"ОЧЕРКИ ВРЕМЕН И СОБЫТИЙ ИЗ ИСТОРИИ РОССИЙСКИХ ЕВРЕЕВ" - читать интересную книгу автора (КАНДЕЛЬ ФЕЛИКС)

ОЧЕРК ТРЕТИЙ


1


Еврейское общество того времени могло показаться стороннему наблюдателю однородным и застывшим, в котором, казалось бы, ничего существенного не происходило. Но на самом деле в общинах бурлила жизнь, накалялись страсти, кипели споры и яростные обличения, свергались старые авторитеты и создавались авторитеты новые. Во второй половине восемнадцатого века в еврейских общинах Литвы, Белоруссии, Украины и Польши происходили сложные процессы и серьезнейшие изменения - распространение хасидизма, борьба между хасидами и их противниками, раскол еврейского общества.

Еще в середине восемнадцатого века ездил по синагогам Волыни и Подолии рабби Дов Бер из Межирича, читал нравоучения и призывал к покаянию. Он вел аскетический образ жизни, часто постился "от субботы и до субботы", а во время молитвы плакал и сокрушался о грехах. Жил он со своей семьей в крайней бедности, много болел и уже в немолодом возрасте поехал за исцелением к знаменитому чудотворцу - рабби Исраэлю Баал Шем Тову. Хасидская легенда рассказывает, что основатель хасидизма исцелил не столько его тело, сколько душу. Попав в первый раз к Баал Шем Тову, рабби Дов Бер предположил, что тот будет говорить с ним о тайнах кабалистического учения, но вместо этого Баал Шем Тов рассказал нехитрую историю о том, как однажды в дороге у него кончилась провизия, и ему нечем было накормить своего возницу. Рабби Дов Бер разочаровался при первой их встрече, решил было уехать домой, но ночью его внезапно позвали к Баал Шем Тову. Без всяких предисловий тот открыл перед ним кабалистическую книгу и попросил разъяснить одно сложное место. Рабби Дов Бер объяснил, но Баал Шем Тов сказал на это: "Ты ничего не понимаешь!" - и стал объяснять сам. В этот момент, как рассказывает легенда, комната наполнилась светом, в ней появились ангелы и стали жадно прислушиваться к словам Баал Шем Това. Закончив объяснение, тот сказал рабби Дову Беру: 'Ты правильно объяснил это место. Но беда в том, что объяснению твоему недоставало души". После этого рабби Дов Бер остался у Баал Шем Това и стал лучшим его учеником.

Баал Шем Тов умер в 1760 году и перед смертью объявил своим преемником рабби Дова Бера из Межирича, "Великого магида" - проповедника. Рабби Дов Бер был духовным вождем хасидов двенадцать лет, до дня своей смерти, и местечко Межирич на Волыни стало центром хасидского учения и местом паломничества для многих. Туда приходили, чтобы поучиться у рабби Дова Бера, выслушать его совет, излечиться от болезни, просто для того, чтобы увидеть "учителя всего рассеяния". Всю неделю он не выходил из комнаты, куда могли войти к нему только его ближайшие ученики, а по субботам появлялся на общей молитве в одеждах белого цвета, даже в ботинках из белой кожи, потому что по кабале белый цвет является символом милости. После молитвы устраивали общую трапезу для всех желающих, а затем рабби Дов Бер просил каждого из присутствующих сказать какой-либо отрывок из Торы. Эти отрывки, взятые из различных мест, он связывал в своей проповеди в одно целое, и всякий гость находил в том месте проповеди, которое касалось выбранного им отрывка, ответы на те проблемы, что беспокоили его и требовали умного совета. Все относились к учителю с огромным уважением и говорили, что "источники мудрости, которые до этого шли к Баал Шем Тову, потекли теперь к великому проповеднику рабби Дову Беру". А один из хасидских раввинов даже уверял, что он "ездил к рабби Дову Беру не столько для того, чтобы слушать его учение, сколько для того, чтобы смотреть, как он завязывает и развязывает ремень своего сапога, ибо и в таких мелочах проявляется его святость".

Рабби Дов Бер рассылал по городам и местечкам особых посланников, которые проповедовали хасидское учение и привлекали многих. "Молодые люди, - писал современник, - оставляли своих родителей, жен и детей и целыми толпами отправлялись отыскивать великих учителей хасидизма, чтобы из их уст услышать новое учение". Среди посланцев рабби Дова Бера выделялись рабби Исраэль Полоцкий и его друг рабби Азриэль, который, как говорили, был "тайным праведником" с великой душой. Они переезжали с места на место, проповедовали и убеждали, и Азриэль с такой страстностью молился в синагогах, что своей "молитвой внушал людям презрение к мирской суете и стремление прилепиться к Творцу миров".

Рабби Дов Бер учил, что весь мир пребывает в Боге, Который присутствует во всяком Его творении. Человек есть вершина Творения, и ради человека Бог ограничил Свою бесконечную силу и сосредоточился в конечных вещах. Но если Бог снизошел до человека, то и человек обязан возвыситься до Бога. "Всевышний совершил столь великое самоограничение для того, чтобы через бесконечное число миров приблизиться к человеку, который иначе не мог бы вынести Его яркого света. Потому и человек должен отделиться от всего телесного для того, чтобы через все миры вознестись к Богу и достигнуть такого общения с Ним, которое граничит с самозабвением". Когда же учителя спрашивали, как добиться в молитве этого состояния самозабвения и восторженности, рабби Дов Бер отвечал: "Сказано: кто ищет огня, пусть пороется в пепле. А я говорю: стбит человеку вспомнить, что он только пепел и прах, абсолютное ничто без той искры Божественной, которая его одушевляет, чтобы тотчас же эта искра, скрытая под пеплом, разгорелась в сильное пламя".

Еще учил рабби Дов Бер, что только цадик - совершенный праведник способен во время молитвы мысленно отвлечься от всего земного, сосредоточиться на мысли о Всевышнем и достичь состояния полного самозабвения. В такой момент цадик достигает единения с Богом и становится связующим звеном между Богом и миром; через цадика Всевышний изливает Свою милость на грешную землю, и "молитва праведника побуждает Бога сменить гнев на милость". Цадик нисходит со своей высоты и принимает заурядное обличье только для того, чтобы приблизиться к людям и поднять их на более высокую ступень духовного развития, "чтобы из низменных предметов извлечь Божественные искры и вознести их к небу". И потому каждый должен прилепиться к цадику, любить его и выполнять его указания. "Я слышал из святых уст моего покойного учителя, - вспоминал один из учеников рабби Дова Бера, - что само Священное Писание обязало цадиков молиться за всех своих братьев-евреев и испрашивать у Бога исцеление больным, детей - бесплодным женщинам и каждому человеку все то, в чем он нуждается".

Рабби Дов Бер умер в 1772 году, и после смерти учителя его ближайшие ученики разъехались по городам и местечкам и основали там хасидские общины. Это были рабби Элимелех из Лежайска и его брат, рабби Зуся из Аннополя, рабби Менахем Нахум из Чернобыля, рабби Исраэль из Козениц, рабби Леви Ицхак из Бердичева, рабби Аарон из Карлина, рабби Менахем Мендель из Витебска, рабби Шнеур Залман из Ляд и другие. Их никто не назначал сверху и не обладали они никакой формальной властью, и тем не менее это были поистине народные вожди, духовные руководители, вокруг которых группировались их последователи. "Цадик - это сердце мира, - учил рабби Яаков Йосеф из Полонного, - а остальное человечество - прочие части тела, жизненность которых зависит от деятельности сердца… Следует верить в цадика верой безотчетной, не вдаваясь в оценку его поведения, и если ты заметишь за ним некоторые дурные черты - обман, лживость и тому подобное, ты все же не теряй к нему уважения, потому что им руководят мотивы высшего порядка". "Цадик все может совершить", - учил рабби Элимелех из Лежайска. Он может даже уговорить Бога отменить распоряжения, идущие во вред людям, и в этом отношении цадик выше ангелов, которые беспрекословно выполняют любое поручение Всевышнего. Святость цадика передается по наследству, и рабби Элимелех объяснял это таким образом: "Сын цадика свят еще от утробы матери, ибо он освящен Божественными мыслями своего родителя в момент зачатия".

