"Воин кровавых времен" - читать интересную книгу автора (Бэккер Р. Скотт)

ГЛАВА 3 АСГИЛИОХ

«Утверждение "я — центр всего" никогда не следует излагать словами. Это исходная посылка, на которой основана вся уверенность и все сомнения». Айеисис, «Третья аналитика рода человеческого»
«Следи за довольством твоих врагов и унынием твоих любимых». Айнонская пословица

4111 год Бивня, начало лета, крепость Асгилиох


Впервые на памяти ныне живущих землетрясение поразило отрог Унарас и нагорья Инунара. За сотни миль оттуда, на шумных, многолюдных базарах Гиелгата воцарилась тишина, когда товары заплясали на крюках, а со стен посыпалась штукатурка. Мулы принялись лягаться, в страхе закатывая глаза. Завыли собаки.

Но в Асгилиохе, что с незапамятных времен был южным оплотом жителей Киранейских равнин, люди валились, не в силах устоять на ногах, стены качались, словно пальмовые листья, а древняя цитадель Руома, пережившая королей Шайгека, драконов Цурумаха и не менее трех фанимских джихадов, рухнула, подняв огромный столб пыли. Когда выжившие вытаскивали тела из-под обломков, они поняли, что горюют по камню больше, чем по плоти. «О крепкостенный Руом! — рыдали они, не в силах поверить в случившееся. — Могучий Бык Астилиоха пал!» Для многих в империи Руом был тотемом. Цитадель Асгилиоха не подвергалась разрушениям со времен Ингушаторепа II, древнего Короля-Бога Шайгека, — тогда юг в последний раз завоевал Киранейские равнины.

Первые Люди Бивня, отряд мчавшихся во весь опор галеотских кавалеристов под командованием Атьеаури, племянника Коифуса Саубона, добрались до Асгилиоха через четыре дня. Они обнаружили, что город лежит в руинах, а его потрепанный гарнизон уверен, что Священное воинство обречено. Нерсей Пройас со своими конрийцами прибыл на следующий день, еще через два дня — Икурей Конфас с имперскими Колоннами и шрайские рыцари под командованием Инхейри Готиана. Пройас прошел по Согианскому тракту вдоль южного побережья, а затем — через Инунарское нагорье, а Конфас и Готиан воспользовались так называемой Запретной дорогой, которую построили нансурцы, чтобы быстро перебрасывать войска от фаним к скюльвендам. Из тех Великих Имен, что добирались через центр провинции, первым прибыл Коифус Саубон со своими галеотами — почти через неделю после Конфаса. Готьелк с тидонцами появился вскоре после него, а за ним — Скайельт и его угрюмые туньеры.

Об айнонах не известно было ничего, кроме того, что они еще при выступлении задержались на полдня — то ли из-за численности, то ли из-за Багряных Шпилей и их огромных обозов. Потому большая часть Священного воинства встала лагерем на бесплодных склонах под стенами Асгилиоха и принялась ждать, обмениваясь слухами и предчувствуя беду. Часовым, стоящим на стенах Асгилиоха, это казалось великим переселением народов — наподобие того, что творилось во времена Бивня.

Когда же стало очевидно, что может пройти еще много дней, если не недель, прежде чем айноны присоединятся к ним, Нерсей Пройас созвал совет Великих и Меньших Имен. Из-за размеров собрания его пришлось проводить во внутреннем дворе асгилиохского замка, почти что на руинах Руома. Великие Имена расположились за взявшимся невесть откуда столом, а прочие пышно разряженные участники собрания расселись на груде камней, образовавших своеобразный амфитеатр.

Большая часть утра ушла на подобающие ритуалы и жертвоприношения: совет заседал в полном составе впервые с тех пор, как армия ушла из Момемна. День был потрачен на ссоры: военачальники грызлись из-за того, стоит ли считать разрушение Руома предзнаменованием катастрофы, или же оно ничего не означает. Саубон заявил, что Священному воинству следует немедленно сняться и через Врата Юга уходить в Гедею.

— Это место подавляет нас! — воскликнул он, указывая на развалины. — Мы и спим, и бодрствуем в тени смерти!

Он настаивал, что Руом — нансурское суеверие, «традиционный предрассудок надушенных и изнеженных». Чем дольше Священное воинство будет находиться рядом с его руинами, тем больше попадет под влияние здешних мифов.

Некоторые увидели в его доводах здравый смысл, но многие сочли их безумными. Без Багряных Шпилей, как напомнил галеотскому принцу Икурей Конфас, Священное воинство будет отдано на милость кишаурим.

— Согласно донесениям шпионов моего дяди, Скаур собрал всех вельмож Шайгека и поджидает нас в Гедее. Кто поручится, что с ними нет кишаурим?

Пройас и его советник-скюльвенд, Найюр урс Скиоата, согласились с Конфасом: выступать, не дождавшись айнонов, — выдающаяся глупость. Но, похоже, никакие доводы не могли поколебать уверенность Саубона и его союзников.

День уже догорал, солнце склонилось к западным башням, а участники совета так и не сошлись ни на чем, кроме самого очевидного: скажем, разослать конников на поиски айнонов или отправить Атьеаури на разведку в Гедею. Становилось похоже, что столь недавно собравшееся Священное воинство готово развалиться. Пройас погрузился в молчание и спрятал лицо в ладонях. Лишь Конфас по-прежнему продолжал спорить с Саубоном — если, конечно, ожесточенный обмен оскорблениями можно назвать спором.

А затем из рядов зрителей поднялся нищий князь Атритау, Келлхус, и воскликнул:

— Вы неверно истолковали значение увиденного, все вы! Утрата Руома — не случайность, но и не проклятие!

Саубон расхохотался и крикнул в ответ:

— Руом — это талисман против язычников, так, что ли?

— Да, — ответил князь Атритау. — До тех пор пока цитадель стояла, мы могли вернуться. Но теперь… Разве вы не видите? За этими горами люди собрались под знамена Лжепророка. Мы стоим на берегу языческого моря. Моря язычников!

Он умолк, поочередно обводя взглядом все Великие Имена.

— Без Руома возврата нет… Бог сжег наши корабли. После этого было единодушно принято решение: Священное воинство будет дожидаться айнонов и Багряных Шпилей.


Вдалеке от Асгилиоха, в своем большом шатре Элеазар, великий магистр Багряных Шпилей откинулся на спинку кресла — единственной роскоши, которую он позволил себе в этом безумном путешествии. Личные рабы мыли ему ноги в тазу с горячей водой. Полумрак шатра рассеивали три светильника. Покои наполнились клубами дыма, и по холсту стен плыли тени, превращая его в подобие испятнанной водой рукописи.

Путешествие оказалось не таким тяжелым, как он боялся, — во всяком случае, до сих пор. И тем не менее вечера, подобные нынешнему, неизменно вызывали у него ощущение постыдного облегчения. Сперва Элеазар думал, что причина тому — его возраст: в последний раз он выезжал за границы своих владений более двадцати лет назад. Старое корыто, думал он, глядя, как в вечерних сумерках его люди ставят шатры и палатки. Старое разбитое корыто.

Но затем магистр припомнил годы, когда бродил от города к городу. И понял, что страдает сейчас не от усталости. Элеазар восстановил в памяти, как лежал у костра, под звездным небом, и не было ни огромного шатра, укрывающего его от непогоды, ни шелковых подушек, ласкающих щеку, — лишь твердая земля да изнеможение путника, которому наконец-то удалось прилечь. Вот это была настоящая усталость! А сейчас? Сейчас его несут в паланкине, его окружают десятки рабов…

Магистр осознал, что облегчение, которое он испытывает каждый вечер, связано не с утомлением, а с противостоянием…

Попросту говоря, с Шайме.

Великие решения, размышлял магистр, оцениваются не только по их последствиям, но и по их завершенности. Иногда Элеазар буквально ощущал это как нечто осязаемое: неизбранный путь, ответвление истории, в котором Багряные Шпили отвергли оскорбительное предложение Майтанета и остались наблюдать за Священной войной со стороны. Этого ответвления не было на самом деле, и все же оно существовало, как ночь страсти может существовать в молящем взгляде рабыни. Элеазар видел его во всем: в нервном молчании, во взглядах, которыми обменивались адепты, в неослабевающем цинизме Инока, в хмурой гримасе генерала Сетпанареса. И казалось, оно насмехается над магистром, так же как избранный им путь, насмехается, суля опасность.

Присоединиться к Священному воинству! Элеазар привык иметь дело с вещами нереальными; это было его ремеслом. Но нереальность такого масштаба — присутствие Багряных Шпилей здесь - было почти невозможно переварить. Сама мысль об этом казалась иронией, но не той иронией, которой наслаждаются культурные люди — айноны в особенности, — а скорее той, что беспрестанно воспроизводит саму себя и превращает уверенность в зыбкую нерешительность.

