"Древнее сказание" - читать интересную книгу автора (Крашевский Юзеф Игнаций)

I

Весеннее утро…

Над темною стеною лесов, окружающих со всех сторон небольшую поляну, разливались лучи света, окутывая серебристым покровом все жаждущее пробуждения от зимнего сна, все жаждущее жизни… Благоухающий запах листьев и едва распустившихся цветов, подкрепленных сверкающими лобзаниями бриллиантовых капель росы, располагал к веселью, к инстинктивной радости. На поверхности вешних вод гордо возвышались золотые головки водяных растений. Луга в эту торжественную минуту походили на зеленые ковры, вышитые рукою мастера… Фантастические узоры — золото и разноцветный шелк — украшали их поверхность… Это произведения мастерской руки природы. Торжественная тишина предшествовала восхождению солнца; одни только лесные птицы, пробуждаясь от сна, заботливо копошились около своих жилищ… Еще несколько минут, и в воздухе раздались призывы, пение и чириканье маленьких пернатых обитателей лесов. Высоко, под самыми тучами, сизый орел плавал в воздухе, зорко следя за добычею на земле. Иногда царь птиц одним взмахом могучих своих крыльев останавливался на месте и, повиснув в воздухе, осматривал поле будущих своих успехов; затем снова плавал в воздухе… В лесу что-то шелохнулось и замолкло… Стадо диких коз, выглянув из густой чащи леса, боязливо оглядывалось по сторонам. Эти грациозные создания осмотрели поляну и торопливо побежали назад… В лесу снова все затихло… В другой части леса, минуту спустя, раздался треск ломающихся ветвей; рогатый лось вышел на поляну, поднял голову, глубоко вздохнул, втянув широко раскрытыми ноздрями свежий воздух, призадумался, почесал шею рогами и скрылся… У самой опушки, в мелком кустарнике заискрилась пара блестящих глаз: волк с любопытством смотрел на поляну… тут же испуганный заяц, прижав уши, тихонько прокрадывался мимо своего врага, прыгнул раз, другой и присел.

Тишина царствовала кругом…

Еще мгновенье, и утренняя музыка лесов начнет свой концерт… Дуновение весеннего ветра расшевелило дремлющие ветви… Каждое дерево в этом лесном хоре имело свою роль, каждое издавало свой особенный звук… Музыка началась… Опытный житель тех мест весьма легко различал шорох листьев березы от шума соснового леса, скрипение сухого дуба от печального стона ели.

Ветер шагал по верхушкам деревьев, а лес все громче и громче отвечал на его приветствия, все ближе, все звучнее раздавалась утренняя песня непроходимых дебрей…

Высоко над лесами плыли румяные тучи, точно только что проснувшиеся девушки, заметившие, что их красотою любуется хитрец мужчина. Серое небо покрывалось синеватою краской наверху, внизу отливало золотым цветом; беленькие тучки причудливой формы развевал ветер по лазурной синеве. Первые лучи солнца выплыли из-за леса… Ночь исчезала. Остатки мрака и теней расплывались в дневном блеске. Над ручьями и лугами закипели прозрачные испарения и, поднимаясь все выше и выше, — точно дым жертвенника, — исчезали в воздухе, оставляя пылинки воды на произвол ветра. Косые лучи солнца с любопытством заглядывали вглубь оврагов, любовно приглядываясь ко всему, что успело ночью разрастись, покрыться зеленью, расцвести.

Шум леса вызвал к жизни хор птиц; природа ожила: луга, кусты, лес и воздушные пространства, — все дремавшее до сих пор вдруг заговорило. Жизнь вступала в полные свои права… В золотых лучах солнца вертелись, кружились, все выше и выше поднимаясь, резвые, крылатые дети воздуха, что-то щебеча друг другу, кокетливо поглядывая на тучи, рисуясь перед лесом… Кукушки отзывались вдали, дятлы-кузнецы принялись за работу…