Один из учеников Баал Шем Това писал: "Кто хочет обратить простой народ на путь истины и привлечь его к служению Богу, тот должен предварительно соединиться с этим народом". И так оно и было. Цадик стал не только духовным вождем, но и руководителем общины. Он давал практические советы, входил во все мелочи жизни, и к нему шли люди. На субботу и на праздники многие хасиды из окрестностей и даже из далеких мест съезжались к своему наставнику. Там можно было получить благословение и необходимый совет, и там, перед цадиком, все были равны - богатый и бедный, ученый и неуч. Во время общей трапезы цадик излагал собравшимся свое учение, а со временем особый смысл стали придавать третьей субботней трапезе, на исходе дня, когда хасиды рассказывали друг другу о цадике и о его наставлениях и распевали "нигуним" - ха-сидские напевы. "Когда вы собираетесь вместе, - завещал своим хасидам рабби Шалом, внук рабби Дова Бера, - то беседуйте обо мне, а когда у вас уже нечего будет говорить обо мне, то говорите о моих стульях и скамейках, ибо все, что относится к цадику, свято, и беседа об этих предметах душеспасительна".

"Поверьте мне на совесть, - писал один из учеников рабби Элимелеха, - ибо я не лгу - сохрани Господь! - и заслуживаю доверия. И вот я свидетельствую, что между цадиками есть такие праведники, которые своей молитвой могут оживлять почти мертвецов… Тело цадиков на земле, но душа - в небесах… Они знают наперед, какое страдание постигнет человека, и обыкновенно предупреждают несчастье… Жить рядом с этими праведниками - наслаждение".



2


Еще со времен Баал Шем Това появились противники хасидизма, которые первым делом подметили внешние его отличия и поднялись против нового течения в иудаизме. Раввин из Германии писал тогда: "С прискорбием узнал я о том, что недавно на Волыни и в По-долии возникла новая секта - хасиды, а некоторые из них забрели и в нашу страну. Эти хасиды… проводят полдня в молитве, совершая при этом странные телодвижения, хлопая ладонями и качаясь во все стороны, с закинутыми назад головами и поднятыми кверху глазами, что противно всем заветам и обычаям наших предков. Истинно говорю вам, что если бы я увидел людей, совершающих такие вещи…, я рвал бы их мясо железными клещами". Но дальше угроз дело тогда не пошло, и хасидизм свободно распространялся на юге и западе Восточной Европы.

Это был не случайный успех. В первую очередь хасидами становились простые люди - мелкие торговцы, шинкари, ремесленники, которым некогда было учиться, потому что все свое время они тратили на то, чтобы прокормить семью. Ученые евреи свысока относились к этим людям и называли их презрительно "ам гаарец" - "неучи", "невежды" (буквально - "народ земли"). Но вот пришел Баал Шем Тов и сказал, что каждый еврей может возвыситься силой своей любви к Богу, что важнее всего не внешнее соблюдение обряда, а наполнение его внутренним духовным содержанием, и что Всевышнему надо служить радостью, веселием и восторгом. Неискушенные в учении, но искренне верящие евреи ощутили вдруг, что и их молитва не менее важна Небесам, чем углубленные занятия ученого раввина, почувствовали радость и восторг в служении Богу, ощутили ценность человеческой жизни, что было прежде достоянием немногих. Оказалось вдруг, что от каждого из них многое зависит: от их поступков, от их слов и даже от их мыслей. Каждое доброе дело способствует гармонии на Небесах и ведет к избавлению, каждое злое дело - разрушает и ведет к хаосу. Запуганные и преследуемые враждебным окружением, эти бедняки искали заступников в своей тяжелой и беспросветной жизни, и нашли возле себя могучих покровителей - цадиков, которые могли духовно возноситься до Небес и защищать их от обид и притеснений. И масса пошла за своими цадиками, объединилась в радости и веселии, наполнилась сознанием собственной важности и значимости, - ас этим уже можно было прожить в окружавшем их мире жестокого бесправия.

Во всех принципиальных вопросах хасидизм не выходил за рамки ортодоксального иудаизма, но был естественным продолжением еврейской традиции. Во все времена жили немногие, особо благочестивые евреи с чрезвычайно высокой требовательностью к себе в служении Богу. Баал Шем Тов призвал всех евреев стать хасидами - "благочестивыми" в их повседневной жизни, чтобы укрепить их веру и прояснить намерения во всяком религиозном обряде. Он призывал также своих последователей изучать кабалу - мистическое учение, "тайное тайных", с помощью которой с давних времен пытались постигнуть скрытый, истинный смысл Торы и понять тем самым сущность Бога и Божественных процессов. Прежде кабала предназначалась лишь для искушенных в учении, но Баал Шем Тов и его "священное братство" сделали ее доступной для многих. И неожиданно мир простого, мало ученого еврея наполнился Божественной мудростью, окутался влекущей к себе дымкой таинственности, удовлетворяя тем самым его потребность к возвышенному и сверхъестественному и расцвечивая серую и скудную повседневную жизнь.

Противников хасидизма стало пугать новое течение в иудаизме, его методы, его бурное распространение, а также излишняя восторженность его сторонников. Боялись, что хасидские застолья, их веселье и пение "нигуним" - хасидских мелодий станут более желанными, чем углубленное изучение Закона и исполнение религиозных предписаний. Настораживало и изучение кабалы многими хасидами, что могло поколебать основы еврейской жизни. Еще мудрецы прошлого призывали к осторожности в изучении кабалы, которая распространялась только среди посвященных - от учителя к ученику, из уст в уста. Во избежание неверных выводов ее запрещали изучать людям до сорока лет, которые не наполнились еще боязнью Небес, недоучкам и неискушенным в знании Торы и Талмуда. Еще свежи были в памяти лжемессианские движения Саббатая Цви и Яакова Франка, которые основывали свои учения на неверном понимании кабалы и увели многих в ислам и в христианство. Мудрецы того поколения считали, что именно изучение кабалы неподготовленными к этому людьми вызвало к жизни саббатианство и франкизм, и предполагали поначалу, что хасидизм - это такая же крамольная секта, распространение которой может стать опасным для иудаизма. Противники хасидизма особенно нападали на цадиков, боялись поклонения им на грани с идолопоклонством, и для обличения цадиков годился любой повод. "Невежественные главари секты, - писал один из раввинов, - получают от верующей в них толпы богатые подарки, едят сытно, одеваются в шелк, между тем как истинные ученые находятся в жалком положении. Глупый хасид жиреет, как откормленный бык или кабан, и занимает почетное место, а праведник прокармливается с трудом и бедствует". А хасиды на это отвечали: "Они завидуют нашим праведникам, потому что наши пользуются доброй славой и народ льнет к ним, а к их раввинам никто не обращается, хотя они и воображают себя более праведными и учеными. Потому они и стараются обесславить наших цадиков и распускают про них разные небылицы". Конечно же, в споре применялись разные доводы, порой преувеличенные и несправедливые, и борьба доходила временами до ожесточения, до взаимных угроз и проклятий, до драк и доносов. Надо только помнить при этом, что спор хасидов с их противниками - это был спор "во имя Небес", каждая сторона наставляла народ Израиля на путь истины, - но были у них разные подходы и разные методы в изучении Закона и служении Богу.

