"Вирусный флигель" - читать интересную книгу автора (Ирвинг Дэвид)

На пороге критичности

Профессор Вальтер Герлах был человеком своеобычным, и никогда нельзя было заранее знать, как он воспримет то или иное событие, какие примет решения. Лишь очень немногие участники урановых исследований могли бы, положа руку на сердце, сказать, что полностью понимают своего руководителя. Особенно загадочным для большинства физиков являлось решение Герлаха допустить существование двух исследовательских групп, ведущих ожесточенную борьбу за необходимые для создания атомного реактора материалы. Ради чего Герлах пошел на это? Надеялся ли он на то, что дух конкуренции ускорит работы? Или, быть может, он добивался того, чтобы ни одна из групп ни при каких условиях не смогла получить нужного количества дефицитных материалов? А может быть, создав две группы, он хотел уберечь от фронта как можно больше физиков?

По-видимому, действия Герлаха были скорее всего продиктованы другим — нежеланием принять окончательное решение (быть может, ошибочное) и таким образом сделать выбор между группой Дибнера и группой Гейзенберга. И хотя группа Дибнера добилась некоторых несомненно положительных результатов, Герлах не был склонен лишать возможностей другую группу, пока ею руководил всемирно известный физик, нобелевский лауреат. Если бы такая альтернатива возникла перед генералом или партийным руководителем, он не колеблясь сделал бы выбор. Герлах же колебался до тех пор, когда уже стало слишком поздно.

Герлах очень высоко оценивал работы Дибнера; ведь именно он попытался добиться для Дибнера ученого звания — что было бы очень существенно для признания Дибнера как ученого академического склада. В аппарате Геринга к Дибнеру как человеку, «даже не имеющему ученого звания», относились с пренебрежением. Однако работы Дибнера по установлению наилучшей конфигурации уранового реактора имели столь высокую ценность, что Герлах совместно с профессором Берлинского технического университета Винкхаузом попытались добиться для Дибнера соответствующего звания. Но академические ученые, особенно группа Гейзенберга, встретила их предложение в штыки, и Дибнеру так и не удалось приобщиться к академической среде.

В Штадтильме группа Дибнера готовилась к проведению более совершенного, чем в Готтове, эксперимента. К этому времени Дибнер закончил новые расчеты, из которых следовало, что полые сферические урановые элементы по эффективности превосходят кубические. На изготовление сферических урановых элементов был выдан срочный заказ. Их должны были изготовить в количестве, достаточном для проведения предложенных Хартеком экспериментов с низкотемпературным котлом. Сферические элементы предполагали заложить в сухой лед, т. е. на более высоком уровне повторить эксперимент, проведенный Хартеком в 1940 году. Группа Дибнера располагала также и некоторым количеством тяжелой воды, она намеревалась использовать ее для проведения промежуточного эксперимента сразу же после изготовления сферических урановых элементов.

Во всех случаях, когда Герлаху приходилось отстаивать собственную линию, он прибегал к последнему козырю — туманным намекам на атомную бомбу. Например, в октябре ему потребовалось получить с одного из французских предприятий последний уцелевший высоковольтный ускоритель частиц, уже отданный для других целей. Он счел возможным на совещании в Берлине заявить, что ускоритель необходим «для экспериментов в области физики взрывчатых веществ, поскольку в таких экспериментах ускоритель невозможно заменить никакой другой аппаратурой». В то же время Герлах ухитрялся избегать каких-либо обещаний. Так, однажды начальник личного секретариата Геринга спросил у Герлаха, позволят ли проводимые урановые исследования хоть когда-нибудь создать атомную бомбу. Герлах доверительно ответил, что этого не случится. Тогда оторопевший секретарь попытался выяснить, для чего же в таком случае ведутся исследования. Герлах ответил, что рейх должен выиграть не только войну, но и следующий за нею мир; если Германия пренебрежет исследованиями в такой жизненно важной области, как атомная энергия, другие страны быстро опередят ее, и тогда Германия проиграет мир. Впоследствии Герлах вспоминал: «Это был эмоциональный разговор».

Из дипломатических соображений он нашел выгодным подготовить обзор достижений руководимых им физиков. Статьи он поручил написать пятерым виднейшим ученым, а сам предпослал обзору предисловие, в котором подвел итоги полученным результатам:

1. Кубические конфигурации лучше пластинчатых. Первые при использовании лишь полутонны металлического урана дали увеличение количества нейтронов в 2,06 раза, последние же при использовании полутора тонн металлического урана дали увеличение в 2,36 раза, то есть во втором случае при значительно большем количестве урана увеличение числа нейтронов оказывалось относительно меньшим. Что касается кубической конфигурации, то еще не ясно, имели кубы оптимальные размеры или нет.

2. Экстраполяция теоретических положений в связи с проведенными экспериментами позволяет с высокой вероятностью предполагать, что полые сферы, подвешенные в тяжелой воде, дадут еще большее увеличение количества нейтронов; можно также предполагать, что кубы различных размеров приведут к большему увеличению нейтронов. Оба эти предположения еще подлежат экспериментальной проверке.

3. Количество имеющейся в нашем распоряжении тяжелой воды ограничено и, вследствие потери завода в Норвегии, ее запасы в ближайшие годы неоткуда будет пополнять. Самым надежным методом уменьшения потребности в тяжелой воде и уменьшения объема реактора является повышение концентрации изотопа урана-235 в металлическом уране. Разработка ультрацентрифуги теперь завершена и ведется строительство завода для получения обогащенного урана с требуемой концентрацией урана-235. С этой же целью разрабатываются и другие методы, которые позволят создавать менее дорогостоящие приборы. Ведется также производство урановых соединений.

4. Несмотря на исключительные трудности, мы продолжаем попытки наладить в Германии производство тяжелой воды путем развития и разработки новых методов.

В последних строках предисловия Герлах упомянул также о поисках других возможностей обойтись без /тяжелой воды, включая эксперимент Хартека — Дибнера с низкотемпературным котлом, который собирались поставить в Штадтильме, а также дальнейшие поиски наилучшей формы урановых элементов, исследования в области урановых сплавов и некоторые другие.

На исходе года в Берлине был осуществлен последний эксперимент с реактором, получившим обозначение В-VII. Этот котел собирали под руководством Карла Виртца. И впервые в немецких реакторах вместо обычной воды в котле В-VII применили в качестве отражателя графит. Решение применить графит вытекало из теоретических исследований Гейзенберга (1942 год), а также Боппа и Фишера (январь 1944 года), показавших, что применение отражателя из графита значительно увеличит коэффициент умножения нейтронов.

Алюминиевый контейнер для котла диаметром 210,8 сантиметра и высотой 216 сантиметров изготовила фирма «Бамаг-Мегуин». Контейнер из магниевого сплава, оставшийся от предыдущих экспериментов, подвесили внутри нового контейнера и в пространство между контейнерами уложили десять тонн графитовых брикетов, специально подогнанных по форме. В общей сложности в реактор заложили тонну с четвертью урана (по-прежнему в форме пластин сантиметровой толщины и с расстоянием между ними 18 сантиметров) и залили примерно полторы тонны тяжелой воды. Затем собранный котел установили на деревянном основании, уложенном на дне бетонного бассейна в главном помещении бункера, и залили в бассейн обычную воду.

Как и прежде, в конструкции котла не были предусмотрены органы регулирования и прекращения цепной реакции. Как указывал впоследствии профессор Виртц, эксперимент был рассчитан в основном на получение подкритических условий, когда надобности в регулирующих стержнях нет. И они действительно не понадобились; коэффициент умножения нейтронов хотя и вырос, но незначительно и составлял 3,37. Однако количество урана и тяжелой воды оставалось почти тем же самым, и такое возрастание было существенным, тем более что это произошло почти всецело благодаря применению графитового отражателя. Этот факт должен был немедленно породить сомнения в правильности приведенных Боте в 1941 году данных о поглощении нейтронов в графите, поскольку между характеристикой отражения и характеристикой поглощения нейтронов существует тесная связь. Но, как ни странно, физики по-прежнему не замечали ошибки.