Но на этом сложности не кончались: дом Икуреев плел заговоры с язычниками; Завет вел тайную Гностическую игру; все до единого агенты Шпилей в Сумне были раскрыты и казнены — хотя они, казалось, находились вне опасности до того, как Багряные Шпили вступили на территорию империи. Даже Майтанет, Великий шрайя Тысячи Храмов, и тот что-то мудрил.

Небольшое чудо Шайме действовало на него угнетающе. Небольшое чудо каждую ночь казалось передышкой.

Элеазар вздохнул; Мьяза, новая фаворитка, принялась натирать его правую ногу теплым ароматическим маслом.

«Неважно, — подумал он. — Сожаление — наркотик для глупцов».

Он запрокинул голову, наблюдая за девушкой из-под полуопущенных век.

— Мьяза, — сказал он, ухмыльнувшись в ответ на ее застенчивую улыбку. — Мммьязззааа…

— Хануману Элеазззааар, — выдохнула она в ответ. Дерзкая девчонка! Прочие рабыни потрясенно ахнули, затем захихикали.

«Вот паршивка!» — подумал Элеазар и потянулся сгрести ее в охапку. Но вид одетого в черное Ушера, что ступил на ковер и опустился на колени, остановил магистра.

Судя по всему, кто-то желает видеть его. Наверное, генерал Сетпанарес снова пришел жаловаться на скорость продвижения войска — а на самом деле на медлительность Багряных Шпилей. Дескать, так айноны доберутся до Асгилиоха последними. Ну и какое это имеет значение? Пускай их подождут.

— В чем дело? — неприязненно поинтересовался магистр. Молодой человек поднял голову.

— Великий магистр, к вам проситель.

— В такое время? Кто?

Ушер заколебался.

— Маг из школы Мисунсай, великий магистр. Некто Скалатей.

Мисунсай? Продажные твари — все до единого.

— Чего ему надо? — спросил Элеазар.

У него противно засосало под ложечкой. Ну вот, новые проблемы.

— Он толком не объяснил, — отозвался Ушер. — Сказал только, что прискакал сюда из Момемна, чтобы побеседовать с вами по неотложному делу.

— Сводник, — буркнул Элеазар. — Наемник сраный. Ладно, помурыжь его немного, а потом пускай заходит.

Ушер вышел. Рабы вытерли ноги Элеазара и надели на них сандалии. Затем он их отпустил. Когда последний раб покинул шатер, в покой вошел этот тип, Скалатей, в сопровождении двух вооруженных джаврегов.

— Оставьте нас, — велел Элеазар воинам-рабам.

Они согнулись в поклоне и тоже удалились.

Элеазар, не вставая с кресла, принялся разглядывать наемника. Тот был чисто выбрит на нансурский манер и облачен в скромную дорожную одежду: обтягивающие штаны, простая коричневая рубаха и кожаные сандалии. Похоже было, что он дрожит. Неудивительно. В конце концов, он стоит перед самим великим магистром Багряных Шпилей.

— Это чрезвычайно дерзко, мой брат-наемник, — сказал Элеазар. — Для подобных сделок есть свои каналы.

— Прошу меня простить, великий магистр, но для того, что я… что у меня имеется на продажу, никакие каналы не годятся.

Он поспешно добавил:

— Я… я — пералог белого пояса из ордена Мисунсай, великий магистр, нанят императорской фамилией в качестве аудитора. Император время от времени пользуется моими услугами, для подтверждения неких измерений, производимых Имперским Сайком…

Элеазар из вежливости стерпел эту тираду.

— Продолжай.

— Не м-могли бы мы… э-э…

— Не могли бы мы что?

— Не могли бы мы обсудить вопрос оплаты?

Ну, естественно. Кастовый лакей. Сутент. Никакого представления о правилах игры. Но джнан, как любят говорить айноны, не требует согласия. Если играет один, играет и другой.

Вместо ответа Элеазар принялся рассматривать длинные накрашенные ногти и рассеянно полировать их об одежду. Потом он поднял взгляд, будто поймал посетителя на мелкой неучтивости, и принялся изучать наемника как человек, отягощенный обязанностью решать вопросы жизни и смерти.

От сочетания молчания и внимательного разглядывания посетитель мгновенно потерял самообладание.

— П-простите м-мне м-мое рвение, великий магистр, — заикаясь, пробормотал Скалатей и рухнул на колени. — Знание и алчность слишком часто пришпоривают друг друга.

Хорошо сказано. У этого человека имеется кое-какой ум.

— Действительно, пришпоривают, — сказал Элеазар. — Но, возможно, тебе следует предоставить мне решать, кто из них куда поскачет.

— Конечно, великий магистр!.. Но…

— Никаких «но». Выкладывай.

— Конечно, великий магистр, — повторил Скалатей. — Это касается фанимских колдунов-жрецов, кишаурим… У них появилась новая разновидность шпионов.

Позабыв о манерах, Элеазар подался вперед.

— Говори дальше.

— П-простите, великий магистр, — выпалил наемник, — н-но я должен получить плату, прежде чем говорить дальше!

Нет, все-таки он дурак. Даже для адептов время всегда оставалось самым дорогим товаром. Скалатею следовало бы это знать. Элеазар вздохнул, потом произнес первое слово. Его глаза и рот вспыхнули фосфоресцирующим светом.

— Нет! — завопил Скалатей. — Пожалуйста! Я скажу! Не надо…

Элеазар остановился, но недосказанное заклинание продолжало эхом отдаваться в шатре. Тишина, когда она все-таки наступила, показалась абсолютной.

— Н-нак-кануне т-того дня, к-когда Священное воинство выступило из Момемна, — начал мисунсай, — меня вызвали в Катакомбы, чтобы я пронаблюдал за допросом шпиона — так они сказали. По-видимому, первый советник императора…

— Скеаос?! — воскликнул Элеазар. — Скеаос — шпион?! Мисунсай заколебался, облизал губы.

— Не Скеаос… Некто, прикидывающийся им. Или нечто… Элеазар кивнул.

— Тебе удалось заинтересовать меня, Скалатей.

— При допросе присутствовал сам император. Он громогласно потребовал, чтобы я опроверг выводы Сайка, чтобы я сказал, будто тут замешано колдовство… Первый советник, как вам известно, человек старый, однако же, когда его арестовывали, он убил или покалечил несколько человек из эотской гвардии — как мне сказали, голыми руками. Император… э-э… Разнервничался.

— Ну и что же ты увидел, аудитор? Была ли на нем Метка?

— Нет. На нем не было ни малейшего отпечатка колдовства. Но когда я сказал об этом императору, тот обвинил меня в сговоре с Сайком. Затем появился адепт Завета. Его привел Икурей Конфас…

— Адепт Завета? — перебил Элеазар. — Ты имеешь в виду Друза Ахкеймиона?

Скалатей сглотнул.

— Вы его знаете? Мы, мисунсаи, давно уже не интересуемся Заветом. Так ваше преосвященство утве…

— Ты хотел продать сведения, Скалатей, или купить их?

Мисунсаи нервно улыбнулся. — Продать, конечно же.

— Тогда рассказывай, что произошло дальше.

— Адепт Завета подтвердил мои выводы. Император обвинил его во лжи. Как я уже сказал, император… э… э…

— Разнервничался.

— Да. Но этот адепт Завета, Ахкеймион, тоже разволновался. Они заспорили…

— Заспорили?

Это почему-то не удивило Элеазара.

— О чем?

Мисунсаи покачал головой.

— Не помню. Кажется, речь шла о страхе. А потом первый советник заговорил с Ахкеймионом — на языке, которого я никогда прежде не слышал. Он узнал его.

— Узнал? Ты уверен?

— Абсолютно. Скеаос, чем бы он ни был, узнал Друза Ахкеймиона. А потом он — оно — затряслось. Мы смотрели на него в полном изумлении, а оно вырвало цепи из стены… Освободилось!

— Друз Ахкеймион ему помогал?

— Нет. Он перепугался точно так же, как и все остальные, если не больше. Началась суматоха, и это существо успело убить не то двоих, не то троих, прежде чем вмешался адепт Сайка и сжег его. Теперь я припоминаю, что он его сжег, невзирая на возражения Ахкеймиона. Вышел из себя.

— Ахкеймион хотел вступиться за это существо?

— Он даже пытался закрыть первого советника своим телом.

— Ты уверен?

— Абсолютно. Я никогда этого не забуду, потому что именно тогда лицо первого советника… его лицо… оно… отчистилось.

— Отчистилось?

— Или развернулось… Оно просто… просто раскрылось, как кулак, но… Я не знаю, как это еще можно описать.

— Как кулак?

«Этого не может быть! Он лжет!»

— Вы мне не верите. Пожалуйста, поверьте, ваше преосвященство! Шпион был копией советника, двойником — без Метки! А это значит, что он — артефакт Псухе. Кишаурим. Это значит, что у них есть шпионы, которых невозможно распознать.

По телу Элеазара разлилось оцепенение.

«Я подверг мою школу риску».

— Но их Искусство слишком грубое…

Скалатей как-то странно воодушевился.