Вскоре хасидизм стал преобладать на Волыни, в Подолии, Галиции и в Польше, и его распространение не встретило там практически никаких препятствий. Но в Литве и в Белоруссии дело обстояло иначе. Нравы в общинах были строгими, и всякое вольнодумство немедленно пресекалось. Допустившего прегрешение могли подвергнуть позорному наказанию - поставить в "куну". Это были вделанные в стену железные кольца, в которые замыкали шею и руки провинившегося, и сохранились жалобы с тех времен, где пострадавшие описывали, как их "посадили на цепь, избили и истрепали…" После страшных времен хмельнитчины, когда на Украине убили многих ученых и разрушили иешивы, Литва стала центром раввинской учености. Тамошние еврейские общины были сплочены вокруг своих раввинов, иешивы переполнены, а их лучших учеников приглашали на раввинские должности во многие города Европы. Авторитет ученых в Литве был чрезвычайно высок и высоки требования: если в комнате у ученого после полуночи не горела свеча, это означало, что он недостаточно занимался учением. "Богатство, физические преимущества и таланты всякого рода в Литве. - писал современник, - хотя и ценятся народом, не могут, однако, сравниться в его глазах с достоинством хорошего талмудиста. Талмудист первым может претендовать на всякие должности и почетные места в общине. Когда он приходит в какое-либо собрание, то все встают перед ним и ему отводится первое место… Богатый купец, арендатор или промышленник, у которого есть дочь, употребяет всевозможные усилия, чтобы приобрести зятя - хорошего талмудиста. Тот может быть безобразен, болен и невежестен во всех других делах, - все-таки ему дадут преимущество перед всеми другими женихами…"

Город Вильно был столицей тогдашнего раввинизма. Там находились знаменитые иешивы, там жили выдающиеся законоучители того времени, и самый прославленный среди них - раввин Элиягу бен Шломо Залман, или Элиягу Габн - Илья Гаон из Вильно. Ему не было еще и семи лет, когда он произнес в Большой синагоге проповедь на талмудическую тему, поразив ученых своими знаниями. Его сверстники только начинали учить Тору, а он уже не нуждался в учителе, с десяти лет самостоятельно изучал раввинскую литературу и участвовал в талмудических диспутах наравне со взрослыми. Перед мальчиком преклонялись старые, умудренные знаниями ученые, а когда ему исполнилось тринадцать лет, он уже изведал не только "глубины моря талмудического", но и изучил математику, астрономию и физику.

С юношеских лет Элиягу вел аскетический образ жизни, и еще в молодом возрасте, оставив на время жену и детей, отправился в "изгнание" и пять лет подряд скитался по городам Польши и Германии в знак скорби о разрушенном Храме и рассеянном по свету еврейском народе. Уже тогда говорили, что слава его "велика в Польше, Берлине и во всех местах, где он странствовал". Затем он вернулся в Вильно, превратил свой дом в дом учения и молитвы и почти никуда не выходил оттуда до конца своей долгой жизни. Элиягу Гаон жил в крайней бедности и, тем не менее, не захотел стать виленским раввином, чтобы не отвлекаться на житейские проблемы и всецело заниматься изучением Торы. Питался самой скудной пищей, спал не более двух часов в сутки и видел только своих учеников, которые с благоговением ловили каждое его слово. Чтобы дневной свет и уличные шумы не отвлекали от занятий, он закрывал днем ставни и работал при свете лампы: "лицо обращено к стене, глаза к книге, а сердце - к Небесам". "Только муками, - говорил Элиягу Гаон, - можно добиться истинного знания". Даже со своими детьми он мало разговаривал и советовал им такую же затворническую жизнь, чтобы не тратить время на внешнюю суету. Его работоспособность была поразительной. "Если бы даже ангел с неба, - говорил он, - открыл мне все научные истины, я бы не дорожил ими, раз они достались мне без собственных усилий". Его авторитет был непререкаем, и самые ученые раввины считали за честь стать его учениками. За праведный образ жизни его называли "благочестивым", или "святым", а за мудрость и огромные познания в талмудической науке он получил самый почетный титул, какой присваивали только наиболее выдающимся ученым в еврейской истории - гаон. Гаон - означает "величие", "гордость", "достоинство" (в современном иврите это слово означает "гений"). По сей день его называют просто - "Виленский гаон", и все уже знают, о ком идет речь. Он был гаоном Вильно - "литовского Иерусалима", его славой и его гордостью.

Виленский гаон считал главным смыслом жизни изучение и исполнение законов Торы. "Религиозные заповеди и обряды, - учил он, - составляют проявление Божьей воли… Праведники не стремятся ни к приятному, ни к полезному, а к тому, что по самой сущности своей есть добро, то есть к исполнению заповедей Торы". Даже в день своей смерти он искренне сожалел, что, покидая этот мир, не сможет уже их исполнять. Это было для него наиболее возвышенным способом служения Богу, и за это он не требовал для себя никаких наград. "Элиягу может служить Богу, - говорил он о себе, - и помимо надежды на загробную жизнь".

Суровый к самому себе, он был не менее суров и к другим. В письме к сыну он рекомендовал ему следить за поведением дочерей и наказывать их "самым нещадным образом" за ослушание, ложь и другие проступки. Однажды в его присутствии некий еврей непочтительно отозвался о раввинах прошлого. В тот же день вольнодумца схватили, наказали ударами ремня, выставили в "куну" на публичный позор, а затем вывели за черту города и велели убираться подальше. Естественно поэтому, что Виленский гаон стал основным борцом с хасидами - нарушителями того образа жизни, который он так строго соблюдал. Отшельник и аскет, он был убежден, что "веселье и избыток пищи родят все дурное", и потому, конечно же, не мог согласиться с принципом Баал Шем Това, чтобы "человек старался всегда быть веселым и не печалью, а радостью служил Творцу". Особенно возмущали Виленского гаона цадики - "посредники" между Богом и человеком. А предпочтение молитвы изучению Закона у хасидов казалось ему посягательством на саму сущность иудаизма.

Столкнулись друг с другом два противоположных мироощущения, борьба между ними была неизбежной, - и эта борьба началась.



3


У хасидизма было уже много последователей на Волыни, в Подолии, Галиции и Польше, но в Литве и Белоруссии поначалу о хасидах почти ничего не знали. Во второй половине восемнадцатого века рабби Аарон Великий стал проповедовать хасидское учение в Карлине, неподалеку от Пинска, и оттуда уже хасидизм начал медленно распространяться по всей Белоруссии. Влияние рабби Аарона из Карлина было огромным, и потому хасидов долгое еще время называли в том краю "карлинерами", и даже в русских документах их поначалу именовали "каролинами". Рабби Аарон Великий умер молодым, как говорили тогда - "сгорел от внутреннего Божественного огня", но маленькие хасидские группы уже существовали в Пинске, Минске и Шклове. Хасиды молились на частных квартирах и прятались от кагальных властей, но в Шклове их быстро обнаружили, взяли под особый надзор, и Виленский гаон сказал по этому поводу так: "Правы шкловцы, ибо это - шайка еретиков, которых следует всячески теснить". Нужен был только повод, чтобы началась непримиримая борьба, - и повод этот нашелся.

В 1771 году в Вильно свирепствовала эпидемия, грудные дети умирали один за другим по неизвестной причине, и врачи не могли с этим справиться. Стали говорить, что эпидемия послана с Неба за прегрешения евреев против веры. Провели расследование, обнаружили тайную хасидскую молельню в самом Вильно, в столице талмудической учености! - и охваченные страхом евреи потребовали строго наказать "шайку богоотступников", чтобы прекратить эпидемию и отомстить "за оскорбленную честь Торы". В то время был еще жив Яаков Франк, основатель секты франкистов, который со своими приверженцами принял христианство и призывал всех евреев обратиться к "религии Эдома". Виленские раввины предполагали поначалу, что объявившиеся у них хасиды являются сторонниками Франка или, быть может, самого Саббатая Цви - лжемессии. А тут еще стали поговаривать, что проповедник Хаим, глава виленских хасидов, будто бы оскорбительно отозвался о Виленском гаоне, - и этого было достаточно, чтобы начать преследование.

Весной 1772 года наиболее почтенные граждане виленской общины рассмотрели собранные улики, опросили свидетелей и постановили разогнать молитвенное собрание "карлинских хасидов". Их главу Хаима заставили публично повиниться в грехах в четырех синагогах города, а затем повели его к Виленскому гаону, и Хаим попросил у того прощения. Но Элиягу Гаон сурово ответил на это: "Мою личную обиду я тебе прощаю. Но обида, нанесенная тобой и твоими приверженцами Богу и святому учению Его, вряд ли будет вам прощена до самой вашей смерти. Еретикам нет возврата". И проповедника Хаима заставили покинуть город.

Но Виленский гаон этим не ограничился. Он потребовал, чтобы против хасидов предприняли самые решительные меры, потому что "преследовать, гнать и сживать со свету таких людей - богоугодное дело". Тогда привели в кагальную избу некоего Исера, "самого уважаемого и прославленного человека" среди виленских хасидов, наказали его ударами ремня и сожгли тут же все найденные хасидские рукописи. На другое утро, в субботу, в переполненной Большой синагоге Вильно провозгласили великий "херем" - отлучение от еврейского общества всех виленских хасидов и разослали послание в еврейские общины за подписью Элиягу Гаона: "Пусть везде преследуют и угнетают хасидов… Пусть рассеивают их сборища…, чтобы истребить идолов с лица земли. Тот же, кто поспешит в этом добром деле, удостоится жизни вечной".

