10. СОМНЕНИЯ

Ночью забушевал самум. Под напором этого горячего ветра подрагивали и прогибались стекла окон. Пронзительно и жалобно подвывали провода. В мансарде поскрипывали стропила. Шиферную крышу секли упругие струи. К утру песчаная буря достигла апогея, округу затянула тяжелая бурая мгла. Горизонт исчез — земля и небо перемешались в единую круговерть, пронизанную завивающимися смерчами. Жара не спадала, стало суше, словно вихри выдули начисто влагу. Сквозь плотно закрытые окна и двери каким-то образом песок проникал внутрь. Наружу никто не осмеливался высунуть носа. Все живое попряталось и затаилось.

Эдерс сидел нахохлившись, как курица на заборе после дождя. Изредка зябко поеживался и вздыхал.

— Заболели? — осведомился участливо Грег. — Лихорадит?

— Настроение подавленное, на душе скверно.

— А не действует ли на вас инфразвук? Самум тоже стихия и, вероятно, вызывает его естественно.

— Но ведь собаки-то не беспокоятся? — Доктор указал на спящих животных.

— Доги после сенбернаров самые флегматичные псы, а вы нервный, — заключил Уваров.

— Сами вы нервный! — вспылил доктор.

— Во, видите, а что я такого сказал?

— Ничего не вижу, просто ипохондрия — гложет какое-то необъяснимое предчувствие чего-то плохого.

— Подкрепитесь, и все пройдет. Вам налить кофе? — Мартин взялся за кофейник…

После завтрака друзья собрались в холле.

Грег поправил повязку на глазу и, откашлявшись, — в горле першило от песка, сказал:

— Наметим, что оставим в теории, а что воплотим в жизнь своими силами. Начнем, как и прежде, с вас, — взглянул на Уварова. — Предлагайте?

— По моей части, — он заглянул в записи, — прежде всего проверю установку для наведения Т-поля. В ней, по-моему, кое-что надо заменить. Некоторые детали изготовить заново, я с этим вполне справлюсь. В наличии аккумулятор, но хотелось бы сделать на всякий случай еще один, правда, это не к спеху. Что касаемо прибора РУ — его слегка усовершенствую. Вот, собственно, все. Получив то, что я заказал, потребуется не больше недели работы. Если возникнет непредвиденное, внесем коррективы. Но и тогда прибавится один-два дня, от силы — три.

— Понятно. — Грег провел по волосам ладонью, сдул с нее песок и взглянул на доктора.

— У меня дел меньше. — Эдерс посмотрел на русского. — Я могу помочь, если потребуется. Тем более полезно ознакомиться со всей аппаратурой поподробнее. Мне нужно проверить установку для регенерации, ту, что Смайлс смастерил для опытов с Рексом. Затем заняться кое-какими реактивами и препаратами. Поэтому считаю — нет резона разбегаться по кельям и каждому копошиться в своем хозяйстве. Лучше трудиться вместе.

Уваров кивнул в знак подтверждения слов доктора.

— Практическая часть по медицине, — продолжал Эдерс, — будет состоять также из аппаратуры для манипуляций с тканями, в частности с мышечной, ну и раздевающего аппарата. Для краткости назовем его, как предложил Миша, РУ. Диапазон смерти аннулируем.

— Это, конечно, так, — одобрил Грег. — Но мне кажется, сначала необходимо разобрать материалы, проклассифицировать в должном порядке.

— А зачем? — Эдерс поднял брови и поправил съехавший набок галстук.

— Чтобы переснять на микропленку записи, теоретические предпосылки и обоснования, расчеты, формулы, таблицы и чертежи. Наконец, просто рассуждения отца и сына, которые, по моему мнению, могут стать каким-то исходным пунктом для научных изысканий, информацией для размышления и создания новых гипотез. Короче, скопировать все, что имеем.

— Правильно. — Уваров снял очки и начал их протирать кончиком скатерти. — Несомненно, следует зафиксировать и именно в той последовательности, как работали ученые.

— Но материалов слишком много, — недоуменно возразил Эдерс. — Потребуется время и пленка.

— Не так много, как вы думаете. — Грег почесал переносицу. — На каждом кадре умещается шесть страниц. Микрокатушки по пятьсот кадров. Что касается времени, то меня учили снимать быстро, я профессионал. Предлагаю сегодня же заняться пересъемкой, для чего и нужна предварительная сортировка, а завтра с утра засядете за подготовку установок и аппаратуры.

— Я за, — кивнул Уваров.

— Хорошо, пусть так, — без особого энтузиазма поддержал доктор.

