"Идолов не кантовать" - читать интересную книгу автора (Нуриев Сергей)

Глава 4. Завод им. Котовского

Было время, когда трудящийся завода "Металлист" им. Котовского, хорошо проспавшись, съедал яичницу с вареной колбасой, выпивал грузинский чай с бутербродом и, оседлав велосипед, налегке катил на работу. По дороге, насвистывая что-нибудь умеренно-радостное, он вспоминал вчерашнее застолье у кумы и саму куму, думал о сегодняшнем футбольном матче и опять о куме. О завтрашнем дне трудящийся не думал совершенно. В нем он чувствовал уверенность.

Чувствовал ее и бессменный Иван Иваныч, бдительно стерегущий проходную завода. Опустив на оправу очков мохнатые брови, контролер взирал в окно остывшим совиным взглядом и умудрялся при этом спать, пробдив, должно быть, на своем посту уже лет сто и обещая пробдить на нем еще никак не меньше. Остряки пускали слухи, будто на проходной сидит никакой не Иван Иваныч, а просто чучело, в подтверждение чего безнаказанно строили контролеру рожи и крутили кукиши. Люди более степенные такой глупости не верили и регулярно справлялись у Ивана Иваныча о здоровье.

Во дворе завода, радуя глаз трудящегося, простиралась галерея портретов руководителей партии и, стало быть, правительства. Их большие добрые лица выражали спокойствие, пожалуй, и насчет дня послезавтрашнего. Правый фланг галереи продолжала доска почета, украшенная глобусом и ракетой. Оторвавшись от Земли, космический аппарат опоясывал шлейфом фотографии передовиков и вздымался к небесам. Левый фланг замыкала статуя "Сталевар", подаренная областью к юбилею завода. Хотя на самом деле чугунный дядька с палкой являлся не чем иным, как неудачной версией скульптуры "Пионер с горном", в накладной из области было ясно указано, что это сталевар. Вторая и третья версии "Пионера" украшали территорию козякинского хлебозавода и средней школы № 1 и во избежание кривотолков значились как "Хлебороб" и "Челюскинец".

Размеренно гудели вековые машины и механизмы, крутились маховики, визжали станки 1905 года, стометровая труба коптила небо и дырявила облака, давая пробиться лучам светлого будущего на невзрачную козякинскую землю. Нестройными рядами трудящиеся разбредались по лабиринту предприятия (рабочие — направо, служащие — налево) и вливались в трудовой ритм страны. С начала рабочего дня масстера-наставники принимались рыскать по сушилкам в поисках оболтусов пэтэушников, бригадиры лениво материли рабочих, начальники цехов — бригадиров, директор — начальников цехов и т. д. Словом, каждый: делал свое дело. Все шевелилось и не шевелилось в строгом порядке, который, казалось, никогда не будет нарушен.

Но пришла пора, когда трудящийся, проснувшись, обнаруживал, что яичница, сиротливо прижавшись к сковороде, нахально глазела из черного зева одним-единственным желтком. Бутерброд был покрыт колбасой лишь наполовину, а в чае не хватало сахара. Трудящийся смиренно глотал завтрак, садился на велосипед и крутил педали в сторону завода им. Котовского, невесело размышляя о прожорливой куме, повадившейся в гости.

Над цехами вместе с черным дымом витал дух перемен. Практиканты-маляры покрасили окна проходной в спело-зеленый зовущий цвет, под которым был заживо погребен контролер Иван Иваныч. Служащие просили повышения зарплаты. Рабочие слонялись от одного митинга к другому и припоминали начальству старые обиды. Пэтэушники возбуждались и обличали комсоргов:

— Семьдесят лет вы кровь с нас пили!

Назревала смута; Партийцы прятались, ожидая раскулачивания. Все ждали смены власти.

И вот настал час, когда трудящийся очумело вскaкивал с кровати, подбегал к окну и, вглядываясь в горизонт, отыскивал трубу завода им. Котовского. Убедившись, что та еще дымит, он благодарил бога и надевал штаны. Велосипед у трудящегося давно похитили, а оставшаяся супруга вместо завтрака подкладывала под тарелку записку: "Кушай на работе". Втянув живот, он галопом несся к заводу по кратчайшему пути. По пятам за ним гналась инфляция, грозя настичь несчастного еще до завтрака. Трудящийся смутно представлял себе эту гадину, но подозревал, что вреда от нее будет не меньше, чем от сволочи кумы, с которой наконец-то удалось поссориться.

