"Арабески" - читать интересную книгу автора (Апостол Ксения)

15. Как шейх аль-Мансур, проснувшись, увидел себя среди трех гурий, и как покинул он их дворец

Когда сознание вернулось к аль-Мансуру, увидел он, себя, лежащим в постели и три прекрасные хозяйки были рядом с ним, закутавшись в покрывала, они кушали камфарные абрикосы, и бросая косточки друг в друга, вели удивительную беседу. Аль-Мансур прикрыл глаза, чтобы скрыть свое пробуждение, и внимательно прислушался.

Как он прекрасен, этот юноша, соразмерен и совершенен, и стан его подобен тонкому кипарису, и взгляд его обессиливает колдунов и дервишей, и родинки его рождают вздохи, — печально говорила аль-Манат, — в своей красоте — он сад для тоскующих и искушение для богобоязненных.

О сестрица, вспомни, как ты вчера целовала ему бедра и гладила пятки, и уснула, привязав косу к его зеббу, — смеялась аль-Лат.

О сестрица, а припоминаешь ли ты, как помочилась на него, пытаясь таким образом поднять его вялый инструмент в бой, — отвечала ей аль-Манат.

Как он смел, он не страшится битвы и не боится смерти. Как величественен его голос и утонченны его манеры, он верно из породы царей, — говорила аль-Узза, — так он любезен и пристоен. Когда я смотрю на него, я ревную к самой себе.

О сестрица, ты была словно безумная в бане и кусала его соски, пока из них не пошла кровь, — вспоминала аль-Лат, — и так нас всех перепугала, когда взяла бритву, чтобы всего-навсего отсечь его мошонку.

Аль-Мансур вскочил, как кочевник, ужаленный гадюкой, и сбросил покрывало с бедер. Девушки громко расхохотались, а юноша убедился, что для беспокойства вовсе нет причины. Зебб его был весь украшен разноцветными шнурками. Не в силах более сносить издевательства и прохлаждая глаза, занялся он поисками своей одежды, дабы покинуть навсегда дворец насмешниц.

О аль-Лат, я люблю тебя больше жизни, зачем же ты смеешься надо мной?

Ты глуп, аль-Мансур. Когда ты видишь красавицу, то становишься расслабленным и пускаешь слюни. Женщина должна быть для тебя не более, чем черепок на пыльной дороге, который ты можешь пнуть ногой или раздавить копытом коня. Плюнь на нее и она станет твоей, в безразличие к ней — залог твоей победы. А теперь ступай прочь, ты наскучил нам, — и аль-Лат завела с сестрами разговор об одном черном ифрите, который прилетая к ним в сад, часто подглядывал за девушками, и которого надлежало поймать и посадить у ворот на цепь.

Сжалься, любимая, — умолял юноша, обнимая ее колени. А верно ли говорят, что ифриты и джины, если они сделаются евнухами, способны к деторождению? — спросила аль-Манат. Вздор, — ответила ей аль-Лат, — они неспособны к этому вообще. И она в гневе сдвинула брови и дважды хлопнула в ладони, и вбежали слуги, и схватив упирающегося аль-Мансура, утащили его на можжевеловое ложе, где немилосердно отлупили палками по пяткам, после чего, наградив тумаками и подзатыльниками, выкинули за ворота в пыль. В слезах аль-Мансур покинул дворец, потирая ушибы, и отправился он в неведомое, и снова солнце висело в зените, и вновь впереди и сзади его, и справа и слева его был песок, и Отец горечи, усмехаясь, указывал ему путь.