— Тем более, — Грег взглянул на Мартина, — еще не все приготовлено и куплено. Вот и организуем доставку, если возникнет нужда, вылетим в Каир. Хотя, — он повернулся к окну, где металась желто-коричневая пелена поднятого ветром песка, — в такой свистопляске далеко не улетишь, рейсы наверняка отменены.

— Уж это точно, — поддержал русский, — будь я владельцем авиакомпаний, отменил бы безусловно.

Ветер стих резко и внезапно, как начался, словно пустыня проглотила его и погребла в горячем чреве. Небо поголубело. Утро наступило спокойное и розоватое. Перед домом виднелись острые язычки песчаных застругов. По обочинам распрямлялись перепуганные и притихшие деревца, несмело и недоверчиво разворачивая скрюченные жарким дыханием самума листочки. Вдали, на шоссе, затарахтели дорожные машины.

Мартин уехал рано-рано, чуть свет, оставив записку, где что лежит и чем кормить людей и собак.

Позавтракав, Эдерс и Уваров подмели холл, снесли вниз материалы, сложили на пол и журнальный столик.

— Все здесь. — Доктор хлопнул ладонью по пачке. — Разложено по порядку, не разделяя на мою и его, — кивнул на русского, — части. Приступайте. Если наша помощь не потребуется, пойдем к себе.

— Ступайте. Понадобится что-либо выяснить или уточнить, спрошу.

Перед Грегом высилась кипа пронумерованных красным карандашом исписанных листков текста, чертежей и расчетов. Он расстелил на полу белую бумагу, разместил на ней записи и приступил к съемкам.

К обеду доктор и физик спустились в холл.

Грег стоял и, охая, разминал затекшую поясницу, Выглядел он, будто таскал тяжелые камни.

— Ну как? — Эдерс потер ладони. — Продвигается?

— В глазах рябит, — вздохнул Грег, — но к вечеру скорее всего закончу. Некоторые документы для верности щелкаю дважды. А у вас?

— Неплохо. — Доктор улыбнулся. — Мне кажется, Уваров убил в себе прекрасного механика или там слесаря, что ли, в общем, мастера. Руки у него золотые — все умеет.

— Отчего же убил? — возразил русский. — Каждый исследователь в нашей области обслуживает себя сам, делает требуемые ему приборы. Подчас их вообще не существует, и приходится создавать заново. Так, кстати, действовал и Смайлс и весьма в этом преуспел. Но мне бы хотелось знать, Грег, что будем делать с этими установками?

— Меня это тоже интересует, — добавил Эдерс. — Для чего мы затеяли канитель со сборкой?

— Странный вопрос, — Грег пожал плечами. — Раз собираем, значит, для того, чтобы использовать по назначению — экспериментировать.

— Как вас прикажете понимать? — прищурился Эдерс.

— Очень просто. Допустим, мы смонтировали аппаратуру для регенерации органов. Мое мнение — по меньшей мере неразумно не посмотреть, как она действует.

— На ком? — Доктор покачал головой. — У нас нет лаборатории, специалистов, наконец, подопытных животных и…

— Ничего этого не нужно, — перебил Грег. — Начнете прямо на человеке, то есть на мне, благо имеется, что восстанавливать. Чем я вам не объект для опытов?

— Не говорите глупостей, Грег, это несерьезно, — Эдерс всплеснул короткими руками. — Это не шутки.

— Я и не намерен шутить.

— Тогда городите несусветную чушь и абсурд. — Лицо доктора покраснело. — Неужели вы допускаете, что я, врач, стану проводить опыты на человеке без лабораторных исследований, предварительных анализов, неоднократных экспериментов на, скажем, морских свинках, собаках или обезьянах?

— Смайлс провел опыт на Рексе?

— Боже мой! Вы-то не Рекс, а я не Смайлс. — Доктор закричал. — Я врач, понимаете или нет? Вра-ач! Не знахарь, шаман или колдун, а дипломированный медик. Я давал клятву Гиппократа. Клялся именами дочерей Эскулапа Гигии и Панакеи «Ноли ноцере» — не повредить больному. Не повреди-ить. Не усугублять его страдания, а облегчать их. Я не шарлатан и не авантюрист. Это вам ясно?

— Разумеется, доктор. Конечно, дорогой мой, — примирительно сказал Грег. — Но у нас нет выхода. Тем более я иду на это добровольно. Не требую наград и гарантий, не предъявляю претензий. Жертвую собой, так сказать, во имя науки и человечества.

— А если бы вы добровольно попросили лишить вас жизни?