Быть может, они не обнаружили ее и потому, что полученные результаты оказались замечательными и в другом отношении — они показали, что имеющейся в Германии воды достаточно для создания котла с критическими условиями. В отчете группы Виртца от3 января 1945 года указывалось, что во всех предыдущих расчетах минимальные размеры котла, в котором возникает самоподдерживающаяся цепная реакция, «завышались, но ни в коем случае не занижались». Однако уверенность, что теперь тяжелой воды хватит, не помешала Хартеку в последний раз посетить Рьюкан; 9 января он в сопровождении еще одного ученого побывал в Норвежской гидроэлектрической компании для выяснения возможности возобновления поставок тяжелой воды. Возвратясь, он рассказал, как заполучить тяжелую воду окольными путями. Хартек считал, что норвежцы не смогут даже заподозрить, что тяжелая вода попадает в Германию. А этого теперь боялись пуще прежнего, ибо новая обстановка завода в Веморке поставила бы под угрозу не только создание в неопределенном будущем атомной бомбы. Ныне без соединений азота, поступающих от Норвежской гидроэлектрической компании, Германия не смогла бы изготавливать даже самые обычные взрывчатые вещества.

Военное положение Германии становилось все более безнадежным. Тем не менее немецкие физики надеялись, что успеют еще до конца войны построить критический атомный реактор, тем более что последний эксперимент В-VII позволил уточнить теорию. Всю вторую неделю января Герлах провел в Берлине. Жить и работать в этом городе становилось все труднее: налеты на город стали еще ожесточеннее, телефонная сеть сильно пострадала и все чаще выключали электроэнергию. Из Берлина Герлах вернулся в свой родной Мюнхен, но и здесь положение было ничуть не лучшим, налеты не прекращались ни на сутки. В середине января Советская Армия добилась новых успехов и возникли реальные опасения скорого падения Берлина. Герлах не видел никакого смысла продолжать работы с тяжеловодным реактором в Далеме; пришло время вывозить в Хейсинген последние остатки института. 27 января Герлах связался по телефону с Хейсингеном и говорил с обосновавшимися там физиками, а затем с Берлином и предупредил о своем прибытии на следующее утро. Поезд пришел в Берлин сразу после полудня. Герлах отправился в институт. Здесь его встретил Дибнер, и они во время начавшегося налета долго говорили о будущем. Бомбардировка затронула

Далем, несколько бомб упало неподалеку, и во многих институтских окнах вылетели стекла.

А в бункере техники из группы Виртца завершали сборку самого большого из всех тяжеловодного реактора, получившего обозначение В-VIII. На сей раз реактор собирался из сотен урановых кубиков, и в него намеревались залить полторы тонны тяжелой воды. Уже почти все было готово, чтобы не далее чем через неделю провести решающий эксперимент — получить в котле критические условия; но наступили такие времена, когда ученые соглашались очутиться где угодно, лишь бы не оставаться в Берлине. Однако Герлах, Виртц и Гейзенберг прекрасно понимали, какой победы добились бы они, если бы в реакторе создались критические условия. Все было готово к эксперименту 29 января.

Но именно в это время продвижение Советской Армии на запад стало угрожающе быстрым. В центральной Германии появились толпы беженцев из Пруссии. В Берлине нарастала паника, начался массовый исход из города. О пуске котла не могло уже быть и речи. Герлах и Дибнер боялись промедлить хотя бы минуту.

Утром 29 января Герлах встретился со своим другом Розбаудом и предупредил его, что собирается покинуть Берлин через день или два и хочет вывезти с собой самое ценное достояние берлинского бункера. Розбауд спросил Герлаха, означает ли это, что Герлах перевезет тяжелую воду к Гейзенбергу, находившемуся уже в Южной Германии. Герлах не отрицал. Однако, когда Розбауд попытался узнать, что собирается Гейзенберг делать с нею, Герлах отделался шуткой: «Возможно, займется бизнесом», — сказал он.

30 января в 17 часов 30 минут Герлах отдал приказ демонтировать реактор. Все уже были готовы покинуть Берлин на следующий день, хотя правительство распространяло множество приказов и призывов оставаться на месте. Розбауд и Герлах долго обсуждали, как уберечь и сохранить тяжелую воду[46]. Герлах сказал Розбауду о том, что потребовал от Гейзенберга гарантий в отказе от каких-либо попыток уничтожить ее. В тот же вечер Герлах разговаривал по телефону с гаулейтером Заукелем, он предупредил его о переезде оставшихся физиков и имущества в Штадтильм и договорился встретиться с Заукелем через два дня.

31 января, во второй половине дня Герлах, Дибнер в военной форме и Виртц покинули здание Харнака и отправились в автомобиле в Куммерсдорф. А вскоре от бункера отъехали несколько тяжелых грузовиков с тяжелой водой, ураном и оборудованием. Герлах выглядел «одновременно возбужденным и подавленным, лицо его было очень бледным». Его сопровождала личная секретарша фрейлейн Гудериан. Как ни старался Розбауд выведать место назначения, ему это не удалось. Все же через свой тайный норвежский канал связи Розбауд попытался передать профессору Блеккету и доктору Кокрофту, что уран и тяжелую воду вывезли из Берлина. Вскоре он отправил Блеккету и следующее послание с просьбой не терять после капитуляции времени и как можно скорее принять меры к сохранению этих драгоценных материалов. Сейчас нет точных данных о том, дошли ли послания Розбауда до адресатов[47].

После долгого ночного путешествия по покрытому гололедицей автобану Герлах, Виртц и Дибнер благополучно прибыли в Штадтильм. Герлах считал, что группа Дибнера опередила группу физиков в Хайгерлохе, а потому приказал разгрузить все машины в Штадтильме. Это решение, однако, возмутило Виртца, и он немедленно сообщил о нем по телефону в Хайгерлох. 2 февраля Герлах выехал в Веймар на прием к Заукелю. Он хотел получить от здешнего гаулейтера гарантии в том, что лаборатории в Штадтильме будут бесперебойно снабжаться электроэнергией, а их персонал освободят от службы в фольксштурме и от трудовой повинности. Вечером того же дня до Герлаха дозвонился Гейзенберг. Нобелевский лауреат явно не желал того, чтобы критический котел монтировали в лаборатории Дибнера, и уж, конечно, он был категорически против того, чтобы все материалы, вывезенные из бункера и столь недавно находившиеся под его безраздельным контролем, были использованы Дибнером. Герлах пригласил Гейзенберга в Штадтильм для переговоров.

Профессор Гейзенберг прибыл не один, на подмогу он взял ловкого и хитрого политикана профессора Вайцзеккера. Из Хайгерлоха они выехали на велосипедах, а затем, проделав довольно дальнее и опасное путешествие по железной дороге и в автомобиле, прибыли в Штадтильм к полудню 5 февраля. Штадтильм находился в состоянии непрекращающейся воздушной тревоги и в небе нескончаемыми вереницами пролетали самолеты неприятеля. В этих условиях, проведя с Герлахом один на один весь день 6 февраля, Гейзенберг добился от полномочного представителя обещания изыскать транспорт для перевозки в Хайгерлох большей части урана и тяжелой воды.

