"Тихое оружие" - читать интересную книгу автора (Великанов Василий Дмитриевич)

Именины Павлика

Трижды начиная с апреля 1943 года Гитлер намечал решительное наступление на Орловско-Курской дуге и трижды откладывал его. Наконец он окончательно решил дать сражение в начале мая, объявив своим войскам, что «победа под Курском должна явиться факелом для всего мира…».

В июне через город, в котором обосновалась Нина, передвигалось на восток особенно много немецких войск. В дом Григория Михайловича часто забегали солдаты, чтобы попить воды или молока. Ехали они из Франции, Голландии, Дании, где им жилось так вольготно. По их самоуверенно-веселому поведению можно было понять, что они верят в свою счастливую звезду: после победы на русском фронте фюрер обещал дать каждому солдату по сто гектаров земли.

К «отцу» ежедневно поступали от друзей сведения о проходящих войсках противника, и Нине приходилось утром и вечером, а иногда и днем ходить на «прополку проса» и передавать в Центр радиограммы. Ходила она туда с Анной Никитичной или с Артемом.

После пятиминутных передач девушка так уставала, будто работала несколько часов: ощущение постоянной опасности выматывало силы. Теперь она ни на минуту не расставалась с пистолетом, даже спала с ним. Делалось это не только из соображений постоянной готовности, но и для того, чтобы в случае обыска в квартире его не могли обнаружить.

Через два дня после того, как рацию вынесли в поле, во всех домах поселка действительно был обыск. Его производили трое: два немца — лейтенант и ефрейтор — и полицай Дуров.

Когда они вошли в дом Павла Степановича, то ни хозяина, ни его сына дома не было. Женщины, увидев знакомого полицая, переглянулись: уж не выдал ли он их? Но тот сказал офицеру: «Я в этом доме бываю». Непонятно было: то ли это означало, что тут все надежно, то ли наоборот…

Но обыск у «дублера» провели только в доме, и весьма поверхностно, не заглянув ни в чулан, ни на чердак. У «отца» же облазили все: комнаты, подпол, сарай. И даже поднялись на пыльный чердак.

Больше всех старался ефрейтор Фриц с усиками «кляксой». Но, покидая дом, извинился:

— Простите, господин писарь. Динст ист динст — служба есть служба.

— Конечно, я понимаю, — закивал Григорий Михайлович.

Этот обыск взволновал и его, и Нину. Значит, Дуров предупреждал не напрасно: враги что-то учуяли.

Тревожило девушку и то, что питание к рации «отец» хранил по-прежнему у старосты. Хотя Григорий Михайлович и заверял, что более безопасного места не найти — при обысках немцы обходят этот дом.

Цепочка становилась слишком длинной: батареи к рации идут через какую-то тетю Катю, которую Нина никогда не видела, а теперь вот еще и староста. Такая цепочка может где-нибудь порваться, оказаться ненадежной.

Нине было досадно, что «отец» не доверяет ей всех тайн. И хотя девушка сознавала, что к этому его обязывает строгий закон конспирации, но все же… Ведь она могла бы что-то подсказать ему, а может, даже предостеречь от ошибочных шагов!

Вот и о «свадебной» операции не предупредил ее… А надо бы. Хотя партизаны и нанесли фашистам двойной удар — после подрыва бензосклада половина караульной команды была расстреляна за «предательство», но еще неизвестно, чем все это кончится. Таскали на допрос и жениха, но отпустили. А «отца» пока не трогают. Надолго ли?

Как-то в дом Григория Михайловича пришел радиотехник и принес новый репродуктор. «Чего это он? — удивилась Нина. — И старый динамик хорошо работает!»

Сидя в своей комнате за пологом, она прислушивалась к разговору «отца» с Семеном. Тот в чем-то настойчиво убеждал Григория Михайловича и при этом говорил, что доктор-де свой человек, просил спасти его.

«Отец» сначала не соглашался, ссылаясь на то, что это рискованно. Но потом, когда Семен сказал, что «раненые партизаны пропадают без хирурга», все-таки согласился: «Ладно, присылай завтра».

На другой день с раннего утра Анна Никитична затопила печь и затеяла пироги по случаю дня рождения Павлика, а Григорий Михайлович предупредил «дочь»:

— Нина, к нам придут гости. Ничему не удивляйся.

К обеду в дом зашли двое: незнакомая женщина в бордовом платье и немецкий офицер. Присмотревшись к ним из-за полога, Нина узнала в мужчине врача, который приходил к ней во время болезни, и удивилась: «Чего это он в таком обличье?»

Гости — как выяснилось, муж и жена — поздравили хозяев с именинником и передали взрослым какой-то сверток, а детей одарили конфетами. Потом уселись за стол и начали о чем-то болтать. Нина хотела было уйти с ребятами на улицу, но к ней зашел «отец» и пригласил к столу:

— Что чураешься? Это же свои люди!

