"Звездный гамбит (сборник)" - читать интересную книгу автора (Клейн Жерар)

2. КОСМОПОРТ

Вся Вселенная прошита невидимыми нитями, которые могут стать маршрутом любого корабля. Из этих нитей сплеталось нечто вроде ткани, и каждый звездный или обитаемый мир был ее узелком. В далекие героические времена Земля рассеяла по Галактике свои споры, и те дали всходы. Через несколько веков освоение пространства замедлилось. И не потому, что были исследованы и заселены все миры, а потому, что стала ощущаться острая нехватка в людях. В некоторых солнечных системах жило всего по нескольку семей. Самые густонаселенные планеты насчитывали не более сотни миллионов жителей, хотя в Галактике имелись и города, где численность населения достигала пятидесяти миллионов человек.

Наступило время парадоксов. Огромные мегаполисы и пустынные планеты были одними из них. Деятельность порта требовала громадного количества людей. На каждого улетающего в космос приходилось десять тысяч человек на планете. Тогда и возникли города с населением в сотни миллионов обитателей, которые раскинулись на целые континенты. Со временем машины позволили отправить большую часть населения этих городов на разведку новых миров. Самые древние города вроде Дарка, Тугара, Олнира, свидетели первых шагов человека в космосе, были жалкой тенью прежних колоссальных столиц. Люди могли гордиться славным прошлым человечества и чувствовать себя хозяевами космоса, но не могли предусмотреть всех ловушек Вселенной.

Случалось, что замолкал целый звездный сектор. И лишь спустя сотню лет люди узнавали, что произошло с его обитателями. Бывало, они просто-напросто исчезали, и тогда весь район объявляли опасным. Иногда люди отказывались от технической цивилизации и переставали пользоваться трансрадио. Социологи внимательно изучали эти неопримитивные народы, хотя у них едва хватало времени на наблюдения за множеством миров и обществ, которые возникали, развивались и умирали…

Человечество осваивало космос, но по-прежнему блуждало в лабиринтах Времени. Даже на каждой планете время текло по-разному в зависимости от ее массы, орбиты и положения по отношению к центру Галактики. А те, кто путешествовал со скоростью света, становились жертвами странных ловушек, расставленных Хроносом. История перестала восприниматься как непрерывный процесс. Ткань истории стала больше напоминать переплетение разнородных волокон, а потому было невероятно трудно разобраться в причинах и следствиях событий. Войны утратили всякий смысл. Центральное правительство стало простым символом, на который ссылались в случае нужды местные власти. Однако это правительство, разместившееся на гигантской планете в районе Бетельгейзе, оказалось символом действенным и стабильным как в пространстве, так и во времени. Казалось, что лучи красной звезды-гиганта, видимой во всей Освоенной Галактике, доносят до самых отдаленных уголков волю центральной власти. И хотя планета правительства обращалась не вокруг Бетельгейзе, а вокруг соседней небольшой звезды, обеспокоенные или удивленные взоры устремлялись к Бетельгейзе. Само название Бетельгейзе произносили с почтением, словно красноватый свет звезды вливал в них новые силы.

Развивайся на каждой освоенной планете своя культура или цивилизация, центральное правительство не могло бы повлиять на нее из-за искажений во времени. Но именно искажения во времени, связанные с межзвездными путешествиями, не позволяли выбирать особый путь. Во всей Галактике существовала некая верность центральному правительству Бетельгейзе, поскольку его власть была единственной стабильной реальностью в этом мире зыбкого времени.

Центральное правительство направляло своих чиновников, исследователей и первопроходцев во все известные миры Галактики. Когда они возвращались с устаревшей на века информацией, судьбы Галактики решали иные люди. Но это не имело никакого значения. Все данные накапливались в памяти гигантских компьютеров Бетельгейзе и позволяли составлять планы, которые могли быть реализованы через пятьсот лет в каком-нибудь отдаленном секторе Галактики.

Ибо главной задачей человека, стремящегося выжить в этой Галактике, было ее познание. Опасность крылась в недооценке опасностей. К этому можно было привыкнуть, но забывать не стоило. Первые исследователи погибали оттого, что не знали, как противостоять той или иной угрозе. Целью правительства была подготовка первопроходцев, способных выжить в любых условиях.

Алган боялся, что не выдержит тренировок. Но биологи и психологи составили программы подготовки со знанием дела и проводили их на грани человеческой выносливости, поскольку космос не спрашивает, каковы ее пределы.