На следующий день Герлах позвонил Заукелю, с которым ему удалось установить хорошие отношения, и попросил организовать 12 февраля встречу с Мурром, гаулейтером Вюртемберга, куда входили Хейсинген и Хайгерлох. Однако, когда Герлах и Гейзенберг прибыли в Штутгарт, Мурр не пожелал их принять. Возможно, он не простил декабрьского письма Борману, в котором Герлах протестовал против того, чтобы партийные власти распоряжались по своему усмотрению физиками. Герлаха принял заместитель Мурра статс-секретарь Вальдман. Он распорядился выделить грузовики и людей для перевозки урана и тяжелой воды из Штадтильма в Хайгерлох. На обратном пути в Штадтильм Герлах завез Гейзенберга в Мюнхен, а затем выехал в Хайгерлох, чтобы лично убедиться в готовности к приему урана и тяжелой воды. В Штадтильм он вернулся 14 февраля, а 23 февраля из Хейсингена в Штадтильм отправилась колонна машин, которой командовал Эрих Багге. В своем дневнике он записал: «Драматическое путешествие. Бомбардировщики-охотники. Целые соединения бомбардировщиков. Ехали в основном ночью». Когда колонна тронулась в обратный путь, ее сопровождал и Виртц, преуспевший в своем стремлении, как он говорил впоследствии, добиться, «чтобы материалы, принадлежавшие Институту кайзера Вильгельма, не попали в руки физиков, обосновавшихся в Штадтильме». Путь в Хайгерлох не обошелся без приключений; один из грузовиков свалился в кювет и его с трудом вытащили. Однако, несмотря на увеличивающийся хаос, к концу февраля, то есть через четыре недели после отправки из Берлина, все нужные материалы оказались в Хаигерлохе.

Началась повторная сборка котла В-VIII. Подготовительные работы в подвале были закончены в срок, а в гостинице, расположенной неподалеку, установили дизель-генератор, питавший лабораторию электроэнергией. Теперь в распоряжении группы Гейзенберга имелись полторы тонны урановых кубиков, полторы тонны тяжелой воды, десять тонн графитовых блоков и кусок кадмия, который приберегли для того, чтобы остановить цепную реакцию, если она начнет выходить из повиновения. Опустив его в реактор, можно было бы прервать реакцию. Остальные запасы урана, тяжелой воды, некоторое количество брикетов окиси урана остались в Штадтильме. Там профессор Герлах обосновал свое управление полномочного представителя по ядерной физике.

Наивыгоднейший размер кубиков для уранового реактора находился между шестью и семью сантиметрами. Кубики, оставшиеся от готтовских экспериментов Дибнера, имели размеры всего лишь пять сантиметров; их приходилось изготовлять из пластин, выпускавшихся по заказу группы Гейзенберга. Гейзенберг и Боте решили не заказывать новых кубиков с оптимальными размерами, а предпочли просто увеличить количество кубиков прежнего размера. Всего в их распоряжении оказалось 664 таких кубика. Как и прежде, в Берлине, большой контейнер опустили в бассейн с простой водой в центре подземной лаборатории. В него плотно по образующим цилиндра заложили графитовые блоки весом 10 тонн, в оставшуюся полость вставили меньший контейнер из магниевого сплава. К крышке на проволоках из специального сплава подвесили 78 гирлянд по восемь и девять урановых кубиков; крышку заполнили графитом, заложенным между пластинами из магния, а по оси контейнера укрепили трубку, через которую можно было заливать тяжелую воду и опускать источник нейтронов. Эксперимент B-VIII начался в самые последние дни февраля.

Еще в конце января Гитлер подписал «Чрезвычайную программу», в соответствии с которой все и без того напряженные ресурсы были направлены исключительно на удовлетворение военных нужд страны. Однако важнейшие военные разработки не только не были остановлены, но по-прежнему получали все необходимое.

Обсуждение работ, связанных с новой программой, состоялось в Имперском исследовательском совете 26 февраля во второй половине дня. Герлах выезжал для этого в Берлин. На совете ему оставалось лишь выбирать меньшее из двух зол: чтобы вообще «оставить в живых» урановый проект, ему пришлось «зарубить» примерно половину всех научно-исследовательских работ. В тот же день Герлах направил в экономическую секцию совета письмо, озаглавленное «Чрезвычайная программа, проект получения энергии».

В письме, составленном в тщательно обдуманных формулировках, Герлах сообщал, что руководимые им ученые подошли к этапу «окончательной разработки», и просил обеспечить полную неприкосновенность институтов Фонда кайзера Вильгельма в Берлин-Далеме, Гейдельберге, Хейсингене и Тайльфингене, а также неприкосновенность его собственных групп в Штадтильме, Хайгерлохе и Мюнхене; работ Хартека по разделению изотопов, работ профессоров Штеттера и Кирхнера по быстрым нейтронам, работ над методами получения тяжелой воды, проводимых фирмами «ИГ Фарбениндустри» и «Бамаг-Мегуин», производства урана фирмами «Ауэр гезельшафт» и «Дегусса», а также исследовательских работ в области циклотронов и бетатронов. «Эти работы, — писал Герлах, — в соответствии с «Чрезвычайной программой» фюрера должны пользоваться всеми правами в части обеспечения энергией, материалами, а также в части неприкосновенности персонала». От всего остального пришлось теперь отказаться.

28 февраля Герлах возвратился в Штадтильм. Здесь ему в последний раз пришлось пустить в ход свой главный козырь — напомнить, что физики работают над созданием взрывчатки. Герлах серьезно опасался за здоровье работников группы Дибнера, которым приходилось попадать под рентгеновское, гамма- и нейтронное облучение; все они были уже сильно истощены и дальнейшее недоедание грозило развитием заболевания крови. Герлах направил письмо в Бюро пищевых продуктов Веймара, в котором требовал снабжать его группу как полагалось для работников, связанных с изготовлением взрывчатых веществ.

В этот же день закончились все приготовления к эксперименту в Хаигерлохе. Ученые собрались в тесных закоулках подземной лаборатории. Начался медленный и осторожный спуск крышки с прикрепленными к ней гирляндами. Ее опустили на место, а затем наложили на нее тарелкообразную металлическую крышку и скрепили ее болтами с контейнером. В бассейн залили обычную воду с добавленным в нее антикоррозионным веществом, а затем в последний раз окончательно проверили герметичность всех соединений. И, наконец, началось самое главное: через центральную трубку в реактор медленно пустили тяжелую воду. Закачку тяжелой воды часто останавливали и проводили измерения коэффициента умножения нейтронов внутри и снаружи алюминиевого контейнера. По мере того как внутренний контейнер заполнялся тяжелой водой, показания приборов возрастали и у всех присутствующих появлялась надежда, что в котле создадутся критические условия. Показания приборов неуклонно увеличивались, и, когда они превзошли все достигнутые в ходе прежних опытов, ни Гейзенберг, ни Виртц уже не могли скрыть волнения.

По предложению Гейзенберга, они тут же строили график величины, обратной коэффициенту умножения нейтронов; на этом графике было очень легко определить точку, в которой условия должны были бы стать критическими; тогда котел продолжал бы работать, не нуждаясь в постороннем источнике нейтронов, опущенном в его центр по каналу.

В эти минуты Виртц впервые ясно понял, как ничтожен их опыт работы с урановым котлом и (что было важнее всего) как легкомысленно пренебрегли они даже самыми элементарными мерами безопасности. Они практически ничего не знали о постоянной времени котла и не позаботились снабдить его даже самой примитивной регулирующей и измерительной аппаратурой. И, если бы критические условия возникли, помог ли бы кусок кадмия прервать цепную реакцию? В то же время, не зная об успехе Ферми, Виртц и другие с гордостью думали, что именно им впервые в истории удастся осуществить цепную реакцию.

Наконец, в реактор закачали всю тяжелую воду, все полторы тонны. Но бесконечного возрастания размножения нейтронов не случилось — надежда добиться решающего результата рассеялась.

Вместо ожидаемого лавинообразного нарастания числа нейтронов котел на каждые сто нейтронов, введенных от расположенного в центре источника, давал шестьсот семьдесят нейтронов у поверхности. Этот результат был значительно выше всех достигнутых прежде, но и ему было далеко до желаемого. Расчеты показали, что, если бы группа Гейзенберга при той же геометрии котла имела еще на пятьдесят процентов больше урана и тяжелой воды, цепная реакция возникла бы.

