"Блокада. Книга 5" - читать интересную книгу автора (Чаковский Александр Борисович)

6

Жданов оглядел людей, занявших свои обычные места за длинным столом для заседаний. Васнецов, Штыков, Попков, Павлов, Гусев были здесь.

— А Лагунов не вернулся? — спросил он, не обнаружив среди собравшихся начальника тыла.

Никто не ответил ему, и Жданов нажал кнопку звонка, расположенную слева под панелью его рабочего стола. На пороге появился дежурный секретарь.

— Где Лагунов? — обратился к нему Жданов.

— Еще на Ладоге, Андрей Александрович, — ответил секретарь.

— И до сих пор не звонил?

— К нам не звонил, Андрей Александрович.

Жданов посмотрел на часы и опять перевел взгляд на секретаря:

— Пожалуйста, откройте шторы и погасите свет. Уже утро.

Секретарь направился к правой стене и одну за другой раздвинул тяжелые шторы. Потом поочередно потянул рукоятки, распахивая наружные броневые ставни, плотно прикрывавшие два больших окна. Выключил электрическое освещение и вышел, тщательно притворив за собой высокую, обитую черной кожей дверь.

В комнате воцарился полумрак. Зимняя мгла серой пеленой окутывала оконные стекла. Размеренно, но едва слышно стучал метроном в коричневом ящичке-репродукторе. Жданов потянулся к репродуктору, слегка повернул черную ручку. Звук стал громче.

— От товарища Хозина никаких новостей? — спросил он начальника штаба фронта.

— Нет, товарищ Жданов, — ответил Гусев, привставая, — командующий все еще в пятьдесят четвертой.

Жданов сделал легкий жест рукой, сверху вниз.

— Сидите, сидите, товарищ Гусев… Будем экономить силы, — добавил он с печальной усмешкой и, перейдя от рабочего стола к столу для заседаний, опустился в кресло. — Прежде чем приступить к очередным нашим делам, — продолжал Жданов, — давайте послушаем товарища Васнецова о положении под Москвой. Товарищ Васнецов ночью разговаривал со Ставкой. Пожалуйста, Сергей Афанасьевич.

— В сущности, я немногое могу прибавить к вчерашней сводке Генштаба, — сказал Васнецов, кладя ладони на край стола. — Немцы продолжают наступать. Тридцатая армия генерала Хоменко, обороняющая Москву на северо-западе, отошла южнее Клина.

— Южнее Клина?! — воскликнул Попков. — Это же на полпути от Москвы до Калинина!

Васнецов оставил его реплику без ответа.

— Какими силами ведут наступление немцы? — спросил Штыков. Находясь все время в разъездах как уполномоченный Военного совета по строительству обходной дороги от Заборья к Ладоге, он меньше других был осведомлен о положении под Москвой.

Жданов кивком головы переадресовал его вопрос начальнику штаба фронта.

— По данным разведупра, товарищ член Военного совета, — сказал Гусев, чуть повернувшись в сторону Штыкова, — на правое крыло Западного фронта обрушились две мощных танковых группировки противника и часть сил девятой армии, а на левом крыле опять активизировалась танковая армия Гудериана. Не исключено, что в самое ближайшее время к этим силам добавится еще четвертая армия немцев.

Некоторое время все молчали, мыслями своими устремленные к Москве.

Наконец Жданов прервал это тягостное молчание:

— Перейдем к очередным делам. — И посмотрел на Павлова, сидящего справа от него между Штыковым и Попковым. — Слушаем вас, Дмитрий Васильевич.

Павлов хотел было встать, но, вспомнив недавние слова Жданова, обращенные к Гусеву, остался сидеть на месте. Ни на кого не глядя, он сказал:

— Хочу информировать Военный совет, что суточный расход муки составляет сейчас всего пятьсот десять тонн. Продовольствия в городе остается на считанные дни.

И умолк.

Все здесь понимали, что это значит: пятьсот с небольшим тонн муки, к тому же наполовину состоявшей из малосъедобных примесей, — самая низкая суточная норма, какую получали до сих пор два с половиной миллиона жителей Ленинграда.

— Говорите дальше, — потребовал Жданов.

— Вы же знаете, Андрей Александрович… — с укоризной в голосе откликнулся Павлов.

— Говорите! — уже настойчиво повторил Жданов.

