипатия. Они нашли там его и его жену Марию, которая умоляла оставить ее мужа в покое. Но, забрав Ипатия с собой, мятежники привели его к форуму Константина, где провозгласили императором.

Теперь толпа захотела штурмовать императорский дворец, но сенатор Ориген отсоветовал делать это. Правда, он же предложил, чтобы Ипатий занял другой дворец, откуда мог бы вести с Юстинианом борьбу.

Все отправились на ипподром. Туда же прибыл вооруженный отряд прасинов. То ли из любопытства, то ли по убеждению, к восставшим присоединились некоторые схоларии и экскувиты. А другие отказались защищать императора.

Юстиниан, прекрасно осознавая свое положение, раздумывал, не следует ли ему бежать. Но собравшиеся с ним немногочисленные сторонники никак не могли решить, что посоветовать. Оказалось, кроме наемников Велисария к Мунда со своими отрядами, — василевса действительно некому защищать.

Императрица Феодора, в прошлом — знаменитейшая проститутка,[55] сказала единственное решительное слово. В речи, приукрашенной, вероятно, позднее и богатой метафорами, прозвучала очень правильная мысль: "Тому, кто однажды царствовал, быть беглецом невыносимо".

Решение было принято. Император с приближенными отправился в триклиний, находившийся по другую сторону кафисмы ипподром, где всегда восседал Юстиниан, а теперь занятый Ипатием. По дороге евнух Нарсес не щадил денег, подкупая венетов. Подкупленные проникли на ипподром, и в короткий срок единодушная толпа раскололась, пошли раздоры. И в этот момент с разных сторон на ипподром ворвались отряды Велисария и Мунда, а также оставшаяся верной часть солдат. Произошла резня. Очень скоро племянники Юстиниана Вораид и Юст схватили Ипатия и Помпея и притащили их к царствующему дяде. На следующий день оба были казнены.

Только в результате резни на ипподроме погибли около 35 тысяч человек. Восстание было подавлено.

После подавления восстания Ника было конфисковано имущество 18 сенаторов — из тех сенаторов, кто так или иначе принял в волнениях участие.

На этой ноте надо, пожалуй, прерваться, чтобы, исследовав историю Византии, донести до читателя и некоторые причины столь массового участия аристократии в бунте.

Издавна Босфор был не только главными воротами Понта Эвксинского, но и главной переправой с Запада на Восток, из Европы в Азию. Фактически эта географическая точка всегда лежала на перекрестке разнообразных торговых путей. Было б удивительно, если бы в этом месте не возникло торгового поселения.

Отзвуки первопоселений остались в финикийских географических именах. Например, малая деревушка Харибда на входе в Черное море — название из фит никийской топонимики. Теперь ему соответствует Гарибче.

На акрополе Византии когда-то были открыты остатки древнейших циклопических строений, относившихся к IX веку до Р. X. Основание города приписывалось мегарцам, но древнее было поселение (город) фракийцев. Однако и фракийский город не был самым древним населенным пунктом на Босфоре: вокруг Константинополя были найдены пещеры, курганы, каменные орудия неолита.

Финикийцы, торговцы и мореплаватели, не могли не занять это выгодное место. Они основали свою факторию близ Халкидона (от финикийского "Новый город", другая транскрипция — Карфаген). Халкидон располагался перед Золотым Рогом, отчего позднее был прозван Прокератидой.[56] Он был форпостом для дальнейшего продвижения по Черному морю, которое финикияне называли Ашкеназ, то есть море севера. Это было небольшое государство, занимавшее азиатский берег Босфора и занятое позже Дарием. В 71 году до Р. X. его столицу заняли римляне, а позже, в VII веке н. э., в 615 и 628 годы ее занимал Хосрой, царь персидский.

Греки-колонисты из Мегары прежде, чем основать город на Серайском мысе, что произошло, по преданию, в 658 году до Р. X., спросили совета дельфийского оракула о выборе места. Так они делали при основании любого города. "Напротив слепых", — ответила пифия. И когда Визант привел своих людей на Босфор, он увидел Халкидон и тут же понял, что истинное место для его города — конечно же, бухта Золотой Рог, которую не заметили его предшественники и, "как слепые", устроили поселение за Золотым Рогом. Впрочем, это скорее всего легенда: греки уже жили здесь. Византу осталось лишь дать имя этому городу. Так город-колония стал Византием.

Первыми захватчиками Византия были персы. В бесконечной череде персидских войн город часто оказывался заложником той или другой стороны. В V веке До н. э. Ксеркс переправил свое войско по мосту, составленному из судов. Византийцы в конце концов покинули свой город, и Ксеркс разрушил его До основания. А через несколько лет, это было в 479 году до н. э., уже Павсаний, вождь спартанцев, занял Византии. Потом она подпадала под влияние Афин, отбивших ее у лакедемонян. А после ее брали Алкивиад, затем Лисандр.

В 340 году до н. э. от царя Македонии Филиппа греки спасли Византии, послав на подмогу свое войско.

Римляне, в ходе восточных войн, оставили Византию независимость: город давно уже был богаче Афин, крупнее и удачливее бывших своих покровителей, которые сами себя измотали в междоусобицах. Земли римляне тоже оставили за Византием: разрушать или обеднять такой форпост им было невыгодно. Правда, для того, чтобы показать, кто все же хозяин, они отобрали у Византия судовую пошлину.

В римскую провинцию Византии был включен гораздо позднее — при Веспасиане.

Септимий Север, воюя с Песценнием Нигром, три года осаждал Византии. Горожане не выдержали столь долгой осады, в городе съели крыс и кошек, питались мясом умерших. И вот, приняв поражение осажденных, сдавшихся из-за голода, Септимий, пожалев свои усилия, приказал разрушить неприступные стены города: ведь Византии помогал его сопернику. Скоро Септимий раскаялся и, следуя совету Каракаллы, бывшего его сыном, стал восстанавливать Византийские стены. Увлекшись, он построил в городе дворцы и портики, бани.

В создании великолепия, коим славится Византии, больше других преуспел император Константин Великий. Правда, он был приверженцем деспотии, но демократия, существовавшая в Византие (одно время его называли Антонионом, по имени приемного отца Марка Аврелия), показала, насколько опасны внутренние распри, насколько хороша монархия, несмотря на противодействие римского чиновничества, противостоявшего императору.

Это с Константином связана та история об убиении им собственного сына Криспа и племянника Ликиния: Фавста, вторая жена императора, стремилась избавить мужа от детей от первого брака. Но умный император, в конце концов, разобрался в происках клеветницы и утопил ее в ванне с кипятком.

Досталось и придворным, сторонникам Фавсты, дочери Максимиана. Их ждала та же участь.

А Константин, увидевший настоятельную необходимость иметь богатый и сильный город на азиатской границе, решил перенести сюда из Рима столицу. Правда, первоначально он выбрал на эту роль Новый Илион, бывшую Трою, но из стратегических соображений остановился все же на Византии. К тому же Илион предстояло отстраивать.