Козякинский завод металлоизделий, сузив ассортимент выпускаемой продукции, взялся за изготовление кипятильников. Столь необходимые в быту приборы выпускались в изрядном количестве, и при наличии сноровки и розеток ими можно было бы вскипятить средних размеров пруд. В свою очередь, комбинат соседнего Безлюдовского района специализировался на производстве великолепных штопоров и время от времени совершал с заводом бартерные сделки. Но проблем от такого сотрудничества ни у одной из сторон не убывало. Напротив, если до сделки у руководства завода болела голова о том, куда девать кипятильники, то после нее появилась вторая головная боль — куда девать штопоры. Вдобавок официальный товарообмен все активнее стали подрывать частники, внося в бизнес хаос и неразбериху. На протяжении рабочей недели безлюдовцы и козякинцы запасались товаром и готовились вступить друг с другом в рыночные отношения, в которые и вступали по выходным дням прямо на базаре.

Когда целители вторглись на территорию завода металлоизделий, была пятница и весь трудовой коллектив усиленно готовился к завтрашнему дню. Оценив обстановку, Потап выдвинул две догадки: либо завод эвакуируется, либо его тружеников настиг невыгодный бракоразводный процесс и они спасают свой скарб от лап судебного исполнителя. Имущество неcли в руках, на плечах, волокли в ящиках и катили на тележках.

— Судя по энтузиазму, здесь одни передовики производства, — заметил ученик мага, провожая взглядом двух тощих, но, видимо, жилистых женщин, бурлацким способом тянувших санки. — Вот, пожалуйста, еще один бывалый передовик, типичный ветеран-расхититель. Движется прямо на тебя… Нет, кажется, на меня…

Наклонив голову и кряхтя от непомерной тяжести, с ношей на спине к целителям бежал трудящийся. Мельком посмотрев вперед, он успел заметить на пути препятствие, но было уже поздно. Человек засеменил, засуетился, норовя выскочить из-под мешка, но груз, придав его тщедушному телу всю свою инерцию, неумолимо нес его на таран. Зажмурившись, трудящийся боднул Мамая в твердый живот и, отпрыгнув словно мячик, упал в снег.

— Поберегись, — с запозданием предупредил расхититель.

— Привет частным предпринимателям, — насмешливо сказал Потап.

— Здорово, — отозвался польщенный труженник.

— Ты, дедушка, осторожней. Скажи спасибо, что я не телеграфный столб.

— Спасибо тебе, что ты не телеграфньй столб, — расцвел старик, обнажив в улыбке желтый зуб. А если ты не столб, то зачем стоишь на дороге, людям проходу не даешь? Смотри, следующий раз жалеть не буду. И зашибить могу.

Пропустив дерзость мимо ушей, Потап пристynил к делу:

— Где тут у вас красный уголок?

— Да у нас все углы красные. Со стыда, хе-хе… за любой можешь пойти…

— Я спрашиваю, где собрания проводили? С трибуной, с аплодисментами, с красной скатертью, знаешь?

Старик не знал. Он показал, как пройти в буфет, и где находятся проломы в заборе, но больше выпытать ничего не удалось. Пришлось его отпустить c миром. Следующим под руку подвернулся рабочий в танкистском шлеме.

— Эй, товарищ, — окликнул его Мамай, — как попасть в актовый зал?

— В какой?

— В актовый. Ак-то-вый!

— А ты что, с бабой? — заинтересовался пеший танкист, косясь на эфиопа.

— С дедой, — отрубил Потап. — Из военкомата мы. Забираем на переподготовку здоровых мужчин. Ты здоров? Как фамилия?

— Я инвалид труда с детства!

— Все равно давай запишу. Эй! Ты куда? Стой, товарищ!.. Духовные динозавры, — мрачно изрек Потап, когда танкист ретировался. — Красный уголок где, не знают. Ну, в какую сторону пойдем, уважаемый аптекарь?

Вместо ответа, бодро взвизгнув и акробатически вскинув ноги, эфиоп упал на лед.

— Здорово, — сказал Потап, оценив трюк. — Но это лучше потом.

— Очень большой зима, — сокрушался великий маг, отряхивая ушибленное место. — И скользкий.

— У вас и такой нет. Пользуйся бесплатно.

Воспользовавшись, эфиоп снова плюхнулся — на этот раз молча и сердито.