Тренировки закаливали человека как физически, так и умственно.

Когда Алгана впервые привязали к «большому креслу», он принялся шутить. Но уже на третьей минуте из его легких рвались только вопли:

— Оставьте меня в покое! Выключите эту чертову механику!

Он поносил своих мучителей последними словами, но те не слушали его. Они знали, что ощущает Алган, — ведь они сами прошли через это. И знали, что для Алгана эти испытания — единственная возможность не сойти с ума потом. Они также знали, что сам Алган сочтет свои мучения смехотворными по сравнению с теми, которые выпадут на его долю позже. Они только надеялись, что не ошиблись, когда исследовали организм этого человека.

Алгану казалось, что он падает в бесконечную тьму без единого проблеска света. Падение было бесконечным. Живот раздирали спазмы. Сердце билось то учащенно, то вовсе останавливалось — его организмом управляли команды, поступавшие по электродам.

Алган выл:

— Отпустите меня! Остановите!

Падение было бесконечным, и падал он в небытие. Ярость его не имела границ. Он знал, что несется к какому-то громадному телу, скрытому во тьме где-то внизу. Но конца падению не было, дно с каждой секундой уходило все глубже и глубже вниз. Ему казалось, что он ослеп.

На четырнадцатой минуте Алган умолк — в горле так пересохло, что оно перестало пропускать звуки. Он знал, что достиг границ Вселенной, что пересечет их и конца его падению никогда не будет. Страх исчез — его череп стал вместилищем куда более ужасных ощущений.

На шестнадцатой минуте он ощутил себя точкой. Он пытался припомнить время, когда у него были руки и ноги, но это было слишком давно и слишком невероятно.

На восемнадцатой минуте он почувствовал, что разбухает.

Ощущение постоянного роста во все стороны было невыносимым. Наконец его тело заняло безграничное пространство, опутав эту беспредельность до боли натянутыми нервами.

На двадцать первой минуте он взорвался. Крохотные частицы его тела разлетелись во все концы пространства. Он превратился в плотный туман. Разум пытался настичь каждую частицу и удержать ее, но его усилия были тщетны. Потом отказал разум.

Душу Алгана объял хаос. Полчаса падения сломили его. Он распался на атомы.

Те крохи разума, которые еще теплились в Алгане, отметили, что Вселенная враждебна. Сознание этого влило в него новые силы. Зернышко разума, обогащенное новым знанием, принялось за реорганизацию разрозненных воспоминаний и прошлого опыта. В мозгу Алгана вспыхнуло пламя ненависти. Падение потеряло всякий смысл. Он неторопливо восстановил контроль над нервной системой. Ненависть помогла ему отыскать запасы новых сил в сокровеннейших закоулках души и обрести равновесие.

Именно к этому и стремились эксперты. К одинаковому результату приводили самые разные пути. Одни выдерживали испытание, черпая силы лишь в стремлении познать новые миры. Других спасал страх, именно он заставлял их искать пути его преодоления. Но блуждания во тьме создали совершенно нового Алгана. И если бы эксперты могли прощупать его мозг, то вряд ли испытали удовлетворение. Ибо в момент, когда обнажилось ядро его души, все существо Алгана прониклось ненавистью. И ей подчинилась нервная система.

К тридцать шестой минуте он вновь обрел себя. За последние пять минут он узнал о человеке и Вселенной больше, чем за предыдущие тридцать два года.

Он расслабился. Падение прекратилось. Он вынырнул из ночи.

Когда к нему бросились, чтобы извлечь из кресла, никто не заметил холодного блеска его глаз, прежде чем он потерял сознание.

Большое кресло было последним словом науки в области создания иллюзорного мира. Его электроды подменяли реальный мир, давая пищу воображению для создания любого мира. На некоторых планетах подобные кресла в упрощенном виде служили развлекательным целям. Иногда, случалось и такое, их использовали как орудие пытки. Но во всех портах они служили для подготовки пилотов и первопроходцев.

Кресло появилось после трехсот лет интенсивных исследований нервной системы. Оно позволяло контролировать каждый нерв, включать или отключать любые синапсы. В случае неизлечимых неврозов оно было единственным средством врачевания, правда, не всякий больной выдерживал процедуру.