— И тем не менее другого объяснения я не вижу. Они отыскали способ создавать идеальных шпионов… Подумайте только! Как долго они могли нашептывать все, что захотят, на ухо императору? Императору! Кто знает, сколько…

Он умолк — очевидно, осознал, что слишком близко подобрался к сути дела.

— Вот почему я прискакал сюда в великой спешке. Чтобы предупредить вас.

У Элеазара пересохло во рту. Он попытался сглотнуть.

— Ты должен остаться с нами, чтобы мы могли… расспросить тебя поподробнее.

Лицо мисунсаи превратилось в маску ужаса.

— Б-боюсь, это н-невозможно, ваше преосвященство. Меня ждут при дворе.

Элеазар сцепил руки, чтобы скрыть дрожь.

— Отныне, Скалатей, ты работаешь на Багряных Шпилей. Твой контракт с Домом Икуреев расторгнут.

— Э-э, в-ваше преосвященство, я — прах перед вашей славой и могуществом — ваш раб! — но боюсь, что контракт мисунсаи нельзя расторгнуть по приказанию. Д-даже по вашему. Т-так что если я м-могу получить м-мою, м-мою…

— Ах да. Твоя плата.

Элеазар строго посмотрел на мисунсаи и улыбнулся с обманчивой снисходительностью. Несчастный глупец. Думает, что недооценил свою информацию. Это стоит куда больше золота. Намного больше.

Лицо мисунсаи сделалось непроницаемым.

— Полагаю, что не могу более медлить с отъездом.

— Ты пола…

И тут Элеазар едва не стал покойником. Скалатей начал свой Напев одновременно с репликой Элеазара, выиграв по времени один удар сердца — и этого почти хватило.

Молния прорезала воздух, с грохотом ударилась об оберег-зеркало великого магистра и отскочила. На миг ослепший Элеазар откинулся назад вместе с креслом и грохнулся на ковер. Он запел, даже не успев подняться на четвереньки.

Воздух наполнился всполохами пламени. Пляска огненных птиц…

Наемник завопил и в спешке принялся читать заклинание, чтобы усилить свои обереги. Но для Хануману Элеазара, великого магистра Багряных Шпилей, он был детской загадкой, решить которую не стоило труда. На Скалатея посыпались пылающие птицы, одна за другой. Поочередно они раскололи все его обереги. Затем из воздуха появились цепи; они пронзили руки и плечи мисунсаи, пересеклись, словно ниточки в детской игре паутинка, и Скалатей повис в воздухе.

Мисунсаи закричал.

Джавреги влетели в покои с оружием наголо и сразу же остановились в ужасе, завидев, что случилось с мисунсаи. Элеазар гневно рыкнул на них, велев убираться прочь.

Тут он заметил своего главного шпиона, Ийока; тот работал локтями, прокладывая себе дорогу среди отступающих воинов-рабов. Заядлый приверженец чанва спотыкался о ковры; его покрасневшие глаза были широко распахнуты, распухшие губы приоткрыты от возбуждения. Элеазар не припоминал, чтобы ему доводилось видеть на лице Ийока настолько сильные эмоции — во всяком случае, после того рокового нападения кишаурим, десять лет назад, перед… Перед объявлением войны.

— Эли! — воскликнул Ийок, глядя на пронзенную, корчащуюся фигуру Скалатея. — Это что такое?

Великий магистр рассеянно затоптал небольшой костерок на ковре.

— Подарок для тебя, старина. Еще одна загадка, которой следует найти решение. Еще одна угроза…

— Угроза? — возмутился Ийок. — Эли, что это значит? Что произошло?

Элеазар рассматривал вопящего мисунсаи с видом человека, которого отвлекают от работы. «Что мне делать?»

— Тот адепт Завета, — отрывисто спросил Элеазар, поворачиваясь к Ийоку. — Где он сейчас?

— Движется вместе с Пройасом. Во всяком случае, так я полагаю… Эли! Скажи…

— Друза Ахкеймиона необходимо доставить ко мне, — продолжал Элеазар. — Доставить ко мне или убить.

Лицо Ийока потемнело.

— Такие вещи требуют времени… планирования… Он же адепт Завета, Эли! Не говоря уже о том, что могут последовать ответные действия… Мы что, воюем с кишаурим и с Заветом одновременно? Ну нет, ничего подобного не будет, пока я не пойму, что происходит! Это мое право!

Элеазар поднял глаза на Ийока, и во взгляде его было такое же беспокойство. Его, наверное, впервые не пробрал озноб при виде полупрозрачного черепа друга. Напротив, это зрелище успокоило его. «Ийок! Это ты, ведь правда?»

— Это покажется неразумным… — начал Элеазар.

— Скорее откровенным бредом.

— Поверь, старый друг. Это не так. Необходимость делает разумным все.

— Да что за увертки?! — вскричал Ийок.

— Терпение… — отозвался Элеазар.

К нему постепенно возвращалось достоинство, приличествующее великому магистру.

— Для начала смирись с моим безумием, Ийок… А потом послушай, почему на самом деле я не сошел с ума. Но сперва позволь ощупать твое лицо.

— А зачем? — изумился Ийок. Скалатей взвыл.

— Мне нужно знать, что под ним есть кости… Такие, как полагается.


Впервые с тех пор, как они ушли из Момемна, Ахкеймион остался у вечернего костра один. Пройас устраивал пиршество для Великих Имен, и туда были приглашены все, кроме колдуна и рабов. Потому Ахкеймион праздновал сам с собой. Он пил с солнцем, прилегшим на склоны гор, с Асгилиохом и его разрушенными башнями, с лагерем Священного воинства, чьи бесчисленные костры мерцали в сумерках. Он пил до тех пор, пока голова не поникла, а мысли не превратились в мешанину доводов, возражений и сожалений.

Рассказывать Келлхусу о стоящей перед ним дилемме было безрассудством — теперь он это понимал.

Со времен той исповеди минуло две недели. За это время конрийское войско распрощалось с брусчаткой Согианского тракта и свернуло на рыжие, поросшие кустарником склоны нагорья Инунара. Ахкеймион шагал рядом с Келлхусом, как и прежде, отвечая на его вопросы, размышляя над его замечаниями — и поражаясь, постоянно поражаясь интеллекту молодого человека. На первый взгляд все казалось точно таким же, не считая исчезнувшей дороги, по обочине которой они шли раньше. Но в действительности изменилось все.

Ахкеймион думал, что разговор с Келлхусом облегчит его ношу, что честность избавит его от стыда. Глупец! Как он мог вообразить, будто его мучает тайность дилеммы, а не сама ее суть? Тайность была скорее целебна. Теперь же всякий раз, когда они с Келлхусом обменивались взглядами, Ахкеймион видел в его глазах отражение своей боли — и иногда ему начиналоказаться, будто он задыхается. Он не только не уменьшил свою ношу — он удвоил ее.

— А что, — внезапно спросил Келлхус, — сделает Завет, если ты им расскажешь?

— Заберет тебя в Атьерс. Заточит. Станет задавать вопросы… Теперь, когда известно, что Консулы пошел вразнос, они пойдут на все, чтобы восстановить хотя бы видимость контроля. Они никогда не позволят тебе ускользнуть.

— Тогда ты не должен ничего им говорить, Акка!

Его слова полны были гнева и тревоги; его безрассудство напомнило Ахкеймиону об Инрау.

— А Второй Армагеддон? Как быть с ним?

— А ты уверен? Достаточно уверен, чтобы рисковать чужой жизнью?

Жизнь за мир. Или мир за жизнь.

— Ты не понимаешь! Ставки, Келлхус! Подумай о том, что поставлено на кон!

— Как я могу думать о чем-то другом? — парировал Келлхус.

Ахкеймион слышал, будто жрицы Ятвера всегда тащат к алтарю две жертвы — обычно молодых барашков; одного — чтобы положить под нож, а второго — как свидетеля священного пути. Таким образом, каждое животное, брошенное на алтарь, смутно понимало, что происходит. Для ятверианцев недостаточно было ритуала как такового: им требовалось осознание. Один барашек стоит десяти быков, — так когда-то сказала ему жрица, словно у нее была возможность судить о подобных вещах.

Один барашек стоит десяти быков. Тогда Ахкеймион рассмеялся. Теперь он понял.

Прежде эта дилемма бросала его в мучительную дрожь, словно он совершал тайный грех. Но теперь, когда Келлхус знал, она стала подавлять Ахкеймиона. Прежде ему удавалось хотя бы время от времени отдыхать в обществе этого незаурядного человека. Он мог притворяться обычным наставником. Но теперь, когда дилемма встала между ними, ощущение мучительного выбора неотвязно преследовало его, вне зависимости от того, отводил Ахкеймион взгляд или нет. Не было больше никакого притворства, никакой «забывчивости». Только острый нож бездействия.

И вино. Сладкое неразбавленное вино.