В Бресте, Гродно, Пинске, Слуцке и других городах тоже провозглашали отлучение хасидов от общин и устраивали на них гонения. Выпустили специальный сборник посланий против "еретиков", который рассылали повсюду, а хасиды скупали его, где только можно, и уничтожали. Некоторые из хасидов уходили от гонений на юг, другие таились и скрывали свою принадлежность к этому учению, но особые раввинские послания учили распознавать их "тайную сущность": по усиленным телодвижениям и выкрикам во время молитвы, по их мокрым пейсам - от обычая хасидов совершать омовение до утренней молитвы, и даже по чрезмерному курению табака. "В настоящее время, - писали из Вильно в 1772 году, - распространилась эта зараза за грехи наши многие и созрела эта язва повсюду, во всякой области и во всяком городе".

Хасиды приобретали все больше сторонников, и молодые люди покидали иешивы, где они прежде так старательно учились, и повторяли теперь слова Баал Шем Това, что "дух Божий не посещает того, кто живет в сокрушении и печали". Доходило до трагедий в семьях: отец порывал с сыном, брат с братом, дочерей заставляли разводиться с их мужьями, которые становились хасидами, а если дети упорствовали в своих "заблуждениях" и не желали каяться, то родители приравнивали их к покойникам и отмечали по ним обряд траура. Даже у виленского раввина Пинхаса Магида, который обучал детей самого Элиягу Гаона, сын стал хасидом. Это было нестерпимым позором для отца, и в присутствии Виленского гаона сына заставили подписать присягу-отречение: "Клянусь святой Торой и уделом своим в будущем мире, что не буду числиться среди хасидов…, не буду брать у них советов по богослужению, не буду молиться в их молельне…, не буду участвовать с ними ни в какой трапезе и ни на каком пиру, не пойду плясать с ними и никогда не буду у их "ребе"… Если же я сознательно преступлю эту присягу, пусть падут на меня все проклятия, написанные в Торе".

Но не всякий в то время соглашался на отречение, и число хасидов стремительно росло. Некоторые из них уже перестали таиться и потому отличались от других своим поведением. Хасиды предпочитали молиться дома, а не в синагогах, как было принято; по субботам и праздникам они надевали белые одежды, выделяясь на улицах, и устраивали шумные собрания с непременной бутылкой водки на столе. Они изменили даже способ заточки ножа для убоя скота, что по мнению литовских раввинов делало мясо некашерным: "мясо от подобной резки признается падалью", - и каждая из враждующих сторон не могла уже покупать его у своих противников. Более того, по указанию рабби Дова Бера хасиды стали применять молитвенник знаменитого кабалиста Ицхака Лурии, который отличался от традиционного молитвенника ашкеназов и был ближе к молитвеннику сефардов. Противники хасидизма опасались из-за этого раскола народа, потому что одни евреи не могли уже молиться в синагогах у других евреев. "Они ведут себя, как сумасшедшие, - писал виленский раввин, - кричат во время молитвы, то и дело прерывают ее, прыгают, беснуются, так что земля разверзается от их криков". На самом же деле хасиды создавали таким способом молитвенное настроение: пели, кричали, даже кувыркались на полу, чтобы заглушить посторонние мысли. Одно время кувыркание было так распространено, что появился особый термин - "перекувырнуться": это означало - стать хасидом.

В 1780 году один из любимейших учеников Баал Шем Това престарелый рабби Яаков Йосеф из Полонного выпустил книгу "Толдот Яаков Йосеф" - сборник собственных проповедей, основанных на изречениях Баал Шем Това. Эти изречения он записывал еще при жизни основателя хасидизма, и каждое из них предварял такими словами: "Слышал я от учителя моего". Впервые в книге были письменно изложены основы учения хасидизма, и хасиды восторженно заявляли, что "не было на свете книги, равной этой". Про автора говорили, что это был человек с суровым выражением лица и с таким пронизывающим взглядом, который заставлял трепетать окружающих. Очевидно, и характер его был суровым и непреклонным, потому что он первым из хасидов не побоялся открыто бросить вызов прославленным раввинам. И те тут же откликнулись на это своим посланием: "Глас книги услышали мы, и душа наша почуяла трубный звук войны. Грядет и разрастается великая ересь… Еще мгновение - и разрушены будут шатры Закона Устного (Талмуда) и в храме Закона Письменного (Торы), упаси Бог, померкнет свет".

Противники хасидизма называли эту книгу "сосудом нечестия, источником мрака, вместилищем всевозможных ядов, смертоносных для всякого, кто к этой книге прикоснется". Ее скупали по разным городам и беспощадно уничтожали, но в ответ на преследования появлялись новые хасидские типографии - в Кореце, Жолкве, Львове, Шклове и Славуте, которые печатали новые тиражи книги взамен уничтоженных. Более того, рабби Яаков Йосеф опубликовал письмо Баал Шем Това, в котором было написано, что Мессия-избавитель явится Израилю лишь после того, как все евреи усвоят истины хасидизма. И это, конечно же, подтолкнуло противников на новую борьбу и усилило всеобщее ожесточение. "В былые времена все евреи жили между собой в согласии, - писал современник, - а теперь они распались на партии, которые ненавидят друг друга больше, чем ненавидят нас чужие народы".

Послания Виленского гаона разрешали вредить "сектантам" во всех их делах, и этим порой пользовались для того, чтобы избавиться от конкурента, отомстить врагу и прослыть заодно "ревнителем веры". Руководители кагалов тратили общественные деньги на борьбу с хасидами, отстраняли их от управления делами в общинах, и хасиды волей-неволей замыкались в особые братства. Это были как бы общины в общинах, и это позволило хасидам устоять в той борьбе, которую вели против них руководители кагалов. Нередко хасиды искали покровительства у помещиков или местных чиновников, и те за приличное вознаграждение брали их под свою защиту. Бывало порой и так, что беднота в еврейских общинах, недовольная кагальными старшинами, поддерживала хасидов, и они получали большинство в общинном самоуправлении. Религиозная борьба становилась борьбой за обладание властью в кагалах, и хасиды не только защищались, но и нападали, и часто очень успешно. "И пусть Господь, - жаловались их противники, - спасет нас от преследуемого, превратившегося в преследователя".

Взаимные обвинения и насмешки стали обычным явлением. Противники хасидов неустанно высмеивали цадиков-"чудодеев" и их учение, "хитроумные ужимки хасидов, соблазнительные намеки, устрашающие телодвижения в молитве, козлиные прыгания и нечистые помыслы". Хасиды не оставались в долгу и высмеивали, в свою очередь, "ламданов"-книжников, у которых - как они уверяли - религия сосредоточена только в голове, а в сердце ее нет. Бывали случаи комичные: в городке Копыль хасиды так и не смогли утвердиться, потому что их противники вставали на улице возле хасидской молельни и неистово били в барабаны. Стоял такой непрерывный грохот, что невозможно было молиться и рассказывать о чудесах своего ребе, и хасиды, в конце концов, закрыли молельню. Но бывали и более серьезные столкновения, доходило порой до драк на улицах и избиении, а в волынском местечке Красноставе хасиды даже затащили ночью на базарную площадь своего противника и убили его. Трудно теперь поверить, что ожесточение могло дойти до такой степени, но местные власти провели следствие, был суд, и виновных в убийстве сурово наказали.