— Прекрати ты, наконец, валяться, — оглянулся младший целитель. — Что за дурная привычка! Начни лучше курить. Вот видишь, нами уже заинтересовались… Сделай умное лицо. На ловца и зверь бежит.

Зверем оказался среднего роста и упитанности мужчина. Серый костюмчик, галстук и ондатровая шапка сразу выдавали в нем человека из руководства. Спеша навстречу экскурсантам, он еще издали протягивал к ним руки и сердечно улыбался, будто долгожданным гостям.

— Харчиков! — представился весельчак. — Христофор Ильич! Начальник отдела.

Мамай бережно поднял приятеля и, стряхнув с него снег, отрекомендовал:

— Мистер Малаку, миллионер из Новой Гвинеи. Попрошу не путать со Старой. Я его переводчик и одновременно гид.

Для убедительности Потап предъявил удостоверение в красной обложке.

— Оч-чень, — расцвел Христофор Ильич и потер пухлые руки с таким воодушевлением, что в них, казалось, вот-вот родится первобытный огонь.

— А вы, собственно, по какой части? — осторожно полюбопытствовал гид. — По коммерческой?

— По коммерческой, дорогие мистеры. Начальник отдела сбыта. Оч-чень.

"Вот черт, — подумал Потап, — теперь не отвяжется, металлоизделия будет сбывать".

— Вы говорите по-английски? — спросил он быстро.

— Ага, говорю, — кивнул Харчиков и нехотя добавил: — Только не понимаю ничего.

— Хорошо, тогда по-английски с мистером лучше буду говорить я.

И гид вступил с иностранцем в сложный разгoвор. С вежливостью вора-карманника Христофор Ильич обшаривал пришельцев взглядом и внимательно прислушивался к мудреной английской речи. Ему даже удалось различить смутно знакомые слова "аусвайс", "ахтунг" и "карамба". Но больше он ничего не понял. Тамасген, помимо родного и русского довольно сносно знающий английский и немного французский, понимал Потапа ничуть не лучше. Но переводчик говорил с таким убеждением и так многoзначительно указывал пальцем на начальника сбыта, что эфиопу оставалось только согласно кивать и заинтересованно смотреть то на Харчикова, то на заводскую трубу. Пообщавшись с мистером на иностранном наречии, гид обратился к представителю администрации:

— Для начала надо осмотреть производственные мощности.

Христофору Ильичу хотелось узнать, для начала чего, но, решив, что все выяснится само собой, пригласил гостей пройтись по территории.

Схватив переводчика за локоть, начальник сбыта выдвинул ряд коммерческих предложений и пообещал продать все, что их душа пожелает. Горизонты его возможностей быстро расширялись и, покинув пределы Козякинского региона, охватили всю тяжелую промышленость страны. Но душа гвинейского милионера оставалась холодной. Наконец, тяжело вздохнув, будто расставаясь с самым дорогим, Христофор Ильич шепнул:

— Передайте вашему начальнику, что есть партия конкурентоспособной продукции. Отличные кипятильники.

— Пожалуй, нет, — в тон ему ответил Мамай. У них там в Новой Гвинее и без кипятильников все кипит.

— А вы все-таки передайте, — мурлыкал Харчиков. — Я учту и лично ваши интересы.

— Ничего не выйдет. У них там борщ в песке варить можно. Омлет для них в диковину — куры крутыми яйцами несутся.

Христофор Ильич загрустил.

— А может, штопоры? — с надеждой возвал он.

Гид был неумолим:

— Вряд ли.

— Что же ему надо? — пришел в отчаяние сбытчик.

Делегация остановилась перед статуей "Сталевар".

— Мистер Малаку — большой любитель искусства, — сообщил Потап, — собиратель антиквариата и прочих штучек. Это у вас кто?

— Это? Прекрасная вещь! Бронза! Девятнадцатый век! — С видом знатока Харчиков осмотрел истукана и восхищенно постучал по его железному колену. — Эпоха! Умели люди делать.

"Во дает!" — удивился Мамай и вслух переспросил:

— Какой, вы говорите, век?

— М-м-м… Кажется, все-таки начало двадцатого.

— И вы относите это к антиквариату?

— Ну-у, куда хотите, туда и отнесем.

— Во сколько цените?

Христофор Ильич растерялся. Он ничего не понимал в скульптуре и теперь боялся продешевить. Сославшись на низкую зарплату, перечислив транспортные расходы, взятку директору, Харчиков зачем-то упомянул инфляцию и, стесняясь, запросил шесть тысяч долларов наличными.