Когда они прибыли в полуразрушенный Асгилиох, Ахкеймион, наверное, от безысходности, начал учить Келлхуса алгебре, геометрии и логике. Есть ли лучший способ отвлечь душу от терзаний, заменить уверенностью мучительные сомнения? Пока другие наблюдали за ними со стороны, смеялись и чесали в затылках, Ахкеймион с Келлхусом часами напролет царапали доказательства прямо на земле. Через несколько дней князь Атритау вывел новые аксиомы и принялся сочинять теоремы и формулы, которые никогда не приходили Ахкеймиону в голову и уж подавно не встречались в классических текстах. Келлхус даже доказал ему — доказал! — что логике, положенной Айенсисом в основу «Силлогистики», предшествует некая более глубинная логика, та, что опирается на связи между целыми предложениями, а не только между подлежащим и сказуемым. Две тысячи лет постижения и проникновения в суть вещей оказались перечеркнуты пыльной палочкой в руке Келлхуса!

— Но как?! — воскликнул Ахкеймион. — Как!

Келлхус пожал плечами.

— Просто я это вижу.

«Он здесь, — пришла Ахкеймиону в голову абсурдная мысль, — но он одновременно и не со мной…» Если все люди смотрят на мир с того места, на котором стоят, значит, Келлхус стоит где-то в отдалении от прочих. Но не находится ли это место вообще за пределами понимания Друза Ахкеймиона?

Все тот же вопрос. Надо выпить еще.

Ахкеймион покопался в сумке и вытащил схему, которую набросал по дороге из Сумны в Момемн. Он поднес схему к огню и поморгал, пытаясь сфокусироваться на пергаменте. Все надписи были соединены между собою, не считая одной-единственной.

«АНАСУРИМБОР КЕЛЛХУС»

Взаимосвязи. Все сводилось к взаимосвязям, точно так же, как в арифметике или логике. Ахкеймион нарисовал то, в чем не сомневался, — например, связь между императором и Консультом, и то, о чем мог только догадываться, — связь между Майтанетом и Инрау. Тонкие линии: одна — проникновение Консульта к императорскому двору, вторая — убийство Инрау, третья — война Багряных Шпилей против кишаурим, четвертая — поход Священного воинства, и так далее. Чернильные штрихи, обозначающие взаимосвязи. Тонкий черный скелет.

Но куда вписать Келлхуса? Где его место?

Ахкеймион нервно рассмеялся, борясь с желанием швырнуть пергамент в огонь. Дым. Быть может, все эти связи — не более чем дым. Дым, а не чернила. Трудно разглядеть и невозможно ухватить. Не в том ли проблема? Глобальная проблема, касающаяся всего на свете?

Мысль о дыме заставила Ахкеймиона подняться на ноги. Он покачнулся, потом наклонился за сумкой. Снова задумался, не бросить ли схему в костер, но не стал — у него был богатый опыт совершенных спьяну ошибок — и положил пергамент к прочим вещам.

С сумкой на одном плече и Ксинемовым бурдюком на другом Ахкеймион побрел во тьму, спотыкаясь, смеясь про себя и думая: «Да, дым… Мне нужен дым». Гашиш.

А почему бы и нет? Все равно скоро конец света.

Когда солнце село за горы Унарас, каждый костер превратился в круг света, а весь лагерь — в черную ткань с рассыпанными по ней золотыми монетами. Поскольку конрийцы прибыли в числе первых, то обосновались на холмах у стен Асгилиоха, поближе к воде. В результате Ахкеймион шел все вниз и вниз, словно спускался в преисподнюю.

Он шел и спотыкался, исследуя артерии темных проходов между шатрами. Много кто попадался ему на пути: пьянствующие компании; солдаты, бродящие в поисках отхожего места; рабы, спешащие с поручениями, и даже жрец Гильгаоала, который что-то монотонно читал нараспев и помахивал тушкой ястреба, висящей на кожаном шнуре. Время от времени он замедлял шаг, смотрел на грубые лица людей, теснящихся у каждого костра, смеялся над их ужимками или размышлял над хмурыми взглядами. Он смотрел, как они пыжатся и расхаживают взад-вперед, как бьют себя в грудь и похваляются друг перед другом. Скоро они обрушатся на язычников. Скоро они сойдутся с ненавистным врагом. «Бог сжег наши корабли!» — взревел какой-то галеот с голым торсом, сперва на шейском, потом на родном языке. «Воссен хэт Вотта грефеарса!»

Время от времени Ахкеймион останавливался и вглядывался в темноту за спиной. Старая привычка.

Через некоторое время он устал и почти протрезвел. Он надеялся, что Судьба, Анагке, приведет его к проституткам, путешествующим вместе с армией; в конце концов, ее тоже частенько называют шлюхой. Но она, как обычно, подвела — вот продажная дрянь. Ахкеймион набрался наглости и стал подходить к кострам, спрашивая дорогу.

— Это ты зря, приятель, — сказал ему на одной из стоянок уже немолодой мужчина, у которого не хватало передних зубов. — Сейчас гон только у мулов. У быков и у мулов.

— Это хорошо, — сказал Ахкеймион, ухватившись за пах на тидонский манер. — По крайней мере, размеры подходящие.

Старик и его товарищи расхохотались. Ахкеймион подмигнул им и приложился к бурдюку.

— Ну, тогда иди туда, — крикнул какой-то остряк, указывая в темноту. — Надеюсь, у твоей задницы глубокие карманы!

Ахкеймион поперхнулся, да так, что вино пошло носом, и несколько мгновений стоял, пытаясь откашляться. Это так всех развеселило, что ему дали место у костра. Ахкеймион, закоренелый бродяга, был привычен к обществу воинственных незнакомцев и некоторое время наслаждался компанией, вином и собственной безымянностыо. Но когда расспросы сделались слишком дотошными, Ахкеймион поблагодарил солдат и продолжил путь.

Привлеченный барабанным боем, Ахкеймион пересек пустынную часть лагеря и очутился в районе, где обосновались проститутки. Там Ахкеймион на каждом шагу то натыкался на чье-то плечо, то вжимался в чью-то спину. Кое-где ему приходилось в темноте проталкиваться через толпу, где лишь головы, плечи да лица белели в тусклом свете Небесного Гвоздя. В других местах были воткнуты в землю факелы, и вокруг них устроились где музыканты, а где торговцы. Иногда попадались бордели, обнесенные кожаными загородками. Некоторые проходы похвалялись настоящими фонарями. Ахкеймион видел молодых Людей Бивня — сущих мальчишек, — которых рвало от излишка спиртного. Он видел десятилетних девочек, которые вели крепко сбитых воинов в шатры. Он даже заметил мальчишку с изрядным слоем косметики на лице, который смотрел на проходящих мужчин с боязливым обещанием. Он видел палатки ремесленников и несколько импровизированных кузней. За развевающимися занавесями опиекурильни он видел людей, которые двигались так, словно их дергали за веревочки. Он прошел мимо позолоченных шатров культов: Гильгаоала, Ятвера, Мома, Айокли, даже малопонятного Онкиса, которого особенно любил Инрау, и бесчисленного множества прочих. Он отмахивался от вездесущих нищих и смеялся над адептами, пытавшимися всучить ему глиняные таблички с благословениями.

В некоторых местах вообще не было шатров — только примитивные навесы, сооруженные из палок, бечевы, раскрашенной кожи или обычных циновок. В одном из проходов Ахкеймион успел заметить не менее дюжины пар, мужчин и женщин, совокуплявшихся у всех на виду. Однажды он притормозил, чтобы посмотреть на невероятно красивую норсирайку, удовлетворявшую двух мужчин одновременно, но к нему тут же прицепился чернозубый тип с дубинкой и потребовал монету. Потом он понаблюдал за старым, покрытым татуировками отшельником, пытавшимся поиметь толстую женщину. Он видел чернокожих зеумских проституток, танцевавших в своей странной, кукольной манере и одетых в кричащие яркие платья из поддельного шелка, — карикатуры на замысловатую изысканность, столь свойственную их далекой стране.

Первая женщина скорее нашла его, чем он ее. Когда Ахкеймион шел по особенно темному проходу между полотняными хибарами, он услышал хриплое дыхание, а потом почувствовал, как маленькие руки обхватили его сзади и принялись ощупывать пах. Когда он повернулся и обнял женщину, она показалась ему довольно хорошо сложенной, но он практически не мог разглядеть в темноте ее лица. Женщина уже принялась теребить его мужское достоинство через одежду, бормоча:

— Всего один медяк, господин. Всего медяк за ваше семя… Ахкеймион заметил ее кривую улыбку.

— Два медяка за мой персик. Хотите мой персик? Ахкеймион почти против воли поддался легким движениям ее рук, и у него перехватило дыхание. Но потом мимо протопала с факелами колонна кавалеристов — имперских кидрухилей, — и Ахкеймион увидел ее лицо: пустые глаза и потрескавшиеся губы…

Он оттолкнул женщину и полез за кошельком. Выудил оттуда медяк, намереваясь отдать его, но уронил монетку на землю. Женщина упала на колени и с ворчанием принялась искать ее… Ахкеймион позорно бежал.