Иными словами, Гейзенбергу и его сотрудникам не хватило семисот пятидесяти килограммов тяжелой воды и чуть меньше урана. Если бы опыт проводили в двухстах километрах от Хайгерлоха, в Штадтильме, там вместе с запасами группы Дибнера хватило бы и урана, и тяжелой воды.

Армии союзников с востока и с запада теснили немецкие войска, фронты уже проходили по самой Германии. 22 марта Герлах на неделю приехал в Берлин, чтобы окончательно свернуть дела в своем столичном управлении. Доктор Беркеи и все остальные руководящие работники уже находились вместе с семьями в Штадтильме.

В Берлине до Герлаха дошла неправильно понятая им новость о работах группы Гейзенберга. Он неверно истолковал сообщение и решил, что котел в Хаигерлохе доведен до критического состояния. Взволнованный этим сообщением, Герлах немедленно позвонил Розбауду и попросил того приехать. Когда Розбауд вошел в кабинет, Герлах вместо приветствия воскликнул: «Die Maschine geht! (Машина работает!)».

Впоследствии Розбауд признавался, что новость подействовала на него ошеломляюще. Он спросил Герлаха, как это стало известно; профессор ответил, что ему сообщили о полном соответствии новейших результатов с теорией. Розбауд прервал Герлаха — между подтверждением теории и практическим ее освоением есть большая разница; он напомнил Герлаху о тех огромных трудностях, которые пришлось преодолеть Бошу, чтобы претворить в производственную практику созданную Габером теорию. Но уверенность Герлаха осталась непоколебленной, и он предался мечтам о проведении первых «химических реакций» в ближайшие полгода и о том, что их исследовательские группы расквартируют в «Альпийском редуте» Гитлера. Герлах переменился буквально на глазах, и это потрясло его давнего приятеля Розбауда. Впоследствии Розбауд сравнивал Герлаха с ребенком, который никак не хочет оторваться от своих игрушек. В этом между ученым и артистом нет разницы: «Когда их захватывает какая-нибудь идея, они забывают о реальности».

Для Герлаха это был триумф: «Теперь можно будет обойтись без нефти, без радия!» — воскликнул он. На эти восклицания Розбауд ответил весьма непатриотично: «Слава богу, это случилось слишком поздно!» Герлах не соглашался; по его мнению, мудрое правительство, сознающее свои обязанности и ответственность, могло бы использовать бесценное открытие, чтобы выторговать более приемлемые условия мира; ведь теперь Германии известно нечто исключительно важное и ценное, чего не знают в других странах. Но все же на какое-то мгновение чувство реальности одержало верх и Герлах признал: «Наше правительство не только не умно, ему даже в самой малой степени не свойственно чувство ответственности». Розбауд не дал прерваться новому ходу мыслей. Будь он на месте союзников, сказал Розбауд, он либо уничтожил бы любого ученого, попытавшегося начать политический торг, либо заточил бы его в тюрьму и держал бы там до тех пор, пока тот не «расскажет абсолютно все, что ему известно о реакторе или бомбе»[48], тем более что и американцы, и русские, вероятно, далеко продвинулись в области ядерных исследований.

28 марта Герлах покинул Берлин и направился в Штадтильм. Вскоре стало известно, что американцы совсем близко подошли к Штадтильму. Всякая работа прекратилась. Ученые решили вместе ожидать своей судьбы. В ту же ночь Герлах выехал на автомобиле в Мюнхен. После короткой остановки в баварской столице он помчался в Хейсинген, а затем в Хайгерлох, где был проведен последний эксперимент. Он переговорил с Гейзенбергом, выпил у Лауэ черного кофе, повидался с Ганом. В Хейсингене Гейзенберг говорил о предложениях физиков, направленных на последнюю попытку создать в реакторе критические условия. Теперь Гейзенберг отбросил все безумные теории, теперь он хотел получить имевшиеся у Дибнера брикеты из окиси урана и ввести их в толщу графитового отражателя. Эта мысль возникла после того, как Карл Виртц обнаружил в результатах последнего эксперимента весьма веские указания на то, что графит как замедлитель куда лучше, чем это следовало из роковых измерений Боте.

Можно ли было вывезти из Штадтильма оставшиеся там материалы? Ведь американцы уже находились от него всего лишь в пяти милях. 3 апреля Герлах снова побывал в Мюнхене и пытался оттуда дозвониться в Штадтильм. Это оказалось совершенно нереальным. Он записал у себя в дневнике: «Радиосвязь с Тюрингией прекратилась» и тут же добавил: «На балконе цветут все мои хризантемы». Герлах попытался связаться со своей группой через местный штаб, однако и тут его постигла неудача. Тогда он решил лично отправиться в Штадтильм, но военное положение ухудшилось настолько, что поездка оказалась невозможной. Сеть внутренней связи в Германии была парализована, и ему не удалось дозвониться даже до Эрфурта, ближайшего к Штадтильму большого города. 8 апреля Герлах снова попытался через штаб армии установить связь со своими физиками, но связаться было уже нельзя не только с Берлином, но и со всей Северной Германией. Казалось, ему уже не удастся узнать о своих.

Тем временем в Берлине к остававшемуся там работнику Имперского исследовательского совета Грауэ пришли двое эсэсовских офицеров, пожелавших узнать, нет ли в опасной близости к фронту каких-либо важных исследовательских групп. Грауэ сразу же назвал группу в Штадтильме и потребовал ее немедленной эвакуации. Офицеры обещали тотчас же организовать колонну грузовиков и отправиться из Берлина. Команда эсэсовцев прибыла в Штадтильм утром 8 апреля. Ее командир сообщил пораженным физикам о приказе эвакуировать всех осведомленных о важнейших секретах на юг, в «Альпийский редут»; за неподчинение приказу — расстрел. Разумеется никто из сотрудников Дибнера не пожелал проверить на себе, насколько точно будут эсэсовцы выполнять приказ. Однако, к счастью для них, эсэсовская команда с большими трудностями добиралась до Штадтильма, и солдаты сильно утомились. Они устроились в школе на короткую передышку, да так и уснули, держа автоматы наготове. Пока они спали, Дибнер и Беркеи собрали всех наиболее мобильных и не обремененных собственностью коллег и решили бежать на юг. Тех же, кто не мог отважиться на тяжелое путешествие, решено было оставить в Штадтильме, независимо от того, были они «носителями тайны» или нет. Так Беркеи остался, а Дибнер взялся сопровождать в последний путь уран и тяжелую воду.

В лихорадочной спешке на несколько грузовиков уложили уран, тяжелую воду, радий и аппаратуру, и вскоре колонна была готова к отъезду. Из Штадтильма она выехала в Роннебург, оттуда направилась в Вейду — место последнего пристанища Бюро стандартов. В общем они двигались в направлении Мюнхена.

В 7 часов 30 минут утра 8 апреля Герлаху сообщили о полученном от Беркеи радиосообщении об отъезде Дибнера. Герлах переправил с курьером это сообщение Менцелю.

К концу февраля 1945 года Миссия Алсос начала свои операции в логове врага, вступив в Германию в районе Аахена. После Страсбурга в декабре 1944 года на долю Миссии больше не выпадало каких-либо особых удач; а теперь, в Германии, ее работа резко усложнилась, поскольку большинство по-настоящему важных исследовательских учреждений оказались в зонах действия войск Франции и Советского Союза.

Бумаги, найденные в Страсбурге, позволили точно установить роль ораниенбургского завода «Ауэр гезельшафт». Однако Ораниенбург отходил в зону советских войск, и не было никакой возможности, опередив русских, ввести туда американскую часть, которая демонтировала бы завод. Еще в начале марта Гровс рекомендовал разбомбить завод. Генерал Маршалл одобрил эту рекомендацию.