— Не ударяйтесь в крайности, Макс.

— Это не крайности, — голос его звенел торжествующе, — а здравый смысл. Мой врачебный долг. Моя этика. Я не желаю экспериментировать на вас, человеке, к которому испытываю братскую привязанность, если не больше. Вы просто не представляете, на что пытаетесь меня толкнуть. На преступление! Да-да, преступление, за которое лишают диплома и судят. Мы, медики, имеем дело с людьми, и любая новинка в нашей области, прежде чем ее применить к человеку, тысячи и тысячи раз пробуется и проверяется в клинике на животных. Это слишком ответственно.

— Успокойтесь, доктор, — Грег положил руку на его плечо. — Вы же верите Смайлсам? Или не хотите помочь мне обрести облик полноценного человека?

— Верить одно, — Эдерс вырвал плечо из-под ладони Грега, — а испытывать сомнительные машины и рецепты на людях — в корне противоположное. Потом, чем помочь? Чем?

— Восстановить кисть и глаз.

— А вдруг вместо этого у вас вырастет хвост и образуются жабры? — Эдерс уже вопил, размахивая руками и брызгая слюной. — Или вы обрастете шерстью, как медведь. На голове появятся рога, а из челюстей прорежутся бивни мамонта?

— Рога я, по всей вероятности, уже носил, их восстанавливать не надо. — Грег невесело рассмеялся. — В конце концов я даже не против хвоста и жабер. Будет чем отгонять москитов и дышать под водой. Стану эдаким хвостатым Ихтиандром.

— Не паясничайте! — взвизгнул Эдерс. Круглые щеки затряслись, смешно запрыгали усы, карие глаза заблестели. — Я же вас, сыщика, не принуждаю нарушать закон?

— Я вас тоже не принуждаю. Просто считаю в данном случае риск оправданным и согласен на любой исход, даже если он обернется для меня трагедией.

— А для меня? Меня замучает, убьет совесть. На это вам наплевать?

— Ничто вас не замучает, и останетесь живы, — неожиданно вмешался Уваров. — Я уверен: все кончится благополучно, и поддерживаю просьбу Грега. А если он вам так дорог, предлагаю себя — обо мне плакать некому, я везде теперь, как говорят, персона нон грата.

— И этот туда же! — резко повернулся к физику доктор. — Вы мне также не посторонний. Да и не в этом дело. Я врач! Не могу я, _не могу_. Мне никто не давал такого, права. Тем более вам и восстанавливать нечего. Вы ставите меня в неловкое, некрасивое положение. Это безнравственно. Я категорически отказываюсь и не желаю продолжать разговор в том же духе.

— А вот русский доктор Бакулев учил молодых медиков, — вставил Уваров, — использовать малейший шанс спасти больного.

— Я преклоняюсь перед именем Бакулева, но не вижу аналогии. От чего спасать нашего друга? От чего? Он что, на грани смерти?

— Ну зачем же так прямолинейно. — Русский скривил губы. — На вашем месте я бы рискнул.

— Вы не на моем месте. Поэтому вам легко говорить. Всегда легче, если дело касается других. Повторяю, категорически отказываюсь. Да. И ничто, да-да, ничто не изменит моего решения! Господи, недаром вчера меня терзали предчувствия.

— Значит, доктор, — Грег пристально взглянул ему в глаза, — имея возможность вернуть меня в лоно полноценных, вы из-за своей сомнительной щепетильности отказываетесь. Это и есть безнравственность, равнодушие и эгоизм. Вы можете, но, видите ли, не желаете.

— А кто вам сказал, что могу? — Эдерс затряс черной гривой. — Почему могу? Вдруг все не так и не то? Мало ли что они там насочиняли? Не исключено — случится непоправимое, мы же вступаем в область неизведанного. Вдруг вы примете обличье какого-то монстра-людоеда и в вас проснутся первобытные и отвратительные инстинкты? Вам лень об этом подумать?

— Но я же освобождаю вас от ответственности и угрызений совести, — засмеялся Грег.

— Вы — да! А я себя — нет! И перестаньте хихикать, мне не до юмора. Я возмущен — вы просто легкомысленный человек. — Он насупился, замолчал и нервно заходил по холлу.

— Доктор! — Уваров обнял его за плечи. — Успокойтесь. Мы вас очень любим и уважаем. Но Грег прав, действительно другого выхода нет. Будь я врачом, честное слово, решился бы на эксперимент. Это особый случай, требующий и благородства и мужества. Впрочем, — он прищурился, — вы можете подсказать что-либо иное?

— Значит, вы бы согласились? — Эдерс остановился.