Вскоре после этого он принялся рыскать в темноте, рассматривая группу сидевших у костра проституток. Они пели и хлопали в ладони, а одна из них, плоскогрудая кетьянка, танцевала; из одежды на ней было лишь одеяло, обмотанное вокруг бедер. Ахкеймион знал, что это распространенный обычай. Они будут по очереди отплясывать непристойные танцы и выкрикивать призывы в окружающую темноту, нахваливая свой товар.

Сперва Ахкеймион рассмотрел женщин, прячась под покровом темноты. Танцевавшая девушка ему не понравилась — больно уж она смахивала на лошадь. А вот молодая норсирайка, которая повернула хорошенькое личико и запела, как дитя… Она сидела на земле, вытянув ноги перед собой, и блики костра время от времени освещали внутреннюю сторону ее бедер.

Когда Ахкеймион наконец вышел к ним, они тут же подняли гам, словно рабы на аукционе, рассыпаясь в обещаниях, которые мгновенно сменились насмешками, как только он взял за руку галеотку. Несмотря на выпитое, Ахкеймион так разнервничался, что ему трудно было дышать. Она выглядела такой красивой. Такой нежной и неиспорченной.

Прихватив свечу, девушка потянула его в темноту и в конце концов привела к ряду примитивных шалашей. Она сбросила покрывало и забралась под грязную кожу. Ахкеймион стоял над ней, ловя ртом воздух; ему хотелось надышаться бледным великолепием ее нагого тела. Однако дальняя стена шалаша состояла из тряпок, связанных между собою веревками. И сквозь нее Ахкеймион видел сотни людей, снующих туда-сюда по темному проходу.

— Ты хочешь трахнуть меня, да? — спросила девушка.

О да, — пробормотал Ахкеймион. Да что такое с его дыханием? «Сейен милостивый!»

— Трахнуть меня много раз? А, Басвутт?

Ахкеймион нервно рассмеялся. Снова взглянул на тряпочную занавеску. Мимо прошли двое переругивающихся мужчин, так близко, что Ахкеймион вздрогнул.

— Много раз, — ответил он, зная, что это — вежливый способ договориться о цене. — Сколько, как ты думаешь?

— Ну, думаю… Думаю, четыре серебряных раза. Серебряных? Очевидно, она приняла его замешательство за неопытность. А, да что значат деньги в такую ночь! Он празднует или как?

Пожав плечами, Ахкеймион сказал:

Такой старик, как я?

Так мужчине приходилось осмеивать собственную удаль, чтобы добиться честной сделки. Тот, кто был беден, жаловался, что стар, у него плохо стоит, и так далее. Эсменет как-то сказала, что мужчины, которые высокого мнения о себе, обычно плохо торгуются — в чем, собственно, и был весь смысл. Шлюхи никого так не ненавидят, как мужчин, которые приходят, уже веря в ту ложь, которую скажут женщине. Эсми называла таких — симустарапари, «те, кто брызгает дважды».

Галеотка устремила на него затуманенный взор; она начала ласкать себя. — Ты такой сильный, — сказала она.

Голос у нее вдруг сделался тоненьким.

Как Басвутт… Сильный! Может, два серебряных раза?

Ахкеймион рассмеялся, стараясь не смотреть на ее пальцы. Земля начала медленно вращаться. На миг девушка показалась бледной и тощей, словно рабыня, с которой дурно обращаются. Циновка, на которой она лежала, на вид была достаточно грубой, чтобы врезаться ей в кожу… Он слишком много выпил. «Ничего не слишком! Просто достаточно…» Земля остановилась. Ахкеймион сглотнул, кивнул в знак согласия, затем вытащил из кошелька две монеты.

— А что означает «Басвутт»? — спросил он, роняя серебро в подставленную ладошку.

— А? — отозвалась она, победно улыбаясь.

Девушка с поразительной быстротой спрятала два блестящих таланта. «Интересно, что она купит?» — подумалось Ахкеймиону. Галеотка взглянула на него большими глазами.

— Что это значит? — повторил он помедленнее. — «Басвутт»…

Девушка нахмурилась, потом хихикнула.

— Большой медведь…

Она была грудастой и созревшей, но что-то в ее поведении напоминало Ахкеймиону маленькую девочку. Простодушная улыбка. Бегающий взгляд и подрагивающий подбородок. Ахкеймион почти ожидал появления сварливой матери, которая примется костерить их обоих. Интересно, а это тоже часть представления, как и бесстыдное поддразнивание?

Сердце гулко забилось у него в груди.

Ахкеймион опустился между ее ног, на уровне ступней. Галеотка извивалась и корчилась, словно готова была кончить от одного его присутствия.

— Трахни меня, Басвутт, — выдохнула она. — Басвууутт… Трахни-меня-трахни-меня-трахни-меня… Ну пожааалуйста…

Ахкеймион качнулся, выпрямился, засмеялся. Начал стягивать одежду, нервно поглядывая на прохожих, движущихся мимо занавески. Они шли так медленно, что он мог бы плюнуть им на ноги.

— О-о-ох, какой большой медведь, — заворковала галеотка, поглаживая его член.

И вдруг все его опасения испарились, и какая-то часть сознания возликовала при мысли, что на него смотрят. Пускай смотрят! Пускай учатся!

«Всегда наставник…»

Хохотнув, Ахкеймион ухватил галеотку за узкие бедра и потянул к себе.

Как он жаждал этого момента! Заняться распутством с незнакомкой… Наверное, ничего нет слаще нового персика!

Ахкеймион дрожал! Дрожал!

Она стонала серебром, кричала золотом. Лица прохожих повернулись в их сторону.

И через связанные тряпки Ахкеймион увидел Эсменет.

— Эсми! — звал Ахкеймион, продираясь через толпу. Позади что-то кричала галеотка — он не понимал что.

Он снова на миг разглядел Эсменет; она быстро шла вдоль ряда факелов перед пологом ятверианского лазарета. Высокий мужчина, щеголяющий спутанными косами туньерского воина, держал ее за руку, но похоже было, что это Эсменет ведет его.

— Эсми! — крикнул Ахкеймион, подпрыгивая, чтобы его было видно из-за людской стены.

Но Эсменет не обернулась. — Эсми! Постой!

Почему она убегает? Она увидела его с той проституткой? Но коли так — что она сама тут делает?

— Черт подери, Эсменет! Это я! Я!

Обернулась ли она? Слишком темно — не разглядишь…

На долю секунды Ахкеймион даже задумался, не воспользоваться ли ему колдовством: он мог бы при желании ослепить всю округу. Но, как всегда, он чувствовал небольшие сгустки смерти, рассеянные среди толпы: Люди Бивня, носящие при себе фамильные хоры…

Ахкеймион с удвоенной силой принялся проталкиваться сквозь толпу. Кто-то ударил его, да так, что зазвенело в ушах, но Ахкеймиону было все равно.

— Эсми!

Он заметил, как Эсменет потянула туньерца в еще более темный проход. Ахкеймион выбрался из скопления народа и со всех ног припустил за ней. Но замешкался прежде, чем нырнуть во тьму, — его вдруг пронзило предчувствие беды. Эсменет здесь? В Священном воинстве? Не может быть.

Ловушка? Мысль как удар ножа.

Земля снова начала вращаться.

Если Консульт мог подделать Скеаоса, почему бы им не подделать и Эсменет? Если они знали об Инрау, то почти наверняка знают и о ней… Есть ли более надежный способ одурачить безнадежно влюбленного колдуна, чем…

«Шпион-оборотень? Я гонюсь за оборотнем?»

Перед мысленным взором Ахкеймиона предстал труп Гешрунни, выловленный из реки Сают. Убитый. Поруганный.

«Благой Сейен, они забрали его лицо». Не могло ли то же самое произойти с…

— Эсми! — прокричал он, кидаясь во тьму. — Эсми! Эсс-ммиии!

По счастью, она остановилась вместе со своим спутником в свете единственного факела. Ее то ли встревожили крики, то ли…

Ахкеймион остановился перед ней, лишившись дара речи.

Его шатало.

Это была не она - карие глаза чуть поменьше, брови чуть повыше. Почти такие же, но… Почти Эсменет.

— Еще один ненормальный, — фыркнула женщина, обращаясь к туньеру.

— Я думал… — пробормотал Ахкеймион, — Я принял вас за другую.

— Бедная девушка, — насмешливо произнесла женщина, поворачиваясь к нему спиной.

— Погодите! Пожалуйста…

— Что — пожалуйста?

Ахкеймион сморгнул слезы. Она выглядела такой… такой близкой.

— Я нуждаюсь в вас, — прошептал он. — Нуждаюсь в вашем… в вашем утешении.

Туньер безо всякого предупреждения ухватил его за горло и одновременно врезал в живот.

— Кундроут! — взревел он. — Парасафау фераутин кун даттас!

Ахкеймион захрипел и вцепился в здоровенную ручищу туньера. Паника. Потом гравий и камни ударили его по щеке. Сотрясение. Слепящая тьма. Чей-то крик. Вкус крови. Расплывчатая картинка: воин с растрепанными волосами плюет на него.