Командующему американскими стратегическими воздушными силами в Европе послали соответствующее приказание. В начале дня 15 марта завод подвергся уничтожительной бомбардировке: в налете участвовало более шестисот летающих крепостей. Она была столь мощной, что даже сегодня, более двадцати лет спустя, в Ораниенбурге действует «Комиссия по разрушениям», в функции которой входит извлечение из земли невзорвавшихся авиационных бомб. Во время бомбардировки погибло много людей, а завод, как показала воздушная разведка, был уничтожен полностью.

Зная о больших возможностях Миссии Алсос, сэр Джон Андерсон предложил Черчиллю предпринять ряд специальных мер, которые позволят начать обследование немецкого уранового проекта сразу же по вступлении союзных войск на территорию Германии. Он наметил ряд конкретных мер: Черчиллю разъяснили, что англичане вряд ли смогут сделать больше предложенного Андерсоном, поскольку в противном случае им пришлось вызвать недовольство СССР. Доктор Джонс, начальник отдела научной разведки военно-воздушных сил, уже подготовил нужных людей к отправке в Германию. Они должны были начать действовать, как только станут доступными «представляющие интерес пункты в районе Штутгарта», иными словами, Хейсинген, Хайгерлох и Тайльфинген.

В самом конце марта американские войска вошли в Гейдельберг, и 30 марта офицеры Миссии Алсос заняли Физический институт кайзера Вильгельма. Научный руководитель Миссии доктор Сэмуель Гоудсмит, Фред Варденбург и доктор Джеймс Лейн занялись обследованием лабораторий. Боте остался в Гейдельберге, и на долю Гоудсмита, отлично знавшего профессора, выпала весьма деликатная задача — допросить своего немецкого коллегу. Боте с удовольствием показывал американцам новый циклотрон, пущенный в институте, и охотно обсуждал чисто научные вопросы, но в то же время не изъявил ни малейшего желания сообщить что-либо об исследованиях военного характера, в которых ему пришлось участвовать.

Миссия Алсос нашла также доктора Вольфганга Гентнера, который в свое время работал на парижском циклотроне. Ни его, ни Боте они не арестовали. 5 апреля Гоудсмит составил отчет о гейдельбергских операциях и обследовании заводов фирмы «Дегусса» во Франкфурте. Теперь американцы знали, что Ган находится в Тайльфингене, южнее Штутгарта, Гейзенберг и Макс Лауэ — в Хейсингене, а последний урановый котел эвакуирован из Берлин-Далема в Хайгерлох, неподалеку от Хейсингена. Им стали известны и масштабы немецкого уранового проекта, чрезвычайно скромные, особенно на последнем этапе, когда в нем участвовали только Гейзенберг, Дёппель, Кирхнер, Штеттер, Ган и несколько ассистентов. Разобрались они и в роли Герлаха, и в системе приоритетов. Сверх того, что стало известно из документов, Гентнер заверил их, что в Хаигерлохе так и не удалось осуществить цепной реакции, и, следовательно, немцы очень недалеко отошли от истоков работы. Допросы, проведенные в Гейдельберге, позволили выявить и существование группы в Штадтильме, но, по оценке Гентнера, работы этой группы значительно уступали работам группы Гейзенберга.

Вернувшись в Париж, Гоудсмит узнал, что армия генерала Паттона продвинулась с удивительной быстротой и Штадтильм вот-вот окажется в руках американцев. Гоудсмит немедленно сообщил об этом в Гейдельберг, Пашу. Последнему пришлось менее двух суток провести в Эйзенахе в ожидании, когда Миссии Алсос можно будет войти в Штадтильм. Эту деревню заняли без боя в 4 часа утра 12 апреля, и вскоре в ней появились офицеры Миссии Алсос, включая Варденбурга и Лейна.

На этот раз важность того, что предстало перед их глазами, была очевидной с самого начала. Варденбург немедленно отправил с курьером в Париж, Гоудсмиту наспех составленное донесение.

Алсос сработала и в северной Германии. В Линдау доктор Чарлз Смит захватил профессора Озенберга и гигантское количество документов Имперского исследовательского совета. 17 апреля Смит, к которому присоединились доктор Колби, майор Фурман и сам Гоудсмит, нашли в Целле, на фабрике пряжи для парашютного шелка лабораторию ультрацентрифуг доктора Грота. Знакомство и дружба Гоудсмита и Грота насчитывали к тому времени два десятка лет, в годы учения в Германии Гоудсмит даже жил в одной комнате с Гротом. Встреча друзей, оказавшихся в разных лагерях, была весьма болезненной для обоих. Всего лишь за день до захвата Линдау фирма «Аншютц» направила в Имперский исследовательский совет предложение о создании установки по обогащению урана с помощью ультрацентрифуг. Стоимость этой установки по расчетам фирмы должна была составлять полмиллиона марок. Но было уже слишком поздно, и заявка даже не дошла до Имперского исследовательского совета. Встретившись с Гротом, Гоудсмит испытывал неприятное и тяжелое чувство. И хотя Грот с охотой показывал свою лабораторию, Гоудсмит постарался сократить до минимума встречу. Уехав из лаборатории, он написал Гроту письмо и вскоре получил ответ, в котором Грот благодарил Гоудсмита, писал о надеждах на будущее и сожалел о том, что произошло за последние годы. Грота сразу же вывезли в Лондон. Здесь его поселили в отеле, откуда регулярно возили на длительные и весьма обстоятельные допросы, из которых Грот вскоре понял, что офицеры британской разведки знают о немецком атомном проекте гораздо лучше его.

Это, разумеется, было в первую очередь заслугой командэра Уэлша и Майкла Перрина. Правда, как мы знаем, у Уэлша никогда не было недостатка в критиках, но даже и самые резкие из них никогда не отрицали высокоразвитой интуиции разведчика, свойственной Уэлшу. Формально английская разведка в области атомной энергии была признана в конце 1944 года, когда было достигнуто соглашение между сэром Джоном Андерсоном и лондонскими руководителями разведки, с одной стороны, и генералом Гровсом и инстанциями в Вашингтоне — с другой. В соответствии с соглашением атомная разведка выделялась из прочих разведывательных служб, занимавшихся получением информации о научных исследованиях противника. Это было сделано скорее всего из желания обеспечить большую секретность. Сэр Джон Андерсон дал весьма ясные директивы, и в ноябре 1944 года в Лондоне была учреждена англо-американская комиссия по ядерной разведке; в нее вошли англичане Перрин, Уэлш, доктор Джонс и американцы майор Фурман и майор Калверт,

Когда войска подошли к Хейсингену и Хайгерлоху, у руководителей английской разведки уже имелись планы успешного завершения операций. Тем временем и полковник Паш составил план захвата ученых и документации в Хейсингене, по этому плану на Хейсинген следовало сбросить парашютный десант. Однако Гоудсмит был против десанта и сумел настоять на своем; в то время он уже твердо знал, что весь немецкий урановый проект не стоит и растянутой лодыжки союзного солдата. Ему также удалось отменить и планы бомбардировки Хейсингена.

Как ни были инициативны и мобильны американские офицеры из Миссии Алсос, как ни были широки их транспортные возможности, — в одном они все же уступали своим английским партнерам, ибо те располагали авиационным транспортом. Когда новость о документах, обнаруженных в Штадтильме и Линдау, дошла до Лондона, доктор Джонс поручил одному из своих главных помощников по отделу научной разведки полковнику авиации Руперту Гаскойну Сесилу обеспечить самолет для перевозки группы офицеров, посылаемой на соединение с Миссией Алсос. Они направились к маршалу авиации Боттомли и попросили его выделить самолет типа «Дакота».

С этой же передовой группой вылетел и Уэлш, а Перрин должен был отправиться в Германию несколько позже. Самолет доставил англичан во Франкфурт. Здесь они пересели в автомобили и направились в Штадтильм, где в ожидании их прибытия Гоудсмит и Варденбург уже осматривали документы, найденные в старинном и мрачном школьном здании, последнем прибежище для штата и документов полномочного представителя по ядерной физике. Документы раскрыли перед Гоудсмитом и Варденбургом полную картину немецкого атомного проекта, начиная с первых месяцев войны, когда военные только узнали о возможности использования процесса расщепления урана, и кончая созданием котла В-VIII в Берлин-Далеме.