— Не колеблясь. Потом, я же буду ассистировать. Работа установок — моя епархия. Следовательно, я не только помощник, но и соучастник и готов разделить с вами любую случайность. На лабораторные исследования времени нет.

— Тем более, — вставил Грег, — мне кажется, скоро нас побеспокоят люди Робинсона или Майка. Не исключено, они отправят на тот свет с легким сердцем — без всяких душевных угрызений. Эти опасения и заставили меня сфотографировать материалы. Я изготовлю еще копию, а оригиналы уничтожим.

— Вы хотите уничтожить созданное Смайлсами? — взвился Эдерс и уставился горящими глазами на Грега. — Это вандализм! На подобное злодеяние замахивались разве варвары-гунны или гитлеровцы. Вы фашист?

— Полно, доктор, — Грег встал, — не нервничайте, я же сказал: два экземпляра спрячем, а подлинник сожжем. Так удобнее — катушка пленки не больше двадцатицентовой монеты.

— Копия — это копия, а оригинал — оригинал. — Эдерс задумался и поджал губы.

— Не забывайте — это фотокопия. Кипу документов труднее сохранить, а микропленку я при необходимости проглочу или так запрячу, сам дьявол не отыщет.

— Делайте как знаете, вам виднее. Я умываю руки.

— Ручонки вы умоете перед операцией над Грегом, — улыбнулся Уваров.

— Не ерничайте! Никаких операций! — опять взвился доктор. — С генетикой шутки плохи. С ней разговаривают на «вы». Дилетанты, неучи и профаны не представляют могущих произойти пагубных последствий. Это святая святых, в нее следует входить на цыпочках.

— Мы все понимаем. Но поймите и нас, иного выхода нет. — Грег сдвинул брови. — Значит, вы желаете, чтобы я так и остался калекой?

— Нет, не желаю. Не в том дело, а вдруг…

— Если произойдет это «вдруг», даю письменное разрешение Уварову пристрелить меня. Изобразим самоубийство.

— Здрасьте! Вот это мило! — вытаращил глаза физик. — Почему именно мне отводится столь ужасная роль заплечных дел мастера?

— Потому что вы меня поддерживаете и уверены в успехе, как я сам. Вы оптимист, а доктора постоянно заносит в негативную сторону. Родится монстр! Вырастут бивни! Полезу на деревья! А если обернусь гением? Начну слагать стихи, как Шекспир, писать картины подобно Рембрандту и сочинять музыку, достойную Чайковского? Вас гложет зависть, Макс, поэтому вы и отказываетесь. Вдруг замухрышка Грег превратится в сказочного принца? Что тогда станет с вашей совестью?

— Вы неисправимы, Фрэнк. Делаете вид, будто не понимаете меня, хотя вам все прекрасно понятно. Вы вымогаете…

— Себе превращение в сказочного принца, — закончил Уваров.

— Не острите! Я не шучу! — взвизгнул Эдерс, но уже как-то неуверенно.

— И мы не шутим, наш милый доктор. Мы вас просим как единственного волшебника, даже, если хотите, умоляем снизойти…

— Пропадите вы пропадом! — Эдерс засунул кулаки в карманы брюк и выпятил круглый животик. — Я умываю руки. Будь что будет. Вы с физиком затравили меня, загрызли, затюкали и загнали в тупик. Это нечестно, неблагородно и уж, во всяком случае, не по-товарищески. Вы создали искусственное большинство. Вероятно, с этой целью и Мартина сплавили — он бы взял мою сторону. Не даете мне открыть рта! А вам, Уваров, я этого…

— Никогда не прощу! — закончил физик с пафосом, закатил глаза и захохотал. — Если вы, доктор, сейчас же не согласитесь, — он схватил со стола прибор РУ, — я вас раздену и, как сказано в одной басне, голым в Африку пущу. Благо она близко.

— Я умываю руки, — повторил Эдерс и задрал подбородок. — Подчиняюсь насилию, но оставляю за собой моральное право: если, дай-то бог, все кончится благополучно — в течение недели будете поочередно чистить мои туфли и подавать в постель утренний кофе со сливками и свежими булочками.

Грег и Уваров переглянулись и ответили хором:

— Согласны! Обещаем!

— Считайте, почти уговорили, — Эдерс вытер лоб, — но не воображайте, что испугали вашими угрозами — иду на безрассудный риск ради науки и любви к ближнему или, как нынче часто пишут газеты, ради всего прогрессивного человечества. Но если случится несчастье — наложу на себя руки. Кстати, — он вытаращился на прибор РУ, — покажите, как действует эта штука.

