"История власовской армии" - читать интересную книгу автора (Хоффманн Йоахим)

Глава 15. Историческое место освободительного движения

По зрелом размышлении советская сторона решила рассматривать власовскую проблему как вопрос, относящийся исключительно к области юриспруденции. Поэтому не удивительно, что даже в 1973 году информация о Русском освободительном движении преподносилась советской общественности в форме отчета об уголовном деле. Оба автора, А. В. Тишков и Ф. Титов, старались при этом устранить всякое сомнение в законности суда над генералом Власовым и его одиннадцатью подельниками, проведенного Военной коллегией Верховного Суда СССР в 1946 году. По их заверениям, каждый пункт обвинения, каждый эпизод „преступной деятельности обвиняемых“ был тщательно изучен в соответствии с Уголовно-процессуальным кодексом РСФСР и подтвержден показаниями свидетелей и другими доказательствами. Предварительное следствие длилось 16 месяцев, по делу были опрошены 28 основных свидетелей, приняты во внимание показания еще 83 человек, проведена даже графологическая экспертиза для установления подлинности подписей. Материалы следствия составили три объемистых тома[816].

Судя по всему, перед нами — тщательно подготовленный и безупречно проведенный процесс. Почему же, однако, мы узнаем подробности лишь через 27 лет? И если суть дела настолько бесспорна, как убеждают нас советские авторы, то почему процесс был абсолютно тайным и на него не допустили хотя бы самый узкий круг общественности — как это имело место на аналогичном процессе генерал-фельдмаршала фон Вицлебена* в народном суде рейха 7-8 августа 1944 года? Почему еще и сегодня приходится гадать, кто председательствовал на суде — уж не Ульрих ли, генерал-полковник 1остиции, прославившийся показательными процессами 30-х годов[817], кто были заседатели и кто — защитники, если вообще таковые имелись, и что они говорили? П. Григоренко в своих мемуарах пишет, что сначала, очевидно, было намерение провести открытый суд на манер показательных процессов 30-х годов, но „поведение власовцев we испортило“[818]. Сам Власов, Трухин и большинство других обвиняемых отказались признать себя виновными в измене Родине. Как пишет Григоренко (со слов знакомого офицера, принимавшего участие в подготовке процесса):

Все они — главные руководители движения — заявили, что боролись против сталинского террористического режима. Хотели освободить свой народ от этого режима. И поэтому они не изменники, а российские патриоты. .. Власов и Трухин твердо стояли на неизменной позиции: „Изменником не был и признаваться в ' измене не буду. Сталина ненавижу. Считаю его тираном и скажу об этом на суде“. Не помогли... обещания жизненных благ. Не помогли и... устрашающие рассказы... Власов на эти угрозы ответил: „Я знаю. И мне страшно. Но еще страшнее оклеветать себя. А муки наши даром не пропадут. Придет время и народ добрым словом нас помянет“. Трухин повторил то же самое.

Очевидно, именно этой твердой позицией Власова и остальных руководителей РОА[819]объясняется закрытость и поспешность заседания Военной коллегии Верховного Суда СССР, которое началось за закрытыми дверями 30 июля 1946 года и закончилось 1 августа смертным приговором всем двенадцати обвиняемым. В тот же день генерал Власов и его соратники были повешены во внутреннем дворе Таганской тюрьмы в Москве[820].

Тишков и Титов не дают никаких объяснений по этому поводу, однако признают, что публикация подробностей процесса, проведенного почти 30 лет назад, преследует политические цели[821]. Они несколько раз подчеркивают, что „судебный процесс сорвал маски „идейных борцов“ с лица предателей, вскрыл истинные причины и мотивы их преступления“. Чтобы окончательно убедить советскую общественность в преступном характере власовского движения, они приводят скрываемые до тех пор факты. Впрочем, ничего другого им не остается — ведь они тут же утверждают, что Власов „совершил особо опасные государственные и военные преступления против СССР“. Из статей Тишкова и Титова можно составить представление, что же именно инкриминировали Власову: активную контрреволюционную и антисоветскую деятельность возглавляемого им КОНР и создание армии для вооруженной борьбы с советской властью, армии, которая, хотя и ненадолго, все же действительно вступила в бои с Красной армией. Власов обвиняется в преступных действиях однако Тишков и Титов пишут исключительно об его политической и военной деятельности. Эта противоречивость заставляет лишний раз сопоставить советские обвинения с тем, что в действительности представляло собой Русское освободительное движение.

Главным в этой связи является вопрос о целях власовского движения и об основах, на которых оно собиралось создать новую Россию. Ответ мы найдем в политической программе Пражского манифеста. Показательно, что официальная советская версия не вдается в содержание этого документа от 14 ноября 1944 года, ограничиваясь несколькими уничижительными сентенциями общего плана. Читателю сообщается, что Манифест являет собой „отвратительный гибрид власовщины и белогвардейщины“, „удивительную смесь национал-социализма... черносотенных лозунгов, близких по духу лозунгам недоброй памяти „Союза Михаила архангела“, и программы белоэмигрантского НТС“. Это — „гитлеровский документ“, „гнусный документ“ (потому, очевидно, что в нем речь идет о „новой России, без большевиков и капиталистов“)[822]. Однако следует отдать должное авторам: они по крайней мере намекают на то, что больше всего возмущает их в Манифесте, — требование восстановления частной собственности, особенно на землю, а также требование прекращения классовой борьбы. На самом деле Манифест этим не ограничивался: его программа состояла из 14 пунктов, и осуществление программы заложило бы прочную основу для современного правового государства[823].

Достаточно взглянуть на заявленные в Пражском манифесте цели власовского движения, чтобы понять, почему советская сторона не могла его обнародовать. Первый пункт Манифеста провозглашает :

Свержение сталинской тирании, освобождение народов России от большевистской системы и возвращение народам России прав, завоеванных ими в народной революции 1917 года.