Вторая группа британских разведчиков в это время вылетела в Париж, она должна была соединиться со всеми остальными к началу завершения операции. Перрин покинул Лондон вместе с сэром Чарлзом Хэмбро, представителем Объединенного треста развития — англо-американской организации, созданной для осуществления контроля за мировыми запасами урана. В Париже ко второй группе присоединился специалист в области лингвистики профессор Норман, работавший под началом Джонса. Они вылетели дальше, в Реймс, где было собрано последнее совещание, на котором совместно с генералом Беделлом Смитом окончательно обсуждалась операция захвата района Хейсингена. А затем, уже в Гейдельберге, англичане соединились с Миссией Алсос, с полковником Пашем, Гоудсмитом и майором Фурманом. Здесь же находился и руководитель органов безопасности всего «Манхэттенского проекта» полковник Лансдейл, которого Гровс счел необходимым откомандировать в Европу, чтобы в ходе финальной операции не пострадали интересы «Манхэттенского проекта».

Основной трудностью в предстоящей операции было то, что вся область сосредоточения немецких атомных исследований, т. е. районы Фрейбурга, Штутгарта и Фридрихсгафена, попадали во французскую оккупационную зону и там не было ни одной американской воинской части.

В ту пору перед союзной разведкой встала еще одна важная задача: захватить немецкие запасы урановой руды. Еще летом 1944 года майор Калверт, сопоставив множество данных, пришел к выводу, что эти запасы сосредоточены под Стассфуртом, в соляных копях. Ими ведала Ассоциация промышленных исследований, находившаяся под контролем государства. С этой целью спешно сформировали англо-американскую группу, в которую вошли полковник Лансдейл, Калверт, сэр Чарлз Хэмбро и помощник Перрина Дэвид Гэттикер. Группа присоединилась к 3-й пехотной американской дивизии и вскоре добралась до развалин разбомбленного завода. Директор завода оставался на месте, и он сам привел разведчиков к сараю, где в прогнивших бочках хранилась тысяча восемьсот тонн драгоценной руды, вывезенной немцами в свое время из Бельгии.

Перевозить ее в старых прогнивших бочках было невозможно. К счастью, неподалеку оказалась бондарная фабрика, где по приказу американских военных властей реквизировали двадцать тысяч новых бочонков. За трое суток всю руду переложили в новую тару и перевезли в ангар на аэродроме Гильдесгейма.

Производство урана в Германии окончательно прекратилось 15 апреля 1945 года. Завод для переработки урановых руд в металл в Грюнау начали строить еще в 1942 году, а в эксплуатацию ввели в декабре 1944 года. В этом месяце удалось изготовить 224 килограмма урана. Полная же производственная мощность завода достигала тысячи килограммов металлического урана или тория, т. е. равнялась производственной мощности разбомбленного франкфуртского завода. Однако к 15 апреля 1945 года завод в Грюнау изготовил в общей сложности всего 1500 килограммов урана. Еще в январе 1945 года фирма «Дегусса» вынуждена была перевести с одного из своих франкфуртских заводов на завод «Ауэр гезельшафт» под Берлином все работы, связанные с выплавкой, получением слитков урана и их прокатной. Здесь до конца войны успели переработать 400 килограммов урана. Таким образом, из общего количества 14,5 тонны металлического урана, изготовленного в годы войны, всего лишь 5,5 тонны переработали в пластины и кубики, а 9 тонн так и остались в виде металлического порошка.

К исходу апреля состояние немецкого атомного проекта стало совершенно ясным для союзников, все опасения о возможности создания атомной бомбы в Германии рассеялись. В своем донесении генералу Маршаллу от 23 апреля Гровс писал:

В тот же день, 23 апреля, американские солдаты, возглавляемые полковником Пашем, заняли Хайгерлох. А двумя днями ранее французы, видимо, стремившиеся пробиться в Зигмаринген, где находились некоторые деятели вишийского правительства, нарушили демаркационную линию и вошли не в свою зону. Этим-то немедленно и воспользовались американцы; в распоряжение Паша передали 1279-й саперный батальон, который и захватил Хайгерлох. В операции участвовал также начальник разведки шестой армейской группы генерал Юджин Харрисон. Майкл Перрин, бросив все дела, немедленно вылетел из Лондона в Хайгерлох. Здесь, в последнем прибежище немецких атомщиков, теперь собрались все основные деятели атомной разведки: Уэлш, Перрин, Лансдейл, Фурман и многие другие. 24 апреля они взломали дверь в бывший винный подвал и вошли внутрь. В подземном ходе и пещере царили сырость и тьма. Пришлось зажечь свечи. Вскоре они увидели бассейн. Сверху лежала крышка и, не зная, что таится под ней, все испытывали страх не подвергнутся ли они радиоактивному облучению, когда крышка будет поднята. Среди присутствующих, пожалуй, только Перрину уже удалось видеть собственными глазами подкритический атомный реактор — огромный графитовый котел, который Ферми сооружал в Чикаго весной 1942 года. И первым, что поразило Перрина в Хайгерлохской пещере, было полное и явное отсутствие каких-либо средств радиационной защиты. Это наводило на мысль, что немецкий реактор не мог быть критическим; если бы в нем создались критические условия, то все немцы, работавшие возле котла, оказались бы безнадежно больными. Перрин приказал открыть котел. В тот же день его полностью демонтировали. Уран и почти вся тяжелая вода, за исключением нескольких оставленных немцами барабанов, исчезли. Барабаны с тяжелой водой и сохранившиеся графитовые брикеты срочно вывезли на грузовиках. В пещере не оставили ничего, что могло бы дать французам хотя бы малейшие указания на проводившиеся в ней эксперименты. А один из офицеров предложил даже взорвать старинную церковь, стоявшую на вершине скалы, и завалить обломками вход в бывший винный подвал. Священнику удалось воспрепятствовать этому. Тем не менее, покидая Хайгерлох, американцы взрывом завалили пещеру.

Затем Перрин и остальные направились в Хейсинген, где уже находился Гоудсмит. Городок был занят 22 апреля в 4 часа пополудни французскими и марокканскими солдатами. Еще за двое суток до сдачи Хейсингена оттуда сбежали местные партийные руководители, и, разумеется, фольксштурмисты немедленно разбрелись, так что Хейсинген достался союзникам без боя. Но все документы, а также вывезенные из Хайгерлоха уран и тяжелую воду немцы припрятали в надежных местах. Правда, в Хейсингене, где находился Физический институт, удалось захватить Вайцзеккера, к которому французы не проявили ни малейшего интереса. Зато Гейзенбергу удалось улизнуть. Трое суток он добирался на велосипеде до Баварских гор, где в Урфельде находился дом его семьи. Здесь ему оставалось лишь одно — ждать полного краха Германии. Четыре бронетранспортера и несколько грузовиков шестой американской армейской группы появились в Хейсингене 23 апреля примерно в 8 часов 30 минут утра. Паш и генерал Харрисон прорвались к лабораториям на Вейерштрассе и на Тюбингерштрассе. Место работы Гейзенберга располагалось в крыле ткацкой фабрики Гротца. Разведчики не застали Гейзенберга, но его кабинет хранил еще свежие следы хозяина. Каково же было изумление Паша, когда он увидел оставленную хозяином фотографию, на которой Гейзенберг был изображен не с кем иным, как с Гоудсмитом. Снимок был сделан в порту, когда Гейзенберг возвращался в Германию из поездки в Соединенные Штаты Америки в 1939 году.

Здесь, на фабрике Гротца, Паш обосновал свою временную штаб-квартиру.