— Хорошо, — согласился Павлов, не сумев скрыть при этом тяжелого вздоха. — Как известно, послезавтра вступит в силу решение Военного совета о пятом снижении хлебных норм: рабочим — до двухсот пятидесяти граммов, служащим, иждивенцам и детям — до ста двадцати пяти. Сегодня я вынужден сообщить, что с того же числа мы не сможем давать населению ничего, кроме хлеба. Но и при этом условии, если положение не изменится, у нас останется к концу месяца для снабжения войск и флота: мяса на три, точнее — на три и три десятых дня, жиров — на неделю, крупы и макарон — менее чем на четыре дня… Этим, Андрей Александрович, разрешите и закончить мое сообщение.

Жданов молчал.

— По сводке горздравотдела, товарищи, — заговорил Попков, — за истекшие пятнадцать дней в городе умерло от недоедания восемь тысяч двести тридцать два человека. Количество дистрофиков и страдающих от цинги не поддается учету. Теперь ведь далеко не все обращаются в поликлиники, люди понимают, что врачи не в силах оказать реальную помощь.

Жданов, казалось, не слушал того, о чем говорил председатель Ленсовета. Судя по отсутствующему взгляду, обращенному куда-то в пространство, мысли его были сейчас за пределами этой комнаты. Время от времени он нетерпеливо поглядывал на дверь. Наконец, вызвав звонком своего помощника, полкового комиссара Кузнецова, спросил раздраженно:

— Есть наконец что-нибудь от Лагунова?

— Пока нет ничего, — виновато ответил Кузнецов. — Как только он позвонит…

— Вы сами пробовали связаться с ним? — перебил Жданов.

— Да, я звонил в Осиновец.

— Якубовский там?

— Никого нет, все ушли на берег.

— Немедленно доложите мне, как только кто-нибудь позвонит из Осиновца. — И добавил, как бы извиняясь за свою резкость: — Пожалуйста, доложите.

Когда Кузнецов вышел, Жданов всем корпусом повернулся к Попкову и спросил, обнаруживая тем самым, что не пропустил его комментариев к докладу Павлова:

— Что же вы конкретно предлагаете?

— У меня есть кое-какие предложения, — вмешался Васнецов, но в этот момент раздался звонок телефона, и Жданов снял трубку.

— Слушаю.

Он произнес только одно это слово и, положив трубку на место, сказал:

— Меня вызывает на телеграф Ставка. Прошу не расходиться…

Жданов шел по широкому и длинному коридору Смольного. В ушах его все еще звучали страшные слова, только что произнесенные Павловым и Попковым, а думал он сейчас о том, что происходит на подступах к Москве и там, в Кремле, в так хорошо знакомом ему кабинете Сталина. Он еще не знал, кто именно его вызывает, но очень хотел, чтобы на том конце провода оказался Сталин.

Мелькнула леденящая душу догадка: может быть, как раз в эти минуты танковые клинья немцев сомкнулись на окраинах Москвы и его вызывают лишь для того, чтобы сообщить о неотвратимой угрозе вражеского вторжения в столицу?..

Жданов ни одной минуты не сомневался в том, что Москва будет защищаться с не меньшей яростью, чем Ленинград. Но он знал, какие огромные силы сосредоточили под Москвой немцы…

Сама мысль о возможности потери Москвы была для Жданова невыносимой. Всегда готовый напомнить в тяжкие минуты и себе и своим ближайшим товарищам, что захват Кремля Наполеоном стал не венцом его победы, а началом бесславного поражения, Жданов тем не менее не мог не сознавать, какие реальные последствия имело бы падение столицы социалистического государства.

Прежде всего окажется обреченным Ленинград. В случае захвата противником Москвы Ленинград не продержится и нескольких дней: это сразу же осложнит помощь ему извне. А кроме того, Гитлер сумеет тогда дать фон Леебу мощные подкрепления, и относительное равновесие сил, установившееся под Ленинградом начиная с октября, будет нарушено. Пусть по трупам защитников города, но враг наверняка вторгнется на ленинградские улицы…

Как политический деятель Жданов всегда понимал и почти физически ощущал неразрывность судеб Москвы и Ленинграда. Но как человек, на плечах которого лежала главная ответственность за Ленинград, становившаяся с каждым месяцем, даже с каждым днем все более тяжелой и горькой, потому что тяжелее и горше становилась жизнь в городе, Жданов всецело принадлежал именно Ленинграду.