Мрак уступил свету, явился день…

У самой опушки леса, на берегу сонливой реки, проносящей свои ленивые воды среди камней и громадных корней гигантских деревьев, в том месте, где богатая листва не пропускала лучей солнца и ночные тени боролись еще с дневным светом, виднелась куча ветвей — нечто вроде шалаша: несколько кольев, вколоченных в землю, а на них в беспорядке набросанные ветви и еловые корни… Около этого жилища, сооруженного на скорую руку, видны были остатки костра, угли и несколько недогоревших головней… Немного ниже, у самой реки, в высокой и обильной траве на подножном корму стояли две небольшие толстые лошади, привязанные к деревьям. Должно быть, какой-то шорох, раздавшийся в лесу в эту минуту, напугал их или они почуяли врага; навострив уши, раздув ноздри, эти полудикие животные нетерпеливо били копытами о землю, издавая звуки, от которых встрепенулась лесная глушь… В эту минуту из шалаша выглянула голова, покрытая длинными рыжими волосами. Рыжая борода, рыжие усы и пара темных глаз — вот ее украшения. Пронзительным взглядом глаза эти посмотрели на лошадей, потом на небо, и голова скрылась. В шалаше началось движение. Некоторое время спустя из шалаша вышел широкоплечий, сутуловатый мужчина среднего роста. Он выпрямился во весь рост, расправил свои усталые, окоченевшие от долгого лежания члены, зевнул, встряхнул несколько раз головою, посмотрел на небо, затем на лошадей… Животные, заметив своего господина, приблизились к нему. Рыжий мужчина начал прислушиваться: в лесу все спокойно, только и слышны были шум деревьев, пение птиц и журчание ручья.

Рыжий человек был полным олицетворением дикого обитателя лесов; густые волосы в беспорядке длинными прядями падали ему на плечи и на лоб так низко, что, казалось, глаза его прямо под ними горели. Почти все лицо рыжего мужчины было покрыто волосами, едва только небольшие, выдающиеся части щек, горящие румянцем, лишены были этого леса рыжих прядей. Суконная, шерстяная одежда покрывала его тело. Не изящное, даже грубое одеяние это, коричневого цвета, у самой шеи было застегнуто на пуговицу и петлю. Ноги были обернуты сукном и кожею, а ступни ног тщательно повязаны толстою бечевкою. Из коротких рукавов одежды выходили наружу сильные, загорелые руки, покрытые волосами. Лицо этого дикаря выражало полуживотную, получеловеческую хитрость, а глаза — дерзость с одной, крайнюю осторожность с другой стороны; они беспокойно перебегали с одного предмета на другой, не будучи в состоянии остановиться на одном месте… Телодвижения, показывающие, что, кроме хитрости и осторожности, обладатель этих качеств не лишен богатырской силы, не позволяли судить о его летах, до того были ловки и грациозны его движения, а ведь годы его молодости давно миновали.

Дикарь постоял несколько минут, осмотрел внимательно окрестность и возвратился к шалашу. Не говоря ни слова, он ударил ногою в стену шалаша, так что все ветви зашатались на своеобразной крыше хрупкого сооружения. В ту же минуту, как бы в ответ на удар, в шалаше началось суетливое движение, и вскоре из него не то вышел, не то выполз молодой парень и бодро посмотрел на своего владыку… Ему было не больше пятнадцати лет; довольно высокого роста, он во всем был похож на рыжего. Лицо его еще не успело покрыться волосами, голова коротко острижена, самая простая поношенная одежда, состоящая из кусков сукна и полотняных лохмотьев, — вот все его доспехи. Мальчик еще не успел протереть глаз руками, как хриплый голос старшего, на языке чуждом и непонятном обитателям этой земли, на которой остановились путешественники, обратился к нему:

— Герда, на коней! Солнце уж высоко…

В ответ на это приказание, за которым последовал легкий удар по плечу отрока, этот последний подбежал к лошадям, развязал веревки, ловким движением вскочил на одну из них и подвел их к месту, где кусок песчаного сухого берега позволял подойти к реке. На песке виднелись следы копыт прежде здесь утолявших жажду лошадей… Животные усердно стали пить воду. Отрок, сидя верхом на одной из них, зевал, искоса поглядывая на своего рыжего владыку, который суетился около шалаша, ворча что-то под нос. Не утреннюю ли молитву?…