Кресло само по себе было целым миром. Существовала легенда, согласно которой великий Тулгар, создатель первого кресла, покончил с собой, испытав его и не найдя ему достойного применения, ибо в его детище неразрывно слились потенциальные рай и ад. Но век спустя началось Освоение. Кто-то вспомнил о Тулгаре и разыскал на университетском чердаке его кресло, которое могло воссоздать все чудеса и ужасы Вселенной.

Алган научился падать в самую темную бездну и ощущать неизмеримость окружающего пространства.

Ненависть служила ему спасательным кругом. Вначале он не знал, на кого ее направить, и ненависть клокотала в нем в первозданном, хаотическом и бесформенном виде. Затем он возненавидел порт, чужеродное тело на планете, и принялся хладнокровно разрабатывать способ его разрушения. Затем его ненависть обратилась на тех, кто построил этот порт. К концу второй недели тренировок (хотя ему казалось, что он провел в подземельях космопорта десяток лет) Алган решил уничтожить Бетельгейзе.

Завоевание звезд и освоение чужих миров были для него пустым звуком. Он знал только то, что его силой отрывают от Даркии. Ну что ж, он станет той песчинкой, которая медленно и неотвратимо источит громадный механизм освоения Галактики.

Когда он научился властвовать над тьмой и падением, его бросили на враждебные планеты и в совершенно чуждые миры. Однажды он планируя опустился на обширную сверкающую поверхность. Он распластался на ней не в силах шевельнуть даже пальцем. Он знал, что должен встать и пойти, но лежал, приклеившись к этой металлической громаде, намного превышавшей размеры Даркии, а сверху на него давило черное тяжелое небо, усеянное мириадами звезд.

Он с трудом встал на колени. Воздух был так сух и холоден, что рвал легкие.

Что-то гнало его в определенном направлении, но не было сил сделать и шага. Его обволакивал ужас, который накатывал волнами, хотя вокруг не существовало ничего, что оправдывало бы его страхи. На равнине не было ни одного препятствия, которое могло бы пробудить такое чувство.

Страх таился в глубине души. Алган был один. До сих пор ему не случалось бояться одиночества. Он не раз в одиночку пересекал океаны и континенты Даркии. Но его нынешние ощущения не шли ни в какое сравнение с прошлыми.

Он понял — именно к этому стремились те, кто наблюдал за его тренировками, — как опасно полное одиночество в чуждом мире: там, где одиночка обречен на гибель, группа может выжить.

Но урок этим не кончался. Требовалось выжить даже в том случае, если у тебя не было никакой надежды на постороннюю помощь.

Он пополз по ледяной поверхности. Что-то толкало его вперед, хотя он не мог понять, чем одна точка горизонта лучше другой. Он попытался сдержать дыхание, прополз несколько сотен метров, и вдруг вся поверхность планеты опрокинулась. Его бросило вперед, и он заскользил по поверхности со все большей скоростью. Его руки искали любую шероховатость, чтобы зацепиться, но напрасно. В конце концов, выставив руки вперед, чтобы предупредить возможный удар, он выкатился на громадную равнину. Скорость падения возрастала. Небо медленно изменилось, а поверхность под ним посветлела. Она постепенно наливалась светом. И в то же мгновение из-за горизонта выползло громадное красное солнце.

Он понял, что падает на это солнце и ничто не может помешать этому падению. Красное солнце словно приклеилось к горизонту. Но пока Алган несся к нему, оно выкатилось в небо, затмевая блеск звезд и пожирая мрак.

Алгана подхватил вихрь.

Его подняло словно соломинку, хотя по гладкой краснеющей поверхности пробегало лишь легкое дыхание ветерка. И вдруг разразилась и заревела буря. Его завертело в воздухе, он не мог определить траектории своего полета. Он несся над поверхностью планеты, и та убегала назад с невероятной скоростью. Он заметил громадный темный силуэт, протянувший к нему свои щупальца. Он хотел закричать, но ему не хватило воздуха.

Алган понял, что это его собственная тень и он пролетает прямо под красным солнцем.

Его тащило вверх. В какой-то момент планета показалась ему невероятных размеров диском, вогнутым, словно чаша. Вдруг ветер стих. Алган перестал дышать. Он достиг звезд и, пока усыхали его легкие, пока в последних судорогах билось его сердце, а кровь сочилась сквозь поры, понял, что умирает, паря на границе пустоты.

