"Тревожная служба. Сборник рассказов" - читать интересную книгу автора

Эрхард Дикс ПФЕФФЕР НА ЛЕСНОЙ ДОРОГЕ

Десять минут как ушел автобус. Мы смотрели ему вслед с нескрываемой грустью. Мы — это наш четвертый взвод: обер-фельдфебель Раймнитц, командир взвода, Роланд Хольц, унтер-офицер, я, командир отделения, и все другие. В этот раз нам не удалось занять первое место на соревнованиях. У нас были неплохие показатели, но у других — еще лучше. Пусть, скажем, на миллиметр, как у Акселя Пешеля, на секунды, но лучше. Да, мы не вышли на первое место, и нашему обер-фельдфебелю было очень досадно.


Дело в том, что на этот раз занявшие первое место вознаграждались поездкой в Росток, на Балтийское море, с осмотром верфей. Командир полка так решил... Мне очень хотелось побывать на Балтийском море. Еще несколько дней назад я полагал, что это удастся.

Кто-нибудь может сказать: «Что там интересного, на этом Балтийском море? Его знает теперь почти каждый школьник». Это верно. А я вот еще ни разу там не был. И кроме того, море всегда было моей страстью. Я с детства мечтал о нем.

Мальчишкой я видел себя на борту современного пассажирского парохода, у гарпунной пушки китобойного судна или на командирском мостике быстроходного катера. Позже мне хотелось хотя бы просто побывать на море, видеть его, любоваться им.

И вот теперь едут другие. Ладно, я независтлив. Мы тоже скоро поедем. Это уже точно! На следующих соревнованиях наш взвод непременно должен быть первым. Мы так решили, а уж если мы что-нибудь решили, то обязательно выполним. Скоро мы докажем это на полигоне.

Когда я еще работал в нашем лесничестве учеником на моторной пиле, мне было совершенно ясно: если призовут в народную армию, то только на флот. И вдруг получил направление в пограничные войска. Вначале я никак не мог с этим смириться, но капитан из районного военного комиссариата сказал: «Вы, как лесник, прямо-таки находка для пограничной службы. Леса там хватает, даже, пожалуй, слишком много! — И добавил, улыбаясь: — А кто воды боится, тот в моряки не годится».

Что они там знают, в этом комиссариате?

Был случай, когда здесь, в погранроте, я, что называется, запутался в трех соснах... Однако, когда я говорю загадками, непосвященным трудно что-нибудь понять. Разрешите мне рассказать все по порядку.

Ну так вот, когда с морем ничего не получилось, я решил идти в пограничники, в погранвойска. И если уж служить, так служить по-настоящему! Почему бы мне и не стать унтер-офицером? Другие же добиваются. Служить целых три года, времени вполне достаточно. Да и в лесничестве мне советовали: служи до унтер-офицера, ты способный, и, если потом вернешься обратно и станешь бригадиром, тебе это только поможет. Кроме того, для меня примером был Вальтер. Это мой приятель из нашей бригады. Он на полгода раньше пошел в армию и уже стал унтер-офицером. В отпуск приехал с нашивками. Совсем неплохо. На лесосеке мы часто соревновались с ним. Где появится Пфеффер — это я, — значит, там ни одного дерева не останется. Мне все так говорили, как будто я сам этого не знаю. Теперь мне нужно догонять Вальтера. И если мы встретимся дома, то только унтер-офицерами. Я так хочу или, вернее, твердо решил!

Итак, Пфеффер поступил в учебный батальон. Отлично! Я был всегда впереди, меня часто называли застрельщиком. Не берусь утверждать, что это полностью соответствовало действительности, но, во всяком случае, тормозом я не был. Я, например, шутя преодолевал штурмовую полосу, так что только пыль стояла столбом. Мне было приятно, когда инструктор с удивлением смотрел на меня и уже со второго раза засекал время.

И все-таки, несмотря на это, мне иногда доставалось, но я не искал снисхождения. Я страстно мечтал о погонах с серебряной окантовкой, и этот день наступил даже быстрее, чем я предполагал.

Это было... Я не могу выразить словами, что это было за чувство, когда мне наконец вручили серебряные нашивки и поздравили со званием унтер-офицера. Я был горд оттого, что достиг этого — и не в числе последних, — и еще оттого, что Вальтер теперь не будет задирать нос.

Пфеффер взял высоту и не щадил себя ради достижения цели. Я радовался отпуску, представляя себе выражение лица Вальтера, когда он увидит мои нашивки, но больше всего радовался встрече с Рут. Но о ней вы пока еще ничего не знаете...