За исключением тех коротких четырех-пяти часов в сутки, которые он отдавал сну, все остальное время и ум, и сердце, и думы Жданова были прикованы либо к Урицку, восточнее которого немецкие части находились на самом близком расстоянии от Ленинграда, либо к восточному берегу Невы, где с крошечного плацдарма наши войска в течение долгих дней безуспешно пытались прорвать блокаду, либо к Волхову и Тихвину, где враг пытался затянуть вторую блокадную петлю. Но сейчас, в эти минуты, опускаясь по узким металлическим ступеням тускло освещенной двухмаршевой лестницы, ведущей в смольнинское подземелье, Жданов думал только о Москве.

В аппаратной узла связи горел яркий свет и поддерживалась температура, близкая к нормальной. Это тепло, этот яркий свет, это ритмичное стрекотание телеграфных аппаратов и вкрадчивый шорох выползающих из них узких бумажных лент создавали у каждого, кто входил сюда из сумрачных, охолодавших комнат Смольного, иллюзию моментального избавления от всех невзгод войны и блокады. Каждому казалось, что он попал в какой-то иной, совершенно обособленный мирок, хотя в действительности не было в Ленинграде другого места, столь тесно связанного зримыми и незримыми нитями с передовыми частями, защищающими подступы к городу, с армиями по ту и эту сторону блокадного кольца, со Ставкой Верховного главнокомандования, с Кремлем, с Москвой, со всей Большой землей.

Дежурный по смене старший лейтенант встретил Жданова у входной двери по всем правилам строевого устава. Жданов ответил на его приветствие совсем по-граждански — только наклоном головы, рапорта слушать не стал, а сразу направился к столику у дальней стены, чуть отодвинутому от других таких же столиков, располагавшихся рядком почти вплотную один к другому.

Телеграфистка с зелеными полевыми треугольниками старшего сержанта, едва завидя Жданова, бросила пальцы на клавиатуру своего «Бодо» и стала отбивать привычное «там ли, там ли…». Он знал ее по имени, так же как и двух других телеграфисток, посменно работавших на прямой связи со Ставкой. Подавляя приступ астматического кашля, поздоровался:

— Здравствуйте, Лена.

Девушка слегка привстала, продолжая отбивать «там ли».

Через две-три секунды из аппарата потекла лента с одним многократно повторяемым словом: «Здесь, здесь, здесь…»

— Передайте, что я тоже здесь, — сказал Жданов.

Он не видел сейчас ничего — ни ряда столиков, ни работавших за ними телеграфисток, ни свисающих с потолка на длинных шнурах ламп под зелеными абажурами, — ничего, кроме пальцев, молниеносно отстукавших «у аппарата Жданов» и выжидательно замерших над клавиатурой. Жданов тоже весь напрягся в ожидании.

Наконец аппарат ожил.

Опережая телеграфистку, Жданов подхватил выползающую ленту и, едва сдерживаясь, чтобы не потянуть ее, прочел:

«Здравствуйте, Андрей Александрович. У аппарата Шапошников. Товарищ Сталин приказал передать просьбу Ставки. Для вооружения прибывающих резервных частей нам срочно необходимы тяжелые танки. Может ли дать хоть что-нибудь Кировский завод?»

Буря противоречивых чувств обрушилась на Жданова. В первые секунды — радость. Радость и облегчение оттого, что в сообщении не содержится ничего катастрофического. Но это чувство быстро прошло — его вытеснила досада.

«Какие танки! — хотелось крикнуть Жданову. — Откуда их взять?» С первого дня войны сначала по железной дороге, потом, когда дорогу перерезал враг, по Ладоге Ленинград отправлял в Москву значительную часть продукции своих оборонных заводов. В том числе и танки. Все распоряжения Ставки, подобные сегодняшнему, выполнялись неукоснительно. Но сейчас, когда в Ленинграде почти нет электроэнергии — даже госпитали освещать нечем, когда стала непроходимой для судов Ладога и голод косит людей, просьба Шапошникова от имени Ставки и даже со ссылкой на Сталина показалась Жданову невероятной.

— Передавайте!.. — сказал Жданов, не тая своей досады, и вдруг осекся. Он понял, что готов был сделать сейчас то, чего не простил бы себе никогда: упрекнуть Москву, упрекнуть Сталина за их невыполнимые требования. Упрекнуть в тот момент, когда враг рвется к столице, когда ее обращение за помощью к Ленинграду означает, что все остальные возможности исчерпаны!

— Передавайте! — уже тихо повторил Жданов и стал диктовать, тщательно подбирая слова: — Здравствуйте, Борис Михайлович. Производство танков на Кировском пришлось прекратить, во-первых, из-за того, что Ижорский завод в создавшихся условиях не в силах производить броню, во-вторых, из-за того, что необходимое оборудование и кадры эвакуированы, и, в-третьих, из-за нехватки электроэнергии.