Он напрягся, пытаясь нарушить несущее смерть равновесие. Но рефлексы подвели его, мозг работал вхолостую, не давая ощутимого результата.

Он сжался в комок и резко распрямился. Его обуяла ненависть к красному солнцу, исчезавшему за горизонтом стального диска. Он нырнул вниз.

Алгану казалось, что он попал в безвыходную ловушку — если он даже и достигнет поверхности и вновь поползет навстречу красному солнцу, ему все равно снова не миновать циклона, который бесконечно будет носить его вокруг планеты. Он озверел от ненависти, ибо не мог остановить своего падения. Он проклинал кресло и техников, порт, Дарк, космос, звездолеты и Бетельгейзе.

«Я — игрушка, — думал он. — Паяц на ниточках. Но я доберусь до тех, кто дергает за эти ниточки».

Он не видел ничего, что можно было бы уничтожить или разрушить. Но за враждебной маской Вселенной явно кто-то прятался, наблюдая за ним. Этот кто-то корчился от смеха, видя его тщетные усилия.

Этот кто-то насмехался над людьми.

«Ты еще попадешься мне», — подумал Алган. Он забыл о желании умереть на этом ледяном пустынном шаре или разрушить этот невыносимый мир.

Он оказался во тьме на ледяной поверхности. Красное солнце исчезло.

Он решительно пополз вперед. Взошло новое солнце, окутанный туманом голубой шар, в обрамлении трех других более мелких разноцветных солнц.

На горизонте возникла и сгустилась тень.

Он пополз быстрее. Новая декорация? Новая ловушка? На коже проступили жемчужины пота. Поверхность теплела по мере приближения к тени. Стальной кулак, прижимавший его к земле, чуть-чуть разжался. Он с трудом встал на колени, а затем и на ноги.

Теперь он видел горизонт с высоты своего роста. Он обернулся. Множественная тень, рожденная карликовым солнцем и его спутниками, была единственным темным пятном на глади равнины.

Он побежал.

На краю мира возник город. Город мечты. Его хрустальные башни высились над стальной равниной, а высокие стены казались скалами, бросавшими вызов холоду и тьме пустыни. Дворцы соединяли древние мосты — четкие контуры на фоне пустоты.

Внутри жили люди. Они готовились встретить его и чествовать как героя. На шпилях башен бились флаги. Праздничная музыка достигала ушей.

Он принялся кричать, приплясывать, махать руками, чтобы привлечь внимание застывших на башнях часовых. Затем остановился. Он ждал любого звука — пистолетного выстрела, треска праздничной петарды.

Ничего. Никого.

Он снова бросился бежать. В душу закралось ужасное предчувствие. В холодном голубом свете солнца выросли бронзовые врата города. В его памяти возникло неясное воспоминание. Эти врата были ему знакомы.

Высокая стена была совсем рядом. Он бросился к вратам, которые были вдесятеро выше его и забарабанил в них кулаками. Бронза гудела, как гонг.

Никого. Ничего.

Он напрягся, и тяжеленные створки медленно подались. Их масса была невероятно велика, и он не верил, что ему удастся сдвинуть их с места. Створки едва разошлись, и он проскользнул в узкую щель в бронзовой стене.

«Я сумел, — подумал он. — Сумел».

Он шагнул в тень громадного портика, затем вышел на обширную пустую площадь, залитую холодным светом голубого солнца и окруженную высоченными блестяще-белыми стенами. Прямо перед ним торчали башни и высилось гигантское здание, его крыша, казалось, подпирает небосвод.

Безмолвие.

«Я уже видел это», — не оставляла Алгана назойливая мысль.

Он направился к центру площади. Огляделся вокруг. Никого. И вдруг расхохотался. Он вспомнил. Он вернулся в порт, откуда отправился тысячи лет назад. За время его отсутствия все поумирали, умерла планета, погасли звезды. Он — последний человек на остывшей планете.

Алган смахнул со лба пот. Он опустился на землю, растянулся во весь рост и уставился на голубое солнце со спутниками, которое медленно уменьшалось в размерах.

«Все ложь и обман, — думал он. — Все ложь и обман». Он закрыл глаза, пытаясь вернуть ощущение падения во тьму беззвездного пространства. И помимо воли обрел спокойствие. В нем проснулась ненависть, она заполнила все его существо, и он ощутил радость.

И в этот момент его разбудили.