Вокруг пяти из семи холмов Византия Константин возвел стены, внутри построил храмы, дворцы, фонтаны, бани, водопроводы, а особенно главную улицу Месе. Правда, для украшения дворцов и портиков, форума и Августеона пришлось пожертвовать древними сокровищами: драгоценности из храмов Артемиды, Афродиты и Гекаты перекочевали в новую столицу, а храмы Греции и Азии заметно опустели. Зато возросло население столицы на Босфоре: римлян, чьи земли лежали в Азии, Константин насильно переселил в Византии, ибо, не подчинись они этому закону, потеряли бы все права на владение своими землями. Хозяева переселялись с чадами и домочадцами, так что и мастеровых, и слуг, и рабов в новой столице стало предостаточно. Так древняя римская аристократия, не потеснив греческую, оказалась в Византие, а имя города постепенно поменяло мужской род на женский. Многонациональное население самой новой столицы складывалось на протяжении тысячелетия из всех народов Средиземноморья.

В день освящения город, согласно эдикту, получил имя Нового Рима. Эдикт запечатлен на мраморной колонне и датирован 330-м годом. В Византии с тех пор праздновали этот день ежегодно 11 мая. Но вскоре Новый Рим как-то стихийно и, вероятнее всего, независимо от чьей-либо воли приобрел еще одно имя, которое и закрепилось за ним: Константинополь. За внимание к христианам сам Константин, тоже принявший христианство, стал называться Великим. Впрочем, его жестокость и тирания помнились долго.

Через 65 лет после переноса столицы, в 395 году, Феодосии Великий, умирая, поделил империю между сыновьями — Гонорием и Аркадием. Так Византия стала центром огромного самостоятельного государства и перед Римом имела преимущество в том, что находилась в жизнедеятельном состоянии благодаря своей связующей роли между Азией и Европой. Распад империи сказался только на Риме, для Константинополя, наоборот, начался период расцвета.

Теперь, пожалуй, легче станет оценить, за что и почему сенаторы участвовали в восстании Ника. Патрикии — высшее аристократическое общество Византии. В это сословие входили как древнейшие аристократические роды, так и новоиспеченные.

Несмотря на то, что правление Юстиниана (527–565 годы) в целом принесло стране благоденствие, молодой император создал себе окружение из людей пришлых и безродных. Заняв ведущие государственные посты, эти люди не только оттеснили родовитую знать от управления и двора: ведь в Византии высокий пост давал еще возможность получения дохода, и немалого.

Впрочем, должность, или звание, сенатора не была наследуемой, иногда не была и пожизненной. Сенат Византии — довольно слабое звено в государственной цепочке именно из-за своей неустойчивости. Должность префекта претория сделала Иоанна Каппадокийского всего через несколько лет баснословно богатым. Даже и сосланный в Кизик, он продолжал жить роскошествуя.

А ведь неоднородность аристократии не была двухполюсной: между отпрысками древних родов и совсем новыми выдвиженцами существовал слой аристократов, получивших положения вельмож не так давно — в IV–V веках, после разделения столиц. Так называемая «третья» сила тоже играла свою определенную роль. Их имущество, как имущество родовитых, и присваивал Юстиниан, вводя разные проценты пошлины для аристократов и купцов, на суше и на море и т. д. Прямая конфискация имущества восемнадцати участников бунта как нельзя лучше свидетельствует о том, какую именно экономическую политику проводил Юстиниан по отношению к знати.

Аристократия не готовила бунт, в первый и последующие моменты не принимала в нем участия. Наоборот, именно ее дома сжигались народом сразу же после того, как сгорели ненавистные государственные учреждения. А вот назначения взамен Иоанна, Трибониана и Евдемона говорят скорее о том, что аристократы уже включились в «игру» и пожелали использовать недовольство народа в собственных интересах. К 18 января, когда Ипатия провозгласили новым императором, у нее, аристократии, вероятно, уже сформировалось желание не только сменить людей на высших должностях, но и поменять династию. Как правило, в Византии смена династий не приводила к серьезным опалам, так что бояться было практически нечего.

А вот надеяться на возобновление роли сената в жизни государства патрикии вполне могли. Дело в том, что с приходом к власти Юстиниана над всеми возвысилась фигура императора. Прежде, при Анастасии и Юстине, было не так. Восстановить свою значимость в политике государства мечтали многие старые знатные роды…Правда, и тогда им не давали решать государственных дел, но хотя бы считались с мнением сената.

Сенаторы проиграли восстание не потому, что плохо подготовились к нему, как считают некоторые ученые. Они не готовились к нему вовсе, и поэтому стихийное выступление народа, которому только на один день по-настоящему помогли оформиться в требование провозгласить нового императора, не смогли направить в желаемом им направлении. Славословия на ипподроме в адрес Ипатия ничем, как глупостью, не назовешь. В то время как Юстиниан изменил (после того как жена-проститутка обозвала его трусом!) свою тактику и победил. Правда, братья, тут же сообразившие, что большей глупости, чем привлечь толпу на ипподром, где ее удобнее всего вырезать, придумать было невозможно, пытались это представить как их продуманный тактический ход: "Мы тебе согнали чернь — осталось с нею расправиться", — но Юстиниан, сам интриган и тактик, решил усомниться в их тактических способностях: он не поверил. А найдись у мятежа средней руки вождь — и Юстиниан бы проиграл корону. Вождя не нашлось.

Теперь, после подавления бунта, все, к чему стремился Юстиниан, вполне могло осуществиться. Но тенденция к автократии, ярко проявленная им в первые пять лет правления, просуществовала уже недолго. Наказав виновных, конфисковав их имущество и раздав его приближенным, которых следовало отличить, Юстиниан вскоре стал делать реверансы в сторону сенаторов, придумывая новые законы (новеллы), затем в сторону торгово-ростовщической верхушки (пытаясь угодить и тем, и другим), а потом и вовсе возродил права сената, пусть и не в полной мере, как того хотелось бы противникам. До конца жизни еще не раз императора преследовали заговоры и бунты, их зачинщиками были либо заинтересованная верхушка знати, либо верхушка торговая. А исполнителями продолжали оставаться партии зеленых и голубых — партии ипподрома. Все выступления начинались там.

А вот то положительное, что вынес Константинополь из этого периода: Юстиниан сразу же стал восстанавливать его. Вскоре были отстроены дворцы и дома краше прежних. Его заслугой является отстроенный храм св. Софии — жемчужина византийской архитектуры.

Эпоха македонской династии пришлась на продолжение расцвета. Константинополь сделался первым городом мира. Прекрасные памятники, среди которых многие поистине исторические, были историческими уже в то время. Университет, в котором находились практически все рукописи Древней Греции. Благодаря Константинополю до нас дошли в первозданном виде произведения многих и многих древних авторов. Вокруг Константина Багрянородного собирались лучшие художники и писатели, архитекторы и ученые.