При этом речь идет не о возвращении к дореволюционным царским временам, но о завершении дела буржуазной февральской революции. Наряду с формулировками общего характера, составляющими неотъемлемую часть любого документа такого рода. Пражский манифест содержит также весьма однозначные и определенные требования. Здесь выдвигается требование вместо „режима террора и насилия“, „насильственных переселений и массовых ссылок“ ввести такой общественный порядок, при котором возможно „обеспечение социальной справедливости и защиты трудящихся от всякой эксплуатации“. Здесь с „классической четкостью“ провозглашаются буржуазные свободы[824]- религии, совести, слова, собраний и печати, а также неприкосновенность личности, жилища и имущества, приобретенного в результате честного труда.

Манифест выдвигает требование независимости и гласности суда (именно этот принцип был нарушен в процессе руководителей йласовского движения). В области социально-экономической выдвигалось требование ликвидации колхозов, передачи всей земли крестьянам в частную собственность, восстановление свободной торговли и ремесел. Но создаваемая таким образом свободная конкуренция экономических сил подлежала одному существенному ограничению: в Манифесте постулировался принцип „социальной справедливости“, то есть защиты всех трудящихся от эксплуатации. Предусматривались „широкие государственные мероприятия по укреплению семьи и брака“, гарантировалось равноправие женщины, установление минимальной оплаты труда „в размерах, обеспечивающих культурный образ жизни“, „право на бесплатное образование, медицинскую помощь, на отдых, на обеспечение старости“. Пражский манифест провозглашал также:

Никакой мести и преследования тем, кто прекратит борьбу за Сталина и большевизм, независимо от того, вел ли он ее по убеждению или вынужденно.

Чтобы понять значение Пражского манифеста, стоит еще раз обратиться к политическим основам русско-немецкого сотрудничества. Советские авторы неустанно твердят, что Власов „продался немецким фашистам“, заверил Гитлера в собственном вернопод-данничестве и связал со своим именем „одно из самых подлых и черных деяний в истории Великой Отечественной войны“[825]. Но как в действительности складывались отношения Власова с немцами и, в частности, его отношение к национал-социализму? Руководители Освободительного движения с самого начала не скрывали, что сотрудничество с немцами возможно для них лишь на основе абсолютного равенства. Высказываний на этот счет чрезвычайно много, мы ограничимся лишь несколькими примерами. Так, Власов при всякой возможности критически высказывался в адрес немецкой восточной политики. Уже в начале 1943 года на открытом собрании в Пскове он подверг резкой критике предрассудки многих немцев, которые видят в русских людей второго сорта. Как сказано в немецком донесении, „он произнес слово „унтерменш“, заявил, что не считает себя „унтерменшем“, и спросил присутствующих, считают ли они себя „унтерменшами“[826]. В речи перед членами ВВС РОА 18 февраля 1945 года Власов обвинил Германию в разжигании ненависти „между двумя великими народами“[827]. Один из ближайших сотрудников Власова полковник Боярский (впоследствии — генерал-майор) в июне 1943 года прямо заявил своим немецким слушателям, что русские и немцы могут стать „лучшими друзьями, но могут — и злейшими врагами“. Он предостерег немцев от „предательства“ принципов равноправного союза, сказав, что нормальные отношения возможны лишь в случае выполнения этих принципов. Боярский считал непременной предпосылкой сотрудничества уважение национальной независимости России[828].

Русские ни разу не отступили от этих требований. Это отразилось также в речи начальника личной канцелярии Власова полковника Кромиади перед восточными рабочими в Сосновце 23 декабря 1944 года: „Мы честно протягиваем Германии руку, но в ответ мы требуем к себе тоже честного отношения“[829]. Все это позволяет определить заключенный в Праге союз как вынужденный, как военное содружество, порожденное необходимостью. В Пражском манифесте по этому поводу говорится:

Комитет Освобождения Народов России приветствует помощь Германии на условиях, не затрагивающих чести и независимости нашей Родины. Эта помощь является сейчас единственной реальной возможностью организовать вооруженную борьбу против сталинской клики.

П. Григоренко в своих мемуарах спрашивает: „Могли ли такие люди, как Нерянин, которые поставили своей целью свержение сталинского режима, упустить возможность, предоставляемую им сотрудничеством с немцами?“*[830]Старший лейтенант Дмитриев в речи на многолюдном митинге в берлинском „Доме Европы“ 18 ноября 1944 года сказал:

Агенты НКВД и вся большевистская пропаганда будут стараться оклеветать нас, изобразить безыдейными наймитами немецкой армии. Но мы спокойны... мы не наймиты Германии и не собираемся ими быть. Мы союзники Германии, вступившие в борьбу для выполнения наших собственных национальных задач, для осуществления наших народных идей, для создания свободного независимого отечества*[831].

Внутренняя свобода русских проявилась также в требовании Пражского манифеста о заключении „почетного мира с третьим рейхом“ и в пункте о „сохранении мира и установлении дружеских связей со всеми странами и всемерном развитии международного сотрудничества“.

Пражский манифест не имел практически ничего общего с национал-социалистической программой, и в этом легко убедиться на следующем примере. Текст Манифеста был отправлен Гиммлеру, который вернул его с указанием дополнить пунктом о „борьбе против евреев“[832]. Но Власов решительно возразил, что никак не может это сделать: в Манифесте провозглашается принцип „равенства всех народов“ в новой России и при этом имеются в виду также представители еврейского народа. Действительно, в Пражском манифесте нет антисемитских тенденций[833]. „Нойе Цюрхер Цайтунг“ 6 декабря 1944 года, подробно разбирая первый номер газеты КОНР „Воля народа“, отмечала связь названия газеты с русской народнической организацией „Народная воля“, из которой впоследствии образовалась партия эсеров, выступавшая за освобождение крестьян. Швейцарская газета не сомневалась, что „Власов чрезвычайно серьезно относится к своей демократической программе“, и задавала вопрос: „Как воспримет такую программу национал-социалистическая Германия?“! 9 По словам английского историка Р. Конк-веста, „изданный им [Власовым] 14 ноября 1944 года политический „Манифест“ показывает, что он отнюдь не симпатизировал нацизму — его единственной целью была демократическая Россия“[834]. Американский ученый Л. Шапиро тоже отмечает полную независимость Власова, настоящего русского патриота, не затронутого „нацистской идеологией“[835].