Тренировки в подземельях космопорта продолжались пять недель. Все это время Алган провел в одиночестве. Оно тоже входило в программу. Иногда ему удавалось заметить мелькнувшую тень, но техники никогда не заговаривали с ним. Он жил в полной изоляции, единственной пищей для его мозга, для развития необходимых рефлексов были кошмары, пережитые в кресле. Его сбрасывали на покрытые водой планеты, и он часами плавал в океанах, он пробирался через нескончаемые болота, карабкался на отвесные скалы, висел меж двух бездн, переходил пропасти по едва видимой проволоке, прыгал с высоченных пиков, тонул в зыбучих песках, слеп от нестерпимого блеска солнц, задыхался в плотном воздухе бурь и ядовитых облаках пурпурной пыли, боролся с осклизлыми лишайниками, которые пытались похоронить его под собой.

К концу пятой недели, когда его взгляд приобрел твердость, когда заострились и стали угловатыми черты лица, на котором читался опыт десятилетий, проведенных в космосе, они позволили ему выйти на поверхность.

И только тогда он открыл, что такое космопорт. Алган начал с того, что обошел вокруг огромное здание с диспетчерской башней и ее устремленными в пространство антеннами. Потом ему разрешили безнадзорно бродить среди ракет, расспрашивать пилотов и первопроходцев…

Звезды были источником неисчислимых богатств и невероятного могущества. Звезды были одновременно и адом и раем — с таким видением космоса его познакомило кресло. Звезды были феерическим, полным ловушек миром, и люди пытались овладеть им.

Названия кораблей напоминали о чудесных и странных местах. Их контуры отличались друг от друга — корабли прибывали и с окраин, и из центра Освоенной Галактики. Неизменными оставались лишь черные корабли Бетельгейзе. Их устаревшие формы не мешали мощным двигателям этих хозяев пространства настичь любое торговое судно и добраться до самых отдаленных миров.

Суда несли в своих трюмах товары со всей Галактики. В одной части порта воздух был пропитан ароматом пряностей, в другой хранились груды невесомых мехов с Альдрагора. В прозрачных клетках ожидали своей участи сказочно прекрасные или отвратительные животные — гигантские розовые пауки, пурпурнокрылые вампиры, зунские амфибии, способные менять форму своего тела, живые камни с Алгола, сверкающие словно пламя пожара.

Алган научился распознавать, откуда прибыл встреченный, по цвету кожи, форме черепа, цвету глаз, акценту. Он мог с точностью до года назвать дату постройки того или иного корабля. Некоторые из них были созданы на Земле много веков назад, в самом начале Освоения. Но они до сих пор бороздили ледяные просторы космоса.

Целыми днями Алган бродил по верхней кольцевой дороге и заново открывал для себя Старый город, каким он видится из космопорта. Он казался ему далеким и чуждым. Алган почти уверовал в то, что прибыл сюда на звездолете и впервые увидел громадный город с теснящимися домами и узкими грязными улочками. Он знал, что ему не удастся вырваться в город до отлета. Попав в холодный и безликий космопорт, можно было считать, что ты уже в полете. Порт выглядел чуждым городу инородным телом, упавшим с небес метеоритом, который зарылся глубоко в землю планеты, и та едва мирится с его присутствием. Алган все еще иногда чувствовал себя жителем Старого города и ощущал, что в порту он пленник. И это ощущение было не из приятных.

— Вы очень странный человек, — сказал Алгану психолог.

Они стояли на самом верху башни и разглядывали порт, живший своей лихорадочной жизнью, — с ревом стартовали небольшие суда, обеспечивавшие местную связь, величественно взмывали вверх тяжелые ракеты.

— Думаю, что на заре Освоения таких людей было много. Это были люди, привязанные к родному миру, которые видели в освоении космоса лишь естественное расширение границ собственной планеты. Сейчас основная проблема состоит в том, чтобы понять, как наша цивилизация может использовать таких людей, как вы.

— Я не просил, чтобы она занималась мною, — глухо ответил Алган.

— Знаю, — сказал психолог. Он поднял голову и стал разглядывать затянутое тучами небо. — Знаю. Но ваше желание не имеет особого значения. Люди образуют в космосе некую общность. Неужели мнение одной клеточки этого громадного организма может что-то значить?

Алган не отрывал взгляда от подернутого дымкой Старого города.