— Для вас с превеликим удовольствием. — Уваров направил на него объектив.

— Вы с ума сошли! — Доктор всплеснул ладонями. — Не на мне.

— Извольте. — Уваров отвел прибор в сторону. — Видите, над объективом-вибратором четыре кнопки, закрытые прозрачными колпачками.

— Раньше их было три, — вставил Грег.

— Верно. На старой модели их три. Тот прибор не работал в режиме «усыпление».

— А колпачок зачем? — спросил Эдерс.

— Чтобы не нажать случайно: при ношении, падении или еще чего. Это своеобразный предохранитель. Там есть и другой — прежде чем утопить кнопку, ее надо развернуть пальцем на 90 градусов по часовой стрелке. Теперь, как он действует. Смотрите, белая — раздевание. — Он навел прибор на штору. — Нажимаю.

Репсовая, в оранжевых и зеленых разводах, штора мгновенно словно растаяла. Какой-то миг казалось, вместо нее реет невесомое мутное облачко пыли, но и оно тут же пропало.

— Все, — сказал Уваров. — Если бы это был костюм, человек предстал бы обнаженным. Без всякого вреда для здоровья. Дальше — черная кнопка — «усыпление». — Он направил объектив на сидящую на площадке собаку. — Нажимаю.

Джерри, это была она, лениво повалилась на бок. Рекс в недоумении потянулся к ней, втянул воздух носом, но тут же сам упал сверху.

— Что вы делаете? — закричал доктор и бросился к животным.

— Остановитесь, — Уваров схватил его за рукав. — Им ничто не грозит. Они крепко спят, сейчас мы их поднимем.

— Ох, господи, склероз. — Доктор остановился. — Совсем заморочили мне голову. Я же в этом режиме использовал прибор сам. Будите их.

Уваров надавил на зеленую кнопку. Собаки как ни в чем не бывало поднялись, потянулись, выгнув атласные спины, и снова улеглись.

— Обратите внимание, они даже не удивились, что только что лежали, — прокомментировал Уваров. — Если бы я их не разбудил, проспали бы сном праведников час-полтора, а затем благополучно проснулись бы сами.

— А это? — доктор потянулся к красной.

— Осторожно! Ликвидатор. Когда-то его машинально и беззаботно задел наш друг, и кончилось печально. Правда, я его усовершенствовал. Сейчас он действует не взрывом патрона — короткое замыкание расплавит прибор в доли секунды. Думаю, так лучше, меньше шума и безопаснее для окружающих.

— А диск и шкала на обороте? — спросил Грег. — Прежде я их не видел, вернее, скорее всего не заметил.

— Точно. Их не существовала — подтвердил Уваров. — Здесь нанесены числа: 35, 42, 51. Первая частота превратит в ничто живое. Я ее испытал на метровом варане. Исчез, лишь следы лап и брюха остались на песке. Вторая — развеет любое каменное, кремневое, бетонное или силикатное препятствие. Третья — обратит в пыль металл или изделие из него. Для последней имеется еще и своя шкала, на ней устанавливают частоту для определенного вида. Скажем, для стали одна, для меди другая.

— Понятно, — прошептал доктор. — Ужас. Просто ужас. Уму не постижимо, какое варварство. До чего может докатиться человек в своих низменных устремлениях.

— При чем тут варварство? — возразил Уваров. — Это изумительное и нужное открытие, значение которого трудно переоценить. Это равноценно атомной или термоядерной реакции: можно строить электростанции, а можно создавать бомбы.

— Ладно. Ну его к шутам, спрячьте от греха. — Эдерс боязливо отстранился. — Безопасен он или нет, но подобные вещи вызывают у меня омерзение и внутреннюю дрожь. Уберите.

Уваров вложил прибор в небольшой футляр.

— Продолжим? — Грег собрал разбросанные по столу листки. — Как только Мартин доставит необходимое, начнем готовиться к эксперименту. Надеюсь, вас больше не придется уговаривать, доктор?..

Лабораторию оборудовали на втором этаже, где раньше размещался кабинет профессора. Там не оставили почти никакой мебели, тщательно вытерли пыль, продезинфицировали вещи и вымыли полы.

Грег лежал на кушетке, по горло закрытый простыней. На лбу и глазах марлевая повязка, искалеченная рука, откинутая под прямым углом к телу, покоилась на подставке. Над ним возвышалось устройство, напоминающее большой фотоувеличитель. На высоте двух метров висел рефлектор, похожий на кварцевую лампу. В комнате уже успел воцариться запах лекарств. Эдерс и Уваров в белых халатах чинно стояли по обе стороны кушетки, в изножье на стуле примостился Мартин.