Венский философ профессор X. Эйбл, автор „Magna Charta Eurasiatica“, обнаруживает в Пражском манифесте целый ряд моментов, указывающих на то, что „в истории человечества обозначился новый подъем, вдохновителем которого можно считать Власова“[836].

О том, насколько политические цели Освободительного движения противоречили целям национал-социалистического рейха, можно судить по обвинениям в адрес Власова, выдвигаемым в 1944-45 годах. Так, Восточное министерство называло власовцев бескомпромиссными борцами за „единую неделимую Россию“[837], другими словами, им инкриминировалось именно то, что для любого патриота является естественным, — борьба за целостность своего государства. Многие из них, говорится далее, „не являются настоящими друзьями Германии“ и вообще „негативно относятся ко всему немецкому“. Руководитель организации „Винета“, подчиненной министерству пропаганды, заметил 31 декабря 1944 года, что власовское движение не является национал-социалистическим, более того — оно „позорит“ национал-социалистическое мировоззрение, поскольку не борется против еврейства и вообще не признает еврейского вопроса[838]. Гиммлер тоже вскоре понял, что Русское освободительное движение, которому он дал путевку в жизнь, развивается по собственным законам. 8 января 1945 года, когда член президиума КОНР генерал-лейтенант Жиленков находился с официальным визитом в Словакии и был принят президентом Словацкой республики монсиньором Йозефом Тизо, Гиммлер выразил свою озабоченность тем, что Власов охвачен „панславистскими устремлениями“ и ведет собственную политику в отношении славянских народов Балканского полуострова[839]. Интересно, однако, что рейхсфюрер СС не решился открыто выступить против этого. Между тем 18 января 1945 года газета „3а Родину“ опубликовала сообщение информационного бюро КОНР о ходе государственного визита Жиленкова и напечатала полный текст его речи в Пресбурге о целях Русского освободительного движения. Речь эта кончалась словами: „Мы верим, что нашу борьбу поддержат все миролюбивые народы мира и в первую очередь славянские народы“[840]. Все эти примеры подтверждают слова генерала добровольческих соединений Кестринга, отнюдь не склонного к восторгам, который в 1946 году охарактеризовал Власова как „яркую личность“, заметив, что такой человек „никак не мог быть верным наемником... в своих действиях он руководствовался исключительно интересами своей страны“[841].

Но обвинения в предательстве, раздающиеся с советской стороны, безосновательны не только по существу. Эти обвинения весьма странно звучат в устах наследников Ленина. Мало того, что в 1917 году, во время первой мировой войны, будущий вождь Октябрьской революции и создатель советского государства открыто высказывался за поражение России в войне, он к тому же не побоялся тайно принять от врагов своей страны деньги и помощь[842], чтобы из „проклятой Швейцарии“ добраться до арены событий, свергнуть демократическое временное правительство, развалить русский фронт обороны против немцев и самому захватить власть[843]. П. Григоренко в своих мемуарах пишет:

Мое подсознание нашептывало мне ленинские лозунги „Война — войне!“ и „Да здравствует поражение!“ Да, Владимир Ильич, тут ваша логика сослужила мне дурную службу. Я едва сдержался, чтобы не заорать: сегодня мы превозносим большевиков, которые ради свержения царизма способствовали поражению своей страны; почему же тем, кто хочет свергнуть большевистское коммунистическое правительство, не предоставляется то же право?*[844]

По мнению полковника Кромиади, ленинисты уже по одной этой причине не имеют морального права выдвигать против Власова обвинение в измене Родине[845].

Если советским авторам еще удавалось кое-как скрывать от советской общественности политические цели Освободительного движения, то представить „антисоветские организации“ КОНР и РОА простыми инструментами в руках немцев было значительно труднее. Тут советские сообщения буквально вязнут в противоречиях. Тишков, например, утверждает, что именно Гиммлер передал Власову через доверенное лицо, обергруппенфюрера Бергера, начальника Главного управления СС, подробные указания по формированию КОНР и РОА, а осуществлялись эти указания под контролем доктора Крёгера, постоянного представителя Гиммлера при русском генерале[846]. Значительная, хотя и скрытая роль приписывается при этом гестапо, которое якобы заранее проверяло и утверждало всех членов Комитета и вообще крепко держало КОНР в руках, „контролируя каждый его шаг через своих агентов“. По уверениям советских авторов, КОНР своим возникновением обязан лишь объединенным усилиям Гиммлера и гестапо. Тишков даже утверждает, будто название КОНР было всего лишь „ширмой, вывеской для внешнего мира“, во внутренней переписке „гитлеровцы“ называли его „зондеркоммандо В при Главном управлении СС“ — такая организация действительно существовала, но никакого отношения к КОНР не имела и выполняла совершенно другие функции. Речь идет о „зондеркоммандо Ост“, представлявшей собой рабочий штаб Главного управления безопасности рейха. Входили в него в основном прибалтийские немцы, сочувствовавшие власовскому движению. Они видели свою задачу в том, чтобы поддерживать „власовскую акцию“ путем использования так называемой „рутины рейха“, в частности, отстаивать ее от враждебных поползновений со стороны национал-социалистической партии и гестапо[847]. Глава зондерком-мандо доктор Ф. Бухардт хотел, чтобы его считали представителем русских интересов у немцев, а не наоборот.