Константинополь был не только законодателем мод в искусстве и литературе. В нем, как нигде, соединились искусства западной и восточной дипломатии. Византия — центр православия, которое она распространяла на ближайших соседей и на соседей дальних. За это и за несметные богатства жителей ей был уготован венец мученика.

Но Константинополь еще и центр порождения внутренних раздоров. Самый яркий из мятежей 532 года — восстание Ника — далеко не единственный бунт даже в VI веке: начавшись в конце V века, бунты продолжались с не меньшей частотой и позже. Роскошь города и двора приходила все больше в откровенное противоречие с нищетой, царившей в столице и провинциях. А церковный раздор между православными и католиками, оформившийся окончательно, стал и подготовкой к закату великой империи.

Идея Четвертого крестового похода, возникшая в святой голове Фулька из Нельи, нравилась римлянам одной своей стороной, венецианцам — другой. Она не понравилась только Алексею Младшему — племяннику императора Византии Алексея, который, свергнув с престола и ослепив брата Исаака, сам занял его. Алексей посадил Исаака и Алексея Младшего в тюрьму, но юноша сумел бежать к зятю — Филиппу Швабскому, за которым была замужем сестра.

Живя у Филиппа, юноша узнал о готовящемся походе и понял, что с его православной родиной может произойти самое худшее — гораздо хуже, чем произошло с его отцом-императором и ни в чем не повинными сарацинами.

Повод "заглянуть на пути в Землю обетованную" в Константинополь был, конечно, смешной: восстановить справедливость, посадив на трон свергнутого и слепого императора. Но противостоять этому Алексей никак не мог. Он только умолял "ничего не делать с Византией". Откуда ему было знать, что Венеция настроена решительнее всех: этому первому на Западе торговому городу уже не хватало возможностей обогащения, а древняя Византия, нынешний Константинополь, продолжал коммерческой деятельностью на Босфоре собирать большие дивиденды. Венецианцы снарядили триста галер, посадили на него воинство графов и баронов, и 23 июня 1203 года флот бросил якорь в бухте Золотой Рог.

Константинополь сразу не понял, что это осада христианского города христианами же. Притом, что Венеция формально принадлежала Византии, будучи западным ее портом. На зубцах крепостных стен византийцы вывесили изображения крестов, надеясь пробудить совесть в защитниках Гроба Господня. Плохо же они знали рыцарский сброд, к тому же сильно задолжавший венецианцам за транспорт!

Крестоносцы скоро подожгли город и, воспользовавшись паникой, проникли в него. Император Алексей бежал, и слепой Исаак действительно был возведен захватчиками на престол, после того как казну обобрали до последней нитки жемчуга. Византия в лице посаженного римлянами и венецианцами императора Исаака заключила с римлянами договор, по которому латиняне поселились в районе Галата. Венеция забрала себе в столице квартал, чтобы беспрепятственно взимать мзду с иностранцев, проходящих Босфор.

Исаак не вынес своего незавидного положения и скончался. Тогда в Константинополе короновали Алексея Младшего, и он поехал по землям империи, сопровождаемый крестоносцами. Молодой правитель сам мог убедиться, что все его опасения не были напрасными: то, что он видел, то, что происходило с великой империей у него на глазах, было хуже тех беспокойств, которые охватывали его еще в гостях у зятя. К тому же он, молодой правитель, взошедший на престол на пиках завоевателей, не мог опровергнуть сложившегося о нем в народе мнения.

— Дожи вознесли меня к власти на пиках, но на пиках долго не усидишь, — говорил он.

Так оно и вышло. Юноша был задушен своими земляками, а на престол возвели Мурзуфла.

Никто не помешал крестоносцам напасть на Константинополь вторично. 13 апреля 1204 года они вновь завладели городом. Теперь они пограбили всласть! Теперь им было тут все чуждо, и не было единственного сдерживающего фактора — несчастного сброшенного с престола Исаака и его сына Алексея. Возглавил погром венецианский дож Дандоло, которому в ту пору было восемьдесят пять лет.

Крестоносцы с удивительной даже для средних веков жестокостью бросились убивать и насиловать, улицы заполнились стонами истязуемых. Они не щадили даже библиотеки, где им и делать-то (в подавляющем большинстве безграмотным) было нечего. Тогда погибли многие трагедии Софокла и Еврипида. Тогда же была превращена в лом знаменитая скульптура римской волчицы, выкармливающей Ромула и Рема. Бронзовые статуи, гордость Константинополя и память о древнем искусстве предшественников, почти все переплавили и чеканили разменную монету. Лишь коней Лисиппа увезли в Венецию, где они находятся и теперь. Такого урона, какой был нанесен Константинополю крестоносцами, городу не наносил никто.

Особым вниманием "защитников веры" пользовались церкви и храмы. Они опустошили св. Софию, похитив иконы, золото, серебро, редчайшие украшения из слоновой кости, разбив на куски главный алтарь, а православные святыни втоптав в грязь и разломав на куски ковчежцы с мощами. Затем они устроили в соборе буйную оргию, во время которой проигрывали друг другу в кости только что награбленное и пили вино их церковных кубков. Подобранная на улице проститутка вскочила на патриаршее место и под непристойные возгласы крестоносцев исполнила стриптиз. Не пощадили даже императорские кости: почти семь веков останки Юстиниана покоились в склепе храма св. Апостолов, — теперь они были осквернены, а драгоценности, покоившиеся вместе с костями, расхищены. Один монах-францисканец, не глядя на золото и камни, собрал целый мешок святых мощей, которые потом в розницу продавал на родине и заработал гораздо больше рядового участника похода.

Римляне объявили на месте прежней Византии новую Латинскую империю. Она была тут же поделена на королевства, герцогства и графства, но достигнуть величия и мощи Византии ей никогда не удалось. Через полтора-два века Московия почувствовала себя настолько сильной по сравнению с Византией, что Москва была объявлена Третьим. Римом, "а четвертому не бывать".

Греки основали свои государства в Морее, Трапезунде и Никее. Их мечтой было восстановить Византийскую империю в прежнем виде. Через 57 лет это частично удалось сделать Михаилу VIII Палеологу, царю Никейскому. Он завоевал Константинополь и уничтожил Латинскую империю, однако Византийскую в прежних пределах восстановить не сумел: за венецианцами остались некоторые острова, за римлянами — часть Греции, за болгарами — часть Фракии. Трапезундской империи досталось владеть частью Малой Азии.

Тем не менее новая Византия просуществовала больше двух веков. С 1390 по 1453 год турки трижды подходили к стенам Константинополя. Византийцы отбили Баязета в 1390-м, Мурода II в 1422-м.

Но в 1453 году к воротам Константинополя подошли османские войска Мехмеда II.