Итак, было достаточно причин для радости. Но вместе с тем, как это часто бывает, в бочке меда оказалось несколько капель дегтя. Нас с одним новоиспеченным унтер-офицером вроде меня вызвали к командиру. Когда все собрались в приемной, я осмотрелся — все вызванные были на хорошем счету. Мелькнула мысль, что нас, вероятно, ждет какое-то поощрение. Я теперь уже не помню точно, о чем тогда говорил майор. Вначале, кажется, хвалил нас. Мол, мы всегда были в числе лучших, добились того-то и того-то, должны служить для других примером и т. д. Потом он заговорил о необходимости каждому пограничнику быть образованным и хорошо подготовленным. Все это было преамбулой к дальнейшему заявлению, которое меня ошарашило: «Вы выделены на полугодичный срок в качестве инструкторов в погранроту».

Вот тебе и поощрение! Вместо долгожданной поездки к морю нам предстоит стать учителями.

Верзила из 2-й роты, который сидел рядом со мной, был в восторге. Чувствовалось, что многие другие тоже довольны. Меня же эта перспектива совсем не устраивала, и, занятый своими мыслями, я уже не слушал, что дальше говорил командир, запомнил только его напутствие: «Желаю больших успехов! Всего хорошего, товарищи!»

В голове у меня вертелся один вопрос: что я, бывший лесоруб, буду делать в учебном батальоне? Мысленно я уже видел перед собой затоптанный сотней ног казарменный двор с несколькими чахлыми акациями по краям, учебные классы, через открытые окна которых доносится чириканье воробьев, и себя в роли инструктора. Я по себе знаю, как иногда трудно бывает сосредоточиться на занятиях и, например, во время разборки станкового пулемета не думать о ласковом весеннем солнце, пении малиновки, стрекоте кузнечиков на лесных полянах. А теперь я сам должен буду вести занятия, показывать солдатам правила разборки и сборки оружия.

Ну что ж, в конце концов, я был неплохим пограничником. Районный военный комиссар, по-видимому, оказался прав, когда решил, что флот не для меня. Ничего не поделаешь, приказ есть приказ. Но теперь наконец пришла и моя пора.


Так, можно сказать, при неблагоприятных обстоятельствах, началась моя служба в погранроте капитана Бурке. Поначалу она тяготила меня, и я утешал себя тем, что это дело временное. Но в действительности все получилось иначе. Подчиненные относились ко мне с уважением, и среди них я чувствовал себя старым волком. А что будет, если я возьмусь за дело по-настоящему? Если я покажу высокий класс работы? Не получится ли так, что меня оставят в роте совсем? Не будет ли это самой большой глупостью с моей стороны? Черт его знает! Мы тут все как на ринге. На какой бы стороне ни находился, из круга никуда не выскочишь. Буду я хорошо служить или плохо, результат все равно один.

Однако времени на все эти глупые рассуждения почти не оставалось. Меня целиком занимала работа с отделением. Жизнь в роте шла своим чередом, и, хотел я того или нет, я должен был сразу в нее включиться. С солдатами у меня установился нужный контакт. Конечно, они были, как и везде, одни лучше, другие хуже, но в основном хорошие ребята. Иногда возникали конфликты. Для одних я был слишком молод, другие находили меня излишне строгим, полагая, что я чересчур много требую. Но я с самого начала решил показать, кто является начальником на этом «ринге». Все-таки я был унтер-офицером и должен был держаться соответственно своему званию.

Инструктор в батальоне говорил нам: «Солдат нельзя печь, как блины, их нужно воспитывать. Они должны стать настоящими парнями и прежде всего должны хорошо усвоить, что являются солдатами и почему необходимо, чтобы они были солдатами». Именно этого я и хотел добиться.

Обер-лейтенант Кальвейт, наш заместитель командира роты по политчасти, показал мне в первый же день книгу боевых традиций роты. 2-е отделение 4-го взвода с давних пор находилось в числе передовых и завоевало звание «лучшее отделение». За несколько дней до моего прибытия в роту, когда была объявлена тревога и отделение несло дежурство на границе, было задержано пять нарушителей. «Со мной отделение хуже не станет, — подумал я тогда. — Лучше — возможно. Если даже это все временно. Пфеффер не оставит о себе плохие воспоминания». В отделении я прямо говорил о своих намерениях, и мы были едины.

Дела пошли. Служба в качестве командира отделения с каждым днем все больше захватывала меня. Я уже не чувствовал себя здесь временным человеком, наоборот, я был в центре событий.