Тишков часто противоречит не только историческим фактам, но и самому себе. Так, он вынужден признать, что „предатель“ Власов с того самого момента, как он оказался в плену (в 1942 году), не переставал выдвигать перед немцами требование о создании политического центра как необходимой предпосылки для его участия в борьбе против большевизма[848]. Он признает, что после создания КОНР Власов уже не был „простой марионеткой“ немцев, и следовательно, предательство как бы переносится на новый, более высокий уровень. Немецкое правительство, пишет Тишков, признало Власова „руководителем русского освободительного движения“, признало определенные права за КОНР и заключило с ним политические и военные соглашения. В этой связи и Тишков, и Титов ссылаются на финансовое соглашение от 18 января 1945 года, в котором рейх заявлял о своей готовности предоставить КОНР необходимые для его деятельности денежные средства в форме кредита с долговым обязательством[849]. Заключение этого договора между „правительством Великого Германского рейха“, представленного государственным секретарем министерства иностранных дел бароном Штенграхтом фон Мойландом, и „президентом Комитета освобождения народов России генерал-лейтенантом Власовым“ проходило в торжественной обстановке, в присутствии видных представителей обеих сторон: с немецкой стороны здесь находились начальник отдела протокола посланник А. фон Дорнберг, посланник В. фон Типпельскирх, советник посольства Г. Хильгер, тайный советник В. Танненберг, государственный секретарь министерства финансов Ф. Рейнгардт; с русской — уполномоченный КОНР при министерстве иностранных дел Ю. С. Жеребков, начальник финансового управления КОНР профессор С. А. Андреев и его заместитель Ф. Ф. фон Шлип-пе, а также начальник главного организационного управления КОНР генерал-майор В. Ф. Малышкин. Договор свидетельствовал о полном признании КОНР со стороны Германии. Даже советские авторы считают нужным упомянуть о независимости КОНР, хотя тут же заявляют о том, что это была чистая фикция[850]. Из рас-суждений Тишкова и Титова можно также заключить, что РОА находилась на положении независимой воюющей державы — по крайней мере де-юре. Авторы подчеркивают, что РОА имела собственные судебные органы, службу безопасности и разведку. Тишков придает особое значение тому, что Власов, будучи признанным вождем Русского освободительного движения, являлся также главнокомандующим вооруженных сил и в этом качестве был верховным военным судьей РОА.

В советской историографии КОНР изображается столь противоречиво, что нам кажется необходимым лишний раз обрисовать подлинные его контуры, описать его структуру и функции. Только понимая характер этой организации, структурно сходной с правительством, можно понять, почему немецкое министерство иностранных дел рассматривало соглашение с генералом Власовым как внешнеполитический акт (впрочем, эта точка зрения соответствовала замыслам Гитлера на начальном этапе развития Русского освободительного движения)[851]. Как писал доктор Бухардт, власовское движение „развилось без немцев и даже вопреки им“, „его политическое значение“ постоянно возрастало за счет „собственной динамики“, пока оно фактически не образовало „государства в государстве“ в немецкой сфере власти[852]. Политическим руководящим органом являлся возглавляемый Власовым Президиум КОНР в составе генерал-майоров Ф. И. Трухина и В. Ф. Малышкина, генерал-майора профессора Д. Е. Закутного, генерал-лейтенантов Г. Н. Жиленкова и Е. И. Балабина, профессоров Ф. П. Богатырчука, Н. Н. Будзиловича и С. М. Руднева. Кандидатами в Президиум были профессора П. Н. Иванов и Ю. А. Музыченко[853]. Сам Комитет, состоявший из 50 членов и 12 кандидатов, практически выполнял функции общего собрания[854]. К нему присоединились также национальные комитеты отдельных народов России, признавшие Власова:

Русский национальный совет; Украинская национальная рада; Белорусская национальная рада; Национальный совет народов Кавказа; Национальный совет народов Туркестана, Главное управление казачьих войск и Калмыкский национальный комитет. Из этих национальных органов в КОНР на правах членов вошли, в числе других, Майковский, В. М. Гречко, Комар, А. Ю. Демченко, Ф. Жук, Хахутов, Зижажев, генерал В. В. Крейтер и Ш. Балинов, позже прибавились кандидаты — И. Медведюк и Пугачев[855].

Для практической работы были созданы управления, составившие нечто вроде совета министров, и другие центральные органы, такие как[856]:

1. Штаб вооруженных сил КОНР под началом генерал-майора Трухина, который, как уже говорилось, решал все вопросы, связанные с формированием, оснащением и обучением РОА. Штабу подчинялось Главное управление казачьих войск во главе с генерал-лейтенантом Татаркиным.

2. Главное организационное управление под началом генерал-майора Малышкина. В его компетенцию входили не только организационные проблемы Освободительного движения, но и вопросы создания новой России политические, национальные, правовые, социальные, экономические и культурные. Центральный секретариат возглавлялся Д. А. Левицким. В рамках главного организационного управления имелись специальные отделы: юридический отдел во главе с профессором Ивановым, финансовое управление во главе с профессором Андреевым и научный совет, возглавляемый профессором М. И. Москвитиновым[857].

3. Главное гражданское управление, начальник — генерал-майор Закутный. В его компетенцию входили все вопросы, связанные с условиями жизни и труда, правовым положением и социальным статусом миллионов русских, оказавшихся по эту сторону фронта, восточных рабочих, беженцев и военнопленных[858]. Главному гражданскому управлению подчинялись школьный отдел и-по крайней мере, в финансовом отношении — Союз молодежи народов России (СМНР) под руководством Дьячкова и капитана Лазарева[859]. В него также входили медицинское управление[860]и два родственных учреждения: Общество Красного Креста, во главе с профессором Богатыр-чуком[861], и организация „Народная помощь“, во главе с инженером Г. А. Алексеевым[862].