Ахкеймион скорчился, перекатился на бок. Всхлипнул, потом подтянул колени к животу. Сквозь слезы он видел исчезающие в темноте спины этих двоих.

— Эсми! — крикнул он. — Эсменет, пожалуйста! Какое старомодное имя.

— Эсссмммиии! «Вернись…»

Затем он почувствовал прикосновение. Услышал голос.

— Ты все такой же обаяшка, как я погляжу… Потрепанный старый пес.

Свет факелов.

Ее тонкие руки, обхватившие его.

Они, спотыкаясь, брели сквозь толпу. От Эсменет пахло камфарой и кунжутным маслом, словно от фанимского торговца. Неужто это и вправду ее запах?

— Сейен милостивый, Акка, ну и видок у тебя!

— Эсми?

— Да… Это я, Акка. Я.

— Твое лицо…

— Какой-то галеот, скотина неблагодарная… Горький смех.

— Таковы отношения Людей Бивня и их шлюх. Если не можешь ее трахнуть, вмажь покрепче.

— Ох, Эсми…

— Если судить по набитости морды, так я по сравнению с тобой просто девственница из знатного семейства. Ты слыхал, как я орала, когда тот тип пинал тебя ногой в лицо? Что ты там вообще делал?

— Н-не знаю точно… Искал тебя…

— Тс-с-с, Акка… Тс-с-с… Не здесь. Потом.

— Т-только скажи… М-мое имя. Т-только скажи его!

— Друз Ахкеймион… Акка.

Он заплакал и сперва даже не понял, что Эсменет плачет вместе с ним.

Ведомые, возможно, одним и тем же порывом, они отступили в темноту, упали на колени и обнялись.

— Это и вправду ты… — пробормотал Ахкеймион, увидев отражение луны в ее влажных глазах.

Эсменет рассмеялась и всхлипнула.

— Вправду я…

Его губы горели от соли смешавшихся слез. Он стянул хасу с левой груди Эсменет и принялся водить вокруг соска большим пальцем.

— Почему ты ушла из Сумны?

— Я боялась, — прошептала Эсменет, целуя его лоб и щеки. — Почему я всегда боюсь?

— Потому что ты дышишь.

Страстный поцелуй. Руки, шарящие во тьме, тянущие, сжимающие. Вращающаяся земля. Ахкеймион откинулся назад, и Эсменет обхватила горячими бедрами его талию. Потом он оказался внутри, и она ахнула. Несколько мгновений они сидели молча, пульсируя в унисон и тяжело дыша.

— Никогда больше, — сказал Ахкеймион.

— Обещаешь?

Она вытерла лицо, хлюпнула носом.

Он начал медленно раскачивать ее.

— Обещаю… Никакой человек, никакая школа, никакая угроза. Ничто больше не отнимет тебя у меня.

— Ничего… — простонала она.

Некоторое время они казались одним существом, плясали в одном исступленном, безумном танце, сходились в одной и той же точке, где захватывало дух. Некоторое время они не чувствовали страха.

Потом они ласкали друг друга и шептали нежные слова, лежа в темноте, и просили друг у друга прощения за уже забытые проступки. Наконец Ахкеймион спросил, где она хранит свое имущество.

— Меня уже ограбили, — отозвалась Эсменет, пытаясь улыбнуться. — Но кое-какие мелочи у меня еще есть. Тут недалеко.

— Ты останешься со мной? — очень серьезно спросил Ахкеймион.

В голосе его слышались слезы.

— Ты можешь?

— Могу.

Он рассмеялся и рывком поднялся на ноги.

— Тогда пошли за твоими вещами.

Даже в полумраке он увидел ужас в ее глазах. Эсменет обхватила себя за плечи, будто стараясь удержаться от немедленного бегства, потом вложила руку в его протянутую ладонь.

Они шли медленно, словно любовники, прогуливающиеся по базару. Время от времени Ахкеймион заглядывал ей в глаза и смеялся, сам себе не веря.

— Я думал, ты ушла, — сказал он.

— Но я все время была здесь.

Ахкеймион не стал спрашивать, что она имеет в виду, и вместо этого просто улыбнулся. В настоящий момент ее тайны не имели значения. Он не такой дурак и не настолько пьян, чтобы и вправду поверить, что ничего не произошло. Что-то прогнало Эсменет из Сумны. Что-то привело ее к Священному воинству. Что-то заставило ее… да, избегать его. Но сейчас все это не имело значения. Важно было лишь одно: она здесь.

«Пусть эта ночь продлится подольше. Пожалуйста… Отдайте мне одну лишь эту ночь».

Они непринужденно болтали о всяких пустяках, подшучивали над прохожими, рассказывали друг другу про разные любопытные вещи, которые повидали в Священном воинстве. Они отлично знали запретные темы и пока что избегали больных мест.

Они остановились, чтобы поглазеть на бродячего актера, запустившего кожаную веревку в корзину со скорпионами. Когда он вытащил веревку обратно, та ощетинилась хитиновыми конечностями, клешнями и заостренными хвостами. Это, как заявил актер, и есть та самая Скорпионова Коса, которую короли Нильнамеша до сих пор используют для кары за самые тяжкие преступления. Когда зрители, которым не терпелось взглянуть на диковинку поближе, окружили его, актер поднял Косу повыше, чтобы всем было видно, а потом внезапно начал размахивать ею над головами. Женщины завизжали, мужчины втянули головы в плечи или закрыли их руками, но ни один скорпион не слетел с веревки. Она, как во всеуслышание заявил актер, была пропитана ядом, склеившим челюсти скорпионов. Если не дать им противоядия, они так и будут оставаться на веревке, пока не умрут.

Ахкеймион наблюдал не столько за представлением, сколько за Эсменет, восторгался эмоциями, отражающимися на ее лице, и поражался, что она выглядит такой… новой? Он поймал себя на мысли, что думает о вещах, которых никогда прежде не замечал. Россыпь веснушек на ее носу и скулах. Поразительный цвет ее глаз. Рыжие отблески в роскошных черных волосах. Казалось, все в ней обладает чарующей новизной.

«Я должен всегда видеть ее такой. Незнакомкой, в которую я влюблен…»

Всякий раз, когда их глаза встречались, они смеялись, словно празднуя счастливое воссоединение. Но неизменно отводили взгляды, как будто понимали, что их блаженство мимолетно. А потом что-то проскользнуло между ними — возможно, дуновение тревоги, — и они перестали смотреть друг на друга. И внезапно в самой сердцевине радостного возбуждения, поселившегося в душе Ахкеймиона, возникла зияющая пустота. Он вцепился в руку Эсменет в поисках утешения, но ее вялые пальцы не ответили пожатием.

Несколько мгновений спустя Эсменет потянула его за собой и остановилась рядом с ярко горящими масляными лампами. Она принялась разглядывать Ахкеймиона, и на ее лице ничего невозможно было прочесть.

— Что-то изменилось, — наконец сказала она. — Прежде ты всегда притворялся. Даже после смерти Инрау. Но теперь… теперь что-то изменилось. Что произошло?

Ахкеймион уклонился от ответа.

— Я — адепт Завета, — запинаясь, пробормотал он. — Что я могу сказать? Мы все страдаем…

Эсменет сердито посмотрела на него, и он умолк.

— Знание, — произнесла она. — Вы все страдаете знанием… Чем больше вы страдаете, тем больше узнаете… Так? Ты узнал больше?

Ахкеймион снова ничего не ответил. Слишком рано случился этот разговор!

Эсменет отвела взгляд и принялась разглядывать толпу.

— Хочешь знать, что случилось со мной?

— Оставь, Эсми.

Эсменет вздрогнула и отвернулась. Потом высвободила руку и двинулась дальше.

— Эсми… — позвал Ахкеймион, зашагав следом.

— Знаешь, — сказала она, — было не так уж плохо, если не считать побоев. Множество клиентов. Множество…

— Эсми, хватит.

Эсменет рассмеялась, будто участвовала в иной, более откровенной и искренней беседе.

— Я спала с лордами… С кастовыми дворянами, Акка! Представляешь? У них даже члены больше — ты в курсе? Я толком ничего не узнала про айнонов — они, похоже, предпочитают мальчиков. И про конрийцев — те толпятся вокруг галеотских потаскушек, прямо дуреют от их молочно-белой кожи. А вот нансурцы — те любят домашние персики и редко выбираются за пределы своих военных борделей. А туньеры! Они едва сдерживаются, чтобы не кончить, как только я раздвигаю ноги! Хотя они грубые, особенно когда выпьют. И скаредные к тому же. А вот галеоты — это настоящее удовольствие. Они жалуются, что я слишком тощая, но им нравится моя кожа. Если бы потом их не грызло чувство вины, они были бы моими любимчиками. Они не привыкли к шлюхам… Думаю, это потому, что у них в стране мало старых городов. Мало торговли…

Она внимательно посмотрела на Ахкеймиона; взгляд ее был одновременно и горьким, и проницательным. Колдун шел рядом, упорно не глядя на нее.