Напоив лошадей, которые, подняв головы и точно прислушиваясь к шуму деревьев, задумались на минуту, — парень веревкой погнал их в сторону шалаша. Здесь рыжий приготовил уж сумки и вьюки, перевязанные сукном и кожей: оставалось только привязать их к лошадям. Оба молча принялись за эту работу. Поверх сумок наши путешественники наложили куски сукна и кожи. Когда все было готово, старший вошел в шалаш и немного спустя вышел оттуда с оружием в руках: он держал небольшую палку с воткнутым кремнем в разрезанном верхнем ее конце. За поясом торчал у него топор, тяжелый, как молот, короткий нож в кожаных ножнах; через плечо висел деревянный лук и праща. Подойдя к лошади, дикарь привязал палку с кремнем к передней части седла. Молодой парень поднял с земли свое оружие; нож и топор воткнул за пояс и сел верхом на лошадь… Старший еще раз внимательно осмотрел шалаш, бросил взгляд на костер, не осталось ли что-нибудь на земле, попробовал, крепко ли привязаны сумки, и подвел лошадь к старому пню… Не прошло и минуты, как он уже сидел верхом. Они были уже совсем готовы отправиться в путь, и старший осматривал окрестность, выбирая дорогу, когда из леса, как раз напротив того места, где стояли всадники, стараясь остаться незамеченной и тихонько раздвигая ветви орешника и калины, высунулась человеческая голова. Пара светлых глаз с любопытством и боязнью стала рассматривать всадников. Из-за ветвей видны были русые волосы, молодое лицо, едва только начинающее украшаться усами и бородою, и во рту, полуоткрытом от удивления, два ряда белых зубов. Рыжий между тем поочередно посматривал на солнце и на реку… На ее берегах, покрытых обильною травою, не было ни одной тропинки, ни одного следа какой-нибудь дороги. По озабоченным чертам его лица легко можно было заметить, что он не знал, на что решиться: переплыть ли реку, следовать по ее течению или против него? Лошади нетерпеливо дожидались минуты отъезда. Старший всадник подумал еще немного, осмотрел луг, смерил его глазами, посмотрел на зыбкое болото, простиравшееся далеко за лугами, на лес и, наконец, подъехал к тому песчаному берегу, где поили лошадей. Тут они остановились. По всей вероятности, дикарь думал о том, удастся ли им перейти вброд реку, его глаза скользили по ее поверхности, как бы допытываясь у нее, глубока ли она в этом месте? В эту минуту он, наверное, заметил бы голову следившего за каждым их движением туземца, если бы она не скрылась старательно за густой листвою. Только ветви и листья колыхнулись и задрожали. Лошади понемногу начали входить в воду, которая в этом месте не была глубока, а дно реки не вязко; они погрузились в воду, казалось, что поплывут, но вода была так неглубока, что они шагом прошли по дну… Песчаное место попалось им на пути, а там и другой берег… Наши всадники, едва дотрагиваясь ногами до поверхности воды, счастливо достигли противоположного берега… По этому берегу, более возвышенному и сухому, гораздо удобнее можно было продолжать путь. В лесу, непроходимо густом в этом месте, что-то странно шелохнулось… "Испуганный зверь", — подумал рыжий. Никак нельзя было подозревать присутствия человека в этом месте: как далеко можно было завидеть глазом, никакого следа, кроме оставленного ими шалаша и костра… Лес, как Бог его создал, гордо возносил к небу свои увенчанные головы: толстые пни лесных гигантов, в нижней части лишенные ветвей, на верхушках украсились зелеными венцами… То тут, то там валялись на земле старые лесные богатыри, умерщвленные бурею, наполовину лишенные коры, наполовину покрытые седым мхом; изредка только попадались молодняки, поломанные ветром…

Всадники между тем подвигались вперед…

Рыжий заметил что-то белое на холмистом возвышении: под громадным дубом, у его подошвы, лежал камень, напоминающий большую чашу, на нем возвышался другой, бесформенный и тяжелый… Неопытная рука старалась выдолбить из него что-то вроде человеческой головы, покрытой громадною шапкою… Всадники остановились… Рыжий, боязливо оглядываясь по сторонам, презрительно улыбнулся и плюнул на каменную голову…