4. Главное управление пропаганды, начальник — генерал-лейтенант Жиленков. В его задачу входило распространение политических идей Освободительного движения, а в более широком смысле

- забота о духовном благосостоянии соотечественников[863]. Непосредственным рупором управления было Информационное бюро КОНР под руководством Н. Ковальчука. Внутри главного управления пропаганды имелось несколько специальных отделов:

а) организационно-методический отдел[864];

б) отдел прессы (начальник Буркин), обеспечивавший издание газет Освободительного движения общим тиражом в 250 тысяч экземпляров: служебный орган КОНР „Воля народа“, редакторы Жиленков и А. С. Казанцев, военный орган КОНР „3а Родину!“

- редактор полковник Н. В. Пятницкий, газета ВВС „Наши крылья“[865];

в) радиоотдел — начальники С. Н. Дубровский и Л. В. Дудин. При нем имелась радиостанция, ежедневно проводившая шесть передач КОНР на русском языке[866];

г) отдел пропаганды среди военнопленных, начальник — полковник А. И. Спиридонов;

д) отдел культуры и искусства, начальник — И. Новосильцев[867].

Кроме того, при КОНР был создан Совет по делам вероисповеданий под началом профессора Будзиловича, в задачу которого входило заниматься делами всех церквей и приходов и осуществлять религиозное воспитание, создавать возможности для религиозного обслуживания в частях РОА, а также в лагерях военнопленных и восточных рабочих. С этой целью 18 января 1945 года было опубликовано воззвание к священнослужителям не только православной, но и других церквей поставить свою работу на службу „великому делу освобождения народов России от большевистского ига“[868].

5. Управление безопасности под руководством подполковника Тензорова.

Достаточно взглянуть на структуру КОНР, чтобы понять, что его деятельность развивалась совсем не по тем направлениям „шпионажа, диверсии и террора“, о которых твердят советские историки. По версии Тишкова. Власов видел свою первоочередную задачу в том, чтобы помочь немцам еще нещаднее эксплуатировать русских рабочих в немецком плену:

Власов предложил... более эффективные меры. Для увеличения производительности труда русских рабочих на германских предприятиях надо было, по его мнению, уменьшать паек и предоставлять худшие помещения тем, кто не выполняет норму[869].

Автор усматривает в этом „еще один яркий штрих к общей картине предательства интересов советского народа, совершенного Власовым“. Новые меры принуждения, предложенные Власовым, касались, как утверждает Тишков, не только восточных рабочих, но и военнопленных. Пропагандисты РОА, пишет он, выдавали гестапо коммунистов, политработников и вообще всех антифашистски настроенных военнопленных, пользовались тяжелым положением военнопленных, чтобы обманом, угрозами или силой заставить их перейти на сторону врага. Разумеется, тут же подчеркивается, что „подавляющее большинство советских людей, оказавшихся в немецком плену, стойко переносили издевательства, пытки, шли на смерть, но оставались верными своей родине“[870].

Тишков и Титов занимаются явной подтасовкой фактов. Советский Союз был единственным государством в мире (о Японии мы не говорим), объявившим сдачу своих солдат в плен тяжким преступлением. С советской точки зрения, сам факт сдачи в плен превращал их в предателей Родины. Нам известно, как обошлась с ними советская власть после войны[871]. Немногим отличалось и отношение к восточным рабочим: хотя большинство их было принуждено к работе в Германии насильственными и даже жестокими методами, советское правительство обвиняло их в „сотрудничестве с оккупантами“ и обращалось с ними как с „фашистскими пособниками“[872]. В качестве примера можно привести историю с лагерем восточных рабочих Круппамюле, находившимся на восточной границе Верхней Силезии. 20 января 1945 года к этому лагерю, населенному русскими и украинцами, подошли советские танки. То, что произошло затем, описано в русской зарубежной прессе. Завидев бегущих им навстречу соотечественников, советские танкисты прекратили движение. В одном из танков открылся люк, высунулся командир. Не выходя из танка, он приказал всем обитателям лагеря собраться на лагерной площади. Когда большинство жителей лагеря, в основном женщины и девушки, старики и дети, собрались, танки вдруг открыли по ним огонь из пулеметов. Люди в панике бросились бежать — их настигали танки, давили гусеницами. В считанные минуты было уничтожено несколько сот человек[873].

О том, что это был не единичный. — хотя и особо вопиющий — случай, свидетельствует стенограмма совещания в ставке Гитлера 27 января 1945 года. Гитлеру было доложено, что кроме добровольцев „советские убивают также русских рабочих, работавших на нас. У нас есть доказательства“[874]. Лишь незначительная часть восточных рабочих — 15-20% — получила после войны разрешение вернуться в родные места, большинство же было депортировано либо подвергнуто другим наказаниям[875].

В свете такого отношения советского правительства к шести-семи миллионам восточных рабочих и полутора миллионам военнопленных странно обвинять Власова в плохом обращении с этими людьми. Но сочувствие Тишкова и Титова советским людям, оказавшимся в руках у немцев, в данном случае не только неправомерно, оно еще и безосновательно, так как в действительности Власов с самого начала обратил все внимание и заботу к соотечественникам. К своим заслугам КОНР вполне мог бы причислить заботу о судьбе этих брошенных всеми, живших в нищете людей, которых собственное правительство считало предателями.