Противники хасидизма уже не пытались вернуть заблудших "на путь истины". Делали все, чтобы отторгнуть хасидов от общества, как это было прежде с франкистами, чтобы отлученные уже не могли распространять среди евреев свое учение. Запрещали родниться с хасидами, есть, пить, разговаривать, хоронить их покойников, сдавать в наем жилища и пускать на ночлег; запрещали "даже стоять рядом с хасидами на расстоянии ближе четырех локтей". В разных местах толпы громили дома хасидов и издевались над ними. "Увы!… - писали брестские раввины в своем отлучении. - Скверное время настало, время бурное, время великого волнения и великого пожара!…"



4


Гонения на хасидов начались в 1772 году. В том же году произошел первый раздел Польши, и многие еврейские общины Белоруссии оказались на территории Российской империи. Но Литва оставалась пока что в составе Речи Посполитой, и влияние литовских раввинов не было уже таким ощутимым в восточной части Белоруссии, которая отошла к России. Хасидизм приобрел там многих сторонников, а их духовным вождем стал рабби Шнеур Залман, "Алтер ребе" - "Старый ребе" из белорусского местечка Лиозно, родоначальник династии хасидских цадиков и раввинов Шнеерсонов.

Еще ребенком он обнаружил поразительные способности, и учитель даже отказался с ним заниматься, потому что ученик превосходил его своими познаниями. Местный раввин называл мальчика "удивительным ученым, изощренным в талмудической науке"; о нем заговорили далеко за пределами местечка, и витебский богач пожелал выдать за него свою дочь. Пятнадцати лет он женился, переселился в Витебск, изучал там Талмуд и вел аскетический образ жизни. Но в городе не было учителей, которые могли бы ответить на сложные вопросы, и юношу тянуло к "очагам истины" - в Вильно, где жил тогда Элиягу Гаон, или в Межирич - к главе хасидов, рабби Дову Беру. Многие юноши решали в ту пору, какую им выбрать дорогу, - и на эту тему существует одно хасидское предание, которое связывают с именем рабби Исраэля Полоцкого, но которое можно отнести и ко многим другим. Рассказывали, что рабби Исраэль долго молил Всевышнего указать ему путь к истинному учению, пока, наконец, не услышал голос, который шепнул ему: "Поезжай!" Вместе со своим другом рабби Азриэлем он отправился в путь и доехал до развилки: направо дорога уводила в Вильно, налево - в Межирич. Путники не знали, куда им повернуть, но лошади вдруг тронулись сами и быстро повезли их налево. Два пути было в то время, всего два, - и рабби Шнеур Залман тоже повернул на Межирич.

Было ему тогда чуть больше двадцати лет, и он стал одним из самых молодых учеников рабби Дова Бера. Когда он впервые там появился, ученики "Великого магида" - "святое братство" - обсуждали вопрос о различных категориях ангелов. "Эти полные огня слова, - вспоминал рабби Шнеур Залман, - зажгли пламя страстного тяготения к Богу в сердцах всех учеников. Ими овладело состояние экстаза. Они беззвучно шевелили губами, трепеща и плача. У некоторых учеников лица горели, глаза сияли, руки были вытянуты вперед, будто их поразил гром. Другие ученики неслышно пели, их сердца разрывались от переполнявшего их чувства восторга, и их души готовы были оставить их тела в стремлении примкнуть к своему Творцу… Но как только ученики услышали шаги магида, сразу же все пришли в себя и встали, готовые встретить своего учителя… Две вещи я тогда увидел: святой экстаз святого братства, с одной стороны, и примечательное спокойствие магида, которое очаровало меня. И тогда я стал хасидом". И еще он говорил; "Когда мы были у нашего учителя в Межириче, мы черпали святой дух целыми ведрами, а чудеса валялись там просто на полу, и никто даже не думал их подбирать".

Говорят, что рабби Дов Бер предсказал своему молодому ученику: "Этот маленький еврей будет раввином всей Белоруссии", - что и исполнилось со временем. После смерти учителя рабби Шнеур Залман возвратился в Белоруссию и поселился сначала в Могилеве. В 1777 году глава белорусских хасидов рабби Менахем Мендель из Витебска с группой последователей переселился на Святую Землю и основал в Тверии хасидскую колонию. Рабби Шнеур Залман провожал его до границы с Турцией, говорят даже, что хотел ехать и дальше, но рабби Менахем Мендель уговорил его вернуться в Белоруссию, где ждали рабби Шнеура Залмана великие дела. Он возвратился и поселился в Лиозно, а впоследствии переехал в местечко Ляды. Многие приезжали к нему за благословением, советом, с просьбами об исцелении, но советы он давал неохотно, роль цадика-чудотворца отклонял решительным образом и даже специально просил хасидов, чтобы поменьше к нему ездили, потому что каждый должен сам служить Богу и не очень-то полагаться на другого. Но его необычайная энергия, организаторские способности, репутация выдающегося ученого-талмудиста привлекали многих, и число его последователей быстро росло. Предполагают, что к концу восемнадцатого века их было уже десятки тысяч человек.

Рабби Шнеур Залман стал основателем нового направления в хасидизме под названием "Хабад". Понятие "Хабад" образовано от первых букв трех слов на иврите: "хохма" - мудрость, "бина" - понимание, "даат" - знание. Источником веры рабби Шнеур Залман считал не чувство, не экстаз, но разум. Разум должен господствовать над чувствами и руководить ими, и хорошо только то восторженное состояние, которое является результатом учения, размышления и созерцания, и к которому не примешиваются чувственные или телесные возбуждения. В человеке, учил рабби Шнеур Залман, находятся две души: животная - источник его физической жизни, чувств и ощущений, и Божественная душа - источник духа, "частица Бога в небесах", которая существовала до того, как была водворена в тело человека, и продолжает существовать после его смерти. Каждая из двух душ обладает собственным разумом и собственной волей, и если "человеческий разум" животной души проявляет себя в искусствах, науках и ремеслах, то "Божественный разум" Божественной души проявляет себя в поисках познания Всевышнего, в любви и страхе перед Ним, в чистоте, святости и прочих духовных проявлениях.

Животная душа, учил рабби Шнеур Залман, с ее естественными наклонностями и инстинктами, не является злом. Но она обладает "влечением ко злу", стремится подчинить себе тело и разум, подталкивает к неумеренным плотским влечениям и желаниям, и если их не сдерживать, человек может стать совершенно безнравственным. Чтобы противостоять этому, Божественная душа обладает "влечением к добру", она стремится преобразовать чувства и страсти человека в любовь к Создателю. В человеке происходит постоянная борьба между Божественной и животной душой, и лишь победа Божественной души - торжество сил добра над силами зла в человеке - создает в нем мир, единство и гармонию. Божественную душу можно временно покорить, приглушить ее голос, но нельзя подавить окончательно, потому что это противоречило бы замыслу Божьего Творения, в котором торжество добра предопределено заранее. Божественная душа - это подлинная сущность человека. Она относится к животной душе так же, как свет относится к тьме, а там, где свет встречается с тьмой, он обязательно должен восторжествовать. Именно поэтому человек есть создание нравственное, и силы зла, заключенные в нем, могут быть обращены во благо.

В праведниках одерживает верх Божественная, разумная душа, в грешниках - побеждает животная душа, а у большинства преобладает то одна из них, то другая. Совершенный праведник - это тот человек, кто сумел преодолеть все искушения и проникнуться полной и совершенной любовью к Богу и таким же отвращением ко злу. Этот праведник принадлежит к "небольшому числу лучших людей", которые "превращают зло в добро, тьму в свет и горечь в сладость". Благодаря этим праведникам распространяется в мире Божественное влияние и благо, утверждается Божественное единство, и потому эти праведники способны "оказать благо" Самому Всевышнему. Существует другой тип человека - промежуточный, который никогда не творит грех сознательно и не поддается искушению. Его животная душа достаточно сильна, но она удерживается в повиновении Божественной душой, и потому он полностью контролирует свои греховные мысли и слова, подавляет естественную наклонность к совершению дурных поступков и тем самым "доставляет наслаждение" Всевышнему. Такой человек находится в постоянном конфликте с самим собой, вечно испытывает внутреннее напряжение и достигает гармонии нечасто, например, во время молитвы, когда животная душа в нем полностью подавлена. Но он постоянно должен делать дополнительные усилия, чтобы превзойти свой привычный уровень и исполнить свое предназначение - "не быть безнравственным ни на одно мгновение". Более распространенным является тип не до конца порочного человека. Он постоянно поддается искушениям, повторяет свои ошибки, а в промежутках сожалеет об этом и раскаивается. А на самой нижней ступени находится совершенно порочный человек, который целиком подчиняется силам зла. Но и в нем не гаснет "Божья искра", она просто находится за пределами его сознания; добро пребывает в нем в "замороженном" состоянии, и потому этот человек - хоть и в редких случаях - способен пробудиться к раскаянию и перерождению.