И вот как раз в это самое мгновение какой-то странный звук — не то визг, не то свист — раздался в воздухе в стороне кустов, и деревянная стрела засела в одежде старшего путешественника на самой груди. Он в нерешительности, что делать, — приняться за оружие или бежать скорее, — повернул голову к своему товарищу, который в это же мгновение вскрикнул. Другая стрела вонзилась ему в ногу… А в лесу раздался хохот, дикий, страшный хохот, точно вой зверя или крик дикаря… Захохотало что-то, ветер разнес дикие звуки по лесу, и все замолкло… Сорока сидела на камне на самой верхушке шапки и, подняв крылья, кричала, вторя странному хохоту… и металась, будто бы и она желала пригрозить человеку, нанесшему обиду этому мертвому камню. Лошади, напуганные этими звуками, прибавили шагу, но врага нигде не было видно и не слышно… Тишина снова воцарилась в лесу, только слышен был торжественный шум деревьев…

Старший всадник ехал впереди, погоняя лошадь; молодой парень, вынув стрелу из ноги, скакал за ним, наклонившись всем телом вперед… Они проскакали довольно далеко от опасного места, но, заметив, что никто не пустился за ними в погоню и что опасность миновала, — старший остановился… Он теперь только обратил внимание на своего товарища, который с бледным лицом и стиснутыми от боли зубами прильнул к лошади. Рыжий так был озабочен, что еще не вынул стрелы, вонзившейся в его одежду. Стрела пробила сукно и, должно быть, глубоко засела в груди, потому что, несмотря на движения и скорую езду, хотя и наклонилась вниз, но все еще держалась на месте. Только теперь, остановив лошадь на поляне, раненый обратил внимание на стрелу; он выдернул ее ловким движением, поморщился от боли, осмотрел ее со всех сторон и вложил в мешок. Стрела оканчивалась костяным острием, на конце которого застыла капля крови.

— Да убьют их гром и буря!.. — проворчал Рыжий. — Глаз людской подсматривал в кустах и отомстил за обиду… Ты в ногу ранен, Герда?

Парень не совсем еще оправился от испуга. Он блуждающими глазами указывал на свою ногу. Герда был опаснее ранен, чем его отец, потому что полотно не могло удержать стрелы, которая глубоко засела в ноге.

— Ну, ничего! Одна полянская стрела — это еще не беда! — проговорил старший. — Они не намазывают их ядом. Хорошо и то, что их не было много. Видно, был один разбойник. Он не посмел броситься на нас, завидев у нас оружие… но он может призвать своих собратьев, может наделать шуму… Надо бежать скорее отсюда.

Рыжий посмотрел на солнце.

— Держись покрепче, а лошадь пусти свободно… Теперь мы не можем терять времени, а то, чего доброго, нападут на нас в этом лесу; нужно пробраться к знакомым. Около полудня мы будем на месте.

Молодой парень молчал. Рыжий проворчал невнятно еще какие-то слова, посмотрел в сторону леса, стегнул лошадь веревкою, и оба поскакали по берегу реки, заменяющей им дорогу. Кругом все лес и лес дикий, необитаемый, молчаливый. Где-то вдали, на поверхности воды, показалась человеческая голова, покрытая темными, прилипшими к ней волосами, и пара гребущих рук около нее. Но как только до ее ушей долетели звуки лошадиного топота, голова исчезла, оставив след на поверхности воды. Наши всадники проехали мимо… Голова снова показалась… теперь на черных ее волосах легко можно было заметить венок цветов… Глаза ее пристально следили за всадниками… Несколько дальше крошечная лодка, точно ореховая скорлупа, скользила по реке, направляясь по ее течению; над нею, в виде паруса, ветер развевал белый платок… По мере приближения всадников белое полотно понемногу исчезало и, наконец, очутилось на дне лодки, которая, точно змея, скользнула в камыш, и одни только колеблющиеся верхушки камыша указывали на ее присутствие… Несколько диких уток, испуганных неожиданным посетителем, вылезли из тростника; где-то вдали что-то плеснуло и упало.