Забота власовцев о восточных рабочих ярко проявилась еще на заре Освободительного движения. Так, в июне 1943 года полковник Боярский заявил протест против того, что „три миллиона русских рабочих в Германии“ вынуждены носить, как он выразился, „еврейскую звезду“ (нашивку со знаком „Ост“). С союзниками, заявил он, так не обращаются[876]. Полковник Мальцев, в марте 1944 года осматривавший вместе с капитаном Бычковым и старшим лейтенантом Антилевским целый ряд лагерей восточных рабочих в окрестностях Берлина, направил в немецкие учреждения жалобы на состояние лагерей и добился улучшения — пусть только в местных масштабах[877]. Полковник Кромиади, который в декабре 1944 года вместе с начальником личной охраны Власова капитаном М. В. Каштановым и лейтенантом В. Мельниковым выступал с речами от газеты „Воля народа“ в городах верхнесилезского промышленного бассейна (Като-вице, Сосновец, Гливице и Лабанда), ознакомился с ужасающими условиями, в которых жили восточные рабочие[878]. Имея полномочия от Власова и КОНР, да и сам обладая достаточным авторитетом, Кромиади обратился в немецкие инстанции с требованием улучшить положение рабочих и добился успеха. Но КОНР поставил перед собой более широкую цель — добиться того, чтобы положение восточных рабочих вообще не зависело от немецких властей. Вскоре после создания Комитета были предприняты шаги по улучшению положения рабочих на основе договоренностей. Начальник гражданского управления Комитета генерал-майор Закутный рассказал об этом в интервью с корреспондентом газеты „Воля народа“, опубликованном 6 декабря 1944 года[879].

Прежде всего, КОНР требовал отмены тех ограничений, которые распространялись только на рабочих из России, не касаясь рабочих, мобилизованных из Западной Европы, и тем самым являлись безусловно дискриминационными. Так, было выдвинуто требование, чтобы „остовцам“, как и другим рабочим из „союзных и дружественных стран“, предоставили право свободного передвижения в нерабочее время, в том числе право пользования общественным транспортом и такими заведениями, как кино и рестораны. КОНР потребовал также отмены знака „0ст“ и замены его национальными знаками различия. Остальные требования касались материального положения восточных рабочих: улучшения снабжения продуктами питания, одеждой и предметами первой необходимости, особенно для детей, организации ремонтных и пошивочных мастерских и, наконец, введение справедливой налоговой системы по семьям. Медицинское управление разработало целую систему мероприятий по охране матерей и младенцев, обеспечению сирот, инвалидов труда и членов семей солдат РОА[880]. Особое внимание предполагалось уделить детям и молодежи, которые до сих пор были фактически предоставлены самим себе. Предусматривалась организация детских садов, введение школьного обучения для детей школьного возраста.

25 ноября 1944 года в Троппау состоялся конгресс по объединению молодежной работы на основе Пражского манифеста под руководством КОНР[881]. Организационный комитет Союза молодежи народов России (СМНР) с энтузиазмом приступил к работе. Комитет стремился заинтересовать идеями Освободительного движения юношей и девушек разного возраста и оказать им духовную и материальную поддержку. К работе Союза предполагалось привлечь не только молодых людей в лагерях восточных рабочих, но и армейскую молодежь и военнопленных. Предусматривалось проведение спортивных мероприятий и вечеринок, посещение кино и концертов, лекции и экскурсии. Предполагалось в кратчайший срок — до марта 1945 года — открыть курсы по подготовке молодежных руководителей в Айзе-нерце. Вене и Карлсбаде.

Важной целью гражданского управления КОНР являлась реорганизация управления лагерей восточных рабочих, прежде всего путем привлечения надежных людей из рядов русских рабочих в лагерную администрацию. Тогда восточные рабочие были бы окончательно избавлены от произвола немецких учреждений. Выдвигалось требование ввести в организации Немецкого Рабочего фронта полномочных представителей КОНР для защиты интересов восточных рабочих и расширить институт уполномоченных КОНР на отдельные лагеря, а также на промышленные и сельскохозяйственные учреждения[882]. На верхнем уровне эти представители должны были выполнять также функции служащих загса с правом оформлять браки, разводы, рождения и смерть и решать вопросы опеки.

Но главной заботой гражданского управления были вопросы благосостояния восточных рабочих в Германии, крайне стесненных в правовом и социальном отношении. Этими вопросами занималось также Общество Красного Креста, присоединившееся к КОНР. Хотя в первую очередь Красный Крест, естественно, занимался делами РОА, совместно с военно-санитарным отделом армии организуя лазареты, санитарные поезда и передвижные медпункты, он также принимал меры по обслуживанию гражданских беженцев из районов СССР, инвалидов, больных, детей и военнопленных, которые были лишены всяких прав. Большие надежды возлагались на создание центральной поисковой службы с собственным печатным органом с целью розыска пропавших родственников и воссоединения семей. С 18 ноября 1944 года в газете „Воля народа“ была введена регулярная рубрика по розыску родственников. В центральном справочном бюро были собраны сотни тысяч адресов[883].

Провозглашение Пражского манифеста и деятельность КОНР вызвали большой отклик среди миллионов русских, находившихся на территории рейха. Это нашло отражение не только в личных и коллективных письменных изъявлениях поддержки, но прежде всего в том, что множество русских предлагали помощь в поддержку общего дела[884]. Офицеры и солдаты РОА жертвовали свое жалованье, эксплуатируемые немцами восточные рабочие — свои скудные сбережения. Даже многие военнопленные стремились внести свою лепту. Пожертвования приняли вскоре такой размах, что на их основе была создана так называемая Народная помощь, призванная помогать соотечественникам, в особенности раненым. Одним из проявлений деятельности Народной помощи стала раздача рождественских подарков детям восточных рабочих в берлинских лагерях в 1944 году, в которой приняли участие Власов и генералитет РОА, а также члены КОНР и немецкие друзья Освободительного движения[885]. Отец Александр Киселев отслужил рождественскую службу, затем на празднике выступали русские артисты и детям были вручены художественные поделки русских умельцев, сласти и игрушки, изготовленные в лагерях советскими военнопленными.