Мехмед (он же Махмуд), стоявший у ворот Константинополя, это не просто завоеватель. Уже шестьдесят с лишним лет турки беспокоили Византию, и Константин XI, император византийский, прекрасно знал, что с ним шутки плохи. Два года назад Мех-мед, воссевший на престол вторично (после смерти отца, ставшего усилиями окружения султаном вместо Мехмеда), встретил по дороге отряд янычар, вооруженных до зубов и не особенно ценивших дважды-султана, и говорил с передовыми. Обнаглевший воин потребовал от султана подарков за то, что они, янычары, сегодня поздравляют его с возвращением на престол.

Султан направил коня в самую гущу воинов. Тем пришлось расступиться. А когда проехал, повелитель велел каждому из наглецов дать сто палок (по пяткам). Первой его государственной заботой стало умерщвление юного брата и высылка тещи, дочери сербского короля. С таким характером рассчитывать на его милости константинопольцам не приходилось.

Впрочем, тогда, в 1451 году, став опять султаном, Мехмед возобновил договор с Византией о содержании в заложниках своего внука Сулеймана по имени Орхан, а за это отдавал доходы с некоторых своих земель. Дело в том, что присутствие Орхана, имевшего все права на османский престол, было в Османской империи нежелательно.

Однако в том же 1451 году Мехмед отправился наказать караманнов. Караманнский бей со всех ног умчался в Таш-Или, и Мехмед присоединил его государство к своей империи. Бей клялся в верности и даже направил к султану свою дочь, но Мехмед собирался разделаться с ним точно так же, как в свое время Чингисхан не допускал, чтобы его противники оставались в живых.

Тут император Константин XI сделал ошибку: он прислал сказать султану, чтобы тот увеличил плату на содержание Орхана. Бросив караманнов, Мехмед в крайнем раздражении направился к Босфору. Там он попросил у Константина крепость Румили-Хи-сар, которая расположена как раз напротив Анато-ли-Хисара. Это означало, что вся переправа переходила в руки турок.

Император ответил, что Румили-Хисар ему не принадлежит и что ею владеют генуэзцы. Ни слова более не говоря, Мехмед велел взятым с собой каменщикам и рабочим (тех было 6000 человек) возводить стены. Так за 4 месяца Румили-Хисар стала неприступной крепостью. Анатоли-Хисар также отстраивалась, одновременно с крепостью на европейском берегу.

Пора было бы уже понять, что Мехмед затевает неладное. И Константин XI направил к султану послов сказать, что он, Константин, готов заключить с турками договор, по которому Византия будет платить туркам приличную дань. Султан равнодушно отвечал послам, что он собирался всего лишь закрыть Босфор для генуэзцев и венецианцев, которые помешали его отцу на пути в Варну. И еще произнес красноречивые слова: "Передайте императору, что я не похожу на моих предков, которые были слишком слабы, и что власть моя достигает таких пределов, о каких они и мечтать не могли".

Константин опять направил послов и просил султана прекратить грабежи соседних садов и полей, на которых живут мирные греки. В ответ Мехмед стал выгонять свой скот пастись на греческих полях. Тогда император отправил к султану гонцов с подарками и заверениями в вечной дружбе. Подарки были дорогие, и приближенные султана Халил-паша и Шахабуддин-паша стали уговаривать Мехмеда принять предложение Константина и не осаждать Константинополь. В ответ султан велел им найти людей, знакомых с топографией города.

Константин обратился к Европе с просьбой о помощи.

А Мехмед в крепости Румили-Хисар, населенной четырьмя сотнями янычар, брал дань со всех проходивших Босфор судов.

Тем временем греки, потерявшие терпение, устроили резню в районе Эпивата и убили скот, опустошавший поля, и пастухов вместе с ним. Султан отправил войско для наказания греков.

В ответ византийцы заперли ворота города и объявили всех османцев в Константинополе своими пленниками. Отчаявшийся Константин даже пригрозил султану выпустить Охрана, дабы в Османской империи произошла смута. На что султан потребовал немедленной сдачи, обещая в противном случае войну с наступлением весны.

Братья Константина Димитрий и Фома, правившие в Мерее, послали свои войска на помощь Константину, а Мехмед отправил против них Йербей-Турхан-бея.

Сам султан направился в Адрианополь. Там он принялся лично изучать способы, какими ему предстояло взять Константинополь, чтоб сделать его столицей мира. Ему помогали в том инженеры Адрианополя, прекрасно знавшие главную крепость Византии. Там же к султану пришел венгр Урбан, бросивший службу у византийского императора, и предложил отлить гигантские пушки, необходимые для штурма Константинополя.

Две первые пушки, отлитые Урбаном, были поставлены в Румили-Хисаре. С первого выстрела из такой пушки был потоплен венецианский корабль, капитаном которого был Риччи, не пожелавший платить подать. Узнав о результате, султан повелел отлить предложенные мастером гигантские пушки, и тот отлил их: при весе ядра в 600 килограммов пушка посылала его на расстояние в одну милю.

В феврале 1453 года турецкое войско двинулось на Константинополь. Все мелкие укрепления на пути сдавались султану без боя.

Заручившись обещаниями европейских правителей, Константин заготовил провизии на шесть месяцев осады, укрепил стены и ворота города, а еще — протянул через воды Золотого Рога на самом входе в него длинную и массивную цепь, за которую, из-за ее прочности и массивности, не смог бы передвинуться ни один корабль.

Правда, от папы император получил не войско и не вооружение, а католических священников во главе с кардиналом Исидором, которые тут же стали отправлять службы по латинскому обряду. Они внесли дополнительную трудность в атмосферу предстоящих событий: своими дискуссиями на тему соединения церквей священники с той и другой стороны разделили защитников Константинополя на две части — сторонников и противников соединения. Во время одного из таких собраний кто-то из православных и произнес фразу, оказавшуюся роковой: "Лучше тюрбан, чем тиара".

"Помогли" венецианцы и генуэзцы: одни дали пять судов, другие два. В городе царила мрачная атмосфера. Защитники, несмотря на решимость биться до последнего, не верили в то, что Константинополь выдержит осаду.

Наконец, 1 апреля византийцы увидели под стенами города множество турецких палаток. Левое крыло составляли войска, пришедшие с Мехмедом по европейскому берегу. Правое крыло — прибывшие через Геллеспонт малоазийские воины. Расстояние от турок до стены составило примерно милю. Оставалось дождаться 6 апреля, когда, по сведениям летописцев, и началась осада. Но этого числа не знали еще ни Константин, ни, возможно, сам султан.

6 апреля первый пушечный выстрел возвестил о начале осады столицы мира.

От Семибашенных ворот и до Золотого Рога город окружала цепь осаждающих. Местом для атаки была выбрана часть ворот между императорским дворцом и воротами св. Романа. Эта часть представлялась наиболее слабой. Со стороны же Золотого Рога неприятеля не было: флоту не давала войти в бухту мощная цепь. Соответственно и стены, которые в этом месте были слабее, чем в остальных местах, не осаждались и не защищались. Только отдельные дозорные стерегли стены и Золотой Рог.