Наши всадники безостановочно подвигались вперед по берегу реки. Изнуренные лошади два раза пили воду и продолжали свой путь, нигде не останавливаясь. Солнце поднималось все выше и выше; воздух становился все теплее. В лесу было свежо и прохладно, но со стороны лугов и песков дул горячий ветер. Наши всадники как ни старались перенестись в другую местность, оставить злополучный лес и выехать на открытое место — окрестность оставалась убийственно однообразною, лес пел все ту же песню над рекою, только изредка среди песка попадалось небольшое озеро — шире становилась река; иногда она суживалась, когда ее воды протекали по дну глубокого оврага. Менялись одни деревья: сосны и ели, зеленые березы, липы, осины и дубы полусонные, не отзывчивые на приветливую улыбку весны… Иногда всадникам приходилось объезжать тряское болото. Время от времени пугливый заяц бежал в лес, увидев приближающихся, никогда не виденных им людей; почти из-под лошадиных копыт поднимались стаи птиц, а на лугах, встревоженные топотом, целые стада оленей бежали в сторону леса, останавливались у самой опушки, смотрели вслед всадникам и пускались бежать, исчезая из глаз. Треск ломающихся ветвей пугал лошадей, и они скакали без устали все дальше и дальше… пока сил хватило. Герда время от времени хватался рукою за раненую ногу. Кровь, точно теплая веревка, вилась вдоль ноги до самой подошвы, собиралась в кожаном башмаке, и красные капли, просачиваясь сквозь подошву, падали на землю. Но он не посмел жаловаться, а для того чтобы задержать кровь и перевязать рану, не было времени… У Рыжего между пальцами правой руки показались капли крови, но он не обращал на это никакого внимания. Обтерев кровь гривою лошади, Рыжий не думал о ней больше. Он все внимательнее оглядывался по сторонам; по всему было видно, что он здесь не первый раз. Рыжий отыскивал глазами удобное место для отдыха… Но не скоро всадники убавили шагу.

В одном месте река протекала по низменной равнине и широко разливала свои воды среди болот, покрытых свежею зеленью. С верхушки холма, на котором остановились Рыжий с сыном, видны были луга и тростники, множество маленьких озер, опоясанных зелеными кустами… Несколько лесных ручейков в этом месте соединялось с рекою. Лес на довольно значительном пространстве не имел ни одного дерева: пожар истребил все живущее — остались одни только сухие пни… Кустарник был так хил, что лес насквозь просвечивал, и на далеком расстоянии легко было видеть каждого, кому вздумалось бы приблизиться к этому месту. Здесь старший всадник соскочил с лошади, бросил поводья и лег на песке, вытирая обеими руками обильный пот, покрывавший его лицо и лоб. Он был изнурен до крайности, грудь его высоко подымалась… Рыжий окровавленными руками дотронулся до своего лица, и оно все покрылось кровавыми пятнами. Заметив это, Герда вскрикнул.

— Что с тобою, Герда? Разве ты не мужчина? Или мать твоя ошиблась, что одела тебя не в юбку? Одна капля крови, а столько шуму и крику?!

— Не о своей я забочусь, — сказал Герда, указывая на лицо отца, — правда, крови полон башмак, но это пустяки! Твое лицо, отец, все в крови.

Старший посмотрел на свои руки, улыбнулся и ничего не ответил.

Герда между тем сел на землю, снял башмак и принялся чистить его; затем вытер рану и приложил к ней влажные листья. Старший равнодушно смотрел на своего сына. Отдохнув немного, Рыжий вынул из сумки сушеное мясо и лепешки и разложил их на земле. Прежде чем приняться за еду, он подошел к реке, вымыл лицо и сполоснул рот. Герда, следуя его примеру, также подошел к реке… Затем они молча начали подкреплять свои силы… Лошади щипали тощую траву.

Из леса вылетела сорока и села на сухой ветви прямо над головою старшего, наклонилась к нему и начала кричать… Казалось, она рассердилась на чужих, махала крыльями, опускалась все ниже и кричала, как угорелая, как бы желая своим криком созвать своих товарок… К ней прилетела другая, затем третья… и, все громче крича, подлетали к отдыхающим людям или садились тут же около них на земле. Рыжий, которого одолевал сон, выведенный из терпения, натянул лук и выпустил стрелу. Стрела пронзила воздух, но ни одной птицы не ранила: все они с криком и шумом повертелись в воздухе, а затем уселись на прежние места прямо над головою посягателя на их жизнь… Герда, подперев руками голову, смотрел за лошадьми. Лес притих, небо, точно синее зеркало, было ясно и прозрачно; насекомые, вызванные к жизни лучами солнца, жужжа и кружась, роились в воздухе.