Генерал-майор Закутный с самого начала понимал, что программу гражданского управления КОНР невозможно выполнить без помощи немцев. Он сам и его помощники поддерживали постоянную связь с соответствующими немецкими учреждениями (Главным управлением СС, службой безопасности рейха, гестапо, Немецким Рабочим фронтом, министерством продовольствия рейха); в очень трудных условиях сотрудникам КОНР удавалось добиться определенных уступок. О деятельности КОНР по охране прав русских в Германии свидетельствует такой пример: уже 23 ноября 1944 года имперский министр Альфред Розенберг, который не был принципиальным противником „власовской акции“, но хотел подчинить ее своей политике раздробления России, послал жалобу относительно трех основных требований Власова: о равноправии восточных рабочих с другими иностранными рабочими, о свободе передвижения и отмене знака „0ст“. Требования эти, как заявил Розенберг, „разумеется“, были отклонены[886]. Однако 8 января 1945 года доктор Крёгер имел беседу с рейхсфюрером СС Гиммлером, и тот „выразил полное понимание пожеланий генерала Власова со временем отменить“ все дискриминационные установления, касающиеся восточных рабочих[887]. Гиммлер согласился уравнять русских в правах с другими иностранными рабочими (французами, бельгийцами, голландцами) „в области снабжения и вознаграждения за работу“, даже если при этом окажется необходимым „сократить жалованье других иностранных рабочих“. Правда, учитывая пожелание гестапо, он возразил против отмены отличительного знака для русских, но предложил заменить его другим, „не носящим дискриминационного характера“, например, „значком или чем-нибудь вроде того, что можно было бы считать национальным символом борьбы против большевизма“. Образцы такого значка для русских, украинцев и белоруссов были уже представлены в „Воле народа“ 20 ноября 1944 года. Рейхсмаршал Геринг, с которым Власов имел длительную беседу в Каринхалле 2 февраля 1945 года, тоже проявил полное понимание его требований[888]. Геринг с обезоруживающей наивностью признал, что в отношении русских „были по неведению совершены грубейшие ошибки“. Сам он, например, полагал раньше, что „каждый русский воспринимает нагайку как совершенно обычное явление, что он так воспитан и без нагайки от него никакой работы не дождешься“. Признав теперь ошибочность своих взглядов, Геринг, будучи ответственным за выполнение четырехлетнего плана, выразил полную готовность пойти навстречу требованиям Власова о равноправии русских „в оплате труда, снабжении и прочих бытовых вопросах“ с прочими иностранцами и обещал отдать соответствующие распоряжения.

Уместно задать вопрос о результатах этих многосторонних усилий, хотя, конечно, в этот момент — когда до конца войны оставалось совсем немного они могли иметь скорее символическое, чем практическое значение. Однако некоторые из требований КОНР были столь обоснованы, что даже немцы не могли не признать их. Поэтому, хотя и не без трудностей, ряд улучшений удалось провести в жизнь, например, увеличение пищевых рационов восточных рабочих до рационов рабочих из западноевропейских стран; повышение денежных выплат; улучшение снабжения одеждой и предметами обихода; улучшение медицинского обслуживания и т.д.[889]Была признана также необходимость в изменении методов обращения с русскими. Гестапо выпустило грозный циркуляр, в котором начальникам лагерей и другим немцам в случаях оскорбительного отношения к подчиненным им восточным рабочим или превышений полномочий, например, при расхищении предназначенных для них продуктов питания, угрожало немедленное снятие с работы и даже, при особо серьезных нарушениях, отправка в концлагерь. В качестве эксперимента была организована передвижная комиссия, куда вошли по одному представителю от КОНР и Главного управления СС, а также представитель Рабочего фронта с правом совещательного голоса. Комиссия провела инспекцию ряда лагерей восточных рабочих в районе Берлина и в двух случаях сообщила о нарушениях, допущенных немецкими комендантами. Как сказал в своем интервью 6 декабря 1944 года генерал-майор Закутный, уже в самом начале работы комиссии несколько комендантов были сняты с работы или наказаны каким-то другим способом. Так что в этом вопросе русские добились успеха, но другие требования выполнялись с большим трудом или же вовсе не выполнялись. Например, председатель организационного комитета Союза молодежи Дьячков, выступая с докладом 22 марта 1945 года, воззвал к помощи президиума КОНР, так как немецкие учреждения, несмотря на все его усилия, вот уже три месяца тянут с решением по вопросу о Союзе молодежи[890]. По его мнению, это было связано с принципиально иной — по сравнению с другими союзами молодежи в Германии — организационной формой предполагаемого Союза: здесь предусматривался принцип выборности снизу, а не „принцип вождизма“, причем центром воспитательной работы должна была стать ячейка. Представители организационного комитета, не ожидая немецкого разрешения, сами приступили к работе в лагерях в отдельных районах Германии.

Крайне сложно проходили также переговоры с Немецким Рабочим фронтом о введении туда полномочных представителей КОНР[891]. Переговоры вел Юрий Константинович Майер, прекрасно говоривший по-немецки и хорошо знавший обстановку. Рабочий фронт, руководитель которого доктор Лей совершенно не понимал целей власовского движения, был готов принять только тех представителей, которых назначит сам и которые будут зависеть от него. Но русские не соглашались ни на какие компромиссы. Власов, которому были нужны настоящие защитники прав восточных рабочих, дал инструкции добиваться во время переговоров полной независимости уполномоченных КОНР. Дело двигалось с большими трудностями. Наконец, на русско-немецкой конференции 4 марта 1945 года, в которой принимали участие представители Главного управления СС и министерства иностранных дел Германии, представитель Рабочего фронта Менде заявил о готовности признать требования КОНР о полномочных представителях, ввести этих людей в свой аппарат и предоставить им беспрепятственный допуск в лагеря восточных рабочих. Правда, из списка в 114 человек допуск к работе 16 марта получили только 16, в том числе Рипуленко, Баратов, Хромов, Лихтенбергский, Ругтешель, Ковалевский, Баснин, Волконский, Ешчиковский, Оглоблев, Фогт. Эта система действовала удовлетворительно только в некоторых районах (Тироль — Воральберг, Халле Мерсебург и Судеты).