Поправив прическу, девушка вышла к гостям и молча поклонилась.

Дети тоже хотели было сесть за стол, но Анна Никитична, дав им по пирожку, выпроводила гулять. И Нина поняла, что «мачеха» охраняет гостей от детских ушей.

Девушка села около незнакомой женщины, и та сразу же начала ее выспрашивать:

— Ну как ты себя чувствуешь после болезни? Нина вопросительно взглянула на врача:

— Ничего. Спасибо.

— Да ты, я вижу, скромница, — проговорила женщина, обнимая девушку за плечи. — Не обижают тебя тут?

«Чего она все допытывается? — насторожилась Нина. — Чего ей надо?» А та продолжала:

— Мой муж говорил, что ты молодец!

«На что это она намекает? — встревожилась Нина. — Неужели что-то знает про меня?»

Выпили по рюмке самогона и начали закусывать, болтая о том о сем — больше всего на мелкие, бытовые темы. И девушка поняла, что гости тянут время, то и дело посматривая в окна.

А вскоре в дом вошла рыжеволосая плотная женщина и с ней рослый подросток лет пятнадцати, которого она называла Валентином. Взяв по куску пирога, он и Артем отправились на улицу.

Через некоторое время пришли красивый черноволосый юноша вместе с молоденькой застенчивой девушкой: это тоже были дети рыжеволосой женщины.

— Все в порядке, мама, — тихо сказал ей юноша.

Нина настороженно присматривалась к людям, прислушивалась к их разговору и никак не могла уловить, ради чего они тут собрались. Лишь услышала, как «отец» шепнул Артему: «Захвати свою гармошку и в случае чего заведи «Лявониху»…»

В разгар праздничного именинного обеда в дом вошел брат «мачехи» Иван, и Григорий Михайлович потянул его за стол:

— Выпей за племянничка!

— Нет, Гриша, некогда. Пойди-ка сюда на минутку.

Они удалились в Нинину комнату, и девушка услышала их приглушенный говор: «Да ты с ума сошел, Иван! Что это за люди и что у них на душе?..» — «Я знаю, Гриша. Иначе бы не привел». — «Ты сорвешь мне все дело… Понимаешь?» — «Понимаю. И все-таки возьми. Головой ручаюсь! Полицай будет вроде охранять офицера, а оружейный мастер — золотые руки. Пригодится! Я давно обещал переправить их в лес…» — «фу-ты, черт! — выругался «отец». — Ладно. Где они?» — «Во дворе…» — «Ах ты, бесшабашная твоя голова! Привел и не спросил у меня… Ну, хорошо, чего уж теперь делать? Давай их сюда, посмотрим…»

Иван вышел из дома, а Григорий Михайлович, присев к столу, извинился перед Ниной:

— Непрошеные гости пожаловали. Но, кажется, невредные.

Девушка поднялась было, но «отец» придержал:

— Ты куда? Сиди спокойно.

— Мне надо выйти.

— Чего ты ее удерживаешь? — вмешалась Анна Никитична. — Человеку, может, надо по своему делу…

Выходя из дома, Нина увидела троих мужчин, приближавшихся к их крыльцу: Ивана, полицая Дурова, которого она не раз встречала в доме «дублера», и незнакомого бородатого мужчину с угольно-черными глазами. Мелькнуло опасение: «Зачем дядя ведет их сюда?»

Присоединившись во дворе к детям, девушка стала играть с ребятами в прятки, а сама наблюдала за домом и временами поглядывала на улицу, где у калитки вместе с Валентином сидел Артем, не сводивший глаз с улицы.

Потом Нина услышала песню, которая тихо полилась из дома через открытое окно: «Как родная меня мать провожала, тут и вся моя родня набежала…» Защемило сердце: девушка вспомнила, как эту песню пели мама и отец.

И вдруг Нина услышала, что Артем запиликал на губной гармошке «Лявониху» — сигнал опасности. Она посмотрела на улицу и съежилась: к ним шла группа итальянских солдат — Нина узнала их по голубым беретам.

Войдя в дом и увидев за столом лейтенанта немецкой армии, они вытянулись у порога, и один из них доложил:

— Битте ум эндшульдигунг, герр лойтнант. Вир ха-бен дурст.

— Гут, битте, бите,[11] — пробормотал «офицер». Анна Никитична дала солдатам жбанок молока, и они по очереди напились. Поблагодарив хозяйку по-немецки: «данке, данке», итальянцы объяснили лейтенанту, что идут домой, так как военный договор у дуче с фюрером кончился и они не желают больше воевать. А пешком идут потому, что им не дали машин. Попрощавшись — «чао, чао», — итальянцы откозыряли лейтенанту, а один из них сунул автомат в угол.