Всякий человек приближается к Богу, когда Божественная душа преобладает в нем над животной, и это приближение совершается мыслью, словом и делом. Доброе деяние всегда ведет к восстановлению единства со Всевышним, злое деяние - отдаляет от Него, увеличивает разобщенность с Ним. Главным источником веры является Божественная, разумная, душа, у которой три основных свойства: мудрость - разум "в потенции", понимание - разум в действии и знание - соединение познающего с познаваемым, преобразование мыслей в намерения, связующее звено между разумом и чувством, интеллектом и эмоциями. Путь истинной веры - мысленно проникать в бесконечную мудрость Творца, изучать завещанный Им Закон и исполнять Его заповеди с пониманием, потому что при таком исполнении заповедей все в человеке, включая и его разум, посвящено служению Богу. "Человек, - учил рабби Шнеур Залман, - постигающий своим умом какой-нибудь религиозный закон или постановление, тем самым постигает и обнимает своим умом волю и мудрость Бога… Поэтому… изучение Торы можно назвать хлебом и питанием души. И если настоящий хлеб питает тело, превращаясь внутри его в кровь и плоть, и составляет условие физического существования, то так же и Тора, если только человек изучает ее со всей сосредоточенностью мысли и сливает ее воедино со своим разумом, становится пищей и причиной жизни разумной души".

Рабби Шнеур Залман освободил хасидизм от многих суеверных представлении и не позволял развиваться чрезмерному культу цадиков. Праведник, или цадик, считал он, это мудрец, учитель, а не пророк и ни в коем случае не чудотворец, к которому обращаются с просьбами об исцелении и помощи бесплодным женщинам. В Литве и Белоруссии было больше ученых евреев, нежели в Польше или на Украине, и там не мог привиться хасидизм южного толка, более основанный на чувстве и экстазе, нежели на разуме. Именно поэтому к рабби Шнеуру Залману во множестве шли ученые люди, которые желали соединить в вере чувство с познанием, и в учении "Хабада" они нашли для себя желаемое. А их авторитет и их пример привлекали в хасидизм и прочее население.

В 1784 году в городе Могилеве противники хасидизма осудили заочно рабби Шнеура Залмана и его последователей, объявили их вне закона и потребовали в обидной форме, чтобы глава хасидов явился лично в Могилев и выслушал их приговор, иначе его доставят силой. Рабби Шнеур Залман в Могилев не поехал, а взамен этого отправил туда письмо, в котором звучали не только горечь и обида, но и желание непременного примирения. Он писал: "Старейшины опираются на великое древо, на благочестивого гаона Элиягу из Вильно, многими прославляемого, как единственного в своем роде в нашем поколении; но если он и единственный, то все-таки он один, а мнение одного не может перевешивать мнения многих, стоящих на нашей стороне… Если вы действительно хотите добиться истины, то пусть… сядут и разберут нас именитые и прославленные мужи, знающие Закон и богатые мудростью… И выяснится тогда наша правота, как ясный полдень, и будет покой, мир и тишина в народе, и не будет разъединения между соединенными в Боге нашем!… Ваш друг Шнеур Залман сын Боруха из Лиозно".

В разные времена рабби Шнеур Залман искал пути к примирению с противниками, и однажды он даже специально приехал в Вильно, пришел в дом Виленского гаона, но тот отказался его принять. Через несколько дней рабби снова пришел туда же, чтобы выяснить истину и "водворить мир во Израиле", но Элиягу Гаон снова не пожелал разговаривать с "еретиком". Это не понравилось даже некоторым из приближенных Виленского гаона; они настаивали, чтобы тот встретился с "еретиком" лицом к лицу и в диспуте нанес бы окончательный удар хасидизму. Но Элиягу Гаон не пожелал этого сделать и даже уехал из города и прожил в предместье до тех пор, пока "еретик" не покинул Вильно.

Перед вторым разделом Польши началась междоусобная война польской и литовской шляхты с многочисленными жертвами местного населения, - и виленским раввинам было тогда не до хасидов. Те могли без помех распространять свое учение, а один из хасидов в одежде кающегося грешника даже бродил по польским городам и местечкам и сообщал всем, что он - родной сын Виленского гаона, который искренне раскаялся в действиях против хасидов, - и если бы его "отец" был помоложе, то непременно пошел бы сам проповедовать хасидское учение. Обман, в конце концов, раскрыли, самозванца разоблачили, и престарелый Элиягу Гаон немедленно опубликовал особое послание: "Я и теперь, как и раньше, стою на своем посту, и кто только носит еврейское имя и чтит Бога в душе, обязан преследовать и угнетать хасидов всеми способами, где только возможно… Облекитесь рвением во имя Бога. Пусть искры летят из-под ваших ног, пусть пламя пышет из ваших уст, пусть сверкает меч, меч-мститель за Божественный Закон, за Священный завет!… Так говорит с горечью в душе, скорбящий о происходящем, ревнующий за Бога и к Нему возносящий душу свою, - Элиягу, сын рабби Залмана".

В 1795 году, после присоединения Литвы к России, борьба возобновилась. На этом ее этапе противников хасидизма стали называть - "миснагдим" (в сефардском произношении "митнагдим"), что в переводе означает "противники", "сопротивляющиеся". Все еврейское население Польши, Украины, Литвы, а также и других стран Восточной Европы, делилось на эти две группы - "хасидим" и "миснагдим". Послания Элиягу Гаона не имели силы на Украине, где хасиды были в большинстве и безраздельно владычествовали, но в Литве и Белоруссии это был призыв к действию. Снова жгли хасидские книги, прерывали всякие отношения с хасидами и мешали им молиться в их синагогах. Страсти накалялись, и самое серьезное было еще впереди.



5


Элиягу Гаон умер в 1797 году, в праздник Суккот, и этот радостный день превратился для его последователей в день плача и траура. Улицы Вильно опустели, к вечеру на похоронах присутствовал весь город, а местные хасиды в то же самое время собрались вместе и веселились по поводу избавления от своего гонителя. Говорили, что они даже пригласили музыкантов и плясали допоздна под музыку, а люди на кладбище, горевавшие над могилой, уже знали о том, что "еретики" радуются общему горю. После похорон разъяренная толпа ворвалась в дом, где веселились хасиды, и стала их избивать. Дальнейшее неясно: по официальной версии погибли три хасида, которые, вроде бы, умерли с перепою, по неофициальной - толпа убила троих, трупы выволокли на улицу, топтали ногами и в растерзанном виде бросили в овраг. Остальные хасиды разбежались кто куда, и "великий страх напал на них".

А через самое малое время в виленских синагогах - в полной темноте и после трубных звуков шофара - провозгласили, что хасиды не только "отлучаются и отвергаются от всех, но вовсе не признаются сынами Израиля". Создали специальную комиссию для искоренения "секты", назначили "тайного преследователя", и по его наущению толпа повсеместно оскорбляла и притесняла хасидов, портила их имущество и однажды ворвалась в дом богатого хасида, оптового виноторговца, открыла краны у всех бочек и вылила вино наружу. Такие погромы устраивали не один раз, хасиды пожаловались на это виленскому губернатору, и тот запретил кагалу "наказывать евреев, нарушающих обряды религии, и позволил каролинам отправлять богослужение" по их правилам.

Виленские раввины не могли уже справиться с хасидами своими силами и решили обратиться за помощью к русскому правительству. В то время в Петербурге опасались вредного влияния революционных событий во Франции, и потому ловили по всей стране собственных заговорщиков, явных и мнимых, и привозили их на допрос в столицу. Особенно преследовали тайные масонские общества и религиозные секты, а их руководителей ссылали в Сибирь - на поселение или даже на каторгу. Надо было доказать властям, что хасидизм - это одна из разновидностей тайных обществ, и в Петербург поступил из Вильно донос "о вредных для государства поступках руководителя каролинской секты Залмана Боруховича". Этого было достаточно, и осенью 1798 года пришло повеление: арестовать в местечке Лиозно главаря " секты" и двадцать два его "сообщника" и "под крепким караулом" отправить в Петербург.