Караджа-бей командовал войсками левого крыла от Ксилопорты до Харисийских ворот. Исхак-бей и Махмуд-бей управляли войсками от Мириандрии до Мраморного моря. Против Влахернского императорского дворца были установлены три бомбарды, против Харисийских ворот — две, против ворот св. Романа — четыре, и затем еще три.

В численности войск разные источники расходятся, но скорее всего турецкая армия насчитывала около ста тысяч воинов и примерно столько же разного рода обслуги, а также 280 судов. Защитники имели 9000 солдат, из которых 3000 были генуэзцы, пришедшие на помощь византийскому флоту. А тот состоял из 26 судов, в том числе трех галер, трех генуэзских парусников, одного испанского, одного французского и шести критских судов. Правда, уступая в числе единиц, византийский флот был хорошо оснащенным, хорошо вооруженным и конструктивно имел высокие борта, с-которых удобно было бы воевать против мелких турецких фелюг. Стены города, насчитывавшие в длину 16 километров, требовали защитников по крайней мере 150 тысяч человек. Вероятно, столько их и было из числа горожан.

У Харисийских ворот стоял со своим войском генуэзец Джустиниани. Его соседями из числа защитников командовали Федор Каристос и братья Бро-киарди. Вокруг дворца Константина находился венецианский гарнизон под командованием Джилорамо Минотто. Влахернский дворец и Калигарийские ворота охранялись римлянами и хиосцами, которыми командовал кардинал Исидор. Стены между замком Гептапиргием (Семибашенным) и воротами св. Романа охранялись отрядами Феофила Палеолога, генуэзца Маврикия Каттаньо и венецианца Фабрицио Корнаро. Ворота Пиги защищал со своим войском венецианец Дольфино. От Семибашенных ворот до Мраморного моря защищались венецианцы и византийские священники под началом Якова Контарини. Вуколеонский дворец находился под присмотром каталонских солдат, которыми командовал Педро Джулиано. Стены Золотого Рога находились в ведении критян и греков под началом Луки Нотары. Маяк Золотого Рога обороняли венецианцы. 700 вооруженных священников, которых возглавляли Димитрий Кантакузин и Никифор Палеолог, находились в резерве возле церкви св. Апостолов.

Перед началом осады Мехмед послал Махмуда-пашу в город с предложением сдать Константинополь, чтобы избежать «ненужного» кровопролития. Константин отказал. И только тогда раздался первый выстрел пушки. Вероятно, это была большая пушка, стрелявшая 600-килограммовыми ядрами, потому что, по свидетельству историков, горожан охватил неописуемый ужас. Правда, гигантская пушка стреляла всего десять раз в день, поскольку на ее зарядку уходило более двух часов. Другие пушки, стрелявшие менее тяжелыми снарядами, в 75 килограммов (таких было четыре), были отлиты мастерами турками Саруджей и Муслигиддином.

Достоверно не известно, почему Мехмед стал стрелять по византийскому принципу. Принцип состоял в том, что сначала обстрел стен велся по двум нижним вершинам воображаемого треугольника, а потом, когда в стене появлялись бреши, огонь переводился на верхнюю вершину того же треугольника. Таким образом взламывалась любая крепостная стена. Это был элемент византийской тактики, не знакомый больше никому, из-за чего византийцы с первых часов осады подумали, что их кто-то предал. С удвоенной энергией они восстанавливали бреши и преуспевали в этом.

Защитников осыпали тучи стрел, а в это время часть солдат пыталась устроить подкоп под крепостным рвом. В ворота били стенобитные машины, а передвижные осадные башни неумолимо приближались к стенам города. Одну из таких башен осажденным удалось сжечь — напротив ворот св. Романа — при помощи греческого огня.[57]

Не повезло мастеру Урбану: его большую пушку разорвало, и автор погиб под стенами Константинополя. С тех пор пушки стали не только смазывать маслом, но и давать им достаточно времени, чтобы они остыли.

Однажды византийцы обнаружили, что со стороны стен слышатся удары кирок. Поняв, что это саперы делают подкоп под укрепления, они заложили контрмины и напустили вонючего дыма, после чего турки ушли.

Флот Мехмеда все еще бездействовал. Он даже не преуспел в перестрелке, не преодолев цепи: на турецкую стрельбу византийцы стали метать греческий огонь, и султан вынужден был отступить. Наконец, султана известили, что большая часть венецианских и генуэзских судов идет на помощь городу. Он приказал выстроиться перед гаванью и не пропускать неприятеля в нее. Однако морская битва показала, что турецкий флот не может противостоять лучшему европейскому флоту, и пять судов, доставившие 5000 человек подкрепления, беспрепятственно вошли в гавань. Правда, есть расхождения в том, куда прошли суда: ведь цепь мешала и их проходу. Скорее всего, то была гавань Феодосия или Юлиана на побережье Мраморного моря.

Победа генуэзцев и венецианцев на море подорвала веру многих турков в удачу. Сам султан наблюдал морскую битву в бессильной ярости: турецкие суда горели одно за другим, погибла значительная часть флота, но никакого практического ущерба противнику не было нанесено.

В этот критический момент к султану обратился император и предложил дань на тех же прежних условиях и при всего одном новом: если будет снята осада.

На военном совете мнения турок разделились. За принятие предложения Константина высказался великий визирь Халил-паша, бывший в своем мнении последовательным на протяжении всей кампании. Кроме того, что Халил-паша считал бессмысленным разрушение города и гибель своих и чужих солдат, он привел веский аргумент: Европа не оставит Византию, и скоро прибудет многочисленное подкрепление. Великий визирь советовал султану подписать мир. Однако Саганос-паша, бывший зятем султана, Молла-Мехмед-Гурани и шейх Ак-Шамсуддин упорно стояли за продолжение войны. Ак-Шамсуддин еще раз напомнил о своем открытии, сделанном в священной книге мусульман Коране. Он предсказал дату взятия Константинополя. Сложив в одной из сур Корана числовое значение букв, какими были начертаны слова "красивый город", он вычислил, что взятие Визиантии произойдет в 857 году хиджры, то есть как раз в 1453 году по Р. X. Он напомнил султану слова Пророка: "Константинополь несомненно будет завоеван мусульманами. Что за могучая рать — его войско, князь и воины его, что возьмут этот красивый город!"

Мирные предложения Константина отвергли.

Решив, что все дело в Золотом Роге, султан придумал, как пройти в гавань. Через холмы, окружающие Галату, была проложена двухмильная дорога. По ней ночью при свете факелов и бое барабанов воины перетащили 70 судов и спустили их в гавань. Им помогал в этом попутный ночной бриз, раздувавший паруса. Таким образом, наутро цепь Золотого Рога была преодолена.