Но, видимо, одного этого недостаточно, чтобы чувствовать себя счастливым. И с каждой прошедшей неделей, которая сокращала мои полгода, я все больше задумывался над тем, как быть дальше, на чем остановиться. Мои товарищи не знали этого. Однако одному мне трудно было справиться со своими мыслями. Теперь я понимаю, что это стремление решать все самому было самой большой моей ошибкой.

Как было бы хорошо поделиться своими заботами с кем-нибудь из товарищей, высказать все, что накопилось в душе. Иногда мне хотелось пойти к капитану Бурке, или к старшему лейтенанту Кальвейту, или к кому-нибудь еще. Это было бы самым верным делом. Но я так и не решился на это и попал, что называется, на кривую дорожку. Почему я не пошел к старшему лейтенанту Кальвейту? Мне кажется, я просто не хотел сознавать, что боюсь работы, которая мне не совсем по душе, и что я не справлюсь с ней.

И вот однажды неожиданно у меня появилась возможность высказаться.

Вы играете в спортлото или, может, участвуете в каких-либо других лотереях? Я уже в течение ряда лет пытался выиграть, но пока что это была только бесполезная трата денег, заработанных собственным трудом. Очевидно, это не самое лучшее занятие, хотя по этому поводу у каждого своя точка зрения...

Когда я в тот день, о котором идет речь, относил билет спортлото на почту, я решил зайти в деревенское кафе выпить кружку пива. Против этого вряд ли бы кто стал возражать, поскольку дело было во внеслужебное время.

Я, конечно, не мог предполагать, что окажусь за одним столом с весьма шумной компанией. Там были лесники и лесорубы. И нет ничего удивительного, что я вступил в разговор. Начали с деревьев, после второй кружки заспорили о моторных пилах, а я же специалист в этой области! Дружеская беседа затянулась. Обычно в общей компании всегда находится кто-то, кто считает, что нужно добавить, и вновь беспокоит хозяина новым заказом. Ну разве уйдешь просто так из такой хорошей компании?!

Все это время мне казалось, будто я вновь побывал в лесу, но только деревья почему-то двоились, а под конец я и вовсе перестал их различать. Обратно я уже шел по той самой кривой дорожке. В голову лезли бессвязные мысли о чахлых акациях с пыльными листьями, о каких-то малиновках и тому подобное. Мне вдруг стало жалко себя и всю свою горькую жизнь. «Ну, Пфеффер, — думал я, уже не совсем соображая, — теперь или никогда! После этого тебе уже наверняка нельзя будет работать инструктором и воспитателем. Вот если б вышло так, чтобы больше не допустили к работе!» В моем возбужденном винными парами мозгу всплывали все новые идеи. Все «если бы» и «если бы»...

Придя в роту, я запел. Получалось не слишком мелодично и вряд ли было приятно для слуха. Когда я пою, деревья в лесу стонут, так мне всегда говорили...

Наш хауптфельдфебель был, как обычно, начеку. Он встретил меня еще у входа. «Не устраивайте здесь представления», — сказал он что-то в этом роде, во всяком случае, он хотел меня как-то предупредить. Но это было бесполезно. Представление продолжалось, как мне потом рассказывали. Я что-то невнятно говорил о культурных потребностях, заявил, что сам знаю, что мне делать, и пытался исполнить какую-то арию из оперы «Летучий голландец». Вероятно, сказать что-либо вразумительное в таком состоянии мне было трудно... В общем, об этом дне лучше не вспоминать.

Я, конечно, понес наказание, и совершенно заслуженно. Это ясно. Увольнение в очередное воскресенье для меня пропало, и Рут, которая, естественно, ни о чем не догадывалась, напрасно ждала своего унтер-офицера.

Если бы только одно взыскание! Помимо этого было нечто гораздо серьезнее — были солдаты моего отделения. Я боялся, что они отвернутся от меня, будут чуждаться меня. Однако этого не произошло, и тем не менее наша совместная жизнь, как и работа, уже не была прежней. Чувствовалось, что они разочаровались во мне. Но помимо всего прочего я должен был держать ответ перед нашей организацией Союза свободной немецкой молодежи. Если я чего и боялся, так это разговора на общем собрании. Неужели они так и будут ругать меня всем коллективом? Нет, этого они не стали делать, но, конечно, осудили все мои художества. То, что они имели на это все основания, ясно как день. Но при этом они старались показать мне, что всю эту неприглядную историю рассматривают как досадную случайность, недоразумение, которое не настолько серьезно, чтобы при желании его нельзя было исправить.