Узнав цену, мистер Малаку пренебрежительно фыркнул, и начальник сбыта понял, что продешевил.

— Есть еще два произведения, — заторопился он, вспомнив о двух братьях сталевара. — Moгy похлопотать. Но те будут дороже.

Гости тихо совещались. Христофор Ильич дрожал от холода и нетерпения.

— Нет ли у вас чего-нибудь более классического? — спросил переводчик. — Из эпохи соцреализма, например.

— Куда же еще классичнее, — огорчился Харчиков. — Классичнее, Господа, и не бывает.

— А фигyра вождя революции? Или хотя бы бюст его имеется?

Лелея последнюю надежду, начальник сбыта повел капризных покупателей в красный уголок.

Помещение было тихим, пыльным и унылым. Здесь было кладбище атрибутов социализма. Штабелями лежали агитационные стенды и щиты. Вдоль стены стояли стопки книг и брошюр с материалами съездов КПСС. В углу приютилось древко от переходящего красного знамени. Самого знамени не было — должно быть, оно перешло в чьи-то частные руки. Здесь же на полу стояли бюсты Ленина различной величины. На макушках двух из них были нацарапаны нецензурные слова, смысл которых иностранец почему-то сразу понял. Харчиков стыдливо потер царапины рукавом и предложил забрать как некондицию.

Но Мамай проявил интерес только к единственному бюсту — бронзовому. Тщательно его обследовав и взвесив в руках, переводчик небрежно спросил:

— Сколько вам дать за эту рухлядь?

За рухлядь Харчиков попросил пятьсот долларов.

— Чеком, — отрезал гид.

— Наличными, — напрягся сбытчик.

— Тогда в нашей валюте. Получите пятьсот тысяч.

— Что?! Да он как лом дороже стоит! Литовцам продам. В нем одной бронзы не меньше двадцати килограмм!

— При чем здесь килограммы! Он нам нужен как сувенир! Moгy дать миллион.

— Миллион! Это же семь долларов по курсу! — всхлипывал Христофор Ильич.

Переводчик призывал к патриотизму и уважению родных денежных знаков. Харчиков упрекал миллионера в мелочности и скупердяйстве. В конце концов сошлись на цифре, устроившей обе стороны и не задевающей достоинства заморского богача. Бюст был продан за эквивалент двенадцати долларов.

— Знаете, — сказал Харчиков, покосившись на кислую физиономию Эфиопа, — мне все-таки кажется, что эта скульптура ему совсем не нужна.

— По правде говоря, мне самому так кажется-признался Потап. — Но что делать — у богатых свои причуды.

— А может, ему кипятильники нужны? Я бы недорого отдал. Если тысячу штук будете брать — скидка десять процентов, если две тысячи — скидка пятнадцать процентов, если три…

— А сколько надо взять, чтобы взять бесплатно?

— Шутите? — хихикнул сбытчик.

— Я шучу только с красивыми девушками, — серьезно сказал Мамай. — Ладно, давайте ваши кипятильники, возьмем на экспертизу сотню.

— Сотню?.. А… деньги?

— Я ж говорю — на экспертизу! С возвратом.

Скрепя сердце, Харчиков отдал три образца, почти не надеясь на их возвращение. Разделяя его опасения, Потап сунул кипятильники в карман, взвалил на плечо бронзовыи сувенир и, дав знак эфиопу, двинулся к выходу.

— Постойте! — спохватился Христофор Ильич, заметив, как кряхтит и кренится гость от тяжести груза. — Вам ведь тяжело! Могу предложить вам санки.

— Предложить?

— Ну да, всего за два миллиона. Они хоть и казенные, но еще хорошие.

— Не надо, мы на машине, — угрюмо отказался гид.

— Жалко… А провод вам не нужен? Электрический есть, телефонный есть…

В дверях Потап остановился и, повернувшись к Харчикову, в упор спросил:

— А почем у вас родная мама?

Догадавшись, что продать больше ничего не удастся, начальник сбыта предусмотрительно вернулся в красный уголок и, не попрощавшись, заперся.

На улице, обвинив негра в апартеиде, Потап переложил бюст на его плечи и строго-настрого приказал не уронить. Несколько раз великий маг порывался спросить у последователя что-то очень важное, но появившаяся одышка мешала ему говорить.

До гостиницы ехали на автобусе. Потап доехал бесплатно, по служебному удостоверению. Гена отделался двумя штрафами: за безбилетный проезд и за бесплатныи провоз багажа.