Увидев в гавани турецкий флот, византийцы упали духом. Однако Джустиниани решил поджечь турецкие корабли с помощью греческого огня. Ночью он приблизился к турецкому флоту, чтобы осуществить задуманное. Но стал жертвой предательства: от одного каменного ядра, пущенного турками, корабль Джустиниани пошел ко дну, погибло множество людей, и сам он едва спасся на лодке, продержавшись за буек, не давший ему утонуть в тяжелой кольчуге.

После того венецианский, генуэзский и византийский флот султан стал обстреливать из мортир перекидным огнем — собственное изобретение Мех-меда. Так он потопил несколько кораблей и освободил гавань Золотой Рог только для турецких судов. Тогда он перекинул понтонный мост через Золотой Рог, по которому практически беспрепятственно к самым слабым стенам пришла турецкая пехота.

В это время была пробита широкая брешь возле ворот св. Романа. Было разрушено несколько башен. А рвы за пятьдесят дней уже в достаточном количестве были завалены камнями и хворостом.

Своего зятя Исфендияра султан отправил к Константину с последним предложением: сдать город, а взамен получить одно из княжеств.

Теперь совет состоялся у византийского императора. Высшие чины уговаривали Константина сдать город. На это василевс отвечал, что город, врученный ему Богом, станет защищать до последней капли крови. При этом император предложил султану заплатить военную контрибуцию — с тем, чтобы тот снял осаду.

24 мая турки приступили к развернутому штурму с моря и суши. Султан обещал войску большую добычу, солдатам, первым взобравшимся на стену, поместья. При этом предупредил, что беглецов, предателей и трусов ждет смертная казнь. В эти дни, как никогда раньше, звучало заклинание мусульман, с которым дервиши обходили войско: "Нет Бога, кроме Аллаха, и Мохаммед Пророк Его".

Мум донанмасы (иллюминация) по приказу султана была зажжена по всему периметру древнего города накануне решительных действий. Горели факелы, пропитанные маслом, костры из смолистой древесины. Казалось, город в огненном кольце. Турки заранее праздновали взятие Константинополя и одновременно запугивали горожан.

Если турки возносили молитвы Аллаху, пели и плясали, то византийцы всю ночь стояли на коленях перед образами Богородицы. А Константин ходил по городу, проверяя все посты, и воодушевлял солдат. Джустиниани распоряжался восстановлением брешей, земляными работами по отсыпанию новых валов и раскапыванию рвов в черте города, особенно перед разрушенными воротами св. Романа. Если б ему не мешали! Особенно он столкнулся с противодействием Луки Нотары. Дошло до того, что Нотара не дал ему пушек, когда они не только были очень кстати, но и имелись у этого завистливого начальника.

В самый момент штурма турки вдруг протрубили отбой. Оказалось, их сбило с толку сообщение о том, что на подмогу византийцам спешат венгерское и итальянское войска. Два дня передышки в результате этого не подтвердившегося слуха получили защитники города. Потом распространение слуха приписали Халилу-паше, и это было несправедливо. Но Мехмеда уже ничто не могло остановить: поражение могло стоить ему престола. Он шел теперь на штурм, прекрасно понимая, что после Константинополя ему объявит войну вся Европа.

В момент молитвы, возносимой турками к Аллаху, над Константинополем разбушевалась стихия: невиданной силы гроза! От вспышек молний все небо сделалось кроваво-красным. Это вдохновило мусульман и привело в содрогание защитников. Некоторое число византийцев перешло на сторону турок и приняло мусульманство.

28 мая молебны и решительная подготовка к штурму продолжились и с той, и с другой стороны. Константин присутствовал на церемонии всеобщего причастия в соборе св. Софии.

Наутро 29 мая 1453 года атака началась на пространстве между воротами св. Романа и Харисийски-ми воротами. С той и другой стороны гремели пушки. С той и другой стороны противники осыпали друг друга тучами стрел. Турки бросились на стены, пользуясь приставными лестницами. Со стен над Золотым Рогом на галеры неприятеля сыпался греческий огонь. Над городом стоял густой дым.

Через два часа Джустиниани, тяжело раненный стрелой, не реагируя на мольбы императора Константина, покинул город. Он был переправлен на одной из своих галер к соотечественникам, наблюдавшим за ходом штурма с одной из высот Галаты. Отказ Джустиниани умирать в Константинополе (а он умирал) показался защитникам дурным знаком.

Есть историки, которые говорят о том, будто возле Харисийских ворот — по нерадивости — другие малоприметные ворота были оставлены не запертыми. В эти-то маленькие ворота будто бы и вошли пятьдесят турецких солдат. Когда же защитники обнаружили их на улицах города, они пришли в оцепенение. Этого оказалось достаточно, чтобы турки хлынули в город лавиной. Большинство греков кинулось в св. Софию и укрылось там. Ждали чуда: кто-то предсказал, что сейчас явится ангел и вручит у ипподрома одному старцу саблю, которая принесет городу освобождение. Но мусульманские пророчества оказались сильнее: никто не спустился с небес и не вручил безымянному старцу священное оружие.

Янычары устремились во дворец императора. Константин, предупрежденный своей стражей, собрался бежать, но наткнулся на отряд турок, с которыми бились греки. Кинувшись на одного турка, оказавшегося раненым, Константин собирался выместить на нем свою боль и свое бешенство, но тот нашел в себе последние силы нанести ответный удар.

Прокомментировать последнюю фразу можно только так: историк, написавший ее, был либо турок, либо мусульманин. Остается лишь факт: последнего византийского императора убили на пороге его дворца. Он был страшно изуродован — видимо, уже после смерти. Его тело определили только по пурпуровым туфлям с вышитыми на них золотыми орлами.

Многие церкви и дома за два дня, отданные Мехмедом своему войску, были сплошь разграблены. И тем не менее разрушений потом оказалось не так много, как было в момент восстания Ника или при взятии города крестоносцами.

Греков, укрывшихся в храме св. Софии, оказалось около 10 тысяч человек. В конце концов, двери храма были взломаны, и они сдались на милость победителя.

После того как турки заняли все кварталы и навели порядок, в город торжественно въехал султан Мехмед II. Въезд состоялся через Харисийские ворота. Улица привела сулжана в храм св. Софии. Войдя в него, он поразился величию храма и приказал устроить в нем мечеть. Через два дня там уже служили мусульманскую службу.

После поисков к султану привели императорского казначея Луку Нотару, и тот вручил Мехмеду императорскую казну.

— Если она столь богата, отчего ты не использовал ее для нужд страны? — упрекнул его султан.

Лука отвечал, что он хранил ее, чтобы в целости передать Его Величеству султану.

Султану стало ясно лицемерие высшего чиновника, и он позволил себе пошутить:

— Отчего же ты раньше не вручил мне ее? На это Лука ответил:

— В письмах, что писали твои паши, они советовали нам не сдаваться.

Это был жестокий удар для Халила-паши, который всегда стоял за мир с византийцами и даже предпринимал ради этого честные и открытые усилия.

Халил был объявлен предателем, обвинен в заговоре и казнен.