После короткого отдыха наши путешественники снова сели на лошадей… Отец обратился к сыну со следующими словами:

— Обо всем, что случилось, о стрелах, о крови, не болтай там-Лучше всего ничего не говори: притворись немцом… Они нас «немцами» называют, хотя мы понимаем их язык. Прислушивайся ко всему, что будут говорить, — это всегда может пригодиться, но делай вид, что ни слова не понимаешь… Лучше помолчать…

Отец посмотрел на Герду, дожидаясь ответа. Герда молча наклонил голову.

Всадники без устали подвигались вперед. Солнце начинало клониться к закату. Высокий берег реки становился все ниже, воздух прохладнее. Лес бросил длинную тень на реку… Некоторое время спустя вдали, над мелкими кустами, показался столб дыма… Старший, заметив это, вздрогнул: радость это или опасение? Юноша тоже всматривался в этот заветный столб дыма. Лошади шли все тише.

Старый лес, высокий и густой, опоясывал их со всех сторон; прибрежный луг становился все уже, река сдавливалась среди оврага… С правой стороны лес круто обрывался: глазам всадников представился большой луг, окруженный изгородью из простых кольев… Сейчас за ним из каких-то шалашей и своеобразных изб, сколоченных из срубов и валежника и окруженных высоким забором, поднимался виденный ими синий столб дыма… Хижины были расположены у самого берега реки и образовали замкнутый со всех сторон прямоугольник. Со стороны луга они были окружены рядом пней и деревянных столбов, между которыми находились глубокие ямы. На одном из столбов висел выбеленный дождем и лучами солнца лошадиный череп. Крыши были покрыты кусками дерева, корою и ветвями; стены из срубов или из хвороста, плетенного в виде столбов. В самой середине прямоугольника возвышалась хижина, построенная из деревянных колод; к ней примыкали сараи, образуя в середине небольшой дворик.

Всадники все приближались к этим строениям.

Старший остановил лошадь: он оглядывался по сторонам, желая увидеть кого-нибудь из жителей этих хижин. Никто, однако, не выходил. Рыжий задумался. В нерешительности, что делать, он простоял бы более продолжительное время, если бы не увидел старика, сидевшего вблизи строений на камне. Старик, до тех пор незамеченный Рыжим, внимательно следил за всадниками с того времени, когда они выехали из леса. Весь в белом, с босыми ногами и открытою седою, как серебро, головою, старик держал в руках белую большую палку. Длинная, как снег, белая борода закрывала ему грудь. Рубаха, перевязанная красным кушаком, спускавшаяся почти до самой земли, составляла всю его одежду. У него не было никакого оружия, а красный кушак составлял единственное украшение. У ног седого старца лежали две собаки, похожие с виду на волков: они припали к земле, навострили уши, следя за каждым движением всадников кровавыми глазами… Собаки дрожали, дожидаясь приказания своего господина броситься на чужих.

Умное и спокойное лицо старика, загорелое от солнца, казалось покрытым сетью маленьких морщинок. Над его серыми глазами ежились два куста белых волос. Сухую его шею, ничем не покрытую, со всех сторон обнимали толстые жилы, точно подкожные змеи.

В ту минуту, когда путешественники заметили старика, этот последний громко крикнул на собак, поднял палку вверх и указал им калитку в заборе. Собаки отошли в сторону. Всадники остановились.

— Привет тебе, старый Виш, — сказал Рыжий, не соскакивая с лошади и едва наклоняя голову, — привет тебе! Отгони собак, а то они, чего доброго, разорвут нас… а мы ведь старые знакомые и добрые друзья, хоть и не свои люди, но не враги.

Старший всадник говорил медленно на ломаном языке прилабских сербов, стараясь придать всей своей фигуре приветливое выражение.