Он хотел добавить: «Кроме того, люди стали умирать от голода». Но сдержался и после короткой паузы продолжал:

— До последнего времени на Кировском ремонтировали поврежденные танки, доставляемые с фронта. Теперь мы не в состоянии заниматься и этим. Последние десять машин были отправлены на Невский плацдарм неделю назад.

«Тогда другая просьба, — снова заговорила Москва, — можете ли помочь переброской двигателей и отдельных узлов для „КВ“? Мы пытаемся наладить выпуск танков на автозаводе имени Сталина. Кроме того, срочно необходимы минометы и полковые пушки. Прием».

Жданов торопливо выхватил из кармана записную книжку, раскрыл ее и стал диктовать:

— Наш план по минометам следующий: двести штук в день стодвадцатимиллиметровых, восемьсот восьмидесятидвухмиллиметровых. Имеем в наличии сто сорок штук стодвадцатимиллиметровых и тридцать восьмидесятидвухмиллиметровых…

Жданов хотел добавить: «Они нам крайне нужны». Но вместо этого продиктовал:

— Можем отдать, если требуется. Сообщите, сколько необходимо.

«Нужно много минометов и полковых пушек для новых дивизий и бригад, — ответила телеграфная лента. — Просим срочно подсчитать, сколько можете произвести и дать максимально».

— Будет сделано, сегодня же к вечеру подсчитаем, — пообещал Жданов. — Однако переброска оружия в настоящее время возможна лишь по воздуху.

«Вышлем спецсамолеты, — отстучал в ответ „Бодо“. — Сообщите срок».

— Вечером сообщим, — продиктовал Жданов. — До…

Он хотел уже произнести «до свидания», но снова замолк, не закончив фразы. Телеграфистка, не снимая пальцев с клавишей, вопросительно посмотрела на него.

— Борис Михайлович, — продиктовал Жданов, — мы просим, чтобы те самолеты, которые вылетят к нам, были загружены дополнительным продовольствием…

Жданов понимал, что эта его просьба тоже чрезмерна. Москва и без того уже два дня подряд посылала в Ленинград специальные самолеты с высококалорийными продуктами — концентратами пшенной каши и супов, колбасой, маслом, порошковым молоком. Всего для этой цели было выделено 24 транспортных самолета, и они уже доставили 200 тонн таких грузов.

Жданов помолчал и дрогнувшим голосом добавил:

— Нам очень, очень трудно.

Снова поползла лента, и Жданов прочел:

«Не отходите от аппарата».

Прошла минута. Две. Три…

Наконец аппарат стал короткими частыми толчками выбрасывать из-под валика ленту со словами «там ли», «там ли»… «Жданов у аппарата», — отстучала в ответ ленинградская телеграфистка.

«Здесь Шапошников, — сообщила Москва. — С вами хотел переговорить товарищ Сталин. Но он сейчас беседует по ВЧ. Просил передать глубокую благодарность ленинградцам».

Жданов намеревался повторить свое обещание сделать все возможное, чтобы выполнить просьбу Ставки, но вместо этого, помимо своей воли, спросил Шапошникова:

— Каково положение под Москвой?

Ответ поступил немедленно:

«Очень тяжелое. После нашего разговора с товарищем Васнецовым ситуация ухудшилась. Тем не менее Ленинград в беде не оставим. Ставка дала указание Мерецкову форсировать наступление на Тихвин. Хозин об этом извещен. У нас все. Шапошников».

Аппарат смолк. Девушка отстукала «расписку» — подтверждение, что разговор окончен.

Но Жданов не уходил. Он недвижимо стоял, устремив взор на замерший аппарат, будто все еще ожидая чего-то. В другое время весть о наступлении на Тихвин обрадовала бы Жданова. А теперь все заслонили два слова: «ситуация ухудшилась». Это значило, что Москва в опасности. И хотя рядом продолжали стрекотать десятки других телеграфных аппаратов, Жданову показалось, что после того, как смолк московский, в помещении наступила гробовая тишина. Мыслями своими Жданов был в Кремле, старался угадать, о чем и с кем говорит сейчас по ВЧ Сталин.

И вдруг он услышал тихий девичий голос:

— Товарищ член Военного совета… Андрей Александрович… Как, скоро?..

На него с мольбой глядели полные слез глаза телеграфистки.