«Не засовывать голову в песок, как это делает страус, правда, он делает это не от стыда. Не разыгрывать роль сломленного человека, это было бы смешно». Я должен был доказать перед всеми, что на самом деле Пфеффер совсем не такой, каким они видели меня в тот раз. Между нами говоря, весь этот разговор сильно подействовал на меня, я очень волновался и едва сдерживался, чтобы не показать этого. Они не уговаривали меня, не сочувствовали: «Ах, пожалуйста, больше так не делай». Это было, скорее, жестким требованием: «Делай все, как положено, и не заставляй себя просить! Ты все прекрасно можешь, мы знаем. И ты должен!»

Но не это заставляло меня переживать больше всего. Я мучился от сознания, что сам виноват во всем. Как это могло случиться, откуда взялись эти странные мысли? Почему я не подумал о последствиях своего поступка?

В тот день я поклялся себе, что исправлю это дело. Обязательно исправлю! В конце концов, не важно, как они будут ко мне относиться. Не всю же жизнь быть инструктором под чахлыми акациями у казарм и мечтать о пении лесных птиц. Собственно, ничего плохого они сделать не могут. Но мы еще покажем, на что способен Пфеффер, настоящий Пфеффер!

Сегодня уже можно сказать, что я добился кое-чего. При подготовке к ротным учениям я сделал первое важное открытие: мои солдаты старались помочь мне. В душе я надеялся на это, но полной уверенности, конечно, не было. А если бы наш взводный устроил такой цирк?.. Они же помогали мне даже тогда, когда кое-кто открыто говорил: «Разве Пфеффер может быть командиром отделения? Человек, который позволяет себе такие выходки...» Но ефрейтор Дорнбергер стал на мою защиту, хотя не сказал мне об этом ни слова. Я узнал все это позже от Роланда Хольца. Во всяком случае, мне незаметно помогали восстановить мою пошатнувшуюся репутацию.

А я работал, не жалея сил. Усиленно тренировал ребят. И каждую норму, каждое упражнение, прежде чем требовать от других, выполнял сам. Я считал, что это самый верный способ и производит должное впечатление.

Но на полигоне все получилось не так, как хотелось бы. Вымпел Союза свободной немецкой молодежи — переходящий приз лучшему взводу, — уже развевавшийся, как нам казалось, у наших палаток, ушел от нас. «Наш взвод должен стать лучшим», — говорил перед учениями обер-фельдфебель Раймнитц. Мы были полностью с ним согласны и считали, что будет просто смешно, если мы не добьемся этого. И вдруг срыв...

Само собой разумеется, в своем отделении мы обсудили причину неудачи. Я требовал, чтобы каждый делал все возможное при выполнении упражнений, поскольку известно, что нельзя добиться успеха, если хотя бы один человек отстает. Полагаю, все поверили мне, когда я подчеркнул, что здесь речь идет не о чести унтер-офицера Пфеффера и не только о том, чтобы завоевать вымпел или добиться отличной оценки. Это, конечно, тоже важно, и для меня не меньше, чем для других. Кому не дорога честь коллектива? Но не это главное. Основное в том, чтобы как можно лучше выполнить поставленную задачу.

Учения для того и проводятся, чтобы уметь побеждать в бою. В противном случае незачем было бы тратить столько времени, считал я. И все остальные были того же мнения.

Нашему взводу выпало начинать. При взятии штурмового городка солдаты отдали все силы. Ни у кого не возникло искушения упасть с возгласом «Не могу больше, все!». Никто не отстал, все успевали за мной.

И вновь над нашими палатками взвился вымпел лучшего взвода. И ротные показатели оказались весьма высокими, а меня поощрили как лучшего командира отделения, объявив благодарность за его отличную подготовку.

Ну, что еще сказать? Я имел все основания быть довольным, испытывать удовлетворение. Когда я пожимал руки своим солдатам и видел их усталые, но довольные лица, я думал: «Отличные ребята. Они радуются даже больше, чем я». Это было для меня настоящим открытием, которое было не так легко сделать. Они стали мне чертовски близки. Я испытывал радостное и вместе с тем волнующее чувство, отчего комок подкатывал к горлу и перехватывало дыхание. Мне кажется, они понимали мое состояние.

Нас ожидала еще одна приятная неожиданность. Лучшему взводу, победителю, преподнесли торт. Роскошный торт. Но я даже не притронулся к нему. Ребята уговаривали меня: «Попробуйте, товарищ унтер-офицер! Торт первоклассный!» А я отговаривался, что у меня желудок, печень, что мне нельзя жирного... В конце концов они оставили меня в покое. Но дело было, конечно, не в печени или желудке. Просто торт напомнил мне тот день, когда я решил посетить кафе и когда в моей пьяной голове возникла эта глупая затея. А в то воскресенье моя Рут, о которой вы еще не знаете, понапрасну ожидала меня с пирогом, который испекла для меня.