После их ухода гости громко затянули «Из-за острова на стрежень». Веселые голоса лились через открытые окна на улицу. Прохожие останавливались против дома Григория Михайловича и, слушая старинную песню, качали головами: а чего, мол, и не гулять нашему писарю? У него вон какое знакомство — немецкий офицер за столом…

Солнце клонилось к западу. Теперь на огненное светило можно было смотреть не щуря глаз.

Нина вошла в дом, неся на руках именинника. Вслед за ними плелась уставшая Милочка.

— Он спать захотел.

— Уложи его пока у себя, — сказала Анна Никитична.

Нина устроила малыша на своей койке и не успела пропеть ему «Баю, баю-юшки, не ложись на краешке», как он уже уснул.

«Подвыпившие» гости притихли за столом, и девушка услышала, как врач сказал Григорию Михайловичу:

— Может, уже снять мундир и переодеться?

— Ни в коем случае, — запротестовал «отец». — Так лучше пройдете. А ты, Дуров, иди вроде как в охране офицера. Вот тебе и автомат: итальянец оставил.

И когда красное солнце окончательно скрылось за горизонтом, «веселая» компания вышла из дома. Люди были «пьяные», говорили громко. Приплясывая, Анна Никитична пропела частушку:

Полицай и черноглазый поддерживали под руки пошатывающегося немца. Женщины шли обнявшись.

Отойдя немного от двора, Анна Никитична и Нина остановились, а остальные направились по лугу к шоссе, по которому катили на восток машины с солдатами и вооружением. И вскоре пересекли шоссе, пошли по лугу.

— Мама, куда они? — спросила Нина.

— Молчи, — дернула ее за рукав Анна Никитична.

— А как же отец?

— Придет, никуда не денется! Ох, как бы и в самом деле не забрел куда не следует… — «Мачеха» устремилась вслед за компанией и вскоре вернулась с мужем.

Усталый, разомлевший не столько от выпитого, сколько от волнения, Григорий Михайлович попросил у Нины прощения:

— Ты уж, дочка, не сердись на меня. — Он на мгновение задумался, как бы решая про себя, говорить ли о происшедшем «дочери» или погодить. — Может, ты, конечно, в чем-то сомневаешься и осуждаешь меня, но… тут сложилась такая обстановка…

Григорий Михайлович задумчиво помолчал и продолжал:

— Впрочем, говорить об этом еще рано. Давай-ка лучше спать! Утро вечера мудренее, завтра будем умнее.

В ту ночь Нина долго не могла уснуть: «Что же это за люди? Зачем они приходили? Куда отправились? Почему «отец» что-то скрывает от меня?..»

Ранним утром, когда Нина еще спала, Григорий Михайлович куда-то ушел и вернулся только к обеду. Уединившись с «дочерью» в ее комнатке, он сказал ей:

— Понимаешь, Нина, надо было помочь партизанам. Надо. Петр Иванович — хороший хирург, но волей судьбы оказался в госпитале РОА. Очень тяготился своим положением и давно уже просил переправить его в лес. Да нельзя было! Во-первых, он сам тут нам помогал кое в чем. А во-вторых, его жена заведовала аптекой, и через нее медицинские средства отправлялись к нашим друзьям. Теперь в лесу завязались тяжелые бои, и у партизан появилось много раненых. А хирурга у них нет. Вот и пришлось переправить к ним Петра Ивановича. Что же касается полицая Дурова, то за ним мы давно наблюдали и пришли к выводу, что он поневоле надел лягушачий мундир. Ну а этот, черноглазый, — военнопленный, которого узрел Иван и поручился за него головой…

— А рыжеволосая женщина с тремя детьми? — спросила Нина.

— Это семья известного в городе коммуниста. Сам он в глубоком подполье.

— Но пройдут ли они?

— Уже прошли до Каменки, а там рукой подать до партизанской тропы.

— Вас могут потянуть за беглецов, — вскользь заметила девушка.

— Ладно, дочка. Дело сделано, и люди теперь вне опасности.

Нине стало лестно, что Григорий Михайлович доверил ей свою тайну, и все-таки страшно от мысли, что «отец» проделывал это уж слишком открыто. И она спросила:

— А нельзя было придумать что-нибудь другое, чтобы не пятнать нашу квартиру?

— Да, конечно… Лучше бы как-то иначе… — замялся Григорий Михайлович, — но иного выхода у нас сейчас не было. А следовало торопиться, ведь над нами нависла угроза. Поэтому пришлось поступить именно так.

— Все-таки вы слишком рискуете!

— А без риска тут ничего и не сделаешь. — «Отец» махнул рукой и в волнении заходил по комнате.