— У вас все готово? — Доктор скосил глаза из-под маски.

— Все, — торопливо и почему-то шепотом ответил физик.

— Ну, начинаем.

— Включаю общее облучение, — щелкнул тумблером Уваров. Лицо побелело, резче проступили веснушки, руки мелко дрожали.

Вверху тихо и тонко, словно оса, зажужжало. Рефлектор засветился необычайно красивым фиолетово-лиловым светом. Он, будто шар плазмы, висел в воздухе, переливался, менял тона и оттенки, еле слышно потрескивал.

— Что чувствуете, Фрэнк? — Щеки доктора лоснились, на ресницах и кончике носа повисли капельки, губы тряслись.

— Ничего, — пробубнил Грег. — Абсолютно ничего.

Доктор заглянул в блокнот.

— Так и должно, — сказал удовлетворенно и незаметно перекрестился.

— Доктор, — укоризненно прошептал Уваров, — вы же атеист, а бог…

— Черт с ним, с богом, — отмахнулся Эдерс. — Первые полчаса, наверное, не возникнет никаких ощущений. Затем постепенно тело заполнит приятная теплота. Так мне подсказывает интуиция. Смайлс это определял по термометру, Рекс же не делился своими ощущениями.

— Он мог повилять хвостом, — хмыкнул русский.

— Следите лучше за приборами, кинолог.

— Давление в пределах нормы, температура тридцать семь и пять, — покорно ответил физик.

— Ох, связался я с вами, — вздохнул доктор.

— Чувствую тепло, — хрипло произнес Грег. — Невесомое, я бы сказал, нежное…

— Первое общее облучение продлится двенадцать часов. Вы помните — в это время вставать нельзя?

— Помню. Для того вы и терзали меня, промывая желудок и ограничивая в питье и еде?

— И чтобы не отвлекать силы организма на пищеварение. В вас сейчас происходят удивительнейшие явления. Эти процессы, дремавшие в клетках миллионы-лет, теперь начинают пробуждаться, оживать и действовать по своему назначению. Вы, словно эмбрион, проходите все стадии эволюции. И вот на той из них, на которой организму была еще присуща способность регенерации, облучение прекратится. После того, как организм обретет способность к регенерации, начнется восстановление утраченных органов. Образуются ткани, в них, словно корни растений, станут разветвляться нервы и сосуды. Едва члены обретут нормальные размеры и зафункционируют, повторное облучение вернет организм в состояние, соответствующее нашему веку. В начале процесса руку поместим в полиэтиленовый футляр, на глаз наденем повязку, и Грег сможет вставать и ходить. Конечно, недолго. Сделает, что положено, и снова в постель.

— В третий раз облучать не будем?

— Нет. Сначала двенадцать часов. Затем пауза в две-три недели. Как заметим — кисть восстанавливается, сделаем несколько стимулирующих инъекций по рецептам Смайлсов. В это время ему следует усиленно и калорийно питаться. Как только конечность придет в норму, произведем снова облучение в течение двенадцати часов.

— Для того чтобы остановить процесс?

— Он остановится сам. Генетический код не позволит ему продолжаться дальше — органы ведь достигли естественных размеров. Облучение нужно, чтобы вырвать организм из стадии ящера — млекопитающего и вернуть в стадию гомо сапиенса.

— А глаз? — с надеждой спросил Грег.

— По этому поводу в работах Смайлсов ничего не сказано. Есть упоминание о восстановлении желудка, скажем, если вам при язве или травме удалили его часть, почки, легкого и некоторых других органов.

— Они тоже целиком восстанавливаются? — с сомнением спросил Уваров.

— Смайлсы утверждают — да, — подтвердил Эдерс. — Что касается глаза, мы идем вслепую. Это иная стадия — того уровня, когда имелись зачатки третьего глаза — ее мы постараемся нащупать, медленно перемещая организм из одной в другую. Как обнаружим — что-то началось, задержимся. Мне думается, организм утратил эту способность раньше, но все происходило плавно, без резкой грани.

— Вы там не чувствуете чего-либо?

— Кроме тепла во всем теле и глазнице, ничего, — ответил сонно Грег.

— Тогда лежите спокойно, ни о чем не думайте, расслабьтесь, постарайтесь заснуть. Смайлс, например, давал собаке снотворное.

— Может, и ему дать? — спросил Уваров.

— Не стоит. Смайлс делал это потому, что псу же не скажешь: лежи, не двигайся и спи. Обойдемся. У ложа буду дежурить неотлучно. Понадобится, вы меня подмените.