Старик долго смотрел на пришельцев, не отвечая на привет. Собаки ворчали и выказывали ряды белых зубов, угрожая ими двум незнакомцам: старик крикнул на них, что бы они убирались вон, но собаки подкрадывались все ближе к всадникам… Старик ударил в ладони: из-за забора показалась голова молодого парня с коротко остриженными волосами, который призвал собак, вогнал их во двор и затворил ворота… Долго еще после этого собаки выли и лаяли в сарае.

— Будь здоров, Хенго. Что тебя снова занесло в наши леса? — сказал хозяин.

Хенго (Рыжий) соскочил с лошади, поводья отдал сыну, который сидел еще верхом, и приблизился к старцу.

— Да так; странствует человек по свету — любопытство берет узнать, как другие люди живут, ну и едешь, — отвечал Хенго, — да притом, быть может, обменяемся чем-нибудь. Лучше мирно менять то, чего у одних слишком много, а у других недохват, чем с оружием нападать и вырывать насильно, да вдобавок и с жизнью вместе. Я, ты знаешь, человек смирный, снабжаю всем, что есть у меня, лишь бы жить да проживать.

Старик призадумался.

— Немного найдешь у нас для обмена… У вас, у самих, довольно кож и мехов, а янтарь не водится у нас в излишке. Да мы и не особенно привыкли к тому, что вы возите — своего у нас довольно… Костяная игла шьет точно так же, как и железная.

Виш смотрел в землю: он казался недовольным приездом "немца".

— А все же пригодятся и мои товары, — проговорил Хенго. — Откуда же, если не от нас, было бы у вас все, что делается из металла. Випеда далеко…

— А разве мало у нас костей, рогов да камней? — спросил Виш, вздыхая. — Было время, — славное времечко, — когда люди только этим довольствовались и ни в чем, однако, не терпели недостатка… Когда вы да другие стали привозить к нам разные блестящие безделки — женщины из рук вон выбились… Им теперь только и подавай блестящие зерна на шею, да гладенькие иголки и пуговки и все ваши игрушки… Без них теперь ни одна шагу не сделает… Это бы еще ничего, — продолжал старик, все смотревший в землю, изредка только поглядывая на рыжего собеседника, — но вы… вы узнаете все дороги, которые ведут в нашу землю, наши тайны вывозите к своим… и когда-нибудь враг может придти оттуда, откуда пришли игрушки и безделки.

Хенго едва улыбнулся, окидывая беглым взглядом старого Виша.

— Напрасно боишься, — сказал он в ответ, — никто и не думает нападать на вас… Я не затем вожу товары, чтобы высматривать, что у других делается, а просто свое хотелось бы променивать. Ты знаешь меня — не первый раз я в гостях у старого Виша… Я ваш друг… У меня жена из ваших… от нее вот этот парень, который хотя и не понимает вашего языка, но все же в его жилах течет и ваша кровь.

Виш, присев на камне и указав другой рукой Рыжему, покачал головою, не отвечая ни слова.

— Жена у тебя сербка с Лабы, — сказал Виш после некоторого молчания. — Ты мне как-то говорил уже об этом. Но каким путем ты ее достал? А? Не по доброй ее воле, надеюсь?

Хенго захохотал.

— Не молод ты, — отвечал он, — не стану тебе лгать. А слыханное ли дело, чтобы у женщин спрашивать их согласия? Где же берут женщин в жены иначе, как не с оружием в руках? Так уж заведено у вас, у нас и по всему свету… Они ведь не рассуждают.

— Не всегда и не везде, — заметил старик. — Молодым воли не дают — это правда, но старых женщин у нас уважают. Положим, ума за ними не признают, но ведь духи часто говорят посредством женщин, и знают они больше нас… эти — наши ведьмы.

Виш вздохнул; оба помолчали.

— Позволь переночевать у тебя, — сказал Хенго. — Что есть у меня в сумах, покажу… Захочешь взять что-нибудь — ладно, а нет, не будем ссориться.

— За ночлегом дело не станет, об этом и просить не нужно, — сказал Виш, вставая. — Кто раз ночевал под нашим кровом, всегда имеет право отдохнуть у нас. Мы тебе рады. Калач, пиво да мясо есть; бабы начали уже варку… Пойдем.

Виш направился к воротам; за ним следовал Хенго.