Организация министерства продовольствия рейха, которая отвечала за восточных рабочих, занятых в сельском хозяйстве, напротив, проявила полную готовность пойти навстречу требованиям КОНР, и решение о привлечении к работе уполномоченных прошло без всяких трудностей. Однако проведению этого решения в жизнь помешал приближавшийся конец войны.

Таким образом, хотя усилия гражданского управления КОНР не всегда приводили к успеху, они не были напрасны. Результаты эти не были оформлены, к огорчению русских, в официальном документе[892], но постоянный представитель Гиммлера у Власова доктор Крёгер в одном из своих посланий заверял генерала в полной поддержке со стороны Главного управления СС в осуществлении пожеланий КОНР по улучшению положения восточных рабочих. В аналогичном послании, направленном доктором Штаденом генерал-майору Закутному, подытоживались результаты прежних переговоров и выражалась надежда Главного управления СС, что удастся преодолеть сопротивление гестапо в вопросе по отмене знака „Ост“ и удовлетворительно решить вопрос о свободе передвижения для восточных рабочих.

Кроме шести миллионов восточных рабочих на территории рейха находились также советские военнопленные, число которых оценивалось в полтора миллиона. Эта группа подчинялась военным властям (а с июля 1944 года Главному управлению СС), и возможности прямого вмешательства здесь были крайне ограничены, тем не менее КОНР занимался также и военнопленными. Так, именно благодаря КОНР 14 января 1945 года состоялась „торжественная церемония“, на которой присутствовали начальник Главного управления СС обергруппенфюрер Бергер и генерал Власов: первая большая группа пленных офицеров и солдат Красной армии была освобождена и переведена на положение рабочих — гражданских лиц[893]?.

В лагерях военнопленных КОНР обладал обширными полномочиями. Здесь была разрешена пропаганда идей Пражского манифеста, и это дало советским авторам основания утверждать, что Власов лишь ухудшал трудное положение военнопленных и что пропагандисты РОА доносили в гестапо на не угодных им пленных. Чтобы увидеть, насколько далеко это утверждение от истины, стоит обратиться к брошюре „Формы и методы устной пропаганды“, изданной начальником отдела пропаганды среди военнопленных полковником Спиридоновым[894]. Из брошюры следует, что пропагандисты не имели никаких полномочий в отношении военнопленных. Пункт 1 гласит: „Пропагандист не имеет ничего общего с политруком в Красной армии“, то есть не имеет права вмешиваться в военные или гражданские дела. В пункте 2 говорится:

Пропагандист не доносчик... он должен отказываться от поручений гестапо и не должен предлагать свои услуги соответствующим органам... В своей работе он должен руководствоваться методом убеждения, а не доносом.

Только в случае непосредственной опасности он имеет право сообщить о „враждебных действиях, но не о враждебных мыслях“, да и то лишь своему прямому начальству. Руководители Освободительного движения вообще верили в то, что сумеют отказаться от махинаций, связанных с пропагандой, и при распространении идей Пражского манифеста предполагали твердо придерживаться принципа правды. „Маленькая правда лучше большой лжи“, — пишет Спиридонов. И добавляет:

Не нужно давать невыполнимые обещания. Идеи Освободительного движения настолько отражают интересы народов России, что не нуждаются в приукрашивании. Необходимо лишь их широкое распространение и точное объяснение.

Так может говорить лишь тот, кто полностью уверен в своем деле.

На практике пропагандисты РОА, имевшие офицерские звания и обладавшие в ряде случаев большей властью, чем немецкий персонал, становились попросту инстанцией для приема пожеланий и жалоб военнопленных[895]. Если пропагандисты, например, сообщали об отсутствии духовной жизни в лагерях военнопленных, КОНР старался увеличить распространение газет в лагерях, создавать возможность слушать радиопередачи и устраивать библиотеки. 10 января 1945 года газета „Воля народа“ опубликовала настоятельную просьбу присылать для этой цели любые книги, журналы, учебники и альманахи на всех языках народов России[896]. Прежде чем приняться за работу, пропагандисты РОА всегда знакомились с состоянием лагеря, и жалобы военнопленных тут же находили отражение в отчетах, предназначенных для служб вермахта. Таким образом пропагандисты могли содействовать улучшению условий в лагерях. В общем и целом КОНР сыграл положительную роль в улучшении быта военнопленных. Это косвенно подтверждается также свидетельством из советского источника. Один офицер Красной армии, летом 1945 года в лагере Ландау добивавшийся от пленных добровольного возвращения в СССР, сказал, пытаясь завоевать доверие военнослужащих власовской армии: „Освободительный комитет принес большую пользу, так как он вырвал из немецкого плена тысячи солдат. В этом, конечно, его большая заслуга и за это мы ему благодарны“*[897].

Итак, за короткое время своего существования КОНР стал партнером, с которым Германия не могла не считаться. Немцы, привыкшие обращаться с миллионными массами русских, как им заблагорассудится, столкнулись с учреждением, которое ограничило их власть. У бесправных и беззащитных русских появился влиятельный защитник, отстаивающий их жизненные интересы. Тем самым были созданы совершенно новые отношения. Правда, за пять месяцев своей деятельности КОНР не сумел охватить всех соотечественников, находившихся по эту сторону фронта, но он к этому стремился. Напомним также, что урегулирование условий жизни русских в Германии составляло лишь побочную задачу Освободительного движения, основной целью которого было изменение политических условий в России. Но даже если взглянуть на Русское освободительное движение только с гуманитарной точки зрения и посмотреть, каких успехов оно добилось в смысле облегчения судьбы миллионов восточных рабочих и военнопленных, его существование и тогда следовало бы считать оправданным в моральном и политическом отношении.