Зато Нотара был помилован. Султан потребовал от него список всех высших чиновников. Вслед за этим по принесенному списку он всем чиновникам, названным Лукой, пожаловал охранные грамоты.

Через пять дней султан отправил послов к генуэзцам из Галаты. То был нейтральный город, его не затронула война. Мехмед приказал галатцам снести верх крепостной стены и подписал с ними новый договор.

Византийским христианам султан оставил право на свободу вероисповедания и несколько действующих храмов, а также назначил патриарха.

Затем он отправил письмо и подарки египетскому султану, как завоеватель Константинополя.

Позже Константинополь был заселен турками. Каждой местности был отведен свой квартал. В качестве официальной эмблемы был выбран византийский полумесяц, к которому Мехмед прибавил свою звезду.

Хотя название Константинополь за городом осталось, его стали все чаще называть Исламбулом, Дер-саадетом, Дералия, а позже официально — Стамбулом.

Нас интересует в основном не современный Стамбул, город величественный, совместивший в себе дух многих эпох, а древний город.

Как уже говорилось, Константин Великий предпочел ограничиться пятью холмами. Возведенные им стены стали охранять отряды ариев-готов, которых насчитывалось до 40 тысяч человек. Все они были неортодоксальными христианами, и во избежание неприятностей, а также из соображений военно-стратегических им разрешено было селиться вне пределов городской стены. Потом, когда Феодосии II решил из-за быстрого роста населения расширить пределы Константинополя, все готские постройки оказались между двумя стенами — внешней и стеной Константина. Этот «промежуточный», «потусторонний» город стали звать Эксокионий ("по ту сторону колонны" — имеется в виду колонна Константина). Основной город и Эксокионий подразделялись на кварталы, регионы. Всего их было четырнадцать. И занимали они, ограниченные Феодосиевой стеной, все семь холмов. Каждым регионом правил куратор или регионарх.

Главная улица Меса проходила через весь город, от одного конца до другого. Начиналась она у Авгус-теона, рядом со св. Софией. С восточной стороны Ав-густеона возвышались стены дворца с большими воротами Халки.

Улица была вымощена каменными плитами. Проходила она с севера через ипподром и выходила к форуму Константина, где в центре возвышалась колонна Константина. Пересекая форум, улица шла дальше к большой площади под названием форум Тавра (быка).[58] На месте бывшей, колонны Феодосия I, которую свалило бурей, теперь стоит так называемая башня огня, а сооружение по имени Тет-родисий построено Феодосией П. Улица Меса на всем своем протяжении была украшена портиками с колоннами и аркадами. Это в основном торговая улица.

От форума Тавра две большие улицы спускались к Золотому Рогу. Две другие, со стороны св. Софии: одна пересекала форум Феодосия и форум Артополия. Другая проходила через форум Константина. С западной стороны одна улица шла по направлению к водопроводу Валента. Она приводила к церкви св. Апостолов.

Главная, или триумфальная улица, по которой всегда следовал император, вела к Амастрианскому форуму. Здесь она делилась на две улицы: одна поднималась к храму св. Апостолов, другая спускалась к форуму Тавра. От форума Быка, куда приводили эти две улицы, уходило пять улиц ко многим воротам города.

Практически все улицы города разветвлялись, соединяясь и разъединяясь, чтобы охватить все храмы, базары, бани, сообщить между собою ворота и пристани, один квартал города с другим и т. д.

Защитные стены города все вместе образовывали треугольник. Приморские стены были самыми простыми и с простыми башнями. А вот сухопутные стены состояли из трех оборонительных линий, защищенных четырех-, шести- и восьмиугольными башнями, а также широким рвом, заполненным водой. Практически город со всех сторон был окружен водой, точно остров. Через ров были перекинуты деревянные мосты, которые в военное время уничтожались самими жителями в первую очередь. Нынешние каменные мосты построены уже после падения Константинополя.

Перенесение столицы в Византию вызвало небывалый подъем искусства, который в яркой форме проявился именно здесь из-за соединения греко-римского стиля и стиля местного, самобытного. Если считать византийский стиль с храма св. Софии, как это делают искусствоведы, это будет неправильно: на самом деле стиль гораздо древнее своих классических проявлений. Здесь давно сказывалось влияние месопотамского, сассанидского и греко-римского искусств. Свезенные в столицу Константином древние шедевры дали новый толчок развитию этого местного, в некоторой степени комбинированного, стиля. Тем более жалко, что античные шедевры, вдохновлявшие византийских мастеров, были безжалостно уничтожены крестоносцами.

В VI веке, при Юстиниане, мастера Анфимий Тралльский и затем Исидор Милетский возвели образец христианского византийского искусства — храм св. Софии. Эта форма, ставшая классической, включает в себя план в виде креста, крестовый парусный свод, кубические капители с пилястрами и мозаики. Купол Софии стоит на четырехугольном основании.

А церкви св. Апостолов и св. Виталия в Равенне отличаются тем, что их купола опираются на восьмиугольные основания. Подобные образцы встречаются и в Константинополе, и в Салониках.

Впрочем, некоторыми искусствоведами все эти образцы воспринимаются не как пример искусства расцвета, а как искусство времен упадка. Вполне возможно, такое мнение основывается на том, что история Византии уже закончена. Чрезмерная роскошь тоже может навести на эту невеселую мысль. В период падения преемницы Византии Российской империи эта черта тоже проявилась в сильной степени.

Однако у византийского стиля был и подъем. Он относится к X веку, к приходу Македонской династии. Тогда опять произошел возврат к античным образцам, и это внесло свою свежую струю в произведения зодчества. Но по множеству причин, в том числе связанных с иконоборчеством, искусство опять пришло в упадок. Последнее возрождение его связывается с именами Комнинов и Палеологов. Но здесь уже сильно влияние итальянской школы того времени, ибо в Европе наступило Возрождение.

Уникальна архитектура императорского дворца, заложенного на громадной площади в 400 тысяч квадратных метров. Построенный Константином, он увеличивался и обновлялся Юстинианом, Феофилом, Василием Македонянином. Внутреннее устройство дворца было таким, что император, не выходя из него, мог присутствовать на богослужении, приемах, даже на ипподроме, ибо ход в его кафисму был прямо из дворца.

Дворец состоял из семи перистилей, восьми внутренних дворов, четырех церквей, девяти часовен, девяти молелен и баптистериев, четырех гауптвахт, трех больших галерей, пяти зал для приемов, десяти частных покоев для императорской семьи, семи второстепенных галерей, трех аллей, библиотеки, арсенала, трех террас, манежа, двух бань и восьми отдельных дворцов, окруженных садами. А также немаловажно, что дворец имел свои гавани.

Кроме этого, был Вуколеонский дворец на берегах Пропонтиды, Магнаврский дворец (на север от императорского дворца, между Халкой и Софией), Влахернский дворец (северо-запад Константинополя), дворец Константина Багрянородного.