На рабби Шнеура Залмана надели железные оковы, посадили его в телегу и под охраной отправили в Витебск, а оттуда уже, в почтовой карете, привезли в Петербург и поместили в одиночную камеру Петропавловской крепости. Известие об этом чрезвычайно обрадовало противников хасидизма, а "во всех городах, куда доходило повеление царя, был между хасидами великий плач и пост, и рыдания". Сразу же стали собирать деньги "на освобождение учителя" и среди прочего установили особый налог: каждый жених жертвовал на это благое дело часть полученного приданого. Собрали огромную сумму - около шестидесяти тысяч рублей, и с этими деньгами ходатаи отправились в Петербург.

С первого дня заключения рабби Шнеур Залман отказался есть тюремную некашерную пишу. Он заявил, что скорее умрет, нежели съест что-либо, приготовленное неевреями, и тюремные власти разрешили приносить еду из еврейского дома. Вскоре начались допросы узника в Тайной канцелярии, где обычно разбирались дела по особо важным государственным преступлениям. На допросах присутствовали сенаторы и высшие сановники, и глубокомысленные ответы обвиняемого только укрепляли поначалу следователей в их подозрениях. Рабби Шнеура Залмана обвинили в создании вредной религиозной секты, в распространении нежелательных религиозных идей и в нелегальной отправке денег в Палестину для каких-то политических целей - быть может, в заговоре с самим Наполеоном.

Хасиды деятельно хлопотали в столице и, возможно, щедрыми подношениями склонили на свою сторону некоторых влиятельных сановников. Во всяком случае, узник мог тайком передавать на волю свои письма, да и следствие проходило без задержек, чтобы ему не надо было долго томиться в одиночке. К последнему допросу следователи подготовили перечень вопросов, и хасидская легенда рассказывает, что в камеру к рабби Шнеуру Залману чудесным образом явились Баал Шем Тов и рабби Дов Бер и сообщили ему содержание вопросов и нужные на них ответы, - но, скорее всего, хасиды сумели заранее передать узнику эти вопросы, чтобы он мог к ним подготовиться. Как бы там ни было, но на последнем допросе рабби Шнеур Залман отвечал так точно и убедительно, что привел в изумление следователей. На самый главный и опасный пункт обвинения - в политической неблагонажедности - он написал небольшое рассуждение о том, что царь является истинным представителем власти, исходящей от Бога, и это произвело в Петербурге благоприятное впечатление. Павел I повелел освободить узника и всех арестованных, но сохранить за ними "строгое наблюдение". После двух месяцев заключения "Старого ребе" отпустили домой и в сопроводительном письме написали, что "секта евреев, каролины именуемая, остается при прежнем ее существовании". Дату его освобождения - девятнадцатый день месяца кислев- хасиды-хабадники празднуют и сегодня с особым торжеством.

Хасиды ликовали по поводу "чудесного избавления" своего учителя, рассказывали всем, что он творил в Петербурге удивительные чудеса перед царем и его сановниками, и потому они, хасиды, будто бы, находятся теперь под особым покровительством властей. Виленским хасидам даже удалось сместить прежних руководителей кагала за растрату общественных денег, которые пошли, скорее всего, на борьбу с хасидами. На новых выборах - впервые в истории Вильно! - хасиды даже попали в правление кагала; община раскололась, и враждующие партии посылали властям жалобу за жалобой. В начале 1800 года включился в борьбу бывший раввин Пинского округа Авигдор Хаймович, который из-за хасидов потерял свою должность. Говорили, что в один прекрасный день пинские хасиды вынесли из синагоги его кресло, а взамен него положили на пол комок грязи, таким способом намекнув раввину на его нежелательность. Авигдор Хаймович сговорился с виленскими противниками хасидов, поехал в Петербург и подал на имя императора жалобу на "вредную и опасную" секту, которая может "подать повод к величайшим дерзостям и злодеяниям". Извращенными толкованиями хасидских цитат Авигдор пытался доказать, что цадики внушают своим последователям послушание одному только Богу, а не людям, и потому у сектантов не будет страха и перед самим царем.

В ноябре того же года рабби Шнеура Залмана снова привезли в Петербург, и следователи Тайной канцелярии устроили ему в тюрьме очную ставку с Авигдором. Тот обвинил его в отправке денег в Палестину, хотя прекрасно знал, что это была всего лишь помощь хасидам, поселившимся на Святой Земле. Авигдор утверждал, что хасиды не почитают родителей, особенно отцов; воруют деньги у жен и отдают их цадикам; "присяга для них ничего не стоит" и им разрешается делать все, что заблагорассудится, по собственной прихоти. На все эти обвинения рабби Шнеур Залман снова ответил письменно: "Не могу сносить его (Авигдора) ругани и лжи, - писал он. - Он наводит на нас такие обвинения, каких никогда не слыхали, разве во времена Польши и ее ксендзов, которые возводили лживые обвинения в употреблении человеческой крови… Он сам наверное ничего не слышал и не видел, но что ему мешает болтать языком?… Помощь может прийти только от государя… Он поймет, что я невиновен, и освободит меня из темницы".

Ответ рабби понравился Павлу I. Да и губернские власти докладывали с мест, что "секта хасидов… ведет себя покойно, все государственные подати платит равно с другими" и проявляет "истинное и безропотное повиновение власти". И снова рабби Шнеура Залмана освободили из-под ареста, без права выезда из Петербурга - до тех пор, пока его дело не рассмотрит Сенат. Однако в марте 1801 года произошел дворцовый переворот, Александр I стал императором и тут же упразднил Тайную канцелярию, повелев "не упоминать даже ее названия". Секретные дела стали пересматривать, и одним из первых поступило на пересмотр дело рабби Шнеура Залмана. Его отпустили домой, с тех пор больше уже не беспокоили, и рабби Шнеур Залман оставался главой белорусских хасидов до самой смерти. А Авигдора Хаймовича хасиды-хабадники долго еще упоминали с непременным традиционным проклятием: "Да сотрется имя его и память о нем!" и детям своим перестали давать это имя - Авигдор.

Правительство официально признало существование в российском еврействе двух направлений, и "Положение" 1804 года это узаконило: "Ежели в каком-нибудь месте возникнет разделение сект, и раскол прострется до того, что один толк с другим не захочет быть в одной синагоге, в таком случае позволяется одному из них построить свою синагогу и выбрать своих раввинов".

Хасидизм распространился на огромных пространствах и среди многих еврейских общин Восточной Европы. Он укрепил веру и возвысил дух народа, приучил со строгостью выполнять религиозные предписания, даже те, которые были позабыты, и заново наполнил смыслом многие старые обычаи. В конечном итоге борьба принесла пользу обеим сторонам. Хасиды стали основывать иешивы и более углубленно заниматься изучением Закона, а их противники - теперь в ббльшей степени - привносили в свое служение Всевышнему теплоту чувств. Борьба между хасидами и их противниками постепенно затихала, но и сегодня еще слышны порой отголоски того спора, который раздирал некогда еврейские общины Восточной Европы.

Однажды некий раввин Арье Лейб приехал в Литву, чтобы проверить ученость виленских знаменитостей. Он пришел к Виленскому гаону и задал ему очень сложный талмудический вопрос, на который тот немедленно дал простой и точный ответ. Арье Лейб восторженно воскликнул: "Вы воистину гаон - гений, рав Элиягу!" - и тут же пошел к виленскому раввину Шмуэлю. Он задал ему тот же самый вопрос, и раввин тоже ответил на него, но не мгновенно и в более запутанной форме. Арье Лейб сказал раввину: "Вы воистину великий!" - и отправился дальше. Но не успел он отойти от Вильно на три версты, как его нагнал специальный посланник виленского раввина и попросил немедленно вернуться.

Арье Лейб вернулся, и виленский раввин дал ему точно такой же точный и простой ответ, какой он услышал прежде от Элиягу Гаона. И тогда Арье Лейб сказал виленскому раввину: "Вы тоже гений, да-да, вы гений, рав Шмуэль, но только на три версты вы отстали от Элиягу Гаона".