— А так клиентура хорошая, — добавила Эсменет. Вернулся давний гнев, тот самый, что несколько месяцев назад вырвал Ахкеймиона из ее объятий. Он стиснул кулаки; ему представилось, как он бьет Эсменет. «Гребаная шлюха!» — захотелось крикнуть ему.

Ну зачем рассказывать все это? Зачем говорить то, что он не в силах слушать?

Особенно когда ей самой есть что объяснять…

«Почему ты оставила Сумну? Как долго прячешься от меня? Как долго?»

Но прежде чем Ахкеймион смог хоть что-то сказать, Эсменет резко развернулась и направилась к костру, вокруг которого сидели женщины с раскрашенными лицами — другие проститутки.

— Эсми! — окликнула ее темноволосая женщина с грубым, почти мужским голосом. — Кто твой…

Она умолкла, присмотрелась получше, потом рассмеялась.

— Кто твой несчастный друг?

Она была крупной, с широкой талией, но совершенно без жира — таких женщин, как сказала ему однажды Эсми, очень ценят некоторые норсирайцы. Ахкеймион сразу понял, что она принадлежит к тому типу людей, которые путают дурные манеры со смелостью.

Эсменет остановилась и задумалась — так надолго, что Ахкеймион нахмурился.

— Это Акка.

Густые брови проститутки поползли вверх.

— Тот самый знаменитый Друз Ахкеймион? — спросила женщина. — Колдун?

Ахкеймион взглянул на Эсменет. Кто эта женщина?

— Это Яселла, — сказала Эсменет.

Она произнесла имя женщины таким тоном, словно оно все объясняло.

— Ясси.

Яселла не сводила с Ахкеймиона оценивающего взгляда.

— И что же ты здесь делаешь, Акка?

Он пожал плечами.

— Иду со Священным воинством.

— Так же, как и мы! — воскликнула Яселла. — Хотя можно сказать, что мы движемся за другим Бивнем…

Остальные проститутки расхохотались — совсем как мужчины.

— И маленьким пророком, — хрипло добавила другая. — Пригодным лишь для одной проповеди…

Женщины зашлись хохотом, все, за исключением Ясси, которая просто улыбнулась.

Посыпались новые шуточки, но Эсменет уже нырнула во тьму — должно быть, туда, где находился ее навес.

— Все наши живут группами, — сказала она, предвосхищая любые вопросы. — Мы присматриваем друг за дружкой.

— Так я и подумал…

— Это мое, — сказала Эсменет, опускаясь на колени у засаленного полога полотняной палатки.

У Ахкеймиона отлегло от сердца: Эсменет, не сказав ни единого слова, забралась внутрь. Ахкеймион последовал за ней.

В палатке едва хватало места, чтобы сесть. Сквозь дым благовоний пробивался запах совокупления — а может, Ахкеймион просто не мог перестать думать о других мужчинах Эсменет. Ахкеймион разглядывал ее стройное тело с маленькой грудью. В отблесках костра Эсми казалась такой хрупкой, такой маленькой и одинокой… Мысль о том, как она извивается здесь ночь за ночью, под все новыми и новыми мужчинами…

«Я должен сделать это правильно!»

— У тебя есть свеча? — спросил он.

— Есть вроде… Но мы же сгорим.

Пожар был вечным кошмаром всех, кто вырос в городах.

— Нет, — отозвался Ахкеймион. — Со мной — нет.

Эсменет извлекла свечу из узелка, лежавшего в углу, и Ахкеймион зажег ее словом. В Сумне Эсменет всегда приходила в восторг от этого фокуса. Теперь же она просто наблюдала за ним с безропотной осторожностью.

Они сощурились от света. Эсменет натянула на ноги грязное одеяло, безучастно глядя на груду валяющейся одежды. Ахкеймион сглотнул.

— Эсми… Зачем рассказывать мне… все это?

— Потому что мне нужно знать, — сказала Эсменет.

— Что знать? Отчего у меня дрожат руки? Отчего у меня такой перепуганный, мечущийся взгляд?

Плечи Эсменет поникли; Ахкеймион понял, что она всхлипывает.

— Ты сделал вид, будто меня там не было, — прошептала она.

— Что?

— В последнюю ночь в Момемне… я пришла к тебе. Я смотрела на твой лагерь, на твоих друзей. Только я спряталась, я очень боялась, что меня… Но тебя там не было, Акка! Потому я ждала и ждала. Потом я увидела… увидела тебя… Я заплакала от радости, Акка! Заплакала! Я стояла там, прямо перед тобой, и плакала! Я протянула руки, а ты… ты…

Ее наполненные болью глаза потускнели, и договорила Эсменет уже совсем другим тоном — куда более холодным:

— Ты сделал вид, будто меня там нет.

О чем она говорит? Ахкеймион прижал ладони ко лбу, сражаясь со стремлением ударить ее. Она стояла рядом, так близко, что можно было рукой дотронуться — после всего этого времени! — и все же отступила… Ему нужно было понять…

— Эсми… — медленно произнес он, пытаясь собрать воедино затуманенные вином мысли. — Что ты…

— Что я, Акка? — спросила она сухо. — Я слишком замарана, слишком осквернена? Я оказалась слишком грязной шлюхой?

— Нет, Эсми, я…

— Слишком измятым персиком?

— Эсменет, да послушай же…

Эсменет горько рассмеялась.

— Так ты говоришь, что собираешься взять меня к себе в палатку? Добавить меня ко множеству…

Ахкеймион ухватил ее за плечи и встряхнул.

— И ты еще будешь говорить мне про множество? Ты?! Но он мгновенно пожалел о своем порыве, увидев, как его свирепость отразилась ужасом на ее лице. Она даже съежилась, будто ожидая удара. Ахкеймион внезапно заметил синяк у нее под левым глазом.

«Кто это сделал? Не я. Не я…»

— Посмотри на нас, — сказал он, отпуская Эсменет и осторожно убирая руки. Оба избитые. Оба изгои.

— Посмотри на нас, — пробормотала Эсменет.

По щекам ее струились слезы.

— Я могу объяснить, Эсми… Объяснить все. Эсменет кивнула и потерла плечи, там, где он ее схватил. За палаткой зазвучал слаженный хор голосов; женщины принялись петь, подобно другим проституткам, обещая мягкие вещи за твердое серебро. Отблески костра мерцали в прорехах палатки, словно золото сквозь темную воду.

— Той ночью, про которую ты говоришь… Сейен милостивый, Эсми, если я не подошел к тебе, то не потому, что стыдился! Да как я мог бы? Кто вообще стал бы стыдиться такой женщины, как ты?

Эсменет прикусила губу и улыбнулась, хотя его слова вызвали у нее новый поток слез.

— Тогда почему?

Ахкеймион перекатился на бок и лег рядом с ней; взгляд его был устремлен в холстяной потолок.

— Потому, что я нашел их, Эсми, — в ту самую ночь… Я нашел Консульта.

— А дальше я ничего не помню, — сказал он. — Знаю, что прошел ночью всю дорогу от императорского дворца до лагеря Ксинема, но я ничего не помню…

Слова хлынули из него потоком, рисуя кошмарные события, что произошли в ту ночь под Андиаминскими Высотами. Беспрецедентный вызов. Встреча с Икуреем Ксерием III. Допрос Скеаоса, первого советника императора. Лицо, которое не было лицом, раскрывающееся, словно сжатая в кулак рука с длинными пальцами. Чудовищный заговор кожи. Он рассказал ей обо всем, кроме Келлхуса…

Эсменет свернулась в его объятиях калачиком и слушала. Теперь она положила подбородок ему на грудь.

— Император тебе поверил?

— Нет… Кажется, он думает, что в этом замешаны кишаурим. Мужчины предпочитают новых любовниц и старых врагов.

— А Атьерс? Что говорит Завет?

— Они одновременно и в восторге, и в ужасе, насколько я могу понять.

Ахкеймион облизал губы.

— Я не уверен. Я не связывался с ними после того, как доложил обо всем Наутцере. Возможно, они решили, что я мертв… Убит из-за того, что узнал.

— Тогда почему они не свяжутся с тобой…

— Разве ты не помнишь, как это работает?

— Да-да, — отозвалась Эсменет, закатывая глаза и самодовольно улыбаясь. — Как это работает? Для Напевов Вызывания нужно знать и человека, с которым связываешься, и место, где он находится. Поскольку ты движешься вместе с войском, они понятия не имеют, где ты сейчас…

— Вот именно, — сказал Ахкеймион, собираясь с духом и готовясь к неизбежным расспросам.

Эсменет испытующе взглянула на него, сочувственно, но в то же время настороженно.

— Тогда почему ты не свяжешься с ними сам? Ахкеймион вздрогнул. Он провел дрожащей рукой по ее волосам.

— Я так рад, что ты здесь, — пробормотал он. — Так рад, что с тобой ничего не случилось… — Акка, что с тобой? Ты меня пугаешь…

Ахкеймион закрыл глаза и глубоко вздохнул.