Чтобы французы не смогли захватить ни работников Физического института, ни оборудования лабораторий, американцы выдали немцам охранные документы. Двое американских офицеров пришли на квартиру к Багге, устроили обыск и, пообещав возвратить, отобрали все его записки, начиная с 1942 года. В том же здании, где была лаборатория Гейзенберга, находился макет изотопного шлюза, а также аналогичная машина, сконструированная молодым доктором Коршингом. Последняя обладала поистине замечательными свойствами, ее эффективность в четыре раза превышала эффективность одиночного каскада принятой американцами газодиффузионной системы. Судьба изобретения Багге оказалась поистине злосчастной; один за другим погибли в бомбежке два готовых образца; Багге трижды пришлось эвакуироваться, а значит, трижды сворачивать и разворачивать работы. И вот, наконец, наступили дни окончательных испытаний изотопного шлюза. «ИГ Фарбениндустри» даже успела выслать ему баллоны с шестифтористым ураном, которые, несмотря на хаос, прибыли по назначению. Казалось, теперь удастся довести работу до конца. Но 24 апреля всем надеждам изобретателя пришел конец. В этот день в 4 часа пополудни американские солдаты забрали ученого и отвезли его на фабрику, где уже находился доктор Гоудсмит. На глазах Багге американские солдаты начали демонтаж его детища, не зная, что в нем уже находится шестифтористый уран. Когда этот газ стал вырываться наружу, Багге заставили помогать солдатам при разборке и упаковке деталей его детища. Вот запись из его дневника:

Не успел Багге закрыть за собой дверь своего дома, как пришел американец и предупредил, что на следующее утро его увезут из Хейсингена на несколько недель, но куда, не сказал. Багге умолял не трогать его, он клялся никогда больше не заниматься изотопным шлюзом, но ни мольбы, ни обещания не подействовали на американца.

Та же участь постигла и Коршинга. Его установку разобрали и погрузили на грузовики. Механик, работавший у Коршинга, отозвав ученого в сторону, предложил выкрасть с грузовика несколько наиболее важных деталей, чтобы американцы не смогли вновь запустить установку. Самому Коршингу эта мысль даже не приходила в голову, но он согласился с механиком, и им удалось похитить несколько деталей.

Допросы немецких ученых в самом Хейсингене длились четыре дня. Гоудсмит неоднократно допрашивал Вайцзеккера и Виртца. Ему довольно успешно удалось запутать их и таким путем выведать, куда запрятали тяжелую воду и уран, вывезенные из Хайгерлоха. Он пообещал немецким ученым, что тяжелую воду и уран возвратят им после того, как все успокоится и у немецких физиков появится возможность возобновить свои работы под контролем союзников. 26 апреля особая группа англичан и американцев выехала по дороге в Хайгерлох; в десяти милях от Хейсингена в деревне находилась старинная мельница. В ее подвале и были спрятаны канистры с тяжелой водой, а в поле за деревней — сотни урановых кубиков. От Вайцзеккера и Виртца потребовали подписать составленный на всякий случай документ, разрешающий американцам вывезти уран и тяжелую воду. После поездки за ураном и тяжелой водой Перрин и Уэлш написали и зашифровали полный отчет в лондонскую штаб-квартиру, откуда он через Уоллеса Акерса был переслан сэру Джону Андерсону.

Тем временем полковник Паш в сопровождении Варденбурга, Лейна и солдат прибыл в Тайльфинген. У случайного прохожего они узнали, где находится лаборатория Химического института кайзера Вильгельма. Она помещалась в старинном школьном здании. Американцы оцепили его, а затем двое офицеров вошли внутрь и потребовали Отто Гана. Старый химик выглядел больным и обессиленным — за последние месяцы он похудел почти на полтора десятка килограммов. Когда американцы спросили его о секретных отчетах (из документов, найденных в Штадтильме, они знали, что отчеты были отосланы Гану), старый ученый просто ответил: «Они у меня». В этом же здании нашли и другого выдающегося немецкого ученого — профессора Лауэ.

Отто Гана оторвали от семьи — его жены и сына, лишившегося на войне руки, лежавшего с серьезным заболеванием в местной больнице. Вместе с Ганом в

Хейсинген отправили и Лауэ. Оказавшись в руках союзников, Ган первым делом написал письмо в Америку Кларе Либер, его помощнице во время знаменитых опытов в декабре 1938 года. Ган попросил Гоудсмита переправить это письмо, но как и все прочие письма, написанные в то время пленными немецкими учеными, оно не дошло до адресата.

В последние дни пребывания в Хейсингене весьма характерно проявил себя Вайцзеккер. Во-первых, ему очень не понравилось, что американцы решили вывезти не только его и других видных физиков, но также и ученых, подобных Вагге и Коршингу. Он счел такое решение настолько унизительным для себя, что позволил себе высказаться по этому поводу и тем самым вызвал заметные трения между своими коллегами. Когда же все уже было почти готово к отъезду из Хейсингена, Вайцзеккер совершенно неожиданно надумал сообщить местонахождение остававшихся неразысканнымй важных документов. Они были спрятаны в канистре, опущенной на веревке в выгребную яму, возле дома, в котором он жил. Канистру извлекли из ямы, и на долю доктора Гоудсмита выпала не очень-то приятная задача обследовать находку. Однако она оказалась очень ценной: она позволила заполнить пробелы, имевшиеся в архивах Герлаха, и в руках Миссии Алсос оказался полный комплект секретных отчетов о немецких исследованиях.

Участвовавшие в последней операции профессор Норман и полковник авиации Сесил ничего не знали о секретном англо-американском соглашении относительно разведывательных данных в области атомной энергии, заключенном сэром Джоном Андерсоном и Гровсом. Они сочли необходимым тайно изготовить копии, чтобы регулярная служба британской разведки получила в собственные руки полный комплект документов, захваченных Миссией Алсос. Для этого в распоряжении англичан оставалась всего лишь одна ночь, когда на пути в Вашингтон документы окажутся в Лондоне. Пользуясь все тем же каналом секретной связи, Норман и Сесил радировали об этом в Лондон доктору Джонсу. При штабе британской разведки имелась специальная служба копирования документов, и Джонс добился, чтобы все ее работники неотлучно дожидались прибытия документов; кроме того, поскольку силами одной этой службы сфотографировать все документы было невозможно, Джонс договорился о содействии с несколькими министерствами. О проведенной подготовке он телеграфировал британским офицерам, прикомандированным к Миссии Алсос.

Миссия, собрав богатые трофеи, покинула Хейсинген 27 апреля.

Профессор Норман, специалист в области лингвистики, ехал в джипе вместе с полковником Лансдейлом. Лансдейл, занимая пост заместителя Гровса по режиму, был полностью в курсе дел в американском атомном проекте. В разговоре с Норманом Лансдейл посоветовал держать все в глубоком секрете не менее трех месяцев, пока не станет возможным боевое использование атомной бомбы, после чего нужда в секретности минует.

Вот запись из дневника Багге:

В Лондоне с нетерпением ожидали завершения блестяще исполненной операции — прибытия захваченных документов, и все было подготовлено к тому, чтобы в одну ночь снять с них копии. Но именно в эти часы среди англичан, работавших совместно с Миссией Алсос, вспыхнули тяжелые раздоры. Случилось так, что во время отсутствия полковника авиации Сесила, который был занят организацией обратного полета, кто-то предложил перевезти захваченные документы прямо в Вашингтон. Это означало, что англичанам не удастся снять с них копии. Вскоре это решение стало известно Сесилу и Норману, офицерам, находившимся в подчинении Джонса, и, разумеется, они не желали примириться с ним. Поведение Уэлша и Перрина, двух британцев, не возражавших против прямого перелета в Соединенные Штаты, они могли объяснить лишь сговором с американскими разведчиками, лишь предательством интересов британской разведки. Ни Сесил, ни Норман не знали ни о специальном англо-американском соглашении, ни о настоянии Черчилля держать в строжайшем секрете все, что касается атомной разведки. Сесил и Норман долго совещались с глазу на глаз, а затем возвратились в комнату, тускло освещенную свечами, комнату особняка в Гейдельберге, где размещалась штаб-квартира Миссии Алсос, и попытались добиться осуществления своего плана. Разговор, весьма напряженный, шел в основном между Сесилом и Лансдейлом. Он длился очень долго, но к двум часам ночи стало ясно — Сесилу и Норману не удастся задуманное. Разумеется, ни Перрин, ни Уэлш ни словом не обмолвились об истинном положении дела, они не имели права даже намекнуть о нем Сесилу или Норману. Когда Перрин и остальные британские разведчики 28 апреля вылетели на родину, отношения между ними были крайне напряженными. И Норман, и Сесил рассматривали случившееся как полный провал столь удачно начатого дела.