— Вы мыслите на древний манер, — продолжал психолог. — Наверно, в этом есть свое очарование. Не знаю. Но теперь человек столкнулся с такими проблемами, которые еще ни разу не возникали на его пути. Старый образ мышления обречен на исчезновение.

Светлые глаза психолога холодно рассматривали Алгана.

— Сейчас во всех космопортах, в самых отдаленных уголках, на самых захудалых кораблях рождается новый образ мышления. Новое выковывается в схватках с пространством, поскольку люди во всех концах Освоенной Галактики, невзирая на Время и Пространство, зависят друг от друга. К примеру, какой-то корабль покинул родную планету три года назад по своему бортовому времени, а на планете тем временем прошло целых пятьдесят лет, траектория его полета была рассчитана задолго до вашего рождения, а он может оказать прямое влияние на вашу судьбу. И против этого ничего не поделать. Думаю, что первые одноклеточные, которые слились, чтобы образовать многоклеточный организм, могли испытывать нечто подобное вашим чувствам, хотя и в ином масштабе. Скорее всего, они тоже ощущали себя крохотными пленниками. Но для них это был единственный способ уменьшить зависимость от окружающей среды, покорить океаны, затем сушу и стать тем, что мы есть теперь. И, окажись вы в положении этих простейших, вы непременно попытались бы уничтожить хоть одно из этих многоклеточных существ. Сейчас же, как мне кажется, вам доставило бы удовольствие уничтожить это еще не сформировавшееся существо-человечество. Именно поэтому вы заинтересовали меня. Не надеюсь вас переубедить, ведь вы принадлежите к редкому виду, к виду мятежников. Таких, как вы, осталась сущая горстка, быть может, несколько миллионов, и мы посылаем вас по одному на освоение космоса. Некогда вы царили на этой планете. Вы прозябали и часто воевали. И все же то была эпоха величия. Наше величие кроется в ином. Оно выковывается усилиями миллиардов людей, миллионов звездоплавателей, тысяч ученых. Знаете, над чем сейчас работают на Бетельгейзе? Над составлением Галактической энциклопедии. Она будет чем-то вроде коллективной памяти всей Галактики, и ее объем будет расти по мере новых открытий. В силах ли вы оценить это?

— Оставьте меня в покое, — процедил Алган.

К концу второй недели Алган решил исследовать диспетчерскую башню. Двери сами открывались перед ним. Электронные цепи, которые включали их, уже, наверно, снабдили его приметами, как и приметами других первопроходцев, чтобы они беспрепятственно передвигались по космопорту и знакомились с его тайнами, дабы не попасть впросак в похожих один на другой портах Освоенной Галактики. Но Алгану редко встречались его будущие коллеги. Более того, он сам избегал встреч с ними. С большинством из них в Дарке он не перекинулся бы и словом без оружия в руке. Здесь же они выглядели безобидными и даже более потерянными, чем Алган. Они целыми днями просиживали в своих комнатах, играли, ссорились, но не осмеливались вступать в драку. Такие почувствуют себя в родной стихии только на какой-нибудь планете с топором в руках и оружием за поясом.

Медленно поднимаясь по пандусам, увлекаемый антигравитационными полями, несомый невидимой и невещественной опорой, Алган не переставал размышлять. Он начинал понимать, зачем Галактике нужны такие города, как Дарк. Это был резерв человеческого сырья, быть может, созданный искусственно. Бетельгейзе черпала из него людей, привыкших жить по волчьим законам, а потому способных освоить отдаленные планеты. Хотел он того или нет, но Алган в самом деле был лишь клеточкой гигантского галактического организма. При этой мысли его захлестывала ненависть, что, впрочем, не мешало ему восхищаться башней космопорта.

Изнутри казалось, что верхняя часть ее парит в пустоте. Стены из сплошных стекол открывали вид на порт и небо. Стекла пропускали свет только внутрь помещения, так что снаружи башня походила на матовую громаду, высеченную из единого куска горной породы, рухнувшего на Даркию. Изнутри башня казалась хрупкой конструкцией из стекла и особого металла, шелковистого на ощупь, будто старинный бархат. Но на самом деле даже потерпевший аварию звездолет, свалившись прямо на нее, не оставил бы и царапины на ее стенах.

На самом верху башни располагались диспетчерские службы порта, контролировавшие полеты торговых судов и черных кораблей Бетельгейзе.