— Я кое-кого встретил. Человека, чье появление было предсказано две тысячи лет назад…

Он открыл глаза. Эсменет по-прежнему была здесь. — Анасуримбора.

— Но это означает… — Эсменет нахмурилась. — Ты как-то раз разбудил меня ночью, потому что кричал во сне это имя…

Она подняла голову, вглядываясь ему в лицо.

— Я помню, как спросила тебя, что это значит — Анасуримбор, — и ты сказал… ты сказал…

— Я не помню.

— Ты сказал, что это имя последней правящей династии древней Куниюрии, и…

Ее лицо исказил ужас.

— Акка, это не смешно. Ты меня пугаешь!

Ей стало страшно, понял Ахкеймион, потому что она поверила… Он задохнулся и почувствовал на ресницах горячие слезы. Слезы радости.

«Она поверила… Она все-таки поверила!»

— Нет, Акка! — воскликнула Эсменет, крепко обняв его. — Этого не может быть!

Что за извращенная штука — жизнь! Чтобы адепт Завета радовался Апокалипсису…

Нагая Эсменет лежала, прижавшись к нему, а Ахкеймион объяснял, почему так уверен, что Келлхус — это Предвестник. Она слушала, ничего не говоря, и смотрела на него с боязливым ожиданием.

— Разве ты не понимаешь? — спросил Ахкеймион, обращаясь не столько к Эсменет, сколько к миру за пределами палатки. — Если я расскажу все Наутцере и остальным, они заберут его… Чьим бы покровительством он ни заручился.

— Они убьют его?

Ахкеймион попытался прогнать из памяти картины прошлых дознаний.

— Они сломают его, убьют того, кем он является сейчас…

— Даже если так, — сказала Эсменет. — Акка, ты должен выдать его.

Ни колебания, ни малейшей паузы — холодный взгляд и беспощадный приговор. Похоже, для женщин не существует ничего, что могло бы сравниться по значимости с опасностью или любовью.

— Но, Эсми, речь ведь идет о жизни.

— Вот именно, — отозвалась Эсменет. — О жизни… Много ли значит жизнь одного человека? Сколько людей умирает, Акка!

Жестокая логика жестокого мира.

— Зависит от того, какой человек, разве не так?

Это заставило ее на некоторое время умолкнуть. — Думаю, да, — сказала она. — Ну и что же он за тип? Какой человек стоит того, чтобы из-за него рисковать целым миром?

Несмотря на сарказм, Ахкеймион чувствовал, что она боится его ответа. Суровые факты плохо сочетаются с путаницей в его голове, так что Эсменет явно стремится во всем разобраться. «Она думает, что спасает меня, — понял Ахкеймион. — Она хочет, чтобы я поступил дурно — ради моего же блага…»

— Он… Ахкеймион сглотнул.

— Он ни на кого не похож.

— Как так?

Скептицизм проститутки.

— Это трудно объяснить.

Ахкеймион замолчал, думая о том времени, что провел рядом с Келлхусом. Столько озарений. Столько мгновений благоговейного трепета.

— Представляешь, каково это — стоять на чужой земле, в чужих владениях?

— Ну… наверное, чувствуешь себя гостем. Иногда непрошеным.

— Вот он каким-то образом заставляет тебя ощущать именно это. Словно ты гость.

Проступившее на лице отвращение.

— Что-то мне не нравится, как это звучит.

— Значит, я неверно сказал. Ахкеймион глубоко вздохнул, пытаясь подобрать нужные слова.

— У людей много… много земель. Некоторые из них — общие, некоторые — нет. Вот, например, когда мы с тобой говорили о Консульте, ты стояла на моей земле, как я стоял на твоей, когда ты говорила о… о своей жизни. Но с Келлхусом нет разницы, о чем ты говоришь и где стоишь; все равно земля у тебя под ногами принадлежит ему. Я всегда его гость — всегда! Даже когда учу его, Эсми!

— Ты учишь его? Ты взял его в ученики?

Ахкеймион нахмурился. Эсменет произнесла это так, словно речь шла о предательстве.

— Только внешним знаниям, — ответил он, пожав плечами, — знаниям о мире. Ничего тайного, ничего эзотерического. Он не принадлежит к Немногим… — И запоздало добавил: — Слава богу.

— Почему ты так считаешь?

— Из-за его интеллекта, Эсми! Ты не представляешь! Я никогда не встречал такого проницательного человека, ни в жизни, ни в книгах… Даже Айенсис — и тот… Даже Айенсис, Эсми! Если бы Келлхус обладал способностью колдовать, он был бы… был бы…

Ахкеймион задохнулся.

— Кем?

— Вторым Сесватхой… Если не больше…

— Тогда он мне совсем не нравится. Судя по тому, что ты рассказываешь, он опасен, Акка. Пусть Наутцера и остальные узнают о нем. Если его схватят, значит, так тому и быть. По крайней мере, ты сможешь умыть руки и перестать сходить с ума.

На глаза Ахкеймиону снова навернулись слезы.

— Но…

— Акка, — взмолилась Эсменет, — это не твоя ноша, и не тебе ее нести!

— Нет, моя!

Эсменет отодвинулась. Ее волосы волной упали на левое плечо, непроницаемо черные в тусклом свете. Казалось, она колеблется.

— В самом деле? А мне кажется, все дело в Инрау… Сердце Ахкеймиона сжала ледяная рука. Инрау. Мальчик. Сын.

— А почему бы и нет? — крикнул он с неожиданной свирепостью. — Они убили его!

— Но они послали тебя! Они послали тебя в Сумну, чтобы вернуть Инрау, и ты сделал это, хотя точно знал, что будет потом… Ты говорил мне об этом еще до того, как нашел его!

— Что ты хочешь сказать? Что это я убил Инрау?

— Я говорю, что ты так думаешь. Думаешь, что убил его. «Ох, Ахкеймион, — говорили ее глаза, — ну пожалуйста…»

— А если это и вправду так? Разве не значит, что теперь я должен исправиться? Пускай эти недоумки в Атьерсе издеваются над другим человеком…

— Нет, Ахкеймион. Ты делаешь это — все это! — не для того, чтобы спасти своего драгоценного Анасуримбора Келлхуса. Ты делаешь это для того, чтобы наказать себя.

Ахкеймион, онемев, уставился на Эсменет. Она что, действительно так думает?

— Ты говоришь так потому, — выдохнул он, — что слишком хорошо знаешь меня…

Он протянул руку и провел пальцем по ее бледной груди.

— И не знаешь Келлхуса.

— Таких замечательных людей не бывает… Я же шлюха, ты не забыл?

— Это мы посмотрим, — сказал Ахкеймион, толкая ее на спину.

Они поцеловались. Поцелуй был жарким и долгим.

Мы, — повторила Эсменет и рассмеялась, словно эта мысль одновременно и радовала ее, и причиняла боль. — Теперь это вправду «мы» — верно?

С робкой, почти испуганной улыбкой она помогла Ахкеймиону снять одежду.

— Когда я не мог найти тебя, — сказал он, — или когда ты отвернулась, я чувствовал… чувствовал себя пустым, будто мое сердце сделано из дыма… Разве это не «мы»?

Эсменет прижала его к циновке и оседлала.

— Я понимаю тебя, — отозвалась она.

По щекам ее ручьями текли слезы.

— Значит, так тому и быть.

«Один барашек, — подумал Ахкеймион, — за десять быков». Узнавание.

От соприкосновения его мужское достоинство затвердело; Ахкеймиону не терпелось познать ее снова. Как всегда, на него обрушилась вереница образов, и каждый — словно острый нож. Окровавленные лица. Бряцание бронзовых доспехов. Люди, истребленные заклинаниями. Драконы с железными зубами… Но Эсменет приподняла бедра и одним толчком оборвала одновременно и прошлое, и будущее, оставив лишь восхитительную боль настоящего. У Ахкеймиона вырвался крик.

Эсменет принялась тереться об него, не с ловкостью шлюхи, надеющейся побыстрее отработать монеты, а с неуклюжим эгоизмом любовницы, ищущей утоления, — любовницы или жены. Сегодня она собиралась получить его, и на это — Ахкеймион знал — не способна ни одна проститутка.

Тварь, носящая лицо проститутки, сидела в темноте — на расстоянии вытянутой руки — и ловила звуки любовной возни. И думала о слабости плоти, обо всех нуждах, от которых сама она была избавлена.

Воздух наполнился их стонами и запахом, тяжелым запахом немытых тел, бьющихся друг о дружку. Это был по-своему даже приятный запах. Лишенный разве что привкуса страха.

Запах животных, похотливых животных.

Но тварь кое-что понимала в похоти. Вернее, не кое-что, а гораздо больше. Страсть — это тоже путь, и зодчие твари не обделили страстью свое творение. О да, зодчие — не дураки.

Экстаз в лице. Восторг в обмане. Оргазм в убийстве…

И уверенность во тьме.