Через несколько дней заместитель начальника регулярных служб Интеллидженс сервис созвал совещание с целью заслушать поданное от имени Джонса заявление о предательстве интересов британской разведки. Обвинение поддерживали Джонс и Сесил, Перрин и Уэлш лично давали объяснения. Теперь уже невозможно установить, знал ли заместитель начальника разведки достаточно подробно о директивах, данных Андерсоном; во всяком случае ни Перрин, ни Уэлш не только не получили каких-либо взысканий, а наоборот, их деятельность во время последней операции и сотрудничество с американцами в столь деликатной области отношений двух союзных стран получили самую высокую оценку.

Тем не менее это полностью не рассеяло глубоко укоренившегося в сознании Джонса подозрения, что Майкл Перрин и Уэлш так задумали и организовали все дело специально ради обеспечения собственного монопольного права быть поставщиками атомных разведывательных данных для британских властей.

Допрос немецких ученых продолжался до конца апреля. В дневнике Багге сохранилась запись от 29 апреля: «Гоудсмит допрашивал меня, Виртца и фон Вайцзеккера. Самый важный вопрос: Где Дибнер? Но никто этого не знает».

Столь же большое значение придавалось и поискам Гейзенберга. Герлаха нашли 1 мая, его захватили за работой в физической лаборатории Мюнхенского университета. С тех пор как мы потеряли его из виду, ему довелось пережить немало неприятностей. 19 апреля Герлаху стало известно о выдаче эсэсовцами ордера на его арест. Со своим помощником он укрылся в горах Баварии, здесь они надеялись переждать события. Однако Герлах и тут пытался разыскать колонну, с которой отправился Дибнер, и установить с ней связь. Он несколько раз пытался навести о ней справки по телефону, рассылал телеграммы. Это не принесло успеха. В день последнего выступления Гитлера, призывавшего не сдавать Берлин, — это было 22 апреля — Герлах получил приказ выехать в Инсбрук и подготовить все к прибытию лаборатории Дибнера. Трое суток Герлах рыскал в горах в поисках своих. Во время блужданий его даже арестовали, приняв за английского шпиона. Но, к счастью для него, все кончилось благополучно, и он в конце концов отыскал колонну в деревушке на полпути между Тельцем и Тегернзее. Почти весь эсэсовский конвой, сопровождающий колонну, был захвачен в плен в случайной стычке с союзниками. Утром 25 апреля Герлах разделил колонну автомобилей на несколько групп, часть которых направил в Гармиш-Партенкирхен, а сам с другой группой машин, груженных не которым количеством урана и тяжелой воды, вернулся в Мюнхен.

Здесь он разыскал эвакуированное управление Имперского исследовательского совета и, в последний раз воспользовавшись правами полномочного представителя, забрал оставшиеся наличные деньги — полмиллиона марок, чтобы расплатиться по самым важным счетам и раздать людям жалование.

В Мюнхене была тишина. «Дрок, посаженный мамой, усыпан цветами», — записал Герлах в дневнике. Он положил полмиллиона марок на свой банковский счет в Мюнхене, и этот взнос, уже пересчитанный на новые деньги, оставался неприкосновенным вплоть до возвращения Герлаха из английского плена в 1946 году. Союзники вошли в Мюнхен 30 апреля. А на следующий день резко похолодало и началась сильная метель. В 5 часов вечера Герлаха посетил доктор Бауман, сотрудник Миссии Алсос. Герлах показался Бауману одичавшим и больным…

Вскоре забрали и Дибнера. Его настигли в деревне, примерно в двадцати милях к юго-востоку от Мюнхена; при нем обнаружили восемьдесят тысяч марок. Днем позже в Урфельде, в доме Гейзенберга появился полковник Паш. Чемоданы нобелевского лауреата стояли уже в полной готовности. Бодрым шагом Гейзенберг направился к ожидавшему бронетранспортеру и уселся между вооруженными американскими солдатами. Под конвоем двух тяжелых танков, один из которых шел впереди, а другой танк и несколько джипов — позади, бронетранспортер проехал по главной улице Урфельда. В собравшейся на улице толпе отъезд Гейзенберга произвел должное впечатление, и некоторые острили, что подобный эскорт вполне подошел бы и для самого Гитлера. Гейзенберга и Дибнера перевезли в новую штаб-квартиру Миссии Алсос в Гейдельберге.

В отличие от других немецких ученых пленный Дибнер оставался неизменно замкнутым и угрюмым. А враждебность к нему Гейзенберга и его коллег была столь неприкрытой, что ее замечали даже американцы. «Их общение с Дибнером сводилось к обмену междометиями», — писал Гоудсмит.

О результатах совместной англо-американской операции по обследованию «подозрительных пунктов в районе Штутгарта» Черчиллю было доложено 2 мая. Был захвачен практически весь уран и вся тяжелая вода и, что особенно важно, удалось захватить крупнейших немецких атомщиков и почти всю научную документацию.

Лорд Черуэлл так прокомментировал полученные результаты: «Особое удовлетворение доставляет вывод о том, что немцы в своих работах отстали от американцев и англичан по меньшей мере на три года».

Однако в меморандуме, подготовленном для Черчилля, научный советник не упомянул, что немецкие ученые на три года раньше американцев и англичан завершили теоретическое обоснование основных вопросов в области атомной энергии.

Этим, пожалуй, и стоит закончить наше повествование о ядерных исследованиях в Германии и о главных участниках немецкого атомного проекта.

Но все же стоит сказать еще несколько слов об одном из них. Он все еще пребывал на свободе, когда остальные уже находились в Париже и, еще не привыкнув к своему новому положению, со страхом думали о собственной судьбе и судьбах родных и близких. Двое офицеров Миссии Алсос, не уведомив британские оккупационные власти, переехали границу английской зоны и направились в Гамбург. Здесь они разыскали профессора Пауля Хартека — того самого человека, который определенно был способен сделать бомбу и сделал бы ее, если бы ему предоставили достаточные средства, материалы и людей. Хартека усадили в джип и вывезли из английской зоны.

Хартек, по-прежнему бодрый и уверенный в себе, вскоре понял, что джип мчится в Париж. И пока джип колесил по дорогам Франции, перед мысленным взором Хартека промелькнули все события, начиная с того апрельского дня 1939 года, когда они с Вилли Гротом писали письмо в военное министерство: совещания и конференции в Берлине, кризис с тяжелой водой, разработка ультрацентрифуги, надежды и разочарования. Но вот джип въехал в радостный весенний Париж, украшенный флагами, заполненный толпами французов. В накидке и берете, с коротко подстриженными офицерскими усиками Хартек выглядел весьма внушительно и даже походил на офицера союзных войск. Джип вез его по парижским предместьям как раз в то время, когда парижане выстроились на тротуарах в ожидании военного парада. И на всем пути они громкими приветствиями встречали майора, сидящего за рулем украшенного опознавательными знаками джипа, и его воинственного на вид пассажира. Хартек ответил парижанам. Он встал в машине и поднес руку к берету тем же движением, каким отдают честь.