Переступив порог одной из дверей, Алган оказался в помещении трансрадио. Еще не войдя, он знал, куда попадет. Впервые проникнув в эту часть порта, он свободно ориентировался в лабиринте коридоров и вертикальных шахт. Его мозг во сне получил массу нужных знаний, которые проявлялись по мере необходимости. Это были практические знания. Он не имел представления о том, как работают те или иные установки, но знал, как их использовать. Обучавшие его не проверяли, как он усвоил урок. Для них главным было подготовить его к выполнению предназначенной задачи.

Алгана мучил вопрос, многие ли разбираются в том, как работает сложный механизм космопорта. Может, этого здесь не знает никто? Может, это один из самых охраняемых секретов Бетельгейзе? Может, именно поэтому Освоенная Галактика была столь слитной, несмотря на разделявшие людей бездны пространства и времени?

Станция трансрадио представляла собой колодец, в стенах которого находились ниши. Их соединяла наклонная плоскость, которая спирально вилась к самому куполу. В каждой нише сидел оператор — он настраивал аппаратуру, слушал, говорил сам. Здесь звучали все голоса Галактики…

Алган неторопливо поднимался по спирали, прислушиваясь к этим голосам пространства. Искаженные, сжатые, растянутые, бестелесные — это были голоса иного мира.

Алган вглядывался в спокойные лица техников, заставлял себя не вдумываться в слова, искаженные временем и пространством.

Слова.

Он понимал их. То были координаты кораблей, новых планет, имена, формулы, даты, не имевшие никакого значения, сухие, строгие отчеты, безответные призывы о помощи — и все это было рассеяно, растворено во времени.

Время.

Время, быстро текущее здесь и медленно ползущее в космосе, где оно подчинено скорости кораблей и планет. Обманчивое, изменчивое время, разрушитель информации, время, которое преобразует живой человеческий голос в безликий ослабленный звук, теряющийся среди взрывов звезд и шепота частиц, прилетевших из иных галактик после миллионнолетнего пути.

Время.

Каждый корабль, каждая планета, каждая звезда, каждый кусок Вселенной живет со своей скоростью, по своему собственному времени. Только трансрадио спорило со временем и бросало вызов пространству. Оно позволяло с минимальными затратами энергии связываться с любым телом в космосе, используя иные измерения.

Принцип его работы не отличался от принципа работы звездолетов, но воплощение было более примитивным.

Звездолеты не могли летать со скоростями, превышающими скорость света, но в пространстве существовали иные пути, куда более короткие, чем те, которые наблюдались в оптические телескопы. Корабли проходили через подпространство и сокращали путешествие до одного года вместо ста лет обычного полета. Но чем короче был путь, тем тяжелее проходил перелет. Чем сложнее выбиралась траектория полета, тем больше изменялись корабли, и иногда их приходилось просто-напросто уничтожать. Ученые рассчитали безопасные границы. И пути, ведущие от одной звезды к другой, оставались, несмотря на сокращение, довольно значительными. Для трансрадио проблем необратимых искажений не существовало. Оно использовало кратчайшие пути подпространства. Послание могло исказиться, часть информации — исчезнуть, но, если его содержание оставалось понятным в момент приема, всех это устраивало.

Трансрадио позволяло осуществить контакт между временами разной продолжительности: между временем планеты и временем стартовавшего с нее звездолета или временами планет, вращающихся вокруг разных солнц каждая со своей скоростью.

Поэтому искажались голоса. Минута на приближающемся, начавшем торможение корабле равнялась трем минутам на Даркии, и голос становился густым, медленным, утробным и тянулся, как жидкое тесто.

Хорошо различались голоса из тех точек Вселенной, где время было сравнимо со временем Даркии. А в посланиях со звездолетов слова порой растягивались на часы, и прием длился неделями, если не месяцами. Существовали специальные меры, чтобы обходить такого рода препятствия. Корабль-передатчик мог записать свое сообщение в ускоренном виде и послать его в пространство. Но иногда и эти хитрости не помогали, и тогда вступала в действие аппаратура, которая слушала хрип, доносившийся из космоса, и преобразовывала его в обычные голоса.

Время.

Блуждая по порту, Алган на каждом шагу видел печать времени. И в глубине души он сознавал, что человек уже приступил к освоению времени так же, как он когда-то начинал освоение пространства.

Поднимаясь к куполу, он понимал, что через месяц на Даркии от него не останется и следа, если не считать растянутого голоса его корабля, который будут ловить антенны космопорта.