— О чем вы, Лена? — не понял Жданов.

— Как там… на Ладоге? — чуть громче произнесла девушка, и голос ее достиг слуха дежурного.

— Старший сержант! — прикрикнул дежурный. — Отставить разговоры! — И уже другим тоном обратился к Жданову: — Простите, товарищ член Военного совета. Отец у нее при смерти.

— Да, да, — как-то невпопад откликнулся Жданов. — Трасса через Ладогу должна открыться со дня на день.

Он пошел к двери, но неожиданно повернулся к следовавшему за ним старшему лейтенанту и сказал на ходу, вполголоса:

— Обеспечьте выдачу ей ста граммов сухарей. Единовременно. Я распоряжусь…

Поднимаясь по узкой лестнице, а потом по другой, широкой, которая вела на второй этаж Смольного, Жданов прикидывал, что надо предпринять немедленно для удовлетворения нужд Москвы. Прежде всего следовало связаться с Кировским и Ижорским заводами, а также с фабрикой «Скороход», которая теперь помимо обуви выпускала и артиллерийские снаряды. В блокированном Ленинграде все работали на войну. Даже парфюмерная фабрика, по-прежнему носившая безобидное название «Грим», производила теперь не губную помаду, а противопехотные мины, корпуса которых походили на баночку для вазелина. А кустарная артель «Примус» три месяца назад освоила выпуск автоматов…

Погруженный в свои раздумья, Жданов открыл дверь в приемную и тут же услышал обрадованный возглас своего помощника — Кузнецова:

— Вышли!.. Вышли на лед, Андрей Александрович! Лагунов на проводе, ждет вас!

Жданов почувствовал, как у него заколотилось сердце.

— Наконец-то! — воскликнул он и устремился в кабинет.

Все, кого Жданов оставил там, сейчас столпились вокруг письменного стола, на котором лежала снятая с одного из телефонов трубка. Они расступились, когда вернулся, почти вбежал Жданов.

Не обходя стола, он схватил телефонную трубку.

— Жданов слушает!

— Здравствуйте, Андрей Александрович! — прозвучал в ответ далекий голос. — Докладывает Лагунов. Сегодня, в пять пятнадцать, как было намечено, исследовательская партия вышла на лед с заданием добраться до Кобоны и разметить будущую трассу вешками.

— Спасибо! — не сумев сдержать своего волнения, крикнул Жданов и снова повторил: — Спасибо!

Несколько секунд он молча дослушивал доклад Лагунова. Тишину, воцарившуюся в кабинете, нарушало лишь частое и шумное дыхание Жданова. Потом он посмотрел на часы и бросил в трубку с укоризной:

— Сейчас уже десятый час! Почему не сообщили раньше? Почему столько времени держали нас в напряжении?

— Не решался, Андрей Александрович, — раздалось в ответ. — Я только что все объяснил товарищу Васнецову. Вы же знаете, что разведка выходила на лед многократно, но каждый раз возвращалась ни с чем. На восьмом километре путь преграждала вода. Боялся, что и сегодня повторится то же самое. Но поскольку прошло более четырех часов и они не вернулись, значит, удалось обойти воду или она за эти сутки уже покрылась льдом.

— Понял вас, — уже обычным своим, спокойным голосом сказал Жданов. — Еще раз спасибо. Будем ждать дальнейших ваших сообщений… От этого зависит… — Тут голос его чуть дрогнул. — Словом, вы сами все понимаете. До свидания!..

Повесив трубку, Жданов окинул взглядом участников прерванного заседания. Как изменились их лица! Когда он уходил на узел связи, они были мрачны, понуры, и казалось, что на них никогда уже не появится улыбка. А сейчас улыбались все. Даже Павлов!

— Ждать от Лагунова новых сообщений придется долго, — с сожалением заметил Васнецов. — До Кобоны при самых лучших условиях идти не меньше шести часов. А сейчас потребуется минимум девять-десять часов. Значит, — он посмотрел на часы, — еще пять-шесть часов надо ждать!

— Да, не менее пяти часов, — подтвердил Жданов, — если только, — он понизил голос, — им вообще удастся дойти…

В этот момент он ощутил, что все еще сжимает в кулаке клубочек бумажной ленты. Нахмурившись, Жданов строго сказал:

— Просто сидеть и ждать отрадных вестей — занятие не для нас. Впереди много неотложных дел. Есть поручение Ставки. Рассаживайтесь, товарищи…

И первым пошел к длинному столу, покрытому зеленым сукном.