"Павел Алексеевич Игривый" - читать интересную книгу автора (Даль Владимир)

подушками, девками, овсом и бог весть чем, а потому большая часть узлов и
мешков, вылетевших из кареты мановением руки Ивана Павловича, поступили на
временное попечение того, кто сидел на запятках. Бедняк обнял во все руки и
держал целый воз поклажи, так что ни он не видел свету, ни свет не видал
его.
- Вот это у немцев считается миля, - сказал Иван Павлович, выглядывая
из окна и вспоминая былое время походов. - Это семь верст.
- Ах ты, боже милостивый! - проговорила, словно проснувшись Анна
Алексеевна и закрыла лицо руками.
- Что там такое?
- Ох, уж не знаю, как и сказать, Иван Павлович! Надо же такому греху
случиться...
- Да что же такое? Говори, я говорю.
- Да ларец с Любашиным бельем ведь позабыли, весь...
Гонобобель вспыхнул как ракета и рассыпался звездочками в упреках и
нравоучениях. Сто раз повторил он, что уже не воротится и что Анна
Алексеевна может теперь управляться как ей угодно. Проехав, однако же, еще
версты две, он закричал: "Стой!" - велел отпрячь лошадь из-под телеги и
послал за ларцом, приказав привозить его прямо на ночлег. Нравоучения все
еще сыпались обильно, но, по явному истощению запаса, повторялись все одни и
те же, и притом майор брюзжал даже с некоторыми расстановками, переводя дух
с большою свободой. Тогда Анна Алексеевна, все не говоря ни слова,
рассудила, что пора прибегнуть к моченому гороху: молча подставила она
супругу своему мешочек; старик жадно запустил туда руку и, набивая рот
горстями, ворчал уже так бессвязно и невнятно, что Анна Алексеевна вольна
была принять это за молчание или даже за изъявление удовольствия.
Минуем теперь прочие события на пути четы нашей в Кострому, даже и то,
что на первом привале, где стали закусывать, оказались в наличности одни
только вилки, и притом полная дюжина, а ножей не было ни одного; оставим и
то, что Гонобобель нашел в карете козла в мешке, как он уверял, и кричал, и
хохотал и бесновался, и показывал всем людям, что барыня взяла с собою на
дорогу козла в мешке, и заставлял всякого ощупывать рога, и велел его
выкинуть вон, - и как, наконец, оказалось, что это был вовсе не козел с
рогами, а кисеты с табаком и запасными трубками самого Ивана Павловича, -
оставим, говорю, все то и пойдем вместе с родителями встречать и принимать
из пансиона единственную дочь их, Любашу.
Странно, скажу и я при этом случае в скобках, приглашая всех и каждого
послушать, что я говорю, - странно: все пансионы, воспитательные и учебные
заведения учреждаются, как должно полагать, для того, чтоб воспитать и
образовать человека вовсе не для пансиона собственно, а для света, в котором
всем нам приходится жить... А между тем, пошлюсь на любого, - этому ли там
всегда учат или этому ли там научаются?...
Публичный экзамен, с музыкой и угощением и танцами, с венками и
цветочными вензелями, с речами на трех языках, прощальными стихами и прочими
принадлежностями, был уже окончен, когда Гонобобели вкатились в рыдване
своем шестерней в Кострому. Большая часть выпускных девиц были уже разобраны
родителями, прибывшими к этому экзамену, и Любаша, в сиротстве своем,
несмотря на живой и веселый нрав, пролила уже немало слез, глядя в
томительном ожидании на своих подруг. Она, запыхавшись, вне себя выбежала
навстречу родителям, пропустив на этот раз вовсе мимо ушей столь важные и