* * *

Элиягу Гаон критически изучал и исправлял при необходимости тексты Талмуда и раввинских книг, полагая, что многие неясности и противоречия, вокруг которых были нагромождены хитроумные объяснения для их оправдания, являются всего лишь ошибкой переписчика в давние времена или наборщика с издателем. Это была огромная, нескончаемая работа: сомнительный текст он сличал с текстом того же содержания в других еврейских источниках, и иная поправка стоила ему месяцев изнурительных работ. Но убедившись в правильности своего вывода, Элиягу Гаон менял текст, переносил из одной главы в другую фразы или целые абзацы и тем самым делал ненужными груды схоластических толкований. Его авторитет был настолько непререкаем, что эти изменения беспрекословно принимались религиозными авторитетами того времени. При жизни Элиягу Гаон не издал ни одного из своих многочисленных сочинений, и это сделали уже после его смерти. Это были комментарии к Пятикнижию, книгам пророков и трактатам Талмуда, комментарии к книгам кабалы и раввинской литературы. Он написал также руководство по геометрии, тригонометрии и алгебре; трактат по астрономии, исследование о еврейском календаре и грамматику еврейского языка; составил описание Иерусалимского Храма и карту разделения Святой Земли между двенадцатью коленами Израиля. Элиягу Гаон говорил ученикам, что необходимо знать астрономию, географию, математику, медицину и прочие науки для лучшего понимания Торы и Талмуда, потому что "каждый пробел в области светского знания влечет за собой в десять раз ббльший пробел в знании Торы". Только к "проклятой философии" он относился отрицательно, потому что она могла сбить с пути неискушенных.


* * *

Существует много хасидских преданий о пребывании рабби Шнеура Залмана в Петропавловской крепости. Рассказывают, что однажды к нему в камеру зашел комендант крепости и спросил: "Как следует понимать, что Бог говорит Адаму: "Где ты?' Ведь Бог вездесущ, - разве Он не знает, где в этот момент находится Адам?" Рабби ответил на это так: "В любой момент Всевышний взывает к человеку: "Где ты? Чего ты достиг за свою жизнь? Как далеко ты продвинулся в своем мире?" Бог спрашивает человека: "Ты прожил сорок шесть лет, - так где же ты находишься теперь?…" Услышав, что рабби назвал его возраст, комендант крепости положил ему руку на плечо и воскликнул: "Браво!" Но сердце его затрепетало.

В действительности некоторые сановники могли познакомиться с элементами учения рабби Шнеура Залмана во время его допросов или при чтении его письменных ответов. Среди его потомков сохранился рассказ о некоем петербургском сановнике, который однажды остановился на постоялом дворе в Могилевской губернии. Войдя в помещение, сановник увидел старого еврея, который стоял лицом к стене и горячо молился. Когда он закончил молитву, сановник сказал ему: "Я вижу по твоей восторженной молитве, что ты из секты Залмана Боруховича". "Откуда же вы его знаете?" - спросил удивленный еврей. "Как же не знать его? - ответил тот. - Ведь это он дал нам понять, что такое "свет Бесконечного".


* * *

Один из любимейших учеников Баал Шем Това рабби Яаков Йосеф из Полонного говорил: "Молитва - это военный приступ, чтобы разрушить стену, отделяющую нас от Бога из-за нашей греховности. Богатыри духа первыми должны пробить брешь в этой стене, а рядовые пойдут следом за ними".

Рабби Дов Бер, прекрасный проповедник, учил своих учеников даже искусству публичных выступлений. "Всякий раз, - говорил он, - когда произносишь речь, остановись, не дойдя до конца". И еще: "Хороший проповедник сливается в одно целое не со своей аудиторией, а со своими словами. В тот момент, когда он услышит себя со стороны, пора заканчивать".

Рабби Барух из Меджибожа, внук Баал Шем Това, говорил: "Вообразите себе двух детей, которые играют в прятки. Один из них прячется, но другой его не ищет. Прячется Бог, а человек не ищет Его. Представьте себе, как же Бог страдает!" Про рабби Аарона из Карлина рассказывали, что однажды ночью в его дверь постучался его друг, которого он не видел несколько лет. "Кто там?" - спросил рабби Аарон. "Я", - ответил друг, полагая, что его тут же узнают. "Один Бог имеет право говорить "Я", - сказал на это рабби Аарон. - Земля слишком мала, чтобы вместить два "я". Разве ты не научился этому в том месте, откуда идешь?"

Рабби Исраэль из Козениц говорил: "Что есть человек? Горсть праха, обреченная на исчезновение. А между тем - вот он обращается к Богу, и притом, словно к старому знакомому. Разве уже одно это не заслуживает благодарности?"… "Что ты обычно ешь?" - спросил рабби Исраэль одного богача. "Почти ничего, - ответил тот. - Хлеб с солью и вода - вот и вся моя еда". "Что это взбрело тебе на ум? - упрекнул его рабби. - Ты должен есть мясо и пить мед, как и все богачи". И не отпустил его до тех пор, пока богач не пообещал поступать таким образом. Хасиды очень удивились этому и попросили объяснений. "Если он будет есть мясо, - ответил рабби, - то поймет, что бедняку нужен хлеб. Но пока он, богач, ест хлеб, он полагает, что бедняк может питаться одними камнями".

Рабби Шмуэль Шмельке из Никольсбурга рассказывал: "Существует талмудическое изречение: "Если все люди раскаются, то явится избавитель - Мессия". И тогда я решил для этого что-то сделать. В успехе я не сомневался, - но с чего начать? Мир так огромен! И я решил начать со своей страны, которую я знаю неплохо. Но страна моя чересчур велика, - не начать ли лучше с моего города? Но и город огромен, - начну-ка я лучше со своей улицы, нет, с моего дома, нет, с моей семьи. А пожалуй, начну-ка я лучше с самого себя!"


* * *

Когда рабби Элимелех из Лежайска молился, все его тело дрожало, будто в лихорадке, колени стучали друг о друга, а лицо принимало неземное выражение. Своими словами он доводил до раскаяния самых закоренелых грешников; порой они даже падали в обморок, каялись, и цадик прощал их. Его брат, рабби Зуся из Аннополя, жил очень бедно, скромно, отличался бескорыстием, и был у него один тайный покровитель, который время от времени незаметно подсовывал цадику несколько монет. Дела у этого человека стали процветать, и тогда он подумал: "Если этот бедняк Зуся может столько для меня сделать, почему бы не сходить к его учителю, - от того будет еще больше пользы". Он тут же отнес пожертвование рабби Дову Беру в Межирич, но назавтра его дела стали ухудшаться. Ничего не понимая, он снова пошел к рабби Зусе, и тот объяснил ему: "Пока человек одаривает других, не делая между ними различия, не делает различия и Бог. Но как только человек становится привередливым, Всевышний поступает точно так же".

Однажды рабби Зуся из Аннополя взялся за изучение одного из трактатов Талмуда. На следующий день его ученики заметили, что рабби Зуся все еще читает первую страницу. Они подумали, что он столкнулся с какой-то трудностью и пытается разрешить ее. Но прошло еще несколько дней, а рабби был по-прежнему погружен в чтение первой страницы. Ученики очень удивились, но не решались выяснить, в чем дело. Наконец один из них набрался храбрости и спросил учителя, почему тот не переходит ко второй странице. "Мне так здесь хорошо, - ответил на это рабби Зуся, - почему же я должен уйти отсюда куда бы то ни было?"

Это рабби Зуся из Аннополя сказал перед смертью: "Когда я предстану перед Небесным судом, никто не спросит меня: "Зуся, почему ты не был Авраамом, Яаковом или Моисеем?" На меня посмотрят и скажут: "Зуся, почему ты не был Зусей?…" А его брат рабби Элимелех сказал по этому поводу иначе: "Меня спросят, был ли я справедлив? Скажу: "Нет". Посвятил ли я жизнь учению? Нет. Может быть, молитвам? Тоже нет. И тогда Судья Праведный улыбнется и скажет: "Элимелех, Элимелех, по крайней мере ты говоришь правду. Только за это ступай в рай!"

Однажды два брата, рабби Зуся и рабби Элимелех, заночевали в одной маленькой деревушке возле Кракова - много-много лет тому назад. Внезапно они почувствовали беспокойство, ими овладело неудержимое желание как можно скорее покинуть это место. И хотя было уже темно, они немедленно ушли из деревни и провели ночь в дороге. Название этой маленькой деревушки - Освенцим.