— Слушаюсь, доктор. Но мне бы тоже хотелось присутствовать, любопытно. Можно?

— Конечно, — кивнул Эдерс. — Записывайте все, что происходит. С точной датой, временем, симптомами. К сожалению, мы лишены возможности делать постоянно тщательные анализы крови, мочи и так далее, да и анамнез я провел спустя рукава. Придется довольствоваться тем, что есть.

— Доктор, — Уваров с интересом взглянул на Эдерса, — мне всегда представлялись хирурги эдакими волевыми, хладнокровными людьми, а вы…

— Не путайте хладнокровие с равнодушием — раз, — перебил доктор. — Потом, сейчас я занимаюсь не хирургической операцией, в чем хорошо разбираюсь и чему обучен, а совершенно другой, почти не знакомой мне. Обобщающий же портрет идеального врача, мне думается, очень точно определил Гиппократ. Он говорил: «…Врач-философ равен богу. Да и немного в самом деле различия между мудростью и медициной, и все, что ищется для мудрости, все это есть и в медицине, а именно: презрение к деньгам, совестливость, скромность, простота в одежде, уважение, суждение, решительность, опрятность, изобилие мыслей».

Грег покосился на доктора и буркнул:

— Ученые у них — поэты и романтики, врачи — философы и мудрецы, одни мы, сыщики…

— Замолчите! — не дал ему договорить Эдерс. — Иначе как вот отключу…

Спустя шесть часов, когда доктор спустился перекусить, из комнаты Грега донесся испуганный голос Уварова:

— Доктор! У него появилось жжение!

— Где? — Эдерс, жуя, влетел в комнату. — Где появилось? Что жжет?

— В глазнице и в руке, — слабым голосом произнес Грег. — Но скорее не жжение, а зуд, как при щекотке, в глазнице больше. — На носу Грега блестели капельки. — Причем и в больном, и в здоровом глазу.

— Все правильно. Оба глаза связаны воедино, процесс касается обоих. Так и должно быть.

— А здоровый не вывалится?

— Не знаю. Вы понимаете, не зна-ю! — произнес раздельно и с раздражением. — Но вряд ли. Чаще на здоровый орган переносится болезнь, а не наоборот.

— Доктор! — удивленно прошептал Грег. — У меня ноет челюсть.

— Какая еще челюсть? — встрепенулся Эдерс.

— Верхняя. Будто в ней копошится и царапается муравей.

— Откройте рот. Быстро. Пошире!

Грег разинул рот. В верхней челюсти не хватало зуба.

— Господи! — вскричал Эдерс. — Какой же я тупица, жалкий лекаришка, не сообразил такой простой вещи. Ведь у него восстанавливаются все утраченные части. Вы понимаете, все-е. Нет ли еще чего, недостающего?

— Остальное вроде в наличии, — неуверенно произнес Грег.

— Как данные? — Доктор повернулся к Уварову.

— Температура тридцать восемь, остальное в норме.

— Так и следует, — удовлетворенно кивнул Эдерс. — В организме идут сложные процессы, они и вызывают реакцию. Могут возникнуть ощущения, о которых мы и слыхом не слыхали.

— Зудит сильнее, — прохрипел Грег. — Причем везде, в зубе тоже, вернее, в десне. К чему бы это?

— Так надо! Отстаньте! Боже, каким вы были паинькой, когда я вас лечил в клинике. Лежали смиренно…

— Ладонь зачесалась, — не обращая внимания на причитания Эдерса, произнес деловито Грег. — Терпенья нет. У-у-у.

— Какая ладонь? — Доктор наклонился над пациентом.

— Та, которой нет, — обыденно ответил Грег. — Нет, а зудит.

— Это хорошо. — Эдерс воздел руки к потолку. — Прямо прекрасно, замечательно. Вы понимаете, — взглянул с торжеством на физика, — раздражаются окончания нервных волокон от предплечья к ладони и далее к фалангам пальцев, скоро начнется их рост.

— Во-во! — поддакнул Уваров. — Моя бабушка говорила: раз чешется, значит, заживает.

— Идите вы со своей бабушкой, — начал Эдерс.

— Точно. Пальцы зашевелились, — Грег хотел привстать. — Я их чувствую, доктор. Вы понимаете, чувствую!

— Лежать! — рявкнул Эдерс так, что зазвенели на столе мензурки. — Пальцы не могут шевелиться, их нет и в зачатке — это так только кажется.

Грег плюхнулся на подушку.

— До конца облучения осталось пять минуточек, — доложил физик.