Общественные бани, которыми также славилась Византия, строились с не меньшей пышностью, чем дворцы и частные дома вельмож. Упомянутые бани Зевксиппа, бани Аркадия были самыми знаменитыми. Кроме того, остался фундамент общественных бань по имени Диагосфеи. Остались бани Константина и бани Евдокии.

После падения Константинополя в городе ярко проявляется османская архитектура. Но это уже не предмет настоящего очерка.

Считается, что Византию, как и Древний Рим, погубили разврат, раздор и злоупотребления чиновничества. Мы опустим оценки подобного рода и немного поговорим о некоторых специфических моментах повседневной жизни в Константинополе.

Примерно мы представляем, как жили сенаторы и высшие чины. А ведь были еще другие категории чиновников, военных, ученых, клириков, торговцев, врачей, адвокатов, архитекторов, ремесленников, лиц без определенных занятий и т. д.

Подробно мы можем почерпнуть эти сведения из первоисточника — трактата о военном деле, автор которого, к сожалению, неизвестен. Но он выделяет в обществе такие группы населения, как духовенство, архонтов, чиновников (судебных и финансовых), техническую интеллигенцию, ремесленников и торговцев, неквалифицированных рабочих, лиц, не занятых постоянным трудом, и даже театральное сословие. А в целом он делит общество на два лагеря — архонты и подданные. Архонты, говорит автор, достигают своего положения в постоянной борьбе за влияние и власть. То есть нестабильность тогдашнего слоя архонтов автор вполне выразил.

Ремесленники и торговцы представляли собой значительную часть населения столь развитого общества, как византийское, особенно же столичное. В памятниках самых различных упоминаются хлебопеки, каменщики, плотники, башмачники, кузнецы, мясники, ювелиры.

Большим влиянием после крупных торговцев обладали некие аргиропраты, которым посвятил свои юридические новеллы Юстиниан. Это ювелиры, менялы и ростовщики. Император и ограничивал их деятельность, и в то же время старался, чтоб эта категория населения не заглохла, развивалась. Хотя, конечно, предпочтение он отдавал архонтам.

Аргиропраты принимали участие во всех сделках на территории империи. С их помощью заключались самые важные контракты. Посредничество и поручительство — две области, в которых они были сильны. Сделки касались всего, что можно было пощупать и взвесить, движимого и недвижимого имущества, включая дома, землю, людей. Им же поручали продажи имущества с торгов. Еще они выступали как оценщики имущества. А константинопольские аргиропраты имели право на государственную службу, кроме военной.

Эргастирии — торговые склады и лавки крупных продавцов — часто бывали освобождены от налогов. Потому что, смыкаясь, к примеру, с духовенством, многие из них числились за собором св. Софии (таких было приписано 1100!). А владели ими крупные промышленники, хозяева мастерских и землевладельцы, а также богатые купцы. В связи с этим множеству мелких ремесленников приходилось выплачивать налог в три-четыре раза больший, чем полагалось. Сильнее всего страдали ремесленники, профессия которых подпадала под запрет, поскольку мастерские такого характера были только государственными. Например, производство оружия, шитье императорских одежд и прочие «стратегические» занятия.

Правда, надо отдать должное общественному устройству Византии: если мастер изготавливал хороший и качественный товар, его тут же приписывали к государственной мастерской. Происходило это лишь "по собственному желанию". Однако отсутствие такого желания вызывало автоматический запрет на профессию.

В результате подобных нюансов Константинополь наполнился людьми без определенных занятий. Особенно перед восстанием Ника таких людей много явилось из провинций. Им предлагали заняться общественными работами, приписывали к государственным или частным производствам или конкретным сановникам. Опять же "по собственному желанию". Отсутствие желания означало выдворение из Города. Именно это большинство — разоренное и бесправное — и явилось зачинщиком восстания Ника, по мнению многих комментаторов.

Широко использовался наемный труд, но, по сообщению Прокопия, "люди рабочие и ремесленники имеют запасов всего лишь на один день". В "Тайной истории" он вовсе ставит ремесленников наравне с бедняками.

Учителя, врачи, юристы, архитекторы и инженеры относились к людям свободной профессии. Но уже одно то, что они получали высшее образование, говорило о необходимости им быть прежде всего зажиточными. Только дети богачей могли себе позволить получить такие профессии. Агафий сообщает, что Ураний, когда отправился к: Хосрову, "надел достойнейшую одежду, какую носят ученые и учителя наук". А знаменитый архитектор Анфимий, поссорившись с соседом, сумел оплатить такую дорогостоящую шутку, как устройство в доме соседа "искусственного землетрясения". Этим соседом был ритор Зинон, поэтому тягаться с ним в красноречии было бессмысленно.

Адвокаты до того, как Юстиниан отнял у них гонорар, жили вполне зажиточно.

Но и профессии оплачивались не одинаково. Учитель начальной школы для того, чтобы жить хоть чуть сносно, должен был иметь громадный класс. А для обучения второй и третьей ступеней на Капитолии была открыта специальная императорская школа. После двадцати лет преподавания в этой школе учитель получал титул, открывавший доступ в аристократическое сословие. Кажется, нет нужды говорить о разнице в материальном уровне такого преподавателя и учителя начальной ступени.

Надо думать, что в волнениях и бунтах критически настроенная интеллигенция была не на последнем месте по степени активности.

В VI веке в Константинополе было великое множество церквей, монастырей, странноприимных домов. Императрица Феодора основала для "вышедших в тираж" проституток что-то вроде дома покаяния. Условия жизни в нем были столь суровы, что многие послушницы предпочитали бросаться с башни головой вниз. При гг одного только храма св. Софии составлял 525 человек. Были еще экдики — отдельные структуры, призванные соблюдать порядок и юридические права собора и отдельных его служителей.

То обстоятельство, что духовенство срослось с крупной торговлей, позволяло отдельным его представителям жить не только безбедно и роскошно, но и других представителей своего «цеха» содержать достойно.

Случайные заработки, воровство и подачки — это, оказывается, тоже профессия. Константинополь был наводнен люмпенами, от которых старались избавляться, но ни у правительства, ни у среднего сословия это не получалось.

Особенной профессией было, наряду с проституцией, нищенство. Кажется, профессиональное нищенство, процветающее теперь в Москве, было заимствовано у Византии вместе с высоким званием Третьего Рима.

Последняя категория населения — рабы. Их использовали и в ремесле, и в сельском хозяйстве, и в церкви, и на общественных работах. Рабы-ремесленники ценились дороже. Хозяин мог не только продать раба, но и отдать внаем. Среди рабов было много славян. Однако ни один источник не упоминает, чтобы в восстаниях или волнениях участвовали рабы. Вероятно, быть бесправным хозяином было гораздо обиднее.

Таков был погибший от мусульманской сабли и преданный католиками главный форпост христиан на Востоке Константинополь. Турки хлынули в Европу. Последствия этого предательства уже 550 лет не дают покоя Балканам.