— Приготовьтесь вырубить общий облучатель. Как выключите, одновременно дайте напряжение на индивидуальное облучение руки и глаза.

— Время! — восторженно крикнул Уваров и щелкнул тумблерами. Фиолетово-лиловое свечение словно втянулось внутрь рефлектора. По-комариному пронзительно зазвенело облучение на руку и глаз.

— Теперь процессы идут локально. Органы обрели свойства регенерации. Местное облучение стимулирует восстановление в районе травм. Как дела, Грег?

— Защипало в глазнице, — он поколебался, — и в челюсти.

— А в руке?

— Как и раньше.

— Понадоблюсь, позовите, буду у себя. — Уваров пошел к двери.

— Позову. Ступайте…

Утром Уваров тихонечко приоткрыл дверь в комнату Грега. В полумраке пахло озоном и нагретой изоляцией проводов. Эдерс сидел в кресле, вытянув ноги, сложив на животе ладони, опустив веки, словно зачарованный, повторял, покачивая головой:

— Господи боже мой. Что же творится, уму не постижимо.

— Что случилось? — встревожился физик.

Эдерс открыл глаза.

— На месте травмы образовалась опухоль — это начало формирования кисти. Вы представляете? В какое время живем? При каком событии присутствуем? Я отказываюсь верить и понимать, не доверяю собственным глазам. Будто все творится в каком-то фантасмагорном мире, куда удалось случайно заглянуть.

— А из этой опухоли не образуются ласты или копытце? — спросил Уваров и тотчас пожалел.

Доктор, уперев ладони в подлокотники кресла, начал медленно приподниматься. Лицо побагровело. Взгляд сделался неподвижным и зловеще уперся в физика. Уваров в страхе отпрянул.

— Вы что? Издеваетесь? Я вас спрашиваю, для чего вы явились? Помогать или задавать вопросы на уровне дикаря с островов Фиджи?

— Простите, доктор, — промямлил русский. — Извините, пожалуйста.

— Э-э, что с вами говорить, — Эдерс безнадежно махнул рукой, — все одно ничего не поймете.

— Я понимаю, доктор, понимаю. — Уваров выпрямился и прижал ладонь к груди. — Понимаю даже то, что еще не дошло до вас.

— Это что же, интересно, до меня не дошло? — возмутился Эдерс.

— Я гляжу в будущее и зрю — во всех медицинских и энциклопедических справочниках мира золотыми, нет — платиновыми буквами начертано ваше имя. Вы проложили путь в неведомое. Сдернули покров с тайны тайн. Вам при жизни воздвигнут памятник из горного хрусталя с золотыми прожилками, дабы подчеркнуть тонкость работы мастера и изящество его мышления. У ваших стоп изобразят распростертую ниц прекрасную женщину, олицетворяющую природу.

— Вы думаете? — Доктор уже остыл и недоверчиво посмотрел на физика.

— Я уверен. Я счастлив, — продолжал, воздев руки к небу, с надрывом Уваров, — что в эту историческую минуту находился рядом. Я еще когда-нибудь издам мемуары, гордясь тем, что не столько помогал вам, Парацельсу нашей эпохи, но мешал, как отозвался сей великий и скромный человек, дурацкими вопросами. Даже, как Адам и Ева из рая, изгонялся из лаборатории и отправлялся почивать… на лаврах.

— Хватит ребячиться. — Доктор встал. — Он проснется спустя час-полтора. Пойду что-нибудь съем, живот подвело. Там, кажется, есть сандвичи с ветчиной?

— Вы достойны не каких-то черствых бутербродов с вчерашней свининой, а шербета и нектара.

— Да полно уж. Посидите тут. — Он направился к двери. — Я и ему приготовлю заодно — проснется голодным как волк.

— Как вы думаете, сколько времени уйдет на восстановление органов?

— Месяц, а может, и два. Откуда я знаю?

— Ему все можно есть?

— Да.

— Не потолстеет? Статистики утверждают: сейчас во всем мире наметилась тенденция к излишней полноте.

— Не знаю, как вы, а я статистикой сыт по горло. Порой это очередной блеф для околпачивания простаков.

— То есть?

— Вы слышали такую присказку: существует ложь малая, средняя, большая и статистика.

— В чем ее смысл? — Уваров поднял брови.

— В том, что по статистике на меня с Фордом приходится по миллиарду долларов. На самом же деле у него два, а у меня фига. Понятно?

— Не в деньгах счастье, доктор, вы сами сокровище.

— Хватит курить фимиам, я удаляюсь.

— Почивать на лаврах?